Он получил ответ на свое письмо только за несколько дней до того, как врачи его комиссовали.
      "Мой дорогой Эд!" Все тот же почерк, те же каракули. На таком же квадратном листе бумаги, возможно, из того же блокнота. Ничего не изменилось. Она по-прежнему ждала его и предполагала, что он не отказался от мысли вернуться. Но она хотела сообщить ему довольно забавную вещь. Помнил ли он Старого Гринча, сторожа? Так вот. Старого Гринча сбил зимой грузовик. И с тех пор у него появилась привычка приходить вечерами вместе с другими, и стал он довольно милым. Но сколько же интересного им будет рассказать друг другу, когда Эд вернется... И Эд вернулся.
      Через двадцать лет после совершенно нового существования Эд возвращался домой. Сначала он провел долгий месяц в Гонолулу, прежде чем отправиться в путь. Месяц, наполненный встречами с новыми людьми и какими-то вещами, абсолютно не связанными с реальной жизнью. Вечера, проведенные в баре, девушка по имени Пэгги и медсестра, которую звали Линда, госпитальный товарищ, который собирался заняться бизнесом и пустить туда деньги, которые они сэкономили от своего жалованья. Но и бар с его стойкой совсем не казался ему таким настоящим как салон его Бабушки, и Пэгги и Линда абсолютно не были похожи на Сьюзи, и Эд знал, что он никогда не будет заниматься бизнесом.
      А на пароходе все разговаривали о России, об инфляции, о проблеме с поисками жилья. Эд слушал, кивал головой и пытался воспроизвести в памяти какие-то фразы Сэма Гэйтса, когда он рассказывал о Старом Эйбе, адвокате из Спрингфилда, что в Иллинойсе.
      В Сан-Франциско Эд пересел на самолет, отправив предварительно на имя госпожи Хэннэ Моз телеграмму, в котором сообщал о своем приезде. Он приземлился на военном аэродроме где-то во второй половине дня, но не успел на автобус, который бы ему позволил успеть прибыть вовремя к обеду после того, как оставалось проехать последние семьдесят километров. Он перекусил на придорожном вокзале, потом дошел пешком до соседнего городка, где сел в такси, чтобы на нем и добраться до Бабушки.
      Эд чувствовал, как весь дрожит, когда вышел из машины, остановившейся возле дома рядом с кладбищем. Он протянул шоферу такси деньги и не попросил сдачу. Он стоял, застыв на месте, пока такси не тронулось. Потом собрал все свое мужество и направился к дому, постучал в дверь.
      Он глубоко дышал. Дверь открылась, и он оказался дома. Тотчас же почувствовал себя дома, потому что здесь ничего не изменилось, абсолютно ничего.
      Бабушка была все той же Бабушкой. Она стояла на порохе, маленькая, морщинистая и восхитительная. Старая, старая женщина, пытающаяся разглядеть его черты при свете огня, исходящее, от камина и говорящая:
      - Неужели... Эд, мой мальчик! Ведь это ты, не правда ли? Забавные штуки проделывает с нами память... Я ждала тебя увидеть еще мальчуганом. Входи, мальчик мой, входи... да не забудь выгореть ноги!
      Эд вытер, как всегда, ноги о половик, а потом прошел в салон. В камине горел огонь, и Эд подбросил еще одно полено, прежде чем сесть.
      - Ой как тяжело для моего возраста следить за всем, - сказала Бабушка, садясь перед ним.
      - А ты не должна была жить вот так вот, одна...
      - Одна? А я и не одна. Ты что, не помнишь господина Виллиса и остальных? А они-то тебя не забыли, скажу я тебе! Они только и говорят о дне, когда ты вернешься. Сейчас они придут.
      - Ты думаешь? - тихо прошептал Эд, глядя на огонь.
      - Конечно! Как если бы ты этого не знал, Эд!
      - Конечно, конечно. Только я думал...
