Глава 14Крушение «Гордости Гамбурга»

Люди, с которыми я, говорил позже, те, кто наблюдал все с берега, уверяют, что ничего подобного никогда не видели. Я им верю. Когда мы вышли за волнолом, ветер достиг ураганной силы, и море штормило вовсю: высота разгулявшихся волн доходила – на глазок – футов до сорока; взлетая на гребень, мы словно стремились к небу, а скатываясь в ложбину, низвергались очертя голову в ад.

Одолеть подъем на гребень волны казалось невозможным, шлюпка застывала, потом мы вновь оказывались наверху, тяжкая водяная гора прокатывалась под днищем, винты бешено крутились на воздухе, и снова мы стремглав летели вниз по водяному склону, вцепившись в леера и замирая сердцем.

Варгер наблюдал с волнолома: много лет спустя он рассказывал мне, что каждый раз, когда мы исчезали, он не чаял увидеть нас вновь.

Я видел страх на лицах людей вокруг меня. Нас постоянно захлестывало огромными зелеными массами воды с носа до кормы, приходилось буквально бороться за жизнь.

Хагена смыло за борт огромным накатом, однако в следующее мгновение другой накат вернул его обратно. Фитцджеральд и Грант втащили Хагена в кокпит – лица его я никогда не забуду.

Эзра прокричал из иллюминатора ходовой рубки:

– Проследи, чтобы все обвязались страховочными леерами! Толку от них мало, но хуже не будет!

Мне надо было подумать об этом раньше. Штормовые леера обычно не используются спасателями. Я стал пробираться по шлюпке, проверяя, чтобы каждый был обвязан. Штейнер находился в носовом кокпите вместе с Ланцем, Обермейером и Шрейбером. Ланца все время тошнило, хотя при таком обилии воды это не имело значения, а Шрейбер был скован страхом. Храбрость – вещь относительная. Было ясно, что ему море невмоготу. И все же он вел себя достойно.

Команды Эзры я кричал на ухо Штейнеру. Он кивал, давая понять, что расслышал, затем двинулся проверить штормовой леер Шрейбера. А я стал пробираться обратно к кормовому кокпиту, где были остальные; на пути зачалился у иллюминатора рубки, чтобы поговорить с Эзрой. Мы были уже на удалении четверти мили от волнолома, когда разразилось бедствие.

Все произошло стремительно и без видимых причин. Замерев на гребне волны и, соответственно, потеряв управление, шлюпка получила мощный заряд ветра в палубную надстройку, удар волны в скулу правого борта – и перевернулась. Я вцепился в раму иллюминатора рубки и успел услышать только чей-то отчаянный вопль и рев осатаневшего моря.

Весь мир превратился в сплошную зеленую водную массу, накрывшую меня, как стакан муху; соль попала в глаза и рот, заполнила ноздри, навалилась тяжесть – невыносимая. Мы наполовину ушли под воду, но продолжали двигаться вперед, поскольку двигатели в водонепроницаемых отсеках не прекращали работать ни на миг. Я начал захлебываться, но мне удалось пробиться на поверхность, и я тут же набрал полные легкие воздуха. Шлюпка стала медленно выправляться.

Я увидел: Эзра – на своем месте, стоит без зюйдвестки и удерживает штурвал, рот его широко открыт, он орет что есть мочи. Я поискал взглядом остальных.

Фитцджеральд – на месте, вместе с Грантом и Хагеном, а Уолласа нет. Мы взмыли на гребень очередной волны. Я бросил взгляд за борт и заметил на зелени воды что-то желтое, потом еще что-то такое же. Я пробрался к переднему кокпиту и обнаружил, что Шрейбера тоже нет, а его леер оборван. Сделать мы ничего не могли. Я обернулся назад, успел заметить мелькнувший желтый спасательный жилет, и мы снова рухнули в пучину.

Чтобы уцелеть в штормовом море, человеку нужен не только спасательный жилет, нужно чудо, а я уже давно перестал верить в чудеса.

