Не один тропический зной был причиной редкостного плодородия. В глубине острова высокие вершины останавливают редкий, но непрерывный поток летящих на запад пассатных облаков. Свежая дождевая вода непрестанно сбегает с гор бурлящими ручьями и речушками, пронизывает темные леса и светлые долины и вливается в зеленый океан. Зуб времени жадно точит рыхлые вулканические породы. Пещеры и подземные потоки, каменные шпили и причудливые скульптуры превращают каждый остров в фантастическую, сказочную страну.

В этом экзотическом краю нам предстоит сойти на берег… Мы углубимся в диковинный лес, а «Тереора» вернется в двадцатое столетие. После высадки на Фату-Хиве у нас не будет связи с внешним миром. Никакого радио, никаких известий, пока через много месяцев не придет какая-нибудь случайная шхуна. Если разразится война, мы и знать не будем. На Таити нам рассказывали: когда во время первой мировой войны Папеэте подвергся обстрелу, на Маркизских островах не подозревали, что идет война. Лишь много времени спустя явилась шхуна с известием, что мировая война кончилась.

По прямой линии до Таити было около полутора тысяч километров, но шхуна потратила целых три недели. В пути мы заходили на атоллы Такароа и Такопото в архипелаге Туамоту и видели, как цивилизация, от которой мы задумали скрыться, постепенно распространяется из Папеэте в прилегающие области Океании. Торговая шхуна была источником прибыли и переносчиком достижений цивилизации. В трюмах лежали самые разнообразные товары, и, сбывая их за высокую цену, владелец удваивал свою прибыль, ведь к нему возвращались деньги, полученные островитянами за копру и погрузочные работы.

— Нелепо все это, — говорил капитан Брандер, добродушный седой англичанин с красным носом, который обожал свое виски и здешние острова, хотя ни разу не ступал на берег.

Этакий дед-мороз Южных морей. На Таити нам рассказывали, что в молодости он бросил университет, порвал со всем, что его окружало, однако так и не нашел искомого. Почтенный ветеран и сам откровенно признавался в этом.

— Нелепо это. Но они сами так хотят, им подавай все то, что есть у других. Мне противна наша цивилизация, потому я и торчу здесь. И сам же распространяю ее с острова на остров. Стоит им немного отведать — подавай еще. И ничто не спасет их от этой напасти. Ничто и никто, во всяком случае не я. Ну зачем им швейные машины, трехколесные велосипеды, нижнее белье, лосось в банках? Совершенно ни к чему. Нет, хочется сказать соседу: «Смотри, у меня стул, а ты дома сидишь на корточках на полу». После чего сосед бежит покупать стул, а заодно прихватит что-нибудь, чего нет у других. Растут запросы, растут расходы. Приходится выполнять работу, к которой у них совсем не лежит душа. Ради денег, которые им вовсе ни к чему.

Как обычно, старина Брандер не сходил на берег, когда «Тереора» бросала якорь в лагунах двух атоллов архипелага Туамоту, в 450 с лишним километрах к северу от Таити. Всеми сделками на берегу занимался его опытный казначей, таитянин Теодор. Брандер заботился только о том, чтобы привести шхуну в нужное место. Вместе с Теодором мы спускались в шлюпку и подходили на веслах вплотную к атоллу, шлепая вброд последний отрезок. Нам интересно было посмотреть, как идет торговля. Под знойным солнцем островитяне выгружали железо и оконное стекло. Обратно на шлюпку они несли тяжелые мешки с копрой. Когда мы воспользовались любезным приглашением укрыться в хижине от полуденного зноя, Теодор торжествующе показал на старую, бракованную железную печь. Ни трубы, ни дымохода не было, ведь в таком жарком климате топить незачем. Ржавая железка просто украшала помещение как образец драгоценного европейского инвентаря.

