Глава 27

УБИЙЦЫ

Главное обвинение Бруцкуса в адрес Соколова таково: следователь на протяжении своей книги не упомянул фамилию – Ленин. Ни разу.

Ученый не забыл процитировать предложение, десятилетиями защищавшее Соколова от подобных упреков: «Соколов, облупив на нужды погрома Свердлова с Голощекиньм, печально восклицает: «Нет сомнения, были и другие лица, решавшие вместе со Свердловым и Голощекиным судьбы Царской семьи. Их я не знаю.» «Изучив нрав Соколова, – комментирует он, – мы легко расшифруем эти слова. Когда Соколов, имитируя честность и бескорыстие, пишет: «Национальность их мне неизвестна», – мы знаем, что дело идет о русских, которых требуется замаскировать… Когда он … не называет других фамилий, кроме Свердлова и Голощекика, только потому, что их не знает, то секрета тут нет никакого: неизвестные Соколову имена принадлежат неевреям. Это имена членов советского правительства во главе с Лениным, это имена главарей чрезвычайки с Дзержинским, Менжинским во главе, это имена вождей Красной армии, давшей силу советской власти…»

(Намек на генералов, массами пошедших на службу в РККА.)

Приведу здесь почти полностью огромную цитату из Бруцкуса, современника екатеринбургского убийства, рассуждавшего о его первопричине так:

«Если бы все члены ЦИКа, все народные комиссары и все вообще влиятельные большевики предложили такое решение этого вопроса, которое было бы неугодно Ленину, ничего из такой внушительной демонстрации не вышло бы… Если все Романовы, оказавшиеся в руках большевиков, были истреблены… то именно такое решение вынес Ленин, один только Ленин… Единственный виновник – Ленин, и никто больше. О виновности всех остальных можно говорить… как о виновности в гибели казненного от руки судей, вынесших приговор на точном основании закона, или того палача, который рубил голову.

Ленин приказал убить Романовых – это истина, не требующая доказательств, это историко-политическая аксиома. Но за Лениным… упрочена репутация идейного борца… Счастье этого человека беспримерно: от его имени отскакивают все ужасы гражданской войны, террора, миллионы трупов, раскиданные по русской земле… Между тем, Ленин не только попуститель кровопролития, но и убежденный организатор величайшей бойни на Земле… Этого мало. О Ленине точно известно, что он был лично сторонником крови, тем, кого в применении к хирургам называют мясником. Никого и ничего в своей жизни не пожалел Ленин… Это он – автор теории и практики об истреблении целых классов и горячий поклонник Дзержинского с его бессудными казнями и адскими пытками… Ни разу не узнал он радости прощения. Его сердце, наоборот, отзывалось с удовлетворением на призрак насильственной смерти. Ему даже не пришло в голову помиловать ранившую его Каплан. Он не подписал ни одной отмены смертной казни ни одному рабочему или крестьянину… Его чисто палаческий образ действий в деле братьев Генглез изумил даже его ближайших соратников, хотя они хорошо знали своего Ильича…

(Ни в одном источнике или исследовании я не встретил никаких упоминаний о деле Генглез, ни даже их фамилий.)

…а отношение к гибели Шингарева и Кокошкина – приказ о немедленном розыске их убийц с одновременным назначением этих убийц на командные должности на фронт – обнаружило силу его политического лицемерия и степень его личного равнодушия к пролитию крови.

(Андрей Шингарев и Федор Кокошкин – арестованные министры Временного правительства, кадеты, по болезни переведенные из крепости в больницу, – в ночь после разгона Учредительнго собрания были убиты матросами на больничных койках.)

…Душа Ленина не сопротивлялась пролитию невинной крови… Его особое прирожденное свойство – отсутствие тени сострадания к человеку, отсутствие всякой чувствительности. Вполне уместно предположить, что если бы Ленин не был человеком с такими свойствами души, то судьба Царской семьи могла повернуться иначе. Ни одна революция не сопровождалась истреблением всех членов династии, находившихся в руках у победителей. Это было сделано у нас, потому что нашим владыкой стал человек, проповедывавший истребление классов, а не отдельных людей. Такой проповеди человечество еще не знало, как не знало оно и такого террориста, как Ленин.

