Глава 14

Кейт никогда раньше не бывала в восточном крыле, но когда она миновала дверь, отделившую его от Большого зала, и Тенби проводил ее в салон, известный как хозяйская комната, она сразу поняла, что сэр Тимоти, предоставив жене распоряжаться остальной частью дома, по-видимому, запретил ей касаться убранства его собственных апартаментов. Комната была не то чтобы запущенна, но перегружена мебелью, как будто сэр Тимоти втиснул в нее все любимые вещи, нимало не заботясь о правильном их размещении, столь любезном сердцу леди Брум. Когда Тенби ввел Кейт в комнату, сэр Тимоти восседал в старомодном кресле-качалке, разговаривая с доктором Делаболем. При виде гостьи он поднялся и шагнул ей навстречу. Заметив ее оценивающий взгляд, он негромко спросил:

– Больше похоже на родной дом, а, Кейт?

Она рассмеялась:

– Вы правы, сэр! Добрый вечер, доктор Делаболь! Я слышала от Сидлоу, что тетя заразилась инфлюэнцей, которая появилась в округе, и чувствует себя очень плохо. Я надеюсь, ее недомогание не надолго?

– О нет, нет! – уверил он. – Но это, знаете ли, серьезная болезнь, очень серьезная! Весьма вероятно, она сляжет, и мы должны изо всех сил постараться уговорить ее не перетруждать себя: она обязана смириться с необходимостью провести в постели по меньшей мере неделю. Насколько я знаю ее светлость, это будет совсем непросто! – Он засмеялся. – Вы можете не поверить, но, когда я вывел ее из обморочного состояния, она немедленно попыталась вскочить на ноги и убеждала меня, что ничего страшного не произошло! А когда наша добрая Сидлоу сказала ей, что у нее был обморок, она фыркнула, добавив: «Чушь! Я никогда не падаю в обморок!» Однако, поскольку она обнаружила, что не в состоянии держаться на ногах, нам было дозволено отвести ее в спальню и уложить в постель. Большая удача, что удалось уговорить ее лечь, несмотря на то, что она не верит в свой обморок! Я как раз рассказывал сэру Тимоти, что я дал ей успокоительное средство, и она сейчас спит. Я еще раз зайду к ней вечером, но думаю, она проспит несколько часов. Да и Сидлоу будет находиться при ней: у нее, вы знаете, в спальне миледи есть раскладная кровать. На Сидлоу вполне можно положиться.

– О да! В этом не может быть сомнений, – сказала Кейт. – Она решительно возразила, когда я предложила ей свою помощь! Впрочем, я этого ожидала: точно так же поступила бы моя нянюшка, если бы кто-нибудь предложил ей помощь в подобном случае!

– О, я бы на вашем месте не ходил в ее комнату, мисс Кейт. Это очень заразная болезнь, и какой смысл в том, чтобы еще и вы заболели!

– Я и не собираюсь, – ответила Кейт. – Я знаю, что стопроцентной уверенности не существует, но я однажды была в доме, где буквально вся семья была больна инфлюэнцей, за исключением повара, второй горничной и меня. Я ухаживала за хозяйкой дома, тремя ее детьми и двумя другими слугами, причем повар и я были единственными, кто не поддался инфекции. Так что я не боюсь.

Доктор весело рассмеялся и сказал, что теперь будет ждать вызова к ней; посоветовал ей день-другой не ходить к тетушке и лукаво предупредил сэра Тимоти, чтобы он передал миледи, что ей не следует больше болеть, если она не хочет, чтобы милорд находил утешение, кокетничая с молодой красивой леди.

Сэр Тимоти сопроводил эту остроту холодной усмешкой и с достоинством наклонил голову. Обескураженный доктор засмеялся снова, уже более сдержанно, и сказал, что ему следует поспешить к обеду, иначе Торкил потеряет терпение.

Сэр Тимоти улыбнулся снова, на этот раз приветливо, и доктор с поклоном удалился. Сэр Тимоти перевел взгляд на лицо Кейт, исполненное плохо скрываемого возмущения, и глаза его потеплели.

