Глава 1

Высота — ноль

Когда левое крыло начало вибрировать, я понял, что влип в переделку, ни в какое сравнение не идущую с теми, в которые мне до сих пор приходилось попадать. Давление масла упало, и перебои в работе старого двигателя "пратт энд уитни" невольно напомнили мне хрип умирающего.

Мой самолет "Вега" — маленький одномоторный моноплан с высоким крылом типичен для середины 20-х годов, когда их вдруг появилось масса. В свое время они отличались довольно большой надежностью и предназначались для перевозки почты или полудюжины пассажиров со скоростью примерно сто миль в час. А та самая машина, которую я сейчас пытался удержать в воздухе, была построена в 1927 году, а это значит, уже одиннадцать лет назад. Одиннадцать лет полетов в любую погоду. При плохом обслуживании. И при перегрузках.

Мой моноплан собирали по частям не менее трех раз после тяжелых вынужденных посадок, и это только то, что значилось в официальном формуляре. Один Бог знает, что туда не вписали.

Канзас, Мексика, Панама, Перу, и чем дальше, тем труднее ему становилось нести службу, словно когда-то резвой и сильной, а теперь окончательно вымотанной лошади. И вот теперь он разваливался подо мной в воздухе, и я ничего не мог с этим поделать.

Начиная от города Икитос в Перу на протяжении двух тысяч миль Амазонка извивается, словно змея, сквозь самые дикие джунгли в мире, пока не достигнет Атлантического побережья Бразилии у Белема. А примерно на полпути до устья, там, где в Амазонку впадает Рио-Негро, стоит город Манаус, куда я сейчас и направлялся.

Почти на всем маршруте я следовал вдоль реки, что по крайней мере облегчало навигацию. Летел один, вез три мешка почты и пару ящиков какого-то горного оборудования. До города Тефе было шесть томительных и тяжелых часов полета, и я как-то умудрился вызвать по радио три полицейских поста, хотя всюду по пути стояла тишина, словно в могиле, как, впрочем, и в самом Тефе.

Здесь река делала большую петлю, и если следовать по ней, то до Манауса пришлось бы лететь четыре сотни миль, и у моей "Веги" не хватило бы на это горючего. Поэтому от Тефе я взял напрямик на восток над дикими джунглями, намереваясь через сто пятьдесят миль выйти к Рио-Негро, а по ее течению, свернув направо, достичь Манауса.

Мой полет с самого начала был сумасшедшей затеей, поскольку, по моему разумению, никто подобного в те времена не совершал. И хотя мне исполнилось всего двадцать три и у меня играла кровь, все же следовало иметь голову. Но в конце концов, Белем находился на две тысячи миль ближе к Англии, чем то место, откуда я взлетел, и из этого города мне предстояло вернуться домой!

И вот теперь, оглядываясь назад спустя столько лет, я понимаю, как много в жизни значит совершенно непредсказуемая случайность.

Начать с того, что мой дерзкий бросок через бескрайнее пространство диких джунглей вовсе не был таким уж безрассудным, как это могло показаться на первый взгляд. Правда, здраво рассуждая, следовало учесть, что у меня не работал индикатор сноса, а магнитный компас показывал, что ему заблагорассудится, но до Рио-Негро было всего сто пятьдесят миль, и я мог ориентироваться по солнцу, которое светило в таком кристально ясном небе, что горизонт, казалось, отодвинулся на неопределенно далекое расстояние.

Мои неприятности начались с падения давления масла, хотя это поначалу и не вызвало у меня серьезного беспокойства. Прибор, измеряющий его, как и многие другие, часто отказывал и даже в исправном состоянии давал неверные показания.

Вдруг, совершенно неожиданно, прямо перед моими глазами выросла цепь остроконечных горных вершин, не указанная на карте. Видимо, я пролетал над "белым пятном", где не ступала нога человека.

Горы оказались, конечно, не те, что Анды, но все же достаточно высокие, учитывая состояние "Веги". Альтиметр мой заклинило на показании в четыре тысячи футов, и об истинной высоте полета оставалось только догадываться.

Наиболее разумное решение — набрать высоту и перевалить через горы, но для этого следовало отойти в сторону и подниматься спиралями. Однако у меня уже не осталось ни времени, ни горючего, и поэтому я просто потянул штурвал на себя и послал машину вперед.

Прикинув, что первый выступающий из моря зелени пик не превышал четырех-пяти сотен футов, я махнул через него и тут же оказался в ловушке: вокруг меня вздымался лес скалистых вершин. Времени, чтобы принять оптимальное решение, уже не осталось.

Я наудачу направил самолет между двух самых крупных утесов и полетел над бесплодной местностью, напоминавшей лунный ландшафт. Угодив в воздушную яму, моя "Вега" возмущенно содрогнулась, и мне пришлось снова взять ручку штурвала на себя, чтобы не врезаться в стремительно надвигавшуюся землю.

Тут же выяснилось, что я допустил роковую ошибку. Проход, через который я летел, быстро сужался. Казалось, что концы крыльев вот-вот заденут за скалы. Совершенно неожиданно для себя я перелетел через изломанную гряду с запасом высоты не более ста футов и тут же попал в глубокое ущелье, где меня окутал туман, который поднимался кверху, словно от горшка с кипящей водой.

Внезапно стало холодно и по лобовому стеклу потекли струи дождя, вокруг засверкали молнии, и меня поглотило надвигавшееся с востока облако.

Страшные тропические бури часто подстерегали летчиков во время полетов в этих местах. Как правило, кратковременные, они представляли большую опасность из-за возможных ударов молнии. Подняться над облаками "Вега", летевшая уже на пределе своих возможностей, не могла, и мне ничего не оставалось, как продолжать полет и надеяться на лучшее.

О смерти я не думал. Стремление удержать самолет в воздухе целиком поглотило меня. Времени ни на что больше просто не оставалось. Моя "Вега" с задранными крыльями и деревянным обтекаемым фюзеляжем, состоявшим из двух половинок, склеенных вместе, словно детская игрушка, могла в любой момент развалиться на куски.

Снаружи стало почти совершенно темно, нас трясло в вихрях воздуха, и вода каскадами лила сквозь трещины, которые появились в обшивке. Дождь потоками стекал с крыльев, и его струи, светившиеся брызгами, отскакивали от их концов. От фюзеляжа начали отлетать куски фанеры.

Я даже ощущал некое ликование оттого, что мне удавалось удерживать умирающий самолет в воздухе, и просто громко расхохотался, когда ветром сорвало часть кабины и мне на голову обрушился каскад воды.

Внезапно я вылетел на яркий солнечный свет угасающего дня и тут же увидел на горизонте реку, должно быть Негро, и направил к ней "Вегу", не обращая внимания на вонь от горевшего масла и болтание крыльев.

Теперь от фюзеляжа постоянно отрывались куски, и самолет непрерывно терял высоту. Только Бог один знал, почему мотор все еще продолжал работать. Понять это никому не дано. В любой момент он мог отказать, и я не надеялся выжить, если придется сделать вынужденную посадку в непроходимом тропическом лесу, который расстилался подо мной.

Неожиданно в моих наушниках раздался хриплый голос:

— Эй, "Вега", у вас так трепещут крылья, что я подумал, будто вы — птица. Как вы держитесь в воздухе?

Он появился словно ниоткуда и выровнялся над моим левым крылом — моноплан "Хейли" с окрашенным в красный и серебряный цвет стабилизатором. Судя по виду, ему было не более пяти лет. Летчик говорил с явным американским акцентом, и я ясно различал слова, несмотря на помехи.

— Кто вы?

— Нейл Мэллори, — ответил я. — Иду из Икитоса в Белем через Манаус.

— О Иисусе! — хрипло рассмеялся он. — А я-то подумал, что это Линдберг, его зовут "летающим дураком". Манаус в сотне миль ниже по реке. Вы сможете продержаться в воздухе так долго?

По меньшей мере, еще час.Я посмотрел на указатель топлива и скоростемер и ясно представил неизбежное.

— Никаких шансов. Скорость все время падает, и топливный бак почти сухой.

— Не вздумайте только прыгать в этом месте. Вас больше никто никогда не увидит. Вы можете продержаться еще десять минут?

— Попытаюсь.

— Здесь в десяти или пятнадцати милях вниз по реке есть небольшая поляна. Ваш шанс — приземлиться на нее, если только вы справитесь.

Я не ответил, потому что там, где прикреплено левое крыло, фюзеляж начал на самом деле разваливаться на куски, а само крыло стало еще сильнее раскачиваться вверх и вниз.

Когда мы долетели до Негро, у меня высота была не больше тысячи футов, и я неотвратимо терял ее, словно падающий лист. Несмотря на холодный ветер, сквозивший из всех дыр в кабине, мое лицо покрылось потом, и руки крепко вцепились в рукоятку управления. Мне стоило большого труда удержать ее.

— Спокойно, парень, спокойно! — продирался сквозь помехи странный хриплый голос. — Уже недалеко. Еще миля вниз по реке, слева от тебя. Скажу, когда надо начинать снижаться, но только делай все быстро, падай, как камень.

— Хорошо, — ответил я и крепко сжал зубы, потому что в этот момент моя "Вега" резко наклонилась влево.

В четверти мили впереди у самой реки показалась поляна длиной в пару сотен ярдов. С ветром, кажется, повезло, он дул в правильном для посадки направлении, хотя, если бы это было не так, в том состоянии, в котором находилась "Вега", я мало что мог сделать. Чтобы уменьшить скорость на подлете, я не стал сбрасывать газ — мотор и так вот-вот грозил заглохнуть, — только выправил руль и выпустил закрылки, когда проходил над самыми верхушками деревьев.

Стараясь удержать самолет на прямой, когда его повело влево, я собрал все свои силы, нажал ногой на педаль руля направления и круто направил машину вниз. Мне почти удалось выправить ее для посадки, но тут мотор остановился, и я будто с разбега ударился о невидимую стену. "Вега" на мгновение зависла в воздухе на высоте сотни футов, а потом пошла вниз.

Я почувствовал, как самолет задел верхушки деревьев на западном конце поляны. Потом понял, что это спасло меня, потому что существенно снизило скорость. Машина просто плюхнулась брюхом на поляну, протащилась вперед сквозь траву шестифутовой высоты, оставив на своем пути оба крыла, и остановилась всего в двадцати футах от берега реки.

Отстегнув пояс безопасности, которым был пристегнут к сиденью, толчком ноги я распахнул дверцу, выкинул наружу мешки с почтой и быстро выскочил вслед за ними. Но спешка не имела смысла, самолет не мог вспыхнуть как факел от удара при приземлении по той простой причине, что баки оказались абсолютно пусты.

Очень осторожно я сел на один из почтовых мешков. Руки тряслись, немного, но все же заметно, и сердце стучало, как отбойный молоток. Самолет "Хейли" теперь кружился надо мной. Я помахал ему рукой, не поднимая головы, расстегнул "молнию" летной куртки и достал пачку сигарет "Балкан собрани", последнюю из того блока, который купил в прошлом месяце на черном рынке в Лиме. Ничего в мире более вкусного, чем эта сигарета, я не знал.

Немного погодя я встал и повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как "Хейли" сделал вираж и начал спускаться над деревьями на дальнем конце поляны. Ему предстояла трудная посадка. Валявшиеся повсюду обломки "Веги" и ее оторвавшиеся крылья оставляли ему очень мало места для маневра и исключали всякую возможность ошибки. Он сел так, что от конца его левого крыла до деревьев не осталось и дюжины ярдов.

Я снова опустился на мешок, почувствовав внезапную слабость в ногах, и закурил еще одну "Собрани". До меня донеслось, как он пробирается ко мне сквозь высокую траву, и один раз даже окликнул меня по имени. Бог знает почему, но я не ответил. Наверное, я находился в шоке. Так полагаю. Просто сидел, смотрел на обломки "Веги", на реку, впитывая каждый малейший звук и образ, как бы удостоверяясь, что я жив.

— Клянусь Господом Богом, ты умеешь летать, парень, скажу тебе!

Он появился из высокой травы, здоровенный мужчина в кожаной куртке, бриджах, высоких сапогах и кожаном шлеме, с авиационными очками, сдвинутыми на лоб. На правом бедре в кобуре висел автоматический пистолет "кольт". Уставившись на меня, он встал подбоченясь, что, как я узнал потом, было его любимой и неповторимой позой.

Я протянул руку, и когда заговорил, то мне показалось, что это не мой голос:

— Мэллори, Нейл Мэллори.

— А ты уже называл мне свое имя, помнишь? — Он усмехнулся. — Меня зовут Сэм Хэннах. Там есть что-нибудь ценное, кроме почты?

В то время ему исполнилось сорок пять, но ему давали и больше, и меньше, поскольку его загорелое лицо, по цвету не отличавшееся от его кожаной летной куртки, не позволяло точно судить о возрасте.

Он выглядел твердым, самоуверенным человеком, таким, который сам управляет событиями, противостоит всем трудностям и случайностям. И это определялось с первого взгляда. Стоя здесь с пистолетом на боку, больше похожий на военного пилота, готовящегося к вылету на задание, чем на человека, принимавшего участие в небольшом инциденте, он являл собой великолепное зрелище. Его словно выцветшие светло-голубые глаза говорили о твердости духа.

Я сказал ему о горном оборудовании, которое вез, и он забрался в кабину, чтобы самому его посмотреть. Немного погодя появился с парусиновой сумкой в руках:

— Твоя?

Я кивнул, и он бросил ее мне.

— Об этих железных штуках нечего и говорить — слишком тяжело для моего "Хейли". Что-нибудь еще забрать?

Покачав было головой, я вдруг вспомнил:

— Ах да, там ведь револьвер в ящике для карт.

Он без труда нашел его вместе с коробкой патронов и перекинул мне. Свой "уэбли" я сунул в карман летной куртки.

— Ну, если ты готов, нам надо убираться отсюда.

Без видимого усилия он поднял все три мешка с почтой.

— Здесь живут индейцы племени хикарос. До последнего года их насчитывалось тысяч пять, а потом появился врач одной из земельных компаний и вместо прививки от оспы привил им саму оспу. Оставшиеся в живых заимели дурную привычку сдирать живьем кожу со всякого белого, который попадает к ним в руки.

Но такие истории давно перестали на меня действовать, Их всюду рассказывали на Амазонке в те времена, когда индейцев вообще не считали за людей, а скорее за вредных тварей, от которых следует избавляться любыми средствами.

Я ковылял вслед за Хэннахом, на ходу изрыгавшим проклятия. Вокруг нас тучами поднимались потревоженные кузнечики и другие насекомые.

— Что за проклятая страна! Воистину, последнее место, которое создал Бог. Вот и пусть себе живут тут эти хикарос.

— Почему же вы торчите здесь? — спросил я.

Мы как раз дошли до самолета, он положил туда мешки с почтой и повернулся ко мне со странным блеском в глазах:

— Не по своему выбору, парень, скажу я тебе.

Он подтолкнул меня в кабину. Она оказалась не такая большая, как на "Веге": кресла для четырех пассажиров и грузовое отделение позади — все в безупречном порядке. И вовсе не потому, что машина не была старой. Просто за ней постоянно и любовно ухаживали. Это меня немного удивило, потому что, на мой взгляд, как-то не вязалось с образом Хэннаха.

Я пристегнулся к креслу рядом с ним, и он закрыл дверь.

— Эта детка делает сто восемьдесят на полном ходу. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как окажешься в горячей ванне! — Он усмехнулся. — Или в чуть теплой, потому что я хорошо знаю водопроводную систему в Манаусе.

Как-то сразу я почувствовал себя очень усталым и испытывал удовольствие оттого, что сидел вот тут, пристегнутым к удобному креслу, а кто-то другой выполнял работу, и хорошо. На самом деле хорошо. С противоположной стороны поляны стеной стояли деревья, но я не ощутил ровно никакого беспокойства, когда он развернул "Хейли" против ветра и дал газ.

Сэм направил машину прямо на зеленую стену, не тратя мощность на набор высоты до самого последнего момента, а потом взял ручку управления на себя так, что она уперлась ему в живот, и поднял "Хейли" над самыми верхушками деревьев с запасом всего в десяток футов.

Громко рассмеявшись, он похлопал рукой по стенке кабины.

— А ты знаешь, что главное в жизни, Мэллори? Удача, и у меня она есть. Я собираюсь прожить до сто одного года.

— Желаю успеха, — отозвался я.

Странно, но он напоминал выпившего человека. Не пьяного, но такого, который не мог заставить себя замолчать. Я ни за что в жизни не смог бы вспомнить, что он говорил, потому что глаза мои постепенно закрывались, и его голос все затихал, пока наконец не слился с гудением мотора, а потом все для меня замерло и я погрузился в полную темноту.

Глава 2

Мария Анджелос

Я рассчитывал продолжить свой путь через несколько часов и уж во всяком случае не позже чем на следующий день, хотя знал, что Манаус переживал не лучшие времена. Но потребовалась масса времени на всякие формальности.

Все пошло плохо с самого начала. Полиция в лице самого комманданте настояла на детальном расследовании катастрофы. Комманданте устроил мне личный допрос, собственноручно записывая каждое мое слово, что заняло у него много времени.

После того как я подписал свои показания, меня выставили за дверь, и мне пришлось ждать, пока Хэннах изложит свою версию происшедшего. Судя по раскатам смеха, которые доносились сквозь закрытую дверь, я решил, что они близкие друзья, и не удивился, когда Хэннах появился, обнимая комманданте за плечи.

— А, сеньор Мэллори, — любезно кивнул комманданте, — я говорил с капитаном Хэннахом по вашему делу и счастлив доложить вам, что он все подтвердил до мельчайших деталей. Вы можете идти.

Это было очень любезно с его стороны.Он вернулся в свой кабинет.

— Мне надо кое-что сделать, а ты выглядишь смертельно усталым. — Хэннах положил руку мне на плечо. — Спускайся вниз, хватай такси и поезжай в "Палас-отель". Спроси там сеньора Хука. Скажи ему, что это я тебя послал. Пять или шесть часов сна — и ты будешь в порядке. Я заберу тебя вечером. Мы перекусим и развлечемся. Я знаю отличные места.

— Это в Манаусе? — спросил я.

— У них тут все еще есть где отвести грешную душу, только надо знать, где искать. — Он криво ухмыльнулся. — Ну, увидимся позже.

Он вернулся в кабинет комманданте, открыв дверь без стука, а я спустился вниз и вышел через подъезд, украшенный потрескавшимися мраморными колоннами.

Я не поехал сразу в отель. Вместо того я взял извозчика, из тех, что ожидали в низу лестницы и дал ему адрес местного агента той горной компании, с которой я подписал контракт на доставку "Веги" в Белем.

Во время великого каучукового бума в конце девятнадцатого века Манаус бурно расцвел, по нарядным улицам прогуливались скороспелые миллионеры, выросли дворцы в стиле барокко, а оперный театр мог поспорить даже с парижским. Там не знали меры, не ведали, что такое большой грех, что такое адское злодеяние. Словно Содом и Гоморра спустились на берега Рио-Негро в тысяче миль вверх по Амазонке.

Мне никогда не нравился этот город. Он олицетворял для меня моральное разложение и всеобщее загнивание. Никто смел там жить, и джунгли не зря начали свое наступление на него.

Я ощущал какое-то беспокойство и неудобство. Скорее всего, это была реакция на стресс. И мне ничего так не хотелось, как поскорее убраться отсюда и в последний раз взглянуть на город через поручни на корме какого-нибудь речного парохода.

В солидном складе на набережной я нашел агента, высокого, изможденного, с затравленными глазами человека, который знает, что ему недолго осталось жить. Он непрерывно кашлял в большой, грязный носовой платок с пятнами крови.

Он так горячо благодарил Святую Деву за мое спасение, что даже перекрестился, но тут же указал мне на пункт контракта, где говорилось, что я получаю плату только при условии доставки "Веги" в Белем в целости и сохранности. Этого я как раз и ожидал и покинул его в состоянии почти коллапса, когда он тщетно старался справиться с тем, что осталось от его легких.

Ожидая меня на жаре, извозчик клевал носом, сдвинув на глаза соломенное сомбреро. Я прошел по краю пристани, чтобы посмотреть, что делается в гавани. У одного из причалов стоял речной пароход с гребным колесом сзади, на который грузили зеленые бананы.

Капитан дремал в парусиновом шезлонге под сенью мостика. Он пробудился ровно на такое время, чтобы сказать мне, что уходит завтра в девять в Белем и что рейс занимает шесть дней. Если меня не устраивает подвесная койка на палубе вместе с его непоседливыми клиентами, я могу получить запасную койку в каюте помощника, и все это обойдется мне в сотню крузейро. Я заверил его, что буду здесь вовремя, и он снова с полнейшим равнодушием закрыл глаза и возвратился к своему более важному занятию.

У меня в бумажнике лежало чуть больше тысячи крузейро, то есть почти полторы сотни фунтов стерлингов, что означало, что я вправе позволить себе путешествие вниз по реке и кое-какие расходы, да еще у меня останется довольно денег, чтобы оплатить проезд от Белема до Англии на каком-нибудь грузовом судне или еще на чем-нибудь.

Я наконец собрался ехать домой. После двух с половиной лет, в течение которых Южная Америка показала мне себя с самой худшей стороны, я был на пути домой и чувствовал себя превосходно. Определенно, я переживал один из великих моментов моей биографии, и, когда направился обратно к извозчику, усталость как рукой сняло.

Я ожидал увидеть захудалый отель, но "Палас" оказался приятным сюрпризом. Разумеется, он знавал и лучшие дни, но в нем и сейчас угадывалось достоинство стиля барокко, трогательное уходящее очарование. Имя Хэннаха произвело магическое действие на сеньора Хука, пожилого седовласого мужчину в куртке, который сидел за конторкой и читал газету.

Он самолично провел меня наверх и пригласил в комнату с огороженным чугунной решеткой балконом и видом на реку. Начиная с массивной металлической кровати и кончая солидной мебелью из красного дерева комната являла собой прекрасный образец поздней викторианской эпохи. Все здесь сохранилось во времени, будто муха, застывшая в куске янтаря.

Индианка в шелковом платье принесла свежие простыни, а старик с известной гордостью показал мне рядом с моей комнатой ванную, которой я мог пользоваться один, правда, следовало позвонить слуге, чтобы получить горячую воду. Я поблагодарил его за любезность, но он красноречиво взмахнул рукой, показывая, что ему ничего не жаль для такого друга, как капитан Хэннах.

Раздеваясь, я думал об этом. Что бы там ни говорили, видно, Хэннаху очень нравилось жить в Манаусе, что само по себе интересно, поскольку он иностранец.

Мне так хотелось принять ванну, но, сидя на кровати, я вдруг почувствовал страшную усталость. Забрался под простыню и почти немедленно заснул.

Проснувшись, я увидел над собой, словно лепестки белого цветка, развевавшуюся от ветра из раскрытого окна противомоскитную сетку, а сквозь нее лицо, в размытом желтоватом свете от керосиновой лампы.

Старик Хук моргал печальными влажными глазами.

— Капитан Хэннах приходил, сеньор. Он попросил меня разбудить вас в девять часов.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что происходит.

— Девять часов?

— Он просил вас встретиться с ним в "Лодочке", чтобы вместе пообедать. У меня внизу кеб, он ожидает вас и отвезет куда надо. Все устроено.

— Очень любезно с его стороны, — ответил я, но он, конечно, не уловил некоторого металла в моем голосе.

— Ваша ванна ждет вас, сеньор. Горячая вода уже приготовлена.

Он осторожно поставил лампу на стол, и дверь за ним мягко закрылась, противомоскитная сетка взметнулась вверх, словно мотылек, а потом снова упала.

Хэннах действительно обо всем позаботился. Я встал, чувствуя некоторое раздражение по поводу того, как развивались события, и прошлепал к раскрытому окну. Совершенно неожиданно мое настроение изменилось. Было так приятно после дневной жары ощущать прохладу и вдыхать напоеный ароматом цветов воздух. На реке светились огоньки. Издали доносились звуки музыки, и ее ритмы, пульсирующие в ночи, оказали на меня возбуждающее действие.

Когда я отвернулся от окна и посмотрел в комнату, то сделал еще одно открытие. Мою парусиновую сумку распаковали, старый полотняный костюм, выстиранный и отглаженный, висел на спинке стула, ожидая меня. Тут уж я ничего не мог поделать, давление оказалось слишком велико, и я сдался, отыскал полотенце и направился в ванную.

Хотя главный сезон дождей прошел, в верхнем бассейне Амазонки часто случались сильные ливни, особенно по ночам.

Я вышел из отеля, как раз когда разразился такой потоп, и в сопровождении старого Хука, который настоял на том, чтобы держать над моей головой старомодный черный зонт, поспешил вниз по ступеням крыльца к кебу, ожидавшему меня. Извозчик поднял кожаный верх, который почти полностью защищал меня от льющихся с неба потоков, и тут же тронулся в путь.

Дождь разогнал всех. На пути от отеля до места назначения нам попалось не более полудюжины пешеходов, и то лишь на улочках, что вели к реке.

Мы выехали на набережную там, где у причалов множество жилых лодок самого разного вида, здесь действительно постоянно обитало несчетное количество людей. Наконец мы остановились у длинного пирса.

— Вот сюда, сеньор.

Извозчик настоял на том, чтобы я накинул на плечи его старый плащ, и проводил меня на самый конец пирса, где над развешенными рыбацкими сетями на месте раскачивался фонарь.

В темноте я разглядел старое рыбацкое судно, изнутри лился тусклый свет, а над водой плыла музыка. Он наклонился и поднял тяжелую деревянную крышку трапа на пирсе, и в свете фонаря стали видны ступени ведущей вниз лестницы. Извозчик спустился по ней, и я без колебаний последовал за ним. Никакого подвоха не ожидал, но мой "уэбли" 38-го калибра, который я сжимал в кармане правой рукой, давал мне неплохую гарантию.

К судну вел дощатый настил, положенный на старые лодки, он угрожающе оседал под нашими шагами.

Когда мы дошли до конца настила, извозчик улыбнулся и похлопал по корпусу судна ладонью:

— Вот она, "Лодочка", сеньор. Приятного вам аппетита на все, а особенно на еду и женщин.

Знакомая бразильская поговорка прозвучала благожелательно. Я было полез за бумажником, но он протестующе поднял руку:

— Не надо, сеньор. Добрый капитан позаботился обо всем.

Снова Хэннах.Я смотрел на извозчика, пока он пробирался по качающемуся настилу до пирса, а потом повернулся и поднялся по железным ступеням на палубу. Тут же на меня двинулась гигантская фигура, выступившая на свет из тени у прохода. Меня встретил негр с серьгой в одном ухе и большой кудрявой бородой.

— Сеньор? — произнес он.

— Я ищу капитана Хэннаха. Он ожидает меня.

Во тьме блеснули зубы. Еще один друг Хэннаха.Это становилось однообразным. Не говоря ни слова, негр просто открыл дверь, и я вошел.

В старые времена здесь располагался главный кубрик. Теперь его весь заставили столами, и люди сидели за ними плотно, как сардины в банке. Над красочным застольем висела густая пелена дыма, что вкупе со скудным освещением делало видимость проблемой, но все же я ухитрился разглядеть в углу, за маленькой площадкой для танцев, стойку бара. Оркестр из пяти человек наяривал кариоку, и большинство сидевших подпевали ему.

Я увидел Хэннаха в гуще людей на танцевальной площадке. Он плотно прижимал к себе по-настоящему красивую по всем стандартам девушку в ярко-красном атласном платье, обтягивавшем ее стройную фигуру будто вторая кожа. Как я догадался, в ее жилах текла негритянская и европейская кровь. Девушка была дьявольски хороша.

Он повернул ее, увидел меня и завопил:

— Эй, Мэллори, вот и ты наконец!

Оттолкнув партнершу, будто она для него ничего не значила, он стал пробиваться сквозь толпу ко мне. Никто не обижался на него, даже когда, задев, он перевернул пару стаканов с выпивкой. Все улыбались ему, а один или два похлопали его по спине и дружелюбно поздоровались.

Он уже хорошо выпил, что показалось мне естественным, и встретил меня как давно потерянного и вновь обретенного родного брата.

— Ты почему задержался? Бог мой, я весь исстрадался. Идем, у меня накрыт столик на палубе, там мы хоть будем слышать друг друга.

Подхватив под локоть, он потащил меня через толпу к раздвижной двери в дальнем конце. Когда попытался открыть ее, возле нас появилась девушка в красном атласном платье и обняла его за шею.

Он схватил ее за запястья и так сильно их сжал, что она вскрикнула от боли. В тот момент он уже не выглядел таким добродушным, а его плохой португальский язык сделал его слова совсем жесткими:

— Потом, ангел, потом! Я займусь тобой, и ты будешь довольна, только сейчас мне надо побыть немного с моим другом. О'кей?

Когда он отпустил ее, она, обиженная, подалась назад и растворилась в толпе. Мне показалось, что женщин здесь гораздо больше, чем мужчин, и я поделился с ним своим наблюдением.

— Это что, бордель?

— Но лучший в городе.

Сэм отодвинул дверь, и мы вышли на палубу в приватный отсек, где под полотняным тентом у поручней стоял стол, накрытый на двоих. Над ним висела лампа, а дождь потоком лил с тента.

Хэннах крикнул по-португальски:

— Эй, Педро, поворачивайся-ка побыстрее!

Потом усадил меня на один из стульев и достал бутылку вина из ведра с водой, которое стояло под столом.

— Ты любишь "Поули Фюссе"? Они специально для меня достают его. Я его просто ведрами пил в старые времена во Франции.

Я попробовал немного. Вино оказалось холодным как лед, терпким и освежающим.

— Вы были на Западном фронте?

— Конечно. Целых три года. Таких бесконечных три года, скажу я тебе.

Это по крайней мере объясняло, почему у него капитанский чин. Я сказал:

— Но ведь Америка не вступала в войну до 17-го года.

— Ах, это! — Он отклонился назад, чтобы не мешать обслуживать нас подошедшему с подносом официанту, в белой рубашке и кушаке. — Я летал у французов в эскадрилье "Лафайет". Ньюпорт-Скаутс и Спейдс.

Он наклонился, чтобы снова наполнить мой бокал, и спросил:

— Сколько тебе лет, Мэллори?

— Двадцать три.

Он рассмеялся:

— В твоем возрасте я уже имел на счету двадцать шесть убитых. Был сбит четыре раза, один из них самим фон Рихтхофеном.

Странная вещь, но я ни на секунду не засомневался в том, что услышал. Хотя, по правде, все это сильно смахивало на хвастовство, но сама его манера говорить заставляла верить, с ним именно так и происходило.

Мы ели рыбный суп, а потом тушенных в собственной крови цыплят, которые на вкус оказались гораздо лучше, чем я ожидал. Нам подали яйца и оливы, жаренные на оливковом же масле, конечно же целую гору риса и томаты в уксусе.

Хэннах болтал без умолку, хотя ел и пил ненормально много, что, впрочем, привело лишь к тому, что он начал говорить громче и быстрее, чем обычно.

— Я прошел жестокую школу, поверь мне. Приходилось очень стараться, чтобы выжить, и чем дольше продолжался этот кошмар, тем больше у тебя появлялось шансов.

— Полагаю, так всегда, — согласился я.

— Конечно, так. Там нельзя надеяться на свою удачу, парень. Просто ты должен знать, что надо делать. Ведь летать для человека — это самое неестественное занятие.

Когда официант подошел, чтобы убрать со стола, я поблагодарил его.

— А ты совсем неплохо говоришь по-португальски. Лучше, чем я.

— Я провел год в низовьях Амазонки, когда впервые попал в Южную Америку. Летал из Белема для горной компании, имевшей алмазную концессию вдоль реки Шингу.

На него это произвело впечатление.

— Я слышал, что там суровый район. Самые плохие индейцы во всей Бразилии.

— Вот почему я и переехал в Перу. Летать в горах, может быть, и труднее, но зато гораздо интереснее.

— А ты совсем неплохо летаешь, — похвалил он. — Я летаю двадцать лет и всему научился, но не думаю, что смогу назвать хотя бы с полдюжины парней из моих знакомых, которые посадили бы "Вегу" вот так, как это сделал ты. Где ты научился так летать?

— У меня был дядя, который служил в военно-воздушных силах. Умер пару лет назад. Мальчишкой он часто забирал меня к себе в Пусс-Мот. А когда я учился в университете, то поступил в воздушную школу, которая готовила пилотов для вспомогательных воздушных сил. Там я летал много раз по уик-эндам.

— А потом?

— Сдал экзамены и в свое свободное время получил лицензию гражданского пилота. Летал где придется.

— Только не в Южной Америке?

— Разумеется. — Я чувствовал себя немного навеселе, и слова вылетали без всяких усилий с моей стороны. — Все, чего я желал, — это летать. Понимаете, что я имею в виду? Я готов был поехать куда угодно.

— Так и есть, если уж ты попал на Шингу. А что собираешься делать теперь? Если хочешь найти работу, то я мог бы тебе помочь.

— Летать, вы имеете в виду?

Он кивнул:

— Я вожу почту и грузы на маршруте в Ландро, что в двухстах милях отсюда вверх по Негро. И еще летаю на Рио-дас-Мортес по контракту с правительством. Там ожидается большая добыча алмазов.

— Рио-дас-Мортес? — переспросил я. — Это же река Мертвых! Да вы, наверное, шутите. Там ведь еще хуже, чем на Шингу. Я летал туда. Года два назад возил правительственную делегацию в миссию, которая называется Санта-Елена. Это еще до вас. Вы знаете те места?

— Летаю туда регулярно.

— Вы сегодня сказали такие слова — последнее место, которое создал Бог. Так это и есть Рио-дас-Мортес, Хэннах. Во время сезона дождей там все время льет. И в другое время года тоже целый день идет дождь. Там есть такие мухи, которые откладывают яйца в глазные яблоки. Почти на всей Амазонке есть рыбы пираньи, стая которых в три минуты может обглодать человека и сделать из него скелет, но в Мортес они маленькие, с острыми шипами, их только ножом можно выковыривать.

— Не стоит рассказывать мне об этом проклятом месте. Я отправился туда с тремя "Хейли" и большими надеждами. И все, что у меня осталось, — это та самая крошка, на которой ты сегодня прилетел. Поверь, как только контракт кончится через три месяца, они меня днем с огнем не разыщут.

— А что случилось с остальными двумя самолетами?

— Капут. Дрянные пилоты.

— Так вот зачем я вам нужен!

— Чтобы выполнить мое расписание полетов, нужно два самолета, или, говоря точнее, я не справляюсь один. Завтра я заберу у поселенца, который живет ниже по реке, старый биплан, он его продает.

— А что за самолет?

— "Бристоль".

Он подлил мне еще вина, а я, начав пить, разлил большую часть стакана по столу.

— Вы имеете в виду истребитель "Бристоль"? Боже, так на них же летали двадцать лет назад на Западном фронте!

Он кивнул:

— Я знаю. Он, конечно, старый, но ему и надо-то продержаться всего три месяца. Сделать два или три простых рейса по реке. Если тебе нужна работа, можешь получить ее, но я не настаиваю, как хочешь. У меня есть парень на уик-энд, с которым я уже связался. Один португалец. Летал для горной компании в Венесуэле, но его выгнали. Значит, он мне недорого обойдется.

— Ну и отлично, — кивнул я.

— А что ты-то собираешься делать?

— Поеду домой, что же еще?

— А как насчет денег? Хватит?

— Только-только. — Я похлопал по бумажнику. — Не привезу домой горшка с золотом, но зато приеду целый и невредимый, а это чего-то стоит. Насколько знаю по сообщениям, в Европе настают тяжелые времена. Там, судя по всему, могут потребоваться летчики с такой практикой, как у меня.

— Ты имеешь в виду нацистов? — Он кивнул. — Может, ты и прав. Это банда выродков, как я слышал. Ты увидишь моего механика, Менни Штерна. Он немец. Был профессором в каком-то ихнем университете, или что-то в этом роде. Они арестовали его, потому что он еврей. Засунули в какую-то чертову дыру, которую называют концентрационным лагерем. Менни счастлив, что унес оттуда ноги. Приехал сюда в Манаус на грузовом судне без гроша в кармане.

— И почему вы взяли его?

— Лучший механик, которого я видел в жизни. Когда дело касается авиационных моторов, он просто гений. — Хэннах налил мне еще стакан. — А на каких самолетах ты летал в Королевских военно-воздушных силах?

— Главным образом на "Уэпитис". Во вспомогательной авиации самые старые самолеты.

— Такие, которые не брали в основные силы?

— Именно так. Я даже на "Бристолях" летал. У нас имелась парочка на аэродроме. Ужасные машины. Я налетал на одном из них часов тридцать.

— Это на истребителе?

Я кивнул, а он вздохнул и покачал головой:

— Боже, парень, как я тебе завидую, что возвращаешься ко всему этому. Я же был из асов ас, тебе известно? За одно утро сбил четырех "Фоккеров", а потом сам рухнул объятый пламенем. Мое последнее представление. Капитан Самюэль Б. Хэннах, двадцать три года, Почетная медаль Конгресса.

— А я думал, что ас асов это Эдди Риккенбейкер?

— Последние шесть месяцев войны я провалялся в госпитале, — ответил он.

Его голубые глаза безучастно смотрели в прошлое, будто он вспоминал свои старые беды, а потом, словно снова вернувшись к реальности, поднял стакан:

— Счастливых посадок!

Вино словно перестало действовать на меня, или мне только показалось, потому что оно прошло одним легким глотком. Последняя бутылка опустела. Он потребовал еще, а потом нетвердой походкой прошел к раздвижной двери и открыл ее.

Музыка ворвалась, словно удар в лицо, неистовая, возбуждающая, смешанная с гомоном голосов и пением. Девушка в красном атласном платье поднялась по ступеням и подошла к нему, он обнял ее, а она страстно поцеловала его. Я как-то отчужденно сидел, пока официант снова наполнял мой стакан, а Хэннах, будто очнувшись, криво улыбнулся мне.

На место напротив меня проскользнула и села девушка, в простом хлопчатобумажном, наглухо застегнутом спереди платье. Судя по разрезу глаз над высокими скулами, в ней текла индейская кровь. Ее лицо, обрамленное темными, длинными, до плеч волосами, выглядело холодным и отчужденным.

Девушка взяла пустой бокал, и я потянулся к ней с только что открытой бутылкой, чтобы налить вина. Хэннах подошел к ней, взял за подбородок и приподнял ее голову. Ей это явно не понравилось, ее взгляд вспыхнул.

Он спросил:

— А ты новенькая здесь, верно? Как тебя зовут?

— Мария, сеньор.

— Мария Анджелос, да? Мне это нравится. Ты знаешь меня?

— Все на реке знают вас, сеньор.

Он потрепал ее по щеке:

— Славная девочка. Сеньор Мэллори мой друг, мой добрый друг. Присмотри за ним. Я вижу, что ты в полном порядке.

— Мне кажется, что сеньор и сам может посмотреть за собой.

Он грубо рассмеялся:

— Может, ты и права.

Потом он повернулся к девушке в атласном платье и повел ее вниз, к танцевальной площадке.

Мария Анджелос молча приветственно подняла бокал и отпила немного вина. Я в ответ осушил свой бокал, поднялся и подошел к поручням. Моя голова, казалось, раздулась, как баллон. Я старался поглубже дышать и перегнулся через поручни, подставив лицо под дождь.

Как она подошла сзади, я не слышал, и когда обернулся, она легко положила руки мне на плечи:

— Не хотите ли потанцевать, сеньор?

Я отрицательно покачал головой:

— Там слишком тесно.

Она молча повернулась, подошла к раздвижной двери и закрыла ее. Музыка сразу же стихла, хотя звуки неистовой самбы ясно разносились в ночи.

Она вернулась к поручням и тесно прижалась ко мне, нежно обняв рукой за шею. Ее тело задвигалось, вовлекая меня в ритм, и я полностью забыл обо всем на свете. Такое имя — Мария, лицо Мадонны, да и остальное...

Я не уверен в последовательности событий, которые произошли потом. Правда состояла в том, что я настолько опьянел, что просто не понимал, что делаю.

Когда пришел в себя, то обнаружил, что нахожусь совсем в другой части палубы, крепко сжимая ее в объятиях, а она старалась освободиться, говоря мне, что это нехорошо, что здесь слишком много народа.

Наверное, она предложила пойти к ней, и следующее, что я запомнил, это то, как мы пробирались по шаткому настилу на пирс.

Дождь все усиливался, и, когда мы поднимались по трапу, он полил как из ведра. Тонкое полотняное платье тут же промокло насквозь и облепило ее тело, соски грудей просвечивали сквозь ткань, и меня охватило яростное возбуждение.

Я притянул ее к себе, мои руки нашарили ее упругие ягодицы. Желание охватило меня. Я страстно поцеловал ее, а она, подождав немного, оттолкнула меня и похлопала по лицу.

— Боже, какая же ты красивая, — произнес я, прислонившись спиной к штабелю упаковочных коробок.

Она улыбнулась, в первый и единственный раз за все время, что мы находились вместе, будто ей и на самом деле понравился мой комплимент, лицо ее осветилось, словно внутри загорелся свет. И вдруг она изо всех сил ударила меня коленом в промежность.

Я был настолько пьян, что не сразу ощутил боль, и, скрючившись, рухнул на дощатый настил пирса.

Потом повернулся на спину и увидел, что она стоит передо мною на коленях и обшаривает мои карманы. Какой-то инстинкт самосохранения вернул меня к жизни. Увидев у нее в руках свой бумажник, я понял, что в нем все самое важное для меня, и не только деньги, но и все мое будущее.

Когда она поднялась на ноги, я попытался схватить ее за лодыжку, но она ударила острым каблуком прямо в середину моей ладони. Потом снова пихнула меня ногой, и я покатился к краю пирса.

Меня спасло от падения какое-то ограждение, и я вцепился в него, пытаясь встать, но силы совсем покинули меня. Она направилась ко мне, явно стараясь покончить со всем этим, но тут одновременно произошло несколько событий.

Сквозь шум дождя я услышал свое имя и увидел, как трое мужчин бегут по настилу к пирсу. Впереди с автоматическим пистолетом в руках бежал Хэннах. В шуме дождя эхом разнеслись несколько выстрелов.

Но они опоздали. Мария Анджелос уже исчезла в темноте.

Глава 3

Переворот иммельман

Тот пароход с задним гребным колесом следующим утром ушел вовремя, но только без меня. Во второй половине дня, когда он уже был в тридцати или сорока милях вниз по реке, я сидел около офиса комманданте, уже во второй раз в течение последних двух дней, и слушал голоса, которые доносились оттуда.

Немного погодя двери открылись, и вышел Хэннах в летной одежде. Он выглядел уставшим, был небрит, и глаза ввалились оттого, что недоспал. В десять часов ему предстояло сделать обязательный короткий рейс по контракту в одну из горных компаний, расположенных всего в пятидесяти милях вниз по реке.

Он присел на край стола сержанта, закурил и участливо спросил меня:

— Как ты себя чувствуешь?

— Так, будто мне две сотни дет.

— Будь проклята эта сучка! — Он вскочил на ноги и озабоченно зашагал туда и сюда по комнате. — Если бы я только мог хоть что-нибудь сделать!

Сэм повернулся ко мне. Сейчас он выглядел соответственно своему возрасту, и я впервые заметил это.

— Чем же мне тебе помочь, парень? Я же здесь даже горючее покупаю в кредит. Этот "Бристоль" сжирает всю мою наличность.

Вот когда закончится мой контракт с правительством через три месяца, у меня появится возможность, но теперь...

— Да ладно, забудьте, — поморщился я.

— Это ведь я затащил тебя в это проклятое заведение, разве нет?

Он, кажется, чувствовал себя ответственным за все, что произошло. Для такого человека было небезразлично, как он выглядел в глазах других людей. Я понимал, но ничего не мог ему возразить.

— Но я свободный человек, белый, и мне уже исполнился двадцать один год, разве не так говорят у вас в Штатах? Вот, возьмите для разнообразия приличную сигарету и помолчите, только об одном прошу вас!

Я протянул ему пачку "Балкан собрани", и тут же отворилась дверь кабинета комманданте, и появился сержант:

— Не угодно ли зайти, сеньор Мэллори?

Я поднялся и не торопясь вошел в кабинет, что было вполне объяснимо в моих обстоятельствах. Хэннах последовал за мной, не дожидаясь приглашения.

Комманданте кивнул ему:

— Сеньор Хэннах?

— Может, я окажусь полезным, — сказал Хэннах.

Комманданте постарался напустить на себя настолько скорбный вид, насколько это возможно для представителя латинской расы, и покачал головой:

— Дрянное дело, сеньор Мэллори. Вы сказали, что кроме паспорта в вашем бумажнике лежала тысяча крузейро?

