– Почему же? – удивленно спросил Девлин.

– В чине капитана я служил в бригаде «Райфл» в Белфасте, Лондондерри и Южном Арма.

– А, теперь понимаю.

– С 72-го по 78-й я был там четыре раза.

– Четыре раза за такой срок – это слишком много.

– Точно. Честно говоря, по моему мнению, следовало бы вернуть Ольстер аборигенам.

– Это наилучшее предложение из всех услышанных мной сегодня, – бодро подтвердил Девлин, сдвинув шляпу на лоб, закурил и устроился поудобнее на сиденье.

В это же самое время генерал-лейтенант Масловский в своем кабинете на площади Дзержинского размышлял над делом Качулейна.

Сообщение Черни было передано Лубовым и получено в Москве два часа назад. Странным образом оно напомнило Масловскому об украинском Друморе, о том дождливом дне, когда Келли с пистолетом в руке не пожелал выполнить приказ.

В кабинет вошел помощник генерала, капитан Игорь Курбский с чашкой кофе. Масловский начал медленно пить.

– Ну, каково ваше мнение?

– По-моему, товарищ генерал, Качулейн прекрасно справлялся со своими задачами в течение многих лет. Но теперь...

– Я понимаю, что вы хотите сказать, – прервал его Масловский. – Теперь, когда британской контрразведке известно о его существовании, поимка его лишь вопрос времени.

– А Черни англичане вообще могут взять в любой момент.

Постучав, у двери появился ординарец с шифрограммой. Курбский взял ее, отпустил прапорщика и сказал:

– Для вас, товарищ генерал. От Лубова из Дублина.

Смысл сообщения заключался в том, что Девлин отправился в Париж на встречу с Татьяной Ворониной. Как только генерал услышал это имя, он вскочил и вырвал шифрограмму у Курбского. Ни для кого не была тайной его привязанность к приемной дочери, особенно усилившаяся после смерти жены. Считавшийся на работе мясником, дома он был совершенно иным.

– Кто наш лучший сотрудник в парижском посольстве? Белов?

– Так точно, товарищ генерал.

– Сегодня же вечером пошлите ему шифровку: Танины концерты отменяются. Возражения не принимаются. Отвечаете за ее безопасность до момента прибытия в Москву. Масловский.

– А Качулейн?

– Он свое дело сделал. Жаль его, конечно.

– Так мы будем его отзывать?

– Нет. На это нет времени. Действовать нужно немедленно. Качулейна ликвидировать Черни – тоже. Чем раньше, тем лучше.

– Разрешите сказать, товарищ генерал? Лубов в этом смысле не особенно того...

– Что того?! Он что, не прошел соответствующей подготовки? Как бы там ни было, эти двое не ждут такого исхода, так что особых сложностей у него не возникнет.

Телетайп в советском посольстве в Париже начал отстукивать шифровку. Девушка-оператор подождала, пока не пройдет весь текст, и отправилась к старшему ночной смены.

– Шифровка из Москвы для полковника Белова.

– Его нет в Париже, – ответил дежурный офицер. – Если не ошибаюсь, он сейчас в Лионе. Приедет завтра во второй половине дня. Без его личного кода расшифровка все равно невозможна.

Оператор зарегистрировала входящий номер, положила шифровку в сейф и вернулась на свое рабочее место.

В Дублине Лубов прекрасно провел вечер, посмотрев великолепную постановку «Заложника» Брендана Биена и поужинав в одном из лучших рыбных ресторанов города. Так что в посольство, где его ждала шифровка из Москвы, он возвратился около полуночи.

Прочитав ее в третий раз, он никак не мог поверить в то, что там было написано. В течение ближайших двадцати четырех часов он должен был убрать и Черни, и Качулейна. Руки его вспотели и дрожали. Несмотря на основательную подготовку и долгие годы службы в КГБ, убивать людей Лубову еще никогда не приходилось.