Романовы были своего рода классом, и убийство всех представителей этого класса – эта идея могла зародиться в единственной в мире голове, – голове Ленина… Ленин органически не мог найти иного средства избежать затруднений… – кроме того единственного, которое подсказывал ему его характер: убить, уничтожить, стереть с лица земли. И он отдал такой приказ. Тысячи людей причастны или виновны в гибели Царской семьи, целый ряд условий, исторических и политических, привел к этой катастрофе. Но среди этого запутанного узла причин с особой яркостью выделяется деятельность Ленина, бесповоротно решившего – казнь.

В расследовании об убийстве Романовых не упомянуть ни разу имени Ленина – на это способен не следователь, не историк, а памфлетист… Искать виновников убийства Царской семьи и не заметить Ленина – такую тактику мог позволить себе только агитатор, нимало не беспокоившийся, что скажет о его праведных трудах чуткая совесть вдумчивого современника и беспристрастный отзыв историка.»

В этом фрагменте меня более всего поразила мысль Бруцкуса, что если бы против решения Ленина о Романовых возражали все видные большевики вместе взятые, это не изменило бы его позиции. Ведь Бруцкус не мог знать, что мнение Ленина разошлось с проектом большевика номер два, председателя РВС республики Льва Троцкого, и никакого влияния Троцкий на Ленина оказать не сумел.

В 1935 году к Троцкому в эмиграцию пришло сообщение: в камерах Ягоды исчез его старший сын, Сергей, Этот молодой человек – физик – испытывал аллергию к политике, насмотревшись на революционную деятельность своего родителя, и сделал карьеру выдающегося инженера-изобретателя. В момент выдворения родителей за пределы СССР Сергей Седов (сыновья Троцкого носили фамилию матери, Натальи Седовой) был влюблен и не понимал, зачем ему нужно покидать Россию из-за политических конфликтов отца. Но через 6 лет Сергей стал догадываться, какую трагическую ошибку совершил. Он успел сообщить, что жизнь его куда хуже, чем даже родители могут себе представить, – и начались воркутинская одиссея, кашкетинские расстрелы лагерных друзей (по имени начальника лагеря – палача Кашкетина), Лубянка, неизбежный конец…

Видимо, инстинктивно сопрягая в памяти исчезновение сына с судьбой детей-узников Ипатьевского дома, Лев Давидович занес тогда в дневник, сразу вслед за записью о судьбе сына, датированные 9-м апреля 1935 года такие строки:

«Белая печать когда-то очень горячо дебатировала вопрос, по чьему решению была предана казни царская семья… Либералы склонялись к тому как будто, что уральский исполком, отрезанный от Москвы, действовал самостоятельно. Это неверно. Постановление было вынесено в Москве. Дело происходило в критический период гражданской войны, когда я почти все время проводил на фронте, и мои воспоминания о деле царской семьи имеют отрывочный характер. Расскажу теперь, что помню.

В один из коротких наездов в Москву – думаю, что за несколько недель до казни Романовых – я мимоходом заметил на политбюро, что ввиду плохого положения на Урале следовало бы ускорить процесс царя. Я предлагал открытый судебный процесс, который должен был развернуть картину всего царствования… Ленин откликнулся в том смысле, что это было бы очень хорошо, если б было осуществимо. Но… времени может не хватить… Прений никаких не вышло, так (как) я на своем предложении не настаивал, поглощенный другими делами. Да и в политбюро нас, помнится, было трое-четверо: Ленин, я, Свердлов… Каменева как будто не было. Ленин в тот период был настроен очень сумрачно, не верил, что удастся построить армию… Следующий мой приезд в Москву выпал уже после падения Екатеринбурга. В разговоре со Свердловым я спросил мимоходом:

– Да, а где царь?

– Кончено, – ответил он. – Расстрелян.