      Бабушка улыбнулась:
      - Ладно, я понимаю. Ты дал себя обмануть людям, которые ничего не понимают. Таких я много встречала в "санатории", где они меня продержали около десяти лет, пока я не поняла, как с этим покончить. Они мне говорили о духах, о призраках, о галлюцинациях. В конечном счете я перестала с ними дискутировать и заявила им, что они правы. И тогда через некоторое время они меня отпустили домой. Я предполагаю, что с тобой случилось что-то подобное в большей или меньшей степени, да такое, что ты не знаешь, чему теперь верить.
      - Да, Бабушка, это точно.
      - Ну ничего, мой мальчик. Тебе не стоит этого пугаться. Да и за твои легкие тоже не бойся.
      - Мои легкие? А как эго ты...
      - Да они мне письмо прислали. То, что они в нем пишут, может быть правдой, а может и нет. Но как в том смысле, так и в другом, это не имеет значения. Я знаю, что ты не боишься. А если бы ты боялся, ты бы не вернулся, не так ли, Эд?
      - Совершенно справедливо, Бабушка. Я для себя решил, что даже если мне осталось и недолго, то мое место все равно здесь. И потом я хотел бы знать раз и навсегда, уж не...
      Он не закончил, он ждал, когда она заговорит. Она ограничилась лишь тем, что кивнула в сумерках головой, а потом проговорила:
      - Ты скоро не преминешь узнать, в чем дело.
      Она улыбнулась ему, и тут же Эд вспомнил с дюжину жестов, интонаций, поступков, которые ему были так знакомы, И как бы все ни повернулось, никто не смог бы теперь помешать тому, что он вернулся к себе домой.
      - Господи, я спрашиваю себя, что с ними случилось! - сказала вдруг Бабушка, поднимаясь и направляясь к окну. - Мне кажется, что они здорово опаздывают.
      - А ты уверена, что они придут?
      Едва он задал этот вопрос, как ему тут же захотелось прикусить себе язык. Но было уже слишком поздно. Бабушка стремительно повернулась:
      - Я в этом уверена. Но, может быть, на твой счет ошиблась. Может быть, это ты не уверен...
      - Только не гневайся, Бабушка...
      - А я и не гневаюсь! Ой, Эд! Неужели им удалось сломить тебя? Неужели возможно, что ты не помнишь всего?
      - Да нет же, я помню! Я все помню, даже Джо и Сьюзи, я помню каждый день, свежие цветы, но...
      - Да, цветы.
      Бабушка посмотрела на него.
      - Да, теперь я вижу, что ты помнишь, и от этого мне радостно. Ты будешь ходить за свежими цветами каждый день, не так ли?
      Его взгляд устремился к столу, посреди которого стояла пустая ваза.
      - Может быть, это бы помогло тебе, если бы ты сходил за цветами, сказала она. - Сейчас же. Пока они не пришли.
      - Сейчас?
      - Да, пожалуйста, Эд.
      Не говоря ни слова, он прошел в кухню и вышел через заднюю дверь. Высоко светила луна, и он достаточно хорошо видел, как пройти по аллее до монастырской ограды, за которой простиралось во всем своем серебряном величии кладбище.
      Эд не испытывал никакого страха, не чувствовал себя смешным; он абсолютно ничего не испытывал. Он взобрался по монастырской ограде, игнорируя появившуюся внезапно боль, пронизывающую, где-то под ребрами. Он ступил на гравий между двумя могилами и пустился в путь, полностью руководствуясь своей памятью.
      Цветы. Свежие цветы. Свежие цветы на только что вырытых могилах. Именно во всем этом крылся секрет, почему его отправил в сумасшедший дом больничный психиатр... А с другой стороны, все это казалось ему естественным и нормальным. Значит, так должно было быть. Он увидел холмик у самого края монастырской ограды. Братская могила. Но все же и тут были цветы, единый букет, который опирался на деревянную табличку.
      Эд наклонился, втянул в себя запах свежих цветов, почувствовал упругость срезанных стеблей, когда он взял букет в руки, чтобы высвободить деревянную дощечку. Было полнолуние, и луна хорошо освещала все вокруг. Он прочел надпись, сделанную крупными буквами, и очень простую:
      Хэннэ Моз
      1870-1949
      Хэннэ Моз. Это была Бабушка. А цветы были свежие. Могила была еще свежей, еще и суток не прошло...