На другом атолле не успели мы ступить на берег, как толпа восторженных полинезийцев увлекла нас с собой в пальмовую рощу. На прогалине, на колючей коралловой крошке стоял высокий старый автомобиль, напоминая неуклюжего жеребенка, у которого вот-вот разъедутся ноги. Шины спущены. Дорог на острове никаких. За скромную плату нас усадили на этот четырехколесный престол, гордость всего острова. Под завистливыми взглядами земляков владелец каким-то чудом сумел завести мотор и в сопровождении пляшущих пешеходов не столько прокатил, сколько основательно потряс нас по кругу между пальмами и обратно на стоянку.

На Маркизских островах мы ничего такого не увидели. Первый заход — на Нуку-Хиву, главный остров, расположенный на крайнем севере этого обширного архипелага. Здесь помещалась резиденция главы французской администрации; он же был единственным на весь архипелаг врачом. Но обслуживать остальные острова он не мог, потому что отсутствие гаваней вынуждало пользоваться только маленькими лодками. На Маркизских островах много пляжей с галькой или черным вулканическим песком, но глубоких заливов нет, а скалы так круто вздымаются со дна Тихого океана, что здесь в отличие от Таити коралловым полипам не удалось обнести берега защитными барьерами.

Перед отплытием из Европы мы заручились разрешением французского министерства по делам колоний посетить уединенные Маркизские острова. Французский закон запрещал гостям проводить на берегу больше двадцати четырех часов. Во имя защиты островов? Или посетителя? Нам так никто и не смог объяснить причину.

От Нуку-Хивы «Тереора» взяла курс на юг, чтобы зайти на другие острова архипелага, прежде чем возвратиться в Папеэте. Шхуна шла под парусами, но на случай безветрия на ней был установлен мотор. Мы спали на крыше каюты в два ряда, в обществе полинезийских пассажиров и всякой домашней живности. В каюте было слишком тесно и душно, а чтобы нас в сильную качку не смыла какая-нибудь шальная волна, мы привязывались веревкой, пропуская ее под мыш— ками. Тучные мужчины с трубами и гитарами, смешливые красавицы, кудахтающие куры, плачущие ребятишки и насмерть перепуганная полинезийская свинья помогали ветру и волнам заглушать стоны тех пассажиров, которых укачивало под палубой.

Днем, лежа на животе, мы рассматривали в бинокль скользящую мимо сплошную зеленую стену дождевого леса. Нам все было интересно. Ведь нам тут жить! Красиво и внушительно. Правда, местами пейзаж производил гнетущее, мрачноватое впечатление.

Брандер поглядывал на нас, увлеченных новыми видами. Мы чувствовали себя совсем маленькими рядом с могучими горами, и все-таки они нас манили.

— Мрачно и неуютно, — приговаривал капитан Брандер. — Этот лесной массив, эти горы подавляют человека.

Он уговаривал нас вернуться на Таити. Но мы не соглашались.

Следующий заход — Хива-Оа, второй по величине остров группы, последний перед Фату-Хивой. Брандер уверял, что уж если где сходить на берег, то здесь, только здесь. Хоть будет связь с внешним миром. На Хива-Оа есть маленькая радиостанция, нам составят компанию французский жандарм, английский купец и таитянин-санитар. В долине на другом конце острова развел кокосовую плантацию еще один европеец, из Норвегии. И на Хива-Оа провел свои последние два года Поль Гоген, мы сможем осмотреть его уединенную могилу. Нет! Нам хотелось на остров, который мы обвели жирным кружком. На Фату-Хиву.

Когда мы проснулись на другое утро, шхуна рассекала гладкую воду под прикрытием горной гряды. Фату-Хива напоминает очертаниями фасолину; с севера на юг его делит на две части острый гребень, и с подветренной стороны две главные долины дугой спускаются на запад.

— Ну, где вас высаживать? — пробурчал капитан Брандер, когда мы подошли к кручам северного мыса.