Татьяна Воронина выходила из ванной комнаты своего роскошного номера в «Ритце», когда принесли завтрак: чай, бутерброды и мед – именно то, что она заказывала. На ней были оливково-зеленый комбинезон и мягкие коричневые сапожки, так что все вместе это напоминало нечто полувоенное. Таня была изящной молодой женщиной с темными непослушными волосами, которые все время приходилось убирать со лба. Она недовольно посмотрела на себя в золоченое зеркало над камином и собрала волосы на затылке в узел. Затем села и принялась за завтрак. Не успела она закончить трапезу, как в номере появилась приятная седоватая женщина лет сорока пяти. Это была постоянно сопровождавшая ее на гастролях секретарша – Рубенова.

– Доброе утро. Как настроение?

– Прекрасное! Отлично выспалась.

– Я рада. В полтретьего тебя ждут в консерватории на генеральной репетиции.

– Нет вопросов, – сказала Таня.

– До обеда пойдешь гулять?

– Да, хотела бы все-таки сходить в Лувр. В следующие дни у нас столько дел, так что сегодня, наверное, последняя возможность расслабиться.

– Пойти с тобой?

– Да нет, я одна. Увидимся в час, на обеде...

Чудесным парижским утром Таня вышла из отеля и спустилась по ступеням главного входа. На противоположной стороне бульвара ее уже ждали Девлин и Хантер.

– Она, кажется, просто решила прогуляться, – заметил Хантер.

Девлин кивнул.

– Поедем потихоньку за ней, а там посмотрим.

Перебросив полотняную сумку через левое плечо, Таня шла, как бы приплясывая, – прогулка на свежем утреннем воздухе явно доставляла ей удовольствие. Вечером в программе – четвертый концерт Рахманинова. Она особенно любила это произведение, так что не чувствовала даже обычного нервного напряжения перед большим концертом. Кроме того, у нее был опыт, а после успеха в Лидсе и на конкурсе Чайковского и международная известность.

Музыка была практически единственным увлечением в ее жизни. Правда, один раз Таня влюбилась в молодого военного врача из десантной бригады, погибшего в прошлом году в Афганистане. Этот трагический случай, однако, не сломил ее. В тот вечер, когда пришло известие о его смерти, Таня давала один из лучших своих концертов. Но мужчин с тех пор избегала. Слишком много неприятного было связано с ними. И не требовалось быть особо изощренным психиатром, чтобы понять: несмотря на славу и успех, несмотря на связанные с этим привилегии, несмотря на огромное влияние генерала Масловского, она во многом продолжала оставаться маленькой девочкой, стоящей на коленях перед телом отца, столь жестоко вырванного из ее жизни.

Бодрым шагом по Елисейским полям она направлялась к Плас де Конкорд.

– По утрам, наверное, трусцой бегает, – заметил Девлин.

Она свернула в прохладный и тихий сад Тюильри. Хантер кивнул.

– Я так и предполагал, что она пойдет в Лувр. Следуйте за ней пешком. Я посмотрю, где можно припарковать машину, и буду ждать вас у главного входа.

В саду Тюильри были выставлены скульптуры Генри Мура, и Таня, не останавливаясь, мельком оглядывала их. Девлин тоже не находил особо интересным для себя ни одно из произведений. Так через парк она дошла до Лувра.

Таня оказалась исключительно искушенной экскурсанткой, задерживалась лишь перед творениями великих мастеров, Девлин же следовал за ней на почтительном расстоянии. Некоторое время она провела в зале Рембрандта, потом остановилась перед самой знаменитой картиной в мире – «Моной Лизой» Леонардо да Винчи.

Девлин приблизился.

– Вы не находите, что она сегодня улыбается? – спросил он по-английски.

– Что вы имеете в виду? – ответила она на том же языке.

– В Лувре утверждают, что она улыбается отнюдь не всегда.

Татьяна посмотрела на Девлина.

– Какая ерунда.

– Вы вот тоже такая строгая. Ни тени улыбки на лице.

– Что за чушь вы несете? – отрезала она, но все же улыбнулась.

– Когда вы изображаете чопорную даму, то опускаете уголки губ, – сказал он. – А вам это не идет.

– Какое вам дело до того, что мне идет, а что нет?