Я опустился в ближайшее кресло.

— Скорее там было одиннадцать сотен.

— Вы могли иметь ее на ночь всего за пять, сеньор. Таскать с собой такую сумму — просто глупость.

— А что, она так и исчезла без следа? — вмешался Хэннах. — Клянусь Богом, ведь кто-то должен знать, где найти эту суку!

— Вам же хорошо известен тип этих женщин, сеньор. Работает по всей реке, ездит из одного города в другой. Никто в "Лодочке" не видел ее раньше. Она сняла комнату в доме на набережной, но пробыла там всего три дня.

— Так вы хотите сказать, что она уже далеко от Манауса и нет никаких шансов ее поймать? — спросил я.

— Совершенно точно, сеньор. Правда всегда горька. Она на три четверти индианка. Очевидно, на время вернулась к своему племени. И все, что ей надо сделать для этого, так это снять одежду. И они все на одно лицо. — Он выбрал длинную черную сигару из коробки на столе и продолжил: — Думаю, что мы ничем не сможем вам помочь. У вас есть счет, чтобы снять деньги?

— Ни пенни.

— Да? — Он нахмурился. — С паспортом не будет много трудностей. Заявление британскому консулу в Белеме в сопровождении моего письма, и через неделю-другую вопрос решится. Но только по действующему закону все иностранцы, не располагающие средствами, должны представить свидетельство о том, что они имеют постоянное место работы.

Я прекрасно понял, что он имеет в виду. Для таких, как я, у них существовали трудовые отряды.

Хэннах перешел в другой конец комнаты, где я мог его видеть, коротко кивнул мне и заявил:

— Здесь нет никаких трудностей. Сеньор Мэллори может работать у меня.

— В качестве пилота? — Комманданте поднял голову и вопросительно посмотрел на меня: — Это так, сеньор?

— Абсолютно верно, — заверил его я.

Хэннах ухмыльнулся, когда комманданте с видимым облегчением изрек:

— Ну, тогда все в порядке.

Он поднялся и протянул руку:

— Если появится что-то интересное об этом несчастном деле, сеньор, я буду знать, где вас найти.

Я пожал ему руку — причем постарался, чтобы это не выглядело уж слишком нелюбезно, — и быстро вышел из кабинета. Я спешил, и только в холле с колоннами Хэннах сумел меня догнать. Тогда я сел на мраморную скамью, освещенную солнцем, а он стоял в нерешительности передо мною.

— Я правильно поступил, там, у него?

Я устало кивнул:

— Я на самом деле обязан вам, но как быть с тем португальцем, которого вы ждете?

— Не получит места, и только. — Он сел рядом со мною. — Слушай, я знаю, что ты хочешь домой, но ведь могло быть еще хуже. А теперь ты поживешь в Ландро с Менни, а между полетами у тебя — комната в "Паласе" за мой счет. Сохранишь деньги. Плачу сто американских долларов в неделю.

Условия мне показались прекрасными во всех отношениях, и я решил:

— Мне это подходит.

— Но только одно затруднение. Как я тебе сказал, сейчас я живу в кредит. А это значит, у меня нет наличных, чтобы тебе заплатить до конца моего контракта. Придется подождать три месяца.

— Но у меня не такой уж большой выбор, верно?

Я встал и пошел к выходу, а он бросил мне вслед с некоторым восхищением:

— Боже, а ты хладнокровный человек. Может ли хоть что-нибудь вывести тебя из равновесия?

— То, что случилось прошлой ночью, было и прошло, — ответил я. — А сегодня — уже другой день. Мы вечером летим в Ландро?

Он уставился на меня с легкой улыбкой, хотел что-то заметить мне, но потом, вероятно, передумал и кивнул:

— Да, надо бы. Как раз завтра по графику, раз в две недели, рейс в Санта-Елену. Еще предстоит перегнать "Бристоль". Я скажу Менни, чтобы он как можно скорее проверил мотор. Выходит, что нам лететь обоим. Что ты на это скажешь?

— Так за это мне и платят, — ответил я и пошел вниз по ступеням к поджидавшему внизу кебу.

Взлетно-посадочная полоса в Манаусе, которой пользовался Хэннах, в то время не отличалась грандиозными размерами. Рядом стоял небольшой деревянный домик администрации с башенкой, и в ряд вдоль реки тянулись дряхлые ангары, крытые ржавым гофрированным железом. В этом заброшенном месте стоял всего один самолет — "Хейли", который выглядел здесь довольно странно, его стабилизатор, выкрашенный красным и серебряным, блистал на послеполуденном солнце.

Как раз была сиеста — время послеобеденного отдыха. Вокруг — ни души. Я швырнул свою парусиновую сумку на землю возле "Хейли". Стояла такая жара, что я с радостью сбросил летную куртку. Тишину нарушали только вопли обезьян в кронах деревьев на берегу реки.

Вдруг позади раздался грохот железа, я обернулся и увидел, что это Хэннах отодвигает раздвижную дверь одного из ангаров.

— Ну, вот он, — махнул он головой, приглашая посмотреть машину.

Истребитель "Бристоль" на самом деле являлся лучшим боевым самолетом времен войны и успешно использовался за морем Королевскими военно-воздушными силами до 30-х годов. Как я уже говорил, на старых тренировочных станциях в Англии сохранились такие самолеты, и я в порядке обучения налетал на них какое-то количество часов.

Но передо мной стоял совершенно оригинальный, настоящий музейный экспонат. Фюзеляж настолько облепили заплаты, что только в одном месте, к моему удивлению, все еще различался потускневший знак Королевских военно-воздушных сил.

Прежде чем я успел сделать какие-то замечания, Хэннах предупредил:

— Не смущайся состоянием фюзеляжа. Машина на самом деле гораздо лучше, чем выглядит. Крепка как колокол, и думаю, что с мотором тоже не будет неприятностей. Парень, у которого я купил машину, владел ею пятнадцать лет и не гонял ее сильно. А до этого только один Бог знает ее историю. Книга с формулярами утеряна.

— А вы сами-то на нем летали? — спросил я.

— Только сто миль. Она хороша в управлении. И вообще, совсем не доставила мне хлопот.

Это был двухместный "Бристоль". Я залез на нижнее левое крыло и заглянул в кабину пилота. Там приятно пахло, смесь запахов кожи, машинного масла и бензина всегда действовала на меня возбуждающе, и я невольно протянул руку, чтобы потрогать рукоятку управления. Единственное современное добавление — радио. Его поставили, скорее всего, в соответствии с требованиями бразильского правительства.

— Вот уж действительно оригинальная машина. Плетеные сиденья и кожаные подушки. Комфорт прямо как дома.

— "Бристоль" на самом деле замечательный самолет, — задумчиво произнес Хэннах.

Я спрыгнул на землю.

— А не читал ли я где-то, что фон Рихтхофен за одно-единственное утро сбил четыре таких?

— Тому есть объяснение. У пилота спереди стоял жестко закрепленный пулемет "виккерс". А у наблюдателя сзади — один или два поворотных пулемета "льюис". Поначалу они использовали тоже двухместные самолеты.

— И это означало, что основной огонь вел член экипажа в задней кабине?

— Совершенно верно, тут-то и зарыта собака. Пилоты несли тяжелые потери, пока не поняли, что одноместный самолет гораздо маневренной и лучше летать на таком.

— С закрепленным пулеметом в качестве единственного оружия?

— Именно так. Наблюдательские "льюисы" могли рассматриваться только как полезное дополнение. Пилоты обычно брали с собой пару бомб. Немного, всего двести сорок фунтов — но это значит, что ты сможешь брать достаточно большую полезную нагрузку. Как видишь, задняя кабина специально расширена именно для этой цели.

Я заглянул туда.

— Есть место как раз для пары пассажиров.

— Полагаю, что в этом вряд ли будет необходимость. Давайте выкатим машину наружу.

Мы взялись за крылья и выкатили самолет на яркий солнечный свет. Несмотря на свой потрепанный вид, он выглядел очень грозно и устрашающе — настоящая боевая машина, словно ожидающая случая рвануться в схватку.

Я знавал людей, которые любили лошадей — просто любую лошадь — каждой фиброй своего существа, безотчетной любовью, с которой они ничего не могли поделать. Вот таким же образом меня волновали аэропланы, а этот в особенности, несмотря на состояние и сравнительно небольшую скорость по современным понятиям. Было в нем что-то такое, что трудно объяснить. И в одном я не сомневался — это меня он ждал столько времени.

— Ты можешь взять "Хейли". А я полечу за тобой на нем, — предложил Хэннах.

Я покачал головой:

— Нет, благодарю. Вы наняли меня летать именно на этой машине.

Он с некоторым сомнением посмотрел на меня:

— Ты уверен?

Я даже не потрудился ему ответить, а просто пошел, взял свою парусиновую сумку и забросил ее в заднюю кабину. Там еще лежал парашют, но я даже не побеспокоился вытащить его, а надел летную куртку, шлем и авиационные очки.

Он развернул на земле карту, и мы присели возле нее на корточки. Рио-дас-Мортес впадала в Рио-Негро в ста пятидесяти милях отсюда и спускалась с северо-востока. В устье стоял военный пост под названием Форте-Франко, а Ландро располагался в пятидесяти милях вверх по течению.

— Держись все время реки, — заметил Хэннах. — Не пытайся срезать расстояние по джунглям, что бы ни случилось. Сесть здесь означает верный конец. Вдоль всей Мортес простирается страна племени хуна. Это такие же индейцы, как и на реке Шингу, они выглядят как ученики воскресной школы, но ничего им не нравится больше, как захватить белого человека.

— А хоть кто-нибудь имеет контакты с ними?

— Только сестры медицинской миссии Санта-Елена, и это просто чудо, что они до сих пор живы. У одной горной компании уже случались неприятности, они собрали на совещание всех руководителей подчиненных компаний, а их обстреляли с крыши из пулемета. Убили дюжины две, но все же нападавшие оказались неопытны и восьмерым дали уйти. С тех пор идет война. Нечто вроде военного положения. Но это ничего не значит. Число военных не прибавилось. Как стоял в Форте-Франко полковник с пятьюдесятью солдатами и двумя военными грузовиками, так и осталось.

Я сложил карту и засунул ее в карман летной куртки.

— Судя по всему, у индейцев хуна еще есть возможность стать людьми.

Он в ответ грустно рассмеялся:

— Ты не найдешь никого, кто бы согласился с тобой здесь, вокруг Ландро, Мэллори. Мы имеем дело с ватагой дикарей каменного века. Подонки. Если бы ты видел, что они творили...

Он подошел к своему "Хейли", открыл дверь кабины и забрался внутрь. А потом вышел обратно с дробовиком:

— Ты умеешь обращаться с ним?

Я кивнул, и он сунул мне ружье и коробку патронов.

— Бери. Лучшее оружие на коротких дистанциях, из всего, что я знаю. Десятый калибр, шестизарядное, автоматическое. Патроны снаряжены стальной картечью. Я сам готов застрелиться, только бы не даться этим подонкам в руки.

Подержав ружье в руках, я сунул его в заднюю кабину.

— Мы летим вместе?

— Нет, мне еще кое-что надо сделать. Я вылечу через полчаса и догоню тебя. Вызову по радио, когда буду проходить мимо.

Это было своеобразное и вовсе ненужное хвастовство. "Бристоль" не имел никакой надежды на успех в состязании с "Хейли" в скорости, но я пропустил его выпад мимо ушей.

— А вот еще одно, — напомнил я. — Насколько я помню, требуется три человека, чтобы провернуть пропеллер при запуске мотора.

— Но только не мне.

Прозвучала простая констатация факта, сделанная без всякой гордости за свою недюжинную силу, в наличии которой я смог убедиться впоследствии. Я ступил на левое крыло, опустился в плетеное сиденье с кожаными подушками и поставил ноги на педали руля направления, проверил все в кабине, подал Хэннаху сигнал, запустил стартовое магнето, а он провернул пропеллер через точку компрессии. Мотор "роллс-ройс-фалькон" сразу же взревел.

Рев производил ужасное впечатление, как всегда бывает на малых оборотах. Хэннах отбежал в сторону, а я вырулил от ангаров на подветренный конец поля и развернулся против ветра.

Потом надел противоветровые очки, осмотрел небо, чтобы убедиться, не садится ли кто-нибудь, и дал газ. Двинул ручку вперед, и машина, отрывая хвост от земли, стала набирать скорость. Под порывом ветра она чуть накренилась вправо, но я выправил ее легким движением руля. Через сто пятьдесят ярдов я легко взял ручку на себя, и самолет взмыл в воздух.

Поднявшись на двести футов и идя со скоростью шестьдесят пять миль в час, я прибавил газу и поднялся до пятисот футов, заложил вираж и оказался над аэродромом.

Я видел Хэннаха, который стоял и смотрел на меня, защищаясь рукой от солнца. Но то, что случилось потом, оказалось для меня полной неожиданностью, а все потому, что, управляя таким замечательным аэропланом, я испытывал приятное возбуждение, да и мне хотелось произвести на Сэма впечатление.

Великий германский ас Макс Иммельман изобрел замечательный прием воздушного боя, который позволял ему дважды открыть огонь по противнику, не теряя высоты. Знаменитый переворот иммельман теперь азбука воздушного боя для каждого истребителя. Я и исполнил его сейчас, направив самолет в пике прямо на Хэннаха, прошел в пятидесяти футах над его головой, потом взмыл вверх в полупетле и в высшей точке перевернул машину в нормальное положение.

Он не дрогнул ни одним мускулом, только стоял и потрясал кулаком в мою сторону. Я развернулся, провел "Бристоль" низко над вершинами деревьев и направился вдоль реки.

Когда "Бристоль" летит на крейсерской скорости, вам не надо держать в руках рукоятку управления. Если вы спокойно летите, сидя откинувшись на спинку кресла, то требуется единственное — время от времени корректировать направление. Но такой полет не для меня. Я обожал управлять машиной, слившись с ней воедино. Кто-то сказал, что "Бристоль" — это чистокровная деликатная охотничья собака, но с отважным сердцем. И этим вечером над Негро я точно понял, что именно тот человек имел в виду.

Со всех сторон меня окружали джунгли, гигантские стены бамбука и лиан, сквозь которые даже солнце не могло пробиться. Внизу петляла река и носились тучи ярко-красных ибисов взлетавших в воздух при моем приближении.

Это был прекрасный полет, и я спустился до двух сотен футов, помня, что как раз на такой высоте можно выжать из машины наибольшую скорость — сто двадцать пять миль в час. Я откинулся на спинку сиденья, твердо сжимая ручку управления, и сконцентрировался на том, чтобы достичь Ландро прежде Хэннаха.

Я почти преуспел в своей затее, делая вираж над военным постом Форте-Франко в устье Рио-дас-Мортес через час с четвертью с того момента, когда покинул Манаус.

Пролетев уже десять миль вверх по течению, посылая машину вперед на высоте двухсот футов, я вдруг услышал позади и сверху гром мотора. Я и не подозревал, что меня догнал "Хейли". Он поднырнул под меня, взвился в полупетле и повернулся вверху в нормальное положение, совершив блестящий переворот иммельман. Я держал свой "Бристоль" на курсе, и он пронесся над моей головой.

— Пиф-паф, ты сбит, — проскрежетал его голос в наушниках. — Я крутил настоящие иммельманы, когда ты еще сосал мамину грудь, детка. Увидимся в Ландро.

Он сделал вираж и пошел над джунглями, как раз там, куда запретил мне лететь, и звук его мотора затих вдали. На какой-то короткий миг мне показалось, что он приглашает меня следовать за собой, но я подавил порыв. Он уже потерял двух пилотов на Мортес. Какой смысл доводить эту цифру до трех.

Я убрал газ и неторопливо полетел со скоростью сто миль в час, тихонько насвистывая сквозь зубы.

Глава 4

Ландро

Когда я подлетал к Ландро, за мной вдогонку неслись темные тучи, они затянули весь горизонт — еще одна внезапная тропическая гроза с ливнем.

Место для посадки оказалось точно таким, как я ожидал, — поляна в джунглях на берегу реки. Ветхая пристань, лодки-пироги, вытащенные на берег около нее, церковь, окруженная россыпью деревянных домиков, и все. Другими словами, типичное поселение, каких много в верховьях реки.

Посадочная полоса длиной в три сотни и шириной в сотню ярдов тянулась в северной части поляны. На грубом шесте болталась "колбаса", указывающая направление слабого бриза. Рядом стоял ангар, крытый листами гофрированного железа. Хэннах внизу вместе с тремя помощниками заводил свой "Хейли" в ангар. Когда я пролетал низко над аэродромом, он обернулся и помахал мне рукой.

У "Бристоля" была одна особенность, которая делала посадку трудной для неопытного летчика. Резиновые втулки на шасси создавали эффект катапульты: если вы приземлялись слишком быстро или слишком жестко, то самолет подбрасывало кверху словно резиновый мячик.

Чтоб мне провалиться, если допущу такую ошибку на глазах Хэннаха. Я развернулся по ветру, сбросил газ и выровнял руль направления, немного спустился, выбрал полосу для посадки, зашел против ветра на высоте пяти сотен футов, пересекая конец поля на скорости сто пятьдесят.

Посадочная скорость у "Бристоля" равна сорока пяти милям в час, и, если вы хотите, ее можно выдержать и на холостом ходу. Я перекрыл газ, взял на себя ручку управления, чтобы выровнять скольжение, и спускался под единственный звук — свист ветра в распорках крыльев.

Постепенно выбрав ручку управления на себя, чтобы не дать машине клюнуть носом, я сделал прекрасную посадку на три точки и так мягко, что сам ее не почувствовал.

Машина остановилась недалеко от ангара, я посидел немного, наслаждаясь тишиной после рева мотора, а потом сдвинул на лоб очки и отстегнулся. Хэннах подошел ко мне слева, его сопровождал невысокий жилистый мужчина в плаще, когда-то белом, но теперь черном от бензина и масла.

— Я же говорил вам, Менни, что он молодец, — сказал Хэннах.

— Да, в самом деле, Сэм, — улыбнулся мне его компаньон. Между нами как-то сразу возникла симпатия. Один из тех странных случаев, когда вам кажется, что вы знакомы с человеком чертовски долгое время.

Если не считать легкого акцента, он превосходно говорил по-английски. Как я узнал потом, в то время ему было пятьдесят, а выглядел он на десять лет старше, что неудивительно, потому что нацисты более года держали его в лагере. Незаметный, неопрятный, со спутанными волосами серо-стального цвета, спадавшими ему на лоб, и лицом, загоревшим и морщинистым, он вовсе не соответствовал стандартному образу профессора. Его ясные серые глаза и твердый взгляд выдавали в нем человека, который в жизни видел много горя, но не сдался и продолжает верить в добро.

— Иммануил Штерн, мистер Мэллори, — представился он, когда я спрыгнул на землю.

— Нейл, — ответил я и протянул ему руку.

Он коротко улыбнулся.

За рекой раздались раскаты грома, первые тяжелые капли дождя упали на коричневую землю, покрывая ее пятнами.

— Давайте-ка поскорее заведем эту штуку в ангар! — воскликнул Хэннах. — Не думаю, что душ продлится пять минут.

Он крикнул, и тут же появились трое истощенных мрачных мужчин в соломенных шляпах и драных рубашках. Их нанимали на день для черной работы, когда в ней возникала нужда.

Ангар не имел дверей. Он представлял собой крышу на стойках, но там хватало места для "Бристоля" рядом с "Хейли". Мы едва успели закатить машину, как хлынул ливень, стуча по гофрированной железной крыше как дюжина пулеметов. Непроницаемый серый занавес воды опустился между нами и рекой.

Менни Штерн стоял и смотрел на "Бристоль", уперев руки в бедра.

— Красавец, — высказался он. — Настоящий красавец!

— Ну вот, он снова влюбился, — хмыкнул Хэннах, взял с вешалки пару плащей и один передал мне. — Я провожу тебя в дом. Вы идете, Менни?

А Менни с гаечным ключом уже копался под обтекателем. Он покачал головой, не оглядываясь назад:

— Позже, приду позже!

Похоже, мы сразу перестали для него существовать. Хэннах пожал плечами и нырнул под дождь. Я выхватил свою парусиновую сумку из кабины наблюдателя и побежал вслед за ним.

Домик на дальнем конце поля мало чем отличался от деревянной хижины с верандой и неизбежной гофрированной крышей. Спасаясь от сырости и желая хоть как-то защититься от воинственных муравьев и других представителей живого мира джунглей, его построили на сваях.

Сэм поднялся по ступеням на веранду, открыл дверь с жалюзи и вошел. Простой деревянный пол в домике покрывали индейские ковры. На них стояла сделанная из бамбука мебель.

— Вон там кухня, — объяснил он мне. — Рядом душевая. Там на крыше бак для сбора дождевой воды, и у нас нет в ней недостатка, дожди идут почти ежедневно.

— Здесь полный комфорт, как дома, — удивился я.

— Ну, не преувеличивай. — Он указал большим пальцем налево. — Там моя комната. А ты располагайся вместе с Менни.

Он открыл дверь и подтолкнул меня в мою комнату. Она, против ожидания, оказалась просторной и полной воздуха. Бамбуковые ставни на веранду были открыты. Тут стояли три односпальные кровати, шкаф с книгами, а пол устилали такие же индейские ковры.

Я взял книгу, и Хэннах коротко рассмеялся:

— Как видишь, Менни любит серьезное чтение. Перевернул вверх дном весь Манаус, чтобы раздобыть эти фолианты.

Я держал в руках "Критику чистого разума" Канта. Я заметил:

— Это все равно что вытащить алмаз, когда опустил ведро в реку, чтобы набрать воды.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что тоже любишь высокие материи? — Он и в самом деле выглядел обескураженным. — Прости меня Боже, но мне надо выпить!

Сэм ушел. А я выбрал одну из незанятых кроватей, застелил ее бельем, которое нашел в шкафу, стоявшем в углу, а потом распаковал свою сумку. Когда я вернулся в гостиную, он стоял на веранде со стаканом в одной руке и бутылкой джина "Гордон" в другой.

Через почти непроницаемую завесу дождя едко различались ближайшие домики на сваях.

— Временами, когда льет дождь, как сейчас, я просто схожу с ума, — признался он. — Мне кажется, будто вокруг только дождь. И я никогда не выберусь отсюда.

Он попытался снова наполнить стакан, но обнаружил, что бутылка уже пуста, и с проклятиями швырнул ее в дождь.

— Мне надо еще выпить. Пойдем, если ты не очень устал, я покажу тебе город. Незабываемое зрелище.

Я снова натянул плащ и соломенное сомбреро, которое висело за дверью спальни. А когда вернулся на веранду, он спросил, при мне ли револьвер. Случайно он оказался в одном из карманов летной куртки.

Сэм с удовлетворением кивнул:

— Ты сам увидишь, здесь все ходят вооруженными. Такой уж город.

Мы вышли под дождь и двинулись к городу. Передо мной предстала одна из самых унылых картин, которую я видел в жизни. Беспорядочные ряды гниющих деревянных хижин на сваях, улицы, утопающие в жирной, непролазной грязи. Жалкие оборванные дети, многие из них с незаживающими болячками на лицах, вяло играли под домами и на верандах; люди мрачно и с безнадежностью глядели в дождь. Многие из них попали в этот ад на весь остаток их изломанной жизни, без малейшей надежды выбраться отсюда.

Церковь представляла более солидное сооружение, она даже имела колокольню из кирпича и самана. Я обратил на это внимание, и Хэннах снова горько рассмеялся:

— У них даже нет постоянного священника. Старик по имени отец Контэ, который работает с сестрами в Санта-Елене, наезжает сюда, чтобы отслужить одну-две мессы, покрестить детей и всякое такое. Кстати, он завтра полетит с нами сюда.

— А вы хотите, чтобы я отправился с вами?

— Не вижу, почему бы и нет. — Он пожал плечами. — Это всего сто миль. И у тебя есть шанс полетать на "Хейли". У нас будет пассажир. Полковник Альберто из Форте-Франко. Он приплывет к десяти утра на катере.

— А зачем он поедет? Что-то вроде официальной инспекции?

— Можно и так сказать. — Хэннах цинично усмехнулся. — Эти монашенки все из Америки. Маленькие сестры милосердия и очень святые леди на самом деле. Из тех, кто считает, что у них есть миссия. Понимаешь, о чем я говорю? Уже почти год правительство уговаривает их уехать из-за обострившихся отношений с племенем хуна, но они не хотят. Альберто постоянно пытается убедить их убраться, хотя, думаю, напрасно.

В центре городка возвышался единственный двухэтажный дом. На доске, висевшей над широкой верандой, красовалась надпись "Отель". Трое местных жителей молча сидели за столом, безучастно уставившись в пространство. Ветром на них задувало капли дождя.

— Парень, который заправляет отелем, достаточно важная персона. С ним приходится быть вежливым, — заметил Хэннах. — Эугенио Фигуередо. Он здесь правительственный агент, и от него многое зависит. Через него проходит вся почта и грузы в регион по верхнему течению Мортас.

— У них все такие же жесткие законы насчет алмазов, как и раньше?

— Такие же. Искатели алмазов не имеют права работать самостоятельно. Они должны объединяться в бригады, которые называются гаримпа, и бригадир получает лицензию сразу на всех. Дабы не упустить свою долю, правительство требует, чтобы все найденные камни передавались местному агенту, который составляет документ и отправляет добычу вниз по реке в запечатанном мешке. Оплата производится потом.

— Чертовски большой соблазн утаить хоть немного.

— Нарушение закона влечет за собой пять лет штрафной колонии в Мачадос. Это место в трехстах милях вверх по Негро — просто раскрытая могила в болотах.

Он открыл дверь в отель, и мы вошли в длинную темную комнату, тесно уставленную столами и стульями. Мне там сразу не понравилось. В дальнем конце располагалась стойка бара. В салоне стояла отвратительная вонь — смесь запахов прокисшей выпивки, человеческого пота и мочи, смешанных в равных пропорциях. Да вдобавок вились тучи мух.

За столом у двери устроились два посетителя. Один, с тем же отсутствующим выражением на лице, как и у людей на веранде, привалился спиной к стене со стаканом в руке. Его компаньон навалился на стол. Соломенная шляпа валялась на полу, графин на столе был опрокинут, и его содержимое вылилось, образовав лужу солидных размеров.

— Качака, местное вино, — пояснил Хэннах. — Говорят, оно губит мозги и разлагает печень, но это все, что могут позволить себе несчастные. — Эй, Фигуередо, как насчет того, чтобы нас обслужить? — спросил он, повысив голос.

Расстегнув плащ, Сэм опустился на один из плетеных стульев у открытого окна. Мгновение спустя я услышал звук шагов, и из-за бисерной занавески позади бара показался небольшой человек средних лет.

Эугенио Фигуередо по всем статьям не тянул на крупного мужчину, кроме одной — он был толстым, что в таком климате напрочь лишало его элементарного комфорта. И сейчас, когда я впервые увидел его, он весь лоснился от пота, несмотря на то что яростно обмахивался пальмовым веером. Его насквозь промокшая рубашка прилипла к телу, и от него исходила такая сильная вонь, которой я никогда в жизни не ощущал.

Несмотря на свой ответственный пост, владелец отеля производил впечатление мелкого чиновника, который уже опоздал что-то менять в жизни и не надеялся на продвижение по службе. Такая же жертва судьбы, как любой другой в городе Ландро. В столь неординарных обстоятельствах его любезность показалась мне неожиданной.

— А, капитан Хэннах!

За ним из-за занавески показалась индейская женщина. Он что-то сказал ей и двинулся к нам.

Закуривая сигарету, Хэннах представил меня. Фигуередо протянул мне потную руку:

— К вашим услугам, сеньор.

— Благодарю, — пробормотал я.

Запах сбивал с ног, хотя Хэннах никоим образом не прореагировал на него. Я сидел у открытого окна, что немного помогало мне переносить эту вонь. Фигуередо присел к столу.

— Вы, наверное, уже давний житель Бразилии, сеньор Мэллори, — заметил он. — Иначе не владели бы столь прекрасно португальским.

— До этого я работал в Перу. А еще раньше целый год провел на реке Шингу.

— Если вы там выжили, то выдержите все что угодно.

Он благочестиво перекрестился. Подошла индианка и поставила на стол поднос — виски "Бурбон", бутылка с каким-то подобием минеральной воды и три стакана.

— Не угодно ли присоединиться ко мне, сеньоры?

Хэннах наполовину наполнил вместительный стакан, не собираясь разбавлять виски водой. Я налил совсем немного, только для того, чтобы выпить из любезности, и Фигуередо, несомненно, заметил это.

Хэннах залпом осушил стакан и налил себе еще. Потом мрачно посмотрел в окно:

— Вы только взгляните на дождь. Что за проклятое место.

Это было одним из тех высказываний, которые не требуют комментариев. Факты говорили сами за себя. Между двух домиков возникла группа мужчин и направилась к отелю. Они шли понурив головы, все, словно в униформу, одетые в резиновые пончо и соломенные сомбреро.

— Кого сюда несет? — резко спросил Хэннах.

Фигуередо наклонился вперед и перестал обмахиваться веером. Потом веер снова заработал в его руке.

— Это гаримпейрос, искатели алмазов. Компания Авилы. Пришли прошлой ночью. Потеряли двоих в схватке с индейцами хуна.

Хэннах налил себе еще одну изрядную порцию виски.

— Судя по тому, что я слышал об этом негодяе Авиле, он сам мог их пристрелить.

В салон ввалились пятеро. Прежде мне не доводилось встречать столь неприглядную компанию. Не на ком глаз остановить. Одинаковые изможденные мрачные лица, со следами лихорадки.

Только сам Авила, крупный мужчина, почти такого же роста, как Хэннах, выделялся. Его маленький жестокий рот напоминал бы женский, если бы не тонкие, словно нарисованные карандашом, усики, которые, наверное, требовали больших хлопот, чтобы поддерживать их в порядке.

Он кивнул Фигуередо и Хэннаху, мельком задержал взгляд на мне и прошел к столу в дальнем конце комнаты. Его люди гуськом потянулись за ним. Когда они сняли свои пончо, то сразу же выяснилось, что все вооружены до зубов. Каждый имел нож-мачете в кожаных ножнах и револьвер в кобуре.

Индианка подошла принять заказ. Один из них тут же запустил руку к ней под юбку. Она и не думала сопротивляться, даже когда другой начал нежно поглаживать ее грудь. Просто стояла, как бессловесное животное.

— Хорошенькое дело! — воскликнул Хэннах, а Фигуередо остался совершенно безучастным к происходившему, что мне показалось очень странным, потому что, как выяснилось потом, индианка была его женой.

Ее отпустили за выпивкой, только когда вмешался сам Авила. Он закурил сигарету, достал колоду карт и посмотрел в нашу сторону.

— Не угодно ли присоединиться к нам, джентльмены? — Он говорил на вполне сносном английском. — Может быть, несколько партий в покер?

Они все повернулись в нашу сторону. Возникла короткая пауза. Казалось, каждый ждал, что вот-вот что-то случится, в воздухе витала какая-то угроза.

Хэннах опорожнил свой стакан и поднялся:

— А почему нет? Все лучше, чем ничего, в этой дыре.

— Сегодня — пас. У меня есть кое-какие дела, — засуетился я. — Может, в следующий раз.

Хэннах пожал плечами:

— Как знаешь.

Захватив бутылку виски, он направился в дальний конец бара. Фигуередо встревожился и попытался встать, но я быстро подался вперед и схватил его за руку.

Тихо, почти не двигая губами, он прошептал:

— Дайте ему час, а потом возвращайтесь под каким-нибудь предлогом. Его здесь не любят. Могут возникнуть неприятности.

Потом он заставил себя улыбнуться и пошел к ним, а я направился к двери. Когда открыл их, Авила закричал:

— Что, наша компания недостаточно хороша для вас, сеньор?

Но я не поддался на его вызов, хоть интуиция подсказывала мне, что может произойти.

Когда, спасаясь от дождя, я вбежал в наш примитивный ангар, то увидел Менни Штерна на деревянной платформе, установленной перед носом моего "Бристоля". Сняв обтекатель с мотора, он ковырялся в двигателе при свете двух переносных фонарей, подвешенных наверху.

Посмотрев на меня через плечо, он спросил:

— Вернулись так скоро?

— Хэннах сводил меня в местную забегаловку. А мне не понравилась тамошняя атмосфера.

Он повернулся и слез, на его лице появилось тревожное выражение.

— Что там случилось?

Я все рассказал ему, передав и слова Фигуередо при нашем расставании. Когда я закончил рассказ, он немного посидел, глядя в дождь. На его лице появилось какое-то печальное выражение. Даже больше чем печальное — тревожное. Оказалось, что у него на лице шрам, от правого глаза до уголка рта. Я и не замечал его раньше.

— Бедный Сэм, — вздохнул он. — Ладно, мы сделаем так, как сказал Фигуередо. Пойдем и заберем его немного погодя.

Потом, внезапно изменив тему разговора, он встал и похлопал "Бристоль" по боку.

— Прекрасный мотор "роллс-ройс". Самый лучший. Этот "Бристоль" был выдающимся многоцелевым самолетом на Западном фронте.

— Вы воевали там?

— О, не то, что вы думаете. Я не летчик, как Рихтхофен или Удет, затянутые в серую униформу с наградами на шее, но я часто посещал военные аэродромы. В начале своей инженерной карьеры я работал у Фоккера.

— А Хэннах сражался по другую сторону фронта?

— Думаю, что так. — Он снова повернулся к машине, тщательно осматривая мотор с переносной лампой в руке. — Он и на самом деле в превосходном состоянии.

Я спросил:

— А что неладно с ним? Вы знаете?

— С Сэмом? — Он пожал плечами. — Все довольно просто. Слишком рано стал знаменитым. Ас асов в двадцать три года. Все медали в мире и почести. — Менни нагнулся за другим гаечным ключом. — Вы представляете, что случается с таким человеком, когда все кончается?

Я, кажется, начал кое-что понимать.

— Мне кажется, что вся его дальнейшая жизнь стала какой-то разрядкой напряжения?

— Ну, это слабо сказано. Двадцать лет возить почту, летать по самым недоступным точкам, вызывать дрожь возбуждения у зевак на государственных праздниках, которые втайне надеются увидеть, как его парашют не раскроется, или рисковать жизнью сотнями других способов — и в конце концов что за все это получить? — Он сделал вопросительный жест руками. — Так вот, мой друг, через три месяца, когда кончится его контракт с правительством, он получит вознаграждение в пять тысяч долларов.

Менни смотрел на меня сверху вниз несколько секунд, а потом отвернулся и снова начал копаться в моторе. Я не знал, что сказать, но он сам разрядил обстановку.

— Я очень верю в предчувствия. Верю первому впечатлению о человеке. Вот теперь вы меня весьма заинтересовали. Вы в таком возрасте и уже сложились как личность — это очень редко в наше время. Расскажите мне о себе.

И я рассказал ему все, потому что никогда еще не встречал собеседника, которому так легко открыть душу. Он говорил совсем немного, больше задавал вопросы, но выжал из меня все.

— Это хорошо, что Сэм помог вам, — заключил он, — но все-таки я очень верю в судьбу. Человек должен жить настоящим. Принимать все таким, как есть. Просто невозможно жить как-то иначе. Там, дома, у меня есть книга, которую вы обязательно должны прочесть. Это Кант — "Критика чистого разума".

— Я читал.

Он повернулся ко мне, от удивления его брови поползли вверх.

— Вы согласны с главным тезисом?

— Вовсе нет. Я не думаю, что в этой жизни есть что-то настолько определенное, что подчиняется каким-то правилам. Надо воспринимать все, как есть, и делать лучшее, что можешь.

— Тогда вы последователь Хайдеггера. У меня есть его книга, которая заинтересует вас. Он там говорит, что для настоящей жизни необходимо решительное противопоставление ее смерти. Вот скажите мне, вы испугались вчера, когда собирались сажать свою "Вегу"?

— Только потом, — улыбнулся я. — А тогда все мои мысли были заняты только тем, как бы посадить эту чертову штуку и остаться целым.

— Так, значит, вы абсолютно совпадаете мыслями с Хайдеггером.

— А что бы он сказал о Хэннахе?

— Боюсь, что немного. Сэм существует только в двух мирах. В прошлом и будущем. Он никогда не рассуждает категориями настоящего. В этом его трагедия.

— Так что же ему остается?

Он повернулся и мрачно посмотрел на меня. С гаечного ключа в его правой руке капало масло.

— Я с определенностью знаю только одно. Ему следовало погибнуть в битве на вершине своей славы, как это случилось со многими другими. По возможности, в самый последний момент войны. Например, в ноябре 1918 года, лучше всего.

То, что ему пришлось сказать такое, выглядело ужасно, но я его понял. Мы стояли и смотрели друг на друга, и только шум дождя, падающего на землю, нарушал тишину. Он вытер руки куском хлопчатобумажной ветоши и грустно улыбнулся:

— А теперь, мне кажется, надо пойти и забрать его, пока не поздно.

Я услышал раскаты смеха задолго до того, как мы подошли к отелю, и этот смех был явно недобрым. Мне стало ясно, что мы попали в беду. Менни тоже знал это. Его лицо под старой зюйдвесткой, которую он надел, чтобы защититься от дождя, стало очень бледным.

Когда мы приблизились к ступеням отеля, я спросил:

— А что за человек Авила?

Он задержался на середине улицы.

— Есть такая притча о хасидском ребе, которая мне очень нравится. У ребе в доме не осталось ни гроша, и он отдал нищему одно из колец своей жены. Когда же сказал ей об этом, она закатила истерику, потому что кольцо оказалось фамильной реликвией и очень дорогим. Услышав это, ребе кинулся на улицы, разыскивая нищего.

— Чтобы отобрать кольцо?

— Нет, для того, чтобы предупредить нищего о действительной ценности кольца на случай, если кто-нибудь попытается обмануть его при продаже.

Я громко рассмеялся, озадаченный притчей.

— И что же это имеет общего с Авилой?

— Да ничего, я думаю, — устало улыбнулся Менни. — Кроме того, что он совсем не такой.

Мы свернули в переулочек рядом с отелем и немного выждали.

— Дверь на кухню сразу за углом, как я говорил. Через нее проход к бару. Вы не ошибетесь.

Из окон отеля раздался новый взрыв смеха.

— Они, кажется, очень радуются чему-то!

— Я уже слышал раньше такой смех. Мне он тогда не нравился, так же как и сейчас. Ну, успеха, — сказал он и направился к главному входу в отель.

Кухонная дверь, о которой он говорил, оказалась открыта. Жена Фигуередо сидела на стуле и резала овощи в горшок, который держала на коленях. Я прошел мимо, не обращая внимания на ее удивленный взгляд, пересек кухню и подошел к противоположной двери.

В конце короткого прохода к бару я увидел Фигуередо, который стоял и смотрел сквозь занавес из бисера в зал, сам оставаясь невидимым.

При моем приближении он обернулся и посмотрел на меня через плечо. Я дал знак ему молчать и сам заглянул в зал. Они все еще сидели за столом, Хэннах и Авила рядом. Хэннах уткнулся лицом в скрещенные руки и, судя по всему, был мертвецки пьян. Вдруг Авила схватил его за волосы и приподнял голову над столом так, что у бедняги раскрылся рот, затем взял графин качаки и влил ему примерно пинту.

— Ну как вам нравится наше вино, сеньор?

Хэннах начал задыхаться, Авила отпустил его, и он снова уронил голову. Остальным показалось это крайне забавным, и один из них вылил стакан вина на голову американца.

Когда Менни вошел в салон, внезапно наступила тишина. В своей старой зюйдвестке и желтом плаще он выглядел смешно, но, как ни странно, даже улыбки сползли с лиц. Твердой походкой он подошел к старателям и остановился.

Авила зарычал:

— Проваливай, тебе здесь нечего делать!

Лицо Менни стало бледнее обычного.

— Не уйду без капитана Хэннаха.

Авила навел на него револьвер и не спеша взвел курок. Тогда я вытащил из-под плаща автоматическое ружье и дал знак Фигуередо отойти в сторону. Прямо позади Авилы стоял деревянный столб, который поддерживал потолок из досок. По такой цели я не мог промахнуться. Тщательно прицелившись, я выстрелил. Столб разлетелся как раз посередине, и часть потолка просела.

Мне редко приходилось видеть, чтобы люди разбегались в разные стороны с такой быстротой, и, когда я вышел из-за занавеса с ружьем наготове, все лежали, распростершись на полу, кроме самого Авилы, который стоял на одном колене около Хэннаха с револьвером в руке.

— На твоем месте я бы опустил оружие, — сказал я ему. — Это шестизарядное автоматическое ружье, и у меня патроны со стальной картечью.

Он осторожно положил револьвер на стол и поднялся, злобно глядя на меня. Я обошел стойку бара и передал ружье Менни. Потом опустился на одно колено возле Хэннаха, подвел под него плечо и поднялся вместе с ним.

Авила процедил сквозь зубы:

— Запомню это, сеньор. Настанет моя очередь.

Я не потрудился ответить ему, а просто повернулся и вышел. Менни последовал за мной, держа ружье под рукой.

Хэннаха начало рвать прямо на улице, и, пока мы добрались до дому, у него внутри вряд ли что-нибудь осталось. Мы раздели его и поставили под душ, чтобы хоть немного привести в чувство. Но он настолько пропитался алкоголем, что все еще ничего не соображал, когда мы уложили его в кровать.

Он метался по кровати, обнимая себя руками. Когда я наклонился над ним, он открыл глаза, нахмурился, а потом улыбнулся:

— Ты новенький, парень? Только что из Англии?

— Что-то в этом роде. — Я взглянул на Менни, который, казалось, никак не реагировал на происходившее.

— Если ты продержишься неделю, у тебя будет шанс. — Он схватил меня за летную куртку. — Я дам тебе совет. Никогда не пересекай линию фронта один на высоте менее десяти тысяч футов. Это урок номер один.

— Я запомню, — пообещал я.

— И солнце, наблюдай за солнцем!

Я думал, что он скажет что-нибудь еще, но его голова склонилась на одну сторону, и он снова впал в забытье.

— Он думает, что снова оказался на Западном фронте.

Менни кивнул:

— Каждый раз одно и то же. Прошлое неотвратимо преследует его.

Он очень тщательно подоткнул одеяло под плечи Хэннаха, а я пошел в гостиную. Дождь перестал, и от земли поднимался пар, словно дым.

Но в спальне еще сохранялась прохлада, я лег и уставился в потолок, размышляя о Сэме Хэннахе, человеке, который когда-то достиг немыслимых высот, а теперь не имеет ничего. И немного спустя я погрузился в сон.

Глава 5

Смертоносная земля

Форте-Франко относится к таким местам службы, назначение в которые для любого офицера, стремящегося к военной карьере, равносильно смертному приговору. Знак того, что для него все кончено. Что больше уже не на что надеяться. Вот почему я ожидал увидеть какого-то второразрядного служаку, какие обычно стояли во главе военных постов в верховьях реки, неспособного осознать свою несостоятельность и постоянно подавленного своей неудачной судьбой.

Полковник Альберто оказался совсем не таким. Я помогал Менни готовить "Хейли" к полету, когда к причалу подошел катер, и полковник сошел на берег. Он был военным до мозга костей, в отлично сшитой полевой униформе, сверкающих сапогах и с черной блестящей кобурой на правом бедре. Нарядный, как на параде, с интеллигентным лицом под козырьком фуражки, несколько желтоватым, словно он перенес желтуху, что, впрочем, совсем неудивительно в таком климате.

С ним на катере прибыли шестеро солдат, но его сопровождал только один молодой сержант, такой же подтянутый, как полковник. В руке он держал портфель, а за плечами у него висела пара автоматов.

Альберто приятно улыбнулся и заговорил на отличном английском:

— Какое чудесное утро, сеньор Штерн. Все готово?

— Почти, — ответил Менни.

— А капитан Хэннах?

— Сейчас подойдет.

— Хорошо. — Альберто повернулся ко мне: — А этот джентльмен?

— Нейл Мэллори, — назвался я. — Новый пилот Хэннаха. Полечу с вами, чтобы осмотреться.

— Прекрасно. — Он пожал мне руку, скорее как-то формально, и посмотрел на часы. — Мне надо обсудить кое-что с Фигуередо. Вернусь через полчаса. Оставляю здесь сержанта Лима. Он полетит с нами.

Он быстрой, уверенной походкой удалился, а сержант открыл дверь кабины и положил туда автоматы и портфель.

Я спросил у Менни:

— Что за история с ним случилась? Он вовсе не похож на обычных военных, которые служат в такой глухомани.

