Глава 3

Тихим жарким вечером 1978 года Джесс сидела в своей крохотной восьмиугольной спальне и пристально смотрела на вернувшийся к ней портрет Стефана.

Как и предполагала Джесс, она никогда больше не увидела Джерико Рея. Он больше не приезжал в Напа-Вэлли и не пытался поддерживать с ней отношения, не считая необходимых деловых звонков, а теперь вот — умер.

Джерико скончался в марте, и Джесс летала в Амарилло на похороны.

В своем завещании Джерико Рей оставил портрет Джесс — это была единственная вещь, отошедшая ей в собственность и единственно нужная Джесс.

Дом в Напа-Вэлли сняла престарелая пара — доктор и мисс Янгблад из Миннеаполиса. Находя ее прекрасной художницей, они считали, что она слишком много работает и совершенно не имеет развлечений. Янгблады приглашали Джесс на обеды, коктейли, пикники, но их хозяйка неизменно отказывалась, объясняя это тем, что в имении для нее слишком много призраков.

Следуя указанию Джерико Рея, Джесс рисовала как проклятая. Она упорно пыталась вновь обрести собственный стиль и выработать новую технику цвета и компоновки.

В сюжетах для картин недостатка не было: ее окружало изобилие контрастных ландшафтов — от голых, выжженных солнцем гор до сочных цветущих пастбищ и виноградников.

Все это, разумеется, уже множество раз было нарисовано и до Джесс — Напа-Вэлли в Калифорнии было известным местом паломничества художников, но Джесс хотела привнести во все это что-то новое, что-то потрясающее и принадлежащее только ее кисти — кисти Джессики Хантер.

Первую свою картину Джесс продала небольшой галерее в Сент-Элене. После этого пришел успех, и у Джесс появился очень влиятельный агент по продаже картин Первые победы воодушевили Джесс, и она с еще большей энергией продолжала трудиться. О Джессике Хантер стали говорить, что она реалистична, у нее богатая палитра и на ее картинах отдыхает глаз. Картины Джесс теперь украшали вестибюли банков, рестораны и офисы компаний.

Именно в это время — летом 1977 года — в жизни Джесс произошел коренной перелом, который она осознала только через год.

В конце июня Джесс позвонила Франческа де Ренза и сообщила, что Гвиннет серьезно больна и лежит в больнице.

Ее буквально вытащили с того света («Этот козел почти угробил Гвин»). Джесс нужна здесь. Больше помочь некому.

Престарелые родители Гвиннет погибли в автокатастрофе на деревенской дороге, когда возвращались домой с субботней вечерни — Ты знала об этом, Джесс?

Нет, она не знала. Джесс практически потеряла связь с подругами. Она жила в своем маленьком обособленном мире, как и Гвиннет, должно быть, жила в своем За год подруги обменивались едва ли более чем дюжиной слов.

Джесс немедленно вылетела в Нью-Йорк. Она стояла у постели Гвиннет и смотрела на слезы, беспомощно струившиеся по исхудалым щекам подруги, и тонкие, как у скелета, руки, сложенные крестом на цветастом покрывале, покоящемся на плоской груди.

— Виктория была права, — сказала Гвиннет.

Джесс взяла руку Гвин. Пальцы были горячими и сухи, ми, кожа на руке дряблая — натуральная старушечья рука.

— Поправляйся. Обещай мне, что поправишься, — еле сдерживаясь, чтобы не заплакать, промолвила Джесс.

Как только Гвиннет достаточно окрепла, Джесс сняла дом в Истхемптоне на Лонг-Айленде. Гвиннет спала, часто, но понемногу ела и гуляла по обезлюдевшему сентябрьскому пляжу. В начале октября Джесс и Гвиннет улетели в Англию.

Несколько недель они провели у Катрионы. Барнхем-Парк теперь был великолепен — перепланировка и упорный труд принесли свои плоды. Дети росли. Было ясно, что Катриона достигла какого-то нового взаимопонимания с Джонатаном и выглядела достаточно счастливой.

Джесс вернулась в Калифорнию только в начале весны и почувствовала непонятное беспокойство и неспособность на чем-либо сосредоточиться.

В марте умер Джерико Рей. Через два месяца после его похорон пришел портрет Стефана.

В Техасе, в старом доме Рея, Джесс едва осмелилась взглянуть на собственное произведение. Теперь же, внимательно изучая портрет, она ощутила трепет, вызванный вернувшимся ощущением стремительности стиля и творческого возбуждения.