Он стоял перед ней, держа руки в карманах пальто, в своей черной фетровой шляпе набок, и глаза его были такой синевы, какой она еще никогда не видела. Было в нем некое добродушное бесстыдство, соединенное с самоиронией, которую она всегда находила привлекательной, хотя мужчина, стоявший перед ней, был, по крайней мере, вдвое старше ее. Она вдруг ощутила какую-то тягу к этому человеку, какое-то совершенно неконтролируемое возбуждение и должна была глубоко вздохнуть, чтобы собраться с силами.

– Извините, – произнесла она и пошла, убыстряя шаг.

Девлин выждал немного и последовал за ней. Какая привлекательная молодая женщина, но почему-то очень пугливая. Интересно узнать, почему?

Она дошла до Гранд Валери. Ее внимание привлекло «Распятие» Эль Греко. Таня долго смотрела на полотно, не обращая внимания на Девлина, вновь появившегося рядом.

– И что вам это говорит? – мягко спросил он. – Вы видите в этом любовь?

– Нет, – ответила она. – Скорее протест против смерти. Зачем вы преследуете меня?

– Разве?

– Да, с самого сада Тюильри.

– Неужели? Скорее всего вам просто показалось.

– Вот уж нет. Вы из тех, на кого даже при случайной встрече оглядываешься дважды.

Странно, но больше всего в этот момент ей захотелось заплакать и открыться этому невероятно теплому голосу. Он взял ее под руку и мягко сказал:

– Ну что вы, успокойтесь. Вы еще не рассказали мне, что разгадали у Эль Греко.

– Я ведь не верующая, – ответила она, – я вижу на кресте не Спасителя, а большого мужчину, которого пытают какие-то мелкие людишки. А вы как считаете?

– Мне нравится ваш акцент, – сказал Девлин. – Напоминает Грету Гарбо, которую я видел в кино мальчишкой. Но это было сто лет назад.

– Я знаю, кто такая Грета Гарбо, – сказала она. – И ваш комплимент мне льстит. Однако вы до сих пор не сказали, что же означает эта картина для вас.

– Довольно сложный вопрос. Особенно сегодня, – пробормотал Девлин. – Сегодня в семь утра в соборе Святого Петра в Риме состоялась особая служба. Вместе с папой в ней участвовали кардиналы из Великобритании и Аргентины.

– И чего-нибудь добились?

– Увы. Они не остановили ни военно-морские силы Соединенного Королевства, ни аргентинские бомбардировщики.

– Что же это означает?

– А то, что Господу Богу, если он существует, плевать на наши расходы.

Таня сморщила лоб.

– Не могу понять, что у вас за акцент. Вы ведь не англичанин. Да?

– Нет, ирландец.

– А я думала, что все ирландцы глубоко религиозны.

– Несомненно. У моей тети Ханны были даже мозоли на коленях от беспрестанных молитв. Когда я был маленьким, она меня в Друморе по три раза на дню таскала в церковь.

Татьяна оцепенела.

– Что вы сказали?

– Я говорил о Друморе, ольстерской деревушке. Там есть церковь Святого Духа. Я очень хорошо помню, как мой дядя и его друзья после службы заходили в бар Мерфи.

Она повернула к нему ставшее вдруг совершенно белым лицо.

– Кто вы?

– Одно могу сказать точно, дитя мое, – сказал он и провел рукой по ее черным волосам. – Я не Качулейн, последний из Черных героев.

Глаза ее широко раскрылись и гневно сверкнули, а руки вцепились в воротник пальто.

– Кто вы?

– В некотором роде Виктор Левин.

– Левин? – Она была явно удивлена. – Ведь Левин мертв. Около месяца назад погиб где-то в Аравии. Так мне сказал отец.

– Генерал Масловский? Естественно, он должен был сказать вам нечто подобное. О нет, Левин бежал, оказался сначала в Лондоне, а потом в Дублине.

– У него все в порядке?

– Левин все-таки мертв, – выдавил из себя Девлин. – Убит Майклом Келли, или Качулейном, или Черным героем, или как там его еще. В общем, тем самым человеком, который двадцать три года назад на Украине застрелил вашего отца.