– А семья где?

– И семья с ним.

– Все? – спросил я, видимо, с оттенком удивления.

– Все, – ответил Свердлов. – А что?

Он ждал моей реакции. Я ничего не ответил.

– А кто решал? – спросил я.

– Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять им живого знамени, особенно в нынешних трудных условиях.

Больше я никаких вопросов не задавал, поставил на деле крест. По существу решение было не только целесообразным, но и необходимым… В интеллигентских кругах партии, вероятно, были сомнения и покачивания головами. Но массы рабочих и крестьян не сомневались ни минуты: никакого другого решения они не поняли бы и не приняли бы. Это Ленин хорошо чувствовал: способность думать и чувствовать за массу и с массой была ему в высшей степени свойственна, особенно на великих политических поворотах.»

Один из последних защитников безнадежной версии «приговора Уралсовета»

Г. Иоффе не мог проигнорировать запись Троцкого:

«Конечно, это серьезное свидетельство» но ценность его, на наш взгляд, снижается другой записью… В 30-х годах в Париже вышла книга бывшего советского дипломата Беседовского (перебежавшего на Запад) «На путях Термидора». Касаясь расстрела Романовых, он по вполне понятным для него причинам утверждал, что к этому были причастны Свердлов… и Сталин. О характере своих литературных трудов сам Бекдовский отзывался пренебрежительно, говорил, что просто издевается над читателем. Несмотря на легковесность откровений Беседовского, Троцкий… сделал такую запись: «По словам Беседовского, цареубийство было делом рук Сталина»… Это, конечно, может породить некоторое сомнение в точности дневниковых воспоминаний Троцкого, относящихся к казни Романовых: в них все же чувствуется некий налет политической тенденциозности.»

На наш взгляд, никакого сомнения это породить не может: Троцкий сам писал, что не знал, кто и как действовал в Кремле во время его отсутствия. Почему бы ему и не предположить всерьез, что за его спиной на Ленина повлиял Сталин, тем более, что в других случаях это наверняка бывало и правдой… Конечно, Троцкий был политически лукав и тенденциозен: упрекать за это политика – все равно что шахматиста за умение комбинировать на доске. Вот хоть по цитируемому тексту: Троцкий притворяется, что не помнит, кто состоял в тогдашнем политбюро: «Трое, четверо… Каменева как будто не было.» Каменева-то не было, он до августа – в плену у финнов, но было их в бюро ЦК (так оно называлось в 1918 году) все-таки не трое, а четверо, и четвертым был Сталин. Поскольку миф, якобы Сталин не принимал серьезного участия в революции и гражданской войне, а сформировался как чистое дитя аппаратной клики, распространялся троцкистами, то их лидер даже в собственном дневнике не захотел признать, что уже в 1918 году Сталин попал в четверку высших руководителей партии. Но – отлично помнил об этом, а потому мог поверить Беседовскому. Или хотел верить: каждый практический политик копит информацию, которая компрометирует соперника… Это вовсе не отменяет правдивости того, что Троцкий не прочитал у прохвоста Беседовского, а знал и помнил сам.

Интересные факты по кремлевскому сюжету цареубийства собрал и проанализировал Р. Пайпс. Достаточно было ему назвать имя вдохновителя убийства, и, как в детективах Агаты Кристи, на месте преступления проступили очевидные следы убийцы.

«Есть довольно веские подтверждения, что вскоре после начала чешского восстания Ленин поручил ЧК начать подготовку к уничтожению всех Романовых, проживавших в Пермской губернии, – пишет американец. – В качестве повода для убийства надо было использовать инсценированные побеги. По указанию Ленина ЧК собиралось устроить изощренные провокации… В Перми и Алапаевске замысел удался, в Екатеринбурге он не понадобился.»