— Политические интриги, насколько мне известно, — ответил Менни. — Публично высказал крамольную мысль министру правительства или еще кому-то, так я полагаю.

— Мне он кажется порядочным человеком.

— О, он такой и есть на самом деле. По крайней мере в отношении всего, что касается дела. Но я никогда не интересовался профессиональными военными как типом людей. Они слишком часто, по моему разумению, бывают излишне категоричными. — Он вытер руки ветошью и выпрямился. — Ну, машина в порядке, как всегда. Надо позвать Хэннаха.

Я нашел его в душе, он стоял, привалившись к стене и подставив лицо под струю. Когда он перекрыл воду и вышел из кабинки, то попытался улыбнуться, но в результате достиг только того, что стал выглядеть еще хуже.

— Я чувствую себя так, будто меня только что выкопали из-под земли. Что произошло вчера вечером?

— Вы напились, — ответил я.

— Вот что значит древесный спирт. Я так паршиво не чувствовал себя со времен сухого закона.

Он поплелся к себе в спальню походкой старика, а я пошел на кухню, чтобы сварить кофе. Поставив чашку на поднос, я принес ее на веранду, где Сэм одевался для полета.

Он обернул шею белым шарфом и взял чашку обеими руками.

— Хорошо пахнет, вполне можно пить. А я думал, что в Лиме умеют хорошо готовить только чай. — Он отхлебнул немного, испытующе глядя на меня. — Так что же на самом деле случилось вчера вечером?

— Вы сами хоть что-нибудь помните?

— Я выиграл немного денег в покер. Это точно. Но все же больше, чем мне полагалось, и Авила со своими ребятами остались не очень-то довольны. А что, там была заваруха?

— Полагаю, можно так сказать.

— Так расскажи мне.

И я все рассказал. Скрывать от него что-либо не имело смысла, он все равно так или иначе узнал бы.

Когда я кончил, он сидел на перилах веранды и держал чашку обеими руками. Его лицо побледнело, а взгляд стал тусклым и безжизненным. Я уже говорил, внешняя сторона событий многое значила для него. Как он выглядит в глазах других людей, каким предстает перед миром, а эти люди обращались с ним как с грязью и публично издевались над ним.

Вдруг он неожиданно улыбнулся, словно то, что я сообщил, зажгло внутри него какой-то незримый фитиль. Я не знаю, что это означало для Авилы, но меня определенно напугало. Он не сказал мне ни слова о том, что услышал, и мне оставалось только надеяться, что Авила будет далеко отсюда, когда мы возвратимся.

Лететь на "Хейли" представляло не больше трудности, чем управлять автомобилем, особенно после того, что я вытерпел раньше. И если честно, мне и не очень-то нравилось. Все в этой машине было доведено до совершенства, она являла собой последнее слово по части комфорта, и даже шум мотора механику удалось снизить до минимума. Хэннах сидел рядом со мной, полковник Альберто занимал переднее пассажирское кресло, а его сержант, как я понимаю, соблюдая тонкости военной субординации, занял место за ним.

Хэннах открыл термос, налил две чашки кофе и передал одну назад.

— Еще раз попытаетесь уговорить монахинь уехать, полковник? — спросил он.

— Боюсь, что мои усилия напрасны, — ответил Альберто. — Я поднимаю этот вопрос перед отцом Контэ во время каждого визита, обычно за рюмкой хереса, надо мной висит приказ верховного командования армии. Но боюсь, что все мои потуги — бесполезный ритуал. Церковь имеет большое влияние в правительственных кругах и на самом высоком уровне, какой только возможен. И никто не хочет дать им указание уехать. Выбор за ними, а они видят себя проводниками Бога и современной медицины для индейцев.

— Вот как? — Хэннах рассмеялся в первый раз за все утро.

— А хуна? — спросил я. — Что они думают?

— Хуна, сеньор Мэллори, не хотят, чтобы там оставался хотя бы один-единственный белый. Вы не знаете, что означает их имя на родном языке? Враги всех людей. Антропологи говорят о великодушных дикарях, но это совершенно не относится к хуна. Они, скорее всего, самые жестокие люди на свете.

— Но они первыми пришли на эту землю, — заметил я.

— Вот почему все любят говорить, что племя сиу могло вернуться на свои места, — вставил Хэннах.

— Интересное сравнение, — кивнул Альберто. — А посмотрите на Соединенные Штаты век назад и сейчас. Здесь у нас одна из самых богатых неосвоенных территорий в мире. Одному Богу известно, насколько далеко мы продвинемся вперед в следующие пятьдесят лет, но одно совершенно ясно — прогресс неизбежен, а эти люди стоят на пути прогресса.

— Так к какому же заключению вы приходите? — спросил я. — Истребление?

— Нет, если они попытаются измениться. Выбор за ними.

— Что не дает им никакого выбора, — усмехнулся я, с удивлением заметив в своем голосе нотки горечи.

— Фигуередо говорил мне, что вы провели год в районе реки Шингу, сеньор Мэллори. Индейцы там доставляют особенно много неприятностей. Вы свидетель тому? — поинтересовался Альберто.

Я неохотно кивнул.

— Вам приходилось убивать их?

— Конечно. В ноябре 36-го, в Форте-Томас, когда они напали на город и вырезали тридцать или сорок человек.

— Страшное дело, — покачал он головой. — Вы, наверное, закрывались вместе с уцелевшими в церкви и отбивались до прихода военных. Вам приходилось убивать много раз в том жестоком бою.

— Только потому, что они старались убить меня.

— Вот именно.

Я видел его в зеркало, он откинулся на спинку сиденья, достал папку из портфеля, чтобы сразу положить конец разговору. Хэннах ухмыльнулся:

— Я полагаю, полковник доказал свое.

— Может, и так, — возразил я. — Но вряд ли это поможет хуна.

— Но разве во всем мире, черт возьми, хотя бы один разумный человек хочет этого? — Он казался удивленным. — У них было свое время, Мэллори, как у динозавров.

— Вы хотите сказать, они обречены на вымирание?

— Совершенно верно. — Он застонал и взялся рукой за голову. — Боже, будто кто-то ходит там внутри в подкованных гвоздями ботинках.

Я сдался. Может, они и правы, а я не прав, и хуна должны исчезнуть, и нет никакого другого выбора. Я отогнал от себя эти мысли, взял ручку управления на себя и поднялся вверх, к солнечному свету.

Весь полет занял не более сорока минут и проходил при ясном солнечном свете. Только когда мы подлетали к месту назначения, надвинулась одна из тропических гроз и мне пришлось быстро снижаться.

Видимость местами оказалась столь плохой, что Хэннах взял на себя управление на последней стадии полета и снизился до двухсот футов, чтобы не терять из виду по крайней мере хоть реку. Он убрал газ и точно приземлился на полосу, которая располагалась на восточном берегу реки.

— У них нет радио, поэтому я обычно пролетаю над их поселком, чтобы дать им знать, что я здесь, — улыбнулся Сэм. — Монахиням это нравится, но сегодня не та погода, чтобы проделывать такие штуки.

— Но такие фокусы и не требуются, — холодно возразил Альберто. — Они слышали, как мы приземляемся. Скоро здесь будет катер.

Миссия, как я помнил, располагалась в четверти мили вверх по течению на другом берегу реки. Альберто приказал Лиме идти и встретить катер, а сам достал кожаный футляр для сигар.

Хэннах взял одну, а я отказался и спрыгнул на траву. Дождь хлестал неумолимо, и я направился вслед за сержантом. Возле берега стояла грубая деревянная пристань на сваях, выдававшаяся в реку на двадцать или тридцать футов.

Лима добрался уже до конца пристани и стоял, глядя на тот берег реки. И вдруг он наклонился над краем, потом стал на одно колено, будто рассматривая что-то в воде. Когда я подошел, он встал и повернулся ко мне с ужасно расстроенным видом.

— Что случилось? — встревоженно спросил я, потом посмотрел через край и все увидел сам. Я сделал несколько глубоких вдохов и сказал: — Лучше сходите за полковником.

Возле старого каноэ, привязанного к сваям, плавало и билось о столбы одетое в белое тело монахини. На обглоданном пираньями лице под белым чепцом оставалось совсем немного плоти. Случайная волна отбросило тело немного в сторону. Оно повернулось вниз лицом, и я увидел в спине по меньшей мере с полдюжины стрел.

Лима выбирался из воды, сжимая личный опознавательный знак в виде диска и нательный крестик на цепочке, которые он снял с шеи монахини. Он выглядел совсем больным и стоял весь дрожа, и не только от холода.

— Соберитесь, ради Бога, и постарайтесь вспомнить, что вы — солдат! — пожал плечами Альберто. — Здесь, по крайней мере, вам ничто не угрожает. Я не помню, чтобы они когда-нибудь действовали на этом берегу реки.

Самым разумным было бы для нас сесть снова в "Хейли" и убраться отсюда к чертям собачьим. Нечего и говорить, что Альберто и на секунду не пришло в голову поступить таким образом. Он стоял на краю причала и смотрел в дождь, сжимая в левой руке автомат.

— Только не говорите мне, что вы собираетесь перебраться на ту сторону, — предупредил его Хэннах.

— У меня нет выбора. Я обязан выяснить обстановку. Там могут оказаться и выжившие.

— Да вы шутите, что ли? — взорвался Хэннах. — Мне что, надо еще объяснять вам? Несчастье все-таки случилось. Все знали, что оно обязательно произойдет, если они не уйдут отсюда.

Полковник Альберто не обратил никакого внимания на его слова и, не поворачивая головы, произнес:

— Я буду вам признателен, если вы окажете мне честь сопровождать меня, сеньор Мэллори. Сержант Лима останется здесь с сеньором Хэннахом.

Хэннах просто взвился, его натура, как я понимаю, не могла примириться с тем, что его оставляют позади.

— К чертям ваши солдатские игры! Если вы идете, то и я иду тоже!

Я не знаю, такого ли результата добивался Альберто, но он не стал возражать. Сержанта Лиму с его револьвером оставили охранять форт, я взял другой автомат, а Хэннах — автоматическое ружье, которое всегда возил с собой в "Хейли".

В каноэ плескалась вода. Она водоворотами кружилась на дне под моими ногами, когда я проходил на корму. Я разместился и взял весло. Хэннах сел в середине и тоже приготовился грести, а Альберто сгорбился на носу, держа автомат наготове.

Старое бревно, которое несло течением, вдруг оказалось крокодилом, который лениво чуть взмахнул хвостом и скрылся из виду. Джунгли затаились под дождем, и только вдали слышалось фырканье ягуара. На противоположном берегу реки из воды выступали песчаные отмели, на них сидели тысячи ибисов, которые огромной красной тучей взмыли в воздух при нашем приближении.

На протяжении всего пути отмели появлялись и исчезали, а против самой миссии посередине реки образовалась песчаная отмель длиной в добрых пару сотен ярдов.

— Вот здесь я приземлялся и поднимался в воздух два раза в прошлом году, когда вода стала низкая, — показал Хэннах.

Я подозреваю, что он сделал это замечание только для того, чтобы хоть что-нибудь сказать, потому что мы приближались к причалу и молчание становилось просто невыносимым.

Мы привязали каноэ рядом со старым паровым катером и забрались на причал. Две дикие собаки дрались за что-то на дальнем его конце. Завидев нас, они убежали. Когда мы подошли поближе, то увидели еще одну монахиню, лежавшую лицом вниз и вцепившуюся руками в грязь.

Мухи тучами взмыли при нашем приближении, и запах был ужасен. Альберто приложил носовой платок к лицу и опустился на одно колено, чтобы осмотреть тело. Он подсунул руки под труп, поискал немного и вытащил наконец личный знак в виде диска на цепочке. Он поднялся и поспешно отошел в сторону, чтобы вдохнуть свежего воздуха.

— Череп сзади размозжен, скорее всего, боевой дубинкой.

— Как давно? — спросил Хэннах.

— Два дня, самое большее — три. Если произошло всеобщее побоище, то мы в относительной безопасности. Они верят в то, что душа убитого задерживается в теле на семь дней. Ни один хуна ни за что не подойдет к этому месту.

Я не знаю, сказал ли он это только для того, чтобы успокоить нас, но мне и на самом деле стало легче. Я снял автомат с предохранителя, взял его на изготовку, и мы двинулись вперед.

Сама миссия находилась ярдах в ста от причала. В одном большом одноэтажном здании располагались и медицинский центр, и госпиталь, кроме того, здесь стояли четыре бунгало под тростниковыми крышами и маленькая церковь на взгорке у реки, с висящим на раме колоколом.

На подходе к миссии мы обнаружили тела еще двух монахинь, обеих буквально разорвали на куски, но самая страшная картина предстала перед нами на краю поляны, за медицинским центром: мужчина, подвешенный вниз головой за лодыжки. Судя по остывшей золе, под ним развели сильный костер. От жара плоть на голове отделилась от черепа. Меня тошнило от невыносимо тяжелого запаха, исходившего от тела несчастного.

Альберто отогнал мух стеком и подошел поближе.

— Это слуга отца Контэ, — сказал он. — Индеец с низовьев реки. Бедняга, они, наверно, решили, что он имел что-то особенное от своей службы.

Хэннах обернулся ко мне. Его лицо пылало гневом Господним.

— А ты еще жалел этих выродков!

Полковник Альберто резко оборвал его:

— Прекратите. Ваши частные разговоры можно отложить. Чтобы выиграть время, мы разобьемся на группы, и не забудьте, что мне нужны именные знаки. Еще один день в такой жаре, и мы никого не сможем опознать.

Я выбрал медицинский центр. Тщательный осмотр показал, что там все в идеальном порядке. Постели застелены, как в ожидании пациентов, противомоскитные сетки аккуратно подвешены. И здесь был тот же удушливый запах, который привел меня в операционную, где я обнаружил тела еще двух монахинь. Трупы почти полностью разложились. Как и ту на причале, их, скорее всего, убили ударами дубинок. Я кое-как ухитрился достать их именные знаки и вышел.

Из одного бунгало появился Альберто. Я передал ему именные знаки, и он сказал:

— Теперь у нас десять именных знаков, а их было двенадцать. И никаких следов отца Контэ.

— Они только убивали людей. Все остальное в полном порядке. Такое трудно понять. Я ожидал, что они сунут факел под крышу и покончат со всем разом.

— Они не смеют так поступать. Еще одно суеверие. Души убитых ими людей должны где-то жить.

Хэннах вышел из церкви и позвал нас. Когда мы подошли, то увидели, что его трясет от гнева. Прямо у двери на спине лежал отец Контэ со стрелой в горле. По тому, как он лежал, я понял, что он, наверное, стоял на крыльце церкви, лицом встретив нападавших. Глаза его выклевали стервятники, одного из которых я видел на крыше церкви, а через разодранную сутану виднелась грудь, раскромсанная мачете.

Хэннах спросил:

— Ну, и зачем же они сделали такую ужасную вещь?

— Они восхищались его смелостью. По их представлениям, если съесть его сердце, то унаследуешь часть его отваги.

Это окончательно вывело Хэннаха из себя, и, судя по его виду, он был готов на все.

— Не хватает двух монахинь, — заявил Альберто. — Мы теперь знаем, что в помещении их нет. Поэтому разобьемся снова и прочешем всю миссию. Возможно, их тела лежат где-нибудь в траве.

Но мы так нигде и не нашли. Когда снова собрались на причале, Хэннах предположил:

— Может, они утонули, как та, которую нашли первой?

— Все монахини были среднего возраста или даже постарше, — в раздумье произнес Альберто. — А эти две, которых нигде нет, гораздо моложе: лет двадцать — двадцать один. Не больше.

— Вы думаете, что их захватили живыми? — спросил я.

— Не исключаю. Как и многие племена, они любят освежать свою кровь время от времени. Индейцы часто захватывают молодых женщин, держат их, пока не родится ребенок, а потом убивают.

— Бога ради, давайте уберемся отсюда, — взмолился Хэннах. — Я больше не выдержу.

Он повернулся, прошел на конец причала и сел в каноэ.

Нам ничего не оставалось делать, как присоединиться к нему. Мы начали грести вниз по течению. По дороге ровным счетом ничего не случилось. Когда мы подплывали к причалу у посадочной полосы, Лима ожидал нас, нервничая больше, чем обычно.

— Здесь все в порядке? — спросил Альберто.

Лима тревожно ответил:

— Я что-то не пойму, полковник. — Он кивнул в сторону зеленого занавеса джунглей. — Знаете, как бывает. Все время кажется, что там кто-то стоит и смотрит на меня.

И тут же с разных сторон начали лаять лесные лисицы.

— Я считаю, что пора спокойно и без лишней суеты идти к аэроплану. Думаю, что за нами наблюдают.

— Лисы? — спросил я.

— Это не лисы, откуда им взяться утром?

Пока мы шли, я чувствовал себя очень скованно и в любой момент ожидал стрелу в спину. Но все обошлось. Мы сели в самолет без происшествий, я взялся за ручку управления и вырулил на конец поляны.

Когда я развернулся против ветра, из джунглей вышел индеец и, стоя на опушке, смотрел на нас. На его лице была боевая раскраска, на голове яркий головной убор из перьев попугая. В одной руке он держал копье, а в другой — шестифутовый лук.

Хэннах схватил один из автоматов и выставил его в окно. Альберто остановил его:

— Не надо. Наша очередь еще настанет.

Когда мы проехали мимо, из леса появилась другая фигура, потом еще и еще. Мне кажется, что я никогда не испытывал такого счастья, как в то утро, поднимая самолет в воздух над самыми верхушками деревьев. Я развернулся, взяв курс на север.

Форте-Франко не имел посадочной полосы по той простой причине, что его построили на стратегически выгодном острове у впадения реки в Негро примерно за сто лет до того, как братья Райт впервые оторвались от земли.

Мы передали свои ужасные новости по радио, пролетая мимо, чтобы привести в движение нужные силы, а потом сели в Ландро. Альберто не терял времени даром. Он приказал своим людям готовить катер к срочному отплытию, а сам с Хэннахом пошел в Ландро, чтобы поговорить с Фигуередо.

— Что теперь будет? — спросил я.

— К моменту моего возвращения в Форте-Франко я должен получить телеграмму из штаба. Предчувствую, что получу приказ выступить вверх по реке со своей командой. А у меня всего тридцать восемь человек. Двенадцать лежат в лихорадке.

— Но они наверняка пришлют вам подкрепление? — спросил Менни.

— Чудеса иногда случаются, но не очень часто, мой друг. Даже если они пошлют, то пройдет несколько недель, прежде чем отряд сюда доберется. Старая история, как вы понимаете, сеньор Мэллори. — Он посмотрел через реку в лес. — Во всяком случае, в этой местности не хватит не только полка, но и целой армии.

— Когда мы приземлились, вы сказали, что на этом берегу реки мы можем чувствовать себя в безопасности, — напомнил я. — Что они никогда не пересекают реку.

Он кивнул. Его лицо оставалось мрачным и серьезным.

— Это причина для беспокойства, уверяю вас. Если они нарушают правила, то значит, меняют место своего обитания.

Взревел мотор катера, и он улыбнулся:

— Я должен ехать. Кстати, сеньор Хэннах остался в отеле. Боюсь, что все, что произошло, он принял уж чересчур близко к сердцу.

Он перешагнул через поручень, один из солдат отдал швартовы и катер направился на середину реки. Мы стояли и смотрели на него. Альберто махнул нам рукой, а потом спустился вниз в кабину.

— Ну а что с Хэннахом? — спросил я. — Вы думаете, есть резон сходить за ним? Если он сцепится с Авилой в таком настроении...

— Авила со своей бандой ушел отсюда перед обедом. — Менни покачал головой. — Лучше сейчас оставить его в покое. Мы потом уложим его в постель.

Он повернулся и ушел. На той стороне реки над деревьями летал одинокий ибис. Потом он вдруг кинулся вниз, будто оставляя мазок крови на сером небе. А вдруг это дурное предзнаменование?

Меня прохватила невольная дрожь, и я отправился вслед за Менни.

Глава 6

Алый цветок

В последующие дни с верховьев реки приходили плохие вести. Убили нескольких сборщиков каучука, а партия искателей алмазов в пять человек погибла целиком, попав в засаду не далее чем в десяти милях от миссии.

Альберто и его люди, которые действовали за Санта-Еленой, не имели особого успеха, что, впрочем, никого не удивляло. Если они шли по тропам, то рисковали нарваться на засаду индейцев хуна, а прорубаться сквозь джунгли означало проходить не более мили в день.

За неделю полковник потерял семь человек. Двое убитых, трое раненых и еще двое получили повреждения, из них один нанес себе удар по ноге мачете, может быть, и не совсем случайно. Я видел этого человека, когда Хэннах, везший его в Манаус, сделал посадку в Ландро для дозаправки. Смею заверить, что, несмотря на несомненно мучившую его боль, он казался очень довольным.

Потом Хэннаху пришлось на целый день улететь в Санту-Елену, а я на "Бристоле" отвез почту из Ландро в Манаус, где побывал с интересом. События в верховьях реки происходили будто на другой планете, и даже в Ландро мало кого беспокоили.

Потом случилось то, что все изменило. Однажды вечером перед наступлением темноты в город явилась банда Авилы, или то, что от нее осталось. Старатели попали в засаду на одном из притоков Мортес на той стороне реки, где хуна никто не ожидал. Они потеряли двух человек, остальные получили серьезные ранения.

Но даже такая прямая угроза не встревожила людей. В конце концов, индейцы убивали этих странных белых в верховьях реки уже много лет. И только когда оттуда по реке приплыла лодка с двумя убитыми на борту, они почувствовали, что к ним врывается грубая реальность.

Это было мерзкое дело. Менни обнаружил их ранним воскресным утром, когда прогуливался перед завтраком, и тут же послал одного из рабочих за мной. Пока я шел туда, видел, как люди уже спешили к причалу группками по двое или по трое.

Каноэ прибило течением к песчаному берегу чуть выше причала. Как выяснилось потом по документам, в нем лежали тела собирателей каучука. Трудно поверить, какое количество стрел поразило бедняг.

Их расстреляли из луков по крайней мере три дня назад. Можно себе представить, в каком состоянии находились трупы, принимая во внимание здешний климат. Вокруг них жужжали тучи мух и распространялось страшное зловоние. Но наличествовала и еще одна отвратительная деталь. Мужчина на корме упал на спину, и одна рука его опустилась в воду, а пираньи обожрали все мясо до самого локтя.

Кругом царило полное уныние, люди толпились на берегу и тихо разговаривали, пока не появился Фигуередо и не взял все в свои руки. Он стоял, опираясь на палку, с хмурым лицом, обливаясь потом, который пятнами проступал на его рубашке и льняном пиджаке, и наблюдал, как шестеро рабочих, с лицами, обвязанными платками, вытаскивали трупы на берег.

Хуна делали огромные луки, длиной выше людей, которые ими пользовались, и такие сильные, что часто стрела, пущенная в грудь, пронзала человека насквозь и выходила со спины. Наконечником служил зуб пираньи или заостренный, как бритва, бамбук.

Рабочий вытащил одну стрелу из тела и передал Фигуередо. Он осмотрел ее, а потом сломал пополам и сердито отбросил обломки в сторону.

— Звери! — сказал он. — А вдруг они придут сюда из джунглей?

Его слова сразу же распалили толпу. Все жаждали крови. Хуна вели себя как твари, и с ними следовало обращаться как с тварями. То есть истребить. Голоса бушевали вокруг меня. Я послушал немного, но потом у меня подвело живот, я повернулся и ушел.

Я как раз наливал себе солидную порцию виски из личных запасов Хэннаха, когда вошел Менни.

— Какой ужас, — вздохнул он.

— Куда ни пойдешь, всюду одна и та же история, — ответил я. — Индейцы всегда виноваты, белые же — никогда.

Он закурил вонючую бразильскую сигару, которые так любил, и присел на перила веранды.

— Вы слишком категорично судите обо всем. Посмотрите на вещи глазами тех, кто побывал в Форте-Томас. Тех, кто сам едва не угодил под нож индейца.

— Если вы сводите людей до символа, то тогда убийство становится совсем легким, — ответил я. — Просто абстракция. Убейте хуна, и вы уничтожаете не личность, а всего-навсего индейца. Это производит на вас какое-то впечатление?

Похоже, он мысленным взором вернулся в далекие годы, вспоминая, что произошло с его народом. Мне показалось, что я и вправду затронул его больную струну.

— Какое важное открытие, и сделано оно в молодые годы! Могу я спросить, каким образом вы пришли к нему? — Менни серьезно смотрел на меня.

Причин что-то умалчивать я не имел, хотя, когда начал говорить, у меня от волнения перехватило дыхание. Возникло невыразимо тяжкое чувство невозвратной потери.

— Все очень просто. В первый месяц моего пребывания на реке Шингу я встретил самого лучшего человека, которого больше не встречу, доживи я хоть до ста лет. Если бы он был католиком, то пришлось бы кидать монету, чтобы определить, сжечь его или возвести в ранг святых.

— Кто же он?

— Венец по имени Карл Будер. Он приехал сюда молодым лютеранским пастором, чтобы работать в миссии на Шингу. Но с отвращением бросил это дело, когда узнал о неприятных фактах, что индейцы страдают от рук миссионеров точно так же, как и от рук других белых.

— Ну и что же он сделал?

— Основал свое поселение вверх по реке от Форте-Томас. Посвятил жизнь работе среди индейцев кива, а уж они смогли бы научить хуна кое-чему, поверьте мне. Он даже женился на индианке. Я возил ему кое-что из Белема тайком от компании. Он стал лучшим другом, какого только можно представить, для индейцев кива.

— И они убили его?

Я кивнул:

— Его жена сказала ему, что ее отец тяжело ранен в атаке на Форте-Томас и ему нужна неотложная медицинская помощь. Он явился к ним, а они забили его дубинками до смерти.

Менни слегка нахмурился, словно не понимая.

— Вы хотите сказать, что его собственная жена предала его?

— Она сделала это для своего племени. Они восхищались смелостью и знаниями Будера. И убили его с той же целью, с какой хуна отправили на тот свет отца Контэ в Санта-Елене, то есть чтобы вождь племени обрел его мозги и сердце.

На его лице отразился неподдельный ужас.

— И вы еще можете добром отзываться об этих чудовищах?

— А вот Карл Будер, будь он с нами, сказал бы, что индейцы — такой же продукт окружающей среды, как, например, ягуар. Что они выживают в этом зеленом аду, там, за рекой, только убивая инстинктивно, без момента раздумий, и несколько раз в день. Убийство — часть их естества.

— Которое включает и убийство друзей?

— А у них нет таковых. Есть только связи, семейные и племенные. Любой другой — чужак. Рано или поздно его надо уничтожить, так понимал их Будер.

Я налил себе еще виски. Менни спросил:

— И как же вы лично для себя решаете эту проблему?

— Никакой проблемы нет, — ответил я. — Здесь слишком много богатств. Алмазы в реках, любой вид минералов, о которых мы слышали, наверное, есть и совсем неизвестные. Что же должен сделать человек, если между ним и таким аппетитным куском пирога стоят дикари каменного века?

Он печально улыбнулся и положил руку мне на плечо:

— Мир такой грязный, друг мой!

— А я уже слишком много выпил для такого времени дня.

— Совершенно верно. Иди прими душ, а я приготовлю кофе.

Я сделал, как он посоветовал, и стоял под тепловатой водой минут десять. Я уже одевался, когда раздался стук в дверь и Фигуередо просунул голову в комнату.

— Дрянное дело, — начал он, опускаясь на стул и вытирая лицо носовым платком. — Я сейчас был на радиостанции, чтобы сообщить Альберто, что у нас в ангаре военные установили новую мощную передающую и приемную аппаратуру и оставили молодого капрала обслуживать ее.

— Хэннах находился там всю ночь, — сказал я, натягивая летную куртку. — Что-нибудь от него?

Фигуередо кивнул:

— Он хочет, чтобы вы прибыли к нему, и как можно скорее.

— В миссию Санта-Елена? — Я покачал головой. — Вы, наверно, его не поняли. Мне надо везти почту в Манаус.

— Отменяется. Вы должны быть там по военным вопросам, а им здесь отдается предпочтение.

— Вы меня заинтриговали. А есть хоть какая-то идея? Что там случилось?

Он покачал головой:

— Не мое дело знать. Я не вмешиваюсь в военные вопросы, моя юрисдикция здесь кончается, и мне это даже нравится.

Менни толчком ноги распахнул дверь и принес кофе в двух оловянных кружках.

— Вы слышали? — спросил я.

Он кивнул:

— Лучше всего идите прямо в ангар и готовьте "Бристоль" к вылету.

Я стоял у окна рядом с Фигуередо и потягивал кофе, глядя в сторону причала. По направлению к нам тащилась повозка, запряженная двумя быками, похожими скорее на мешки с костями. Кучер заставлял их двигаться, тыча с равными короткими интервалами им под хвост палкой с шестидюймовым гвоздем на конце.

Когда повозка проехала мимо, запах подсказал, что находилось в ней. Фигуередо отвернулся с выражением крайнего отвращения. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут на землю обрушился ливень, струи воды с шумом бились о крышу из гофрированного железа.

Мы стояли и смотрели, как повозка скрылась во мгле.

Я поднялся в воздух, а дождь все еще шел. Мне вовсе не хотелось откладывать из-за него свой вылет. Кошмар, который произошел в Санта-Елене, потрясал, но эти двое несчастных в каноэ принесли с собой призрак развервстой могилы, тревогу и такое чувство, будто что-то страшное таится там, в лесу за рекой.

Я все время летел над рекой и не видел особенной причины спешить. Выйдя из зоны дождя, я располагал целым часом для того, чтобы насладиться полетом.

Над миссией Санта-Елена прошел на бреющем полете главным образом для того, чтобы посмотреть, что там делается. Катер миссии в этот момент отходил от пристани и отправлялся вниз по реке, а старый сорокафутовый военный катер все еще стоял там. Двое солдат вышли из госпиталя и помахали мне руками, а Хэннах показался из дома священника. Я сделал еще круг, а потом приземлился на полосу.

Здесь меня встретила постоянная охрана из десяти солдат с пулеметом. Командир охраны, сержант, приказал одному из солдат доставить меня в миссию Санта-Елена на шлюпке с подвесным мотором.

Хэннах ожидал на причале, куря сигарету.

— А ты не очень-то спешил сюда, — заметил он ворчливо.

— Но мне никто не сказал, что нужно спешить, — ответил я, карабкаясь на пристань. — Что все-таки происходит?

— Мы собираемся подкинуть парочку рождественских подарков твоим друзьям хуна, — ответил он.

У него с собой было два больших мешка, которые он передал солдату в шлюпке, а потом спустился по лесенке и отчалил.

— Я пришлю его снова за тобой. Хочу кое-что сделать. Найдешь Альберто в доме священника. Он тебе все расскажет.

Сэм уселся на корме, закурил еще одну из своих нескончаемых сигарет и засунул руки в карманы кожаного пальто. Он выглядел страшно измотанным.

Я был совершенно сбит с толку и хотел как можно скорее получить объяснения, поэтому повернулся и поспешил с пристани, на которой дежурил часовой, выглядевший усталым и несчастным. Он обливался потом, который проступил пятнами сквозь его полевой мундир. На крыльце церкви стояли еще два солдата с пулеметом.

В доме священника Альберто лежал на узкой кровати со снятыми бриджами. Его правая нога покоилась на подушке, и капрал-медик промывал тампоном с иодином две язвы. Альберто выглядел вовсе не счастливым и скрашивал свои страдания, держа в левой руке стакан, а в правой — бутылку бренди.

— А, сеньор Мэллори! — воскликнул он. — Я бы не пожелал таких мук даже заклятому врагу. Эти язвы, как кислота, разъедают плоть прямо до кости.

— А что бы вы делали, если бы такое случилось с вашими солдатами?

Он грустно улыбнулся:

— Трезвая мысль. Капитан Хэннах не объяснил вам, что здесь происходит?

— Он бросил что-то непонятное насчет рождественских подарков для хуна, а потом отправился на тот берег. Ну так и что?

— Все довольно просто. Я ухитрился захватить полукровку, который живет с ними. Он показал на карте расположение деревни. Примерно в сорока милях отсюда в лесу.

— И вы хотите напасть на них?

Полковник застонал, беспокойно задвигался под руками капрала, и пот выступил у него на лбу.

— Такой вариант отпадает. Три недели нужно только для того, чтобы пробиться туда, и то только если пленник согласится быть проводником, а он наверняка откажется при таких обстоятельствах. Так что такой поход — просто самоубийство. Они возьмут нас одного за другим.

— А что насчет подкреплений?

— Никаких подкреплений. У них снова возникли проблемы с племенем кива вдоль реки Шингу, и хикарос сильно осложнили положение вдоль Негро. Я хочу предпринять некоторые действия с племенем хуна, а затем покинуть Санта-Елену. Я только что послал катер миссии в Ландро со всем, что можно спасти.

— А зачем я здесь понадобился?

— Я хочу, чтобы вы полетели с Хэннахом в ту деревню. Сбросить пару мешков всяких подарков, как жест доброй воли. А потом я пошлю того человека, который с ними жил, чтобы он устроил мне встречу с ними.

Когда капрал начал бинтовать его ногу, он потянулся за чистым стаканом, наполнил его наполовину бренди и передал мне. Пусть мне не хотелось пить, но я взял его просто из вежливости.

— Я наводил справки о вас, Мэллори. В бытность на Шингу вы дружили с этим сумасшедшим Будбером. Может быть, знаете об индейцах больше меня. Какие шансы за то, что мой план сработает?

— Никаких, — отрезал я. — Вы хотели знать правду, так вот она.

— В общем, я согласен. — Он приветственно поднял свой стакан и опорожнил его. — Но в конце концов, я должен сделать некоторый позитивный шаг и предпринять что-то такое, против чего даже главный штаб не смог бы возразить.

Я попробовал бренди — вино имело такой вкус, будто его делали в ванной, — и осторожно поставил стакан.

— Мне надо идти. Наверное, Хэннах сейчас рвет и мечет.

— Он не очень доволен моим поручением, смею вас заверить. — Альберто протянул руку и взял мой стакан. — Безопасного вам полета.

Я оставил его и снова вышел на яркий солнечный свет. Жара стояла ужасная. При каждом шаге от сухой земли поднималась пыль. Джунгли уже начали потихоньку подкрадываться к госпиталю, лианы свисали с деревьев прямо над крышей. Это долго продолжаться не может. Люди приходят и уходят, а лес стойко держится, затягивая все шрамы, которые они ему наносят, так, будто их и вовсе не было.

Шлюпка уже ожидала меня и доставила через реку на взлетную полосу за четверть часа. Я застал Хэннаха лежащим под левым крылом и изучающим карту. Он был в плохом настроении и более угрюм, чем обычно.

— Ну и что ты думаешь? — нетерпеливо спросил он.

— Пустая потеря времени.

— Я говорил ему то же самое, но он уперся. — Сэм встал. — Взгляни, я проложил курс, хотя, когда мы прилетим туда, может оказаться, что этого проклятого места вообще не существует.

— Вы хотите, чтобы я пилотировал?

— А за что же я плачу тебе деньги?

Он повернулся и забрался в кабину. Странно, но, вспоминая все происшедшее много лет спустя, я подумал, что именно с этого момента он начал терять в моих глазах ореол героя.

Я летел на высоте в тысячу футов, условия полета оставляли желать лучшего. Солнце светило так ярко, что мне пришлось надеть темные очки. Хэннах сидел прямо за мной на переднем пассажирском сиденье у задней двери. Он не произносил ни слова и внимательно рассматривал в бинокль джунгли внизу.

Я не видел большой необходимости в этом занятии. Не более чем через пятнадцать минут после вылета нам встретилась большая поляна, я спустился до ста футов и дважды облетел ее.

— Плантация диких бананов, — объявил Хэннах. — Мы точно на курсе. Все правильно.

Многие лесные индейцы занималась примитивными формами земледелия, если поляны вроде той, что проплыла под нами, позволяли это делать. Наша поляна служила верным признаком того, что мы находимся вблизи большой деревни.

Я полетел дальше на высоте пятисот футов и почти немедленно почувствовал руку на плече.

— Мы на месте.

И вот под левым крылом я увидел в джунглях площадку, диаметром по крайней мере ярдов пятьдесят, на которой расположилась деревня. Она оказалась больше, чем я ожидал. Крытые тростником длинные хижины образовывали плотное кольцо вокруг центральной площади с неким подобием племенного тотема в середине.

Внизу метались сотни две, а может, и все три индейцев. Они выбегали из хижин, словно коричневые муравьи. Их задранные вверх лица смотрели на нас, когда я пролетал на высоте трехсот футов. Никто не бежал в лес, они, видимо, понимали, что мы не можем здесь приземлиться. Многие из них выпускали в нас стрелы.

— Глупые выродки. Посмотри-ка на них, — грубо рассмеялся Хэннах. — А ну-ка, парень, спустись до сотни футов и лети помедленней.

Я заложил вираж вправо, сбросил газ и спустился почти до верхушек деревьев. Хэннах открыл дверь, внутрь ворвался ветер.

Мы летели прямо над деревней и видели поднятые лица и тучи стрел, которые не могли причинить нам вреда.

Взяв ручку на себя, чтобы набрать высоту, я глянул назад через плечо и тут увидел огненный шар взрыва в самом центре толпы, за ним грянул второй.

Во время войны, которая была потом, я сталкивался с вещами и похуже, но то видение преследует меня до сих пор.

Я должен бы знать или по крайней мере предвидеть, что легко быть умным после того, как событие уже произошло. А он хохотал, как сумасшедший, когда я развернул "Хейли" и летел сквозь дым.

Повсюду валялись трупы, дюжины трупов, в центре деревни зияла громадная воронка, а тростниковые крыши некоторых домов уже пылали.

Я взглянул назад через плечо. Хэннах, наклонившись к двери, дико хохотал.

— Ну, как вам это нравится, подонки? — орал он.

Я сильно ударил его. Самолет резко качнулся на один борт, словно споткнувшись, и потом пошел вниз носом. Мы вместе схватились за ручку управления, и только совместными усилиями нам удалось выйти из пике в трехстах футах от земли.

Я выровнял самолет и начал подъем. Он убрал свои руки и снова опустился в кресло. Никто из нас не сказал ни слова. Когда я обернулся назад, то увидел пламя, которое расцвело в ясном небе, словно алый цветок.

От всего увиденного я словно оцепенел. Помню только, как приземлился на аэродроме в Санта-Елене. Я видел свой "Бристоль" на южном конце посадочной полосы. И рассчитал приземление так, что остановился в сорока футах от стены деревьев.

Выключив двигатель, я сидел, крепко стиснув зубы, во внезапно наступившей тишине. Руки дрожали, во рту пересохло. Хэннах открыл дверь и вышел из машины. Когда я открыл свою дверь, он стоял внизу, закуривая сигарету; посмотрев вверх, ухмыльнулся:

— В первый раз всегда трудно, парень.

Вот эта усмешка и переполнила чашу. Я спрыгнул прямо на него, одновременно ударив его кулаком. Мы покатились по земле. Схватив его за горло, я, несмотря на необыкновенную силу противника, брал верх, преимущества давала внезапность.

Потом я услышал крики. К нам бежали люди. Несколько рук растащили нас.

Меня прижали к боку "Хейли", и я почувствовал под подбородком ствол револьвера сержанта. Тут появился полковник Альберто.

Он сделал знак сержанту опустить оружие и посмотрел мне прямо в глаза:

— Я был бы очень огорчен, если бы мне пришлось арестовать вас, сеньор Мэллори, но я все же сделаю это, если будет необходимо. Пожалуйста, помните, что на данной территории действует военное положение. И я здесь командую.

— Черт бы вас побрал! — закричал я. — Вы не знаете, что сделала эта свинья? Он убил по меньшей мере пятьдесят человек, и я помогал ему в этом.

Альберто повернулся к Хэннаху, достал портсигар из кармана мундира и предложил закурить.

— Ну, как сработало?

— Отлично, — ответил Хэннах и взял сигарету.

Альберто предложил закурить и мне. И я механически взял сигарету.

— Так вы все знали?

— Я оказался в трудной ситуации, сеньор Мэллори. Выполнить задание вы могли только вдвоем, но из-за ваших сантиментов, высказанных при нашей последней встрече, я испытывал затруднение и не надеялся, что вы с готовностью согласитесь на осуществление мер возмездия.

— Вы сделали меня пособником убийцы.

Он покачал головой и твердо заявил:

— Осуществлялась военная операция, с начала и до конца по моему указанию.

— Вы солгали мне, — возмущался я. — Насчет того, что хотели говорить с хуна.

— Вовсе нет. Но только теперь, когда мы показали им, что в наших силах жестоко наказать их, когда захотим, я буду говорить с ними совсем с иных позиций. Вы и капитан Хэннах сделали большое дело, которое поможет мне положить конец этой вакханалии.

— Путем варварского уничтожения несчастных дикарей, сбрасывая на них взрывчатку с воздуха?

Солдаты стояли передо мной полукругом, мало что понимая, потому что мы объяснялись по-английски.

Хэннах немного поутих, но его напряженное лицо стало еще бледней.

— Ради Бога, Мэллори! Можно ли простить гибель монахинь? Посмотри, что они сделали с отцом Контэ. Вырезали сердце и сожрали его.

Мне показалось, что вместо меня говорит кто-то другой, а я со стороны слушал его. Терпеливо, искренне стараясь, чтобы он меня понял, я произнес:

— И что же хорошего в том, что в ответ мы действовали столь же варварским способом?

Мне ответил Альберто:

— У вас странная мораль, сеньор Мэллори. Насиловать и убивать монахинь, поджаривать людей над огнем — для хуна допустимо, а за моими людьми, по вашему человеколюбию, остается только право погибать в лесных засадах. Такую роль вы им отводите?

— Но вы неискренни. Можно же поступать как-то по-другому.

— Не думаю. Вы же сами считаете возможным стрелять в них во время схваток в джунглях, а вот когда мы убиваем их при помощи динамита, сброшенного с самолета, это, по-вашему, что-то другое...

Мне нечего было возразить, и я смутился.

— Пуля в живот, стрела в спину, динамитная шашка с воздуха. — Он покачал головой. — Здесь нет никаких правил, сеньор Мэллори. Война — грязное дело. Она всегда такова, а это и есть война, уж поверьте мне...

Я повернулся и направился к "Бристолю". Постояв возле него, опершись на левое крыло, я немного погодя достал летные очки и шлем из кармана кожанки и надел их.

Обернувшись, увидел Хэннаха, наблюдавшего за мной.

— Я улетаю отсюда немедленно. Вы найдете себе кого-нибудь другого.

Не повышая голоса, он напомнил:

— У нас контракт, парень. И там стоит твоя подпись, над моей, и контракт официально зарегистрирован.

Ничего ему не ответив, я залез в кабину, проделал все пятнадцать обычных проверок и запустил стартовое магнето. Хэннах провернул пропеллер, мотор завелся, и я сорвался с места так быстро, что ему пришлось поднырнуть под левое нижнее крыло.

Я только запомнил, что он был очень бледен, его рот открывался в крике, но слова тонули в реве мотора "фалькон". Я не стал задерживаться, чтобы услышать их, и вообще надеялся, что больше никогда не увижу его.

Мне казалось, что я еще не успел заснуть, когда меня кто-то грубо встряхнул. Я лежал, глядя сквозь противомоскитную сетку на висящую на крюке лампу, вокруг которой вились мошки. Меня снова тряхнули за плечо, я повернулся и увидел Менни.

— Который час? — спросил я его.

— Начало первого.

На нем были желтый плащ и зюйдвестка, с которых стекала вода.

— Вы должны помочь мне с Сэмом, Нейл.

Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы понять, в чем дело.

— Вы, наверное, шутите? — усмехнулся я и повернулся на бок.

Он схватил меня за грудки с силой, которой я от него не ожидал.

— Когда я ушел оттуда, он прикончил вторую бутылку бренди и заказал третью. Он просто убьет себя, если мы не поможем ему.

— И вы на самом деле думаете, что я помогу ему после того, что он сделал со мной сегодня?

— Вот это интересно! Вы страдаете от того, что он сделал с вами, а не с теми несчастными дикарями там, в джунглях. Что же важнее?

У меня от ужаса чуть не встали дыбом волосы, когда я вспомнил ту страшную картину. И я взмолился:

— Бога ради, Менни!

— Ну что, вы хотите, чтобы он умер?

Я вскочил с кровати, начал одеваться и сразу вспомнил печальную историю самого Менни. Но стараясь не принимать ее близко к сердцу, просто ради того, чтобы не сойти с ума. Что мне было надо, так это обрести уверенность. Общение с человеком, столь же встревоженным, как и я сам, могло меня спасти.