Он признался, что совсем не знает этот остров, а от его морской карты нам, сухопутным крабам, было мало проку. Никаких подробностей — только береговая линия и якорные стоянки у двух главных заливов. Решили идти возможно ближе к берегу, пока мы не присмотрим себе подходящее место.

Матросы убрали паруса, заработал мотор, шхуна тихим ходом приблизилась к суше. Голые скалы висели чуть не над нашими головами, обрываясь прямо в прибой. Но затем словно кто-то отдернул каменный занавес, и одна за другой пошли райские долины. Извиваясь, они терялись в зеленой чаще. Сильнее прежнего мы ощутили запах дождевого леса. Фату-Хива. Оранжерея между каменными стенами.

На этот раз Брандер и Теодор вместе с нами стояли у поручней. Они совещались на полинезийском языке с одним из матросов, уроженцем Маркизов, который вроде бы кое-что знал о Фату-Хиве. Важно подобрать такое место, чтобы мы могли прокормиться. Главное условие — питьевая вода. В это время нашему взгляду открылась широкая долина. Неправдоподобная картина — будто театральная сцена с оттеняющими пальмовую рощу красными кулисами. Эти сказочные кулисы казались вырезанными из фанеры искуснейшим художником, не верилось, что на самом деле перед нами источенный зубом времени и тропическими дождями рыхлый вулканический туф. Выше галечного пляжа, среди пальм стояли бамбуковые постройки с лиственными крышами: сараи для лодок.

— Ханававе, — кивком показал Брандер. — Сколько угодно воды в реке, полная долина фруктов. Парень говорит, в здешней деревне живет с полсотни человек.

Лив была в восторге, ей не терпелось сойти на берег, но Брандер покачал головой.

— Нездоровый климат. Слишком влажно, воздух насыщен испарениями. Жители поражены разными хворями, того и гляди, вас заразят. Сильнее всего здесь зверствует слоновая болезнь.

С немым благоговением смотрели мы, как могучий занавес закрывает от нас долину Ханававе. Никогда впоследствии не довелось нам видеть более прекрасный пейзаж. Дальше пошли узкие теснины и ущелья, наполненные до краев непроходимыми зарослями. Слишком узкие, чтобы можно было рассчитывать на достаточное количество диких плодов. Но вот опять приветливый, темный песчаный пляж, за ним пальмы и плодовые деревья.

— Аоэ те ваи, — объяснил наш полинезийский гид. Нет питьевой воды.

Долинка за долинкой проплывали мимо, разделенные могучими скалами и обрывами. То нет воды, то слишком темно и мрачно.

И снова красивая долина, даже с водопадом. Но здесь, в Ханауи, обитала пожилая чета с ногами, как у бегемота. Мы не отважились сойти на берег, хотя и знали, что микроскопический возбудитель слоновой болезни переносится комарами, при прямом общении с больным не передается.

Последняя перед южным мысом долина — Омоа. Светлее и шире других, которые мы уже видели на Фату-Хиве, она широкой дугой уходила в самое сердце острова. Песелая и живописная, хотя и не такая красивая, как Ханававе. Сколько угодно диких плодов и питьевой воды. В бинокль было видно речку, катившую свои воды через галечную полосу в залив. «Тереора» замедлила ход, готовясь стать на якорь. Наш гид рассказал, что в деревне у берега живет около сотни островитян. Дальше долина совсем безлюдная.

— Здесь либо нигде, — заключил Брандер, когда якорь лег на дно. — Вы все посмотрели, выбирайте. Может, все-таки вернетесь со мной?

— Мы видели только подветренную сторону, — возразил я, показывая на зубья длинной горной гряды, которая выступала над островом наподобие спины исполинского ящера. — А как восточное побережье?

Брандер и Теодор вместе с гидом поспешили объяснить, что ни одна шхуна не подходила еще к восточному берегу. Там нет якорных стоянок, даже на шлюпке не высадишься. Последняя попытка кончилась тем, что шлюпку разбило. Могучий океанский накат всей мощью обрушивается на восточный берег, пройдя на запад без помех шесть тысяч километров от Южной Америки. И вообще там голо и безлюдно. Населявшие в прошлом ту сторону племена вымерли, и никто не ходит туда через горы заготавливать копру.

