Глава 1

“Ванкувер пост”, газета, отнюдь не склонная к чинности и благопристойным недомолвкам, подала статью Дана Орлиффа о потенциальном иммигранте Анри Дювале как материал, представляющий высокий общественный интерес. История Анри помещалась в левом верхнем углу первой полосы всех вышедших в канун Рождества выпусков и уступала первое место только вчерашнему убийству на сексуальной почве, которое оставалось гвоздем номера. Разверстанный на четыре колонки заголовок гласил:

Под заголовком была напечатана большая — на четыре колонки по сорок строк каждая — фотография молодого зайца на фоне судовой спасательной шлюпки. В отличие от обычных газетных снимков на этот раз объектив поймал всю глубину экспрессии, которую не смогла испортить даже грубая офортная печать; в выражении лица Дюваля ясно виделись тоска, надежда и что-то похожее на душевную чистоту.

В общем, статья и снимок производили такое сильное впечатление, что выпускающий редактор нацарапал на сигнальном экземпляре: “Отлично, будем продолжать тему”, — и отослал его в отдел городских новостей. Редактор отдела позвонил Дану Орлиффу домой и предложил: “Постарайся раскопать что-нибудь еще к четвергу, Дан, и посмотри, что можно вытянуть из иммиграционной службы, кроме их обычной чепухи. Похоже, эта история может вызвать огромный интерес”.

В самом городе интерес возник сразу на высоком уровне и не стих даже во время рождественского праздника. По всему Ванкуверу и в его окрестностях история зайца с “Вастервика” стала главной темой разговоров в домах, клубах и барах. У некоторых скитания молодого человека пробудили чувство жалости, другие зло критиковали “проклятых чинуш” и “бюрократическую бесчеловечность”. Тридцать семь телефонных звонков, первые из которых начали поступать в редакцию уже через час после публикации, содержали поздравления в адрес “Пост” за ее инициативу в привлечении общественного интереса к этому делу. Как обычно в таких случаях, все звонки были тщательно записаны и зарегистрированы с тем, чтобы впоследствии продемонстрировать рекламодателям, какое воздействие на общественное мнение оказывает типичная для “Пост” информация.

Были и другие признаки. Пять местных диск-жокеев[20] сочувственно упомянули историю Дюваля в своих передачах по радио, а один из них посвятил запись “Тихой ночи”[21] Анри Дювалю, “если наш друг из-за семи морей настроился сейчас на самую популярную в Ванкувере радиостанцию”. В одном из ночных клубов Чайнатауна исполнительница стриптиза под гром аплодисментов объявила, что очередное свое раздевание посвящает “тому одинокому парнишке на корабле”. В церквах были поспешно пересмотрены и переписаны по меньшей мере восемь рождественских проповедей, главной темой которых теперь стал “странник, стоящий у врат твоих”.

Пятнадцать читателей были настолько тронуты публикацией, что написали письма редактору; четырнадцать посланий были опубликованы. Пятнадцатое, отличавшееся изумительной бессвязностью, разоблачало эпизод как часть заговора с целью внедрения инопланетян, а самого Анри Дюваля — как марсианского агента. За исключением автора этого последнего письма, остальные в своем большинстве были единодушны в том, что кто-то просто обязан предпринять что-либо, однако не разъясняли, кто и каким образом.

Несколько человек предприняли практические шаги. Активист Армии спасения и католический священник наметили посетить Анри Дюваля и впоследствии осуществили эти планы. Богатая вдова некоего золотоискателя собственноручно завернула в подарочную бумагу посылку с едой и сигаретами и отправила ее со своим одетым в форму шофером за рулем белого “кадиллака” на “Вастервик”. В последний момент она, спохватившись, добавила виски любимого ее покойным супругом сорта. Шофер сначала решил было стянуть бутылку, но по дороге обнаружил, что напиток по своим качествам сильно уступает той марке, которую он предпочитал, и потому вновь небрежно обернул бутылку в нарядную бумагу и доставил по назначению.

Торговец электротоварами, терзаемый предчувствием неизбежного банкротства, снял с полки новый портативный радиоприемник и, сам даже не зная почему, написал на коробке имя Анри Дюваля и привез его на судно. Железнодорожник-пенсионер, коротающий свой век на месячную сумму, которая, может быть, и была достаточной, если бы стоимость жизни оставалась на уровне 1940 года, вложил в конверт два доллара и отправил их почтой в редакцию “Ванкувер пост” для передачи зайцу. Группа водителей автобусов, прочитавших до выхода на смену статью в “Пост”, пустили по кругу форменную фуражку и собрали семь долларов тридцать центов. Владелец фуражки вручил их лично Анри Дювалю рождественским утром.