Отношение Менни к происходившему меня не совсем устраивало. Он скорее склонялся к аргументам полковника Альберто, чем к моим. Было странно, что он так беспокоится о Хэннахе, который полностью избегал меня с момента прилета.

Я хотел бы порвать с ними обоими, а сейчас, чтобы как-то успокоиться, налил себе виски из запасов Хэннаха. И напрасно — пока я шел по главной улице под дождем рядом с Менни, моя голова начала раскалываться на части.

Еще на подходах к отелю я услышал музыку. Сквозь щели в жалюзи пробивались золотые полоски света. Вдруг раздался звон разбиваемого стекла и чей-то крик.

Мы задержались на веранде, и я предупредил:

— Если он войдет в раж, то переломает нас обоих голыми руками. Поймите вы это!

— Вы сам дьявол, который видит только черную сторону вещей. — Он улыбнулся и на мгновение положил свою руку на мою. — А теперь давайте попытаемся вызволить его отсюда, пока есть еще хоть какая-то надежда.

В салоне сидели два или три посетителя, Фигуередо возился за стойкой, а Хэннах привалился к бару перед ним. Старый патефон играл грустный вальс, и жена Фигуередо стояла рядом.

— Еще, еще! — кричал Хэннах, стуча ладонью по стойке бара, когда музыка стала стихать. Она быстро закрутила ручку патефона, а Хэннах взял полупустую бутылку бренди и попытался налить себе стакан, одновременно неловко смахнув пару грязных стаканов со стойки, которые упали и разбились.

Он так и не заметил нашего появления, пока Менни не подошел и решительно не отобрал у него бутылку.

— Довольно, Сэм. Мне кажется, пора идти домой.

— О, старый добрый Менни! — Хэннах потрепал его по щеке, а потом повернулся, чтобы выпить свой стакан, и заметил меня.

Боже, как же он нализался! Лицо опухло, руки дрожали, а взгляд осоловелых глаз...

Он схватил меня за ворот куртки и в ярости заорал:

— Ты думаешь, я очень хотел сделать это? Ты думаешь, что это так легко?

Он был явно вне себя. Настолько, что мне стало жаль его. Я освободился от его рук и спокойно сказал:

— Мы уложим вас в кровать, Сэм.

И тут позади меня распахнулась дверь, раздался взрыв необузданного смеха, и вдруг наступила тишина. Глаза Хэннаха расширились, и в них вспыхнула злоба. Он оттолкнул меня в сторону и рванулся вперед. Я вовремя повернулся, чтобы увидеть, как он изо всей силы ударил Авилу кулаком в зубы.

— Я выучу тебя, подонок! — кричал он, повалив Авилу на стол одной рукой и продолжая бить его другой.

Дружки Авилы сразу куда-то исчезли в темноте, что развязало нам руки. Боже, я боялся, что Хэннах со своей невероятной силой забьет обидчика до смерти.

Когда мы потащили его к двери, он повернулся ко мне и снова схватил за куртку.

— Ты не бросишь меня, парень, правда? У тебя ведь контракт! Ты же дал мне слово. Это для меня так много значит, я больше ничего не имею во всем свете.

Я не взглянул на Менни, и так все понял.

— Ну как я могу уйти, Сэм? Мне же надо везти почту в Манаус в девять утра.

Этого оказалось для него вполне достаточно, рыдания начали сотрясать его тело, когда мы вели его, поддерживая с двух сторон, вниз по ступеням, а потом под дождем домой.

Глава 7

Сестра милосердия

Следующим утром я не видел Хэннаха. Когда вылетел в девять на Манаус, он еще был в полной отключке, а в понедельник всегда столько хлопот, что у меня не нашлось времени даже вспомнить о нем.

Вез я не только почту, но и посылку с алмазами от Фигуередо, зашитую в обычный парусиновый мешок, которую мне следовало передать правительственному агенту в Манаусе. После этого мне предстояло сделать еще два полета по контракту с горными компаниями, доставить вниз по реке почту и другие посылки.

После трудного дня я возвращался в Манаус вечером, с намерением провести ночь в "Паласе", принять горячую ванну, сменить белье, хорошо поесть и, может быть, даже зайти в "Лодочку".

Взлетная полоса оказалась свободна, когда я приземлялся, хотя в другие дни на аэродроме у ангаров стояли два или три самолета, которые прилетали с низовьев реки или с побережья. Два дежурных техника помогли мне закатить "Бристоль" в ангар на ночь, а потом один из них подвез меня в город на своем старом автомобиле.

Войдя в отель и не обнаружив за стойкой никаких признаков присутствия сеньора Хука и вообще никого, я прошел прямо в бар.

Там тоже было пусто, если не считать какого-то романтического типа весьма потрепанного вида, который уставился на меня, глядя в большое зеркало позади бара.

Я давно не брился, мои зашнурованные сапоги до колен и плотные габардиновые бриджи покрывала пыль, а под расстегнутой кожаной летной курткой виднелся автоматический пистоле1 45-го калибра в наплечной кобуре. Его вместо моего "уэбли" дал мне Хэннах, который считал, что не имеет смысла носить оружие, из которого нельзя убить человека или хотя бы на время выключить его.

Я бросил свою парусиновую сумку на пол, зашел за стойку бара и сам достал бутылку холодного пива из ящика со льдом. И как только начал наливать пиво в стакан, услышал легкое вежливое покашливание.

У раскрытой на веранду двери стояла монахиня в белом, низенькая женщина, не более пяти футов ростом, лет пятидесяти, с ясным, спокойным взором. Я обратил внимание на ее удивительно гладкое лицо — ни морщинки, несмотря на возраст.

Она заговорила с легким английским акцентом, характерным для жителей Новой Англии. Как я узнал позже, она родилась и выросла в городке Виньярд-Хейвн, штат Массачусетс, на острове Марта-Виньярд.

— Мистер Мэллори? — спросила она.

— Да, это я.

— Мы вас ждем. Комманданте сказал, что вы прилетите сегодня к вечеру. Я сестра Мария Тереза из ордена сестер милосердия.

Она сказала "мы". Я огляделся, ожидая увидеть вторую монахиню, но вместо нее с веранды легкой походкой вошла молодая женщина, существо совершенно из другого мира, спокойная, элегантная, в белом шифоновом платье, широкополой соломенной шляпе с голубым шелковым шарфом, концы которого чуть развевались от легкого бриза. Она держала на плече открытый зонтик и стояла, слегка расставив ноги и подбоченясь, как бы бросая своим высокомерным видом вызов всему свету.

Меня поразила еще одна деталь ее туалета — серебряный браслет с укрепленными на нем маленькими колокольчиками на лодыжке правой ноги. При ходьбе колокольчики как-то жутковато позвякивали, этот звук потом преследовал меня много лет. Я не мог как следует рассмотреть ее лица, потому что она стояла против яркого солнца.

Сестра Мария Тереза представила ее:

— Мисс Джоанна Мартин. Ее сестра работала в миссии Санта-Елена.

Я начал догадываться, в чем дело, но решил не подавать виду.

— Чем могу быть полезен, леди?

— Мы хотим попасть в верховье реки как можно скорее.

— В Ландро?

— Сначала туда, а потом в миссию Санта-Елена.

Это было сказано с такой простотой и прямотой, что у меня перехватило дыхание.

— Вы, наверное, шутите.

— О нет, уверяю вас, мистер Мэллори. Я уполномочена моим орденом поехать в Санта-Елену, выяснить обстановку и доложить о возможности продолжить там работу.

— Продолжить работу? — глуповато переспросил я.

Но, казалось, она меня не слышала.

— И еще есть одно неприятное дело, тела сестры Анны Жозефы и сестры Бернадетты так и не обнаружены. Я допускаю возможность того, что хуна забрали их с собой и они живы.

— Это зависит от того, какой смысл вы вкладываете в слово "живы", — выговорил я.

— А вы не допускаете такой возможности? — спросила мисс Мартин таким холодным и хорошо поставленным голосом воспитанной девушки, какой и следовало ожидать, судя по ее виду.

— О, такое вполне возможно, — ответил я и подавил порыв рассказать им о том, что ожидает там захваченную женщину, и только добавил: — Индейцы как малые дети, они легко поддаются случайным прихотям. В какой-то миг им может показаться хорошей идеей захватить пару белых женщин, а в другой — забить их насмерть дубинками из железного дерева.

Сестра Мария Тереза в ужасе закрыла глаза, а Джоанна Мартин произнесла все тем же ледяным голосом:

— Но вы не можете быть полностью уверены в том, что их убили?

— Ничуть не больше, чем вы уверены в том, что они живы.

— Анна Жозефа — младшая сестра мисс Мартин, — сообщила Мария Тереза.

Я ожидал такого поворота дела, но от этого мне не стало легче.

— Сожалею, но я знаю об индейцах больше, чем обычные люди. Вы спросили о моем мнении, и я вам ответил.

— Вы возьмете нас в Ландро завтра утром? — спросила сестра Тереза. — Я узнала от комманданте, что отсюда до Санта-Елены менее часа полета.

— Вы хоть понимаете, что там творится? — поинтересовался я. — Это же самое гиблое место на всей земле.

— Все в руках Божьих, — просто ответила она.

— Он, наверное, взял выходной, когда хуна расправлялись с отцом Контэ и остальными там, в миссии Санта-Елена, — жестоко парировал я.

На ее спокойном лице промелькнула тень боли, а потом она с пониманием того, что произошло, приятно улыбнулась:

— Комманданте сказал мне, что вы были одним из тех, кто нашел их. Это, наверное, произвело на вас ужасное впечатление.

Я с расстановкой ответил:

— Но, сестра, вся территория находится на военном положении.

Тут Джоанна Мартин вышла вперед, достала из сумочки сложенный листок бумаги и бросила его на стойку бара.

— Здесь наше разрешение на поездку, подписанное самим президентом.

Такой бумаги было вполне достаточно, чтобы Альберто щелкнул каблуками в знак согласия, да и меня она вполне устраивала.

— Прекрасно, как хотите. Если вам так уж не терпится узнать, что значит лететь две сотни миль над самыми страшными джунглями в Южной Америке, на самом старом самолете, который только есть в здешних местах, будьте на аэродроме в восемь тридцать. Так уж получилось, что задняя кабинка расширена для перевозки грузов, и в ней только одно кресло. Одной из вас придется сидеть на полу.

Я проглотил остатки пива и вышел из-за бара.

— А теперь вы и на самом деле должны извинить меня. Мне много надо успеть сегодня.

Сестра Мария Тереза кивнула:

— Ну конечно.

Джоанна Мартин не сказала ни слова, а просто взяла с пола мою парусиновую сумку и подала мне. Жест выглядел весьма неожиданным, так как совершенно не вязался с ее обликом. Наши пальцы соприкоснулись, и я почувствовал запах ее духов. Бог знает, что это было, но эффект просто наэлектризовал меня. Я еще никогда не испытывал такого прямого и немедленного возбуждения от присутствия женщины, и внутри меня словно что-то оборвалось.

И она знала это, черт возьми, потому что чуть презрительно улыбнулась уголком рта, как бы удивляясь тому действию, которое производит на мужчин. Я повернулся и быстро удалился.

Сеньор Хук так и не объявился, но когда я поднялся в комнату, которую занимал раньше, то увидел его там застилающим постель.

— Ваша ванна готова, сеньор Мэллори, — сообщил он мне странным меланхолическим тоном, почти шепотом. — Вы будете потом у нас что-нибудь есть?

Я отрицательно покачал головой:

— Думаю, что уйду. Если я кому-нибудь понадоблюсь, то пусть ищет меня в "Лодочке".

— Сеньор видел двух леди, которые ждали его внизу?

— Да. Они тоже остановились здесь?

Он утвердительно кивнул и удалился, а я разделся, набросил старый халат и направился по коридору в ванную. Вода оказалась достаточно горяча, чтобы вызвать испарину на моем лице, и я пролежал в ванне с полчаса, избавляясь от дневной усталости и думая о тех двух дамах, с которыми разговаривал в баре. С сестрой Марией Терезой было все понятно. Она принадлежала к числу тех странных людей, которые живут одной только верой и могут вынести все что угодно, защищенные броней своего целомудрия.

А вот появление Джоанны Мартин объяснить труднее. Бог знает, кто посоветовал ей приехать сюда. Несомненно только то, что женщины имели связи в очень высоких сферах, иначе как бы они достали такую бумагу, да еще с подписью самого президента.

Я вернулся в свою комнату, вытер голову полотенцем и начал быстро одеваться. Я успел натянуть брюки и уже влез в чистую легкую рубашку, когда услышал легкий шум, который заставил меня резко обернуться и протянуть руку к пистолету, который лежал в кобуре на туалетном столике.

Прямо с балкона, складывая зонтик, в комнату вошла Джоанна Мартин.

— Не стреляйте, — спокойно предупредила она. — Это всего-навсего я.

Молча я стоял и смотрел на нее, впервые имея возможность разглядеть как следует ее лицо. Она не блистала особенно яркой красотой, но в ее лице светилось что-то такое, что позволяло выделить ее в любой толпе. Золотисто-каштановые волосы, явно предмет забот высококлассного парикмахера. Прекрасно сложена. Чуть вздернутый носик делал ее моложе, чем она была на самом деле. А в ее широко расставленных карих глазах поблескивали солнечные искорки любопытства.

Я тут же представил себе, как она будет выглядеть после недели пребывания в верховьях реки. И еще я представил себе эти волосы разбросанными по подушке. Видение доставило мне прямо-таки физическую боль.

— Дверь оказалась не заперта, — объяснила она. — И этот пожилой сеньор сказал, что вы в ванне. Я решила подождать.

Заправив рубашку в брюки, я потянулся за наплечной кобурой, судорожно подыскивая слова, чтобы начать разговор. Думаю, что всему виной эти проклятые духи, которые просто физически обозначали ее присутствие.

— А вам и на самом деле нужна эта штуковина? — спросила она.

— С приходом темноты город небезопасен. Чем могу быть вам полезен?

— Для начала скажите мне правду.

Она вышла на балкон. В оранжевом небе, словно огненный шар, висело солнце. Она стояла против света, и ее ноги четко обрисовывались сквозь легкую ткань платья.

— Не понимаю вас.

— О, думаю, прекрасно понимаете. Вы вели себя очень сдержанно в разговоре с сестрой Марией Терезой там, в баре. Я имею в виду судьбу моей сестры и второй девушки. Вы просто пожалели ее.

— В самом деле?

— Бросьте играть со мной, мистер Мэллори. Я не ребенок. И хочу знать всю правду.

— Да за кого вы меня принимаете, черт возьми! — резко ответил я. — За слугу, что ли? — Я даже не понял, почему так рассердился, наверно, оттого, что она говорила со мной таким небрежно-требовательным тоном. Но нет, мое раздражение вызвало нечто совсем иное. Наверно, только какой-то внутренний защитный механизм предостерег меня от попытки схватить ее. — Ну ладно. Меня спросили, может ли быть, что ваша сестра и другая девушка живы, и я ответил, может. Что еще вы хотите знать?

— Почему они захватили ее? Почему не убили сразу? Даже пожилых монахинь изнасиловали перед тем, как убили, разве не так? Я читала отчет.

— Им надо освежить кровь, вот и все.

Я хотел повернуться и уйти, чтобы не видеть ее и не выплеснуть мое раздражение наружу.

Она схватила меня за плечо и повернула к себе.

— Но я желаю знать, черт бы вас побрал! — воскликнула она. — Всю правду!

— Очень хорошо, — ответил я, хватая ее за запястья. — У них есть очень сложный ритуал. Прежде всего, если к ним попали девственницы, то их лишают невинности на особом церемониале при всем народе, используя родовые тотемы. Так хуна поступают со всеми девушками.

В ее глазах появился ужас, и она перестала вырывать руки.

— А потом, в течение последующих семи ночей каждому воину племени разрешается пойти к ним. Это рассматривается как большая честь. Если женщина после этого не забеременеет, то ее до смерти забивают камнями. Забеременевших чужеземных женщин сохраняют до рождения ребенка, а потом сжигают живыми. Подоплека такого поведения довольно сложная, но если у вас найдется время, я буду счастлив все вам объяснить.

Она смотрела на меня, качая головой из стороны в сторону, и я мрачно добавил:

— На вашем месте, мисс Мартин, я молился бы о том, чтобы ей утонуть в реке.

Ярость вскипела в ней, словно горячая лава, она вырвалась и ударила меня левой рукой по лицу, а правая беспомощно повисла. Потом, заломив руки, она поплелась к двери, распахнула ее и вышла в коридор.

Я пошел в "Лодочку", что заведомо представляло определенную опасность после наступления темноты, особенно на набережной, но меня так переполняла злость, что любому, кто решил бы этой ночью перейти мне дорогу, пришлось бы плохо. Я испытывал насущную необходимость выпить и повторить, как любил говорить Хэннах, да и женщина мне определенно сегодня требовалась, — в таком агрессивном настроении я находился.

Как и следовало ожидать, вечером в понедельник "Лодочка" не ломилась от публики. Оркестр вовсю наяривал румбу, но танцевало не более шести пар. Лола, девушка, с которой развлекался Хэннах в тот раз, тоже сидела здесь, и все в том же красном атласном платье. Мне она нравилась. Откровенная проститутка, она с ума сходила по Хэннаху, и это была ее единственная слабость.

Зная, что Хэннах сегодня не придет, она переключила внимание на меня. Странно, но, как она ни старалась, ничего не получалось. Стоило мне только подумать о Джоанне Мартин, как образ Лолы тут же стушевывался. Немного спустя ей что-то сказали, и она отправилась искать удачи где-то еще.

Это по крайней мере освободило меня, чтобы напиться в стельку, как я и собирался. Выйдя на палубу, туда, где мы обедали с Хэннахом в ту первую ночь, я занял отдельную кабину, заказал еду, бутылку вина для начала и закрыл за собой раздвижную дверь.

Но у меня совсем пропал аппетит. Я немного покопался в тарелке, а потом встал и подошел к поручням с бутылкой в одной руке и стаканом в другой. Я смотрел на реку, где огоньки жилых лодок отражались в воде, словно пламя свеч. Меня охватило беспокойство и какое-то изнеможение, мне чего-то не хватало. Я понял, мне не хватало ее.

За моей спиной раскрылась раздвижная дверь и снова закрылась. Я нетерпеливо обернулся и увидел Джоанну Мартин.

— Как вы полагаете, мы можем начать все снова? — спросила она.

На столе стоял лишний стакан. Я налил в него вина и подал ей.

— Как вы отыскали меня?

— Сказал старый Хук в отеле. Он очень умен. Дал мне кеб с кучером, сильно смахивающим на Кинг-Конга. Строго-настрого приказал ему доставить меня сюда в целости и сохранности. — Она подошла к поручням и посмотрела за реку. — Как хорошо здесь!

Я не знал, что сказать, но она сама взяла на себя заботу о продолжении разговора.

— Мне кажется, мы с вами оба были не в настроении, мистер Мэллори. Я хотела попытаться еще раз.

— Нейл, — отрекомендовался я.

— Отлично, — улыбнулась она. — Боюсь, что у вас сложилось обо мне неправильное представление. Джоанна Мартин — мое сценическое имя. На самом деле я Джоан Ковальски, из Гренвилла, штат Пенсильвания. — Ее голос совсем изменился, и она заговорила с акцентом, что, наверно, не делала очень много лет. — Мой папа шахтер, а ваш?

Я громко рассмеялся:

— Адвокат в маленьком городке. В Англии их называют солиситорами. Такой маленький старый город Уэлс в Соммерсете, недалеко от Мендип-Хиллз.

— Это, наверно, чудесное место.

— Верно, особенно теперь, осенью. Грачи на верхушках вяза у церкви. А из-за реки доносится влажный запах опавшей листвы.

Я словно на момент побывал там. Она оперлась на поручни.

— Гренвилл совсем не такой. Там было три вещи, которые я никогда больше не хотела бы видеть. Угольные шахты, металлургические заводы и дым. Я даже ни разу не обернулась, когда покидала этот город.

— А ваша сестра?

— Мы осиротели, когда ей исполнилось три, а мне восемь. Меня вырастили монахини. Вот тогда-то я к ним привыкла.

— Ну и что же вы?

— У меня все пошло хорошо. Пела с лучшими оркестрами в стране. Дорсей, Ломбарде, Сэмми Кей. — Когда она рассказывала об этом, ее голос совершенно изменился, будто она выступала перед большой аудиторией. — Я играла вторые роли в двух мюзиклах, которые с успехом шли на Бродвее.

— Отлично, — сказал я, поднимая руки, будто защищаясь. — Я сражен.

— А вы? Как у вас? Почему Бразилия?

И я ей все рассказал, с самого начала до настоящего момента, в том числе упомянув некоторые подробности. Я даже не представлял, что смогу быть столь откровенным, хотя бы с одной живой душой. Такое действие она оказывала на меня.

— Ну хорошо, — промолвила она наконец, когда я закончил свой рассказ. — Теперь мы оба стоим перед неизвестностью. Разве это не заманчиво?

Луна скрылась за облаками, и внезапно обрушившийся дождь застучал по тенту над нашими головами.

— Романтическая картина, верно? — сказал я. — Почти каждый день на этой неделе идет дождь. — А представьте себе, что творится во время сезона дождей! — Я снова налил ей вина. — Бугенвиллеи, акации и Бог знает какое множество ядовитых змей, укус которых может убить вас в считанные секунды. А что касается реки, то это не только аллигаторы и пираньи, но еще и крупные водяные змеи. Они легко переворачивают каноэ, и все его пассажиры оказываются в воде. Почти все, что выглядит прекрасно, как правило, абсолютно смертельно. Вам бы лучше попробовать себя в Голливуде. Это куда безопаснее.

— Это мне предстоит в следующем месяце. У меня назначена кинопроба в компании MGM.

Она улыбнулась, а потом протянула руку и ладонью погладила меня по груди, и ее улыбка угасла.

— Я должна все узнать, Нейл. Любым способом, но узнать! Вы можете это понять?

— Конечно, могу.

Я положил свою руку на ее ладонь, и меня затрясло, как подростка при первом свидании.

— Хотите потанцевать?

Она согласно кивнула и прижалась ко мне, и тут позади нас раскрылась раздвижная дверь.

— Так вот чем ты занимаешься за моей спиной!

Эти слова произнес, входя, Хэннах.

Он ввалился в летной одежде, и ему давно следовало побриться. Но все же он выглядел довольно романтично: в кожаной куртке, бриджах, с белым шарфом, аккуратно обернутым вокруг шеи.

Сэм улыбнулся с обезоруживающим очарованием и с распростертыми объятиями по-мальчишечьи двинулся на нее:

— Да это же мисс Джоанна Мартин, собственной персоной!

Он схватил ее за руки, на что, как мне казалось, не имел никаких оснований. И я спросил:

— Что здесь, черт побери, происходит?

— Ты еще спрашиваешь, парень! — Он закричал, вызывая официанта, и стащил с себя пальто. — Столько всего случилось, когда ты улетел сегодня утром! После обеда Альберто связался со мной по радио. Просил забрать его из Санта-Елены и привезти прямо в Манаус. Мы прилетели полтора часа назад. И в отеле встретили спутницу мисс Мартин. Когда я уходил, они с полковником яростно спорили.

— О чем же они спорили?

— О том самом полукровке у Альберто, который жил с индейцами хуна. Альберто послал его за реку прошлым вечером, и, видит Бог, он вернулся сегодня после обеда.

— Вы хотите сказать, что он установил контакт?

— Наверняка.

В этот момент появился официант с парой бутылок "Поули Фюссе" в ведерке с водой.

— Как он сказал, — продолжал Хэннах, — все племя по реке знает, что произошло в той деревне, куда мы с тобой летали, и они страшно напуганы. Делегация вождей согласилась встретиться с Альберто послезавтра в паре миль вверх по реке от миссии.

— Звучит слишком хорошо, чтобы я мог поверить, — покачал я головой.

Но Джоанна Мартин отнеслась к новости иначе. Она села рядом с ним и оживленно спросила:

— Как вы думаете, они могут что-нибудь сообщить о моей сестре?

— Определенно могут. — И он снова взял ее за руку. — Все будет хорошо. Я вам обещаю.

И после этого сказать, что их отношения развивались так быстро, как пожар охватывает дом, значит ничего не сказать. Я сидел как на иголках и наблюдал за их оживленной болтовней. Они часто смеялись и наконец спустились вниз и присоединились к толпе танцующих на площадке.

Но я не единственный страдал от ревности. В полутьме я заметил ярко-красное платье, это Лола наблюдала за ними, прячась за стойкой. Представляю, как должна чувствовать себя женщина, которой пренебрегли. Она выглядела так, будто готова всадить Хэннаху нож в спину, если ей только представится хотя бы малейшая возможность.

Я не знаю, о чем они говорили там, на площадке для танцев, но когда оркестр умолк, они подошли к пианино, и Хэннах сел за него. Он оказался неплохим пианистом и тут же уверенно начал вступление к "Сан-Луи блюз", а Джоанна Мартин запела.

Она пела хорошо, гораздо лучше, чем я думал. Казалось, она целиком отдавалась песне, и публика чувствовала это. Потом они исполнили "День и ночь" и "В ритме бегин", самый потрясающий хит той осени, который повсюду передавали по радио, даже на Амазонке.

Но с меня было достаточно. Я оставил их, прошел по мосткам на причал и поплелся под дождем в отель.

Я лежал уже в постели почти час и начал даже засыпать, когда голос Хэннаха вернул меня к действительности. Я встал с кровати, прошлепал к двери, открыл ее и выглянул в коридор. Хэннах, явно очень пьяный, стоял с Джоанной Мартин у двери номера в конце коридора, который, как я догадался, она занимала.

Он неуклюже пытался поцеловать ее, как это обычно делают пьяные мужчины. Судя по всему, она не нуждалась в помощи и весело смеялась над ним.

Закрыв дверь, я подлез под противомоскитную сетку и закурил. Я никак не мог понять, отчего меня всего трясло, от злости, или от неудовлетворенного желания, или от того и другого сразу. Лежа в постели, я жадно курил и проклинал все на свете. Вдруг дверь тихо открылась и снова закрылась. Послышался звук закрываемой задвижки, и снова наступила тишина.

Я почувствовал ее присутствие в темноте даже прежде, чем ощутил запах духов. Она сказала:

— Хватит дуться на меня. Я же знаю, что вы здесь. Вижу вашу сигарету.

— Сука, — бросил я.

Она отвела противомоскитную сетку, послышался шорох сбрасываемой на пол одежды и еще чего-то, и она скользнула в кровать ко мне под бок.

— Вот как славно, — продолжала она тем же самым тоном. — Полковник Альберто хочет вылететь на самой заре. Сестра Мария Тереза и я получили строгое указание от Хэннаха быть на аэродроме не позже семи тридцати. Кажется, он думает, что с ним нам будет более безопасно.

— Решайте сами.

— Вы отличный пилот, Нейл Мэллори. Как утверждает Хэннах, он такого еще не видел. — (Ее губы щекотали мою щеку.) — Но вы совсем не знаете женщин.

Я не стал с ней спорить, у меня внутри все горело, и это не могло долго продолжаться. Прижав ее к себе, я ощутил кожей холодок от напрягшихся сосков ее груди.

Я испытывал необычайное возбуждение. Но было еще что-то другое, большее. Я лежал, обнимая ее, и ждал от нее хоть какого-то знака, который мог быть, а мог и не быть. Мне казалось, что целый мир затаился в ожидании. И в этот нескончаемый момент я вдруг ощутил странное предчувствие, что в течение всей моей последующей жизни никогда не переживу ничего лучше того, что мне предстоит сейчас. Что бы ни случилось потом, это будет означать еще и торжество над Хэннахом.

Она крепко меня поцеловала раскрытыми губами, и ожил весь мир, расцветившись огнями по небу, а потом снова пошел дождь.

Глава 8

Дерево жизни

Меня разбудили лучи солнца, проникавшие через окно. Противомоскитная сетка развевалась от легкого ветерка. Я лежал один, в пустой постели, а когда приподнялся на локте, то увидел сквозь сетку сеньора Хука, который ставил поднос на стол.

— Завтрак, сеньор Мэллори.

— Который час?

Он мрачно посмотрел на большие серебряные карманные часы:

— Ровно восемь, сеньор. Сеньорита сказала мне, что вы просили разбудить вас именно в это время.

— Я понимаю, но когда вы говорили с ней?

— Примерно час назад, когда она уезжала на аэродром с доброй монахиней. Это все, сеньор?

Я кивнул, и он удалился. Налив себе кофе, я подошел к окну. Теперь они уже летят в Ландро. Меня охватило странное чувство личной потери, но мне показалось, что я уже подготовлен к этому. Завтракать мне расхотелось. Быстро одевшись, я выпил еще одну чашку кофе и отправился по своим делам.

Прежде чем отправиться на аэродром, мне предстояло выяснить кое-какие поручения, я взял кеб, стоявший у отеля. Прежде всего — почта, потом запасные части к динамо для агента одной горной компании в Ландро, да еще Фигуередо просил меня захватить ящик импортного лондонского джина.

На аэродром я попал только в половине десятого. Около башни стоял "Хевиланд Рапид", и, казалось, вся наземная команда суетилась вокруг него. А мой "Бристоль" еще даже не выкатили из ангара. Я открыл дверь, и кебмен внес туда за мной ящик джина.

А в кабине пилота сидела Джоанна Мартин и читала книгу. Увидев меня, она широко улыбнулась:

— Что вас так задержало?

В первый момент я потерял дар речи, настолько велико было мое удивление. Я ни секунды не сомневался в одном — что никогда и никому так не радовался, как ей. И она, судя по смягчившемуся выражению лица, поняла это.

— Что случилось? — спросил я.

— Я решила лететь с вами, только и всего. Мне показалось, что это гораздо приятней.

— А как к такому решению отнесся Хэннах?

— О, он не был слишком доволен. — Она вылезла из кабины, свесила ноги наружу и спрыгнула ко мне на руки. — Кроме того, он в сильном похмелье.

Кебмен принес мешок с почтой и бросил его на пол рядом с ящиком джина. Он замер, раскрыв рот от восхищения, я расплатился и отослал его.

Как только мы остались одни, я поцеловал ее и тут же разочаровался. Ничего похожего на то, что я испытал прошлой ночью. Ее губы остались холодными и неподвижными, и она отстранила меня от себя на расстояние вытянутой руки, небрежно потрепав меня по щеке:

— Может быть, нам пора отправляться?

Я не мог понять, чем объяснить столь резкую перемену. Увы, моя вина заключалась лишь в том, что ожидал слишком многого, но осознал я это только потом. В молодости все думают, что если ты кого-то любишь, то он тоже должен любить тебя.

Как бы то ни было, я погрузил груз позади сиденья в кабине наблюдателя и отыскал для нее старое летное кожаное пальто и шлем, которые мы держали для пассажиров. Пришли трое из аэродромной команды, которые видели, как я приехал, и мы выкатили "Бристоль" из ангара.

Я помог Джоанне залезть в кабину наблюдателя и пристегнул ее ремнями.

— Вам необходимо надеть очки, — предупредил ее я. — Тут чертова уйма насекомых, особенно на взлете и при посадке.

Когда она надела защитные очки, то показалась мне еще более далекой — совсем другой человек. Но, может, это только мне показалось? Я забрался в кабину, сделал все проверки и запустил стартовое магнето, а трое механиков встали в цепочку, взявшись за руки, и провернули пропеллер.

Мотор взревел. Я посмотрел назад через плечо, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Она не улыбнулась, а просто кивнула, и я дал газ, вырулил к концу взлетной полосы, развернулся на ветер и по какой-то непонятной причине почувствовал себя полностью подавленным.

Я летел легко и спокойно, будто вез молоко. Условия полета оказались на редкость удачными. Я полагал, что ей интересно лететь, хотя она не выказала никаких признаков особого возбуждения. И в самом деле, за все время полета мы только дважды побеседовали по переговорной трубке. Один раз — когда я сворачивал на Мортес с Негро, а второй раз — когда мы подлетали к Ландро и я готовился к посадке.

Меня удивило только одно — "Хейли", стоявший у ангара. Я рассчитывал, что он давно уже на пути в Санта-Елену.

Когда самолет остановился, нас встретил Менни с двумя рабочими. Он улыбнулся мне:

— Что вас задержало? Сэм метался, как кошка на горячей печке.

— Не знал, что он так заботится обо мне, — ответил я, спрыгивая на землю.

— А он и не заботится вовсе, — ответил механик, отталкивая меня локтем, когда я собрался помочь Джоанне спуститься вниз. — Привилегия возраста, мисс Мартин, — сказал он и протянул к ней руки.

Она улыбнулась ему одной из тех улыбок, которые женщины такого типа приберегают для мужчин, в которых немедленно распознают добрых друзей или отцов-исповедников. Никакого напряжения, никакого неудобства, это был для нее совершенно безопасный мужчина, которого не придется держать на расстоянии вытянутой руки.

Я как-то не совсем удачно провел формальное представление. Менни сказал:

— Вот теперь я понимаю, почему Сэм вел себя так, будто хуна стукнули его по голове боевой дубинкой.

Когда я снял летный шлем, он взъерошил мне волосы.

— А как наш паренек заботился о вас? Хорошо ли довез?

Думаю, что это был один-единственный случай, когда я рассердился на него, и он это понял, потому что его улыбка угасла и в глазах появилось беспокойство.

Я обернулся и увидел одетого для полета Хэннаха, быстро бегущего через летное поле, несмотря на жару. Приблизившись на расстояние десяти ярдов, он перешел на шаг, поняв, что выглядит смешно.

Он не обратил на меня внимания и спросил Джоанну Мартин:

— Ну что, теперь вы довольны?

— О, думаю, что могу так сказать, — холодно ответила она. — А где сестра Мария Тереза?

— В последний раз я видел ее на причале, она осматривала катер, принадлежащий миссии. У нее бредовая идея, что вы с ней могли бы спать на борту катера.

— А чем плох местный отель?

— Да всем плох, поэтому я хочу устроить вас обеих у себя. Я провожу вас и все покажу, а уж потом повезу Альберто в миссию Санта-Елена.

Он взял ее сумку, а я спросил:

— А куда, по-вашему, деваться остальным?

Он едва взглянул на меня:

— Мы несколько ночей поспим на подвесных койках в ангаре. Менни все устроил.

Он взял ее за руку, и они отправились. Пройдя несколько ярдов, он задержался и бросил мне через плечо:

— На твоем месте, парень, я бы немедленно передал почту Фигуередо. У него там уже целый час ждут местные курьеры.

— А вы сможете занять свое место, — сказал ему Менни и рассмеялся.

На мгновение во мне снова вскипел гнев, но вдруг, по какой-то необъяснимой причине, я обнаружил, что смеюсь вместе с Менни.

— Женщины — это его место, — сказал я.

— Ну разумеется. В нашем распоряжении все деревья мира с изобилием фруктов, но нам нужна только Ева. — Он покачал головой и поднял мешок с почтой. — Я отнесу это к Фигуередо вместо вас. А вы пойдите выпейте чашку кофе и отдохните. Насколько я вижу, вам выпало не самое приятное утро.

И он направился к городу, а я взял сумку из "Бристоля" и пошел в ангар. Там по другую сторону от радиоустановки висели три койки, а штабеля ящиков высотой в пять или шесть футов создавали некоторую иллюзию приватности. Здесь же стоял стол и три стула, а на конфорке бензиновой печки кипел кофейник.

Я налил себе кофе в оловянную кружку, закурил и залез в одну из подвесных коек. Я никак не мог выбросить из головы Джоанну Мартин и ее превращение. В ее поведении я не видел никакого резона, особенно имея в виду тот факт, что она сама решила лететь со мной в "Бристоле", а не в "Хейли".

Ход моих рассуждений прервал Альберто, который появился в проходе между штабелей ящиков:

— Я вижу, у вас тут кемпинг, мистер Мэллори.

— Хэннаха здесь нет. Он провожает Мартин к себе домой.

— Я знаю, но хотел видеть как раз вас. — Он отыскал вторую кружку и налил себе кофе. — Я провел все утро в спорах с сестрой Марией Терезой, которая настаивает на своем праве побывать в миссии Санта-Елена. — Он печально покачал головой. — Защити меня Господь от добра и невинности.

— Прекрасное сочетание, — сказал я. — И вы позволите ей поехать?

— Не представляю, как могу предотвратить это. Вы видели, какие разрешения есть у нее и у леди Мартин? Подписанные самим президентом. — Он пожал плечами. — Если она решила отправиться вверх по реке на катере миссии нынешним же утром, как я могу остановить ее, разве только силой, и мне придется расплачиваться за это.

— Так что же вы собираетесь делать?

— Вы, наверное, слышали, что мой человек сумел установить связь с хуна? Так вот, он договорился о встрече с ними завтра в полдень в условном месте у реки примерно в миле от миссии вверх по течению.

— А сколько их там будет?

— Вождь и пятеро старейшин. Пробный камень, не более того. Предварительная разведка. Я думаю взять с собой Педро, того самого полукровку, который и установил для меня эти контакты. Как вы считаете?

— Совсем неплохо.

— Да, может, это облегчит общение. Но я подумал, а не согласились бы вы тоже пойти со мной?

Его предложение показалось мне столь бестактным, что у меня перехватило дыхание. Я сел и опустил ноги на пол.

— А почему именно я?

— Вы знаете об индейцах больше, чем любой другой здесь, и смогли бы оказать значительную помощь в переговорах.

— А как далеко по реке и каким образом мы туда попадем?

Он улыбнулся:

— Как вы сами захотите. Хэннах первым делом утром отвезет женщин. Вы тоже можете лететь с ними. Я согласился, чтобы они посмотрели на миссию.

— Похоже, у вас нет выбора.

— Совершенно верно.

Он вышел на солнце как раз в тот момент, когда Хэннах обходил хвост "Хейли", застегивая летный шлем. Менни шагал рядом с ним.

— О'кей, полковник, пора лететь! Чем скорее я вас доставлю туда, тем скорее вернусь.

— Что, не терпится? — съязвил я.

Он поколебался немного, стоя у полуоткрытой дверцы кабины "Хейли", а потом медленно повернулся ко мне. На его лице застыло то же выражение, какое я видел в ту первую ночь в "Лодочке", когда он так грубо обошелся с Лолой.

Он двинулся вперед и остановился всего в одном футе от меня.

— Смотри, парень! — с угрозой процедил он.

В ответ я послал его куда подальше на чистом и доходчивом англосаксонском языке. Вне себя от ярости, Сэм был готов броситься на меня, но тут между нами возник Менни. Его лицо стало белым как бумага. Но предосторожность оказалась излишней. Хэннах резко повернулся, залез в кабину, где Альберто уже сидел в ожидании, и захлопнул дверцу. Тут же заработал мотор, и он начал выруливать.

Сэм взлетел очень резко и лихо заложил вираж над рекой, чуть не задевая верхушки деревьев. Похоже, он это сделал для меня, чтобы лишний раз показать, кто здесь хозяин.

Менни задумчиво произнес:

— Все это нехорошо. Совсем нехорошо. Вы же знаете, каким может быть Сэм. Как он непредсказуем.

— Оправдывайте его сколько угодно. Но будь я проклят, если последую вашему примеру. Хватит с меня.

Оставив его, я пошел по краю взлетно-посадочной полосы к домику. Подойдя к нему, не обнаружил никаких признаков жизни, но, поскольку входная дверь оказалась открыта, поднялся по ступеням и вошел в гостиную.

Из душа доносились звуки текущей воды, закурив сигарету, я присел на подоконник и стал ждать. Немного погодя душ закрыли, и я услышал, как она что-то напевает. Через несколько минут Джоан появилась в комнате, в старом халате и с тюрбаном из полотенца на голове.

Она резко оборвала пение и от неожиданности подняла брови:

— Чем могу быть полезна? Или вы забыли что-то?

— Объясните мне, что я такого сделал?

Она стояла и спокойно смотрела на меня долгим взглядом, потом подошла к бамбуковому столику, где лежала ее дорожная сумка, открыла ее, достала сигарету и маленькую, отделанную жемчугом зажигалку.

Выпустив длинную струю дыма, она спокойно сказала:

— Послушайте, Мэллори, я ничего вам не должна. Так?

После того что я услышал, у меня возникло единственное желание — ударить ее. Я подошел к двери и спросил:

— Да, вот еще что. А сколько я вам должен?

Она рассмеялась мне в лицо, а я повернулся, полностью уничтоженный, спустился по лестнице с веранды и поспешил к реке.

Ладно, пусть я мало знаю о женщинах, но не заслужил такого обращения. Промчавшись по берегу с сигаретой в зубах, я наконец увидел, что пришел к причалу.

Здесь стояло несколько лодок, преимущественно каноэ, но, кроме них, два катера — Фигуередо и агента одной крупной землевладельческой компании. За ними, в конце причала, виднелся катер миссии, на котором устроилась сестра Мария Тереза. Я хотел было повернуть обратно, но она окликнула меня по имени, и мне ничего не оставалось, как подойти к катеру.

— Прекрасное утро, мистер Мэллори! — встретила она меня улыбкой.

— Пока да.

— У вас не найдется лишней сигареты?

Я не смог скрыть удивления, потом достал сигареты и предложил ей:

— Только местные. Из черного табака.

Она привычно выпустила струйку дыма.

— Вы не одобряете? Монахини всего-навсего люди, из крови и плоти, как и все остальные.

— Уверен, что вы такая и есть, сестра. — Я собрался уходить.

Она остановила меня:

— Мне определенно кажется, что вы неважно ко мне относитесь. Если бы я вас не окликнула, вы бы не остановились, чтобы заговорить со мной. Разве не так?

— Верно. Я считаю, что вы поступаете неумно и непрактично и плохо представляете, в какое дрянное дело ввязываетесь.

— Я целых семь лет провела в Южной Америке как медицинский миссионер, мистер Мэллори. И три года из них — в северных районах Бразилии. Я достаточно хорошо знакома с такими частями страны.

— Но это только ухудшает дело. Ваш личный опыт мог бы вам подсказать, что, приехав сюда, вы только усложняете и без того трудную обстановку, и не только для себя, но и для любого, кто входит в контакт с вами.

— Ну вот, это уже точка зрения, — добродушно ответила она. — Мне говорили, что у вас большой опыт общения с индейцами. Что вы работали с Карлом Бубером на реке Шингу.

— Я знал его.

— Он был великим и добрым человеком.

— Который бросил миссионерскую деятельность, когда увидел, что приносит индейцам больше вреда, чем кто-нибудь другой.

Она вздохнула:

— Да, я должна признать, что работа далека от совершенства, независимо от того, какие религиозные организации ее проводят.

— Далека от совершенства? — Я уже пришел в себя от всех утренних событий, мои злость и возбуждение улеглись. — Мы им совсем не нужны, сестра, никто из нас. Лучшее, что мы можем сделать для них, — это уйти совсем, оставить их одних, они совершенно не нуждаются в вашей религии. У них нет никаких ценностей, они ничего не имеют, молятся два раза в день и помогают друг другу. Может ли ваша христианская религия предложить им что-нибудь большее?

— И убивают друг друга, — возразила она. — Вы забыли упомянуть об этом.

— Да, конечно, но они рассматривают всех пришельцев как своих естественных врагов. Бог знает почему, но они обычно оказываются правы.

— Но они также убивают стариков, — возразила она. — Уродливые, страшные обычаи. Убийство ради самого убийства.

Я покачал головой:

— Да нет, вы просто не понимаете. Вот это действительно ужасно. Они считают, что смерть и жизнь — две части существования. Все равно что просыпаться или засыпать. Умереть в бою, особенно для воина, — счастье. Ведь он и живет только ради войны.

— А я несу им любовь, мистер Мэллори. Разве это плохо?

— Как сказал один из ваших великих иезуитов? Меч и железная палка — лучшие средства для проповеди.

— Это было так давно. Времена меняются, и человек меняется вместе с ними. — Она поднялась и поправила пояс. — Вы обвиняете меня в том, что я не все правильно понимаю. У вас своя собственная точка зрения. Может быть, вы поможете мне исправиться, показав Ландро?

И во второй раз за утро я потерпел поражение и решил подчиниться своей судьбе. Протянув руку, я помог ей перебраться через поручень.

Когда мы шли по причалу, она взяла меня за руку.

— Мне кажется, что полковник Альберто очень знающий офицер, — заметила она.

— О, он такой и есть.

— А что вы думаете о встрече с одним из вождей племени хуна? В самом деле она так много значит?

— Все зависит от того, зачем они хотят его видеть, — ответил я. — Индейцы словно малые дети, они совершенно иррациональны. Могут улыбаться вам, а в следующую минуту — вышибить мозги по малейшему поводу.