– Ну что вы, дорогая! Вот несносный старый гриб! Рыба-прилипала! Впрочем, он не дает мне помереть, за что я ему благодарен – или должен быть благодарен! Не хотите ли выпить со мной шерри?

– С удовольствием, сэр. Но если вы собираетесь и дальше вести разговор в таком тоне, боюсь, вы пожалеете, что пригласили меня к обеду, потому что я ударюсь в мрачные мысли и стану смертельно скучной!

– Это невозможно! – сказал он, тихо смеясь. – У вас веселый нрав, дитя мое, я не верю, что вы вообще способны быть смертельно скучной. – Разговаривая, он налил два стакана шерри и, вручив ей один из них с легким поклоном, вернулся в свое кресло.

– Не знаю, сэр, во всяком случае, я стараюсь не быть скучной. Что до веселого нрава – пожалуй, да! Я считаю себя жизнерадостной и… и стараюсь всегда усмотреть юмор в абсурдных ситуациях. Но это отнюдь не говорит в мою пользу: я всегда смеюсь не вовремя!

Дверь отворилась, и вошел Пеннимор в сопровождении лакея, несущего поднос с блюдами. Расставив их на столе, Пеннимор доложил, что стол накрыт, и сэр Тимоти церемонно подвел Кейт к столу, говоря:

– Я хотел пригласить Филиппа, чтобы вам было не так скучно, но этот глупый бычок уехал обедать с молодым Темплкомом. Он прислал весточку с конюшим. Примите мои за него извинения!

– Ну что вы, сэр! Разве не говорится в пословице, что один – слишком мало, а трое – слишком много?

– Хорошо сказано! – одобрил сэр Тимоти. – У вас острый язычок и быстрый ум! За это я и люблю вас, Кейт. Если бы у меня была дочь, я бы хотел, чтобы она походила на вас. Но скорей всего, это была бы маленькая жеманница, так что оно и к лучшему, что у меня дочери нет. Что вы нам предлагаете, Пеннимор?

– Рагу из голубей в грибном соусе, сэр. Или куриная грудка, как вам будет угодно.

– Под соусом бешамель! – добавила Кейт. – Я все знаю! Должны были быть телячьи котлеты, но я очень рада, что их нет, потому что я их не люблю!

– Так телячьих котлет не будет? – спросил сэр Тимоти, отвлекаясь от меланхолии, в которую он погрузился при воспоминании о своих дочерях, умерших в раннем детстве.

Желая развлечь его, Кейт ярко живописала последствия обморока леди Брум и то, как это отразилось на чувствах миссис Торн и на легковозбудимом темпераменте шеф-повара, не забыв упомянуть также об аналогии, обнаруженной Эллен между инфлюэнцей и параличом, разбившим одну из ее тетушек. Сэр Тимоти развеселился, и остаток обеда прошел достаточно гладко. Когда приборы были убраны, Пеннимор поставил перед хозяином графины с портвейном и бренди. Повинуясь движению души, он одобрительно посмотрел на Кейт и позднее сказал Тенби, что он давно не видел сэра Тимоти таким веселым. На что Тенби ответил:

– Нам ли не знать, мистер Пеннимор, – у него не так много поводов для веселья!

Пеннимор печально покачал головой и вздохнул, взглянув на слугу многозначительно, но не сказав ни слова. Тенби тоже вздохнул и тоже промолчал.

Оставшись наедине со своей гостьей, сэр Тимоти предложил ей бокал портвейна, но она отказалась, сказав, что ей больше подойдет карамелька, пока он будет занят своим вином.

– Если только вы не прикажете мне удалиться, сэр, – сказала она, касаясь пальцами края серебряного блюда перед собой. – Пожалуйста, не надо! Здесь у вас так уютно – это самый уютный мой вечер в Стейплвуде!

– Вам не очень по душе церемонность и помпа, правда, Кейт?

– Не по душе, – искренне согласилась она. – Во всяком случае, не каждый день!

– Мне тоже, вот почему я предпочитаю обедать в своей комнате. Но обычно я не разрешаю Пеннимору прислуживать мне. Только если Минервы нет дома или она больна. Лишать ее дворецкого было б уж слишком!