Татьяна Воронина вдруг обомлела и начала падать Девлину на руки. Он успел подхватить ее.

– Держитесь за меня. Я выведу вас на свежий воздух.

Они сели на лавочку в саду Тюильри. Девлин вынул свой серебряный портсигар и протянул Татьяне.

– Курить, конечно, плохо, но...

– Нет, спасибо.

– Да, не стоит вредить организму. Ваши лучшие годы еще впереди.

Когда-то он уже произносил эти слова, обращаясь к девушке, очень похожей на ту, что сидела с ним рядом. Она тоже не считалась красавицей в общепринятом смысле, но по-своему была притягательна. И хотя было это давным-давно, он почувствовал боль, которую даже время не в силах было стереть из памяти, и поднял на Татьяну глаза.

– Для тайного агента вы производите довольно странное впечатление, – произнесла наконец она. – Ведь вы же шпион, я права?

Он рассмеялся так громко, что Тони Хантер, на другой стороне выставки Генри Мура читавший на лавочке газету, вздрогнул и обернулся.

– Боже упаси! – Девлин вытащил бумажник и подал визитную карточку. – Вот, пожалуйста, мое удостоверение личности. Ношу с собой исключительно из соображений формального характера, смею вас уверить.

Таня вслух прочла:

– Профессор Лайам Девлин, Тринити-колледж, Дублин. – Она подняла глаза. – Профессор чего?

– Английской литературы. Как и большинство гуманитариев, занимаюсь довольно обширной тематикой: Оскар Уайльд, Бернард Шоу, Брендан Биен, Джеймс Джойс, Вильям Батлер Йетс. В общем, довольно пестрая компания. Католики и протестанты. Но все – ирландцы. Собственно, мы немного отвлеклись от дела.

Он засунул визитку обратно в бумажник. Татьяна спросила:

– Скажите, а каким образом профессор старинного и известного университета попадает в такие переделки?

– Вы когда-нибудь слыхали об Ирландской Республиканской Армии?

– Об ИРА? Само собой разумеется.

– Я состоял в этой организации с шестнадцати лет, но теперь отошел от активной работы из-за несогласия с методами, которыми пользуется Временная ИРА в своей нынешней кампании.

– Подождите, помолчите, дайте я сама угадаю. – Таня улыбнулась. – Вы ведь в душе романтик, не правда ли, профессор Девлин?

– Неужели?

– Да. Потому что только романтику может прийти в голову носить такую оригинальную шляпу. Но за этим, конечно, скрывается и многое другое. Подкладывать бомбы в ресторанах, чтобы убивать детей и женщин, вы не сможете. Но мужчину застрелили бы не раздумывая, особенно если это профессиональный преступник.

Девлин начал ощущать себя не в своей тарелке.

– Что за фантазия пришла вам в голову высказать мне все это?

– А почему бы и нет, профессор Девлин? Я вас поняла. Вы – настоящий революционер, безнадежный романтик, который больше всего боится, что все это закончится.

– Это? Что «это»?

– Игра, профессор. Безумная, опасная и прекрасная игра, которая только и делает жизнь настоящей для такого человека, как вы. Хорошо, хорошо, может быть, вам и нравится замкнутый мир университетской аудитории, или, может быть, вы только пытаетесь убедить себя в этом. Но при первой же возможности вдохнуть запах пороховой гари...

– Позвольте мне просто передохнуть, – прервал ее Девлин.

– А самое худшее, – продолжала она, не обращая внимания на только что прозвучавшую просьбу, – это то, что вы хотите иметь и то и другое одновременно. С одной стороны – славно побабахать из пистолета, а с другой – устроить миленькую и чистенькую революцию, в которой не убивают невинных.

Она сидела, как-то совершенно по-особому скрестив руки, будто ухватившись за саму себя.

– Ну что, ничего не забыли? – спросил Девлин.

Она криво усмехнулась.

– Иногда я сама себя так завожу, пока пружина не лопнет.