— Так встреча опасное предприятие?

— Возможно. Он просил меня пойти с ним.

— И вы обещали?

— Я не могу представить себе даже малейшую причину, по которой я мог бы не согласиться, а вы могли бы?

Она не ответила мне, потому что именно в этот момент ее окликнули по имени. Мы посмотрели вверх и увидели подходившую к нам Джоанну Мартин. В том самом белом шифоновом платье и соломенной шляпе и с зонтиком на плече. Будто только что выпорхнувшую со страницы журнала мод. Едва ли когда-нибудь мне приходилось видеть что-либо более несообразное обстоятельствам.

Сестра Мария Тереза объяснила:

— Мистер Мэллори рассказывает мне о предстоящей поездке.

— Хорошо, вы мне нужны минут на десять.

Джоанна Мартин взяла ее за руку, совершенно игнорируя мое присутствие.

Мы шли по узким улочкам, и унылые лица смотрели на нас из окон, а под домами играли оборванные, полуголодные дети. В одном из переулков валялась туша быка, издохшего от какой-то болезни или еще отчего-то, поэтому его мясо не годилось в пищу. Его оставили там, где он свалился, и туша уже раздулась вдвое по сравнению с обычным размером. Зловоние от него исходило настолько ужасное, что перебивало вонь от переполненной сточной канавы, которая проходила по самой середине улицы.

Им не понравилось это, но Джоанна Мартин имела в виду что-то другое. Я указал на некое подобие бани, хижину, в которой индейцы в деревнях, расположенных в верхнем течении реки, регулярно проводили религиозную процедуру очищения, используя раскаленные докрасна камни и много холодной воды. Но и это не отвлекло ее.

Мы прошли еще пару улиц, застроенных жалкими хибарками из старого железа и упаковочных ящиков. Здесь ютились лесные индейцы, которые имели глупость попытаться жить по законам белых людей.

— Странно, — сказал я. — Там, в лесу, обнаженные, в чем мать родила, их женщины выглядят красивыми. Но одень их в платье, как происходит необъяснимая метаморфоза. Куда деваются и красота, и гордость...

Вдруг тишину разорвал вопль, испуганная Джоанна Мартин остановилась и сделала знак рукой, чтобы привлечь мое внимание.

— Что там такое, ради Бога? — прошептала она.

Мы находились уже за последним рядом хижин, у реки, на самой опушке джунглей. Пронзительный крик боли повторился. Я прошел немного вперед и застыл перед открывшейся картиной.

У реки возле дерева стояла на коленях, подняв руки над головой, индейская женщина в изодранном и задранном наверх ситцевом платье. Мужчина рядом с ней был тоже индейцем, несмотря на то что носил хлопчатобумажные штаны и рубаху. Связав ее запястья лианами, он подтягивал несчастную наверх к ветке дерева.

Женщина снова закричала. Сестра Мария Тереза сделала несколько быстрых шагов к женщине, но я вернул ее назад:

— Не вмешивайтесь, что бы ни случилось!

Она обернулась ко мне и возразила:

— Их обычай мне хорошо известен, мистер Мэллори. Я останусь пока здесь, если вы не против, и помогу ей потом, если она позволит мне это сделать. — Она улыбнулась. — Помимо всего прочего, я квалифицированный врач, видите ли. Если бы вы принесли из домика мой саквояж, я была бы вам очень благодарна.

Она подошла к женщине и ее мужу и села на землю в ярде или двух от них. Они не обращали на нее ровно никакого внимания.

Джоанна Мартин в ужасе схватила меня за руку:

— Что это такое?

— Она собирается родить, — ответил я. — Он привязал ее лианами за руки для того, чтобы ребенок появился на свет, когда она находится в вертикальном положении. Считается, что в этом случае ребенок будет сильнее и смелее, чем если бы мать родила его лежа.

Женщина снова издала низкий стон от боли, а ее муж развалился рядом с ней.

— Ну, просто смешно! — воскликнула Джоанна Мартин. — Роды могут продлиться всю ночь.

— Совершенно верно, — согласился я. — Но если сестра Мария Тереза хочет быть похожей на Флоренс Найтингейл, то нам ничего не остается, как сходить в домик и принести ей тот самый саквояж.

На обратном пути произошел один необычный случай, который позволил мне узнать еще одну сторону ее характера.

Когда мы проходили мимо ветхого дома на углу узенькой улицы, на террасу выскочила индейская босая девушка, лет шестнадцати или семнадцати, в старом ситцевом платье. Напуганная до смерти, она затравленно оглядывалась по сторонам, как бы соображая, в какую сторону ей бежать. Потом кинулась вниз по лестнице, споткнулась и упала. Мгновение спустя из дома выскочил Авила с хлыстом в руке. Он сбежал по ступеням и начал хлестать ее.

Мне не было дела до Авилы, хотя не нравилось, как он расправляется с девушкой. Но я знал, что в таких случаях надо быть очень осторожным, поскольку здесь большинство женщин считает побои обычным делом.

Но Джоанна Мартин оказалось не такой рассудительной. Она кинулась вперед, как военный корабль под полными парусами, и огрела Авилу своей сумкой. Он подался назад, и на его лице отразилось замешательство. Я кинулся вперед так быстро, как мог, и схватил ее за руку прежде, чем она успела ударить его снова.

— Что она сделала? — спросил я Авилу, поднимая девушку с земли.

— Она продавала себя всем в городе, пока меня не было, — объяснил он. — Бог знает, что она могла подхватить.

— А она ваша?

Он кивнул:

— Девчонка из племени хуна. Я купил ее год назад.

Мы говорили по-португальски, и я обернулся к Джоанне, чтобы перевести наш разговор, и добавил:

— Тут ничего нельзя поделать. Она принадлежит ему.

— Как вас понимать? Что значит — принадлежит ему?

— Он купил ее, возможно, когда умерли ее родители. Обычное дело в верховьях реки и совершенно легальное.

— Купил ее? — В ее глазах сначала читалось недоверие, а потом в них вспыхнул гнев, будто ее довели до белого каления. — Отечно, тогда я перекупаю ее. Сколько хочет за нее эта большая обезьяна?

— Он прекрасно говорит по-английски, — заметил я. — Почему бы вам не спросить его самого?

Она была действительно разгневана. Покопавшись в сумке, достала банкнот в сто крузейро и сунула ему:

— Хватит?

Он с жадностью схватил ее и вежливо поклонился.

— Как приятно иметь с вами дело, сеньорита. — И быстро направился по улице по направлению к отелю.

Девушка покорно ожидала того, что уготовила ей судьба, и на ее безразличном индейском лице ничего не отразилось. Я расспросил ее на португальском языке, который, как мне показалось, она довольно хорошо понимала.

Потом все рассказал Джоанне:

— Она действительно из племени хуна. Ее зовут Кристина, и ей шестнадцать лет. Ее отец, сборщик каучука, и мать умерли от оспы три года назад. Какая-то женщина взяла ее к себе, а потом продала Авиле в прошлом году. Что вы собираетесь с ней делать?

— Один Бог знает, — вздохнула она. — Для начала надо бы отмыть ее под душем, но это скорее по департаменту сестры Марии Терезы, чем по моему. Кстати, сколько я за нее заплатила?

— Примерно пятьдесят долларов — сотню крузейро. Авила может взять себе другую за десять долларов, а остальные девяносто — пропить.

— Боже мой, что за страна! — воскликнула она, взяла Кристину за руку и направилась в сторону аэродрома.

Я провел остаток дня, помогая Менни проверять мотор "Бристоля". После шести в прекрасном настроении вернулся Хэннах. Я лежал в подвесной койке и наблюдал, как он бреется, а Менни готовил ужин.

Хэннах радостно напевал и выглядел так, будто стал на несколько лет моложе. Когда Менни спросил его, будет ли он есть, он покачал головой и достал чистую рубашку.

— Вы напрасно теряете время, Менни, — съязвил я. — Сегодня вечером его аппетит возбуждают совсем иные блюда.

Хэннах ухмыльнулся:

— Почему бы тебе не сдаться, паренек? Она настоящая женщина, много повидала, и ей просто нужен мужчина.

Он повернулся ко мне спиной и ушел, насвистывая, а я спустил ноги на пол. Менни схватил меня за руку:

— Не вмешивайся, Нейл.

Я встал, подошел к краю ангара и, опершись на стойку, глядел на реку, стараясь успокоиться. Удивительно, как все эти дни я мирился с поведением Хэннаха.

Подошел Менни и предложил мне сигарету.

— Ты знаешь, Нейл, женщины — забавные создания. Совсем не такие, какими мы их считаем. Самая большая ошибка мужчины — видеть женщину такой, как он ее себе представляет. Часто реальность совсем другая...

— Хорошо, Менни, все ясно.

Тут на сухую землю темными пятнами упали первые тяжелые капли дождя. Я взял плащ и натянул его.

— Схожу посмотрю, как там сестра Мария Тереза. Увидимся позже.

Я захватил с собой ее сумку, плащ и фонарь на случай, если ее ночное дежурство затянется надолго, но когда вышел на окраину Ландро, то встретил ее. Рядом с ней шла молодая мать и несла завернутого в одеяло ребенка. Отец плелся за ними.

— Девочка, — объявила сестра Мария Тереза. — Но они совсем не знают, как обращаться с ребенком. Я проведу с ними ночь. Вы не могли бы сказать Джоанне?

Проводив их в сгущающейся темноте к хижине, которую они называли своим домом, я направился по улице к отелю.

Дождь усилился, я посидел в баре, поиграл с Фигуередо в шашки и выпил немного того самого джина, который привез ему. Дождь и не собирался утихать.

Через час я не выдержал, зажег фонарь и выбрался на улицу. Лило как из ведра. Мне казалось, что я попал в какой-то замкнутый мир, совершенно один, и по какой-то непонятной причине на меня накатило безудержное веселье.

Когда я поднялся по ступеням на веранду, то увидел свет сквозь щели закрытых ставень и услышал звуки патефона. Я постоял немного, слушая приглушенные голоса и смех, а потом постучал в дверь.

Ее открыл Хэннах. Он был в тенниске и держал в руке стакан виски. Я не дал ему возможности что-то сказать и опередил его:

— Сестра Тереза пробудет ночь в Ландро с женщиной, которая только что родила ребенка. Она хочет, чтобы Джоанна знала об этом.

Он кивнул:

— О'кей, я передам ей.

Когда я повернулся, чтобы уйти, за его спиной показалась Джоанна. Ее, видно, заинтересовало, что происходит. Мне ничего больше и не требовалось.

— Да, кстати, я лечу с вами утром в Санта-Елену, — сообщил я. — Почтовый рейс придется немного отложить.

Ее лицо изменилось, сразу стало недоверчивым.

— Кто так распорядился?

— Полковник Альберто. Он хочет, чтобы я завтра сделал с ним маленькую прогулку и встретился с хуна. Буду ждать вас.

И я спустился по ступеням террасы снова под дождь. Наверное, мне казалось, что она позовет меня, но когда я оглянулся, то увидел только Хэннаха, который вышел на веранду и смотрел мне вслед.

Это был мой маленький триумф, но, как я понимал, мне придется за него дорого заплатить.

Глава 9

Бой барабанов

Всю ночь я провел в полудреме, и тот факт, что Хэннах вернулся в три часа утра, тоже не слишком успокаивал меня. Зато после этого я все-таки заснул. Однако уже в шесть вышел из-под навеса.

Утро мне не нравилось, как и все те планы, которые намечались на этот день; душная, гнетущая атмосфера, необычная для такого раннего часа, и тяжелые серые облака предвещали дождь до вечера.

Я прошелся вдоль открытого ангара и задержался у своего "Бристоля". Как всегда, он будто ждал, что сейчас что-то произойдет. И я сразу представил себе, как какой-то другой пилот когда-то вот так же стоял около него, кашлял от своей первой утренней сигареты и, готовясь отправиться в первый патрульный полет, думал, что принесет ему наступающий день.

Это вызвало во мне странное чувство духовной близости с ним, которое едва ли имело какой-нибудь смысл.

Обернувшись, я заметил Хэннаха, который наблюдал за мной. С того раза, когда впервые увидел его, сделав вынужденную посадку на своей "Веге", я удивлялся свежести его лица, которое, казалось, было неподвластно возрасту. Но только не теперь. Возможно, потому, что он встал слишком рано, а скорее из-за того, что пил со вчерашнего вечера, Сэм выглядел лет на сто. Будто он пережил в жизни все, что только можно, и перестал верить в то, что в будущем может произойти что-то хорошее.

Напряженность между нами стала почти осязаемой.

— Ты что, в самом деле собираешься принять участие в этой сумасшедшей затее?

— Был такой разговор, ну и что?

Он взорвался:

— О Боже, никто не знает, как хуна поведут себя. Если они озлобятся, у вас не будет никаких шансов.

— У меня нет уверенности в благополучном исходе, — ответил я и попробовал пройти мимо.

Он схватил меня за руку и повернул к себе:

— Что же, черт побери, ты хочешь доказать, Мэллори?

Теперь я окончательно убедился, что он рассматривает мой поступок только как персональный вызов. Если я пойду, то он покажется менее значительным, чем я, и не только в глазах Джоанны Мартин. А как я уже говорил, для него не было ничего важнее того, как он выглядит перед всеми.

Он злился из-за того, что я поставил его в неприемлемое для него положение, но и потому, что, по его мнению, я упивался своим триумфом. Однако я чувствовал себя скверно, под стать серому утру.

— Скажем так, я устал от жизни и хочу таким образом покончить со всем сразу.

На мгновение он поверил мне, ослабил хватку, и мне удалось вырваться. Пока я шел вдоль ангара, первые крупные капли дождя застучали по крыше.

Полет в Санта-Елену прошел без происшествий, несмотря на неважную погоду. Правда, мы не могли вылететь сразу из-за плохой видимости, но к девяти часам стало проясняться, хотя дождь не прекращался, и Хэннах решил рискнуть.

В воздухе он передал мне управление, что меня вполне устраивало, поскольку избавляло от необходимости разговаривать с Джоанной Мартин и, кроме того, давало возможность обдумать, что я отвечу сестре Марии Терезе. Развлекать пассажиров я предоставил Хэннаху, и он вел с дамами оживленную беседу. Занятый своими мыслями, я не следил за ней.

Погодные условия в Санта-Елене были не лучше. Шел такой же сильный дождь, стояла удушливая жара, над лесом поднимался серый туман, но посадке это не мешало, и я мягко приземлил "Хейли".

Еще на взлете я связался с военными по радио и передал расчетное время прибытия. Однако меня удивило, что сам Альберто вышел встретить нас и стоял в ожидании на краю взлетно-посадочной полосы.

Как только "Хейли" остановился, он подошел к нам и помог обеим дамам выйти из кабины, церемонно их приветствуя. Его лицо под козырьком офицерской фуражки было очень серьезным, и вообще он выглядел странной, чужеродной фигурой в столь экзотическом месте. Кавалерийское пальто, наброшенное на плечи, очевидно, знавало лучшие дни.

Полковник провел нас на причал, где ожидал моторный катер устрашающего вида. На крыше главного салона ощетинился пулемет "льюис", другой — на носу. И тот и другой защищали мешки с песком. С двух сторон катер закрывали парусиновые полотнища, что позволяло незаметно передвигаться внутри и создавало некоторое прикрытие от стрел.

На корме под тентом стоял тростниковый стол и парусиновые стулья. Как только мы вошли, из салона появился рассыльный в белых перчатках и с подносом. Дамы расположились, он принес кофе в серебряном кофейнике и подал тонкие фарфоровые чашечки. Дождь все стучал по тенту. Рядом тихо проплыла пара аллигаторов. Я стоял у перил, и все происходящее казалось мне странным безумным сном. Только запах гниющих растений, поднимавшийся от реки, возвращал меня к действительности.

Появился Альберто и предложил мне сигарету.

— По поводу нашего вчерашнего разговора, сеньор Мэллори. Вы пришли к какому-то решению?

— Утренняя прогулка по джунглям — опасное дело, — ответил я, глядя вдаль из-под тента. — А с другой стороны, она может оказаться интересной.

Он чуть улыбнулся, поколебался, будто собираясь что-то сказать, но промолчал и ушел, оставив меня одного у поручней. Сказать, что я тут же пожалел о своей сговорчивости, нельзя, но я понимал, что добровольно подвергаю себя смертельному риску, причем совершенно бессмысленному. Но что теперь делать?

Солдаты отдали швартовы, и катер отошел от причала. Альберто принял от рассыльного чашечку кофе и обратился к дамам:

— Уже нет времени, чтобы прямо сейчас забросить вас в Санта-Елену. Хуна изменили место встречи. Теперь она состоится на старой каучуковой плантации, в разрушенной фазенде в пяти милях отсюда вверх по реке и еще в миле от берега. А время то же самое. Полдень, мы должны спешить, чтобы успеть. Боюсь, что при таких обстоятельствах всем вам придется ехать с нами.

— А каковы ваши планы, полковник? — спросила сестра Мария Тереза.

— Они сама простота, — устало улыбнулся он. — Я иду договариваться о мире с хуна. На этом настаивает мое начальство, которое сейчас сидит в своих креслах за столами в доброй тысяче миль отсюда.

— Вы не одобряете такое решение?

— Скажем так, я не строю никаких иллюзий насчет результата. Их делегация — один вождь и пятеро старейшин — согласилась встретиться со мной при условии, что я приду один, не считая переводчика, и абсолютно безоружен. Будет только одно изменение в нашей договоренности: сеньор Мэллори, который знает индейцев больше, чем любой из знакомых мне людей, согласился сопровождать меня.

Сестра Мария Тереза затихла и замерла, не донеся чашечку кофе до рта. Потом она обернулась и, слегка нахмурившись, внимательно посмотрела на меня.

— Вас ждет длинная прогулка, сеньор Мэллори, — произнесла она.

Хэннах в гневе, диким взором посмотрел сначала на меня, а потом на Джоанну Мартин. Ему не хотелось говорить того, что у него вертелось на языке, но если он этого не сделает сам, то я скажу за него.

— Вы можете включить меня тоже, полковник.

— Не будьте дураком, — вмешался я. — Кто же, черт побери, отвезет дам на "Хейли", если с нами что-нибудь случится?

Спорить было не о чем, и он знал это. Сэм сердито повернулся и ушел, а сестра Мария Тереза продолжила:

— Судя по моему опыту в прошлом, индейцы не рассматривают группу, в которой есть женщина, как угрозу для себя. Разве не так, мистер Мэллори?

Альберто, встревоженный, посмотрел на меня, да и мне что-то показалось странным в ее словах.

— Да, в общем, верно. Они в самом деле не берут на войну своих женщин, но я не стал бы полагаться на столь сомнительное обстоятельство.

— А я готова взять на себя риск, — просто сказала она.

Последовало короткое молчание.

Альберто покачал головой:

— Невозможно, сестра. Вы сами должны понимать. Как часто такая святая наивность приводит человека в бешенство! С обезоруживающей улыбкой она настаивала:

— Я так же за мир, как и вы, полковник. Но помните, что у меня там есть и особый интерес. Судьба сестры Анны Жозефы и ее подруги.

— Мне казалось, что у церкви и без того достаточное число мучеников, сестра, — ответил он.

Джоанна Мартин поднялась:

— Для меня ваши слова звучат как признание того, что вы и на самом деле не рассчитываете вернуться обратно. Я права?

— Все в руках Божьих, сеньорита.

— Да вы просто сошли с ума! Что вы собираетесь доказать?

— А вы хотели бы знать, жива ли ваша сестра? — спросил я.

Она ушла в салон, хлопнув дверью. Сестра Мария Тереза терпеливо произнесла:

— Я так должна понимать, что вы отказываетесь взять меня с собой, полковник?

— Без всяких сомнений, сестра. — Он сделал решительный жест. — Тысяча сожалений, но командую здесь я, и волен поступать по своему усмотрению.

— Даже вопреки моим полномочиям?

— Сестра, сам Папа Римский не смог бы заставить меня взять вас с собой сегодня.

Думаю, что только теперь она осознала всю опасность предстоящего мероприятия и тяжело вздохнула:

— Я как-то не все раньше понимала. А теперь, кажется, поняла. Вы оба — храбрые люди.

— Я только выполняю свой долг, сестра, — поклонился он. — Но я благодарю вас.

Она повернулась ко мне:

— А вы, мистер Мэллори, тоже должны идти?

— Знаете, как говорят, — пожал я плечами, — иду просто за компанию.

Но здесь скрывалась иная причина, я знал ее и по глазам монахини понял, что и ей она известна. Мне показалось, что она хочет сказать что-то важное. Но вместо этого повернулась и пошла в салон к Джоанне.

Хэннах сердитым жестом бросил свою сигарету за поручень.

— Так вы оба уже ходячие мертвецы. Каждому из вас уготована дюжина стрел.

— Вполне возможно. — Альберто повернулся ко мне: — По условиям мы должны быть совершенно безоружными. Что вы думаете на сей счет?

— Что это прекрасный способ самоубийства.

— Вы не доверяете им?

— А можно ли доверять ветру? — Я покачал головой. — Все, что они делают, подчиняется только их настроению. Если они убьют нас вместо того, чтобы вести переговоры, то сделают это не по заранее спланированному злому умыслу, а просто потому, что такая идея им вдруг покажется лучше, чем та, которой они руководствовались.

— Понимаю. А скажите мне, как Карл Бубер относился к оружию?

— Он никогда не носил его на виду, если вы это имеете в виду. Лесные индейцы боятся оружия больше всего на свете. Вовсе не значит, что они не нападут на вас, но все же дважды подумают, если вы вооружены. Они до сих пор уверены, что в оружии заключена какая-то таинственная сила.

— Поэтому они потребовали, чтобы мы пришли безоружными. — Он вздохнул. — Боюсь, что это дурной знак.

— Согласен с вами. Но с другой стороны, то, что не видит глаз...

— Должен признаться, что такие же мысли возникли и у меня. Например, ваш дождевик достаточно обширен, чтобы под ним скрыть кое-что.

И он сразу же увидел перспективу нашей миссии в более приятном свете, потому что получал шанс для борьбы.

— Я хочу сделать некоторые приготовления. — Он поднялся. — Мы еще обсудим все, когда придет время.

Полковник ушел вдоль палубы к рубке, оставив меня один на один с Хэннахом. Он был бледен, и глаза его горели. Мне казалось, что он вот-вот бросится на меня. Сэм не получил такой возможности только потому, что именно этот момент выбрала Джоанна Мартин, чтобы выйти из салона.

Глянув на ее глаза, я мог поклясться, что она плакала, хотя такой поворот казался мне совершенно невозможным, но на щеках лежала свежая пудра, и губы только что были подкрашены яркой оранжевой помадой.

Она заговорила с Хэннахом, не глядя на него:

— Вы не могли бы оказать мне любезность и убраться отсюда к чертям, Сэм? Мне хотелось бы с глазу на глаз поговорить с этим благородным рыцарем Галаадом.

Хэннах посмотрел сперва на нее, потом на меня и покинул нас, не вступая в спор, что, как я полагал, являлось мерой ее влияния на него.

Она придвинулась ко мне так близко, чтобы я мог физически ощутить ее присутствие.

— Вы поступаете так ради меня?

— Вовсе нет, — ответил я. — Я просто люблю хорошо провести время.

Она залепила мне пощечину, достаточно сильную, чтобы моя голова свихнулась набок.

— Черт вас побери, Мэллори! — закричала она. — Я ничего вам не должна.

И она сделала такое, чего я никак не мог от нее ожидать: обняла меня за шею и прижалась губами ко моим. Все ее тело забилось в конвульсиях, и я не понимал, что происходит. Но она тут же освободилась от меня, повернулась и побежала в салон.

Ее поступок мне показался лишенным смысла, впрочем, как и многие действия человека.

Пройдя по правому борту на нос, я закурил сигарету, задержавшись у пулемета "льюис" в его укрытии из мешков.

Рядом лежала стопка дисковых магазинов на сорок семь патронов каждый, и я присел на мешок с песком, чтобы рассмотреть столь грозное оружие.

— Первый пулемет, когда-либо установленный на аэроплане, — заметил Хэннах, появившись с другой стороны рубки. — 7 июня 1912 года. Как долго он продержался!

— Держится и теперь, — согласился я. — Мы использовали их и в "Уэпитис".

Он кивнул:

— Бельгийская гремучая змея, так называли его немцы во время войны. Лучший легкий воздушный пулемет, который мы имели.

Наступило молчание. Струи дождя секли поверхность реки, вода стекала с широких полей моего соломенного сомбреро. Я не знал, что говорить, и не очень понимал, чего он от меня хочет. И все же он удивил меня, сказав как раз обратное тому, что я от него ожидал:

— Слушай, парень, поговорим начистоту. Эта женщина для меня. Ты увидел ее первым, но я был там последним. Убери свои руки, слышишь?

Его выпад означал прежде всего, что он предполагал, будто я выживу в том испытании, которое мне сегодня предстояло. Как ни странно, его уверенность придала мне силы, и я улыбнулся, глядя прямо в ему в лицо. Бедный Сэм! На какое-то мгновение мне снова показалось, что он бросится на меня. Но он повернулся и поспешил прочь.

Матаморос, место, куда мы направлялись, значилось на карте крупного масштаба, и мы без труда нашли его, увидев старый деревянный причал, полусгнивший в реке, и почти заросшую посадочную площадку. Да и путь к домику, достаточно широкий, чтобы по нему проехать в экипаже, все еще сохранился.

Катер крадучись приближался к причалу. Двое солдат лежали наготове у своих пулеметов "льюис", остальные десять с винтовками притаились за полотняным занавесом по правому борту. Ими командовал мой старый друг по оружию, сержант Лима.

Мы ткнулись в причал, всего в двадцати ярдах от зеленой стены леса. Двое солдат перескочили через поручни и удерживали катер канатами, а машина понемногу сбавляла обороты, готовая, если потребуется, унести нас от беды, включив полную мощность.

Но ничего не случилось. Только пара аллигаторов соскользнула в воду с грязевого откоса, да стая обезьян-ревунов громко завопила с деревьев. В джунглях царил покой.

Альберто сказал:

— Отлично, теперь нам надо подготовиться.

Мы спустились в салон, где Джоанна, сестра Мария Тереза и Хэннах сидели вокруг стола и разговаривали приглушенными голосами. Как только мы — Альберто, Педро, полукровка-переводчик, и я — вошли, все замолчали и встали.

Я снял свой желтый дождевик, а Альберто открыл оружейный ящик и вытащил автомат "томпсон" с дисковым магазином, к которому он заранее приделал удлиненный ремень. Я повесил его на правое плечо вниз дулом, и Хэннах помог мне снова натянуть плащ.

Альберто взял оружие, которое, как я понял, принадлежало лично ему, — наверное, это был самый эффективный пистолет-пулемет, который когда-либо выпускался: маузер модели 1932 года. Для Педро он приготовил пистолет 45-го калибра, заткнув его ему за пояс под рваное пончо.

С удивлением я обнаружил, что в облике нашего переводчика совершенно нет никаких признаков белой расы. С моей точки зрения, он выглядел как чистокровный хуна, несмотря на то что носил одежду белых людей.

Наконец Альберто достал пару гранат Миллса, одну сунул к себе в карман, другую подал мне.

— Вот еще кое-что. На всякий случай, — улыбнулся он.

В этот момент снаружи раздались тревожные крики. Мы повернулись, дверь салона распахнулась, и в ней появился сержант Лима, хватая ртом воздух.

— Что там такое, сержант? — строго спросил Альберто, а Хэннах мгновенно выхватил из кобуры пистолет 45-го калибра, что свидетельствовало о его большой практике в такого рода делах.

— Святая сестра, полковник, — прохрипел Лима. — Она убежала в джунгли.

Наступило молчание, Джоанна Мартин плюхнулась на стул, шепча молитву Святой Деве Марии, возможно, в первый раз за долгое время.

Альберто в ужасе воскликнул:

— О Господи, как это случилось? Вы же получили приказ охранять палубу. Вы же там командовали!

— Бог мне свидетель, полковник! — Лима страшно переживал. — Она стояла на палубе, через какую-то секунду оказалась за поручнями; прежде чем мы поняли, что произошло, исчезла в лесу.

Это было уже слишком, даже для такого корректного офицера, как Альберто. Он ударил сержанта тыльной стороной ладони по лицу, опрокинув на стул, и обратился к Хэннаху:

— Капитан Хэннах, вы отвечаете передо мной за все, что здесь произойдет. Я приказываю вам держать катер на середине реки до нашего возвращения. Если этот несчастный тип принесет вам хоть малейшее беспокойство, пристрелите его. — Он обернулся ко мне: — А теперь, мой друг, думаю, нам надо поспешить.

Педро первым перелез через поручни, а мы с Альберто тоже не заставили себя ждать. Когда наша маленькая компания достигла края джунглей, катер уже выруливал на середину реки. Я посмотрел назад через плечо и увидел Хэннаха с автоматом в руках, а рядом с ним стояла Джоанна. Бог знает почему, но я махнул рукой — нечто вроде последнего галантного жеста, и вслед за Альберто ступил в зеленый мрак.

Как я говорил, дорогу строили с расчетом на довольно интенсивное движение, и теперь я увидел, что она имела прочную основу из бревен железного дерева, покрытую уплотненным грунтом по всей длине. Джунгли уже существенно потеснили ее, но все же она давала возможность быстро и без препятствий миновать чащу из колючек, совершенно непроходимую для белого человека.

Ветви над дорогой так тесно переплелись, что не пропускали ни дождя, ни даже света. Нас окружала какая-то особенная, внушающая страх тьма.

Передвигаясь очень быстро, Педро ушел далеко вперед и скоро совсем скрылся из виду. Я держался как можно ближе к Альберто. Немного спустя мы услышали крик и, пройдя еще несколько ярдов, увидели стоявших рядом Педро и сестру Марию Терезу.

Даже в этих обстоятельствах Альберто сумел сдержать свой нрав.

— Вы совершили глупость самого плохого сорта, сестра, — произнес он спокойно и твердо. — Я настаиваю на вашем немедленном возвращении обратно.

— А я, полковник, с такой же уверенностью заявляю, что пойду дальше.

Я с тревогой вслушивался в перекличку голосов лесных лис вокруг нас и понимал, что уже поздно возвращаться назад для любого из нас. Ее легкомыслие вызывало даже не гнев, а разочарование в ней, чувство презрения, потому что такие, как она, своим тупым упрямством в стремлении делать добро приносили в конце концов куда больше вреда, чем дюжина негодяев, подобных Авиле.

Тут за нами в ярде или двух послышался глухой звук. Моя рука быстро скользнула сквозь карман и нащупала предохранитель моего "томпсона". Я оглянулся, позади нас у края дороги в землю вонзилось копье хуна с подвешенным к нему черепом обезьяны.

— Что это значит? — вскрикнула сестра Мария Тереза.

— Только то, что нам запрещается возвращаться, — ответил Альберто. — Теперь решение, идти вам обратно или нет, сестра, принимаю уже не я. Если это послужит вам утешением, то знайте, что вы погубили всех нас.

И в тот момент недалеко от нас раскатисто забил барабан.

Мы постарались нагло не обращать на него внимания — а что еще нам оставалось делать? — и двинулись дальше. Педро впереди, за ним сестра Мария Тереза, я и Альберто рядом, плечо к плечу, замыкали шествие.

Джунгли вокруг нас кишели не только животными. Птицы, окрашенные во все цвета радуги, поднимались в воздух, потревоженные не только нами. Попугаи сердито перекликались между собой.

— Как вы сказали? — тихо спросил я у Альберто. — Вождь и пятеро старейшин?

— Не сыпьте соль на рану, — ответил он. — Сам вижу, что все идет гораздо хуже, чем я полагал.

Звук барабана усилился, и то, что гремел всего один барабан, таило в себе что-то особенно угрожающее. Во влажном воздухе почувствовался запах дыма от горящего костра, деревья стали реже, внезапно стало светлее, и мы увидели дом с высокой островерхой крышей, а за ним и другой.

То, что открылось, вовсе не удивило меня. Во времена большого каучукового бума многомиллионные состояния позволили их владельцам строить в верховьях реки такие небольшие дворцы. Будучи очень богатыми, хозяева содержали частные армии для защиты от индейцев. Но только не теперь. Те дни прошли, и Матаморос и подобные ему городки с каждым годом все больше разрушались под напором джунглей.

Мы вышли на большую площадку, оставшуюся на месте, где когда-то располагался дом. Бой барабана внезапно прекратился. В центре площадки нас ожидали.

Вождя племени, или касика, нетрудно было узнать не только потому, что он важно восседал на чурбане в пышном головном уборе из перьев попугая ары, а еще и потому, что нижнюю губу его оттягивал вниз на добрых два дюйма деревянный диск — признак особого достоинства у хуна.

Его люди выглядели так же, как и он. Яркие головные уборы из птичьих перьев, у всех шестифутовые луки, пучки стрел и копья в правой руке. Их одежда, если ее можно так назвать, состояла из набедренных повязок из коры дерева, скрывавших причинные места, да разных ожерелий и других украшений из раковин, камней и человеческих костей. Все воины имели боевую раскраску, их тела были густо вымазаны грязью цвета охры, характерной для данного отрезка реки. Они демонстрировали неудовольствие, переминаясь с ноги на ногу и переговариваясь друг с другом свистящим шепотом, словно старухи. На их плоских угрюмых лицах застыло выражение детской злобы, непредсказуемой в последствиях.

Вождь, судя по тону, обрушился на нас с упреками. Педро перевел:

— Он хочет знать, почему святая леди и сеньор Мэллори находятся здесь. Он очень встревожен. Я не могу понять почему.

— Может, он намеревался немедленно покончить с нами, — предположил я, — и ее присутствие вывело его из равновесия.

Альберто кивнул и обратился к Педро:

— Переведи ему то, что я скажу. Хуна уже много убивали, настало время для мира.

Его слова вызвали новый взрыв негодования. Смысл ответа вождя состоял в том, что белые первыми начали войну, чтобы уничтожить хуна. Если все белые уйдут с земли хуна, тогда все будет хорошо.

Естественно, Альберто не мог давать таких обещаний, и он избрал атакующую тактику в переговорах. Хуна напали на миссию Санта-Елена, убили отца Контэ и много монахинь.

Вождь попытался отрицать этот факт, но ему трудно было поверить, хотя бы потому, что на его шее висели четки и распятия убитых монахинь. Его старейшины снова начали переминаться с ноги на ногу, хмурясь, словно школьники перед учителем. Тогда Альберто перешел к тактике давления. Они уже видели, что может сделать правительство. Они хотят, чтобы большие птицы белых людей еще раз сбросили огонь на их деревни?

Один за другим индейцы появлялись из леса и выходили на площадку. Я занервничал так же, как и Альберто, но он не показал виду. Они приближались, сбиваясь в маленькие группки и громко крича. Нет, они не старались подбодрить себя, чувство страха им вообще незнакомо.

Я мельком взглянул на сестру Марию Терезу и увидел ее — как это точнее объяснить? — прикованную к месту, с молитвенно сложенными руками и с состраданием в горящем взоре, вероятно, к этим пропащим, которых она жаждала вызволить из адского пламени.

Где-то через час Альберто поднял вопрос о двух пропавших монахинях. Ответ в своей простоте оказался смешон до нелепости.

Не признавая сам факт нападения на миссию Санта-Елена, вождь неистово отрицал всякую возможность того, что ими захвачены две женщины. Все убиты, кроме тех, кому удалось убежать.

На это Альберто заявил, что вождь лжет, потому что от них никто не смог уйти. В ответ вождь вскочил на ноги, впервые за все время, и обрушил на нас гневную тираду, все время тыкая пальцем в сторону Педро. Я заметил, что индейцы, вышедшие из джунглей, понемногу окружали нас, подходя все ближе и ближе и отрезая обратный путь в лес.

Альберто с небрежным видом закурил сигарету и предложил мне одну.

— С каждой минутой положение осложняется. Он вызвал меня сюда, чтобы убить, теперь я в этом уверен. Как вы оцениваете, сколько их тут?

— Не менее пятидесяти.

— Придется пристрелить одного-двух, чтобы попридержать остальных. Вы защитите меня сзади?

Прежде чем я ответил, вождь завопил снова. Педро сказал:

— Теперь он кричит на меня. Считает, что я предал свой народ.

В тот же миг сквозь завесу дождя просвистела стрела и впилась ему в правое бедро. Он с воплем упал на правое колено, и двое старейшин, воя в унисон, угрожающе подняли свои копья.

Я уже расстегнул свой дождевик, чтобы приготовиться, но все же опоздал. Альберто очень быстро выхватил свой маузер и выстрелил два или три раза. Тяжелые пули буквально сбили с ног нескольких воинов.

Остальные бросились врассыпную, и я послал вслед им очередь, намеренно направив ее с одной стороны. Пули вонзались в землю, поднимая фонтаны камней и грязи.

Через считанные секунды все индейцы исчезли. Только из чащи слышались их озлобленные голоса. Я обернулся и увидел, что Педро стоит на ногах, а сестра Мария Тереза, согнувшись, пытается вытащить стрелу.

— Вы напрасно теряете время, сестра, — заметил я. — Наконечник зазубрен. Только хирургу удастся извлечь его.

— Он прав, — согласился Педро, наклонился и обломал древко стрелы так близко к телу, как только смог.

— Хорошо, пошли, — скомандовал Альберто. — И будьте готовы подобрать свои юбки и бежать быстро, если хотите жить, сестра.

— Еще секунду, пожалуйста, полковник!

Один из старейшин, в которого стрелял Альберто, уже умер, а другой был в агонии. На его губах при каждом вздохе лопались кровавые пузыри. К моему удивлению, она опустилась на колени возле него, сложила руки и начала нараспев читать заупокойную молитву:

— Иди, христианская душа, из этого мира, во имя Бога всемогущего, который создал тебя...

Она продолжала, а Альберто беспомощно пожал плечами и снял фуражку. Я с некоторой неохотой последовал его примеру, обеспокоенный криками, которые раздавались из джунглей, и живо представил себе путь к причалу по зеленому тоннелю длиной в полмили. И тут внезапно мне пришла в голову мысль, что, скорее всего, я здесь умру.

В одно мгновение все вокруг чудесным образом изменилось. Я словно впервые видел дождь, теплый и сильный, богатейшие краски джунглей, кровь на губах умиравшего индейца. Мне все казалось новым. Зелень леса, тяжелый запах дыма горевшего где-то поблизости костра.

О многом ли мне стоит сожалеть? Вовсе нет. Наперекор всем советам я всегда делал, что хотел, и, наверное, к лучшему. Я мог бы стать младшим компаньоном моего отца в адвокатской фирме и в безопасности сидеть дома, но я сам выбрал такой рискованный путь. Ну что же теперь...

Индеец хуна испустил последний вздох, сестра Мария Тереза закончила свою молитву, поднялась и повернула к нам сияющее лицо:

— Вот теперь я готова, джентльмены.

Я уже не сердился на нее. Какой смысл? Просто молча взял ее за руку и подтолкнул вслед за Альберто, который уже направился к лесу. Педро хромал рядом.

Когда мы достигли опушки, я ожидал, что на нас обрушится туча стрел, но ничего такого не произошло.

— Они будут ждать нас на пути, полковник, — предупредил Педро. — Хотят немного поиграть с нами. У них такой обычай.

Альберто приостановился и обернулся ко мне:

— Вы согласны с ним?

Я кивнул:

— Им нравятся такие штучки. Поймите, это для них игра. Они постараются напугать нас до смерти по пути, а нападут у самой реки, когда нам покажется, что мы уже в безопасности.

— Понимаю. Тогда главное — пройти спокойно весь путь, а на последнем отрезке бежать сломя голову?

— Именно так.

Он повернулся к сестре Марии Терезе:

— Вы слышали, сестра?

— Все мы в руках Господа, — произнесла она со смиренной улыбкой.

— Но Бог помогает тому, кто сам помогает себе, — парировал Альберто.

Справа, в пятидесяти ярдах, из джунглей просочилась группа индейцев. Альберто достал из кармана гранату Миллса, вытащил чеку и бросил в их направлении. Они наверняка находились вне зоны поражения, и взрыв имел скорее устрашающий эффект. Индейцы скрылись в джунглях, и голоса поутихли.

— Господи, мы могли на них наткнуться. Бросьте-ка и вы свою гранату, друг мой.

Я кинул гранату в середину просвета, раздался громкий взрыв, и птицы с криками поднялись в воздух, но ни одного человеческого голоса мы не услышали.

— Вам нравится молиться, сестра? — спросил Альберто, беря ее за руку. — Так помолитесь, чтобы такая же тишина сопровождала нас на всем пути до причала.

На такое, конечно, мы не могли надеяться. Хуна определенно перепугались взрывов и только поэтому немного потеряли активность. Но скоро они придут в себя. Мы не успели пройти и половины пути, как в джунглях снова началась перекличка лесных лис.

Но появились и другие звуки: удары древком копья о боевые дубинки, визгливые крики, подражания голосам птиц. Где-то близко люди продирались сквозь заросли. Но я уже слышал, как течет река, и ощущал ее сырой запах. Это вселяло надежду.

Звуки в зарослях все нарастали, наверное, индейцы сопровождали нас с двух сторон. Нам оставалось пройти пару сотен ярдов, не больше, и у меня возникло чувство, что они вот-вот нападут на нас.

Альберто сказал:

— Я беру левую сторону, а вы, Мэллори, правую. Когда я скомандую, дайте пару очередей, и сразу же мы все побежим.

Даже в этом случае шансов выбраться мы почти не имели, но ничего другого сделать не могли. Я не расслышал, что прокричал полковник, потому что одновременно он начал поливать из своего пистолета-пулемета. Я пригнулся, автомат "томпсон" забился у меня в руках, когда я дал очередь по лесу, сбивая листву.

Судя по раздавшимся крикам, мы попали в кого-то — выяснять это никто и не подумал. Вслед за Педро и сестрой Марией Терезой я бросился бежать. Для человека с наконечником стрелы в бедре Педро мчался очень быстро, его подгоняла перспектива попасться живым в руки собратьев.

Теперь крики угрозы неслись со всех сторон, и на бегу я стрелял по лесу, но вдруг до меня донесся совсем иной звук — четкий ритм пулемета "льюис". Через мгновение мы выбежали на берег реки и увидели, что катер быстро приближается к причалу, а Хэннах сам ведет огонь из пулемета, установленного на носу.

Мы уже почти достигли цели, когда из чащи со свистом полетели стрелы, не тучей — одна за другой. Первая воткнулась в землю прямо передо мной, вторая вонзилась в спину Педро, заставив его потерять равновесие. Он повернулся, и тут другая стрела попала ему в грудь. Он упал на спину.

Я продолжал бежать, нагибаясь и виляя из стороны в сторону, — здесь уже нечего было показывать свой героизм. Стрельба с катера продолжалась. Солдаты помогли сестре Марии Терезе перебраться через поручни. Альберто последовал за ней, и ему в предплечье угодила стрела. Сила удара оказалась такова, что он споткнулся и уронил свой маузер в реку. Я схватил его за здоровую руку и перетащил через поручни. Когда я присоединился к ним, то услышал команду Хэннаха, звук моторов стал тише, и катер отошел прочь от причала.

Альберто поднялся, и в этот момент один из его солдат закричал, показывая рукой на берег. Я обернулся и увидел Педро, который полз на четвереньках с торчавшей из спины стрелой. К нему из леса бежали хуна, завывая как волки.

Альберто конвульсивным движением выдернул стрелу из руки и вырвал винтовку из рук солдата, который стоял к нему ближе всех. Потом тщательно прицелился и выстрелил Педро в голову.

Катер развернулся вниз по течению. Альберто бросил винтовку на палубу, схватил сестру Марию Терезу за плечи и затряс в бессильной злобе:

— Кто убил его, сестра, я или вы? Скажите же мне! Вот еще один, за которого можно помолиться.

Она молча смотрела на него с выражением какого-то ужаса на лице. Может, впервые в своей святой жизни она поняла, что добрые намерения могут причинить зло, но, судя по дальнейшим событиям, это оказалось сомнительным.

Выплеснув свою боль, Альберто сразу сник. Он отпустил ее и произнес таким усталым голосом, какого я еще не слышал:

— Убирайтесь от меня и не показывайтесь мне на глаза.

Он повернулся и заковылял по палубе.

Глава 10

Как раз то, что нужно

Я просыпался медленно, еще не вполне уверенный, что остался в живых, и наконец понял, что лежу в подвесной койке в нашем ангаре в Ландро. На спиртовке кипел чайник. А рядом сидел Менни и читал книгу.

— Что хорошего? — спросил я его.

Он повернулся и посмотрел на меня поверх своих дешевеньких очков, потом закрыл книгу и направился ко мне. Его глаза выражали явное беспокойство.