Кейт осмелилась заметить:

– Мне кажется, Пеннимор предпочел бы прислуживать вам, сэр.

– Да, он очень мне предан. Мы росли вместе. Он оставался со мной в трудные времена, как истинный друг. И Филиппа он любит так же, как и я. Очень жаль, что Филипп и Минерва недолюбливают друг друга, но иначе и быть не может: Минерва, знаете ли, равнодушна к детям. К тому же, когда они впервые встретились, Филипп вовсе не был очаровательным мальчиком: это был крепыш хулиган, вечно попадающий в неприятные истории и бесцеремонный с женщинами. – Он глядел в свой бокал с вином, и улыбка, вызванная приятными воспоминаниями, играла на его губах. – К тому же непослушный. Я-то так не считал, но, боюсь, Минерве он доставлял массу хлопот. Ей не нравилось, что я баловал его, – вероятно, это вполне естественно; а ему было неприятно, что она заняла место его тетушки. Он очень любил мою первую жену: она была единственной женщиной, которую он любил в те годы, потому что он почти не знал свою мать. Анна тоже его очень любила и никогда не ревновала. Хотя, Бог свидетель, она имела на это право, видя его, такого толстенького и крепенького, после того как похоронила своего собственного сына. Мы потеряли всех наших детей: двое родились мертвыми, один Джулиан успел подрасти и начать ходить, ковыляя на поводках; обе девочки умерли в младенчестве – зачахли! Все они были очень болезненные – все, и Джулиан тоже. А вот Филиппа не брала ни одна болячка! Иная женщина возненавидела бы его за это – но не Анна! Она считала его нашим утешением.

Он взглянул на портрет, висевший над камином:

– Это моя первая жена. Вы ее не знали.

Кейт, которая уже несколько раз украдкой взглянула на портрет, вставила:

– Я как раз спрашивала себя, не она ли это. Как бы мне хотелось знать ее.

– Она была ангел, – сказал сэр Тимоти просто.

Понимая, что он уносится мыслями в прошлое, Кейт хранила сочувственное молчание. Его глаза были прикованы к портрету, на губах блуждала задумчивая улыбка; и Кейт, тоже глядя на портрет, подумала, что невозможно представить большего контраста, чем между первой и второй леди Брум. Анна была настолько же светловолоса, насколько Минерва черна, и ничто в ее лице и томной позе не могло навести на мысль об энергичности, столь характерной для второй леди Брум. Возможно, это было погрешностью живописца, но в ее приятном лице недоставало решительности. Она была довольно хорошенькая, но не красивая: из той категории женщин, подумала Кейт, которых трудно различить в толпе. Другое дело – вторая леди Брум, ее яркая внешность никого не оставит равнодушным.

Она все еще глядела на портрет, когда вдруг почувствовала с некоторым беспокойством, что сэр Тимоти изменил направление взгляда и рассматривает теперь ее саму.

– Нет, – произнес он, словно прочитав ее мысли, – она нисколько не была похожа на вашу тетушку.

– Да, сэр, – сказала Кейт, не в состоянии придумать никакого другого ответа.

Он протянул тонкую руку, поднял графин и снова наполнил свой стакан.

– У вашей тетушки много прекрасных качеств, Кейт, – сказал он, тщательно взвешивая каждое слово, – но вы не должны позволять ей неволить себя.

– Я н-не собираюсь, – ответила озадаченная Кейт. – Но она никогда и не пыталась неволить меня! Она всегда была слишком добра ко мне… даже чересчур!

– Она очень целеустремленная женщина, – продолжал сэр Тимоти, будто не слыша слов Кейт. – И побуждает ее к действию то, что она – порой ошибочно – полагает своим долгом. Я не знаю, зачем она привезла вас сюда и почему проявляет к вам доброту, но я точно знаю, что делает она это не из сострадания. У нее есть какая-то скрытая цель. Я не знаю, что это может быть за цель, да я не очень-то и старался узнать.

Он оторвался от созерцания вина в бокале, устремив взгляд на Кейт. И она была потрясена, увидев в его глазах ироническую усмешку. Он снова принялся разглядывать вино в бокале и с циничным смешком изрек:

– Когда вы подойдете к концу ваших дней, дитя мое, вы тоже обнаружите, что вас уже ничто не способно взволновать. Вы будете слишком усталы, чтобы поднимать оружие против превосходящей силы. Приходит отрешенность.