      Эд повернул обратно. Он возвращался очень медленно. Ему было очень трудно снова перебираться через ограду, не выронив букет, но ему удалось это, несмотря на боль. Он открыл дверь кухни и вошел в салон, где огонь уже почти погас.
      Бабушки здесь не было. И тем не менее Эд поставил цветы в вазу. Бабушки здесь не было, и ее друзей тоже. Но это не пугало Эда.
      Она, вероятно, вернется. И господин Виллис, и госпожа Кассиди, и Сэм Гэйтс... Они тоже вернутся, все. Через короткое мгновение, Эд был просто в этом уверен, он даже услышал голоса, настойчивые голоса, которые звали его за окном кухни: "Эй, Эд-ди! Выходи!"
      Из-за боли в груди, которую очень чувствовал, он, вероятно, не сможет сегодня вечером выйти. Но рано или поздно он это сделает. А они скоро должны прийти.
      Эд улыбнулся. И, опрокинув голову на спинку кресла перед камином, он удобно устроился и стал ждать.
      Лоуренс Блокман
      Истина в вине
      С почтового парохода с желтыми трубами послышался хриплый гудок. С высокого мыса джунглей послышалось эхо, а гудок разбудил Хира Коэрта, гражданского инспектора, спавшего после обеда. Хир Коэрт даже не выругался; было слишком жарко, чтобы на это затрачивать какое-то усилие. Он открыл один глаз и посмотрел через непрозрачную ткань своего накомарника. За верандой тянулась целая группа хижин, с крышами, покрытыми сверкающим железом, китайские лавчонки, беленные известью, лачуги, прикрепленные к зеленеющему краю низкого берега реки.
      А на некотором расстоянии от берега за грязным водоворотом, переходящим в безбрежное пространство без ряби, нетерпеливо дымил почтовый пароход, единственное связующее звено между Тэнджонгом Сэмэр и цивилизованным миром. А поскольку Хир Коэрт был официальным представителем этой цивилизации в Тэнджонге Сэмэр, он открыл и второй глаз.
      Он проследил взглядом за целым роем шлюпок, направлявшихся в сторону парохода, и выкрикнул, что у него есть еще полчаса, чтобы сделать еще одно движение. Через полчаса он, вероятно, встанет, сполоснется теплой водой из яванской лохани, выпьет чашку кофе, застегнет на все пуговицы свою куртку из белого холе га. И тогда, скорее всего, он будет готов сесть за свой письменный стол и принимать официальные сообщения и пятнадцать последних номеров Batavia Nicewsblad, которые его заместитель, метис, доставит на землю.
      Привычная беззаботность инспектора, однако, превратилась в поспешность, когда он заметил, что из первой лодки высадился не его заместитель, походке которого всегда недоставало резвости, а белый человек, направлявшийся торопливой походкой, которого раньше он никогда не видел. Незнакомец так быстро добрался до бунгало инспектора, что Хир Коэрт успел только придать своему виду достоинство и тут же услышал стук в застекленную дверь своей веранды. Медленным шагом, не спеша, он пошел открывать.
      Человек в костюме из легкой ткани, в белой каске стоял напротив и вытирал лоб шелковым платком. Вид у него был вполне упитанного человека, а жесты - простые и решительные. Его откровенная улыбка обозначила на лице две ямочки и говорила о его мужественном интеллекте - впечатление, усиливавшееся еще несколько и от того, что правое веко было наполовину прикрыто над немного поблекшим глазом.
      - Это вы господин Коэрт? - спросил мужчина в костюме из шелковистой ткани. - Позвольте мне представиться: Поль Вернье. Генерал-губернатор обещал мне ваше содействие. Он написал вам?
      - Вы прибыли раньше почты, - ответил инспектор. - Но в любом случае вы можете рассчитывать на мое сотрудничество. Не сочтите за труд присесть.
      - Я прямо перейду к фактам, - сказал Вернье, буквально падая в высокое кресло с подголовником в виде веера. - Я явился на поиски убийцы.