— Эй, ну и напугали вы меня!

— А что случилось? — спросил я.

— А то, что вы вышли из самолета и отключились. Мы на тележке привезли вас сюда. Сестра Мария Тереза уже осмотрела вас.

— Ну и что же она сказала?

— Что это — определенная реакция на сильный стресс, только и всего. В такой короткий промежуток времени перед вами прошла почти вся ваша жизнь, мой мальчик.

— Вы правы, так оно и было.

Он налил в стакан виски, причем хорошего.

— А Хэннах? — спросил я.

— Он забегал сюда не менее дюжины раз. Вы же лежите здесь более шести часов. О, и Джоанна тоже приходила. Только что ушла.

Я выбрался из подвесной койки, подошел к краю ангара и посмотрел в ночь. Дождь прекратился, в свежем, прохладном воздухе разливался аромат цветов.

Мало-помалу я все припомнил. Вспышку гнева Альберто, там, на катере. Он даже отказался от ее медицинской помощи и предпочел, как он выразился, более чистые руки медика из своей команды.

Он доставил нас прямо на взлетно-посадочную полосу и приказал Хэннаху немедленно отвезти всех обратно. Каждое событие возникало передо мной, словно написанное на чистой странице: никогда в жизни я еще не падал в обморок.

— Кофе? — предложил Менни.

Я допил виски и взял у него оловянную кружку.

— Вам Хэннах рассказал, что там произошло?

— Сколько мог. Немного. Как я понимаю, там возникли какие-то разногласия.

Поэтому я рассказал ему все, и когда закончил, то он развел руками:

— Ужасное испытание.

— А может быть, я всю жизнь мечтал о такой прогулке по джунглям?

— И именно поэтому возникла такая напряженность между сестрой Марией Терезой и полковником. Дрянное дело.

— Но он имел основания, насколько я понимаю. Если бы она оставалась на катере, как обещала, все могло быть совсем иначе.

— Но разве вы сами уверены в этом?

— Она уверена. В этом-то все и дело. Она уверена, что все ее поступки освящены самим Богом. Уверена, что всегда права, что бы ни делала.

Он вздохнул:

— Должен признать, что нет ничего хуже, чем по-настоящему добрый человек, уверенный, что имеет лучший ответ на любой вопрос.

— Женщина-Кромвель!

Он откровенно озадачился моими словами.

— Я что-то не понимаю.

— Почитайте английскую историю, вот и поймете. Мне надо пройтись.

Он хитро улыбнулся:

— Думаю, что она сейчас одна, если не считать ту девушку племени хуна, которую она купила. А наша добрая сестра, я полагаю, ожидает появления еще одного ребенка.

— Когда она только угомонится? А что с Хэннахом?

— Он сказал, что будет в отеле.

Я надел летную куртку и пошел через аэродром по направлению к Ландро. Подойдя к отелю, я уже поставил ногу на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей на веранду, но вдруг задержался и прислушался.

Городок засыпал. Сквозь приоткрытое окно едва слышалась тихая музыка, которую передавали по радио, где-то раз-другой тявкнула собака. Но все-таки в этой ночи под звездами повсюду ощущалась жизнь. И здесь тоже.

Когда я поднялся по лестнице и открыл дверь, то увидел, что бар пуст, если не считать Хэннаха, который сидел у открытого окна, положив ноги на стол. Перед ним стояла бутылка виски и стакан.

— Так, значит, покойники все-таки встают, — ухмыльнулся он.

— А где все остальные?

Оказалось, что весь город гулял на свадьбе. Ввиду отсутствия священника гражданскую брачную церемонию проводил Фигуередо. Он имел на это право. Женился сын земельного агента, богатого человека. А это значило, что каждый, кто из себя хоть что-то представлял, отправился поздравить молодых.

Я зашел за стойку бара, взял стакан, подсел к Сэму за столик и налил себе виски из его бутылки.

— Ну, ты теперь удовлетворен? — спросил он. — После того, что там было? Теперь ты чувствуешь себя настоящим мужчиной?

— Вы тогда хорошо поработали на катере. Благодарю вас.

— Мне не надо наград, парень. У меня есть все, кроме разве что медали Конгресса. Эй, а ты знаешь, что такое медаль Конгресса, ты, английский выродок?

Я только теперь понял, как сильно он пьян, и ответил хмуро:

— Да, думаю, что знаю.

И тут он сказал странную вещь:

— Давно, еще на фронте, я знал одного парня, так похожего на тебя, Мэллори. Мы служили вместе в эскадрилье истребителей. Совсем неопытный мальчишка, только что из Гарварда. Сын миллионера. Денег — куры не клюют. Но парень как-то не принимал этого всерьез. Понимаешь, что я имею в виду?

— Думаю, что да.

— Черт побери, что тебе еще остается сказать. — Он снова налил себе виски. — Знаешь, как он прозвал меня? Черный Барон. А знаменитого аса фон Рихтхофена называли Красным Бароном.

— Надо думать, он очень высоко ценил вас.

Казалось, Сэм меня вовсе не слышал и продолжал говорить:

— Я всегда твердил ему: наблюдай за солнцем. Никогда не пересекай линию фронта на высоте ниже десяти тысяч футов и сразу же поворачивай домой, если увидишь самолет, потому что нельзя рисковать такой сладкой жизнью, как твоя.

— И он не послушался?

— Как-то увязался за одним самолетом и не заметил трех "Фокке-Вульфов", подстерегавших его со стороны солнца. Так и не знаю, как его сбили. — Он грустно покачал головой. — Дурачок! — Хэннах посмотрел на меня. — Но он был отличный летчик, смелый, совсем как ты, парень.

Сэм уронил голову на руки, а я встал и направился к двери. Когда открыл ее, он произнес, не поднимая головы:

— Будь благоразумен, парень! Она не для тебя. Мы просто созданы друг для друга, она и я.

Тихонько прикрыв дверь, я вышел.

Я подошел к домику. Сквозь щели в ставнях струился свет, в темноте похожий на золотые пальцы. Поднявшись по ступенькам террасы, немного подождал. Стояла тишина. Пошел дождь, и капли застучали по железной крыше. Мне вдруг показалось немного странным стоять здесь, вроде бы вне всяких событий, ожидая какого-то знака, которого могло и не быть вовсе, потому что весь мир словно перевернулся.

Я уже собрался уходить, как вспышка спички на крыльце вырвала из тьмы ее лицо. Там стоял старый плетеный стул, я совсем забыл о нем. Она зажгла сигарету и выбросила спичку в темноту.

— А почему это вы собираетесь уйти?

Надо было быстро найти отговорку или сказать правду. И я все же попытался:

— Не думаю, что здесь найдется что-нибудь для меня.

В темноте послышался скрип стула. Она встала. Сигарета тоже полетела в темноту, описав яркую дугу. Я не видел, что она движется ко мне, но внезапно ощутил ее совсем близко, ее запах гармонировал с благоуханием цветов в ночи. Она распахнула домашний халат и прижала мои руки к своей обнаженной груди.

— Ну и как, — спокойно произнесла она, — этого вам недостаточно?

Этого было недостаточно, но я не смог бы ей ничего объяснить и чувствовал, что и нет необходимости. Она повернулась, взяла меня за руку и повела в комнату.

Увы, все оказалось не так, как в тот, первый, раз. Отлично выполненный функциональный процесс, но не более того. А после всего она показалась мне какой-то недовольной, что немало удивило меня.

— Что не так? — требовательно спросил я. — В чем я виноват?

— Любовь, — с горечью произнесла она. — Почему каждый проклятый мужчина, которого я встречала, должен шептать мне это слово на ухо, когда лежит в постели. Вам, мужчинам, что, нужно какое-то извинение?

На это было нечего ответить, и я промолчал, встал и оделся. А она накинула халат, подошла к окну и закурила еще одну сигарету.

— Вы уже взрослая женщина. Неужели время не научило вас видеть разницу? — спросил я, подходя к ней сзади.

Мои руки скользнули по ее талии, и она спиной откинулась на меня. А потом вздохнула:

— Столько времени прошло. Я так давно ищу то, что мне нужно.

— И так ничего не попалось?

— Да, похоже, что так.

— Тогда что же вы делаете здесь, за тысячу миль от людей?

Она отпрянула от меня и повернулась:

— Тут совсем другое дело. Анна — все, что у меня есть. Все, что действительно дорого для меня.

А она все еще говорит о ней в настоящем времени.

Я крепко взял ее за руки:

— Слушайте меня, Джоанна. Вы должны смотреть в лицо фактам.

Она яростно вырвала руки:

— Не говорите так, никогда не говорите так. Даже слышать не хочу!

Мы стояли друг перед другом в темноте. Снаружи кто-то окликнул ее по имени, раздался грохот опрокидываемого на веранде стула. Когда я вышел в гостиную, дверь распахнулась настежь, и ввалился Хэннах. Он промок до костей, был пьян до омерзения, но все же как-то держался на ногах. Прислонившись спиной к стене, вдруг начал сползать вниз. Я быстро подхватил его.

Он приоткрыл глаза и по-дурацки ухмыльнулся:

— Будь я проклят, если это не самый настоящий восторг для мальчика! Ну как она, парень? А тебе все удалось? Когда у женщины такой большой опыт, как у нее, то нужно что-то особенное.

Я не испытал ярости, а просто отпустил его, и он снова начал скользить вниз по стене. Джоанна сказала:

— Уходите, Сэм!

А он все спускался медленно по стене, свесив набок голову. И тут я увидел Кристину, девушку из племени хуна, стоявшую в дверях другой спальни в шелковой ночной рубашке, которая была велика ей размера на два. На ее плоском индейском лице сверкали округлившиеся глаза, а кожа в свете лампы блестела как медь.

Джоанна потрогала Хэннаха носком ноги, а потом сложила руки и оперлась на косяк двери.

— Он подонок, ваш друг, но знает, о чем говорит. Я же всего лишь потаскушка, так или иначе.

— Хорошо, — не унимался я. — Но почему?

— О, все началось еще в Гренвилле. Так вообще принято в шоу-бизнесе. А как, по-вашему, я получила все, что у меня есть?

Она вытащила сигарету из моих губ и глубоко затянулась.

— И еще. — Джоанна спокойно взглянула на меня. — Должна признаться, что мне это нравится. Всегда нравилось.

Ее слова звучали очень искренне, Бог знает почему, но слишком искренне для меня.

— Можете оставить себе сигарету, — сказал я и вышел в темноту.

Немного отойдя, я остановился и оглянулся. Она стояла в дверях, и сквозь легкую ткань домашнего халата против света просвечивали очертания ее тела. Меня переполняла какая-то необъяснимая боль. Может, потому, что ничто никогда не случается как в первый раз?

Хэннах тихо окликнул ее, Джоанна повернулась и закрыла за собой дверь. Стоя здесь под дождем, я испытывал какое-то освобождение. Одно стало ясно — пришел конец всему.

Когда я вернулся в ангар, там меня ждали новости. По радио пришел приказ для Альберто немедленно эвакуировать пост в Санта-Елене и назавтра двинуться отсюда. На меня он не произвел никакого впечатления, мне было абсолютно все равно. Я не обратил внимания на встревоженные взгляды Менни, залез в свою подвесную койку и весь остаток ночи пялился на железную крышу ангара.

Однако в глубине души я все-таки понимал, что все мы стояли на краю каких-то чрезвычайных событий, что все шло не так, как надо, и меня переполняли дурные предчувствия.

На следующее утро в девять я отправился в почтовый рейс. Хэннах так и не появился на аэродроме. Я устал, очень устал, глаза щипало от недосыпа, впереди меня ждал тяжелый день. Не только рейс в Манаус, но и еще два полета по контракту вниз по реке.

Конечно, мне следовало бы лететь на "Хейли", но в связи с эвакуацией военных из Санта-Елены он мог потребоваться. Если только им удастся вытащить Хэннаха из ее постели.

Я отвез почту, дозаправился и снова вылетел с запасными частями, которые срочно понадобились одной горной компании в ста пятидесяти милях вниз по реке. Туда со мной отправился португальский инженер. Он явно не верил в надежность моего "Бристоля", но я доставил его в целости и сохранности и взял на борт образцы руд для лабораторных исследований в Манаусе.

Мой второй полет не требовал особого напряжения. Я отвез медицинские препараты в миссию иезуитов, расположенную в семидесяти пяти милях от города, и тут же вернулся обратно, к большому разочарованию священника, руководителя миссии, датчанина по имени Херцог, который надеялся сыграть со мной в шахматы и немного поболтать.

В итоге получился тяжелый день. Только в шесть вечера я снова приземлился в Манаусе. Меня ждали два механика, и мы все вместе закатили "Бристоль" под крышу ангара.

"Хевиланд Рапид", хороший и очень надежный, как мне говорили, самолет, я заметил еще днем. Теперь он стоял в дальнем конце ангара. Под окном кабины красовалась аккуратно выведенная надпись "Johnson Air Transport" — "Воздушные перевозки Джонсона".

Один из механиков, как и в тот раз, подбросил меня до города на своем стареньком автомобиле. Я задремал в кабине, что само по себе вовсе неудивительно, если вспомнить, что мне так и не пришлось поспать прошлой ночью, и меня пришлось будить, когда мы подъехали к отелю "Палас".

Чтобы восстановиться, мне нужно было часов двенадцать поваляться в постели. И очень хотелось выпить. Я потоптался в нерешительности около пустого стула регистратора, соображая, что делать. Потребность в большом бокале бренди пересилила, и я направился в бар. Если бы поступил иначе, все могло бы пойти совсем по-другому, но в нашей жизни так многое зависит от таких вот случайных поворотов.

В баре на крайнем стуле у стойки сидел усталый мужчина небольшого роста и на дне перевернутого стакана строил башенку из зубочисток. Бармена, как обычно, на месте не оказалось. Я бросил сумку на пол, зашел за стойку бара и отыскал бутылку "Курвуазье".

Посетитель следил за мной левым глазом, не отрываясь от своего занятия. Его лицо, покрытое паутиной шрамов, оставалось бесстрастным, и, когда он заговорил со мной, казалось, его губы совершенно не двигались.

— Джек Джонсон, — отрекомендовался он с гнусавым австралийским выговором. — Что-то у меня не очень хорошо получается, выходит, я не такой мастер в этом деле, как те черные ребята.

Я приподнял бутылку, и он одобрительно кивнул. Я прихватил второй стакан.

— Так это ваш "Рапид" там, на летном поле?

— Мой, приятель, "Воздушные перевозки Джонсона". Хорошо звучит, а?

— Звучит просто великолепно, — согласился я и протянул ему руку. — Нейл Мэллори.

— Ну, а я уже представился. Тот "Рапид" и есть воздушные перевозки Джонсона. — Он вдруг нахмурился. — Мэллори? Скажите, так вы и есть тот тип, который летает на том старом "Бристоле" у Черного Барона?

— Какого барона? — переспросил я.

— Сэм Хэннах и есть Черный Барон. Так его все называли на фронте во время войны. Я тоже служил там в Королевских Канадских военно-воздушных силах.

— И вы хорошо его знали?

— Да черт побери, кто не знал Черного Барона? Он первоклассный пилот. Лучший из всех, что там летали.

Значит, все, что он рассказывал, правда, а я-то, грешным делом, кое-что принимал за бахвальство.

— Но все это случилось, как говорится, в другое время и в другой стране, — продолжал Джонсон. — С тех пор бедный старина Сэм скользил по наклонной плоскости. Слава Богу, ему улыбнулась удача. Вы просто спасли его дело. Надеюсь, он хотя бы прилично вам платит?

— Все обстоит как раз наоборот, — ответил я. — Если бы он не взял меня к себе, я кончил бы в рабочей бригаде. Он уже нанял пилота, когда я появился.

Было очень трудно судить о чем-либо по его лицу. Я не мог догадаться, что происходит за этой маской. Да еще его грубый австралийский выговор. Другими словами, он никак не выдал своих чувств, и по сей день я так и не знаю, произошло ли все случайно или по заранее задуманному плану.

— Какой еще другой пилот? О чем это вы говорите? — воскликнул он.

— Какой-то португалец, кажется. Не знаю его имени. Он будто бы работал в горной компании в Венесуэле, которая прогорела.

— Впервые слышу, а ведь пилоты на Амазонке ценятся на вес золота, особенно сейчас, когда идет испанская война и столько неприятностей в Европе. Вы свалились на несчастного старину Сэма как манна небесная после всех его неудач. Но, конечно, он все скрывал. Оставалась неделя до получения второго самолета, и Чарли Уилсон уже готовился лететь сюда из Белема, чтобы заключить правительственный контракт.

— Чарли Уилсон? — переспросил я.

— А вы никогда не виделись с Чарли? — Он налил себе еще бренди. — Хороший парень, канадец, работает по нижнему течению реки с тремя "Рапидами". Готов продать свою сестру, если понадобится. Верите, я всегда думал, что Сэм что-нибудь выкинет. Разве мог он позволить, чтобы двадцать тысяч долларов ускользнули сквозь пальцы с такой легкостью.

Во мне просто все перевернулось, я начал находить объяснение некоторым странностям, которые никогда не всплыли бы на поверхность, если бы не эта случайная встреча.

— Двадцать тысяч долларов? — осторожно спросил я.

— Да, его премия.

— Я не представлял, что так много.

— Я знал и даже пытался получить этот контракт, а потом мой партнер уехал на запад с нашим вторым самолетом. С тех пор я остался один и на свой страх и риск работаю в среднем течении реки, базируясь в Колоне и делая рейсы до четырехсот миль. В Манаусе бываю совсем редко.

Он продолжал что-то говорить, но я уже не слушал его, думая совсем о другом, потом встал, подобрал свою парусиновую сумку и двинулся к двери.

— Еще увидимся, приятель, — крикнул мне вслед Джонсон.

Мне хотелось ответить ему, но я не смог, потому что пытался вспомнить события той первой ночи по минутам: мою встречу с Хэннахом, происшествие в "Лодочке", Марию Анджелос и разыгравшуюся потом трагикомедию.

Я понял, что со мной случилось то, что Хэннах обозначил бы своей любимой фразой — меня провели.

Очень странно организм человека реагирует на обстоятельства. Я совсем забыл о сне. Больше всего мне хотелось получить ответы на возникшие вопросы, а задать их я мог только там, где все началось.

Прежде всего я принял холодную ванну, чтобы взбодриться и привести в порядок свои мыслительные способности. Потом надел помявшийся в сумке легкий костюм, сунул в один карман пистолет 45-го калибра, а в другой — пригоршню патронов и вышел.

До "Лодочки", я добрался в восемь вечера, по здешним понятиям рано, и поэтому ничего не произошло. Мне не терпелось найти одну персону, ту самую девушку, подругу Хэннаха, Лолу, которая танцевала тогда в красном атласном платье. Но она еще не появлялась. Как сказал мне бармен, она придет никак не раньше половины десятого.

Я уже смирился с тем, что мне предстоит терпеливо ждать. За весь день я съел только один сандвич, поэтому прошел в кабинет, заказал обед и бутылку "Поули" за счет Хэннаха, что доставило мне особое удовлетворение.

Я уже заканчивал обед и пил кофе, когда раздвижная дверь позади меня открылась и снова закрылась, чьи-то пальцы слегка взъерошили мне волосы, и я увидел Лолу.

Она выглядела неожиданно респектабельно в хорошо сшитой черной юбке и наглухо застегнутой белой хлопчатобумажной блузке.

— Томас сказал, что вы спрашивали меня. — Она подвинула ко мне бокал. — Какая-нибудь особенная причина?

Я налил ей вина.

— Мне хочется немного развлечься, только и всего. Я здесь на всю ночь.

— А Сэм?

— А что Сэм?

— Он что, все с той женщиной, которая была здесь тогда ночью? С американкой?

— О, она, похоже, постоянно обосновалась в Ландро, — ответил я.

Ножка бокала хрустнула в ее руке.

— Ну и черт с ним, — с горечью сказала она.

— Я понимаю твои чувства. Я тоже его люблю.

Она внезапно нахмурилась:

— Что вы имеете в виду?

Я постучал по столу, подзывая официанта.

— Ну ладно, перейдем к делу. Мария Анджелос. Ты помнишь ее? Ту самую, которая скрылась. Я хочу знать, вы с Хэннахом когда-нибудь видели ее раньше?

Появился официант со второй бутылкой. Лола настороженно спросила:

— А если и так, то почему я должна вам что-то говорить?

— Чтобы отомстить ему. Гораздо проще для тебя, чем воткнуть ему нож в спину. Грязное дело. Да и пахнет по меньшей мере десятью годами.

Она громко рассмеялась, расплескивая вино по столу:

— А знаете, вы мне нравитесь, англичанин. Даже очень.

Лола перегнулась через стол и поцеловала меня затяжным поцелуем, приоткрыв губы и немного высунув язык, а потом снова откинулась назад. Ее улыбка постепенно угасала, и на лице появилось задумчивое выражение. Похоже, она приняла какое-то решение и потрепала меня по щеке.

— Предлагаю сделку. Вы даете мне то, что я хочу, а я говорю вам то, что вам нужно. Идет?

— Отлично, — автоматически ответил я.

— Хорошо. Я живу здесь недалеко, на набережной.

Она вышла, а я последовал за ней, удивляясь самому себе и не понимая, какого черта мне нужно.

Ее комната неожиданно оказалась чистенькой, с балконом, выходившим на реку. На стене над мерцающим пламенем свечки висел образ Святой Девы с младенцем. Лола повела себя немного неожиданно. Она оставила меня на балконе с выпивкой и исчезла на добрых пятнадцать минут. Вернулась она в простом халатике голубого шелка, без макияжа, с волосами, связанными сзади.

Я поставил стакан. Она немного подождала, глядя на меня, а потом скинула халат и бросила его на кровать. Редкие женщины выглядят лучше обнаженными. А Лола имела такое тело, за которое можно только благодарить Бога.

Она так и стояла, положив руки на бедра, потом спокойно спросила:

— Ну что, я красива, сеньор Мэллори?

— Едва ли найдутся мужчины, которые не согласились бы с этим.

— Но я же потаскушка. Может быть, красивая, но все же потаскушка. Доступная каждому, кто даст хорошую цену.

Я подумал о Джоанне Мартин. Она никогда не требовала наличные на бочку — единственное различие между ними.

— И как я устала от всего этого, — призналась она. — Хоть раз побыть с мужчиной, который откровенен со мной и с которым я тоже откровенна. Который не просто использует меня. Вы понимаете?

— Думаю, что да, — ответил я.

Она задула свечу.

Было уже поздно, когда я проснулся; судя по светящемуся циферблату моих часов — где-то в третьем часу. Я лежал один, но когда повернул голову, увидел огонек сигареты на балконе.

Я начал одеваться. Она тихо спросила:

— Вы уходите?

— Должен идти. У меня же есть дела, или ты забыла?

Последовало короткое молчание, а потом, когда я натянул сапоги, она сказала:

— Там напротив последнего пирса, на другом конце набережной, есть улица. Дом на углу, с фигурой льва, вырезанной над дверью. Вам нужна квартира во втором пролете лестницы.

Я надел пиджак.

— И что же я найду там?

— Не хочу портить вам сюрприз.

Я пошел к двери, не зная, что сказать ей в ответ. Она спросила:

— Вы вернетесь?

— Не думаю, скорее нет.

— По крайней мере откровенно. — В ее словах сквозила горечь, а потом она рассмеялась, совсем как та прежняя Лола, впервые с того момента, как мы ушли из "Лодочки": — И все-таки, сеньор Мэллори, я не совсем уверена, что получила именно то, чего хотела. Вам не кажется это забавным?

Я не нашел ничего забавного в сложившихся обстоятельствах и посчитал лучшим как можно скорее уйти.

Дом со львом над дверью, громоздкий, в стиле барокко, оставшийся от прошлого века, построенный, наверное, для какого-то богатого торговца, а теперь заселенный многочисленными жильцами, я отыскал довольно легко. Парадная дверь сразу подалась, и я вошел в большой мрачный холл, освещенный керосиновой лампой. Где-то в верхних комнатах шла вечеринка, и я услышал обрывки голосов и музыку, когда кто-то открыл и снова закрыл дверь.

В наступившей тишине я стал подниматься по ступеням. Первая лестничная площадка также освещалась керосиновой лампой, но следующий пролет тонул во тьме.

Держась за стены, стараясь не производить шума, я осторожно поднимался, а крысы и ящерицы врассыпную бросались от меня. На площадке зажег спичку и поднял ее над головой. На двери не значилось ни номера, ни фамилии, и висевшую тут же лампу никто не зажег.

Спичка догорела, огонек лизнул мне пальцы, и я отбросил ее. Потрогал дверную ручку. Дверь оказалась запертой, и я осторожно постучал.

Некоторое время спустя под дверью появилась полоска света, потом послышалось движение и голоса, сначала мужской, а потом женский. Кто-то прошаркал к двери, и я снова постучал.

— Кто там? — тревожно спросил женский голос.

— Меня прислала Лола, — ответил я по-португальски.

Дверь начала открываться, а я отступил назад в тень.

Она сказала:

— Видите ли, у меня сейчас есть кое-кто. Не могли бы вы зайти немного позже?

Я не ответил. Дверь приоткрылась пошире, и оттуда выглянула Мария Анджелос:

— Эй, где вы там, мужчина?

Я схватил ее за горло и сдавил его так, что она замолчала, втолкнул ее в комнату и быстро закрыл за собой дверь. Мужчина в кровати закричал в тревоге. Это была просто гора мяса, я такого никогда не видел. Громадное трясущееся брюхо, он, видно, умирал от страха, и только.

Я вытащил пистолет и помахал им перед его носом:

— Держи рот закрытым и останешься цел!

Потом я повернулся к Марии:

— А я-то думал, что ты могла бы достать себе кого-нибудь получше.

Теперь она чуть успокоилась, поплотнее запахнула старенький пеньюар и, сложив на груди руки, стала даже немного заносчивой.

— Что вам надо?

— Правду — и все. Честно ответишь на мой вопрос, и я не обращусь в полицию.

— Полицию? — Она рассмеялась мне в лицо, а потом пожала плечами. — Пожалуйста, сеньор Мэллори, зовите полицию!

— Нашу с тобой встречу той ночью подстроил Хэннах, верно?

— Я жила в верховьях реки и только недавно перебралась в город. Никто не знал меня, кроме Лолы. Мы с ней двоюродные сестры.

— Что он тебе сказал?

— Он велел мне взять из бумажника деньги, сколько есть, а все остальное выбросить.

По той поспешности, с какой она сообщила мне это, я понял, что Мария не сделала так, как ей велели. Она была не так уж проста. И я спросил:

— Мои вещи у тебя? Мой бумажник и паспорт.

Она вздохнула, с нетерпеливым видом повернулась к шкафчику, выдвинула ящик и достала мой бумажник. Там лежал паспорт, еще несколько бумажек и фотография моих родителей. Я убрал бумажник в нагрудный карман.

Она вдруг спросила:

— Ваши родители, сеньор?

Я кивнул.

— Они выглядят как добрые люди. Ведь вы не обратитесь в полицию?

Я отрицательно покачал головой и сунул пистолет обратно в карман:

— Ты только испытаешь там черт знает какое унижение.

— Да, мир жесток, сеньор.

— Зачем же тебе еще раз в этом убеждаться?

Я вышел и спустился по лестнице. На набережной было все тихо, я прошел по пирсу до конца, сел на перила и закурил, на меня снизошло какое-то удивительное спокойствие, и возникло ощущение, будто я все знал заранее и даже опасался этого. Но теперь все ясно. Наступил час расплаты.

Я поднялся и пошел по пирсу, глухие звуки моих шагов по деревянному настилу эхом отдавались в ночи.

Глава 11

Карты — на стол

По контракту мне предстояло в девять утра обязательно отвезти почту. Рейс не из приятных. Шестьдесят миль вниз по реке и потом еще пятьдесят вдоль маленького притока на запад, к торговому посту.

Я решил сократить расстояние до шестидесяти пяти миль и полететь кратчайшим путем над дикими джунглями. Затея, конечно, сумасшедшая, я сам напрашивался на неприятности, но зато я обернусь за пару часов. Потом короткая остановка в Манаусе, и к полудню я вылечу в Ландро. Однако, когда я вернулся в Манаус, вдалеке, за горизонтом уже эхом отдавались раскаты грома, словно бой далеких барабанов. Природа встала на моем пути.

Как только я приземлился, хлынул ливень, настоящий водопад, который сразу же сузил мой мир до маленького замкнутого пространства. Я подрулил к ангару, оттуда выбежали механики в своих резиновых пончо и помогли мне закатить машину.

Почта уже ждала меня, они довольно быстро дозаправили самолет, но мне ничего не оставалось делать, как стоять у края навеса, курить одну сигарету за другой и смотреть на ливень, самый сильный после окончания сезона дождей.

Как ни странно, моя встреча с Марией Анджелос помогла мне обрести покой и уверенность в себе. Все утро я контролировал свои действия, но теперь мне так не терпелось попасть в Ландро, что я, кажется, ощущал это желание на вкус. Мне так хотелось увидеть лицо Хэннаха, когда я достану свой бумажник и паспорт и предъявлю ему доказательства его предательства. Он и с самого начала мне не очень-то нравился, а теперь я просто ненавидел его больше всего на свете, и это чувство даже вытеснило мысли о Джоанне Мартин.

Оглядываясь назад, я понял, что он все время обдуманно использовал меня, и от гнева у меня даже перехватило дыхание. Чувство презрения не давало мне покоя.

Судя по сообщениям радио, погодные условия в Ландро были ничуть не лучше, и мне ничего не оставалось делать, как попросить у механика его старый автомобиль и поехать в город перекусить в рыбном ресторанчике на набережной.

А потом, сидя в баре за вторым большим бокалом бренди, я печально взглянул на себя в зеркало и поразился видом странного человека, глядевшего на меня оттуда.

Небольшой в размерах, как говаривала моя бабушка, с длинными руками и крупными кулаками, твердый, жесткий, уверенный в себе молодой человек. Или мне только хотелось казаться таким? Кожаная летная куртка, расстегнутая так, чтобы был виден пистолет 45-го калибра в наплечной кобуре. Настоящий искатель приключений, если бы только не усталое лицо.

И вот таким я хотел себе казаться? Это все, ради чего я покинул дом? Я смотрел сквозь завесу дождя на пароход с гребным колесом на корме, который готовился отплыть к побережью. Теперь я могу уехать и бросить все. Для проезда на пароходе до Белема использовать знаменитую кредитную систему Хэннаха. Паспорт у меня снова есть. Рейс до Европы отработаю — что-нибудь подвернется.

Но я тут же отбросил подобные идеи. Я должен все довести до конца. И я был участником этого дела. Уехать сейчас означало бы оставить неоконченной всю историю, это напоминало бы роман без последних страниц и преследовало бы меня потом всю мою жизнь. Я должен сам разоблачить Хэннаха, другого пути нет.

Когда я вернулся на аэродром, дождь лил стеной. Он не прекратился и после полудня. Поверхность летного поля покрылась толстым слоем вязкой грязи, и с каждой минутой картина все ухудшалась без всякой надежды на улучшение. Еще немного, и мне пришлось бы взлетать словно со вспаханного поля.

Через полчаса стало ясно, что если я не полечу сейчас, то не полечу совсем, а может, и сейчас уже слишком поздно. Я заявил механикам, что надо лететь немедленно или никогда, и попросил их готовить машину к полету.

Запустив мотор еще под навесом и дав ему хорошенько прогреться, что было очень важно в таких обстоятельствах, я вырулил на открытое место. Дождь лил с прежней силой. Судя по всему, мне предстоял очень трудный, полет.

Длина взлетной полосы пять сотен ярдов. Обычно "Бристолю" хватало и двухсот, чтобы подняться, но только не сегодня. Хвост машины швыряло из стороны в сторону, на колеса налипала вязкая грязь и фонтанами разлеталась из-под них.

На первых двух сотнях ярдов мне даже не удалось приподнять хвост, на двухстах пятидесяти показалось, что я понапрасну теряю время и лучше заглушить мотор, пока еще есть место впереди, и вернуться в ангар. И вдруг, на третьей сотне ярдов, по какой-то необъяснимой причине хвост поднялся. Я осторожно взял рукоятку управления на себя и поднялся в серую пелену дождя.

Полет занял у меня два часа, но все же я прилетел. Два часа сущего ада, потому что дождь и туман, поднимавшийся от нагретой земли, полностью затянули джунгли и реку серым одеялом, создав для меня такие ужасные условия полета, с какими я еще никогда не сталкивался.

Чтобы не сбиться с курса и хоть иногда видеть реку, мне приходилось лететь большую часть пути на высоте всего пятидесяти футов, что требовало большого искусства пилотирования и не оставляло места даже для малейшей ошибки. К тому же отсыревшая от дождя рация не работала, что создавало осложнения на последней стадии полета, потому что в Ландро творилось то же, что и в Манаусе.

Но делать было нечего. Я промок до нитки, страшно замерз и очень страдал от судорог обеих ног. Когда вышел на посадочную полосу, то увидел Менни, выбегавшего из ангара. Все выглядело здесь как прежде. Развернувшись над верхушками деревьев, я начал спуск, вовсю работая руками и ногами. Мой "Бристоль" один раз подскочил, ударившись о землю, а потом начал скользить вперед, как бы на гребне коричневой грязевой волны.

Я выключил мотор, и меня охватила изумительная тишина. Я сидел заляпанный грязью с головы до ног, и шум мотора все еще гудел в моей голове.

Через несколько секунд подбежал Менни. Он забрался на нижнее левое крыло и заглянул в кабину с выражением благоговейного страха на лице.

— Да вы с ума сошли! — заорал он. — Зачем вы прилетели?

— Что-то вроде жестокой справедливости, Менни, разве не так Барон называл это?

Ничего не понимая, он смотрел на меня, а я занес ногу через борт кабины.

— Месть, Менни, месть.

Но сейчас я уже не владел собой, что вполне объяснимо. Я тихонько рассмеялся, соскользнул по крылу и растянулся в грязи.

Я сидел в ангаре, завернутый в пару одеял, со стаканом виски в руке, и смотрел, как он готовит кофе на спиртовке.

— А где Хэннах?

— В отеле, насколько я знаю. По радио Фигуередо сообщил, что не вернется раньше утра из-за погоды.

— Где он?

— Недалеко, всего в пятнадцати милях вверх по реке. Там неприятности в одной деревне.

Я допил виски, и он передал мне кружку кофе.

— Что такое, Нейл? — тревожно спросил он. — Что случилось?

Я ответил ему вопросом:

— А скажите мне, какую премию получит Хэннах по контракту? Сколько?

— Пять тысяч долларов.

Когда он говорил это, у него в глазах читалась какая-то настороженность, и я догадывался почему.

Я отрицательно покачал головой:

— Двадцать, Менни.

Наступило короткое молчание, а потом он в недоумении произнес:

— Нет, невозможно.

— Все возможно в этом лучшем из миров, разве не так говорят? Даже чудеса.

Я вытащил бумажник с паспортом и бросил его на стол.

— Мне удалось разыскать ее, Менни, ту самую девку, которая обобрала меня в "Лодочке", и сделала это по поручению Хэннаха, который хотел сломать меня и поставить в крайне затруднительное положение. Португальский пилот — миф. Если бы я не подвернулся ему под руку, ему бы несдобровать.

Он вздохнул так, словно ветер прошел по ветвям деревьев тихим вечером, и тяжело опустился на стул напротив меня, глядя на бумажник и паспорт.

Немного погодя спросил:

— Ну, и что вы теперь собираетесь делать?

— Сам не знаю. Вот допью кофе и пойду с ним повидаться. Интересно посмотреть на его реакцию.

— Отлично, — кивнул Менни. — Пусть он не прав. Он не имел права обращаться с вами таким образом. Но, Нейл, это его последний шанс. Он — отчаявшийся человек, который стоит у последней грани. Ему нет прощения, но все же его поведение можно понять.

— Понять? — Почти задыхаясь от злости, я поднялся, позволив одеялам соскользнуть на пол. — Нет, Менни, клянусь, я увижу в аду того выродка, который все это проделал со мной.

Я забрал бумажник и паспорт, повернулся и пошел под дождем.

У меня не было ни малейшего представления о том, что сделаю, когда увижу его. По пути вспоминал все, что происходило тогда, буквально по минутам. Если учесть, что я практически не спал две ночи подряд, то можно догадаться, что все события текли передо мной в замедленном темпе.

Проходя мимо домика, я увидел Кристину, которая стояла на крыльце и внимательно смотрела на меня. Мне пришло в голову, что вот-вот появится Джоанна или святая сестра, но ничего не произошло.

Я продолжал упрямо идти вперед. Вид у меня был весьма экзотический. Насквозь промокший, с головы до ног в грязи, я, наверное, напоминал индейца хуна на тропе войны. Когда проходил мимо, люди, сидевшие на верандах, прекращали разговор, а несколько оборванных детей выскочили под дождь и шли за мной, что-то возбужденно тараторя.

Из отеля доносилась знакомая песня. Ее часто пели старые летчики, собравшись вокруг разбитого пианино в те времена, когда я по субботам и воскресеньям учился на курсах пилотов вспомогательной авиации Королевских военно-воздушных сил.

Провалиться мне, если я мог вспомнить название знакомой мелодии, и это было еще одним доказательством того, как я устал. Уже у лестницы, ведущей на веранду отеля, сквозь дождь ясно услышал свое имя, обернулся и увидел спешившего ко мне Менни.

— Подождите меня, Нейл! — закричал он, но я проигнорировал его, поднялся на веранду, кивнул Авиле и еще паре сидевших здесь его бездельников и вошел в салон.

Джоанна Мартин и сестра Мария Тереза за столом у окна пили кофе. В баре распоряжалась жена Фигуередо. Хэннах сидел в дальнем углу и распевал во все горло:

Так поднимем же бокалы, — Мир лжецов нас не поймет:

Пьем за тех, кто прожил мало, И за тех, кто вслед уйдет.

Он, как говорят ирландцы, уже принял немного, но вовсе не был пьян. На удивление, у него оказался неплохой голос. Когда замерли последние ноты песни, обе женщины зааплодировали, сестра Мария Тереза — с энтузиазмом, а Джоанна Мартин с долей снисходительности. Джоанна первой увидела меня, и глаза ее расширились.

Дверь за мной распахнулась, вошел Менни. Он задыхался, лицо у него стало серым, а к груди он прижимал ружье.

— Эй, — помахал ему Хэннах, — у вас такой вид, будто за вами черти гнались. Что случилось?

Менни схватил меня за руку:

— Спокойно, Нейл!

Я вырвал руку и медленно пересек комнату. Улыбка не сошла с лица Хэннаха, она просто застыла, неподвижная, как смертная маска. Подойдя поближе, я вытащил бумажник, паспорт и бросил перед ним на стол:

— Прошлой ночью я навестил вашу старую подругу, Сэм.

Он взял бумажник и рассмотрел его.

— Если он на самом деле твой, то я определенно рад, что ты заполучил его назад, но пока что плохо понимаю, о чем ты?

— Тогда скажите мне только одно, — потребовал я. — Премия. Вместо пяти тысяч надо читать двадцать, я прав?

Джоанна Мартин вышла вперед и вмешалась в разговор:

— Что все это значит?

Я отодвинул ее в сторону, что ей очень не понравилось, и в голубых глазах вспыхнул гнев, а улыбка сползла с лица. Я принял простое решение: убрал паспорт и бумажник в карман и заявил:

— Завтра утром я отвезу почту в Манаус, как всегда. А потом вам придется обойтись без меня. Я оставлю "Бристоль" там.

Я не успел уйти, он схватил меня за руку и рывком повернул к себе:

— Нет, ты этого не сделаешь. У нас контракт.

— Я знаю: подписанный, скрепленный печатью, утвержденный. Можете сходить с ним в сортир.

Я подумал, что только сейчас он понял, в какое затруднительное положение попадает. Он произнес охрипшим голосом:

— Но я должен держать в воздухе два самолета, парень, ты же знаешь. Если машина не взлетит, эти подонки в Белеме немедленно наложат на меня штраф. И я потеряю премию. Потеряю все. Я по уши в долгах. Они заберут у меня даже "Хейли"!

— Ну и отлично, — сказал я. — Они заставят вас остаться здесь навсегда. Надеюсь, что вы никогда не выберетесь из этой вонючей дыры.

Он ударил меня в скулу. Это был хороший, сильный удар, который опрокинул меня на бар, и на пол со звоном посыпались стаканы.

Я не любил и не умел драться. Идея пойти на ринг, показать всем, что ты мужчина, и дать более искусному боксеру превратить твое лицо в кровавое месиво никогда не привлекала меня. Но жизнь, которую я вел последние два года, заставила меня освоить пару трюков.

Сильно ткнув его левой ногой под коленку так, что он вскрикнул и согнулся, я резко ударил его коленом в опущенное лицо.

Он с треском завалился назад на тростниковый стол. Обе женщины закричали, кругом тоже раздались крики, но для меня это уже ничего не значило, потому что в глазах стояла кровавая завеса жажды мести.

Когда он начал подниматься, я прыгнул на него, решив, что проучил его недостаточно. Но я совсем забыл о его колоссальной физической силе. Удар кулаком под ребра почти лишил меня дыхания, а после второй зуботычины я схватил его за горло.

Мы катались по полу и грызлись как бешеные собаки. Оглушительный звук выстрела немедленно заставил нас отпустить друг друга.

Над нами стоял очень бледный Менни, сжимая в руках ружье.

— Хватит с вас, — произнес он резко. — Довольно глупостей.

В наступившей тишине я заметил, что Авила и его друзья заглядывают сюда с террасы, увидел мучительное страдание на лице сестры Марии Терезы. А Джоанна Мартин внимательно и как-то настороженно посмотрела сначала на Хэннаха, а потом уж на меня.

Мы оба поднялись на ноги.

— Прекрасно, поступайте, как хотите, Менни, но завтра утром меня здесь не будет!

— Но у нас же контракт! — Это был крик агонии. Хэннах покачнулся и схватился за стол.

Кровь хлестала у него из носа, который, как мне потом стало известно, я ему сломал. Я указал большим пальцем через плечо на ружье:

— У меня есть такое же, Сэм, помните? Попытайтесь задержать меня утром, и я попробую его на вас.

Я повернулся, чтобы уйти, и никто не помешал мне.

Уже темнело, когда я возвратился в наш ангар, зажег лампу и налил себе виски. Как только я опустил голову на руки и закрыл глаза, передо мной во тьме засверкали огни фейерверка. Я ощущал боль в ногах, боль в лице. Мне ничего не хотелось, только выспаться.

Я присел и вдруг заметил Джоанну Мартин, которая стояла у края ангара и смотрела на меня. Так мы и смотрели некоторое время друг на друга, не произнося ни слова. Наконец я спросил:

— Вас он прислал?

— Если вы сделаете то, что обещали, ему конец.

— Именно этого он и заслуживает.

Она внезапно вспыхнула гневом:

— Да кто вы такой, черт возьми, вы что, считаете себя Богом всемогущим? Вы что, никогда в жизни не делали ошибок? Он был в отчаянии. И сожалеет о том, что сделал.

— Вы пришли меня уговаривать? Не уговорили, а что теперь собираетесь делать? Снова затащить меня в кровать?

Она повернулась и вышла. А я сидел, смотрел в темноту и слушал шум дождя, пока из тьмы не появился Менни.

— И вы тоже? — криво усмехнулся я. — Собираетесь рассказать мне древнюю хасидскую притчу о каком-нибудь святом старом ребе, который подставляет другую щеку и с благодарностью улыбается, когда ему плюют в рожу?

Я не знал, пришел ли он с намерением уговорить меня подумать еще раз. Если так, то слова, которые я только что произнес, заставят его подумать дважды. Но он просто пожал плечами:

— Мне кажется, вы не правы, Нейл, слишком уж вы упиваетесь своими обидами.

Он повернулся и пошел вслед за Джоанной Мартин.

Но все это не заставило меня изменить решение, я ничего не хотел слышать. Я просто был вне себя, и теперь ничто на земле не смогло бы меня остановить. Надо положить всему конец.

Я переоделся в сухую одежду, забрался в свою подвесную койку, натянул на плечи одеяло и почти немедленно заснул.

Я не знал, когда кончился дождь, но, проснувшись около восьми, увидел прекрасное утро и понял, что проспал добрых двенадцать часов. Во всем теле разливалась боль, ноги свело — обычные недомогания всех пилотов. Взявшись руками за ноги, я сел. Лицо тоже саднило. Я посмотрел в зеркало, которое Менни укрепил на стойке, поддерживавшей крышу, и увидел там распухшие щеки, потерявшие свой естественный цвет от кровоподтеков.