– Но вас ведь еще волнует Стейплвуд! – воскликнула Кейт, желая поднять его настроение.

– Меня? Волновал когда-то, но в последние годы я и от него отдалился. Я начал понимать, что, когда я умру, мне все станет безразлично, ибо я никогда ни о чем уже не услышу.

Он поднес стакан к губам и сделал небольшой глоток.

– О, не глядите так подавленно! Если бы меня волновало… – Он замолчал, уставившись на тени позади стола, будто стараясь что-то в них разглядеть и в то же время страшась этого. Его лицо исказилось гримасой, и он медленно перевел взгляд на Кейт.

– Может, это и к лучшему, что нам не дано заглянуть в будущее! – произнес он с легким вздохом. – Меня и настоящее не сильно волнует, равно как и люди. Но вас, Кейт, я люблю, как собственную дочь, поэтому я и заставил себя воспрянуть из моей плачевной летаргии, чтобы предупредить вас: не позволяйте заставлять себя – ни силой, ни лестью – сделать что-либо такое, чего не приемлет ваше сердце и ваш здравый смысл.

Кейт хотела возразить, но сэр Тимоти с отсутствующим выражением на лице остановил ее движением руки.

– Я не знаю, что у Минервы на уме, и не желаю знать, – ворчливо произнес он. – Я слишком стар и слишком устал! Все, чего я хочу, – это чтобы меня оставили в покое!

Кейт сказала тихо:

– Да, сэр. Я никогда не нарушу вашего покоя. Вы можете быть в этом уверены!

Он выпил еще вина и, казалось, вновь обрел свою всегдашнюю отрешенность, а с ней и спокойствие. Он молчал минуту-другую, наблюдая игру огня свечей в вине, остававшемся в бокале, но вдруг вздохнул и сказал:

– Бедная Минерва! Ей следовало бы выйти замуж за общественного деятеля, а не за человека, который никогда не стремился блистать в обществе, да к тому же такого дряхлого. У нее много недостатков, но я не могу забыть, что, когда мое здоровье ухудшилось, она рассталась с той жизнью, которую любила, без единой жалобы, привезла меня домой – ибо я был слишком болен, чтобы самому принимать решения, – и никогда даже не намекнула, что ей хотелось бы вернуться в Лондон. У нее чрезвычайно развито чувство долга, как я уже говорил вам: достоинство, которое порой доходит до чрезмерности. Ей присуща также безграничная энергия, которой я, к стыду моему, лишен. Она ко всему прочему честолюбива: она мечтала, чтобы я занялся политикой, и не могла понять, что мне это абсолютно неинтересно, что у меня нет желания блистать в этом свете! Равно как и в любом ином, – добавил он задумчиво. – Мой брат Джулиан – вот кто был честолюбив! Это отец Филиппа, как вы поняли. У меня же всегда была лишь одна мечта: передать из рук в руки мое наследство сыну. Для меня имеет первостепенное значение продолжение рода. Ну да сейчас речь не обо мне. Когда доктора сказали Минерве, что лондонская жизнь мне вредна, и мы переехали сюда, со временем она поняла, что ей надо найти какое-то занятие, чтобы не истосковаться до смерти. Это достойно восхищения: другая женщина, с не столь сильным характером, возроптала бы и истощила себя страданием.

– Но вместо этого, – напомнила Кейт, – она посвятила себя тому, что было дорого вам, – занялась поместьем Стейплвуд!

Он чуть слышно рассмеялся:

– Такова ирония судьбы, не правда ли? Я научил ее любить Стейплвуд; я научил ее гордиться традициями семейства Брум; я одобрял ее, когда она сорила деньгами, перепланируя сады или заменяя всю мебель в доме, потому что она казалась ей чересчур современной. Вероятно, она была права. Возможно, столы и кресла красного дерева, купленные моим отцом, ковры, постеленные им, и правда не гармонировали с домом: я никогда так не считал, но я вырос с ними и воспринимал их как неотъемлемую часть самого дома. Но я не очень полагаюсь на свой вкус. Я помню, как Джулиан, приехав однажды к нам с визитом, сказал, что Минерва преобразила дом до неузнаваемости. Это была высокая похвала, потому что у него отличный вкус. Но по мере того как интерес Минервы к Стейплвуду возрастал, мой – уменьшался. Странно, правда?

– Может быть, – неуверенно сказала Кейт, – вы стали ощущать, что Стейплвуд теперь больше ее, чем ваш?

Он обдумал эти слова, слегка нахмурившись.

– Нет, не думаю. Я и по сей день этого не ощущаю. Я всегда знал, что в моей власти было бы всему положить конец, но я этого не сделал. Сначала – потому, что был рад, что она так пылко разделяет мои собственные чувства к Стейплвуду, а потом… о, потом… Отчасти потому, что я понимал свою вину: ведь именно я поощрял ее стремление посвятить себя поместью, и теперь, когда она научилась любить его, мог ли я осудить ее? А отчасти потому, что я не ощущал в себе достаточно сил, чтобы противостоять ей. – Ироническая усмешка снова тронула его губы. – Обычно я виню во всем свое угасающее здоровье, но истинная причина в том, что Минерва обладает куда более сильным характером, чем я. Она никогда не уклоняется от сражений и в них гораздо более изобретательна. Все, о чем я мечтаю, – это покой! Куда как неблагородно!.. Боже, как бессвязно я говорю. Одна из слабостей, присущих старости, дитя мое. Но я начал беспокоиться за вас. Я знаю вашу тетушку гораздо лучше, чем вы. Я рассказал вам о ее хороших качествах, и вы не думайте, что я их не признаю, когда говорю, что вы обманываете себя, если верите, что ее доброта и ласки проистекают от любви к вам. Бедная Минерва! Она совершенно незнакома с нежными чувствами, которые возвышают ваш пол и заставляют нас, грубые создания, обожать вас!

Кейт улыбнулась:

– Я не обманываю себя, сэр. Я благодарна моей тетушке за ее доброту, но я знаю, что она взяла меня сюда, чтобы служить – ах, я не то говорю! Но я уверяю вас, что не позволю ни запугивать себя, ни задабривать, и не терзайтесь за меня больше. Я очень хорошо могу за себя постоять.

Сэр Тимоти, видимо, успокоился и предложил Кейт партию в пикет. Ей было ясно, что, каковы бы ни были его подозрения, он не станет искать им подтверждения, а тем более вмешиваться в планы своей супруги. Кейт его слишком любила, чтобы испытывать к нему презрение, но ей пришлось убедиться, что его слабохарактерность и вправду порой заставляет его поступать неблагородно. Возможно, причиной того, что он пасовал перед трудностями, было его нездоровье, но у Кейт сложилось впечатление, что он всю жизнь предпочитал глядеть в другую сторону, если сталкивался с какой-либо трудностью или неприятностью. Кейт понимала, что бессмысленно пытаться столкнуть сэра Тимоти с его супругой, и приняла предложение сыграть в карты со своей всегдашней сердечностью.

В глубине души ей больше всего хотелось сегодня вернуться пораньше в свою спаленку, чтобы наедине, в ночной тишине обдумать все, что с ней случилось в этот самый богатый событиями день в Стейплвуде. Необыкновенные приключения начались с беспокойного поведения Торкила в парке. Затем последовала ошеломляющая новость, что мистер Нид находится в Маркет-Харборо. И, наконец, вершиной всего было предложение мистера Филиппа Брума. Само собой, все остальное отодвинулось на второй план, и Кейт должна была честно признаться себе, что очень немного времени из того, которое она собиралась посвятить размышлениям, было бы потрачено на другие проблемы. Она почувствовала, что в мыслях ее полный сумбур, и она не способна сосредоточиться на игре в карты. Как ни странно, больше всего ее терзал не вопрос, принимать или нет предложение Филиппа, а множество мелких трудностей, которые Филипп, насколько она разбиралась в чувствах противоположного пола, счел бы пустячными. Но они вовсе не были пустяками ни для Кейт, ни для семейства Брум.