Историк сопоставил следующие факты и даты: 12 июня в Перми убивают великого князя Михаила Романова (брата царя). Пермские власти оповещают население, что он «похищен белогвардейцами». 17 июня эта информация распубликована в столичных газетах. (Через месяц пресс-бюро Совнаркома подтвердит, что Михаил Романов прибыл через Омск в… Лондон.) 18 июня председатель Совнаркома В. И. Ленин собственной персоной дает интервью газете «Наше слово»: мол, сообщение о побеге Михаила верно, а вот жив или мертв Николай – правительство пока точно не знает.

«Для Ленина было крайне нехарактерно, – пишет Пайпс, – давать интервью в «Наше слово», либеральную газету, которая, насколько ей позволяли обстоятельства, критически относилась к большевистскому режиму и с которой большевики обычно старались не связываться. Не менее любопытно его неведение об участи царской семьи – ведь правительство легко могло узнать все относящиеся к делу факты. Вплоть до 28 июня пресс-бюро Совнаркома утверждало, что ему ничего неизвестно о судьбе бывшего государя, хотя признавало, что поддерживает ежедневную связь с Екатеринбургом. Только 28 июня, якобы после получения телеграммы от главнокомандующего Североуральским фронтом Р.И. Берзина, что 21 июня он лично посетил дом Ипатьева и нашел, что все его жильцы живы, советское руководство сделало сообщение, что Николай и его семья вне опасности… Задержку на неделю этой информации можно объяснить только как попытку намеренно утаить ее… Такое странное поведение правительства делает правдоподобной гипотезу некоторых современников, что слухи распускались Москвой с целью проверить реакцию общественности на убийство бывшего государя. Только в кругах аристократии и монархистов наблюдалась тревога за судьбу царской семьи. Русский же народ в целом, как интеллигенция, так и массы, не выказал никакого отношения к судьбе бывшего царя.Возмущения общественности за границей также не наблюдалось Явный намек в печати, сделанный с целью проверить реакцию на смерть царя за границей, не вызвал протеста ни в одной западной стране. Похоже, что безразличие к этим слухам внутри страны и за границей решило участь царской семьи.»

Пайпс почему-то не сопоставил хронологию совнаркомовских действий с теми екатеринбургскими событиями, что описаны в следующем разделе его исследования. В тот же день, когда появилось совнаркомовское сообщение о бегстве Михаила, в Екатеринбурге появился некий посланец монархических кругов «Сидоров» и добился от советского начальства разрешения передавать в ДОН свежие молочные продукты из ближнего монастыря. И назавтра после заявления Ленина, так-таки и не узнавшего, жив или погиб в эти самые дни Николай II, в дом как раз монахини принесли бутылку сливок, в пробке которой была спрятана записка на французском языке.

21 июня ДОН осмотрели Берзин со свитой и назавтра туда явилась группа рабочих, к радости семьи открывшая наглухо забитое до этого верхнее окно. А через два дня пришло новое письмо, где настаивалось на совершенной необходимости, чтобы одно из окон открывалось. Что было уже исполнено предусмотрительным Шурой Авдеевым… В ночь с 26 на 27 июня узники готовились встретить спасителей. (Алексей единственный спал в спальне родителей). «Провели тревожную ночь и бодрствовали одетые», – написано в дневнике царицы. Но сигнала не последовало.

«Ожидание и неуверенность были очень мучительны», – занес царь в дневник.

«Что заставило ЧК изменить планы, установить невозможно» (Пайпс), но на следующий день в столичных газетах появилась официальная телеграмма (датированная еще 21-м числом), мол, Романовы, оказывается, живы и благополучны в Екатеринбурге…

Зондаж ситуации Совнаркомом и его председателем протекал абсолютно синхронно с действиями провокаторов, орудовавших вокруг Ипатьевского дома.

Бруцкус оказался прав: участие Ленина в цареубийстве было направляющим и решающим. Поскольку организовывалась акция с начала июня, теоретически возможно, что у сведений Беседовского, афериста-сочинителя, имелся некий фундамент: Сталин мог принимать участие в деле, подходящем ему по квалификации и темпераменту. Но – лишь на самом первом его этапе. После же его убытия в Царицын (5 июня) роль главного практического куратора, первого ленинского помощника в этом деле, возложили на председателя ЦИКа Советов Якова Моисеевича (он же Михайлович) Свердлова.