Я еще раз посмотрел на приветливую зеленую долину, на горы над ней. Захочется на восточное побережье — сами потом как-нибудь переберемся…

Ладно, высаживаемся в Омоа. Шлюпка спустилась на воду, мы простились с нашими попутчиками. Брандер в последний раз попробовал отговорить нас оставаться на Маркизах. И обещал забрать нас следующим рейсом, может быть, через несколько месяцев, может быть, через год. Волны покачивали шлюпку, вторгаясь в открытый залив отголоском грозного прибоя, который с ревом разбивался о темные скалы южного мыса. Гребцы-крепыши навалились на весла, и волны понесли нас прямо к влажной гальке. Четверо полинезийцев прыгнули в воду и ухватились за борта шлюпки, чтобы не дать откату увлечь ее за собой; еще четверо помогли нам выбраться вброд на берег с нашим багажом. Шлюпка едва не опрокинулась, и не успели мы опомниться, как восьмерка провожающих снова дружно взялась за весла, спеша вернуться на «Тереору».

Так в несколько минут многолетняя мечта стала реальностью. Придя в себя, мы проводили глазами «Тереору», которая подняла паруса и вышла в море. Маленькая двухмачтовая шхуна быстро превратилась в точку и затерялась среди венчающих океанские валы барашков.

Стоим на гальке на незнакомом берегу, рядом лежат наши вещи. В двух больших чемоданах — свадебное платье Лив, мой костюм и всякие наряды, какие полагается брать с собой пассажирам первого класса в долгое свадебное путешествие. Все это нам теперь ни к чему. В нескольких ящиках — бутылки, пробирки, химикалии для консервации зоологических образцов. Ничего съедобного. Я посмотрел на обрамляющие пляж кокосовые пальмы. Орехи. На душе стало легче. Голод нам не грозит. Я сделал глубокий вдох и перевел взгляд на Лив. Мы улыбнулись и взялись за чемоданы. Не стоять же здесь вечно.

Нас согревало солнце, подбодряло пение тропических птиц. На песке за галечным пляжем пестрели в траве благоухающие цветы, и нами овладело ощущение счастья и большой романтики. Вдруг мы заметили людей среди деревьев. Много людей. Они смотрели на нас. Молча и неподвижно. Одни в набедренных повязках, другие в изношенной европейской одежде. Здесь были представлены все разновидности полинезийской расы, разные оттенки кожи — от медного до темно-коричневого. Лица в большинстве более суровые, чем у дружелюбных обитателей Таити и атоллов Туамоту. Зато несколько молодых женщин и почти все дети показались нам удивительно красивыми.

Первой, видя наше замешательство, проявила инициативу одна старуха. Она выкрикнула какие-то слова, сплошные гласные, так что речь ее звучала мягче таитянского диалекта. Я ничего не понял. Только пожал плечами и улыбнулся. Морщинистая бабуля покатилась со смеху. Остальные присоединились к ней. Сопровождаемая соплеменниками, старушка направилась к нам. С испугом я смотрел, как она подходит к Лив. Подошла, облизнула тонкий указательный палец и потерла им щеку моей юной жены. Та онемела от неожиданности, а старушка посмотрела на свой палец и одобрительно кивнула.

Позднее выяснилось, что мое лицо у них не вызвало сомнения, а вот Лив они приняли за вырядившуюся и загримированную таитянку. Почему-то старушка считала, что в Европе вовсе нет женщин. Когда к острову подходили с коротким визитом суда, на берег высаживалось много белых мужчин и ни одной белой вахины. Часто белые мужчины искали себе смуглых девушек на острове, но никто не помнил случая, чтобы в поисках смуглого мужчины приехала белая женщина.