      - Дэйэки, может быть? - спросил толстенький инспектор. Надо идти вверх по течению реки, чтобы найти их. Но в наши дни они больше не убивают.
      - Дэйэки меня не интересуют, - уточнил Вернье. - Я ищу американца, американца - убийцу Джероума Стикса...
      Коэрт хлопнул в ладоши и что-то крикнул по-малайски. Из соседней комнаты послышалось ворчание.
      - Я хочу предложить вам чашечку кофе, - объяснил он. - Сейчас как раз время кофе. А немного позже будет время джина. А где ваши вещи?
      - Все мои вещи, которые нужны мне, во внутреннем кармане постановление на экстрадицию Джероума Стикса, скрепленное подписью генерал-губернатора Батавии. Я арестую Стикса, как только вы мне скажете, где он находится, и доставлю его на борт теплохода до того, как тот уйдет.
      - Это невозможно, - сказал очень просто контролер.
      - Почему? Я уверен, Джероум Стикс - в Тэнджонге Сэмэр.
      - Никого похожего в моем округе не существует.
      - Естественно, он должен быть здесь под другим именем. Да наверное, нет ничего проще найти человека в этой беспокойной метрополии. У вас здесь нет американца?
      - Целых три.
      Брови Вернье слегка взметнулись вверх, пока Коэрт говорил.
      - Все трое работают на каучуковой плантации Кота Бхари, что вверх по реке. Добраться до плантации и оттуда вернуться, не считая времени, которое у вас уйдет на поиски американцев, - это два часа. А пароход отплывает через полчаса. Может, послать за вашими вещами?
      На миг Вернье уставился на Коэрта. Потом его недовольная гримаса превратилась в широкую улыбку.
      - Договорились, - сказал он, - если только это не доставит слишком много хлопот.
      Коэрт снова постучал в ладоши и еще прошептал что-то по-малайски. Появился слуга с подносом.
      - Сейчас за ними пойдут, а мы пока выпьем кофе.
      На подносе кофе не было. Были только две чашки, сахарница, кувшинчик с горячим молоком и еще один кувшин. Вернье посмотрел, как Коэрт налил одну ложку черной жидкости из маленького кувшинчика в каждую чашку и добавил потом дымящегося молока. Питье напоминало кофе и издавало аромат, похожий на кофе.
      - А теперь, - сказал Коэрт, протягивая ему чашку, - расскажите мне о человеке, которого вы хотите арестовать. Он вас знает?
      - Нет.
      - Так. В таком случае он ничего не подозревает. Вы сможете арестовать его за несколько часов до прибытия следующего парохода. И неприятностей не будет. У нас здесь нет тюрьмы. А фотография его у вас есть?
      - Джероум Стикс - очень ловкий человек, - сказал Вернье. - Ему удался побег после совершенного преступления. Не существует ни его фотографии, ни отпечатков его пальцев. Я знаю его только по описанию, которое мне дали: среднего роста, худой, светлокожий, темные волосы и маленькие черные усики.
      Подперев кулаками бедра, откинув голову назад, инспектор широко раскрыл рот, и оттуда послышалось какое-то кудахтанье.
      Через минуту Вернье пришел к заключению, что Хир Коэрт, должно быть, смеялся.
      - Скорее всего вы ошиблись округом, - расхохотался инспектор. - Те трое - все среднего роста, но это крепкие, хорошо выбритые парни. У них загорелые лица и ни у кого из них нет темных волос.
      - Я же вам сказал, что Стикс - хитрец, - повторил Вернье с задумчивой улыбкой на губах. - Но я уверен, что он здесь. Он прибыл сюда из Батавии шесть месяцев тому назад.
      - Эти трое тоже прибыли из Батавии шесть месяцев тому назад пароходом. Плантация перешла в другие руки, и новый владелец хотел, чтобы ею управляли американцы, потому что американские плантаторы умеют прививать деревья и урожайность каучука повышается вдвое. А какого плана этот убийца?
      Вернье отпил глоток горького кофе.