Яков Свердлов – темная лошадка большевистского штаба.

Типичнейший большевистский практик: никогда не бывал за границей, поэтому до 1917 года Ленин и не знал его лично. Даже во внутрироссийском руководстве Свердлов – уральский провинциал: поставленный во главе петербургского комитета, провалился через два месяца. Подозревал, что среди столичных товарищей действовал провокатор, выдавший его, тамошнего новичка. После революции познакомился с бумагами департамента полиции и понял, что среди шести членов ПК он единственный не состоял на тайной службе ни у кого, кроме товарища Ленина.

Авторитет его в партии был велик. Потому после Пражской конференции, на которой он не присутствовал, Ленин кооптировал, как было сказано выше, Свердлова в ЦК и в Русское бюро – уникальный случай для вождя большевиков по отношению к лично незнакомому практику.

В 1917 году они наконец встретились, когда вождь приехал в Россию. Ленин захотел было выкинуть этого незнакомца из нового ЦК, но наткнулся на столь твердое сопротивление собственных функционеров, что уступил и ввел Свердлова в руководство. Впоследствии радовался: «Партия нас поправила».

Вскоре Свердлов становится его ближайшим помощником, оттеснив прежнего адъютанта, Зиновьева, на полочку ниже себя.

Ленин был несомненно харизматической личностью, убежденной в своем историческом предназначении и умевшей внушить признание своей великой незаурядности как стратега и тактика всем окружавшим большевикам. В кругах партии его звали «Старик» и «Ильич», как в селах зовут почтенных старейшин, Но у него имелся кардинальный недостаток, простительный на посту лидера небольшой революционной партии, но нетерпимый для главы правительства, каким он готовился стать. Ленин был слабым практическим администратором (отсюда, кстати, обилие провокаторов в важнейших узлах его партии) – нет, не политическим дирижером (это как раз была его стихия), а именно управителем текущих, в частности – кадровых, дел.

На посту премьера он непрерывно занимался мелочами, недостойными ни его поста, ни его масштаба, и упускал из обзора центральные административные проблемы. В гражданскую войну, к примеру, занимаясь распределением орудий или там вагонов с боеприпасами, огорошил собственного «Наполеона», Троцкого, предложением уволить всех офицеров-профессионалов и назначить главкомом большевика Лашевича. Троцкий возразил: это невозможно, в Красной армии служит 30 тысяч бывших офицеров, кем их заменить? «Неужели столько!» – восхитился премьер, не подозревавший во время войны о величине подобного явления в собственной армии.

Достоинством Ленина как руководителя было то, что он знал этот свой порок и не боялся возвышать рядом с собой выдающихся администраторов. Например, еще только готовясь к захвату власти, возвысил давнего личного и политического противника Льва Троцкого. Ситуацию понимали современники. «Ведущими актерами в исторической драме, известной под названием Октябрьская революция, были Ленин и Троцкий, – писал кинооператор генштаба (сначала царского, потом советского) Янис Доред. – Они дополняли друг друга своеобразным методом: Ленин был великий теоретик, который, не мешкая, давал приказы о внедрении в жизнь самых фантастических теорий. Троцкий, обладая административным талантом, приводил эти планы в исполнение. Оба были одарены недюжинным умом, обоих обуревала жажда власти».

Двумя другими деятелями, обладавшими великим талантом администратора, были выдвинутые Лениным одновременно с Троцким на первые места в партии и стране Свердлов и Сталин.

В книге о Сталине Троцкий сочувственно цитирует некоего наблюдателя по фамилии Верещак: «Я всячески хотел понять роль Сталина и Свердлова в большевистской партии. В то время, как … в качестве ораторов выступали Ленин, Зиновьев, Каменев, – Сталин и Свердлов молча дирижировали большевистской фракцией. Это была тактическая сила. Вот здесь я впервые почувствовал значение этих людей». Троцкий комментирует: «Верещак не ошибся: в закулисной работе по подготовке съезда она были очень ценны…. Они не всегда прибегали к принципиальным доводам, но умели быть убедительными для среднего командного состава, для провинции».