Во всей этой суматохе куда-то пропал наш багаж. Спрашивать было неловко, да и не больно-то мы в нем нуждались. И мы спокойно пошли следом за островитянами, которые провели нас через пальмовую рощу на поляну, где высился обнесенный каменной скамьей огромный баньян. Кругом раскинулись хижины, а ближе всего к баньяну стоял крытый железом большой дощатый дом того самого типа, к которому мы уже успели проникнуться острым отвращением. Молодой и несколько робкий человек европейского вида, говоривший по-французски, встретил нас у входа, пригласил войти в дом, и мы увидели на полу наш багаж. Встречавшие нас на берегу островитяне молча сгрудились у открытой двери.

Приветливый хозяин был довольно скуп на слова, будь то французские или полинезийские, но все же удовлетворил наше любопытство и рассказал, что его зовут Вилли Греле, он сын европейца, родился и вырос здесь, на острове. Отец, швейцарец, женился на местной девушке. Единственным другом отца был Поль Гоген, да и то они виделись очень редко, потому что жили на разных островах. Вилли производил впечатление нелюдимого и одинокого человека, он явно смотрел чуть свысока на жителей деревни, которые почитали и уважали его. Как мы потом смогли убедиться, он был предельно честным человеком, хотя любил деньги и не упускал случая пополнить свои сбережения. Его можно было назвать богатым, вот только не на что тратить богатство. Между сваями, на которые опиралось бунгало, Вилли устроил своего рода лавку, где островитяне могли выменять разные товары за копру; похоже было, что вся продукция копры таким образом собиралась в его руках. Скромный ассортимент лавки Вилли Греле включал небольшой запас муки, риса, сахара, спичек и маек. Сверх этого его бунгало ничем особенным не могло похвастать, да и лавка открывалась только на закате, когда Вилли возвращался со своей собственной плантации кокосовых пальм. Помимо работы у него была одна страсть — охота. Охотился он на бродивший по лесам и горам одичавший скот, а поэтому знал остров лучше, чем кто-либо другой.

За день солнце до того накалило железную крышу, что о сне нечего было и думать. В открытых дверях теснились смуглые зрители, другие плющили широкие носы об оконное стекло, да и Вилли явно не спешил ложиться. Далеко за полночь просидели мы втроем вокруг его керосиновой лампы, обсуждая наши планы. В глазах хозяина мы явно были самыми странными из всех посетителей, которые когда-либо сходили на берег острова, но к нашему замыслу он отнесся с пониманием. По его словам, мы могли найти желаемое в верхней части долины, в глубине острова: туда редко заходят островитяне, и лес давно поглотил заброшенные сады предков.

Часть ночи ушла у нас на то, чтобы составить словарик. При первой встрече на берегу мы обошлись улыбками и смехом, но, чтобы продвинуться дальше, надо было знать хотя бы несколько слов. У меня был заранее подготовлен длинный список самых нужных слов на норвежском языке, теперь я перевел его на французский, а Вилли — на полинезийский. Отличие от таитянского диалекта бросилось в глаза с первой же фразы. На Таити «добрый день» — «иа ора на», здесь же говорили «каоха». Местная речь не изобиловала согласными, и нам нелегко было различать слова:

нет — аоэ они — ауа я — оао два — эуа ты — оэ кто — оаи он — она дождь — эуа

Или такие названия, как Оау и Уиа. «Хорошо» — панхаканахау, «плохо» — аоэхаканахау. Полинезийский язык назывался словом, которое в буквальном переводе означало «человечий язык», — пережиток той давней поры, когда предки принимали белых пришельцев за богов.

Полинезийские слова продолжали звучать в моих ушах вместе с комариным писком, когда мы улеглись спать под защитой большого полога. С берега доносились мерные громовые раскаты, прибой напоминал нам, что мы находимся на уединенном южноморском острове вдалеке от нашего собственного мира.

