У меня было много поклонников, но предложения я получала только от тех, к которым относилась недостаточно хорошо, чтобы выйти за них замуж. Тетушка говорила, что я слишком хороша для лондонского общества, и я знала, что она уже не пригласит меня провести еще один сезон на Маунт-стрит. Она и в самом деле вскоре сказала, что если я и впредь намерена разбрасываться удачными партиями, то она умывает руки. А я прекрасно понимала, что если я вернусь в конце сезона домой, то никогда больше не увижу Лондона. Я была в таком отчаянии, скажу я тебе, что готова была выйти за любого претендента, который предоставит мне положение в обществе и средства, чтобы жить соответственно этому положению! И тут сэр Тимоти предложил мне руку и сердце, и мы с ним обручились. – Миледи заметила, что ее рассказ не вызывает желаемого отклика, и сжала руку Кейт, говоря с легкой улыбкой: – Ты, наверное, считаешь, что я была весьма расчетлива? Жаль, что ты не видела сэра Тимоти двадцать лет назад: это был один из самых обаятельных мужчин, каких только можно себе представить! И красив в придачу! Он влюбился в меня с первого взгляда. Это было в Опере. Он зашел в ложу моей тетушки и попросил, чтобы его мне представили.

– А вы, мэм? Вы тоже влюбились?

– Нет, нет! Он мне очень понравился, но у меня и в мыслях не было, что он сделает мне предложение. Он был на двадцать лет старше меня, как тебе известно, и казался мне стариком. Однако я его очень уважала и с благодарностью приняла его предложение. Тетушка сказала мне, что неприлично выказывать такую откровенную радость на помолвке, но сэр Тимоти так не думал: он был счастлив моей радости, потому что боялся, что окажется слишком стар, чтобы сделать меня счастливой. Семейство Брумов считало, что я вскружила ему голову. Его сестра Мария – весьма одиозная женщина! – сказала ему, что он скоро станет рогоносцем, если женится на девушке, которая ему в дочери годится. Какая вульгарность! Я всегда радуюсь, что она не умерла раньше, чем смогла убедиться в моей порядочности и была вынуждена признать, что судила обо мне злобно и несправедливо. Но они все не любили меня, а уж Филипп – так положительно меня ненавидел! Он был весьма неприятный мальчишка – такой же самодовольный, как и теперь! Но я наперекор всему вышла замуж за сэра Тимоти и искренне к нему привязалась. Он мечтал о наследнике, и, когда родился Торкил, его благодарность не знала границ. Его первая жена была равнодушна к лондонской жизни, поэтому городской дом Брумов был продан, но, зная мою любовь к Лондону, он купил для нас дом на Беркли-стрит. Как я была тогда счастлива!.. Целых три года! Один сезон в Лондоне; затем Брайтон; затем снова в Лондон на несколько недель; визиты к нашим близким знакомым, большие домашние приемы, не просто так! Все мы были театралы: я помню спектакль «Кто последний?» в театре «Прайори», в Станморе, где леди Кэйр играла главную роль, – очень смешной фарс, и прекрасно поставленный! Мы устраивали вечеринки и здесь – обычно во время охотничьего сезона. Однажды я устроила здесь рождественский вечер. Это был триумф, просто триумф! А еще…

– А где же был Торкил? – прервала ее Кейт. – Вы брали его с собой?

– Боже правый, конечно нет! Одно время я оставляла его в Лондоне, но там он все время болел, и сэр Тимоти стал бояться, что мы его потеряем. Тебе, наверное, говорили, что все его дети от первого брака умерли. Поэтому я отправила Торкила вместе с кормилицей сюда.

– Как вы могли выдержать расставание с ним! – воскликнула Кейт, не успев себя сдержать.