      - Человек, который не боится ни Бога, ни дьявола и в то же время светский человек. Он долго жил в Европе, где был известен как знаток музыки, женщин, вин. Впервые я услышал о нем, когда оказался во Франции.
      - А-а... Франция, - изрек Хир Коэрт, и взгляд его задержался на полузакрытом веке Вернье. - Так это во Франции вас...
      Он сделал неопределенный жест, как если бы испугался затронуть деликатную тему. Вернье заметил этот жест и улыбнулся.
      - Да, - сказал он, - осколок шрапнели. Что, собственно, и определило мою нынешнюю карьеру. Для пехоты одного глаза недостаточно, поэтому меня списали и перевели в разведку. Во Франции я завязал немало знакомств, так что после перемирия благодаря этим знакомствам я смог остаться в Париже, чтобы изучить методику Бертийона в службе французской национальной безопасности. Как раз перед тем, как вернуться в Соединенные Штаты, я, помню, услышал про Джероума Стикса: он присутствовал на ежегодном банкете торговцев винами в Париже и участвовал в обычном дегустационном конкурсе вин. Он мог определить по вкусу столько вин, не имеющих этикетки, сколько опытные дегустаторы.
      Хир Коэрт несколько раз цокнул языком.
      - Гурман, - прокомментировал он.
      - Он был богатым. Никто и не осведомлялся об источнике его состояния, конечно сомнительного происхождения. Три года назад он женился на богатой наследнице из Сан-Франциско, привез ее в Европу, а затем увез обратно в Калифорнию. Немного спустя после их возвращения было найдено тело миссис Стикс на краю заброшенной дамбы с пулей в голове. На дамбе были обнаружены следы машины Стикса, а потом и ее нашли в бухточке. Считалось, что Стикс утонул при падении. О двойном самоубийстве говорилось в письме: что, мол, они растратили все состояние наследницы, потеряли астрономические суммы в Монте-Карло и предпочли смерть бедности. Из-за приливов и отливов тело Стикса никогда не было найдено, но обнаруженные две гильзы в револьвере и тот факт, что состояние миссис Стикс промотано, заставило полицию принять версию о двойном самоубийстве.
      - И конечно же это было ошибочно.
      - Естественно. Речь шла о хладнокровном убийстве, совершенном в корыстных целях. Год спустя с одним подозрительным юристом произошла история: он был арестован, и в его сейфе полиция нашла письмо от Стикса, написанное из Батавии. Совершенно очевидно этот юрист, спрятав состояние убитой жены Стикса, должен был, видимо, дать ему знать, когда он сможет вернуться, ничего не опасаясь. Ну тогда министерство юстиции тотчас же запросило экстрадицию, и я выехал в Батавию, чтобы напасть на след. За год след мог, конечно, прекрасно испариться, можно также доказательства спрятать. Но теперь-то мой Стикс здесь. И никакого парохода в течение ближайших двух недель, а значит, он не сможет, отнюдь не сможет исчезнуть.
      Инспектор Коэрт встряхнул головой, совсем озадаченный.
      - Я в этом не совсем уверен, - объяснил он. - Нет ни гурмана, ни светского человека на плантации Кота Бхари. Здесь есть только американцы.
      - Один из них и есть убийца. Когда мы сможем отправиться, чтобы арестовать его, господин Коэрт?
      Инспектор почесал за ухом.
      - Сначала мне нужно заняться пароходом. А уж потом мы обсудим вместе наилучший способ ареста.
      - А пока я немного пойду прогуляюсь по городу, - заявил Вернье и поднялся. - Стало попрохладнее. Может, я чего узнаю.
      - Господин Вернье, прошу вас, пока не открывайте эту дверь, - вскричал Коэрт, буквально погнавшись за детективом. - Подождите...
      Он свернул газетный лист, зажег его и провел пламенем по экранной двери веранды, чтобы сжечь комаров, прилипших к наружной стороне и ожидавших возможности прорваться в дом.
      - А теперь вы можете выйти. И закройте быстро дверь. Возвращайтесь через полтора часа, и тогда выпьем по стаканчику джина и посмотрим, что нам предстоит сделать.