Когда господь изгнал Адама и Еву из Эдема, они, наверно, испытывали чувства, прямо противоположные тем, которые обуревали нас, когда мы на рассвете следующего дня отправились вверх по зеленой долине Омоа. Они покинули рай, мы вступили в него. Вместе с маркизской кукушкой другие яркие тропические птицы устроили утренний концерт. Насыщенный лесными ароматами сам воздух казался зеленым. Что бы ни ожидало нас впереди, в эти минуты мы словно вступили в цветущий потерянный рай. Никаких оград, никаких стражей — приходи и владей. Это был словно дивный сон.

Старая королевская тропа вела нас в глубь острова. Деревня осталась позади. Устремленный к небу красный зубчатый гребень в верховьях долины пропал из виду, как только полог леса сомкнулся у нас над головой. Напоминающие огромный папоротник молодые кокосовые пальмы уступили место могучим деревьям с бородатыми от висячих лиан и паразитирующих растений мшистыми ветвями. Лишь кое-где солнечные зайчики пробивались сквозь листву верхнего яруса, которая кишела пищащими, кричащими, скрипящими тварями. Жизнь била ключом, хотя наши глаза видели только порхающих пичуг и бабочек да улепетывающих с тропы ящериц и жуков. Нам не терпелось поскорее углубиться в густые, всепоглощающие дебри, уйти подальше от всяческих болезней, вызванных полным пренебрежением гигиеной.

Выходя из деревни, мы помахали ее жителям. Они помахали в ответ, крикнули «каоха» и что-то еще, непонятное.

— Добрый день, — отозвались мы на их языке. — Хорошо, хорошо, добрый день.

И все вместе засмеялись. Несмотря на болезни, островитяне производили впечатление веселых и довольных людей, а ведь некоторые из них с трудом передвигали толстые, как бревно, ноги. Слоновая болезнь проникла на остров, когда белые, сами того не зная, завезли комаров.

Последними нам помахали несколько женщин. Не раздеваясь, они вошли по пояс в мутную реку и мылись, между тем как другие ниже по течению набирали питьевую воду в калебасы. Такие понятия, как гигиена и инфекция, были незнакомы жителям Фату-Хивы.

Выше деревни вода в реке была совершенно чистая, без мути. Тропа следовала вдоль берега, местами пересекая гладкий камень, местами вгрызаясь в ржаво-коричневую почву. Поначалу широкая, расчищенная от наступающей со всех сторон зелени, она дальше заметно сужалась, и нам все чаще приходилось пускать в ход длинный мачете. Вилли послал с нами проводником своего родича Иоане, который обещал показать хорошее место — площадку, где жил последний король острова 2.

Прапрабабка Иоане была последней королевой перед тем, как остров аннексировали французы. По ее линии Иоане унаследовал ту часть острова, куда мы теперь направлялись. Вилли рассказал нам, что, хотя в глубине долины все жители вымерли, на острове не найдется клочка, который не принадлежал бы кому-нибудь из фатухивцев. Земля поделена между родами и переходит из поколения в поколение, и, каким бы запущенным ни выглядел тот или иной участок леса, худо будет тому, кто возьмет хоть один банан на чужой земле. Увидят — о краже тотчас станет известно деревенскому старосте.

Там, где речка сузилась в стремительный ручей, тропа и вовсе пропала. Мы простились с ручьем, пересекли груды камней и полезли вверх по склону, продираясь сквозь густой подлесок между исполинскими деревьями. В зарослях тут и там укрылись поросшие мхом следы каменной кладки. Искусственные террасы… И всюду было видно, как упорно сопротивляются садовые деревья наступающим лесным великанам. Стены из многотонных глыб были взломаны искривленными корнями, питавшими стволы такой толщины, что втроем не обхватить.