– Милое дитя, я никогда не скрывала, что не отношусь к числу тех женщин, которые кудахчут над своими детьми! По чести сказать, я нахожу их невыносимо скучными! Они вечно причитают, распускают слюни, жалуются на болезни! Притом кормилица управлялась с ним гораздо лучше, чем смогла бы я… если бы у меня было на это время. Роль хорошей хозяйки салона требует массу сил и времени, скажу я тебе. А я была хорошей хозяйкой. И вдруг все это кончилось…

Леди Брум замолчала, предоставляя Кейт возможность выразить сочувствие. Кейт была в замешательстве: сама она никогда не страдала подобными амбициями, а немеркнущая память о матери, которая никогда не смогла бы покинуть ни мужа, ни дитя, мешала ей оценить, что значило для тетушки вынужденное расставание с великосветской жизнью. То, что это значило очень много, можно было прочитать в ее лице. Леди Брум вглядывалась в прошлое застывшими, горестными глазами, сурово сжав губы. В отчаянии Кейт пробормотала:

– Должно быть, вам пришлось трудно, мэм. – Ее слова вернули леди Брум из забытья. Она перевела взгляд на Кейт и произнесла с пренебрежительным смешком:

– Хм, трудно! Нет, тебе этого не понять!

– Видите ли, я, наверное, не смогла бы получать удовольствие от той жизни, которую вы описываете, – извиняющимся тоном сказала Кейт. – Поэтому я не способна разделить ваши чувства. Но я понимаю, конечно, что поселиться здесь навсегда, оставив то, что вам так дорого, было, наверное, большой жертвой с вашей стороны.

– Никто не знает, чего мне это стоило. Никто, даже Сидлоу! Но при всех моих грехах я никогда не принадлежала к числу женщин, которые способны только рыдать и жаловаться на судьбу, впадать в летаргию и наводить на всех окружающих уныние своим несчастным видом! И никто – даже Мария! – не мог упрекнуть меня, что я пренебрегала своими обязанностями по отношению к больному мужу! Я продала городской дом; я взвалила на свои плечи заботы, с которыми сэр Тимоти по слабости здоровья не мог управиться; я посвятила себя Стейплвуду, зная, как он им дорожит! До той поры я не вникала в родословную Брумов, но ради его удовольствия начала изучать их семейные записи и приводить их в порядок. Я думала поначалу, что это будет нудное занятие, но потом заинтересовалась, и сейчас, я полагаю, знаю о Брумах больше самого сэра Тимоти, а иногда мне даже кажется, что мне до их рода гораздо больше дела, чем ему! Но один вопрос его всегда волновал, хотя он не говорил об этом со мной. Я однажды нашла их генеалогическое древо на дне старого бюро, набитого пожелтевшими письмами, счетами и забытыми распоряжениями, и обнаружила, что на протяжении двух столетий поместье и титул Брумов переходили от отца к сыну, и эта цепь ни разу не прерывалась! Много ли других семейств могут этим похвастать? Я поняла, почему сэр Тимоти так тревожился, когда Торкил подхватывал всякие детские болезни, и осознала определенно, что это будет не по моей вине, если Торкил рано сойдет в могилу, подобно детям сэра Тимоти от первого брака.

Кейт, которая слушала эту речь со все возрастающим беспокойством, почувствовала, что ее начинает мутить, и поэтому ухватилась как за соломинку за почти фанатический блеск в глазах леди Брум и за слабую торжествующую усмешку, тронувшую ее губы. Доктор, подумалось ей, был определенно прав, когда говорил, что тетушка еще нездорова: ее, очевидно, лихорадило.

– Но ведь этого не случилось, не правда ли? – сказала Кейт. – Вот вам еще одна цель, которой вы достигли! Тетушка, дорогая, вы мучаете себя фантазиями, которые просто-напросто результат вашей слабости после лихорадки! Пожалуй, мне стоит сейчас уйти. Доктор Делаболь предупреждал меня, что ваше состояние хуже, чем вам кажется, и я вижу, что он прав! У вас в голове полный сумбур, и с моей стороны было бы неосмотрительно принять за чистую монету хоть что-нибудь из того, что вы здесь наговорили! Я не очень сильна в медицине, но понимаю, что люди, только что перенесшие тяжелую лихорадку, не могут полностью отвечать за свои слова, сказанные в период упадка сил и душевной депрессии. – Говоря это, Кейт собралась встать со скамейки, но ее остановило движение леди Брум, которая резко откинулась назад в своем кресле и отчеканила, едва сдерживая бешенство:

– Хватит притворяться глупее, чем ты есть! Сиди смирно!