Все, что я запомнил потом, – это попытки уцелеть самому. Огромные волны били по борту так, что оба кокпита залило водой. Оставалось лишь уповать на Эзру и молиться.

Мы были в хороших руках. Как я уже говорил, выход на маломерном судне в штормовое море – безнадежная игра со смертью, но Эзра в этой игре умел выигрывать лучше и чаще многих спасателей.

Такой неимоверно ужасной была погода, такой неимоверно плотной была пелена дождя и брызг, влекомая сильным ветром, что ни разу нам не удалось ясно увидеть цель пути. Минут через двадцать после того, как мы сами чуть не пошли на дно, шлюпка вновь застыла на гребне огромного вала, и мы увидели Остроконечные скалы ярдах в трехстах.

Дела «Гордости Гамбурга» были плохи. Корма ушла под воду. Волны перехлестывали через оба борта и палубу на высоте двадцати футов. «Гордость Гамбурга» была старой посудиной: высокая, как башня, прямая дымовая труба, прямой форштевень, корма с глубоким подзором. Палубные надстройки сильно пострадали, капитанский мостик был наполовину снесен, на шлюпбалках раскачивалась одна-единственная спасательная шлюпка, которая могла быть нам, только помехой, если бы мы попытались подойти к борту.

Я все думал, почему ее никто не догадался обрубить, и словно забыл о том, какая паника охватывает людей на борту терпящего бедствие судна.

В архивах Королевского общества спасения на водах можно прочитать официальный отчет о происшедшем, поскольку Эзра представил свой доклад при первой возможности: «Оуэн Морган» был приписан к обществу, и капитан должен был отчитаться о спасательной операции согласно заведенному порядку, который никакая война не могла отменить.

Если коротко, то вот как было дело. Меняя обороты двигателя в пределах шестьсот – семьсот в минуту, Эзра заметил, что может держать курс строго против течения отлива, которое, как он прикинул, было около шести узлов. У него не было выбора, кроме как зайти по правому борту попавшего на риф судна.

Положение осложнялось не только тем, что волны били судно в правый борт, но и спасательной шлюпкой, которую кто-то, очевидно, пытался спустить на воду и которая теперь свисала с кормовой шлюпбалки.

На палубе находились люди, цеплявшиеся за что попало. Их было не так много, как я ожидал. Лишь позже я узнал, что двадцать три человека из сорока восьми уже погибли, включая капитана. Некоторых смыло за борт, когда судно налетело на скалы, другие утонули, когда единственная спасательная шлюпка, которую удалось спустить на воду, почти мгновенно была разбита бушующим морем.

В средней части судна имелась веревочная лестница, по которой надо было спускаться по одному, чтобы спрыгнуть к нам. Но как только Эзра сделал заход и попытался удерживаться у борта, свисавшая шлюпка закачалась и замолотила по веревочной лестнице – она раздавила бы всякого, кто попробовал бы спуститься.

Эзра снова отошел и стал удерживать «Моргана» на некотором расстоянии от судна.

– Надо убрать эту чертову галошу, чтоб не мешала! – крикнул он.

Штейнер стоял рядом со мной. Зюйдвестки на его голове уже не было, а по лицу стекала морская вода. Он заскочил в кокпит и вытащил оттуда топор.

– Заходи снова, Эзра! – крикнул он. – Попробую забраться на лестницу!

Эзра не стал спорить: надо было действовать без промедления. Повинуясь его руке, «Морган» сманеврировал и пристроился к борту «Гордости Гамбурга»; накатила огромная волна, подхватила нас и подняла почти вровень с бортовым ограждением; Штейнер прыгнул на веревочную лестницу. Волна отхлынула, мы рухнули футов на пятнадцать, ударившись о корпус. Меня отбросило в кокпит. Поднявшись на ноги, я увидел над головой карабкающегося через леер Штейнера.