Волны поднялись и далеко за пределами Ванкувера. В первый раз статья появилась в десятичасовом выпуске “Пост” утром 24 декабря. К десяти часам десяти минутам телеграфное агентство Канэдиан Пресс переработало и сократило сообщение и передало его для печати и радиостанций Западного полушария. Еще одна телеграмма доставила изложение статьи газетам Восточной Канады, а отделение Канэдиан Пресс в Торонто переправило ее нью-йоркским службам Ассошиэйтед Пресс и Рейтер. Эти информационные агентства, сидевшие в праздничные дни на голодном пайке новостей, еще слегка сократив историю Анри Дюваля, распространили ее по всему миру.

Йоганнесбургская “Стар” уделила этой новости около дюйма пространства на своей полосе, а стокгольмская “Еуропа пресс” — четверть колонки. Лондонская “Дэйли мэйл” расщедрилась на четыре строки; “Тайме оф Индиа” выразила свое отношение в редакционной статье. Мельбурнская “Геральд” опубликовала целый абзац, так же поступила и “Прэнса” в Буэнос-Айресе. В Москве “Правда” цитировала сообщение в качестве образчика “капиталистического лицемерия”.

В Нью-Йорке постоянный представитель Перу в ООН, узнав об истории Дюваля, исполнился решимости выступить с запросом к Генеральной Ассамблее, что можно предпринять по этому поводу. В Вашингтоне британский посол услышал сообщение по радио и нахмурил брови.

Новость достигла Оттавы во второй половине дня — как раз вовремя, чтобы попасть в последние выпуски двух столичных вечерних газет. “Ситизен” опубликовала телеграмму Канэдиан Пресс на первой полосе под заголовком:

Более умеренная “Джорнэл” поместила сообщение на третьей странице, озаглавив его:

Брайан Ричардсон, погруженный в размышления о проблемах, которые встанут перед партией, когда секретные вашингтонские предложения будут преданы гласности, прочитал обе газеты в своем скудно обставленном офисе на Спаркс-стрит. Он был крупным голубоглазым и рыжеватым мужчиной атлетического телосложения. Лицо его по большей части хранило выражение добродушного скептицизма; Ричардсон, однако, мог неожиданно вспылить; от него исходило ощущение скрытой силы. Сейчас его тяжелая широкоплечая фигура расслабленно возлежала в кресле, ноги удобно устроены на обшарпанном столе, в зубах зажата трубка.

В пустом офисе стояла тишина. Его заместитель и сотрудники, составлявшие довольно многочисленный штат партийной штаб-квартиры, разошлись по домам — многие нагруженные коробками с рождественскими подарками — еще несколько часов назад.

Тщательно прочитав обе газеты от корки до корки, он вновь вернулся к статье о злополучном зайце. Богатый опыт наделил его тонким чутьем на политические неприятности. По сравнению с куда более крупными грядущими проблемами упомянутое дело казалось малозначительным. Но в то же время за такого рода эпизод публика, вероятнее всего, ухватится. Он вздохнул; временами ему казалось, что досадным неприятностям не будет конца. Премьер-министр после утреннего разговора Ричардсона с Милли пока еще ему не звонил. Раздраженно отложив газеты, Брайан набил трубку и приготовился ждать.

Глава 2

Менее чем в четверти мили от Брайана Ричардсона сенатор Ричард Деверо, коротавший время до вылета в Ванкувер в священных и неприступных стенах Ридо-клуба на Веллингтон-стрит, также прочитал обе газеты. Он аккуратно положил сигару в пепельницу и с блаженной улыбкой вырвал статью о судовом зайце из газетной страницы. В отличие от Ричардсона, страстно надеявшегося, что этот эпизод не причинит правительству беспокойства, сенатор, являвшийся председателем организации оппозиционной партии, был радостно уверен в противоположном.

Сенатор Деверо совершил эту мелкую кражу в читальном зале Ридо-клуба — квадратном просторном помещении, окна которого выходили на Парламентский холм, а двери охранялись бронзовым бюстом королевы Виктории. Для стареющего сенатора и читальный зал, да и сам клуб были давно освоенной средой обитания.