В 1917 году к большевикам хлынула масса левонастроенных авантюристов: партия выросла раз в десять за счет послереволюционных новобранцев. Хозяином-распорядителем этих новых для Ленина людей стал Свердлов: фактически он отстраивал для вождя совершенно новую партию, в которой подпольный слой ее ветеранов оказался в явном меньшинстве. Правда, в дни захвата власти Свердлов (как и Сталин) стушевался: принимать самостоятельные политические решения в отсутствие скрывшегося в подполье вождя оба еще не умели – может быть, не рисковали… И место в высших эшелонах власти досталось практическим вождям переворота – Троцкому и Каменеву. Но через две недели после восстания Каменев провел в возглавляемом им ЦИКе Советов (аналоге советского парламента) указ об отмене смертной казни, и Ленин тут же прогнал его, назначив новым главой государственной власти Свердлова. Он оставил его одновременно и секретарем ЦК, главой партийного аппарата, причем настолько могущественным, что иногда в документах Свердлова именовали председателем ЦК РКП (б). Когда в 1919 году Свердлов умер от испанки, а Троцкий отказался занять место единственного заместителя Ленина, мотивируя это тем, что еврей не должен править Россией, дорога реальному претенденту на необъятную власть, товарищу Сталину, оказалась вполне открытой.

Ленин высоко ценил своего исполнителя: «Товарищ Свердлов наиболее отчеканенный тип профессионального революционера… человек, целиком порвавший с семьей, со всеми удобствами и привычками старого буржуазного общества, который целиком и беззаветно отдался революции».

Сталин: «Вождь и организатор нашей партии и нашего государства… организатор до мозга костей, организатор по натуре, по навыкам, по революционному воспитанию, по чутью – такова фигура Якова Михайловича Свердлова».

Именно его Соколов посчитал главной пружиной цареубийства.

Но Борис Бруцкус по-иному толковал и личность председателя государства и партийного аппарата, и его роль в екатеринбургском расстреле:

«Неунывающий носитель национального духа легко перепархивает в высшие сферы и находит здесь крупную поживу – Свердлова… Соколов пишет:

– Яков Мовшевич Свердлов, мещанин г. Полоцка, Витебской губ., еврей, родился в 1885 году в Н.Новгороде. Учился в нижегородской гимназии, но не кончил курса и был затем аптекарским учеником. В 1907 году был членом Пермского комитета большевиков и по приговору Казанской палаты осужден в крепость на 2 года. В 1911 сослан в Сибирь, бежал и опять сослан… избран членом ЦК… был членом военно-революционного комитета, руководившего переворотом 25 октября.

Это, так сказать, официальная биография, и Соколов не выходит из ее рамок, потому что оно ему невыгодно. Но мы выйдем – в интересах правды. Первый президент Российской Советской республики был не Яков Михайлович Свердлов, а Яша, или, чаше, Яшка Свердлов, который так Яшкой и умер. Когда пришлось писать некролог, газеты оказались в величайшем затруднении: что сказать о Яшке, кроме того, что он и на стезе высокой остался таким же хулиганом, каким был всю жизнь. Избрание Свердлова в председатели ЦИКа было одной из знаменитых «улыбок Ленина», язвительных гримас Ильича, предназначенных для посрамления оппозиции в ЦИКе и издевательства над «иностранной буржуазией». Свердлов отличался пронзительным голосом и решительными манерами. Лучше него никто не мог прикрикнуть на существовавших тогда в ЦИКе представителей меньшевиков, закрыть рот хулиганской угрозой или ударом кулака об стол… Яшка был незаменимым руководителем прений и голосований, которые он направлял, как хотел, одним и тем же средством – голой угрозой… В Москве знали, как Ленин хохотал, представляя Яшку, высказывающего свои дружеские чувства напыщенному титулованному дипломату, королевскому камергеру или гофмейстеру. Таков был Свердлов… Ленин не допустил бы и более серьезных людей издать звук один в вопросе, от решения которого в значительной степени зависели судьбы Красной республики!»