– И тогда на слушателей обрушиваются все эти фрейдистские штучки, – добавил он. – За водкой и клубникой на даче Масловского это производит неизгладимое впечатление.

Лицо ее приняло строгое выражение.

– Я не позволю вам насмехаться над ним. Он всегда был очень добр ко мне и, в конце концов, он – единственный мой отец.

– Может быть, – согласился Девлин. – Но Масловский не всегда был им.

Татьяна гневно взглянула на него.

– Хорошо, профессор Девлин, может быть, пора рассказать, что же все-таки вы от меня хотите?

Он не упустил ничего, начав с йеменской истории Виктора Левина и Тони Виллерса и закончив убийством Левина и Билли Уайта в Килри. Потом довольно долго сидел молча.

– Левин говорил, что вы часто вспоминаете о Друморе и обстоятельствах смерти отца, – мягко вернулся к беседе Девлин.

– Да, время от времени тот кошмар вырывается вдруг из подсознания, но так, как будто это случилось не со мной. Я словно сверху вниз смотрю на маленькую девочку, склонившуюся под дождем над телом своего отца.

– А Майкл Келли, или Качулейн? О нем вы вспоминаете?

– Его я никогда не забуду, – произнесла она глухо. – У него было странное лицо, будто у юного великомученика. Но самой странной была его мягкость, его нежность ко мне.

Девлин взял ее за руку.

– Давайте немного пройдемся.

Когда они шли по парку, Девлин спросил:

– А Масловский когда-нибудь заговаривал с вами о тех событиях?

– Нет.

Девлин почувствовал, как ее рука напряглась.

– Спокойно, – произнес он тихо. – А теперь самый важный вопрос: вы никогда не пытались сами заговорить с ним?

– Нет, черт побери!

– Вам, конечно, этого тоже не особенно хотелось, – настаивал он. – Ведь это все равно что ткнуть палкой в осиное гнездо.

Татьяна остановилась, посмотрела на Девлина и снова скрестила руки своим особым жестом.

– Что вам от меня нужно, профессор Девлин? Мне что, перебежать, как Левину? Зачем? Чтобы рассматривать тысячи фотографий в надежде узнать Келли?

Они сели на ближайшую лавочку, и Таня наклонилась к Девлину.

– Хочу открыть вам одну тайну, профессор, вы здесь, на Западе, глубоко ошибаетесь, думая, что все мы только спим и видим, как бы сбежать из своей страны. Мне там нравится. – Я – известная пианистка. Я обладаю свободой передвижения везде, в том числе и в Париже. И никакого КГБ – за мной по пятам не ходят люди в черных плащах. Я иду куда хочу.

– Потому что ваш приемный отец – генерал-лейтенант КГБ, начальник пятого отдела, который раньше был тринадцатым. Так что меня очень бы удивило, если бы ваша жизнь была иной. А что касается отдела, которым руководит ваш отец, то его номер для очень многих действительно оказался несчастливым. Правда, когда Масловский реорганизовал свою службу в 1968 году, он поменял номер. Но суть осталась прежней – это контора по организации покушений. Ведь нечто подобное есть в любой системе, основанной на беспрекословной дисциплине.

– В такой, как, например, ИРА? – Она подалась вперед. – Скольких людей вы убили во имя того, во что верите? А, профессор?

Девлин мягко улыбнулся и странно знакомым жестом погладил ее по щеке.

– Понятно. Как я вижу, мы зря теряем время. Но тем не менее я все-таки хотел бы кое-что передать вам.

Из папки, привезенной утром курьером Фергюсона, он вынул большой коричневый конверт и положил ей на колени.

– Что это? – удивленно спросила она.

– В приступе оптимизма Лондон решил подарить вам британский паспорт и новое имя. Фотография в паспорте прекрасная. Кроме того, в конверте еще деньги – французские франки и описание нескольких маршрутов следования до Лондона.

– Спасибо, не нуждаюсь.

– Как бы там ни было, но все это теперь принадлежит вам. И вот это – тоже. – Девлин снова вынул из бумажника свою визитку и протянул Татьяне. – Сегодня во второй половине дня я возвращаюсь в Дублин. Не вижу смысла больше болтаться здесь.