Члены Ридо-клуба Оттавы (иногда они особо подчеркивают его географическую принадлежность) стремятся напрочь отгородиться от окружающего мира и проявляют при этом такую осмотрительность, что нигде на стенах клуба не найти даже таблички с его названием. Прохожий нипочем не определит, что именно помещается в этом здании, и вполне может принять его за частный, может быть, несколько староватый особняк.

Внутри клуба царит утонченная атмосфера, несущая отпечаток избранности. И хотя члены клуба не дают обета молчания, большей частью в нем стоит гробовая тишина, так что новички невольно переходят в разговорах на шепот.

Членство в Ридо-клубе формально не ограничено никакими цензами, но составляет его в основном политическая элита Оттавы — министры кабинета, судьи, сенаторы, дипломаты, военачальники в чинах, высокопоставленные чиновники, горстка доверенных журналистов, а также несколько рядовых депутатов парламента, которые могут позволить себе высокие взносы. Несмотря на декларируемое стремление клуба оставаться вне политики, в его стенах улаживается множество политических дел. Фактически некоторые из серьезнейших решений, затрагивающих развитие Канады, были выработаны закадычными друзьями по клубу за бренди и сигарами вот в этих глубоких, обтянутых красной кожей креслах, в одном из которых сейчас умиротворенно развалился сенатор Ричард Деверо.

Перешагнувший несколько лет назад семидесятилетний рубеж, Ричард Бордем Деверо являл собой весьма импозантную фигуру — высокий рост, прямая спина, ясные глаза, здоровая полнота, благоприобретенная в течение жизни, начисто лишенной физических усилий. У него было заметно выпуклое брюшко, не достигавшее, однако, неприличных размеров. Манеры его представляли добродушную смесь грубоватой резкости и откровенной прямолинейности, которые приводили сенатора к желаемой цели, но редко кого обижали. Он был весьма словоохотлив и, казалось, никогда не слушал собеседника, хотя на самом деле мало что проходило мимо его ушей. Сенатор обладал престижем, влиянием и огромным богатством, которое обеспечивалось лесодобывающей империей в Западной Канаде, завещанной ему предыдущими поколениями Деверо.

Поднявшись из кресла и не вынимая изо рта сигары, сенатор прошел к двум телефонным аппаратам, связанным с городом напрямую и укромно установленным в самой глубине клубных помещений. Ему пришлось набрать два номера, прежде чем он нашел нужного абонента. Со второго раза сенатор обнаружил-таки достопочтенного Бонара Дейтца, лидера парламентской оппозиции. Дейтц находился в своем офисе в Центральном блоке.

— Бонар, мальчик мой, — приветствовал его сенатор Деверо, — я весьма рад, хотя и немало удивлен такому вашему усердию в канун Рождества.

— Писал письма, — коротко ответил Дейтц, — уже собираюсь домой.

— Прекрасно! — возрадовался сенатор. — Не заглянете ли в клуб по дороге? Тут кое-что возникло, и нам необходимо встретиться.

На другом конце провода была предпринята попытка протестовать, но сенатор решительно ее пресек:

— Ну-ну, мальчик мой, разве так поступают, если хотят, чтобы мы победили на выборах и сделали вас премьер-министром вместо этого пустозвона Джеймса Хаудена. А вы ведь хотите стать премьер-министром, так ведь? — голос сенатора обрел медоточивые нотки. — Не беспокойтесь, Бонар, мальчик мой, вы им будете. Теперь уже скоро. Итак, жду.

С коротким смешком сенатор повесил трубку и прошествовал к одному из кресел, расставленных в главной гостиной клуба. Его хитрый и изворотливый ум уже напряженно обдумывал способы, как обратить прочитанное им в газете сообщение на благо оппозиции. Вскоре, по мере того как он все глубже погружался в свои излюбленные интеллектуальные экзерсисы, его окутало плотное облако сигарного дыма.

Ричард Деверо так и не стал государственным деятелем, не был он и подлинным законодателем. Его коронной сферой являлись политические махинации, которыми он и занимался всю свою жизнь. Он наслаждался полуанонимной властью. В своей партии сенатор очень редко занимал выборные должности (его нынешний пост председателя организации был запоздалым исключением), и все же в партийных кругах пользовался таким авторитетом и властью, которых до него удостаивались немногие. Ничего дурного или бесчестного в этом не было. Его положение просто основывалось на двух факторах — природная политическая проницательность, благодаря которой коллеги охотно прибегали к его советам, плюс разумное и расчетливое использование денег.