Все-таки общие соображения Бруцкуса не дают нам ответа на поставленный в начале вопрос: действительно ли у Соколова в руках оказались улики, ведущие только к Свердлову, и ни одной, тянувшейся к Ленину, и он поэтому как добросовестный юрист не посмел назвать имя Ленина как самого вероятного организатора убийства – ибо не имел против него прямых улик («их имен я не знаю»)?

Но в такую модель поведения юриста могут поверить только люди, которые не читали материалов его следствия. Ибо главной уликой и против Свердлова, и против Голощекина являются для Соколова зашифрованные (и незашифрованные) ленты телеграфных переговоров Кремля и Екатеринбурга. Но на этих лентах всегда стоят два адресата: «Совнарком; Председателю ЦИК Свердлову» либо «Секрсовнаркома Горбунову, председателю ЦИК Свердлову». Невозможно поверить, будто следователь всерьез посчитал, что единственным человеком, интересовавшимся в кабинете министров судьбой Романовых, был товарищ Горбунов – личный секретарь Владимира Ильича Ленина…

Как обычно то, о чем умалчивает Соколов, выбалтывает простая солдатская душа – Дитерихс. По его тексту, «Ленин готов был идти на всевозможные уступки требованиям момента, на смягчение режима», но «в это критическое время выявил себя Троцкий», «тайный глава власти, с его отрицательной гениальностью человека-демона».

Естественно, что, по Дитерихсу, не уступчивый и смягчившийся Ленин, лишь украшавший своей русской фамилией советскую власть в Кремле, а стоявшие у его трона свободы, гения и славы еврейские палачи решили участь царской семьи. Я допускаю, что некие лица возле Свердлова и Голощекина, чьих имен Соколов не знал, – это, в его представлении, были вовсе не Ленин с Дзержинским (подумайте, интересно ли творческому человеку найти такие очевидные фамилии преступников), но тайные мудрецы Сиона.

…К слову, о Троцком. Его слабостью, обеспечивавшей поражение в схватке с любым соперником в большевистском руководстве, было «доверие к своим». Как упоминалось выше, врагов обманывать он умел не хуже коллег, воспринимая это как вариант военной хитрости. Но против своих ведь будто не положено воевать и подличать? «Наша честь в верности» – он еще до Гиммлера исповедовал эту формулу чести СС.

Свои же нередко пользовались этим и накалывали его, говоря языком социально близкой им среды, как фраера. Гуляя с женой по горам на следующий день после записи в дневнике, 10 апреля, он вдруг впервые задумался, а правду ли ему тогда в бюро ЦК говорил великий и почитаемый старший друг и учитель:

«10 апреля 1935 г. Сегодня во время прогулки в горы с Н.(аташей) обдумывал разговор с Лениным по поводу суда над царем. Возможно, что у Ленина, помимо соображений о времени (не успеем довести большой процесс до конца, решающие события на фронте могут наступить раньше) было и другое соображение, касающееся царской семьи. В судебном порядке расправа с семьей была бы, конечно, невозможна».

Слава Тебе, Господи, сообразил – семнадцать лет спустя.

Кто же были те люди, «мы» Свердлова, которые «решали»?

В последнее время делаются попытки гальванизировать легенду о непричастности мудрого Ленина к этой компании убийц. Одну из новых версий изложил в интервью Гелий Рябов. Из подробного своего очерка он честно выкинул эту сказку, но поскольку сие все-таки было изложено им публично, придется ее повторить – на случай, если какой-то новый мифоман захочет воспользоваться ею уже вопреки воле самого Рябова. Вопрос о казни якобы обсуждался в Москве на заседании президиума ЦИКа Советов, и Ленин, мол, возражал против убийства царских детей, но остался в меньшинстве. И демонстративно хлопнул дверью. Приговор выносили без него.