Позади меня послышался шорох. Менни, с лицом, перемазанным маслом, в плаще, вытирал руки ветошью. "Бристоль" стоял на взлетной полосе.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

— Ужасно. У нас есть кофе?

— Готовый, на печке. Надо только подогреть.

Я разжег печку.

— А вы чем заняты?

— Своей работой, — холодно ответил он. — У вас же почтовый рейс утром, не так ли?

— Правильно, — не спеша ответил я.

Он кивнул в сторону "Бристоля":

— Вон он стоит. Готов и ждет вас.

И он отошел. А я налил себе кружку кофе и начал готовиться к отлету. Я только закончил укладывать свою сумку, как появился Хэннах в кожаных сапогах, бриджах и в старой рубашке цвета хаки, с неизменным белым шарфом, повязанным вокруг шеи. В левой руке он нес мешок с почтой.

Выглядел Сэм ужасно, все лицо в синяках, нос явно потерял свои обычные очертания, и в глазах — никаких чувств.

Он спокойно спросил:

— Ты все еще настаиваешь на своем?

— А как вы думали?

— О'кей. Делай, как знаешь, — холодно кивнул он.

И прошел к "Бристолю", поднялся туда и сунул мешок в кабину наблюдателя. Я медленно шел за ним, держа сумку в одной руке, а другой застегивая "молнию" на летной куртке.

Менни остался в ангаре, что мне пришлось не очень-то по душе, но если ему так нравится, то и черт с ним. Как-то сразу меня охватило непреодолимое желание скорее убраться отсюда. Хватит с меня этого Ландро и вообще Бразилии.

Я поставил ногу на левое нижнее крыло и залез в кабину. Хэннах терпеливо ждал, пока я застегну летный шлем и выполню все проверки. Он взялся за пропеллер, я включил пусковое магнето и дал ему сигнал. Но тут он сделал совсем уж неожиданную вещь (или мне так показалось?) — улыбнулся и крикнул:

— Счастливого приземления, парень!

Потом провернул пропеллер.

Мотор заработал. Я подавил неожиданно возникшее желание выключить его, быстро развернулся на ветер и, пока не изменил своего решения, взлетел. Разворачиваясь над деревьями, увидел, как правительственный катер подходил к причалу. На его корме стоял Фигуередо. Он снял шляпу и помахал мне, я тоже махнул рукой в ответ, бросил прощальный взгляд на Ландро и повернул на юг.

Я летел с хорошей скоростью и добрался до Манауса за час и сорок минут. Подлетая, увидел пару автомобилей, припаркованных у башни руководства полетами. Респектабельный черный "мерседес" и "олдсмобил". Когда я начал подруливать к ангару, они тронулись с места и направились ко мне. Я остановился, они сделали то же самое.

Полисмен в форме обежал "мерседес" сзади и открыл заднюю дверцу для комманданте, который приветственно взмахнул рукой и пожелал мне доброго утра. Еще три полисмена, вооруженные до зубов, выскочили из "олдсмобила". Это Хэннах и тот наш проклятый контракт.Так вот почему он так приветливо провожал меня!

Я спрыгнул на землю и пожал руку, которую дружески протянул мне комманданте.

— Что случилось? У меня не тот ранг, чтобы встречать с почетным караулом.

За черными очками мне не удалось разглядеть выражение его глаз.

— Есть небольшое дельце. Я не задержу вас надолго, мой друг. Скажите, вам известно, что у сеньора Фигуередо на его рабочем месте есть сейф?

Я сразу почувствовал подвох и сказал:

— Это известно каждому в Ландро. Он у него под стойкой бара.

— А ключ? Похоже, что сеньор Фигуередо, к сожалению, часто бывает очень рассеян.

— И это тоже известно всем в Ландро. Он вешает его за баром. Но в чем же все-таки дело?

— Полчаса назад я получил радиограмму от сеньора Фигуередо, в которой сообщается, что утром, когда он открыл сейф, чтобы проверить его содержимое после своего отсутствия, то обнаружил, что оттуда исчезла партия необработанных алмазов.

Я глубоко вздохнул.

— Но позвольте. Их мог взять любой из по меньшей мере пятидесяти человек. Почему подозрение падает на меня?

Вместо ответа он коротко кивнул, трое полисменов окружили меня, а четвертый залез в кабину наблюдателя и вытащил оттуда почтовый мешок и мою сумку. Комманданте сразу же их начал обыскивать. Полисмен, что сидел в кабине, что-то коротко сказал по-португальски, чего я не смог разобрать, и подал ему небольшой холщовый мешочек.

— Это ваш, сеньор? — вежливо осведомился комманданте.

— Никогда в жизни его не видел.

Он открыл мешочек, заглянул внутрь, а потом высыпал на ладонь левой руки струйку необработанных алмазов.

Все, что произошло потом, было неизбежно, но я вовсе не хотел сдаваться без борьбы. Комманданте не стал лично допрашивать меня. Я рассказал свою историю с начала до конца на Удивление вежливому молодому лейтенанту, который просто записал ее, не сделав никаких комментариев.

Потом меня препроводили вниз, в камеру. Она могла бы служить примером, иллюстрировавшим отчет о положении заключенных во внутренних районах самых неразвитых южноамериканских республик. В камере, рассчитанной на двадцать человек, оказалось сорок. Одно ведро, чтобы мочиться, и другое для отправления более существенных надобностей. И такая вонь, что трудно представить.

Большинство арестантов — слишком бедные люди, чтобы откупиться от такой доли. В основном индейцы, из тех, кто пришел в город, чтобы узнать большой секрет белых людей, а познакомились только с нищетой и деградацией.

Я прошел к окну, и многие из них покорно, по привычке, уступали мне дорогу. На скамье у стены сидел громадный негр в изодранном льняном костюме и соломенном сомбреро. Он показался мне влиятельным здесь лицом, и в самом деле, когда он пролаял какое-то приказание, двое индейцев, занимавшие место рядом с ним, немедленно убрались со скамьи.

Он дружелюбно улыбнулся мне:

— У вас не найдется сигаретки для меня, сеньор?

У меня как раз случайно оказалась в кармане пачка, и он с жадностью схватил ее. Я инстинктивно почувствовал, что сделал правильный жест.

Он спросил:

— За что они засадили тебя сюда, друг?

— Недоразумение, только и всего, — ответил я. — Меня отпустят еще до вечера.

— На все воля Божья, сеньор.

— А ты?

— Я убил человека. Они называют такое преступление непредумышленным убийством, потому что здесь замешана моя жена, вы понимаете? Это случилось шесть месяцев назад. Вчера суд вынес приговор. Три года каторжных работ.

— Могло быть и хуже. Все же лучше, чем виселица.

— В конце концов одно и то же, сеньор, — произнес он с каким-то безразличием. — Они пошлют меня в Мачадос.

Я не нашелся, что ответить, потому что одно только название могло испугать до смерти любого. Концлагерь в самом центре болот на берегу Негро в двух или трех сотнях миль отсюда. Оттуда возвращаются не многие.

— Мне очень жаль, — посочувствовал я.

Он печально улыбнулся, надвинул шляпу на глаза и откинулся к стене.

Я подошел к окну, откуда открывался вид на площадь перед зданием, на уровне земли. Только пара извозчиков ожидала седоков, клюя носом на жарком солнце. Все вокруг дышало спокойствием. Случившееся казалось мне кошмарным сном, пока я не увидел, что перед зданием притормозил старенький автомобиль с аэродрома и из него вышел Хэннах.

Они пришли за мной через два часа, отвели наверх и оставили перед офисом комманданте под охраной двух полицейских. Немного погодя дверь открылась, и появились Хэннах и комманданте. Они обменялись дружескими рукопожатиями.

— Вы оказались более чем полезны, друг мой, — сказал ему комманданте. — Дрянное дело.

Хэннах повернулся и увидел меня. Он выглядел еще хуже, потому что синяки на его лице отекли. Сэм двинулся ко мне с выражением неподдельного участия на лице, не обращая внимания на то, что комманданте предостерегающе положил ему на плечо руку.

— Бога ради, парень, зачем ты сделал это?

Я попытался было ударить его сбоку, но оба охранника сразу же навалились на меня.

— Пожалуйста, капитан Хэннах, — заволновался комманданте, — вам лучше уйти.

Он настойчиво подтолкнул его к выходу, а Хэннах, теперь уже с выражением боли на лице, крикнул:

— Я все сделаю, что могу, парень. Только попроси.

Комманданте возвратился в свой офис, оставив дверь открытой настежь. Через пару минут он позвал, и охранники ввели меня в кабинет. Он сидел за письменным столом, изучая напечатанный на машинке документ.

— Ваши показания. — Он приподнял бумагу. — Вы хотите здесь что-нибудь изменить?

— Ни одного слова.

— Тогда будьте добры подпишите. Но пожалуйста, все же прочтите сначала.

Я просмотрел бумагу и нашел, что, сверх ожиданий, все записали точно, и подписал ее.

Он отодвинул документ в сторону, закурил маленькую сигару и откинулся на спинку кресла.

— Хорошо, сеньор Мэллори, теперь будем говорить, используя только факты. Вы выдвинули определенные обвинения против моего доброго друга, капитана Хэннаха, который, признаюсь, прилетал сюда специально для того, чтобы дать показания.

— В которых он, естественно, все отрицает.

— Я не обязан принимать его слова на веру. Та женщина, Лола Коимбра, я ее лично допрашивал. Так вот, она полностью отрицает ваш рассказ.

Я очень сожалел об этом, но, несмотря на свое положение, сочувствовал Лоле.

— И та девушка, Мария, — продолжал он, — которая, по вашим словам, обокрала вас. Вам, наверное, будет интересно узнать, что она не живет по адресу, указанному вами.

Я уже ничему не удивлялся, но все же попытался бороться, чтобы удержаться на поверхности.

— Тогда где же я взял свой бумажник и паспорт?

— Кто знает, сеньор? Может, вы с ними никогда и не расставались. Может, все выдумали только для того, чтобы вызвать сочувствие капитана Хэннаха и получить у него работу?

Вот теперь ветер дул уже в мои паруса. С трудом подбирая слова, я со злостью проговорил:

— Ваши доводы не выдержат в суде и пяти минут.

— Но это решит сам суд. Оставим пока. Лучше откровенно ответьте, каким образом вы завладели партией необработанных алмазов стоимостью в... — Он сверился с лежащим перед ним документом. — Да, в шестьдесят тысяч крузейро.

То есть около девяти тысяч фунтов.Я нервно сглотнул.

— Хорошо. Мне нужен контакт с британским консулом в Белеме и адвокат.

— Ну, для этого у нас более чем достаточно времени.

Он достал документ официального вида с печатью внизу и подписал его. Я спросил:

— И как мне вас понимать?

— Суды работают с большим напряжением, мой друг. У нас же дикий регион. Тут полно преступников. Все отбросы Бразилии прячутся в лесах. Пройдет не менее шести месяцев, прежде чем будет слушаться ваше дело.

Не поверив своим ушам, я воскликнул:

— О чем, черт возьми, вы говорите?

А он продолжал, будто я ничего не сказал:

— А пока до вас дойдет очередь в суде, мы поместим вас в концлагерь Мачадос. Так получилось, что следующая партия заключенных отправляется вверх по реке как раз завтра утром.

Он отпустил меня и кивнул охранникам. Последняя капля переполнила чашу. Я не выдержал, потянулся через стол и схватил его за отвороты мундира:

— Послушай же, черт тебя возьми!

Я чуть не сделал самую страшную вещь, которую только можно себе представить. Но один из охранников сильно ткнул меня концом дубинки в печень, и я рухнул как камень. А потом они взяли меня за руки и потащили вниз по двум маршам лестницы в подвал.

Я с трудом понял, что дверь камеры открылась и меня бросили туда. Немного погодя я пришел в себя и обнаружил, что мой негритянский друг сидит на корточках возле меня.

С непроницаемым лицом он сунул мне в рот зажженную сигарету.

— Недоразумение все еще существует?

— Да, ты прав, — ответил я слабым голосом. — Они отправляют меня в Мачадос завтра утром.

Он воспринял это философски:

— Крепись, мой друг. Иногда Господь Бог смотрит вниз на землю сквозь облака.

— Только не сегодня, — ответил я.

Мне казалось, что наступившая ночь самая низкая точка моей жизни, но я ошибся. На следующее утро негра, которого, как это ни неправдоподобно, звали Мунро, очевидно, какой-то шотландский плантатор окрестил его так, меня и еще человек тридцать выгнали на задний двор и там заковали в ручные и ножные кандалы для отправки вверх по реке.

Тут я абсолютно ничего не мог поделать и должен был принять, как все другие, и все же, когда сержант подошел ко мне и завинтил оковы на щиколотках, у меня мелькнула мысль, что это последний гвоздь в крышку моего гроба.

Пошел дождь. Они оставили нас на открытом месте еще на час, за который мы промокли до нитки, — тупая жестокость, с которой теперь, очевидно, придется часто сталкиваться. Наконец нас построили в колонну, и мы, шаркая ногами по земле, потянулись к докам.

На углу площади в кафе и баре сидели люди, пили кофе и аперитивы перед завтраком. Многие из них привстали, чтобы лучше видеть нас, когда мы, звеня цепями, проходили мимо.

Внезапно мне бросилось в глаза лицо Хэннаха; стоя позади, он возвышался над толпой. В правой руке он держал стакан с чем-то и приподнял его в молчаливом тосте, а потом поспешно скрылся в помещении.

Глава 12

Ад на земле

Мы провели трое суток в трюме старого парохода с задним гребным колесом, который ходил вверх по реке раз в неделю, останавливаясь у каждой деревни и подходя к самым маленьким причалам. Большинство вольных пассажиров из-за жары ехали на палубе и спали в подвесных койках. А нас охрана выпускала подышать воздухом только раз в день, обычно вечером, но, несмотря на это, два старика все-таки умерли.

Один из узников, маленький человек с лицом, похожим на пересушенную кожу, и преждевременно седыми волосами, уже отсидел семь месяцев в Мачадос в ожидании суда. Он нарисовал нам ужасающую картину сущего ада на земле, кладбища, где царил хлыст и люди умирали как мухи от плохого содержания и болезней.

Но для меня вполне хватало и настоящего. Это был ночной кошмар, нечто нереальное. Я нашел в трюме дальний темный угол, забился туда и просидел пару дней в каком-то оцепенении, не веря, что все происходит со мной на самом деле. Но, Бог тому свидетель, я никак не мог отгородиться от боли, мерзости и голода. Реальность проявлялась в каждой жестокой детали, и это Хэннах ввергнул меня сюда.

Мунро всячески старался поддержать меня, он терпеливо разговаривал со мной, даже когда я отказывался отвечать, снабжал меня сигаретами, пока не кончилась та пачка, которую я ему дал. В конце концов с чувством какого-то отвращения он оставил попытки разговорить меня и удалился, шаркая ногами, а я запомнил его последние слова:

— Извините, сеньор, но я вижу, что говорю с человеком, который уже мертв.

Его слова вернули меня к жизни. Вечером на третий день меня разбудил звук открываемого люка. Поднялась общая суматоха, каждый хотел первым оказаться на свежем воздухе. А заключенный, лежавший рядом со мной, все еще спал, тяжело привалившись головой к моему плечу. Я оттолкнул его, он медленно отвалился, но продолжал лежать.

Мунро пробился ко мне и опустился на колени. Осмотрев моего соседа, пожал плечами и поднялся на ноги:

— Он уже часа два или три как мертв.

Меня всего передернуло, будто смерть несчастного коснулась и меня тоже. Кто-то закричал, и охранник спустился вниз по трапу. Он небрежно осмотрел тело, а потом кивнул Мунро и мне:

— Вы, двое, поднимите его на палубу.

Мунро предложил:

— Я стану на колени, а вы положите мне его на плечи. Так будет проще всего.

Он опустился на колени, а я стоял охваченный ужасом, сама мысль о том, что мне надо прикоснуться к телу, внушала невыразимое отвращение.

Охранник с привычной для него жестокостью ударил меня дубинкой по лопаткам:

— Поворачивайся, мы что, целый день будем тут стоять?

Кое-как я взгромоздил тело на плечи Мунро и пошел за ним по трапу, звеня цепями о деревянные ступени. На палубе оставалось всего с полдюжины пассажиров, все они уютно устроились под тентом на носу, наслаждаясь легким дуновением бриза. Заключенные толпились на корме, а двое охранников, развалясь на крышке люка, курили и играли в карты.

Один из них посмотрел на нас, когда мы приблизились.

— Давайте его за борт, — приказал он. — Да бросьте подальше, чтобы он не попал под гребное колесо.

Я взял мертвеца за ноги, а Мунро за плечи. Мы раскачали его и перебросили через поручни. Послышался всплеск, ибисы поднялись вверх красной тучей, и воздух заколебался от взмахов их крыльев.

Мунро перекрестился, а я спросил:

— И ты еще веришь в Бога?

Он удивился:

— Но что Бог может здесь поделать, сеньор? Это все люди, и только люди.

— У меня есть друг, и я хотел бы, чтобы вы когда-нибудь встретились. Думаю, что вы сразу найдете общий язык.

У него оставалась еще одна сигарета. Он попросил огня у охранника, и мы отошли к поручням, чтобы вместе выкурить ее. Мунро хотел было присесть, а я сказал:

— Нет, давай постоим. Я уже достаточно навалялся.

Близко придвинувшись ко мне в полутьме, он вгляделся в мое лицо:

— Мне кажется, что вы снова стали самим собой, мой друг.

— Я тоже так думаю.

Мы стояли у поручней и глядели через реку на джунгли, темные на фоне вечернего неба и заходившего солнца, — картина необычно красивая. Кругом стояла тишина, даже птицы умолкли. Только мерные удары лопастей гребного колеса нарушали гармонию. Мунро отошел от меня и опустился на колени возле Рамиса, того самого человека, который провел некоторое время в Мачадос.

Вернувшись ко мне, он тихо заговорил:

— Как сказал Рамис, мы прибудем туда к утру. В двадцати милях отсюда свернем с Негро в приток. Эта река называется Секо и идет в самое сердце болот. Мачадос — что-то вроде острова в десяти милях от устья.

Я представил себе, что за мной уже закрываются ворота, и меня вдруг охватило опасное возбуждение.

— Ты умеешь плавать?

— В этом? — спросил он, поднимая руки.

Я растянул цепь, которая соединяла мои запястья, — два с половиной фута. И такая же на лодыжках.

— Достаточно, чтобы плыть по-собачьи. Мне кажется, я смог бы удержаться на плаву, пока не достигну берега.

— Вам этого никогда не сделать, мои друг, — ответил он. — Посмотрите-ка за корму.

Я перегнулся через поручни. В ночи краснели глаза аллигаторов. Там, внизу, они злобно мерцали, маленькие, как булавочные головки. Аллигаторы следовали за пароходом, как чайки в море, в ожидании отбросов.

— У меня такая же громадная жажда свободы, как и у вас, но самоубийство — совсем другое дело.

Мунро был прав. Такую попытку иначе, как самоубийством, не назовешь. К тому же мы упустили момент. Охранники убрали карты, построили нас в колонну и загнали обратно в трюм.

Спас меня Рамис, тем, что перерезал себе горло бритвой, которую предусмотрительно утаил и прятал от самого Манауса. Он умирал несколько минут, и было просто ужасно слышать, как он, хрипя, расстается с жизнью в этой полутьме.

Наш пароходик успел уже подняться на две или три мили по реке Секо. Смерть Рамиса произвела взрывной эффект на остальных узников. Один из них, совершенно потеряв самообладание и вопя, как женщина, прямо по телам других пытался пробиться к трапу.

Всех охватила паника, люди с проклятиями кидались из стороны в сторону, борясь друг с другом. Тут с треском открылся люк, и прогремел предупредительный выстрел вверх, и все замерли на месте. Охранник с пистолетом в руке спустился до середины трапа. Рамис валялся вниз лицом, и все сгрудились позади тела. Охранник спрыгнул вниз и перевернул его носком ноги. Зрелище было ужасно, горло зияло разрезом, а покойник все еще сжимал бритву в правой руке.

— Хорошо, — сказал охранник. — Давайте поднимем его наверх.

Я вышел вперед первым и взялся за тело, а Мунро, подчиняясь какой-то телепатической связи, оказался рядом. Он вынул бритву из сжатой руки, и я взвалил тело Рамиса ему на плечи.

Кровь хлестала страшно. Мои руки оказались в крови, кровь лилась мне на голову и на лицо, когда я за Мунро поднимался по трапу.

Река здесь достигала всего тридцати или сорока ярдов в ширину, и по обоим берегам тянулись болота, поросшие мангровыми деревьями. От воды в прохладном утреннем воздухе клубами поднимался туман. Даже теперь, в этот решительный момент, я не знал, что собираюсь делать. Оставалось только положиться на волю случая.

Мы как раз проплывали мимо несчастной деревушки в полдюжины хижин из плетня, стоявшей близко к берегу. Я увидел пару рыбачьих сетей, растянутых на шестах для просушки, и три каноэ, вытащенных на берег.

Это и послужило толчком. Я посмотрел на Мунро. Он кивнул. Как только деревушка скрылась в клубах тумана, мы прошли мимо охранников с нашей печальной кровавой ношей и приблизились к поручням.

— Давайте выкидывайте его, — приказал сержант, который был здесь старшим. — А потом вымойте палубу.

Он стоял у люка и курил. Второй охранник сидел рядом с карабином на коленях. Мы видели только их двоих, хотя знали, что где-то рядом есть и другие. Я взял Рамиса за лодыжки, а Мунро — за руки. Мы качнули его раз, потом другой. А на третий бросили прямо в сержанта и охранника, который сидел на люке. Я не стал ждать, что произойдет, а мгновенно бросился через поручни.

Как только вода сомкнулась над головой, я начал быстро работать руками и ногами, насколько позволяли мне цепи, стараясь не попасть под лопасти гребного колеса на корме. Работать ногами оказалось проще, и я вытянул руки вперед, чтобы избежать водоворота, и пароход миновал меня.

Должно пройти некоторое время, прежде чем охрана остановит пароход, что в нашу пользу, но солдаты уже начали стрелять. Пуля подняла фонтанчик воды в ярде передо мною. Я посмотрел назад через плечо и увидел Мунро немного позади, сержанта и трех охранников у поручней.

Все они стреляли одновременно, вдруг Мунро вскинул руки и скрылся под водой. Я сделал глубокий вдох, нырнул, стараясь уйти как можно дальше вперед. А когда вынырнул, то увидел, что нахожусь у первого ряда мангровых зарослей и что пароход уже скрылся в тумане.

Я схватился за корень, чтобы перевести дыхание, сплевывая гнилую, противную на вкус воду. Сильно воняло. Рядом скользнула змея, что напомнило мне о всех опасностях, которые подстерегают меня, если буду находиться в воде слишком долго. Но это было все-таки лучше, чем Мачадос.

Я снова погрузился в воду, выплыл на течение и позволил ему нести себя вперед. Теперь я уже мог рассмотреть крыши за деревьями, потому что туман здесь стелился достаточно низко над поверхностью воды.

Через некоторое время я добрался до берегового откоса, вылез из воды и упал ничком в грязь. С трудом выбравшись наверх, увидел старика, одетого только в изодранную рубаху. Он стоял на веранде одной из хижин и пристально наблюдал за мной.

Когда я достиг ближайшего каноэ и начал сталкивать его в воду, он издал некое подобие крика. Я понимал, что лишаю его или еще какого-то бедняка того, что обеспечивает их существование. Один Бог знает, на какую нищету я покусился, но такова жизнь. И, несмотря на свои цепи, я все же ухитрился забраться в утлое суденышко, взять в руки весло и выгрести на быстрое течение.

Я не думал, что они повернут пароход и пойдут вниз по течению, чтобы догнать меня, но что какой-то вид поиска будет предпринят, не сомневался. И когда они обнаружат, что похищено каноэ из деревни, то поймут, где меня искать.

Поэтому сейчас я старался уйти от них как можно дальше. Ну а что произойдет потом — дело случая. Но на берегах Негро есть множество прибрежных деревень, где люди изо дня в день ведут примитивную жизнь, не подозревая о таких признаках цивилизации, как полиция и правительство. И может быть, я найду там помощь и мне хоть немного повезет, чего уже давно не случалось.

Еще пара миль, и я достигну устья Секо. Меня беспокоило сильное бурное течение. Малейшая ошибка — и конец. Мне, скованному, продержаться на плаву в таких условиях достаточно долгое время — никакой надежды.

Я повернул каноэ к левому берегу, тянувшемуся всего в пятидесяти ярдах от меня. К тому же мне он почему-то показался более безопасным. Оставалось уже несколько ярдов до мангровых зарослей, когда меня занесло в водоворот.

Словно какая-то гигантская рука схватила каноэ, оно закачалось из стороны в сторону, и, чуть не вылетев за борт, я начал бешено грести, чтобы удержать равновесие, но тут же потерял весло. Каноэ дважды развернулось и потом опрокинулось вверх дном.

Я тут же почувствовал под ногами грунт, но слишком сильное течение не давало мне удержаться на месте. К счастью, тут ко мне подплыло перевернутое каноэ, и я смог схватиться руками за его дно.

Теперь стало немного полегче, меня наконец вынесло в тихую заводь среди мангровых деревьев, и каноэ ткнулось в берег.

Я поставил его на киль и оценил обстановку. До устья реки оставалось около четверти мили, и я не мог даже представить себе, как доберусь туда на каноэ при таком бурном течении без весла. И мне показалось наилучшим, а может быть, и единственным решением попытаться пробраться наискось, по воде, через мангровые заросли, так, чтобы выйти на Негро ниже устья реки Секо.

Я ухитрился снова забраться в каноэ и начал продвигаться вперед, хватаясь за нависающие над водой громадные корни деревьев, пока не попал в заросли бамбука. Здесь было совсем неплохо. Прямо как в Хенлее, на Темзе, в летний воскресный вечер. Не хватало только патефона и хорошеньких девушек. На какой-то момент мне даже показалось, что передо мной стоит Джоанна Мартин с зонтиком и смеется. Но это был недобрый смех. Будто бы оценивающий условия, в которых я оказался. Я глубоко вздохнул, собрал все силы и начал продвигаться вперед, отталкиваясь шестом.

Глава 13

Бальсеро

Это заняло четыре часа. Четыре часа настоящей агонии, мучений от москитов и всевозможных мух. Железные браслеты так натерли мне руки, что каждое движение с шестом требовало усилий воли.

Самая большая беда заключалась в том, что иногда я попадал в такие густые мангровые заросли, что ветки деревьев смыкались над головой и солнце исчезало. Боясь потерять правильное направление, я впадал в отчаяние. И еще бамбук — гигантские сплошные стены, пробиться через которые не представляло ни малейшей надежды. Каждый раз мне приходилось искать обходной путь или даже вообще пытаться менять общее направление.

Когда я снова увидел дневной свет, то, откровенно говоря, не поверил, что достиг цели. Все произошло скорее случайно, чем по моему расчету. Заросли мангровых деревьев как-то сразу стали реже, хотя мне казалось, они будут расступаться постепенно. И тут я услышал шум течения реки.

Я выплыл из зарослей и осторожно вышел на край Негро, где меня подхватило довольно спокойное течение и я мог видеть всю реку, ее ширина в этом месте достигала не менее нескольких сотен ярдов, хотя я в этом не уверен, потому что посередине русла тянулась цепочка островков разных размеров.

Больше всего теперь я нуждался в отдыхе. Если только возможно, я должен найти место, где мог бы хотя бы ненадолго прилечь и поспать в безопасности. В том состоянии, в котором находился сейчас, я не мог ничего делать.

Мне показалось, что один из островков на реке как раз такое подходящее место, и я направился на середину реки, используя шест как двустороннее весло. Я продвигался очень медленно и быстро разочаровался в своем решении. К этому времени у меня почти не осталось никаких сил, и каждое движение рук доставляло ужасные физические страдания.

И все-таки наконец мне помогло течение, и меня вынесло на полоску чистого белейшего песка. Ни на одном острове южных морей нельзя найти такого. Я вывалился из каноэ, упал в воду и полежал немного в его тени, но потом, чтобы не утонуть, поднялся на колени, вытащил лодку на песок... и снова упал ничком.

Сколько времени я здесь пролежал, не знаю. Может, час, а может, всего несколько минут. Вдруг поблизости послышались какие-то крики, то ли мне это приснилось, то ли показалось. Или я снова оказался в реке Секо после того, как прыгнул с парохода? Я открыл глаза и понял, что кричат дети.

В их криках, казалось, собрался воедино весь ужас мира. Такой ужас, что даже меня он вернул к жизни. Я неуверенно поднялся на ноги, а крики все не утихали.

Справа от меня находилась высокая песчаная дюна, я вскарабкался на нее и увидел двух детей, мальчика и девочку, которые сидели, съежившись, в тени, а на них надвигался аллигатор.

Они не могли отступать дальше, потому что позади была глубокая вода, и маленькая девочка беспомощно кричала. А мальчик лет восьми наступал на чудовище, тоже крича во весь голос. В жизни я не видал такой смелости.

Я кинулся вниз по откосу, совсем забыв про свои цепи, упал, растянувшись во весь рост, дважды перевернулся и плюхнулся в воду, что могло кончиться для меня плохо. Я не совсем понимал, что здесь происходит. Кто-то вопил во весь голос, кажется, я сам. Аллигатор оставил детей и бросился на меня, разинув пасть.

А я взял цепь, которая сковывала мои руки, и начал бить ею, словно цепом, по отвратительной морде, снова и снова, крича по-португальски детям, чтобы они немедленно уходили. Они побежали, а аллигатор быстро повернулся, ударил меня своим громадным хвостом и сбил с ног.

Я бешено пнул его ногой, но вдруг раздался выстрел, и на морде чудовища появилась рваная дыра. Рев, который он издал, не поддавался описанию. Тут же аллигатор кинулся в глубокую воду, оставляя за собой клубы крови.

Я немного полежал на спине в воде, потом перевернулся лицом вниз и встал на колени. На берегу стоял мускулистый темнокожий мужчина небольшого роста, в холщовой рубахе и набедренной повязке. Он мог бы сойти за индейца, если бы не волосы, явно европейского типа. Дети вцепились ему в ноги, горько рыдая.

На меня смотрело дуло винтовки типа "ли энфилд", которая когда-то давно была на вооружении английской армии. Я не представлял, что он собирается с ней делать, и меня мало интересовали его намерения. Я протянул вперед закованные в кандалы руки и засмеялся. Мне запомнилось это, как и то, что я все еще смеялся, теряя сознание.

Когда я пришел в себя, шел дождь и беззвездное небо отливало медью. Я лежал возле горевшего костра, на фоне неба силуэтом вырисовывалась крыша хижины, и откуда-то снизу слышался звук текущей воды.

Я попытался было сесть и обнаружил, что на мне ничего нет, кроме цепей, а все тело усыпано большими черными болотными пиявками.

Чья-то рука заставила меня снова лечь.

— Пожалуйста, лежите, сеньор.

Тот мужчина с острова сидел рядом со мной на корточках, раскуривая большую сигару. Когда ее конец зардел, он тронул им одну из пиявок, и она свернулась и отпала.

— Вы в порядке, сеньор?

— Убери их с меня, — промычал я, чувствуя, как у меня по телу бегут мурашки.

Он зажег другую сигару и вежливо дал ее мне, а сам продолжал свое занятие. За его спиной стояли дети и смотрели на нас, их лица освещались отблесками костра.

— Дети в порядке? — спросил я.

— Благодаря вам, сеньор. С детей просто нельзя спускать глаз, знаете ли. Я остановился на островке, чтобы починить рулевое весло, на какой-то момент отвернулся, и они тут же удрали.

Рулевое весло?Я нахмурился:

— А где я нахожусь?

— Вы на моем плоту, сеньор. Я Бартоломео да Коста, балъсеро.

* * *

Бальсеро — водные цыгане Бразилии, сплавляющие по Амазонке и Негро вместе со своими семьями бальзовые плоты, иногда до сотни футов длиной. Это самый дешевый способ перевозки грузов по реке. Две тысячи миль от джунглей Перу до самого Белема. Такое путешествие длилось до двух месяцев.

Неужели мне хоть чуть-чуть улыбнулась удача, которую я так долго ждал? Мы убрали последнюю пиявку, и это стало как бы сигналом для спокойной черноволосой женщины, вышедшей из хижины в накинутой на плечи старой пилотской куртке, защищавшей ее от вечерней прохлады. Она опустилась на корточки возле меня и подала эмалированную кружку обжигающе горячего черного кофе. Я никогда в жизни не пробовал ничего более вкусного. Она достала старое одеяло, укрыла меня и неожиданно схватила мою свободную руку и поцеловала ее, заливаясь слезами. Потом поднялась на ноги и убежала.

— Моя жена Нула, сеньор, — спокойно сказал Бартоломео. — Вы должны извинить ее, но дети, вы же понимаете? Она хотела поблагодарить вас, но не смогла найти слов.

Я не знал, что ответить. А она привела детей и подвинула их вперед:

— Мой сын Флавео и дочь Кристина, сеньор.

Дети закивали. Я протянул руку мальчику, снова забыв про цепи, поэтому так и не смог дотронуться до него.

— Сколько тебе лет?

— Семь, сеньор, — прошептал он в ответ.

Я обратился к Бартоломео:

— А вы знали, что, пока я не вмешался, он один пытался защитить свою сестру от аллигатора?

В первый раз за все время нашего знакомства на спокойном лице Бартоломео появились какие-то эмоции.

— Нет, сеньор. — Он положил руку на плечо сына. — Он мне ничего не говорил.

— Он отважный мальчик.

Бартоломео совсем растаял, притянул мальчика к себе, звучно расцеловал в обе щеки, потом поцеловал девочку и дал обоим по легкому шлепку.

— Ну, хватит. Идите помогите маме готовить еду. — Он встал на ноги. — А теперь, сеньор, давайте посмотрим ваши цепи.

Он пошел в хижину и вернулся снова со свертком под мышкой. Когда развернул его, то там оказался набор инструментов, на что я так сильно надеялся.

— На плоту приходится быть готовым ко всему.

— Вы уверены, что справитесь с этим?

— Вы убежали из Мачадос? — спросил он.

— Меня туда только везли. Прыгнул за борт, когда мы шли по Секо. Со мной был еще один человек, они его убили.

— Гиблое место. Хорошо, что вы убежали оттуда. Как они запирают эти штуки?

— Каким-то специальным ключом.

— Ну, тогда будет достаточно просто открыть их.

Однако на деле все оказалось хуже. Он провозился с замками на ногах почти час, но, видимо, чему-то научился, потому что ручные кандалы снял через двадцать минут. Запястья у меня кровоточили. Он облегчил мои страдания, чем-то смазав руки, и боль почти тут же прекратилась. Потом перевязал их полосками хлопчатобумажной материи.

— Жена постирала вашу одежду, — сказал он. — Сейчас почти все высохло, кроме кожаной куртки и сапог, что займет еще время. Но сначала мы поедим. Поговорить можно и потом.

Еда оказалась совсем простой. Рыба, приготовленная на нагретых плоских камнях, хлеб из корней кассавы и бананы. Но ничего более вкусного я не едал. И никогда еще у меня не было такого аппетита.

А потом я оделся. Нула принесла еще кофе и удалилась с детьми. Бартоломео предложил мне сигару, я откинулся на спину и погрузился в созерцание ночи.

Кругом царили мир и покой, жалобно кричали козодои, квакали древесные лягушки, вода тихо плескалась вокруг плота.

— А разве вам не нужно управлять им? — спросил я.

— На этом участке реки — нет. Здесь течение несет нас по глубокому месту, и нечего беспокоиться. А в других местах приходится все время стоять у рулевого весла.

— И вы всегда идете и ночью тоже?

Он покачал головой:

— Обычно мы возим зеленые бананы, но на сей раз нам повезло. У нас груз — сырой каучук. Если я доставлю его в Белем в назначенное время, то получу премию. Нула и я, мы сменяем друг друга и плывем ночью.

Я встал и посмотрел в полутьму.

— Вы счастливый человек. У вас такая хорошая жизнь.

Он ответил:

— Сеньор, я так многим вам обязан. А долги надо платить. Мы будем в Белеме через месяц. Оставайтесь с нами. Никто не будет вас здесь искать, даже если объявят розыск.

Это было соблазнительное предложение. Белем и, может быть, место на английском грузовом судне. Я мог бы даже уехать без билета, если ничего другого не найдется.

Но ведь оставался Хэннах, и если я уеду сейчас, буду чувствовать себя беглецом, в самом плохом смысле слова, всю свою жизнь.

— Когда вы прибудете в Форте-Франко?

— Если все пойдет по плану, то послезавтра на заре.

— Вот там я вас и оставлю. Мне надо попасть в Ландро, это пятьдесят миль вверх по Рио-дас-Мортес. Вы знаете это место?

— Слышал о нем. Для вас это так важно?

— Очень.

— Хорошо, — кивнул он. — Много лодок ходит вверх по реке, и я знаю там всех. Мы подождем в Форте-Франко, пока я не увижу, что вы отправляетесь в безопасности. Договорились?

Я пытался было протестовать, но он и слушать не захотел, пошел в хижину и вернулся с бутылкой, в которой оказался самый крепкий бренди, который я когда-либо пил в своей жизни. Мы выпили, и у меня чуть кожа не слезла с языка. Я хватал воздух, но последующий эффект от выпитого оказался как раз таким, как надо. Всю мою усталость как рукой сняло, и я будто стал на целых десять футов выше.

— Ваше дело в Ландро, сеньор, — спросил Бартоломео, наливая мне еще бренди в кружку. — Оно так важно?

— Мне надо увидеть одного человека.

— И убить его?

— В каком-то смысле, — ответил я. — Хочу заставить его сказать правду первый раз в жизни.

Я проспал, как дитя, целых четырнадцать часов и не оторвал головы от подушки до полудня следующего дня. Днем я помогал Бартоломео, несмотря на его протесты. На плоту всегда много работы. Веревки, которыми связаны громадные бальзовые бревна, ослабевают, что вполне естественно при таком долгом путешествии. Я даже попробовал отстоять смену у рулевого весла, хотя на таком спокойном участке реки этого вовсе не требовалось.

В ту ночь шел дождь, я сидел в хижине и играл с Бартоломео в карты при свете штормового фонаря. На удивление, он оказался блестящим игроком в вист — определенно гораздо лучше меня. Потом Бартоломео заступил на вахту, а я завернулся в одеяло и лежал в углу, куря одну из его сигар и думая о том, что мне предстоит.

Правда состояла в том, что я опять мог оказаться в дураках, так как я снова совал голову в петлю без всякой гарантии того, что добьюсь чего-нибудь, кроме быстрого возвращения в Мачадос, и уже теперь они позаботятся, чтобы я туда доехал.

Но я должен встретиться с Хэннахом лицом к лицу. Должен вынудить его признать свое предательство, независимо от того, что за сим последует. Я щелчком выбросил сигару в дождь, завернулся в одеяло и уснул.

Мы подошли к устью Мортес около четырех часов утра. Бартоломео причалил плот к левому берегу, и я помог привязать его к паре деревьев. А потом он спустил каноэ и отправился вниз по реке.

Я позавтракал с Нулой и детьми и начал с беспокойством ходить по плоту, ожидая дальнейших событий. Я почти достиг цели, вот в чем было дело. Мне не терпелось отправиться в путь и покончить со всем разом.

Бартоломео вернулся в семь, окликая нас с борта старой паровой самоходной баржи. Его каноэ шло позади на буксире. Баржа поравнялась с нами, и Бартоломео спрыгнул на плот. Из рубки баржи свесился худой, болезненного вида мужчина, с изможденным, раздраженным лицом человека, который постоянно испытывает боль. Такая желтизна выступает только после тяжелой желтухи.

— Ну что, Бартоломее, — крикнул он. — Если мы едем, так едем. Я спешу. Меня наверху реки ожидает груз.

— Это мой двоюродный брат, — представил его Бартоломео. — У него сердце из чистейшего золота.

— Давай поворачивайся, ублюдок! — крикнул его двоюродный брат.

— Если вы захотите говорить с ним, называйте его Сильвио. Он не будет задавать вам вопросов, если вы не захотите сами, и высадит вас в Ландро. Он мне кое-чем обязан.

Мы пожали друг другу руки.

— Примите мою благодарность.

— Да хранит вас Бог, мой друг.

Я перелез через поручни, и двое палубных матросов-индейцев оттолкнули баржу. Когда мы двинулись вперед, я вышел на корму и глянул назад, на плот. Бартоломео стоял и смотрел на меня, положив руку на плечо жены. Дети притулились рядом.

Он наклонился к ним и что-то сказал, и дети начали неистово махать мне руками. Я помахал в ответ, чувствуя необъяснимый подъем настроения. Потом мы вошли в устье реки Мортес, и они исчезли из виду.

Глава 14

Вверх по реке мертвых

В два часа дня паровая баржа высадила меня в Ландро, задержавшись у причала ровно на столько, чтобы я мог перелезть через поручень. Когда она снова отправилась в путь, я помахал капитану, но не получил ответа, что меня вовсе не удивило. За все время нашего путешествия Сильвио так и не заговорил со мной ни разу, а оба палубных матроса держались от меня в стороне. Зачем он шел вверх по реке, меня не касалось, но здесь явно проглядывало что-то незаконное, я в этом не сомневался.

Пара местных жителей сидели у причала, на берегу, они чинили сети около своих каноэ и с любопытством посмотрели на меня, когда я проходил мимо, но потом снова вернулись к своему занятию.

Здесь явно чего-то не хватало — и я никак не мог понять, чего именно, и задержался на берегу. Наконец понял. Причал покинул катер миссии. Так, значит, они все-таки решили уйти? Это удивило меня.

Но еще больший сюрприз ожидал меня, когда я шел через аэродром. "Хейли" стоял на открытом месте, готовый к вылету, что вполне естественно, но когда я вошел в ангар, то, к своему удивлению, увидел, что там стоит "Бристоль". Как же такое может быть?

Вокруг — никого. Даже на военной радиостанции. И повсюду ощущалось какое-то запустение. Я налил себе виски из бутылки, стоявшей на столе, а потом забрался в кабину наблюдателя в "Бристоле" и отыскал ружье 10-го калибра, которое так и хранилось там в специальном отделении. Захватил пару коробок патронов, заряженных стальной дробью.

Идя через аэродром, зарядил ружье. Я испытывал большое напряжение. Но настал решительный час возмездия, и я должен выбить из него правду, и пусть ее узнают все.

Сначала я решил проникнуть в домик, осторожно подкрался к нему с задней стороны и вошел через черный ход. Но все мои меры предосторожности не имели смысла. Дом оказался пуст. Тут обнаружилась еще одна загадка. В моей комнате я не нашел никаких следов пребывания Джоанны Мартин. Судя по тому, что ни одну из кроватей не застилали, и Менни наверняка не возвращался сюда жить.

А в старой комнате Хэннаха творилось нечто невообразимое. Здесь воняло как в сортире, и по всем признакам она именно в этих целях и использовалась. Перевернутая кровать напоминала место жестокой драки, простыни и одеяла валялись по полу, и кого-то стошнило прямо у окна.

Мне стало плохо, я быстренько убрался оттуда и направился в Ландро, держа ружье на сгибе левой руки.

А город жил по-старому. Будто я шел вот так же много раз до этого: те же безнадежные лица на верандах, те же оборванные, вшивые дети, играющие под домами. Время плетется по кругу, нет ни начала, ни конца, и я могу идти так же вечно...

Из этого беспокойного настроения меня вывели звуки бьющегося стекла и женские вопли. Я находился на расстоянии десяти или пятнадцати ярдов от отеля. Потом сквозь окно оттуда вылетел стул.

Тут же распахнулась дверь, и я увидел Менни, который медленно пятился, стараясь выйти наружу. А за ним виднелся Хэннах, который стоял за стойкой бара и сжимал в руке горлышко разбитой бутылки.

Хэннах увидел меня первым, словно привидение предстало перед ним. Он просто остолбенел от удивления, разжал руку, и бутылка упала на пол.

Передо мной стоял уже совсем не тот человек, которого я узнал в тот день, когда потерпел аварию на своей "Веге". Это были просто обломки человека. Налитые кровью глаза, лицо, распухшее от пьянства, неописуемо мятый и залитый какой-то жидкостью костюм.

Менни посмотрел через плечо, и его глаза расширились.

— Боже правый на небесах! Что за видение? Мы думали, что вы уже умерли в болотах на Секо. Нам пришло сообщение из Манауса по радио прошлым вечером. Что случилось?

— Так круто повернулась моя судьба, вот что случилось. — Я поднялся по ступеням и подошел к нему. — Как долго он находится в таком состоянии?