Она отшвырнула мягкую шаль, которой были укрыты ее ноги, встала с кресла и принялась мерить комнату шагами с нервозностью, сильно встревожившей Кейт. Через некоторое время, сумев справиться со своей неожиданной вспышкой гнева, леди Брум произнесла с волевым спокойствием:

– Я не собиралась возвращаться к этому вопросу так скоро, но меня к этому вынудило то, что произошло в день, когда я заболела. Кейт, если ты чувствуешь ко мне хоть какую-нибудь благодарность, хоть малейшую привязанность, – выйди замуж за Торкила, прежде чем вся округа узнает о его безумии! Стейплвуд должен иметь – и будет иметь! – наследника по прямой линии!

Ее неестественно горящий взгляд отметил резкую бледность лица Кейт и в ужасе расширившиеся глаза. По-своему истолковав эти знаки, леди Брум воскликнула:

– Ты хочешь сказать, что, живя в Стейплвуде столько времени, ни о чем не догадывалась? Ты не маленькая девчонка! И вовсе не дура! Не говори мне, что ты не подозревала, что Торкил сумасшедший!

Смертельно побледневшая Кейт вздрогнула и заслонила лицо рукой, как от удара. С трудом выдавливая из себя слова, она произнесла:

– Я думала – о, я была уверена, – что вы об этом не знаете!

– Я? – недоверчиво переспросила леди Брум. – Боже правый, Кейт, а чего бы тогда я держала здесь Делаболя? Зачем бы я поселила Торкила в бывшем детском крыле? Почему бы я не выпускала его за ворота без сопровождения грума и не разрешала бы играть с ровесниками? Почему, ты считаешь, Баджер мгновенно появился, когда Торкил пытался тебя застрелить?

Кейт покачала поникшей головой и сказала едва слышно:

– Он не пытался меня застрелить. Он стрелял в собаку. Торкил отдал мне ружье, как только я ему приказала.

Эти слова, казалось, повергли леди Брум в смущение. В глазах ее потух гневный блеск. После секундного раздумья она сказала:

– Что ж, если ты так считаешь, – я тебе верю. Это лишний раз доказывает, что я права, считая тебя наиболее подходящей женой для Торкила. Я внимательно за вами наблюдала и убедилась, что ты благотворно на него влияешь. Он тебя любит. И более того, ты пользуешься у него уважением; возможно, женитьба благотворно отразится на его здоровье. Я не исключаю, впрочем, что именно ты явилась – непредумышленно, конечно, – причиной обострения его болезни. Делаболь придерживается мнения, что его – как бы мне поточнее выразиться? – его мужское начало, впервые пробужденное смазливостью темплкомовской девчонки, стало усиливаться, когда ты появилась в Стейплвуде, и это возбудило его мозг. Ты сохраняла дистанцию между вами, и он искал облегчения в… в совершении актов насилия.

Кейт взглянула на нее с немым вопросом. Леди Брум снисходительно усмехнулась и произнесла, как нечто забавное:

– Ну да! Я знаю про этого кролика, которого ты нашла. Я знаю обо всем, что делает Торкил. Я слежу за ним давно, с того самого момента, как я поняла, что его приступы неуправляемой ярости означают нечто большее, чем просто детские капризы. Что мне пришлось пережить… отчаяние, тоску, когда выяснилось, что… что сын тяжело болен, мой единственный сын! Мои страдания не поддаются описанию! Он унаследовал хилое здоровье от сэра Тимоти, а безумие от меня! О, не пугайся, не по линии Молвернов, а через мою мать! Одного из братьев ее деда пришлось поместить в приют; это хранилось в большом секрете, и знало об этом ограниченное количество людей. Болезнь не проявлялась ни в поколении моего деда, ни в поколении матери. Ни в моем! Мне и в голову не могло прийти, что недуг настигнет моего сына! Но однажды ко мне пришла кормилица Торкила и сказала, что он кое-чем ее озадачивает, и у меня возникло подозрение. Естественно я, как нетрудно догадаться, рассчитала ее при первом же удобном случае и приставила к нему Баджера. В свое время он состоял при детях первой жены сэра Тимоти, и он боялся быть уволенным после того, как сэр Тимоти женился на мне. К его счастью, сэру Тимоти всегда было присуще чрезмерное чувство ответственности перед служившими у него людьми, и он настоял, чтобы Баджер остался в Стейплвуде; и, к вящему моему удивлению, Баджер сильно привязался к Торкилу. Это меня, впрочем, не удивляет, потому что Торкил, только что вышедший из младенческого возраста, был очаровательным мальчуганом, поверь мне! Само собой разумеется, мне пришлось хорошо оплачивать молчание – и его, и Уолли, – но я никогда не стояла за ценой, если речь шла о добросовестной службе. И то же самое Делаболь! Я хорошо знала, что уж его-то можно купить. Я послала за ним, когда Торкил заболел оспой. Раньше семейным врачом был доктор Огборн, но я заметила, что он начинает что-то подозревать, и воспользовалась случаем избавиться от него. В то время у меня еще теплилась надежда, что я, возможно, ошибаюсь, что тревожившие меня всплески насилия у Торкила проистекают от его слабого здоровья. Но с течением времени я пришла к убеждению, что мозг его так же поражен недугом, как и тело. Это был самый сокрушительный удар из всех, что выпали на мою долю. Сначала у меня было чувство, что главная моя надежда неосуществима. Но я стараюсь не впадать в отчаяние. Я решила, что коль скоро судьба даровала ему жизнь, то если бы мне удалось держать его в Стейплвуде, оберегать от всех жизненных волнений, неурядиц, не выпускать одного за ворота и в довершение всего добиться полного контроля над ним, его болезнь может притупиться, или, на худой конец, ее удастся скрыть от окружающих. Я понимала, что необходимо установить за ним постоянное наблюдение, потому что порой периоды нормального самочувствия длились нескольких недель подряд. Когда Торкил бывал понятлив и послушен. Никогда нельзя было предугадать, что может его расстроить и вызвать очередной приступ. Вскоре я заметила, что эти приступы почти всегда возникают во время полнолуния, такая зависимость сохраняется до сих пор, хотя в последнее время возникли некоторые отклонения. И управлять им становится все труднее. Мне это еще удается, возможно, тебе тоже. Но недалек день, когда его придется изолировать от общества; и тогда будет слишком поздно думать о женитьбе, и все мои жертвы, все заботы, вся тактика, которую я разработала, чтобы скрывать его болезнь от всех, кроме нескольких доверенных лиц, – все пойдет прахом! Вот почему, Кейт, я говорю, что только от тебя зависит осуществление моей последней и единственной надежды!

Кейт сидела, опустив голову и закрыв лицо руками. Не поднимая головы, она спросила голосом, полным сдерживаемой муки:

– Ну а он сам? Как же он, мэм? О нем-то вы хоть раз подумали?

Леди Брум нахмурилась, глядя на нее в замешательстве, и холодно произнесла:

– Я тебя не понимаю. Я сказала тебе достаточно, чтобы ты уяснила, что я только о нем и думаю. Я не спускала с него глаз, выхаживала его, когда он болел, исполняла все его желания, лаской и весельем выводила его из приступов… и ты осмеливаешься задавать мне подобные вопросы? Или ты полагаешь, что это было очень легко? Позволь мне сказать, что я так давно не испытывала душевного покоя, что успела забыть, каково оно – ложиться спать без забот и просыпаться утром без ощущения черной тучи над головой! И сейчас меня больше всего тревожит то, что я недолго смогу скрывать правду о нем. Это было относительно просто, пока он был мал; но сейчас он стал сильней, и Баджер с ним уже не справляется. Делаболь пока выполняет свою роль, но Торкил стал хитер, и ему несколько раз уже удавалось улизнуть от них обоих. И главное, никто из них не способен управлять Торкилом, как я – с помощью одного только слова! Ставя перед собой цель подчинить его своей воле, я работала на будущее: было необходимо добиться, чтобы я внушала Торкилу ужас, чтобы он привык подчиняться мне беспрекословно! Детские привычки, видишь ли, не так легко истребить. Если бы хоть Делаболь мог быть с ним построже, но он всегда был слишком легкомысленным, а Баджер и вовсе на Торкила надышаться не мог. Торкил их не боится, более того, он их обоих презирает!

Кейт спросила упавшим голосом:

– Сэр Тимоти знает правду?

– Боже правый, конечно нет! – воскликнула леди Брум. – Я старалась по мере возможности держать его в стороне, так что он не должен ни о чем догадываться. Я боюсь, что этот удар окажется для него смертельным! Никто ничего не знает, кроме Сидлоу. К счастью, Торкил, за вычетом последних трех лет, почти постоянно болел и не мог никуда выходить. Мне это доставляло немало тревог, а сэр Тимоти пришел к выводу, что сын его – инвалид. Да и не один сэр Тимоти так думал, и удивляться тут нечему! Через что мне с ним пришлось пройти! Я не помню ни одной эпидемии, которая бы его миновала, – он переболел даже тифом, и если бы не я, он бы умер! А сколько раз у него болело горло, сколько было простуд, не говоря уже о головных болях, – и не сосчитать! По моим представлениям, лишь один человек что-то подозревает; вряд ли надо называть его – это дорогой племянничек сэра Тимоти. Но он не может знать наверняка, что Торкил безумен; и хотя я не сомневаюсь, что он был бы рад посеять раздор, не могу не надеяться, что он не рискнет вызвать у дядюшки смертельный сердечный приступ, пока не сочтет это выгодным! Но не тут-то было! Пока Торкил жив – здоровый или больной, – Филиппу не бывать лордом Брумом из Стейплвуда! А если у Торкила будет сын, Филиппу не стать наследником сэра Тимоти!

Кейт не сразу смогла заговорить. Запальчивые слова рвались с языка, но она загнала их обратно. Впившись ногтями в ладони, она наконец выговорила голосом, лишь слегка дрожавшим от возмущения:

– Так значит, вы пригласили меня в Стейплвуд, чтобы принудить выйти замуж за Торкила, зная, что он безумен? А я-то считала, что у вас добрая душа, мэм!

Леди Брум вопросительно подняла брови:

– А разве я не была добра к тебе, Кейт? Ты столько раз повторяла, что желала бы хоть как-нибудь меня отблагодарить, но, когда я единственный раз попросила тебя об одолжении, ты отказываешь! Вот уж не думала, что твоя благодарность только на словах! А что до принуждения… не надо, пожалуйста! Когда это я тебя принуждала? Я не принуждала тебя приезжать в Стейплвуд и не принуждаю жить здесь. Ты свободна выбрать себе место, какое пожелаешь.

Кейт встала.

– Я хочу уехать завтра же, мэм, – тихо сказала она.

Леди Брум усмехнулась:

– О да, конечно… если у тебя хватит денег на извозчика! Или ты намерена занять у меня?

– Нет, мэм.

– Нет? Но, надеюсь, ты не собираешься продать жемчуг, который я тебе подарила?

В ту же секунду Кейт расстегнула ожерелье и протянула ей.

– Пожалуйста, возьмите его, мэм!

Леди Брум пренебрежительно усмехнулась и снова уселась в свое кресло. Похлопав по подлокотнику, она сказала:

– Подойди, дитя мое! Я всего-навсего пошутила. Если ты и вправду хочешь уехать обратно в Лондон после всего, что я тебе рассказала, я дам тебе свой экипаж. Только, пожалуйста, не завтра! Такой внезапный отъезд будет выглядеть странно и вызовет всевозможные сплетни, которые не нужны ни мне, ни тебе. Ну что, ты совсем не желаешь посидеть рядом со мной?