      Инспектору удалось убедить Поля Вернье подождать до завтра, чтобы начать охоту на человека. Солнце метало свои безжалостные лучи на реку кофейного цвета, когда они оба - Коэрт в белом и Вернье в одежде цвета хаки - спустились к берегу, проскользнули под сводом из пальмовых листьев, загораживающих своей тенью середину китайского узенького плоскодонного суденышка. Лопатообразные весла погрузились в коричневую воду. Небольшое судно начало подниматься вверх по течению.
      Через несколько минут Вернье привлек внимание Коэрта к другой такой же китайской плоскодонной лодке, которая шла прямо за ними все время на одном расстоянии.
      - Да, - сказал Коэрт. - Это ваши вещи. Я сказал, чтобы их погрузили на другой сампан, потому что нам и так тесно в этом.
      - Да не нужны мне мои вещи, - заверил Вернье. - Мне совсем не нужно оставаться на плантации. Я арестую своего красавца и вернусь с вами, если вы ничего против не имеете.
      - Буду рад, но боюсь, как бы вам не пришлось там подзадержаться. Я знаю всех троих американцев. Ни один из троих не отвечает вашим описаниям. Вам надо будет изучить их поближе. Генерал-губернатор попросил меня помочь вам, а посему я послал человека предупредить, что мы собираемся с ними пообедать и что, может быть, вы останетесь ненадолго, чтобы посмотреть, как добывают каучук.
      На добродушных щеках детектива появились ямочки.
      - Мне было бы не очень приятно действовать таким образом: принять гостеприимство человека, а потом надеть ему наручники. Если я замечу, что вынужден буду продлить свой визит, чтобы опознать своего подопечного, я им об этом скажу откровенно. У него слишком мало шансов, чтобы от меня удрать. Вот такая игра будет более тонкая, и так мне будет удобнее остаться.
      - О нет! - воскликнул инспектор. - Невозможно! Я уже сообщил, что вы один из акционеров плантации и что у вас есть желание побывать у них. Вы ж не можете опровергнуть инспектора. Ну и потом, таким вот образом вам будет легче делать... ваше черное дело.
      - Ну что ж, договорились. Воспользуемся этим способом на какое-то время, - кивнул серьезно Вернье.
      Небольшая качающаяся дамба, два домишка, крыши которых были покрыты листовым железом, кусок джунглевых зарослей, выкорчеванных с тем, чтобы уступить место двум рядам гевей, являющихся границей плантации Кота Бхари там, где она касалась реки. В пяти минутах ходьбы от берега стояло на сваях бунгало, служившее жилищем белым администраторам.
      Все три администратора, когда ему их представили, возбудили любопытство Вернье: Прэйл, Вилмердинг, Дорэн. Ничего не было от того образованного бонвивана в этих трех американцах грубоватой наружности; все трое были блондинами. Прэйл был человеком внешне любезным, ярким блондином с хитроватым выражением лица и вздернутым носом. Вилмердинг тоже был блондином, но волосы у него были как мочало, рукопожатие крепким. У Дорэна - живые, постоянно бегающие глаза, и волосы скорее с рыжинкой. Который же из них был черноволосым Джероумом Стиксом? Ни один из них, утверждал бы Вернье, если бы из надежного источника не знал, что убийца находится здесь. И один из троих - Стикс.
      - Надеюсь, что ристэйфэл не вызовет у вас неприятного ощущения, сказал Вернье инспектор, когда они перешли обедать в комнату с закрытыми ставнями. - Это все, что повар готовит на обед.
      - Это как раз то, что я ел на Яве, - ответил Вернье. - Мне нравится.
      - Только не мне, - заметил Вилмердинг. - От ристэйфэла может заболеть желудок у целого стада буйволов.
      Но какова бы ни была реакция буйволов на это национальное блюдо голландских поселенцев в Малайзии, Вилмердингу, совершенно очевидно, болей в желудке бояться не стоило. Он буквально навалил себе гору риса в тарелку и при этом начал украшать все это различной снедью, которую слуги поставили на стол: яйца с карри, жареные бананы, лук, пряные соусы, тертый кокосовый орех, крошечные красные жареные рыбки, острый красный перец и разное мясо с овощами и пряностями. Вернье посмотрел на Вилмердинга, как тот смешивал все, точно как в нидерландской части Индии. Вилмердинг поймал его взгляд, догадался, что Вернье счел его непоследовательным, и бросил: "А что? Что-то ведь надо есть!"