— Вот оно, — вслух сказала Джесс, теребя кончиком пальца толстые кисти. — Да.

Она повесила портрет на стену в спальне. Теперь Стефан постоянно смотрел на Джесс, стоило ей лечь на кровать.

Несколько следующих не по сезону жарких дней Джесс провела в бесконечных хождениях по виноградникам, пока однажды, повинуясь порыву, она не легла на спину в горячую пыль и, уставившись в сияющее сквозь густую листву небо, не почувствовала, что мир перевернулся.

Три дня Джесс проработала, почти не отходя от Мольберта.

Увидев законченную картину, агент из Сан-Франциско был потрясен.

Джесс не позволила ему продавать картину, поскольку она что-то предвещала, Джесс это твердо знала. Она повесила новую картину рядом с портретом Стефана, легла на кровать, закинула руки за голову и принялась переводить взгляд с одного полотна на другое. Она почти физически снова чувствовала пышущую жаром землю у себя под спиной, но теперь в том месте, где над Джесс тогда склонялось лицо Стефана, было только пустое металлическое небо.

— Почему я никогда не знала тебя? — шептала Джесс, глядя на портрет. — Почему нет никого, кто мог бы рассказать мне о тебе?

И тут она вспомнила. Такой человек существует. Собственно говоря, два человека.

Виктория Рейвн была аккредитована в столице Никарагуа — Манагуа. Джесс провела несколько дней в бесполезных попытках связаться с Викторией по телефону: линия постоянно обрывалась, была занята или взрывалась такими помехами, что после них еще долго не смолкал звон в ушах. Джесс так и не удалось поговорить с Викторией. Она оставила сообщение для Рейвн и принялась с надеждой ждать. Через неделю, рано утром, Виктория позвонила из Сан-Франциско и рассказала, что занимается интервьюированием беженцев из Никарагуа, община которых располагается в Бэй-Эйриа. Да, она может приехать в Напу.

Виктория и Карлос Руис приехали в воскресенье вечером, когда совсем уже стемнело, в неописуемом микроавтобусе-радиостанции «пинто».

Виктория же нисколько не изменилась: все такая же холодная и элегантная в своих широких оливкового цвета штанах, бейсбольной кепке и белой рубашке, узлом завязанной на животе. У нее снова была короткая стрижка («От вшей, — мимоходом пояснила Виктория. — И от жары, конечно»). Они исколесили всю Никарагуа, брали интервью у крестьян, солдат, школьных учителей, врачей и священников. Два раза Викторию чуть не убили: один раз в отряде партизан, другой — охрана дворца Сомосы.

— Солдат уткнул дуло карабина прямо в ее долбаную голову, — не стесняясь в выражениях, рассказывал Карлос. — Я находился в двух шагах от них и ничего не мог сделать. А она просто стояла и смотрела ему в глаза.

Джесс представила себе Викторию, хладнокровно глядящую в лицо разъяренного солдата. Солдат испугался Виктории? Решил, что она ведьма? Или побоялся, что призрак этой девушки станет преследовать его после ее смерти?

— Кто знает? — словно прочтя мысли Джесс, тихо сказала Виктория. — Как бы там ни было, а я все еще жива.

— Вопреки здравому смыслу. Опять везение, — сверкнул глазами Карлос.

Виктория усмехнулась и, закурив «Балканское собрание», принялась расхаживать в маленькой гостиной Джесс.

— Мне здесь нравится. Тебе должно быть здесь хорошо.

Как я понимаю, твоя мастерская наверху. Можно посмотреть? Я не видела твоих картин с самого Твайнхема.

Еще несколько месяцев назад Джесс была бы счастлива показать свои работы Виктории. Но теперь уже нет. Все, что сейчас осталось у нее в мастерской, — проклятые четыре времени года, вполне приличные, но сегодня кажущиеся такими дурацкими и банальными. Виктория просила вежливо, но без особого чувства, и Джесс постаралась убедить себя в том, что ей совершенно безразлично, жаждет Виктория увидеть ее работы или нет.

Глубоко вздохнув, Джесс повела их по лестнице на крышу башни.

— Это все, что у меня сейчас имеется, — предупредила Джесс, зажигая свет в мастерской. — Они почти закончены.

— Они прелестны. — Сняв очки, которые, как теперь поняла Джесс, были лишь маскировкой, Карлос внимательно рассматривал полотна.