По истечении какого-то времени, в один из периодов пребывания его партии у власти, эти два фактора принесли ему наивысшее вознаграждение, какого удостаиваются самые преданные ее сыны, — пожизненное назначение в канадский сенат, члены которого однажды были очень точно названы одним из сенаторов “высшим классом среди пенсионеров Канады”.

Подобно большинству в братстве сенатских старейшин Ричард Деверо весьма редко посещал немногие поверхностные обсуждения, которые верхняя палата проводила в подтверждение своего существования, и всего дважды брал там слово. В первый раз для того, чтобы предложить выделить сенаторам дополнительные места на автостоянке на Парламентском холме. Во второй — заявить жалобу на сквозняк, производимый вентиляционной системой в помещении сената. Оба его выступления привели к практическим результатам, чего, как сухо заметил сам сенатор Деверо, “нельзя сказать о большинстве речей в сенате”.

Со времени его телефонного звонка прошло уже десять минут, а лидер оппозиции еще не появлялся. Сенатор, однако, не сомневался, что Бонар Дейтц не преминет прибыть, и смежил веки, решив слегка вздремнуть. Почти мгновенно — сказались возраст и плотный ленч — он погрузился в глубокий сон.

Глава 3

Достопочтенный Бонар Дейтц прикрыл за собой тяжелую дверь своего офиса — комнаты 407-С в безлюдном и безмолвном Центральном блоке парламентского комплекса. Его легкие шаги отдавались резким эхом в длинном коридоре, их звук летал меж сводчатыми готическими арками и бился об облицованные известняком стены. Он оставался, чтобы написать несколько личных писем, и задержался за этим занятием дольше, чем предполагал. Теперь еще придется заехать в Ридо-клуб, где его ждет сенатор Деверо, а это значит, что домой он вернется с большим опозданием. “Но лучше все же, — решил Дейтц, — повидаться со стариком и узнать, что ему понадобилось”.

Не дожидаясь лифта, он начал спускаться по широкой мраморной лестнице, ведущей в коридор первого этажа. Пройти надо было всего два пролета, и он быстро сбегал по ступенькам; его длинная костлявая фигура резко и судорожно дергалась, и поэтому он напоминал заводного игрушечного солдатика. Тонкая изнеженная ладонь легко касалась бронзовых перил.

Тот, кто не был знаком с Дейтцем, поначалу мог принять его за ученого — каковым он, впрочем, и был, — но уж никак не за политического лидера. Лидеры традиционно источают силу и власть, а во внешнем облике Дейтца не было и признака того или другого. Не обладало его длинное треугольное лицо — однажды далеко не симпатизирующий Дейтцу карикатурист изобразил его с миндалевидной головой на фасолевом стебле — и ни малейшей физической привлекательностью, которая некоторым политическим деятелям помогает набирать голоса независимо от того, что они говорят или делают.

И все же в стране у него было на удивление много сторонников — среди искушенных знатоков, кто способен куда глубже и тоньше разбираться в человеческих качествах, нежели те, кто поддерживал его главного политического оппонента Джеймса Макколлама Хаудена. И тем не менее на последних выборах Хауден и его партия нанесли Дейтцу весьма ощутимое поражение.

Войдя в зал Конфедерации — сводчатый наружный вестибюль с его взмывающими ввысь колоннами из темного полированного сиенита[22], — Дейтц услышал разговор одетого в форму привратника с молодым — почти подростком — человеком в бежевых брюках и куртке.

— Извиняюсь, — убеждал юношу привратник, — не я выдумываю правила, сынок.

— Да я понимаю, но неужели вы не могли бы сделать исключение. — Паренек говорил с американским акцентом; если уж не самой глубинки Юга, то где-то очень близко. — У меня всего-то два дня. Родители уже собираются возвращаться в Штаты…

Бонар Дейтц невольно приостановился. Это, конечно, не его дело, но что-то такое в мальчугане… Он спросил:

— В чем, собственно, проблема?

— Молодой человек хотел бы осмотреть здание, мистер Дейтц, — объяснил привратник. — Я уже сказал ему, что это невозможно, поскольку сегодня праздник и…

— Я из университета Чаттануги, сэр, — представился паренек. — Изучаю конституционную историю. Мне подумалось, что, пока я здесь…

Дейтц взглянул на часы.