      - Ристэйфэл неплохо бы сопроводить кружечкой пива, - сказал Вернье.
      - У нас здесь никогда не было того, что можно назвать свежим пивом, проворчал Вилмердинг. - Льда нет, а теплое пиво пить невозможно.
      За какой-то миг Вернье попытался изучить Вилмердинга. Он с той же энергией, что и его товарищи, набросился на ристэйфэл, но словно удар молнии Вернье поразила разница в манере держать и подносить вилку ко рту. Может быть, он и ошибся, поскольку затем увидел, как Вилмердинг вытирал губы тыльной стороной руки после того, как выпил глоток пива.
      - А я в Батавии и в Сурабайе пил очень хорошее вино. Почему бы вам не заказать его? - предложил Вернье.
      - А я не привык к вину и никогда его не пил, - заметил Вилмердинг, - у нас привычки плебейские. Только пиво и немного джина или скотча вечером. Прэйл, которого вы видите, много рассказывает о вине, которое он пил, но, если вы мне поверите, он скорее бы предпочел лед. Да, я уверен, не он один.
      Он провел рукой по своей белой шевелюре и начал потягивать пиво с задумчивым видом, а затем снова принялся за рис.
      И только тогда, когда вся эта значительная трапеза была закончена, Вернье открыл для себя средство вычислить, который из них троих мог бы быть образованным убийцей. Детектив насторожился и прислушался, когда Вилмердинг попросил Дорэна дать послушать немного музыку.
      - Музыку? - повторил Вернье.
      - Да. Дорэн играет, - ответил Прэйл. - Он играет на жутчайшем патефоне.
      Да, патефон принадлежал ему. Дорэн это признал. А что господин Вернье желал бы послушать? Вероятно, ничего из того, что у него было. Потому что чертовски трудно насобирать коллекцию интересных пластинок здесь, в Борнео: так как надо было их переправлять пароходом, то чаще всего пластинки приходили сюда разбитыми.
      - А можно взглянуть? - спросил Вернье.
      Он рассматривал пластинки одну за другой, ожидая найти там записи опер, симфоний и другие какие-нибудь более серьезные произведения, особенно французских композиторов. А нашел джазовые мелодии, вышедшие из моды сентиментальные баллады, и нигде никакого следа вкуса цивилизованного человека, космополита.
      - Да поставьте все равно что, - попросил он.
      Патефон начал скрипеть, а потом раздался первый звук, явно диссонирующий. Вилмердинг покуривал свою трубку, сидя рядом с Хиром Коэртом. Прэйл подошел к краю веранды и посмотрел на реку через экранную дверь. Дорэн перебирал свои любимые пластинки, а Вернье медленно прохаживался по комнате, детально рассматривая своим живым глазом происходящую картину. Он остановился перед книжными полками и начал читать названия книг.
      - Глядите-ка, - спросил он, - а чьи же это французские книги?
      - Да они уже были здесь до нас, - вставил Вилмердинг. - До нас здесь жил плантатор-француз. Он их здесь оставил.
      - Кто-нибудь из вас их читает? - спросил Вернье, беря наугад в руки книгу.
      - Прэйл, так сказать, изобрел французский язык, - заметил Дорэн. - У него об этом и спросите.
      Вернье держал французскую книгу на очень близком расстоянии от лица и медленно переворачивал страницы.
      - А я изучал французский, - сказал он громко, как если бы разговаривал сам с собой. Затем, рассматривая комнату поверх книги, будто читая, изрек: - "В этом доме убийца".
      В ожидании реакции он сделал паузу. Он был разочарован. Под огнем насмешек Прэйл как-то поглупел и сконфузился.
      - А о чем идет речь, Прэйл? - спросил Вилмердинг.