— Очень хорошие картины, — похвалила Виктория и выпустила идеально круглое колечко дыма. — Поздравляю, — спокойно произнесла Виктория.

«Кончай делать из меня дуру», — захотелось сказать Джесс. Но, с другой стороны, чего еще она ожидала услышать от Виктории? Джесс разозлилась на себя.

Они осторожно спустились друг за другом по узкой лестнице, и Виктория остановилась в спальне.

— А вот это… это страшно. Превосходно. Мне хотелось бы иметь этот портрет.

— Нет, — отрезала Джесс.

— Ну разумеется. Я полагаю, ты хотела поговорить о Стефане. Ведь именно за этим мы сюда и приехали?

Они сели друг против друга в гостиной. Карлос ушел, но Джесс даже не заметила когда.

— Он что-то услышал на улице, — пояснила Виктория. — Привык присматривать за мной, хотя ему это удается не так часто.

— Он очень тебя любит, — неожиданно для себя выпалила Джесс.

— И я его люблю. Мы прожили вместе довольно долго.

— Так вы… — начала Джесс и с трудом спросила напрямую:

— Вы — любовники?

Вряд ли стоило задавать подобный вопрос Виктории.

Собственно говоря, сама Джесс практически не могла представить себе Викторию, охваченную страстью, дрожащую, покрытую капельками пота, в постели с мужчиной.

— Нет, — спокойно ответила Виктория. — Не любовники.

— Кажется, ему бы этого хотелось, — предположила Джесс.

— Не исключено. Но это невозможно. И Карлос все прекрасно понимает. — Виктория налила себе вина из графина. — Когда ты нарисовала портрет Стефана?

— После случившегося.

— По памяти?

Джесс кивнула.

— Все это очень печально. Стефан был очаровательным мальчиком.

— Расскажи мне о нем, — попросила Джесс.

— Ну хорошо, — кивнула Виктория. — Я расскажу о Стефане все, что смогу. Если ты считаешь, что тебе это необходимо.

Мы с Танкреди встретили Стефана в кафе на Монмартре холодной январской ночью. Было где-то около двух часов.

Танкреди влюбился в Стефана с первого взгляда. Танкреди редко доводится встречать людей, равных ему по интеллекту. У Стефана же была светлая голова: он превосходно играл в шахматы — выигрывал даже у Танкреди, говорил на четырех языках и мастерски играл на гитаре и рояле. И кроме того, Стефан был исключительно оригинален — искушенная невинность, совершенно чужд высокомерия или амбициозное™. Стефану просто хотелось играть, и он возвел игру до степени высокого искусства.

Несколько недель мы были почти неразлучной троицей.

Потом мне пришлось их покинуть. А Танкреди и Стефан, устав от Парижа, решили отправиться куда-нибудь, где тепло. Они сняли дом в Танжере.

Виктория посмотрела на пятно на стене над головой Джесс.

— Тогда-то Стефан и начал экспериментировать с наркотиками. Раньше он баловался гашишем и марихуаной, но они приелись ему. Он перешел на ЛСД и кокаин. Вскоре, — Виктория пожала плечами, — кажется, и они ему наскучили. Стефану хотелось пойти дальше. В Танжере легко найти то, что вам хочется. Танкреди знал, где можно достать все что угодно.

В комнате воцарилось молчание. Походив вдоль окна, Виктория остановилась и уставилась в темноту летней ночи.

— И они пошли дальше, — глухим голосом подсказала Джесс.

— Только Стефан. Танкреди никогда не употреблял наркотики.

Джесс поморщилась.

— Ну хорошо, Стефан. И до чего же он дошел?

— Героин. Собственно говоря, — медленно произнесла Виктория, — дело не совсем в наркотиках. Мозг пострадал от кислородного голодания.

— Что ты имеешь в виду?

Виктория вздохнула.

— Джесс, ты действительно хочешь, чтобы я продолжала?

Джесс кивнула.

— Ну хорошо, — неохотно согласилась Виктория. — Стефан схватил передозировку героина. Вышло это случайно: он не знал, что препарат обладает такой высокой концентрацией. Все выглядело ужасно. Стефан бился в конвульсиях, его всего выворачивало. Танкреди говорит, что первым делом попытался помочь Стефану, запихнув его в холодную ванну. Танкреди где-то слышал, что в подобных случаях надо погрузить человека в ледяную воду. Я могла бы дать ему лучший совет. — Виктория печально покачала головой и продолжала:

— Стефану нужно было дать какое-нибудь рвотное средство. Он был в коме. Танкреди отвез Стефана в госпиталь, но, кажется, было слишком поздно. Кислородное голодание продолжалось около получаса.