В то же мгновение висящая шлюпка резко осела; одно из весел, упав на рулевую рубку, отскочило и плюхнулось за борт. Я невольно вскрикнул, увидев, как разошлись шлюпочные тали; шлюпка полетела вниз, а люди кинулись врассыпную.

Шлюпка с грохотом ударилась о крышку рубки, заскользила к левому борту и повисла на ограждении. Повсюду разлетелись весла и обломки, а Эзру сбило с ног.

Новая волна саданула нас о корпус «Гордости Гамбурга»; я, крикнув Фитцджеральду и Гранту, схватил топор и кинулся расчищать гору обломков. Мы боролись, как безумные, стараясь сбросить разбитую шлюпку с нашей палубы, пока не поздно. А еще чуть-чуть – и было бы поздно. И вновь – огромная волна, и вновь – удар по корпусу; пришедший в себя Эзра пустил двигатель на полную мощность и переложил штурвал. Я упал, потеряв равновесие, но от резкого разворота груда обломков съехала с нашей палубы за борт. То, что осталось, соскользнуло с левой стороны носовой части, и мы отвернули в сторону.

Эзра, Грант и я в суматохе ободрались до крови. Фитцджеральда вроде бы не задело; наши взгляды встретились, он, хохотнув, крикнул:

– А ну, давайте! Чего мы ждем?

У Эзры была рваная рана на лбу. Он спокойно обтер кровь и, показывая рукой сквозь иллюминатор рубки, сказал:

– Манфред, похоже, навел порядок. Заходим и забираем их как можно быстрее, Оуэн. Гляди в оба!

Он развернулся с подветренной стороны по приливному течению и подошел к правому борту «Гордости Гамбурга» так, чтобы течение подвело нас вплотную. По веревочной лестнице спускались двое; высота была приличная, но, как только налетела новая волна, она подняла нас вровень с их бортом. Ланц и Фитцджеральд подстраховали обоих, когда те прыгнули.

Один был матрос, другой – артиллерист. Они забились в носовой кокпит. Как только очередная волна ударила нас о корпус «Гордости Гамбурга», еще трое стали спускаться по лестнице.

Я мельком увидел Штейнера, наклонившегося через леер, махнул ему, и тут первый из троих спрыгнул. Грант поймал его и толкнул вниз, в кокпит.-Второй заколебался, затем прыгнул, но поздно – мы опустились футов на пятнадцать вместе с волной, и он с воплем свалился на рулевую рубку, а оттуда на палубу.

Когда Грант и Ланц оттаскивали его в кокпит, он был без сознания. Третий уцепился за лестницу обеими руками и не выпускал ее даже тогда, когда мы поднялись вровень с ним и достаточно долго держались в таком положении, так что можно было без труда переступить через наш леер. Очевидно, он потерял самообладание.

Фитцджеральд кинулся к борту; когда мы снова поднялись, он обхватил человека обеими руками, чтобы оторвать силой. Но тот отчаянно вскрикнул и еще крепче уцепился за лестницу. Опять накатила волна и оттащила «Моргана» от корпуса судна, а Фитцджеральда, который не отпустил гибнущего, увлекло за борт. Ему удалось ухватиться за лестницу и повиснуть чуть ниже того человека, которого он хотел спасти; тот панически быстро взлетел по лестнице обратно на борт.

А еще через мгновение повторилось то, что случилось с моим отцом. Течение долбануло нас о корпус «Гордости Гамбурга» всей немалой массой – и Фитцджеральд угодил ногами как раз между бортовым ограждением «Моргана» и корпусом.

Он вскрикнул от нестерпимой боли, заглушив вой ветра; Штейнер перевесился через борт и подхватил его в тот момент, когда наша шлюпка начала отходить от судна.