      - Переведи нам это, - приказал Дорэн.
      - Да здесь... речь идет о домах, - сказал Прэйл. "Мэзон" это французское слово "хаус".
      Раздался взрыв смеха. Когда воцарилось спокойствие, Хир Коэрт поднялся.
      - Вы должны меня извинить, но мне надо вернуться в округ по очень важному делу.
      Он выражал свои мысли с таким безмятежным спокойствием, как будто ни те, ни другие не догадывались, что дело это важное есть не что иное, как ежедневный послеобеденный сон.
      - Вы, господин Вернье? Вы собираетесь пробыть несколько дней на плантации?
      - Если не очень буду в тягость, - ответил Вернье.
      - Чего-чего, а места всем хватит, - отреагировал Вилмердинг.
      - Даже, если бы и не было, то мы все равно нашли бы, отправив, например, Дорэна спать с комарами, - вмешался Прэйл.
      - Что меня убережет от выслушивания шуточек Прэйла, - отбил атаку Дорэн.
      - Я хотел бы воспользоваться случаем, чтобы посмотреть, как вы из одного каучукового дерева получаете дюжину мячей для гольфа и комплект шин, - сказал Вернье. - Но я вас предупреждаю, - он остановился и посмотрел на Коэрта, - я буду совать нос повсюду и задавать вопросы, как женщина на футбольном матче. Я очень любопытный, любопытный до всего.
      В течение всех последующих дней он демонстрировал свое любопытство хоть отбавляй. Он "заходил" то справа, то слева и задавал вопросы каждую секунду. С Прэйлом обходил плантацию на заре в тумане, задавая глупейшие вопросы на смеси английского с малайским местным жителям, которые делали диагональные насечки на гевеях: операция помогала латексу течь вдоль бороздок и стекать благодаря особой маленькой капельнице в фарфоровые сосуды. А когда жгучее солнце останавливало поток латекса, Вернье сопровождал Вилмердинга, который нес инспекционную службу: надо было следить за малайками, одетыми в пестрые саронги, которые собирали латекс в цистерны с повозками, запряженными буйволами. А потом он присоединялся к Дорэну в лаборатории и наблюдал, как тот, принимая латекс, выливал его в огромные чаны, где при помощи коагуляции образовывался каучук.
      Прошло три дня, а Вернье ничего не удалось обнаружить. Он укрепился в мысли, что один из плантаторов - Джероум Стикс, но до сих пор не знал, был ли это Прэйл, или Дорэн, или Вилмердинг. Однако единственное, в чем он был уверен на сто процентов, это, что вот уже полтора года как Стикс изменил цвет волос. Убийца-брюнет из Сан-Франциско стал блондином. Должно быть, он использовал перекись водорода или что-то другое. И использовал регулярно, так как три дня Вернье наблюдал очень близко, найдет ли он хоть один волос, темный у корней. Но тщетно. Должно быть, волосы подкрашивались по мере того, как они росли. А иначе можно было бы обнаружить хоть этот признак.
      Назавтра, когда все трое отправились и исчезли в утреннем тумане, Вернье остался в бунгало, сославшись на головную боль. Он лежал на своей колониальной кровати без пружин до тех пор, пока не стих последний слуга. Тогда он поднялся и отправился прямо в комнату Прэйла, где начал рассматривать тщательно все углы и закоулки. Он быстро порылся в ящичках комода и в сундуке, позеленевшем, тронутом тропической плесенью. Конечно, он понимал, что такой ловкий человек, как Джероум Стикс, не мог позволить себе разбрасывать компрометирующие себя бумаги, но надеялся обнаружить следы средства, обесцвечивающего волосы. На деле же нашел только одежду и фотографию старой женщины в кожаной рамочке, тронутой плесенью, и каталог большого чикагского универмага, специализирующегося на продаже товаров по выписке.
      То же самое проделал в комнате Вилмердинга. В тот момент, когда открывал чемодан, показалось, что раздались шаги за дверью. Он быстро поднялся, прислушался, выглянул за дверь, но никого не увидел. Комната Дорэна тоже не принесла ему никакой информации.