– Я думаю, мне пора уйти, мэм. Пожалуйста, не говорите ничего больше! Убеждать меня выполнить ваше желание совершенно бесполезно. И даже более чем бесполезно, потому что вы заставите меня пренебречь вежливостью, а мне этого совсем не хотелось бы.

– Что ж, стой, если хочешь! – пожала плечами леди Брум. – Я не собираюсь тебя больше убеждать, я только хочу предложить тебе взглянуть на две картины. Первая – картина жизни, которую ты будешь вести, если вернешься в Лондон. Возможно, ты найдешь способ изменить свое положение, хотя ты не очень-то в этом преуспела, когда я предложила тебе приехать сюда, не так ли? Что ты можешь заработать на жизнь, ты, гувернантка, способная только обучать маленьких детей азбуке? Двадцать фунтов в год? Ты даже не сможешь откладывать из этих грошей что-нибудь на старость. А когда дети подрастут и им потребуется настоящее обучение, тебя рассчитают, и все придется начинать сначала, с пустым кошельком, и ты будешь мыть лестницы, чтобы заработать несколько шиллингов на оплату жилья. Ты надеешься выйти замуж? Поверь мне, дорогая, мужчины будут виться вокруг тебя, пока сохранится твоя внешность, но любой приказчик трижды подумает, прежде чем сделает предложение женщине не первой молодости и без гроша за душой! Ну что, малоприятная картина, не правда ли?

– Очень неприятная, мэм.

– А теперь, для контраста, вторая! – провозгласила леди Брум. – Это картина той жизни, которая последует за вашей свадьбой. Ты будешь достаточно богата, чтобы исполнять любые свои прихоти; ты станешь, в свой черед, леди Брум…

– Если Торкил не убьет меня прежде в одном из припадков!

– Я бы на твоем месте этого не опасалась. Я не допущу, чтобы вы оставались с ним наедине в периоды его нездоровья. А все остальное время им прекрасно можно управлять. Вполне вероятно, что, если он будет с тобой счастлив, его здоровье улучшится. А если нет, если его придется изолировать, то ты будешь свободна и сможешь развлекаться, как пожелаешь. Уж я-то не буду суровой свекровью! Вначале я, конечно, представлю тебя в свете…

– А Торкила вы тоже представите в свете, мэм? Не будет ли это слишком рискованно для него? – невинно поинтересовалась Кейт.

– И даже чересчур, – не дрогнув, ответила леди Брум. – Торкилу придется оставаться дома по причине неожиданного нездоровья. В любом случае, представлять его в свете – забота не моя, а его отца. Если Торкил будет достаточно здоров, чтобы вести теперешний образ жизни, тебе придется ограничиться краткими визитами в Лондон в сопровождении компаньонки; это можно легко устроить. Если же он выйдет из-под контроля, то надо будет или укрепить западное крыло, или – я об этом уже думала – может, лучше будет купить домик где-нибудь вдали на побережье и отправить его туда под опекой Делаболя. Делаболь найдет подходящих помощников – таких, что умеют обращаться с умалишенными.

– Остановитесь, мэм! Ради всего святого, остановитесь! – вскричала Кейт, зажимая руками уши. – Ведь речь идет о вашем собственном сыне!

– Дитя мое, ты что, вообразила, что я отправлю его в бедлам? С ним будут обращаться со всей предупредительностью; я не пожалею денег ради его комфорта. Что же касается тебя, то если ты произведешь на свет наследника Стейплвуда, то при условии соблюдения приличий, в чем я не сомневаюсь, я буду попросту закрывать глаза на твои маленькие романы!

Кейт, чувствуя, что она близка к истерике, бросилась к дверям.

– Подумай хорошенько, прежде чем дать мне ответ! – крикнула тетушка ей вслед.