— И что же Танкреди делал после этого? Оставил Стефана и умыл руки?

— Конечно же, нет. Он убедился в том, что доктор знает, кто такой Стефан и какой это был наркотик. Затем он оплатил лечение и только после этого уехал. А что еще мог сделать Танкреди?

— Он оплатил лечение! Какое великодушие! — От ярости у Джесс закружилась голова. — Боже, если бы не Танкреди…

— Стефан не знал меры, понимаешь? Он был безудержен во всем. Вся жизнь — игра.

— Игра! Дерьмо! — Джесс с такой силой поставила бокал на стол, что он треснул. И как только Виктория может с таким спокойствием говорить ей, что все это была игра? Сейчас Джесс ненавидела Викторию больше всех на свете. У Виктории совершенно нет чувств. Она просто не человек.

— Прости, Джесс. Но ты сама хотела знать правду.

У Джесс от бешенства помутился разум. Рука с силой впилась в треснувший бокал. Неожиданно почувствовав острую боль, она увидела, что ее пальцы в крови.

Карлос Руис, появившийся столь внезапно, что могло показаться, будто он обладает способностью проходить сквозь стены, ловко взял разбитый бокал из руки Джесс.

— Иди на улицу, — обратился Карлос к Виктории. — Жди меня там.

Виктория послушно направилась к двери. Выглядела она, как всегда, спокойной, но опечаленной.

— Теперь ты должна будешь отпустить его, — мягко посоветовала она Джесс, взявшись за ручку двери. — Но тебе следует куда-нибудь выбраться отсюда. Тебе нужно начать сначала, как он тебе и говорил, где-нибудь там, где ты никогда прежде не была.

Сказав это, Виктория вышла.

— Я знаю, что ты не хотела обидеть Викторию, — несколько раз заверил Карлос Джесс.

Чуть позже он приготовил для нее чашку крепкого горячего чая. Пока она пила этот ароматный успокаивающий напиток, Карлос написал на листке номер телефона в Сан-Франциско.

— Позвони мне. Если меня не будет, оставь сообщение Эсперансе. Она говорит по-английски.

— Мне так жаль, — пробормотала Джесс. — Но сейчас… сейчас я не хочу ее видеть.

— Ладно, когда захочешь, я найду тебе Викторию. Позвони мне.

Карлос тихо затворил за собой дверь. Через несколько секунд Джесс услышала звук удаляющегося автомобиля.

Глава 4

«Июль 1978 года,

Нью-Йорк.

Дорогая Виктория!

Никогда не писала кому-нибудь в страну, где идет революция. Надеюсь, что ты в безопасности и соблюдаешь осторожность. От твоих статей волосы на голове дыбом становятся, и человек, их читающий, чувствует, будто он сам там побывал.

Посылаю это письмо в Лондон, в надежде, что ты как-нибудь случайно его получишь. Мне необходимо встретиться с тобой и поговорить.

Ты очень точно все угадала, или ты на самом деле видишь будущее?

Я постоянно об этом думаю. И знаешь ли ты о том, что мне сейчас тридцать, и моя карьера модели принесла мне миллионы долларов, и что я знаменита благодаря «безупречному телосложению»?

На следующей неделе я лечу в Европу — небольшая работа на Канарских островах, — потом заеду в Лондон. Катриона будет знать, где меня искать. Предполагаю, что время от времени ты «возвращаешься на базу». И если ты сейчас в Англии, не могли бы мы встретиться?..»

— Джонс! Ты — как деревянная кукла. А здесь должно быть движение, запомнила?

Фотохудожник Марио Саверини схватил Гвиннет за плечи и развернул к себе лицом, после чего установил руки Гвин в нужном положении и несколько изменил композицию тканей.

— Ну вот, теперь совсем другое дело. Али, встань спина к спине с Джонс, прогнитесь, словно вы танцуете, потя-яянулись, двинулись — ткань должна парить в воздухе, да, о-о-отлично!

Гвиннет и красавица Анара Али подходили друг другу как нельзя лучше. Светлые глаза и огненные волосы Гвиннет создавали непередаваемо великолепный контраст с темнокожеетью Анары и ее внешностью древнеегипетской жрицы.

Марио Саверини мог поздравить себя с удачей: девушки, наряды и место съемки — остров Лансароте в четырехстах милях от побережья Африки — были великолепны.