Наконец Иоане остановился. Из-под мшистых камней перед нами пробивался чистый, холодный родник; рядом простерлась мощеная площадка, покрытая такой густой и высокой порослью, что не только долину, но вообще кругом ничего не было видно. Королевская терраса, здесь жила последняя королева. Не очень-то приветливое место, но мы разглядели в чаще стволы кокосовых пальм и хлебного дерева, огромные листья банана и на редкость большое лимонное дерево, которому множество золотистых плодов придавало сходство с рождественской елкой.

Если это место было облюбовано королевским родом, вряд ли мы найдем что-нибудь лучше! Мы дали понять Иоане, что останемся здесь; он весело попрощался и исчез в дебрях. С Вилли у нас было договорено, что мы арендуем принадлежащую Иоане часть долины, с правом расчищать и строить, а также собирать все потребные нам фрукты и орехи. Плата невысокая — столько, сколько в Европе стоил чемодан. Сверх того, мы уплатили налог старосте, тоже сущие пустяки.

Для первой ночевки мы захватили маленькую палатку, нечто вроде просторного мешка с молнией, и еще до захода солнца я расчистил для нее площадку под сплошным лиственным пологом. Когда спустилась ночь, мы в последний раз воспользовались спичками. Будем беречь угли, присыпая их золой, а если потухнут, разведем огонь трением, используя ветки гибискуса. На ужин Лив испекла несколько бананов феи и — впервые — хлебный плод величиной с детскую голову. Счастливые, как дети, мы заползли в маленькую палатку. В этом раю не было даже змея, если не считать комаров.

В палатке чувствуешь себя почти как под открытым небом. Когда природа отделена от тебя лишь тонким полотнищем, слышишь малейшие звуки, особенно в новом, незнакомом лесу. За ночь мы кое-что узнали о природе, которой предстояло стать нашим домом. Правда, мы далеко не все понимали. Что это с такими жуткими звуками прыгает по полотнищу? То квакает, точно лягушка, то скрипит, будто старая дверь. Кто-то копошился в камнях поблизости. Дикая свинья? Выше в долине словно филин ухает… А у самой нашей террасы явно мяукал кот.

Внезапно мы услышали приближающиеся шаги. Шорох сухой листвы, хруст ломаемых сучков… И тишина. Долго стояла тишина. Снова шаги, кто-то подкрался вплотную к палатке… И опять мертвая тишина, а мы лежим и слушаем с бешено колотящимся сердцем.

Кому это понадобилось подкрадываться среди ночи? Нам представился островитянин с распухшими ногами: стоит над палаткой и держит в поднятых руках острогу или здоровенный камень. У местных жителей нет оснований любить белого человека, который навлек на их голову лютые болезни. Если верить старой энциклопедии, эти невежественные островитяне до недавнего времени занимались людоедством. Исчезнем с лица земли — и никто не узнает, как, когда и где это произошло 3.

Главное, не позволить застать себя врасплох… Бесшумно поднявшись на колени, я с диким воплем выскочил наружу. А там, ошалело таращась на палатку, стоял одичавший белый пес. Мой маневр поверг его в такой ужас, что бедняга стрелой метнулся в заросли и побежал вниз по склону. Больше мы его никогда не видели.

Однако и после этого для нас не наступил покой.

Шелест ночного ветерка заглушал доносившиеся с разных сторон ружейные выстрелы, по большей части издалека, но некоторые совсем близко. Странно… На этом острове ни у кого, кроме Вилли Греле, не может быть ружья. Да и разве в дебрях среди ночи что-нибудь разглядишь? Мы выбрались из палатки и прислушались. В просветах в листве мерцали звездочки. Вдруг совсем рядом что-то громко ударилось о землю; звук как от настоящего выстрела. Подкатилось ко мне, и я увидел большой, тяжелый кокосовый орех, формой и величиной напоминающий мяч для регби. Скорлупа одета в толстую защитную кожуру, которая не дает ореху расколоться при падении с высоченной пальмовой кроны. Кокосовые пальмы на Маркизах достигают весьма внушительного роста, их солнцелюбивые кроны торчат выше лесного полога. И когда там, в высоте, ветер принимался качать пальмовые листья, тяжелые от сока зрелые орехи срывались и падали на землю со стуком, который глухо отдавался в ночной тишине. Как раз над нами вздымалась к звездам высоченная пальма, за нее была привязана одна из растяжек нашей палатки. Мы поспешили перенести палатку на более безопасное место. Упади с эой пальмы орех, он прорвал бы полотнище и пришиб нас не хуже бомбы. Кое-как я расчистил в темноте другой клочок, мы расстелили палатку на земле и забрались в нее, даже не растягивая, лишь бы защищала от комарья.