Все было как при замедленной киносъемке. Штейнер действовал одной рукой, другой держась за верхнюю перекладину лестницы. Но ему не хватило сил удержать вес человека; когда Фитцджеральд стал срываться, я подбежал к борту, подпрыгнул и вцепился в нижнюю перекладину, натянув лестницу; с приходом новой волны наша палуба взмыла вверх, и я, подхватив Фитцджеральда, перевалил его через борт и сам прыгнул туда же; едва я успел это сделать, «Моргана» снова отнесло.

Я махнул Эзре – «возвращайся», но он не отозвался. Я понял, что он передумал – начинался отлив, а при отливе действовать было почти невозможно.

У Фитцджеральда обе ноги были раздроблены, но, по крайней мере, он был без сознания. На палубе в разных местах находились люди, но ни один не сделал попытки помочь нам. Мы взяли раненого за руки и потащили вверх по наклонной палубе. Штейнер ногой открыл первую попавшуюся дверь.

Там находилось нечто вроде бара: стойка, высокие табуретки, мягкие сиденья и столы, привинченные к полу. За одним из столов в углу сидел немецкий морской офицер. Он был в военной форме и при фуражке; мне не нужно было смотреть на золотой галун и ряды наградных лент, чтобы понять, что он и есть капитан III ранга Карл Ольбрихт. Мало того, он был затянут в ортопедический корсет, подбородком упирался в какую-то алюминиевую подставку, а в руках сжимал бутылку рома и стакан.

Я пинком закрыл дверь. Наступила жуткая тишина.

– Входите, господа, – сказал Ольбрихт по-немецки. – Прошу.

Он был явно навеселе.

– Извините, что не встаю, но, к сожалению, мой позвоночник и одна нога поддерживаются разного рода стальными подпорками. Это делает жизнь достаточно трудной даже в лучшие времена. А в таком положении – невыносимой. Что происходит?

– Капитан Ольбрихт, – сказал Штейнер. – Я унтер-офицер Штейнер, дивизия «Бранденбург». Это – полковник Морган, британский офицер. Мы прибыли на спасательной шлюпке с острова Сен-Пьер, чтобы попытаться выручить вас.

Ольбрихт по-совиному посмотрел на меня:

– Британский? Значит, мы проиграли войну?

– Долго объяснять. С нами американский офицер, майор Фитцджеральд. Он тяжело ранен. Нам придется оставить его здесь, пока мы не выясним обстановку.

Капитан Ольбрихт был сбит с толку и ничего не ответил. Когда мы вошли на палубу, я сперва не увидел «Оуэна Моргана» – шлюпка затерялась где-то среди волн. Затем она появилась в поле зрения – неожиданно близко, но не там, где я думал.

Теперь она пыталась подойти с кормы «Гордости Гамбурга», которая, как я говорил, была в воде. Вдруг я понял, что задумал Эзра. Он провернул лихой и опасный трюк, выходку, дающую надежду на успех, – направил «Моргана» прямо в бортовое ограждение, въехал носом на палубу и стал удерживаться на месте с помощью двигателей. Люди на «Гордости Гамбурга», казалось, были слишком ошеломлены, чтобы понять происшедшее. И тут Штейнер привел их в чувство.

Он вскарабкался по покатой палубе и начал раздавать направо и налево увесистые тумаки и зуботычины:

– Шевелитесь, черт побери! Скорее!

Очнувшись, люди двинулись, скользя по палубе на задницах. Я видел, как человек пять-шесть перелезли через борт в спасательную шлюпку, а потом море снова ее оттащило.

Прилив начал быстро спадать; я заметил, как показался из воды верх бортового ограждения в том месте, где раньше он скрывался под водой полностью. У Эзры оставалось немного времени, а сколько именно – было понятно. Он зашел снова, направив нос на палубу, и еще с полдесятка человек спаслись, перебравшись в шлюпку. Оставалось только трое стоявших по пояс в воде, когда он стал готовиться к новому заходу. Я схватил Штейнера за руку и крикнул:

– Отправим Фитцджеральда, эта посудина долго не продержится!

Мы вернулись в салон. Фитцджеральд все еще не пришел в себя, а Ольбрихт успел поднабраться еще крепче.

– Пора идти, – сказал, обращаясь к нему, Штейнер. – Спасательная шлюпка – у кормы.

– Идти? – переспросил Ольбрихт. – Куда идти, братец? Я и встать-то не могу. Весь на струнах и пружинах...

– Не спорь, – сказал я Штейнеру. – Отнесем Фитцджеральда в шлюпку и вернемся за ним.

Мы бережно подняли американца с двух сторон и вышли на палубу. Шлюпка еще стояла в ожидании, и, как только мы двинулись, я увидел Гранта, поднимающегося к нам по покатой палубе.

И тут судьба подставила нам подножку: накатила огромная волна, качнула «Гордость Гамбурга» так, что палуба накренилась еще сильнее, и мы потеряли равновесие. Я был рядом с бортом, и мне удалось ухватиться за него одной рукой, придерживая другой Фитцджеральда.

А Штейнер скатился по покатой плоскости, перелетел через борт и упал в воду, где уже был и Грант. «Оуэна Моргана» снова отнесло, и Эзра отчаянно пытался с помощью двигателей удержать шлюпку подальше от кормы. Гранта и Штейнера отнесло в сторону шлюпки. В море им на помощь полетели спасательные концы. Кто их бросил, я не видел, – немцы или американцы. Это была одна команда. Они спасали товарищей, попавших в беду.

И снова Эзра сманеврировал, но было поздно: отлив сделал свое дело, бортовое ограждение «Гордости Гамбурга» выступило из воды, корма потихоньку открывалась тоже. Попади «Морган» под высокий кормовой подзор старой посудины – и беды не миновать.

Я взял Фитцджеральда под мышки и стал, пятясь, подниматься по покатой палубе. Это оказалось легче, чем я думал, а может быть, я уже не чувствовал усталости и боли, оказавшись за порогом нервного напряжения. Я открыл дверь салона и втащил Фитца внутрь. Ольбрихт сидел на прежнем месте.

– Я думал, меня бросили, – заметил он.

– Я тоже, – мрачно ответил я.

Я отодрал сиденья стульев и соорудил из них нечто вроде подстилки, уложил Фитцджеральда и опять вышел наружу. Море бушевало по-прежнему, впадины между волнами были настолько глубокими, что «Оуэн Морган» то и дело пропадал из виду.

Эзра отошел на добрых пятьдесят ярдов, и я понимал почему. Теперь, когда начался отлив, со всех сторон из воды выступали черные клыки утесов – смертельная ловушка для всякого, кто отважился бы зайти в эти места.

А Эзра Скалли был не дурак. Он уже сотворил чудо – приблизился к самому опасному из рифов в островной группе пролива Ла-Манш, с наскоро собранной командой и при ветре ураганной силы, и спас двадцать четыре жизни. Не следовало больше испытывать судьбу.

Он помахал мне из рулевой рубки. Я ответил ему тем же. «Оуэн Морган» повернул и отправился в медленный и тяжкий обратный путь на Сен-Пьер по штормовому морю.

Глава 15Мельничный жернов

Когда я вернулся в салон, Фитцджеральд беспокойно метался и стонал. Я вытащил финку и разрезал обе штанины его брюк от колена до лодыжки. То, что я увидел, глаз не радовало: Фитцджеральд никогда уже не сможет ходить на своих двоих – это я понял сразу.

– Плохо, да? – спросил Ольбрихт, и я понял, что он не так уж сильно пьян, как кажется. – Пройдите в капитанскую каюту. – И он указал на внутреннюю дверь. – В конце коридора. Там должны быть какие-нибудь лекарства.

Коридор, так же как и бар, имел наклон пола градусов в двадцать – тридцать, но я преодолел его без труда. В каюте царил кавардак: повсюду были разбросаны постельное белье, книги, ящики. Первой стоящей находкой был бинокль в кожаном футляре. В нише над койкой я обнаружил полированный деревянный ящичек – аптечку. Не успел я выйти из каюты, как весь корабль затрясся, послышался гнусный скрежет рвущегося металла – звук, от которого кровь стынет в жилах, последовал толчок, и пол под ногами круто взъехал под углом градусов в сорок пять.

Я потерял равновесие, упал и заскользил на спине назад, мимо двери в салон. Остановился я, наткнувшись на стену в дальнем конце коридора. Слава Богу, бинокль, целенький, болтался на шее, и мне удалось сберечь аптечку, зато пришлось изрядно потрудиться, вползая наверх по гладкому полу.

Обстановка в баре была как после киношной потасовки ковбоев. Ольбрихт спокойно сидел в углу, плотно прижатый к стенке, он лишь слегка запрокинул голову и бодро улыбнулся мне:

– Я думал, мы снялись с якоря.

Я отрицательно мотнул головой:

– Начался отлив, и мы плотно сели на камни, только и всего. Фитцджеральд наполовину съехал под банку. Я перекатил его на подушки, поплотнее обложил ими, чтобы он не скатывался, и заглянул в аптечку. Я искал болеутоляющее и нашел его в узеньком металлическом лотке: маленькие стеклянные ампулы с каким-то препаратом морфия, снабженные иглами для разового укола.

Я ввел пару ампул этого лекарства ему в левую руку, как было указано в инструкции, потом принес побольше подушек и постарался уложить его поудобнее. Бедняге предстояло долго ждать; даже если ветер ляжет, спасательная шлюпка сможет подойти и забрать его не скоро – только во время прилива, иначе ей не преодолеть скалу. Самое раннее – в четыре часа утра, а если шторм не ослабеет, то и вообще никогда.

– Пойду на палубу, – сказал я Ольбрихту. – Хочу посмотреть, сумела ли шлюпка дойти до Шарлоттстауна. Не знаю, сколько я там пробуду, но вам беспокоиться не о чем. При приливе корабль ни за что не сойдет с рифа.

– Приятель, я провел войну на подводных лодках и давно уже ничего не боюсь. Вот если бы вы были так любезны и принесли мне бутылочку чего-нибудь крепкого, то я протянул бы еще порядочно. – И он криво усмехнулся. – В этих чертовых подпорках мне не очень удобно сидеть.

А ведь ему было и в самом деле очень больно. Я вскарабкался по наклонному полу и прошел за стойку. Там была груда битых бутылок, но некоторые уцелели. Я откопал для него бутылку рома, и он, угрюмо поблагодарив, зубами вытащил пробку и отпил из горлышка.

Я оставил его и вышел из салона. Когда я открыл дверь, ветер навалился на меня плотной ощутимой стеной, а брызги фонтаном ударили через борт. Я глянул в разверзшуюся вокруг пучину с неровными зубьями черных скал, выступающими из белой пены. Толчея огромных валов перекатывалась между скалами и побережьем острова.

Бинокль оказался отличной штукой. Мне был виден конец волнолома, вход в бухту; дальше все смазывалось пеленой дождя и брызг.

Я заметил «Оуэна Моргана» в четверти мили от «Гордости Гамбурга»; «Морган» вынырнул как бы из ниоткуда на гребне волны; секунды две я четко видел Эзру в открытом иллюминаторе рубки и Штейнера, стоящего с Грантом у носового кокпита. Они снова пропали надолго, и у меня сжалось сердце от мысли, что они могут больше вообще не появиться.

Но они появились; как по волшебству выплыли из бездны и опять пропали через мгновение. Я простоял у борта час, глядя, как они продвигались, каждой клеточкой тела чувствуя тяжесть их борьбы со свирепым морем. Они уцелели потому, что за штурвалом стоял мореходный гений – Эзра, а море было такое, что смотреть на него без содрогания было невозможно.