Однако курьер из Лондона привез не только фальшивый паспорт. У него было и личное сообщение Фергюсона для Девлина: Макгинесс и начальник штаба в ярости. Они считают, что у них невозможна утечка информации, поэтому выходят из игры. Восстанавливать подорванное доверие должен был Девлин.

Немного помешкав, Татьяна положила конверт и визитку в свою сумку.

– Мне жаль. Вы зря проделали такой долгий путь.

– У вас есть мой телефон, – сказал он. – Звоните в любое время. – Девлин встал. – Кто знает, может быть, у вас еще появится желание задать мне пару-другую вопросов.

– В этом я сильно сомневаюсь, профессор Девлин. – Татьяна протянула руку. – Прощайте.

Он коротко пожал ее ладошку, повернулся и через парк пошел к лавочке, на которой сидел Хантер.

– Ну что, поехали, что ли? – сказал он.

Хантер вскочил и побежал за ним.

– Что-нибудь вышло?

– Ничего, – ответил Девлин, когда они подошли к машине. – Она не желает иметь с нами дела. Ну что же, поедем к вам на квартиру, я заберу вещи. Потом в аэропорт. Если повезет, успею на самолет, который улетает в Дублин после обеда.

– Так вы улетаете?

– Несомненно. – С этими словами Лайам Девлин откинулся на сиденье и надвинул шляпу на глаза.

Татьяна Воронина видела, как они отъехали и затерялись в потоке машин на Рю де Риволи. Она некоторое время стояла, обдумывая происшедшее, потом покинула парк и пошла по тротуару, мыслями все время возвращаясь к необычным событиям сегодняшнего дня. Лайам Девлин оказался опасно притягательным мужчиной, да тут еще история, заставившая так ясно вспомнить то далекое прошлое, которое, конечно же, лучше всего было бы забыть.

Она вдруг заметила машину, медленно ехавшую прямо перед ней. Дверца черного «мерседеса» отворилась, и из нее выглянула Рубенова. Она была возбуждена и даже напугана.

– Таня!

Воронина подошла к ней.

– Наташа, что ты здесь делаешь? Что случилось?

– Танечка, пожалуйста! Садись!

Рядом с Рубеновой сидел молодой человек с жестким непроницаемым лицом, в синем костюме, белой рубашке с темно-синим галстуком и черных кожаных перчатках. Человек рядом с шофером выглядел близнецом первого. А оба вместе – как служащие богатой похоронной конторы. Таня почувствовала себя неуютно.

– Да что такое?

Тут же человек, сидевший рядом с Рубеновой, вышел из машины, учтиво, но твердо подхватил Татьяну под локоть.

– Я Туркин, Татьяна Ивановна, Петр Туркин. Рядом с шофером – мой товарищ по работе в ГРУ лейтенант Иван Шепилов.

В ГРУ – Главном разведуправлении Вооруженных Сил, на Татьяну нахлынул страх, и она попыталась вырвать локоть.

– Татьяна Ивановна... – Хватку человека в синем костюме она почувствовала еще сильнее. – Не надо сопротивляться, а то вывихните себе руку. А ведь вечером у вас концерт. Мы очень не хотели бы разочаровывать ваших поклонников.

В его глазах она прочла какую-то извращенную жестокость, от которой мороз продирал по коже.

– Оставьте меня в покое!

И она попыталась ударить того, кто ее держал, но безрезультатно.

– Вы еще ответите за это! Вы что, не знаете, кто мой отец?

– Генерал-лейтенант КГБ Масловский, его-то приказ я и выполняю. Так что будьте умницей и делайте то, что вам говорят.

Шок был настолько сильным, что отнял у нее всю волю к сопротивлению. В следующее мгновение Татьяна уже сидела рядом с Рубеновой, готовой в любую минуту расплакаться. Туркин сел в машину с другой стороны.

– В посольство! – скомандовал он шоферу.

Машина тронулась, и Татьяна крепко сжала руку Наташи. Впервые с раннего детства в Друморе она испытывала столь сильный страх.