«Никому, — удовлетворенно думал Саверини, — не удастся „зарезать“ эти снимки для ноябрьского номера „Вог“.

Нанятый на день сын крестьянина из Аррекифе подвел к девушкам мрачного вида верблюда, тяжело навьюченного торчащими во все стороны вязанками хвороста.

— Ближе не надо, — распорядился Саверини. — Баста!

Съемка прошла отлично. Саверини вручил Хуанито (так звали мальчишку) пачку грязных бумажных песет, и довольный парнишка потащился со своим верблюдом по каменистой пустыне в сторону холмов, на которых были возделаны виноградники.

А съемочная группа направилась к пустынному берегу, где пенящиеся буруны волн с шипением накатывались на черный песок.

Переодевшиеся Гвиннег и Анара прислонились спинами к испещренному трещинами огромному камню; вода кипела пеной вокруг их ног, доходя до колен; ветер развевал тонкие одежды. Взявшись за руки, девушки наклонились вперед, навстречу дующему с моря ветру, предоставив ему возможность бешено трепать изысканные ткани их костюмов. А чрезвычайно собой довольный Саверини без конца щелкал и щелкал затвором фотокамеры, прекратив съемку лишь далеко за полдень, когда наконец смог сказать, что вполне удовлетворен.

Закончился еще один съемочный день.

«И один из лучших, — с удовольствием думал Саверини. — Точно одна из лучших съемок, а если принять во внимание все обстоятельства, то одна из самых легких».

Анара, с ее величественной, неторопливой фацией и крепким худощавым телом была любимой моделью Марио, а Джонс, к удивлению Саверини, теперь стала второй. Марио уже третий раз снимал этих девушек вместе; смотрелись они великолепно, из них получилась прекрасная пара. Обе — профессионалки, без «выкрутасов», по крайней мере не выказывают своих капризов, как большинство топ-моделей, среди которых почти каждая подобна нервной породистой скаковой лошади с великолепными физическими данными и полным отсутствием мозгов.

Долгое время Гвиннет пыталась забыть Бейлода, но воспоминания о нем, казалось, жили сами по себе: с редким упорством Гвин мысленно возвращалась к тем временам, когда Бейлод был неотъемлемой частью ее жизни.

Ну и заваруху же он затеял!

Через несколько минут после того, как обливающуюся слезами Гвиннет увезли в клинику доктора Левина, в офис Франчески вломился взбешенный и опасный Бейлод.

— Где она? Что вы с ней сделали? Я убью тебя, ты — долбаная лесбиянка!

— Девочки, выйдите, — приказала Франческа перепуганным насмерть манекенщицам.

Франческа надеялась только на то, что у Патриции достанет ума немедленно вызвать охрану здания. Сцена длилась не более минуты, но и она показалась Франческе вечностью.

Она смотрела на Бейлода с напускным спокойствием и незаметно нащупывала в ящике стола что-нибудь, чем можно было бы оборониться от разъяренного фотографа, и не нашла ничего более существенного, чем запасная пара вечерних туфель. Наконец в комнату ворвались двое охранников — бывшие полицейские, мускулистые, крепкие парни, они подхватили Бейлода под руки и, приподняв его над полом, понесли через приемную мимо выстроившихся в ряд, ничего не понимающих девушек-конкурсанток, пришедших на еженедельный просмотр.

Теперь Гвиннет опять приглашали на роль «дамы», но очень осторожно, тщательно подбирая «кавалера» — мужчину типа Габриэля Халдайна, магната с Уолл-стрит, чьи сексуальные потребности полностью сублимировались в бурную деятельность по руководству несколькими компаниями, но ему время от времени требовалась «красавица дама» для особых случаев. После приема или обеда Халдайн отправлял Гвиннет домой на собственном лимузине, а на следующий день в квартире Гвин появлялся букет из двух дюжин роскошных алых роз с визитной карточкой Габриэля.

Гвиннет такой расклад вещей очень даже устраивал. Одна мысль о сексуальных отношениях с кем бы то ни было заставляла Гвин съеживаться от страха. Секс для нее ассоциировался с подавлением и унижением… и болезнью.

Сейчас, сидя на кровати и наблюдая, как подруга укладывает вещи, Гвиннет страшно захотелось побыть Анарой, ведь ее жизнь так проста.

— Счастливая ты, — вздохнула Гвиннет. — Ты сама-то это понимаешь?