— Пятнадцать или шестнадцать часов. Он просто хотел убить себя, как я полагаю. Сам себя осудил.

— И почему он так поступает?

— Вы и сами знаете так же, как и я, черт бы вас побрал.

— Ну ладно, спасибо вам за то, что хоть поговорили со мной. Вы настоящий друг в беде.

Он тут же ответил:

— Я до прошлой ночи так и не представлял что будет, когда он начнет неистовствовать. Во всяком случае, не знал наверняка. Но если бы и знал, что я мог поделать? Вы просто сошли с ума, что уехали тогда, помните? Могли бы многое изменить.

Хэннах во время нашего разговора стоял в дверях, тупо глядя на меня, будто ничего не понимая. И вдруг у него наступило какое-то просветление.

— Будь я проклят! Этот мальчик снова возник! Ну, и как там на острове Дьявола?

Я придвинулся к нему, подняв дуло ружья. Менни закричал в тревоге, жена Фигуередо, стоявшая рядом с ним за баром, тоже завопила. Хэннах по-дурацки рассмеялся, качнулся вперед, почти теряя равновесие, чуть не свалился на меня и отвел в сторону дуло ружья.

От него воняло, как из раскрытой могилы. Это представляло собой какое-то полное разложение, гораздо более страшное, чем простое физическое загнивание. Я видел перед собой окончательно падшего человека.

Опустив ружье, я тихонько оттолкнул его:

— Почему бы вам не присесть, Сэм?

Он, спотыкаясь, подался назад, широко раскинув руки.

— Нет, вы только послушайте его! Этот мальчик хочет подставить под удар другую щеку! — Он неуверенно двинулся вдоль стойки бара, смахивая с нее на пол стаканы. — А я все-таки разделался с тобой, мой мальчик. Я и на самом деле хорошо разделался с тобой!

Фигуередо, нахмурившись, взглянул на меня.

— Никто не разделывался со мной, Сэм, я просто попался в ловушку, только и всего.

Мое замечание прошло мимо его ушей, и уж во всяком случае, оказалось совершенно бесполезным, потому что он и так разразился проклятиями в свой адрес без всякой помощи с моей стороны.

Он потянулся через стойку и схватил Фигуередо за отвороты пиджака:

— Ну, ты, послушай-ка! Отлично! Этот мальчик хотел удрать от меня, понимаешь? Бросить в беде. И поэтому я с ним как следует разделался. Он-то думал, что делает свой последний почтовый рейс, но я подсунул ему еще кое-что, из-за чего он загремел прямо на Мачадос. Ну не забавно ли, как ты считаешь?

— Очень забавно, сеньор. — Фигуередо осторожно пытался высвободиться от него.

Хэннах скользнул вдоль бара, стаканы опять посыпались на пол, а когда он достиг конца стойки, то просто ткнулся лицом вниз и затих.

Фигуередо обошел стойку и тяжко вздохнул:

— Да, дело дрянь! — Он обернулся и протянул мне руку. — Никто здесь не сожалел о происшедшем так, как я, сеньор Мэллори, но каким-то чудом вы остались живы, и это главное. Само собой, я сделаю подробный отчет в Манаус обо всем, и как можно скорее. Думаю, что власти тоже поторопятся изменить свое решение.

Казалось, что больше ничего уже не случится. Я опустился на колено возле Хэннаха и пощупал его пульс.

— Как он там? — встревоженно спросил Менни.

— Плохо. Он просто отравился алкоголем. Что до меня, так я дал бы ему чего-нибудь рвотного, сунул его в парилку и оставил бы там, пока не протрезвеет.

— Именно это мы и хотели сделать, когда он напал на нас, — объяснил Фигуередо. — Вы пришли в самый подходящий момент, мой друг.

— То есть?

Вместо ответа он зашел за бар, отыскал бутылку лучшего виски, "Белая лошадь", и налил мне.

— На следующий день после вашего несчастного ареста сестра Мария Тереза заявилась ко мне с самым безумным планом, о котором я когда-либо слышал. Кристина, та самая индейская девушка, которую сеньорита Мартин выкупила у Авилы, убедила нашу святую сестру, что если она вернется к своему народу, то раздобудет новости о сестре сеньориты Мартин и ее подруге, а может, сумеет даже способствовать их возвращению.

И на какой-то момент мне показалось, что я снова вижу ту девушку племени хуна, стоявшую на веранде и смотревшую на меня с ничего не выражавшим плоским лицом и черными глазами, во взгляде которых нельзя было ничего прочитать.

— О Боже правый, вы, надеюсь, не позволили ей втянуть их в эту авантюру?

— А что я мог сделать, сеньор? — И он беспомощно развел руками. — Я пытался остановить ее, но у меня нет прав не пустить ее, а она еще убедила Авилу с четырьмя его людьми пойти с нею. И он пошел, естественно, не только из уважения.

— И вы считаете, что они и в самом деле отправились в миссию Санта-Елена? — с удивлением спросил я.

— Да, на катере миссии.

Я повернулся к Менни:

— И Джоанна?

Он кивнул:

— У них с Сэмом в тот день разразился скандал. Не знаю, по какому поводу, но догадываюсь. Она сказала ему, что идет с сестрой Марией Терезой. И что не хочет больше никогда его видеть.

Бедный Сэм! В самом конце потерять все, что обрел.

— А с ними есть связь? — спросил я. — У них хоть радио есть?

— О да, я настоял, чтобы они взяли одну из раций, тех, что военные оставили на мою ответственность. Кажется, индейская девушка ушла в джунгли в тот же день, когда они туда прибыли, и до сих пор не вернулась.

— Что меня совершенно не удивляет.

— Вы считаете что все похоже на ловушку? Их просто заманили туда? — Менни смотрел на меня встревоженно.

— Вполне возможно. По ее разумению, такой поступок позволит ей вернуться навсегда к своему племени. Они эту идею быстро схватят. — Я обратился к Фигуередо: — А что сейчас происходит?

— Индейцы вот уже два дня крутятся возле миссии. Некоторые из людей Авилы запаниковали и настаивали на возвращении. Но похоже, что сама сестра Мария Тереза твердо стоит на своем.

— Так они удрали оттуда?

— Совершенно точно. Авила связывался по радио перед полуднем. Его почти не было слышно, вскоре и совсем пропал, но он все-таки успел сказать, что трое его людей ушли на заре на катере миссии, оставив остальных в весьма затруднительном положении.

— Что еще?

— Он сказал, что начали бить барабаны.

— И именно поэтому вы попытались отрезвить нашего друга? — Я потрогал Хэннаха носком ноги. — А у вас есть связь с Альберто?

— Он в отпуске, но я час назад говорил с молодым лейтенантом в Форте-Франко, он запрашивал инструкции в своем главном штабе. Но что вообще они могут сделать? Надо предпринимать что-то сейчас или вообще ничего не делать. Завтра будет уже слишком поздно.

— Отлично, — решил я. — Немедленно вылетаю на "Хейли". Он готов к вылету, Менни?

— Конечно. Немного барахлило магнето, но я все наладил.

— А как здесь оказался "Бристоль"?

— Сэм спустился вниз по реке на лодке и вернулся на нем. Рассчитывал летать на "Бристоле", пока я приведу в порядок "Хейли". У него оставалось две недели, чтобы найти второго пилота и избежать штрафа. Он надеялся на то, что все изменится к лучшему, по крайней мере я так думал.

Он поспешно вышел, а Фигуередо заметил:

— Чтобы привезти всех четверых, вам надо лететь одному, что очень опасно. А пулемет потребуется?

— Вот самая разумная мысль из тех, что я слышал сегодня.

Он поманил меня за собой, я обошел стойку бара и прошел за ним сквозь занавес из бусинок в заднюю комнату. Кряхтя, он нагнулся и открыл нижнее отделение шкафа ключом, который снял с часовой цепочки. Там оказалась дюжина винтовок, пара автоматов "томпсон", коробка гранат Миллса и много боеприпасов.

— И где же вы раздобыли все это? — спросил я.

— Полковник Альберто. На случай, если нападут здесь. Берите, что хотите.

Я повесил на плечо один из автоматов "томпсон", сунул в парусиновый рюкзак армейского образца полдюжины магазинов на пятьдесят патронов каждый и пару гранат Миллса.

— Вот этого, думаю, вполне хватит.

Вернувшись в бар, я задержался возле Хэннаха. Он слегка застонал и пошевелился. Я повернулся к Фигуередо, который шел вслед за мной:

— Сделайте, как я сказал. Заприте его в парилке и не выпускайте, пока не протрезвеет.

— Не беспокойтесь о нем, друг мой. Идите с Богом.

Я похлопал по прикладу "томпсона":

— Предпочитаю то, на что можно положиться. Все будет хорошо. Я вернусь. Попробуйте связаться с Авилой. Скажите ему, что я уже в пути.

Храбро улыбаясь, я спустился по лестнице на улицу, но на самом деле чувствовал себя не столь уж бодро.

"Хейли" быстро взмыл в воздух. В прошлый раз я летел до миссии Санта-Елена сорок минут. Сейчас, при попутном ветре, имел шанс попасть туда за полчаса.

Через десять минут после вылета стал пытаться вызвать осажденных по радио, но у меня так ничего и не получилось, хотя я продолжал беспрестанно подавать сигналы. Когда до миссии Санта-Елена осталось три мили, я увидел катер, тут же сбросил скорость, спустился и заложил вираж, чтобы все хорошо рассмотреть.

Катер выскочил на грязевую отмель и стоял, сильно накренившись. Корпус и рубка ощетинились стрелами, а у человека, который перевесился через поручни на корме, стрелы торчали из спины. Никаких признаков присутствия двух других я не обнаружил. Надеюсь, что хуна не захватили их живыми.

Кое-что прояснилось. На небольшой скорости я пролетел вверх по реке и прошел над миссией на малой высоте. Никаких признаков жизни! Я снова попытался вызвать их по радио. И тут же в моих ушах совершенно отчетливо сквозь помехи прозвучал голос Авилы, хотя очень тихо:

— Сеньор Хэннах, слава Богу, что вы прилетели.

— Я Мэллори, — ответил я. — Что там у вас происходит?

— Сеньорита Мартин, сестра-монашенка и я, мы в церкви, сеньор. Остались только мы втроем. — И, несмотря на помехи и искажения, в его голосе слышалось явное удивление. — Откуда вы здесь взялись, сеньор?

— Теперь это не имеет значения. Я обнаружил катер вниз по течению. Они недалеко ушли, ваши друзья. Я собираюсь садиться. Приготовьтесь переправить женщин на другой берег.

— Невозможно, сеньор. Нет лодки.

Приказав ему оставаться на приеме, я пролетел над причалом. Он оказался прав, лодка исчезла. Тогда я перелетел через реку на ту сторону, где располагалась взлетная полоса. Здесь тоже не было признаков жизни, зато у маленького деревянного причала стояло каноэ.

Я снова облетел миссию и вызвал Авилу:

— Там, на причале, около взлетной полосы каноэ. Будьте с женщинами наготове, я переплыву к вам. Иду на посадку.

Круто развернувшись, я резко пошел вниз, пролетев над самыми верхушками деревьев. В последний раз дал газ, чтобы выровнять машину, и сел. Потом вырулил на дальний конец лужайки, повернул "Хейли" на ветер, чтобы быть готовым к быстрому взлету, и заглушил мотор. Пару минут просидел в машине, выжидая, не случится ли чего. Ничего не случилось, я взял две гранаты Миллса, вставил магазин в автомат "томпсон", взвалил рюкзак на спину, вышел из самолета и направился к реке.

Если не считать дорожки, где постоянно садились и взлетали самолеты, то на всей остальной лужайке росла трава высотой в три или четыре фута. И вдруг где-то справа от меня в тревоге поднялись в воздух птицы. Затем все произошло как в калейдоскопе.

Вокруг раздались высокие пронзительные крики. К ним примешивался какой-то странный треск. Я обернулся и увидел, что со стороны джунглей на лужайке горела, словно старая бумага, длинная сухая трава. За дымом метались яркие головные уборы из перьев, но стрелы в мою сторону не летели. Может быть, они думали, что я, как мотылек, сгорю в их пламени?

Но "Хейли" явно пришел конец, потому что, когда я побежал, пламя уже лизало землю под ним. Я находился на полпути к реке, когда взорвались его топливные баки. Над самолетом взметнулось пламя в виде гриба. Это решило дело, и несколько мгновений спустя вся лужайка превратилась в море огня.

Но по крайней мере между мной и хуна образовался непреодолимый барьер. Что представляло собой явное упущение в их плане. Я залез в каноэ, которое стояло у причала, оттолкнулся и тут увидел набитые индейцами полдюжины каноэ, которые шли вниз по реке, чтобы перехватить меня.

Даже для "томпсона" их оказалось слишком много, да я и не мог одновременно стрелять и грести. Оставалось только одно: изо всех сил грести на тот берег, что я и сделал. В этой части река изобилует многочисленными мелями и песчаными отмелями, я решил ими воспользоваться. Когда добрался до дальнего конца довольно большой отмели, ибисы тут же поднялись в небо красной тучей, образовав между мной и индейцами что-то вроде барьера.

Они оказались не очень-то изобретательны. Два каноэ просто ткнулись в песчаную отмель, сидевшие в них индейцы выскочили и побежали ко мне по щиколотку в воде, а остальные лодки повернули и начали выгребать вниз по течению, чтобы отрезать меня.

Люди на песчаной отмели были уж чересчур близко, поэтому я на момент бросил весло на дно каноэ, вытащил чеку из гранаты Миллса и бросил ее в них. Она упала недалеко, но, как и в том случае, я получил эффект, на который рассчитывал. Они остановились как вкопанные, громко крича. Тогда я бросил вторую гранату, которая заставила их повернуться и побежать назад.

Даже на этой стадии игры мне не хотелось убивать никого из них. Когда я снова взял весло в руки, то увидел, что другая лодка огибает конец отмели в ста ярдах к северу от меня, перекрывая протоку. Мне оставался только путь налево, в джунгли, и я стал продвигаться туда так быстро, как только мог.

Кусты и спутанные ветки деревьев образовывали навес над берегом. Под ним царила полутьма, и я оказался скрытым от взглядов тех, кто плыл по реке. Я немного продвинулся вверх по течению, отыскивая удобное место для высадки, и наконец нашел песчаную отмель в месте впадения ручья в реку.

Обеспокоенный тем, что голоса индейцев хуна все приближались, я повернул каноэ в ручей. И в тот же момент увидел еще одно каноэ, лежавшее на грязевой отмели, будто занесенное туда высокой водой. Оно немного наклонилось, и я понял, что там кто-то есть.

Прошлепав туда через воду, я опустился на колени, ощупывая руками кости и то, что раньше было монашеским платьем. Они обе лежали здесь, но я нашел только один личный знак — медальон в виде диска на цепочке. "Сестра Анна Жозефа, L.S.O.P.". Итак, все, одну тайну наконец удалось раскрыть. Я опустил диск с цепочкой в карман и начал подниматься вверх по ручью, потому что каноэ позади меня все приближались.

Три сотни ярдов до миссии мне предстояло пройти максимально быстро. И я побежал, готовый пустить в ход "томпсон", если потребуется. Держался как можно ближе к берегу, не слишком густая здесь растительность позволяла видеть, куда иду.

Высокие пронзительные голоса индейцев доносились с реки, а позади меня кто-то с треском продирался сквозь кусты. Обернувшись, я дал очередь, сбивая листья, чтобы показать им свои серьезные намерения, а потом через пару минут выбежал из леса на чистое место.

До церкви оставалось всего тридцать или сорок ярдов, я пригнул голову и бросился бежать к ней, крича во все горло. Сзади меня просвистела стрела и вонзилась в дверь, а потом, когда я уже поднимался наверх, и вторая.

Я рефлективно повернулся и открыл огонь по темным фигуркам с яркими перьями на голове, которые бегали вдоль края джунглей. Не могу сказать, попал ли я в кого-нибудь. Во всяком случае, дверь за мной открылась, рука схватила меня за плечо и втянула внутрь с такой силой, что я потерял равновесие.

Когда я сел, то увидел Авилу, который стоял у двери, сжимая карабин. Сестра Мария Тереза и Джоанна Мартин стояли по обе стороны от него. Джоанна держала в руках винтовку.

Она отделилась от стены и опустилась на колени возле меня:

— Вы в порядке, Нейл?

— Все еще цел, насколько могу судить.

— Что там случилось? Мы слышали ужасный взрыв.

— Они подожгли сухую траву на лужайке, и "Хейли" взлетел на воздух. А мне удалось уйти от них.

— Так нам всем конец, сеньор, — прервал меня Авила. — Что вы такое сказали, нет самолета? Теперь уж нам кранты, точно!

— О, не знаю, — ответил я, — но вы всегда можете попросить сестру Марию Терезу помолиться за нас.

Вдалеке раздался монотонный бой барабана.

Глава 15

Последнее представление

Радио вроде все еще работало, но Авила несколько раз безуспешно пытался связаться с Ландро после того, как в полдень имел последний контакт с ним. И я знал, что Фигуередо со своей стороны тоже пытается связаться с нами. Все это означало только одно: с нашей проклятой штукой что-то случилось.

Используя свои весьма ограниченные технические познания, я попытался понять, что произошло. Отвинтил крышку и убедился, что нет ни одного оборванного провода и все радиолампы плотно вставлены в гнезда. Увы, на сем мои познания оказались исчерпаны. Я оставил Авилу продолжать попытки связаться, а сам отошел и сел, опершись спиной на стену возле Джоанны Мартин, которая готовила на спиртовке кофе. Сестра Мария Тереза стояла на коленях возле алтаря и молилась.

— Все молится! — воскликнул я. — Какая непоколебимая вера!

Джоанна дала мне сигарету и тоже села, ожидая, когда закипит вода.

— Что же все-таки произошло, Нейл?

— Со мной? — спросил я. — О, я выпрыгнул с корабля, как говорят на флоте, прежде, чем меня смогли доставить туда, куда хотели.

— И вас сейчас преследуют, я имею в виду власти?

— Теперь нет. Я же не совершал преступления. Меня просто ложно обвинили. Прямо как знаменитый Кегни, он всегда говорит так в гангстерских фильмах.

Она медленно кивнула:

— Я так и думала с самого начала. Все обвинения были лишены всякого смысла.

— Спасибо за то, что верите мне, — ответил я. — Вы оба с Менни. Я бы мог покончить со всем этим немного раньше, но просто время не пришло.

— А Сэм?

— Выболтал всю историю перед Фигуередо, его женой и Менни в баре отеля, сегодня в начале дня, когда я потребовал от него ответа. Был настолько пьян, что едва ли соображал, что делает. Он — конченый человек, Джоанна.

Она налила кофе в чашку и передала мне.

— Я думаю, что он кончился как человек давным-давно, Нейл.

Она сидела на корточках и выглядела по-настоящему печальной. Я видел совсем другую женщину, а не ту, которую знал раньше. Казалось, настал подходящий момент, чтобы все сказать ей.

— У меня есть кое-что для вас. — Я вынул личный знак в виде диска на цепочке и передал ей.

Лицо девушки исказилось от горя. Ее затрясло.

— Анна? — спросила она охрипшим голосом.

Я кивнул:

— Нашел то, что осталось от нее и ее подруги, в каноэ на берегу реки. Их, наверное, убили при том, первом, нападении и спустили вниз по реке.

— Слава Богу, — прошептала она. — О, слава Богу!

Она взяла диск на цепочке, поднялась и ушла в другой конец церкви. Сестра Мария Тереза повернулась к ней, и я увидел, как Джоанна показала ей личный знак.

И в тот же момент Авила возбужденно позвал меня:

— Кажется, есть связь. Идите скорее сюда.

Он надел наушники и включил для меня громкоговоритель. И мы все совершенно четко, несмотря на помехи, услышали голос Фигуередо:

— Санта-Елена, вы слышите меня?

— Здесь Мэллори, — ответил я. — Вы меня слышите?

— Слышу вас хорошо, сеньор Мэллори. Как дела?

— Хуже некуда. Хуна ждали меня и, когда, я приземлился, подожгли самолет. Теперь я в церкви миссии с Авилой и двумя женщинами. Мы в безвыходном положении. Лодок нет.

— О Матерь Божья!

Я почти видел, как он перекрестился.

— У нас только один выход, — сказал я ему. — Соберите добровольцев и поднимитесь по реке на вашем катере. А мы постараемся продержаться до вашего прибытия.

— Но если я даже смогу найти людей, которые согласятся пойти со мной, мне потребуется десять или двенадцать часов, только чтобы добраться до вас.

— Я знаю. Но вы должны сделать все, что можете.

Он еще что-то говорил, но его слова потонули в потоке помех, и я ничего не смог понять, а потом мы и вовсе его потеряли. Когда я повернулся, то увидел, что Джоанна и сестра Мария Тереза присоединились к Авиле. Все они выглядели скованными и испуганными. Даже сестра Мария Тереза утратила свое обычное выражение тихого умиротворения.

— Что еще случилось, Нейл? — спросила Джоанна. — Скажите нам все, как бы тяжело это ни было.

— Да вы сами почти все слышали. Я просил Фигуередо попытаться собрать несколько человек и прорваться сюда на правительственном катере. Это займет по меньшей мере двенадцать часов, если все пойдет хорошо. Но если быть до конца откровенным, то наше счастье в том, чтобы они появились здесь завтра до восхода солнца.

Авила грубо рассмеялся:

— Будет чудо, если они вообще тронутся с места, сеньор. Вы думаете, они там в Ландро такие герои, что им хочется прийти сюда и получить стрелу хуна в спину?

— Но вы же пришли, сеньор Авила, — вмешалась сестра Мария Тереза.

— За деньги, сестра, — ответил он ей. — Потому что вы хорошо платите, и что же я получу в конце? Только смерть.

Я стоял у окна, глядя на поселок через полуприкрытые ставни. Госпиталь и бунгало, темные в вечернем свете, стояли у края джунглей. Солнце оранжевым диском спускалось за деревья. Слышались монотонные звуки барабана.

Джоанна Мартин прислонилась к стене возле меня, куря сигарету. На расстоянии заунывные голоса индейцев, смешиваясь с рокотом барабана, звучали как угроза.

— Почему они поют? — спросила она.

— Чтобы подготовить себя к смерти. Они называют это песней смелости. Значит, рано или поздно они нападут на нас, но прежде выполнят весь подготовительный ритуал.

Сестра Мария Тереза вышла из тени:

— Вы говорите, что они приветствуют смерть, мистер Мэллори?

— Для воина смерть в бою — единственный способ окончить жизнь, сестра. Как я вам уже говорил, смерть и жизнь для этих людей — две части одного и того же целого.

Прежде чем она смогла ответить, Авила, сидевший у рации, вдруг взволнованно вскрикнул:

— Вроде бы я снова поймал Фигуередо!

Он включил громкоговоритель. Помехи были просто ужасными. Я согнулся возле радио, стараясь разобрать далекий голос. И вдруг все оборвалось, в том числе и помехи. Стало непривычно тихо. Авила посмотрел на меня, медленно стаскивая с себя наушники.

— Вы разобрали хоть что-то? — спросил я его.

— Всего несколько слов, сеньор, но они лишены всякого смысла.

— И что же он сказал?

— Мне показалось, что капитан Хэннах на пути к нам.

— Но это невозможно. Вы просто неправильно поняли.

Снаружи смолк барабан.

Теперь церковь объяла полутьма. Тускло светился только фонарь у радиорубки, да на другом конце церкви сестра Мария Тереза зажгла свечи.

А снаружи стало совсем темно, и зубчатая стена леса ясно вырисовывалась на черном ночном небе. Не слышалось ни одного звука. Все кругом словно замерло.

Вдруг где-то в джунглях фыркнул ягуар. Авила спросил меня:

— Что это значит, сеньор?

— Не знаю. Может, какой-то сигнал.

Пока мы будем удерживать их на расстоянии, у нас остается хоть какой-то шанс. Мы оба были хорошо вооружены. Винтовка Джоанны Мартин вместе с двумя обоймами лежала на столе рядом с рацией так, что ее можно легко взять в случае необходимости. Но ничто не нарушало тишину этого молчаливого мира. Только потрескивало радио, которое Авила оставил включенным, с громкоговорителем, поставленным на максимальную громкость.

От алтаря исходил очень тусклый свет. Святая Матерь Божья, казалось, выплывала из темноты, купаясь в мягком белом свете, слышалось тихое бормотание молящейся сестры Марии Терезы. Все кругом выглядело очень мирным.

Вдруг что-то загремело по железной крыше у меня над головой. Я поднял глаза и увидел индейца хуна, который пролез через верхнее окно и теперь переступал на подоконнике, удерживая равновесие. С криком, словно это вопила душа мученика, он ринулся вперед, держа в правой руке наготове мачете. Его намазанное охрой тело блеснуло в свете лампы.

Я выпустил в него очередь из "томпсона", и его отбросило к стене. Джоанна закричала, Авила, страшно ругаясь, передергивал затвор старого карабина, всаживая пулю за пулей в другого хуна, который появился сбоку.

Я кинулся ему на помощь, Джоанна предупреждающе вскрикнула, я обернулся, но слишком поздно, чтобы встретить новую угрозу. Автомат "томпсон" выбили у меня из руки, я упал, остро ощутив вонь навалившегося на меня покрытого охрой и потом тела. Индеец уже занес мачете для удара.

Мне удалось схватить его за запястье и сунуть локоть в его разверстый рот. Боже, какой же он оказался сильный! Его железные мускулы, как, впрочем, у большинства лесных индейцев, буквально сковали меня. Вдруг его лицо приблизилось, и он стал сильнее давить на меня. Казалось, это конец. Но вот ему в висок ткнулось дуло винтовки, выстрел снес верхнюю часть черепа, и его тело конвульсивно дернулось в сторону.

Джоанна Мартин стояла сзади и сжимала винтовку с выражением ужаса на лице. Позади нее я увидел сестру Марию Терезу. И прямо из тьмы над ней откуда-то сверху выскочил еще один темный призрак и опустился прямо перед алтарем. Я схватил "томпсон", но снова опоздал, потому что Авила успел прострелить ему голову.

Лихорадочно перезаряжая карабин, он с хрипом хватал ртом воздух.

— Может быть, там, на крыше, есть еще кто-то, а, сеньор?

— Надеюсь, что нет, — ответил я. — Если их будет много, то нам не справиться. Прикройте меня, а я посмотрю.

Я вставил новый магазин в "томпсон", открыл дверь и выскользнул наружу. Отбежал немного в сторону, повернулся и дал очередь по крыше. Потом перебежал на другую сторону и повторил представление. Не последовало никакой реакции, ни отсюда, ни из леса, и я вернулся обратно.

Сестра Мария Тереза снова стояла на коленях, молясь за убитых, насколько я мог понять. Джоанна сидела, привалившись к стене. Я опустился на одно колено возле нее.

— А вы отлично сработали. Благодарю вас.

Она чуть улыбнулась:

— Я все-таки лучше поработаю на студии шесть в компании MGM. Когда-нибудь это случится.

Вдруг раздался треск в громкоговорителе, и ясно прозвучал знакомый хриплый голос:

— Это Хэннах вызывает Мэллори! Это Хэннах вызывает Мэллори! Вы меня слышите?

Я немедленно бросился к микрофону и включил передатчик:

— Я слышу вас, Сэм, громко и ясно. Где вы?

— В пяти минутах полета вниз по реке, если только моя ночная ориентировка превосходна, как всегда.

— На "Бристоле"?

— Ну конечно, парень, совсем как в старые времена.

У него в голосе прозвучали какие-то новые нотки, которых я раньше никогда не замечал. Если хотите, это напоминало радость, несмотря на всю абсурдность такого предположения.

— Я попытаюсь приземлиться на большой песчаной отмели посередине реки. Прямо против причала. Но мне надо хоть что-нибудь видеть.

— А что вы предлагаете?

— Черт возьми, откуда я знаю! Что, если поджечь это проклятое место?

Я посмотрел на Авилу. Тот кивнул. Я сказал:

— О'кей, Сэм, мы выходим.

Он быстро перебил меня:

— Только еще одно, парень. Я могу втиснуть в кабину наблюдателя только двоих, не более. А это значит, что ты и Авила остаетесь.

— Я уже как-то плыл вниз по реке, — ответил я. — Могу попытаться еще раз.

Но на успех не было никакой надежды. Я знал это, и Джоанна тоже поняла. Она положила руку на мой рукав, и я выпрямился.

— Нейл, есть же какой-то выход. Должен быть.

Авила ответил вместо меня:

— Если мы не выйдем отсюда сейчас же, сеньор, тогда нет смысла вообще идти.

Здесь в церкви хранилась канистра с керосином для фонаря. Я вылил немного на пол, а потом сделал дорожку из керосина ко входной двери. Авила повесил карабин на плечо, взял штормовой фонарь и спрятал его под куртку. Я открыл дверь, и мы скользнули в темноту, держа путь к бунгало.

Я немного подождал, а потом вышел сам с канистрой в одной руке и автоматом "томпсон" в другой и направился к госпиталю и конторе.

Где-то совсем близко и как бы ниоткуда послышалось приглушенное жужжание мотора "Бристоля". Времени совсем не оставалось. Никаких признаков присутствия хуна я не почувствовал. Вроде бы они и не существовали вовсе. Дверь в госпиталь оказалась открыта. Я отвинтил крышку канистры, плеснул немного керосина внутрь, а остатки вылил на крышу.

С другой стороны поселка загорелся один из домов-бунгало, и пламя расцвело в ночи. Я ясно увидел Авилу, который перебежал к другому бунгало с факелом в руках, поджигая тростниковую крышу.

Я зажег спичку, бросил ее во входную дверь и поспешно отпрянул назад, когда языки пламени заплясали по полу. С внезапным ухающим звуком, как от небольшого взрыва, пламя взвилось вверх, к крыше.

И тут какой-то адский шум расколол тишину. Дикие вопли голосов хуна сердито гудели в джунглях, они напоминали пчел, потревоженных в улье. Хуна выступили из леса изломанной цепью, я дал по ним длинную очередь, повернулся и побежал к церкви. Вслед мне зажужжали стрелы.

Авила бежал тоже по направлению к церкви. Я услышал, как он вскрикнул, и краем глаза успел заметить, что он споткнулся. Авила еще немного пробежал и, не добравшись всего нескольких футов до церковного порога, упал ничком. В его спине под левой лопаткой торчала стрела.

Я повернулся, припал на одно колено и выпустил весь магазин по широкой дуге через весь поселок, хотя никого уже рассмотреть не мог. Хуна пронзительно вопили из-за завесы пламени, их случайные стрелы летели сквозь дым.

Авила судорожно пытался вползти на ступени лестницы, а Джоанна уже открыла дверь. Я схватил его за воротник и втащил внутрь. Пинком захлопнув за собой дверь, я закрыл задвижку, а когда повернулся, то увидел, что сестра Мария Тереза уже стояла на коленях возле него, пытаясь осмотреть рану. Авила повернулся на спину, сломав стрелу. На его губах выступила кровь. Он сердито оттолкнул сестру и протянул ко мне руку.

Я опустился на колено возле него. Он произнес:

— Может, вы еще успеете, сеньор, поджечь церковь и уйти отсюда. Да поможет вам Бог.

Другой рукой он залез в карман куртки и достал оттуда маленький матерчатый мешочек.

— Выпейте за меня, мой друг! Удачи вам.

Тут из него хлынул поток крови, и он затих.

Голос Хэннаха гремел из громкоговорителя:

— Красиво, парень, просто красиво! Вот это представление! Вы приняли мое сообщение?

Я взял микрофон:

— Громко и ясно, Сэм. Авила только что скончался. Я сейчас вывожу женщин.

— Ждите на берегу и не пересекайте протоку, пока я не сяду. У меня еще один "томпсон". Я открою огонь для прикрытия. Боже, вот бы мне пару "викерсов"! Я дал бы прикурить этим подонкам, чтоб им было что вспомнить. — Он громко рассмеялся. — Мы еще увидимся, парень!

Сестра Мария Тереза все еще стояла на коленях возле Авилы, ее губы шевелились, она читала молитву. Я грубо поднял ее на ноги:

— Теперь не время заниматься этим. Уходим через дверь ризницы. Как только выйдете, бегите к реке и не оглядывайтесь. И на вашем месте, сестра, я снял бы монашеское платье, если вы, конечно, не хотите утонуть.

Она казалась озадаченной, будто не понимала, что происходит, ее сознание, по-моему, вообще отвергало ужасную реальность. Джоанна же, напротив, все поняла, буквально сорвала с нее длинный балахон, и сестра на глазах превратилась совсем в другого человека. В маленькую, хрупкую женщину в хлопчатобумажной сорочке, с седыми прилизанными волосами.

Вытолкав их в ризницу, осторожно открыл дверь и выглянул на улицу. "Бристоль" делал виражи где-то над нами. До реки следовало пробежать примерно шестьдесят или семьдесят ярдов.

Я толкнул их в темноту, зажег спичку и бросил ее в лужицу керосина, которую оставил раньше. Пламя с ревом охватило пол и взметнулось вверх. Я бросил прощальный взгляд на алтарь, Святая Матерь Божья стояла над ним с ребенком на руках как символ надежды. Я повернулся и побежал.

Соскользнув с берегового откоса в мелкую воду, я присоединился к сестре Марии Терезе и Джоанне. Отблески пламени плясали на темной воде, дым надвигался вздымавшимся облаком. Зрелище напоминало сцену из ада.

Я не мог слышать хуна, потому что все поглощал один только звук — шум мотора садящегося "Бристоля". И вдруг самолет появился, прорвав облака дыма, на высоте ста футов над рекой. Черный Барон давал свое последнее представление.

Здесь нужен был истинный гений, и мы увидели его в ту ночь. Он рассчитал посадку абсолютно точно. Его колеса коснулись песка в самом начале отмели, что дало ему целых две сотни ярдов для пробега.

Он стремительно несся, вода двумя большими волнами расходилась из-под колес. Я ясно видел его в черном летном шлеме и очках. За ним развевался белый шарф.

Столкнув женщин в воду, я поднял "томпсон" над головой и пошел за ними. Протока оказалась неглубока, всего четыре или пять футов, но женщинам приходилось тратить все силы, чтобы преодолеть сильное течение.

А Хэннах уже выруливал на другой конец песчаной отмели. Он развернулся к ветру, чтобы быть готовым к взлету, и заглушил мотор. И позади нас сразу же стали слышны крики и вопли хуна.

Хэннах уже вышел из самолета и стоял у края песчаной отмели, стреляя из "томпсона" через протоку. Я не смотрел назад, потому что был занят другим. Сестру Марию Терезу чуть не сбило с ног течением. Я бросился вперед и схватил ее как раз вовремя. Другую руку я подал Джоанне. Нам удалось устоять на ногах, и мы выбрались через мелководье на песчаную отмель.

На берегу реки бесновались по меньшей мере сто хуна, они четко вырисовывались на фоне пламени. На таком расстоянии их стрелы не долетали до нас, но вот уже некоторые начали прыгать в воду.

Когда "томпсон" опустел, Сэм вставил новый магазин и снова начал стрелять. Я помог Джоанне забраться в кабину наблюдателя, а потом поднял туда же сестру Марию Терезу.

Хэннах повернулся и крикнул:

— Давай, парень, садись и поднимай в воздух эту штуку!

— А как же вы?

— А ты один сможешь провернуть пропеллер?

С этим нельзя было спорить. Я забрался в кабину и сделал все необходимые приготовления для вылета. Он расстрелял магазин "томпсона" в черную цепь людей, которая уже достигла середины протоки, бросил его на песок и забежал спереди самолета.

— Готов! — закричал он.

Я кивнул и запустил стартовое магнето. Он провернул пропеллер. Мотор с ревом заработал. Хэннах отскочил в сторону.

Я склонился из кабины.

— Крыло! — закричал я. — Ложитесь на крыло!

Он махнул рукой, поднырнул под нижнее левое крыло и упал на него, схватившись за передний край руками в перчатках. Это был шанс, который мог сработать.

Я дал полный газ и двинулся вдоль песчаной отмели как раз в тот момент, когда передний хуна вышел из воды. Через пятьдесят или шестьдесят ярдов мне удалось оторвать хвост машины, но больше ничего не удавалось сделать, нагрузка оказалась слишком велика. Я это понимал, но и такой пилот, как Хэннах, не мог не знать, что меня держит.

Только что он лежал здесь, и вот его уже нет, он отпустил край крыла и сполз назад на песок. "Бристоль", казалось, рванулся вперед, я взял ручку управления на себя и взлетел.

У меня осталось время для одного быстрого взгляда назад через плечо. Он стоял во весь рост лицом к ним, широко расставив ноги, и спокойно стрелял из пистолета.

И потом черная волна людей захлестнула его, как прилив заливает берег.

Глава 16

Вниз по реке

— Комманданте не заставит вас долго ждать, сеньор. Не угодно ли присесть? Может быть, сигарету?

Сержант был изысканно вежлив и так старался угодить, что я принял от него сигарету.

Итак, я снова очутился у офиса комманданте в Манаусе, и на какое-то краткое мгновение мне показалось, что все прошедшее мне почудилось и на самом деле ничего не произошло.

В тишине прожужжала муха, потом послышались голоса. Дверь открылась, и комманданте галантно проводил сестру Марию Терезу к выходу. В привычной для нее монашеской одежде из белого материала, какой носят в тропиках, полученной, как я догадывался, от сестер какого-то другого ордена, она выглядела совсем буднично.

Ее улыбка слегка угасла при виде меня. Комманданте формально пожал ее руку:

— Полностью в вашем распоряжении, как всегда, сестра.

Она что-то пробормотала в ответ и удалилась. Он повернулся ко мне, излучая радушие, и протянул руку:

— Мой дорогой сеньор Мэллори, я так сожалею, что заставил вас ждать.

— Все в порядке, — ответил я. — Мой пароход отходит не через час.

Он пригласил меня сесть, предложил сигару, от которой я отказался, и наконец сам уселся за письменный стол.

— Вот у меня ваш паспорт и разрешение на проезд. Все в порядке. У меня еще есть два письма, боюсь, что они уже давно получены. — Он передвинул мне небольшую стопку бумаг. — Я и не подозревал, что у вас офицерское звание в Королевских военно-воздушных силах.

— Только в резерве, — ответил я. — Это большая разница.

— Была когда-то, мой друг, если верить газетам.

Я положил паспорт и разрешение на проезд в нагрудный карман и просмотрел письма. Оба пришли на мой старый адрес в Лиме. Одно — от отца с матерью, я узнал его по почерку. Другое — от командующего военно-воздушными силами, он обращался ко мне — пилот-офицер Н. Дж. Мэллори. Они могут подождать, оба письма.

Комманданте посмотрел на меня:

— Ну вот вы наконец едете домой, в Англию, и сеньор Штерн с вами. Я так понимаю, что он получил визу?

— Конечно.

Наступила короткая пауза. Он оказался в некотором затруднении, не зная, что сказать еще, и сделал самую простую вещь — вскочил на ноги, обошел стол и щелкнул каблуками:

— Ну, не смею вас больше задерживать.

Мы подошли к двери, он открыл ее и протянул мне руку. Когда я взял ее, улыбка исчезла с его лица. Я почувствовал, что ему необходимо сделать какие-то комментарии к тому, что произошло. И он сказал:

— Несмотря ни на что, я горжусь тем, что был его другом. Какой храбрый человек! Мы должны помнить его благородную смерть, а не то, что случилось с ним до этого.

Я промолчал. Да и стоило ли что-то еще говорить? Я просто пожал руку, и его дверь закрылась за мной в последний раз.

Когда я шел через украшенный колоннами холл, меня окликнули по имени. Я обернулся и увидел спешащую ко мне сестру Марию Терезу.

— О, мистер Мэллори, а я ждала вас. Хотела воспользоваться случаем и попрощаться с вами.

Она выглядела совсем как прежде. Выглаженное белое одеяние, румянец на щеках и спокойное выражение умиротворения на лице, совсем как тогда, когда я впервые увидел ее.

— Очень любезно с вашей стороны.

— В некотором роде я чувствовала, что мы никогда по-настоящему не понимали друг друга, и сожалею об этом.

— Так и есть. Во всех отношениях. Я понимаю, вы собираетесь остаться здесь?

— Совершенно верно. Скоро и другие прибудут из Америки, чтобы присоединиться ко мне.

— И снова поехать туда же, вверх по реке?

— Именно так.

— А почему бы вам не оставить их в покое? — спросил я. — Почему никто не хочет оставить их в покое? Они не нуждаются в нас — ни в одном из нас — и в том, что мы можем им предложить.

— Не думаю, что вы все хорошо сознаете.

До меня вдруг дошло, что просто теряю с ней время.

— Тогда я рад, что не сознаю, сестра.

И в самый последний момент нашей встречи мне вдруг показалось, что я на самом деле понял ее. У нее было что-то совсем другое во взгляде, что-то неопределимое, а может быть, просто я принимал желаемое за действительное. Она повернулась и ушла.

Я смотрел, как она спускается по ступеням лестницы к очереди извозчиков, которые дремали под жгучим солнцем. Вроде бы ничего не изменилось, и в то же время все стало другим.

Больше я ее никогда не видел.

Я стоял у кормовых поручней парохода. Прошло уже полчаса, как мы отошли от Манауса. И тут я вспомнил про письма. Как раз когда читал письмо от командующего военно-воздушными силами, меня отыскал Менни:

— Что-нибудь интересное?

— Меня переводят на действительную службу. Должен был явиться уже два месяца назад. Письмо ходит за мной еще с тех пор, когда я работал в Перу.

— Да? — Он печально покачал головой. — Новости из Европы, кажется, становятся с каждым днем все хуже и хуже.

— Одно только ясно, — ответил я. — Они стараются собрать пилотов домой. Всех, кого могут.

— Мне тоже так кажется. А что там в Белеме? Обратитесь ли вы к своему консулу за разрешением проехать домой?

Я покачал головой, потом вынул маленький матерчатый мешочек, который дал мне Авила в церкви миссии Санта-Елена, и подал ему. Он открыл его и высыпал на ладонь дюжину необработанных довольно крупных алмазов.

— Прощальный подарок Авилы. Я знаю, что это незаконно, но за них в Белеме можно получить без хлопот две или даже три тысячи фунтов. Половина — ваша, и мы едем домой с комфортом.

Он положил алмазы обратно в мешочек.

— Как странно. Жить так, как жил он, и умереть таким отважным человеком!

Я подумал, что он будет продолжать и затронет то, что осталось недосказанным между нами, но все получилось иначе.

— Мне надо написать письмо. Увидимся позже. — Он потрепал меня по руке и ушел прочь.

Я не слышал, как она подошла, но почувствовал ее присутствие за своей спиной.

— Я только что говорила с капитаном. Он сообщил, что на следующий день после нашего прихода из Белема отходит судно в Нью-Йорк.

— Хорошо, — кивнул я. — Вы еще успеете слетать в Калифорнию и сделать пробу на студии компании MGM.

Горизонт, залитый пурпурным и золотым, казался охваченным пламенем.

— Я только что видела Менни, — продолжила она. — Он сказал, что вы получили письмо о зачислении в Королевские военно-воздушные силы.

— Совершенно верно.

— И вы довольны?

Я пожал плечами:

— Если будет война, а видно, к тому идет, то мне надо быть там.

— Могу я писать вам? У вас есть адрес?

— Если хотите. Я буду некоторое время в городке, который называется Биггин-Хиллз. Истребительная эскадрилья. А моя мать всегда перешлет письмо, если надо.

— Отлично.

Она стояла в ожидании, что я сделаю какой-то ход, но я медлил. Наконец она нерешительно произнесла:

— Если спуститесь вниз, то, надеюсь, знаете мою каюту.

Я покачал головой:

— Не думаю, что в этом есть смысл.

Он будет всегда незримо стоять между нами. Мы оба понимали это. Она заторопилась уходить, но потом задержалась и повернулась ко мне:

— Да, я немного любила его и не стыжусь. Несмотря на все, он для меня — самый бесстрашный человек из всех, кого я знала, герой, и таким навсегда запомню его.

Ее слова прозвучали прямо как реплика из плохой пьесы. Ей-богу! Он заслуживал гораздо большего.

— Он не герой, Джоанна. Он подонок, с самого начала, но только храбрый подонок и, возможно, самый лучший пилот из тех, кого я встречал. И давайте покончим с этим.

Она ушла, ожесточенная и сердитая, но мне не было уже до нее никакого дела. Хэннах оправдал бы мое поведение, вот что, пожалуй, для меня самое важное.

Я снова повернулся к поручням, солнце склонилось к закату за деревьями, и спустилась ночь.