Когда над горой Тауауохо поднялось солнце, ни один луч не просочился на нашу площадку. И лесная чаща не пропускала даже самого слабого ветерка, который разогнал бы назойливых комаров. Мы решили расчистить всю террасу и соорудить хижину, просторную и достаточно прочную, чтобы в нее не могли забраться лесные звери.

На завтрак я принес гроздь бананов, таких спелых, что мушки уже успели их отведать. Подойдя к палатке, я увидел, что Лив трясет большое дерево, увешанное плодами, напоминавшими лесной орех. Вода в Королевском роднике была чистая, холодная и удивительно вкусная, не то что в водопроводе дома. От радости душа пела не хуже щебечущих кругом пичуг, и нам не терпелось приступить к работе.

После завтрака я взял мачете и принялся, будто саблей, косить окружающую зелень. Острое лезвие с одного удара рассекало сочные стебли бананов, точно луковицу; даже твердая древесина хлебного дерева не могла ему противостоять. Знакомые плодовые деревья падали на землю вперемежку с неведомыми нам местными видами. Я чувствовал себя так, словно расправлялся с соседским садом. Лив вырывала руками дикую ваниль, папоротник, кофейные кусты, потом ухватилась за некое подобие увешанной картофелинами веревки. По мере того как расширялся просвет в зеленом пологе над нами и расступались окружающие кусты, сверху прорывалось все больше солнечных лучей, освещая старинные мощные стены, сложенные не одним поколением прилежных строителей. А там и ветерок подул. Мы очистили от ила и гнили лужицу рядом с палаткой, вбили в землю кусок бамбука с руку толщиной, и вода Королевского ручья наполнила небольшой каменный бассейн.

Затем наступил черед деревьев на нижней террасе, и постепенно открылся чудесный вид на долину с пальмами и тропическими исполинами, на противоположный склон с отвесными обрывами и красными зубцами. Прямо напротив на красном фоне у самого гребня двигались белые точки. Козы… Одичавшие домашние животные, как и все млекопитающие на этих островах. Над зеленым пологом у подножия скал торчали поросшие тростником и желтым бамбуком круглые бугры. Направо на много километров вниз уходила долина, но деревушка и море были закрыты лесной чащобой.

То и дело нам попадались старые предметы обихода. Разного вида великолепно отшлифованные каменные топоры из плотной, тяжелой породы. Каменная ступа, напоминающая колокол, такой совершенной формы и отделки, словно ее обрабатывали на станке. Пятнистые раковины каури со срезанной макушкой, служившие терками для овощей. Зубчатые пластины из жемчужниц, которыми измельчали ядро кокосового ореха. Круглые камни, игравшие роль молотков. И даже великолепная, хотя и потрескавшаяся от времени, деревянная миска. Кое-что из этого пригодилось и нам. Мы расчистили большое удобное каменное кресло, с которого, возможно, сам король обозревал свою террасу. Растущие пальмы взломали длинную скамью, обложенную плоскими гладкими камнями. Что могли, мы отремонтировали и постарались сохранить возможно больше полезных и декоративных растений, в том числе чудесный куст, усеянный землянично-красными цветками.

За три дня упорного труда мы в основном управились с расчисткой, после чего принялись заготавливать ветки и пальмовые листья для строительства.