— Что? — Анара бережно укладывала белоснежную шелковую сорочку с кружевными оборками. — А тебя кто заставляет тащиться в Шотландию? Скалы, дождь, овцы да волынки. — Анара поморщилась. — По мне, так ты чокнутая. — Анара пожала плечами. — Впрочем, хозяин — барин.

Два дня спустя, сидя в арендованном пикапе «моррис», Гвиннет внимательно следила за насыпной дорогой, ведущей в замок Данлевен. Данлевен, как она себе и представляла, оказался громадным и мрачным сооружением.

Подъехав к замку, Гвиннет припарковала автомобиль на мощенной булыжником площадке внутреннего двора у массивных, обитых железом ворот. Ветер жутко завывал в проеме возвышающихся гранитных стен. Единственными окнами в стене были узкие бойницы, из которых когда-то лучники отстреливались от полчищ мародеров.

«Пожалуй, мне лучше убраться отсюда подобру-поздорову, — подумала Гвиннет. — Нелепость какая-то».

Но было уже поздно. Большая дверь бесшумно отворилась.

В темном проеме стояла Виктория Рейвн.

Встретив столь неожиданно пристальный, проникновенный взгляд кристально чистых глаз подруги, Гвиннет невольно сделала шаг назад. И только через секунду после этого Гвиннет увидела, что обращенное к ней тонкое лицо — лицо пожилой женщины.

— Вы, должно быть, Гвиннет, — улыбнулась тетушка Камерон. — Заходите, моя милая, пока дождь не начался. Я ждала вас.

Тетушка провела Гвин по выложенному каменными плитами коридору в очень милую комнату, из широкого окна которой открывалась панорама на пролив и величественные пурпурные горы Малла.

В пролете между окнами стояли два стула, обтянутые кретоном, и круглый стол с изящными чайными приборами на двоих. Из носика серебряного чайника вился легкий султан пара. На тарелочках лежали поджаренные хлебцы, варенье и фруктовый пирог.

Гвиннет уставилась на чайные приборы.

— Не понимаю. Как вы могли ожидать меня?

Тетушка указала на стул справа от стола. Гвиннет послушно села.

— Вы как пьете чай, моя милая? Молоко и сахар? — Тетушка передала Гвиннет хлебцы. — Кирсти испекла их сегодня утром. У нее золотые руки. Попробуйте хотя бы один;

Не беспокойтесь сегодня о своей фигуре.

Ошеломленная Гвиннет намазала хлебец джемом, откусила и кивнула:

— Действительно, очень вкусно.

— Гвиннет Джонс, — мягко сказала тетушка Камерон, — чисто валлийское имя. Из кельтов, как и я. Я рада, что вы приехали, и нисколько не удивлена, что приехали именно вы.

— Но откуда вы знаете мое имя?

— Ах, милочка моя, — тетушка издала довольный смешок, — долгими зимними вечерами чем мы еще здесь занимались, как не сплетнями? Я все о вас знаю. О вас и о Джессике, и о Катрионе тоже, бедные вы мои.

— Знаете? — Гвиннет испытывала двойственное чувство: с одной стороны, ей было приятно, что ее относят к настоящим друзьям, с другой же — то, что ее обсуждали здесь, явно смущало. Ведь Танкреди мог делиться интимными секретами о ней с тетушкой Камерон и Викторией!

— Но конечно, я уже очень давно не видела детишек. — Тетушка Камерон отхлебнула из своей чашки. Кожа на руках старушки была гладкой, без морщин, и выглядела на удивление молодой. — Они все еще наезжают временами, но никогда вместе. Они избрали совершенно разные пути. Вот сейчас девочка находится в самом центре войны, а мальчик развлекается в свое удовольствие в компании богатых бездельников где-то на пляжах Карибского моря… Думаю, вы об этом знали, прежде чем приехали сюда. И теперь вы здесь, — тетушка задумчиво взглянула на Гвиннет, — чтобы получить ответы, не так ли? Прежде всего, милая моя, скажите мне, какие у вас вопросы?

— Иногда я чувствую, что моя жизнь мне не принадлежит. Что Виктория и, возможно, Танкреди тоже знают, что со мной случится, лучше, чем я сама. Это выглядит так, словно они имеют некую власть надо мной. Они ведь не такие, как все, не так ли? — тихо прибавила Гвин. — Почему? Откуда они так много знают? Это правда, что Виктория обладает даром предвидения?

1 Тетушка Камерон ласково улыбнулась Гвиннет: