- В конторе, сэр, - ответил тот. - Мой управляющий был здесь по некоторым делам, требовавшим моего внимания.
      Мистер Шоли заработал челюстями Спокойный голос зятя ни в коей мере не смягчил его, но почему-то вызвал необузданный гнев.
      - Ах вот как! - бросил он с едким сарказмом - И конечно же в ус себе не дуете! Надо же, дело, требовавшее вашего внимания! О, да вы не знаете, что означает это слово! Вы, с вашими пустячными фермами! Так-то вы заботитесь о Дженни?!
      Адам застыл в напряженном молчании.
      - Да, вы можете задирать нос! - набросился на него с еще большей яростью мистер Шоли - Горды, как петух на собственной навозной куче, не правда ли, милорд? Но если бы не я, у вас не было бы никакого навоза - и более того, если моя Дженни умрет, я позабочусь о том, чтобы у вас его не было, не будь я Джонатан Шоли, потому что вы будете в этом виноваты, спровадив Крофта, как вы это сделали, привезя ее сюда, не заботясь ни на йоту о том, что из этого может выйти! Но тут-то и вы обнаружите, что просчитались! А она только о том и думает, как вам угодить и быть достойной вас! Достойной вас! Она слишком хороша для вас - вот что я вам скажу!
      Гнев, несколько холоднее, чем у мистера Шоли, но такой же убийственный и безудержный, захлестнул Адама. Глядя на грубое, покрасневшее лицо, он в какой-то момент почувствовал, что его почти мутит от отвращения Потом он вдруг увидел, как крупные слезы катятся по щекам мистера Шоли и внезапно его пронзила острая жалость. Тот будто не понимал, что говорит непростительные веши или что он обязан сам контролировать себя в моменты потрясения Он пробивал себе дорогу в жизни, не имея никакого другого оружия, кроме трезвой головы и непреклонной воли. Он был грубым, но щедрым, властным, но удивительно простым, и давал волю своим эмоциям с легкостью ребенка.
      Прошло какое-то время, прежде чем Адам сумел взять себя в руки достаточно, чтобы сдержанно ответить. Прихрамывая, он подошел к столу, на котором Дюнстер расставил графины с рюмками, и сказал, наливая мадеры:
      - Да, сэр, вы правы; она слишком хороша для меня. Мистер Шоли демонстративно высморкался в большой, роскошно расшитый платок. Он взял протянутую ему рюмку, пробормотал "Благодарю вас!" и залпом проглотил вино.
      - Мне, знаете ли, не все равно, - сказал Адам. - Если что-нибудь сейчас пойдет не так, как надо, не - столько вы будете винить меня, сколько я сам себя. Мистер Шоли схватил его за руку:
      - Нет, вы делали то, что считали правильным! У меня не было никакого права набрасываться на вас! Просто это изматывает - беспокойство за мою девочку, - и я ничего не могу поделать. Я не из тех, кто может сидеть, томясь в ожидании, как теперь мы с вами, без того чтобы не известись вконец. Не обращайте на меня внимания, милорд, потому что, уверяю вас, я совсем не имею в виду те грубые вещи, которые говорю, когда бываю в гневе! Ей-богу, я не совсем понимаю, что и говорю, и это факт! - Он грузно подвинулся в своем кресле, чтобы убрать носовой платок в карман, и сказал, виновато глядя на Адама:
      - Поймите, она - все, что у меня есть. Эти простые слова проникли Адаму в самое сердце.
      - Он ничего не сказал, но положил руку на плечо мистеру Шоли. Одна из похожих на окорок рук мистера Шоли приподнялась, чтобы неуклюже ее похлопать.
      - Вы - добрый молодой человек, - хрипло сказал он. - Я выпью еще стаканчик вина, потому что мне необходимо взбодриться!
      Он больше не позволял своему беспокойству взять над собой верх, хотя долго прохаживался по комнате взад-вперед до тех пор, пока, в течение медленно тянувшегося вечера, не заметил, что Адам выглядит очень измотанным, и не понял, что должен сделать по крайней мере одну вещь. Он вспомнил, что Адам отрицательно качал головой на каждое предложенное ему за обедом блюдо, и бросился на поиски Дюнстера; возвратившись вскоре с тарелкой сандвичей, он силой впихнул их в Адама. Потом взял на себя задачу убедить его, что совсем не нужно сидеть словно на иголках, потому что совершенно ясно: доктор Тилфорд не укатил бы домой, если бы у Дженни было не все благополучно.
      Уже почти в полночь Вдовствующая вошла в библиотеку с запеленатым свертком в руках, который она протянула Адаму, сказав с интригующими нотками в голосе, ясно демонстрирующими, от кого Лидия унаследовала свои актерские таланты:
      . - Линтон! Я принесла тебе твоего сына!
      Когда открылась дверь, он подскочил, но не пытался взять младенца, что было даже к лучшему, поскольку на самом деле у Вдовствующей не было намерения доверять его неумелым рукам столь драгоценную ношу.
      - А Дженни? - резко спросил он.
      - Вполне благополучно! - ответила Вдовствующая'. - Ужасно измучилась, бедняжка, но доктор Перли уверяет, что нам нет повода тревожиться. Я должна тебе сказать, что ты в большом долгу перед ним, мой дорогой Адам, - такой мастер! А до чего обходительный!
      - Я могу ее видеть? - перебил мать Адам.
      - Да, только несколько минут.
      Он пошел к двери, но его остановили.
      - Дорогой! - сказала Вдовствующая с горьким упреком. - Неужели тебя совсем не занимает твой сын?
      Он обернулся:
      - Да, конечно! Дай мне посмотреть на него, мама!
      - Самый красивый малыш! - сказала она с любовью.
      Он подумал, что никогда не видел в жизни ничего менее красивого, нежели красное и сморщенное личико своего сына, и в какой-то момент заподозрил мать в иронии. К счастью, поскольку он не нашелся что сказать, мистер Шоли, которому пришлось высморкаться второй раз за этот день, теперь устремился вперед, расплываясь в улыбке, и отвлек внимание Вдовствующей от недостатка воодушевления у ее сына, пощекотав щеку младенца кончиком огромного пальца и издав звук, который напомнил Адаму зазывание кур на кормежку.
      - Ах ты, молодой шельмец! - сказал мистер Шоли, явно в восторге от того, что младенец никак на него не реагирует. - Так и не обратишь внимания на своего дедушку? Гордый, да? - Он, хмыкнув, посмотрел на Адама. Взбодритесь же, молодой человек! - посоветовал он. - Я знаю, о чем вы думаете, но не нужно бояться! Милорд, когда я в первый раз взглянул на новорожденную Дженни, меня чуть не разбил паралич!
      Адам наконец засмеялся, но сказал:
      - Должен сознаться, я не считаю его красивым! Какой он крошечный! Он.., он здоров, мама?
      - Крошечный? - недоверчиво переспросила Вдовствующая. - Он - чудесный малыш! Правда, сокровище мoe!
      Мистер Шоли подмигнул Адаму и указал пальцем в направлении двери.
      - Ступайте к Дженни! - сказал он. - Нежный привет ей от меня - и смотрите, не вбивайте ей в голову, что у нес болезненный ребенок!
      Довольный, что может сбежать от опьяненных радостью бабушки и дедушки, Адам выскользнул из комнаты и обнаружил, что ему нужно пройти через строй прислуги, стоящей в ожидании, чтобы его поздравить.
      Он вошел в комнату Дженни очень тихо и помедлил какой-то миг, глядя на нес из другого конца комнаты. Он видел, какая она бледная и как устало она ему улыбнулась. Жалость всколыхнулась в нем, и вместе с ней - нежность. Он прошел по комнате и склонился над ней, целуя ее и нежно говоря:
      - Бедняжка моя! Тебе лучше, Дженни? , - О да! - сказала она тоненьким голоском. - Просто я очень устала. И все-таки это сын, Адам!
      - Самый замечательный сын, - согласился он. - Умница Дженни!
      Она едва слышно засмеялась, но глаза ее пытливо вглядывались в его лицо.
      - Ты рад? - беспокойно спросила она.
      - Очень рад!
      Она издала короткий вздох:
      - Твоя мама говорит, он похож на твоего брата. Ты хочешь, чтобы его нарекли Стивеном?
      - Нет, ничуть. Мы наречем его Джайлсом, в честь моего дедушки, и Джонатаном, в честь его дедушки, - ответил он.
      Ее глаза благодарно загорелись.
      - Ты это всерьез? Спасибо тебе.! Папа тоже будет очень рад и горд! Пожалуйста, передай ему привет от меня и скажи, что я в полном порядке.
      - Передам. Он тоже передавал привет тебе - самый нежный. Когда я уходил, он издавал очень странные звуки перед внуком, который относился к ним с исключительным презрением, - думаю, его вполне можно понять!
      Это так ее рассмешило, что нянька, которая до этого деликатно присоединилась к Марте в дальнем углу комнаты, положила конец визиту Адама, сообщив ему голосом, который никоим образом не сочетался с ее почтительным реверансом, что теперь миледи нужно спать, и она с удовольствием увидится с ним утром.
      Глава 23
      Когда мистер Шоли узнал от Дженни, что внуку дали его имя, да еще по предложению Адама, он не просто обрадовался - он был вне себя от счастья. Прошло какое-то время, прежде чем он пришел в себя и сумел вымолвить слово. Счастливый дедушка, уставившись на Дженни, держал руки на коленях, а когда наконец заговорил, то единственное, что ему пришло в голову, выразилось в трех словах.
      - Джайлс Джонатан Девериль! Джайлс Джонатан Девериль!
      И это был далеко не последний раз, когда он счастливо изрекал эти три имени. То и дело по лицу его разливалось выражение величайшего блаженства, приходили в движение губы, он потирал руки и негромко хмыкал, и все, кто видел его в такие минуты, знали, что он снова и снова мысленно смакует имя своего внука. Он был благодарен Адаму, говоря, что вовсе не рассчитывал, что ему окажут такую честь, уверяя, что тот не оплошал, сделав мальчика. Адам научился выслушивать подобные замечания не морщась; но вскоре ему в высшей степени наскучило другое проявление гордости мистера Шоли за своего внука. То открытие, что у его внука нет титула, стало разочарованием, которое, похоже, надолго затянуло облаком горизонты старика Шоли; его неудовольствие также не уменьшилось, когда Адам, немало позабавившись, сказал ему, что, когда у него будет повод написать Джайлсу, он сможет адресовать свое письмо досточтимому Джайлсу Деверилю. Мистер Шоли придерживался не слишком высокого мнения о "досточтимых". Он видел, как пишут это слово, но относился к нему с подозрением, потому что никогда не слышал, чтобы кого-то так называли.
      - И не услышите. Оно не употребляется в устной речи, - объяснил Адам.
      - Гм, я не вижу смысла в, обладании титулом, которым не пользуются, сказал мистер Шоли. - Ерунда - вот что это такое! Кто узнает, что он у него есть?
      - Я не знаю - и, как человек, который носит титул совсем недавно, уверяю вас: Джайлсу будет все равно!
      - Я хотел бы, чтобы он был лордом, - грустно вздохнул мистер Шоли.
      - Знаете, я вовсе не хочу показаться неучтивым, - Адам уже устал от спора, - но не считаю, что в мои родительские обязанности входит еще и проблема покончить с собственной жизнью только для того, чтобы снабдить Джайлса титулом!
      Он проговорил эти слова несколько раздраженно и тут же устыдился их, потому что мистер Шоли выразил надежду на то, что не причинил зятю обиды, поскольку совсем не имел такого намерения. Чтобы как-то исправить положение, Адам целый день посвятил тому, чтобы развлекать мистера Шоли, и в результате в душе его накопилось такое раздражение, что, как оказалось, он просто ждет не дождется дня отъезда своего ужасно докучливого гостя, действующего, правда, из самых лучших побуждений. Это событие не заставило себя долго ждать: мистер Шоли оставался в Фонтли лишь до тех пор, пока не убедился, что Дженни совершенно не грозит родовая горячка, бывшая его самым навязчивым страхом. Удовлетворенный на сей счет, он жаждал уехать Вт такой же степени, в какой Адам - спровадить его; одному Богу было известно, каких дурацких ошибок понаделали за время его отсутствия в Сити его многочисленные подчиненные. Но самый тяжелый удар Шоли приберег на последний момент, когда его повозка уже стояла у двери, а сам он у крыльца прощался с Адамом. Настроение у него было благодушное: дочь вне опасности, у него родился долгожданный внук, зять принял его так радушно, словно он герцог, даже назвал ребенка в его честь, а когда он проявлял без всякой на то причины грубость, повел себя так терпеливо и так по-доброму, словно приходился ему родным сыном. Сердце мистера Шоли было исполнено благодарности и щедрости, и, к несчастью, это не замедлило выплеснуться наружу. Тепло пожимая руку Адама и, глядя на него с грубоватой нежностью, он в который раз поблагодарил его за гостеприимство.
      - Если кто-нибудь сказал бы мне прежде, что я с радостью останусь в деревне больше чем на неделю, я бы рассмеялся этому человеку в лицо! сказал он. - Но вы оказали мне такое гостеприимство, милорд, что, если не возражаете, я буду приезжать к вам чаще, чем вы рассчитывали, потому что чувствую себя здесь как дома, а вы и оглянуться не успеете, как я уже буду со знанием дела рассуждать об овсе и ржи и тому подобных вещах так же бойко, как и вы! В связи с этим я хочу вам кое-что сказать!
      - Об овсе и ржи? - спросил Адам, улыбаясь. - Нет, нет, сэр! Вы уж лучше занимайтесь своим делом в городе, а я буду тут заниматься своим!
      Мистер Шоли в ответ на это хмыкнул:
      - Да, это мои девиз! Нет, я сейчас не об этом; дело в том, что Дженни рассказывала мне о какой-то там ферме, на которой вы помешались, экспериментальной, кажется, как она говорила. Ну, конечно, мне по-прежнему непонятно, зачем вам все это нужно, и я не отрицаю, что мне это кажется чудачеством. И все-таки! Если вы твердо намерены это продолжать делать, полагаю, вам нужно ее иметь, так что скажите, сколько наличности вам нужно, чтобы запустить ее, и я оплачу расходы!
      - До чего любезно с вашей стороны, сэр! - сказал Адам, заставляя себя говорить приветливо. - Но уверяю вас, я не помешался на своей ферме! У меня и без того достаточно дел, чтобы обременять себя еще и экспериментальной фермой.
      Мистер Шили был разочарован, но одновременно испытал и облегчение. Ему хотелось сделать Адаму щедрый подарок, но было неприятно транжирить деньги на такую глупую затею, как экспериментальная ферма. Так что он не стал торопить зятя с этим делом и уехал в Лондон, продолжая ломать голову над тем, что же все-таки его непостижимый зять по-настоящему хотел бы получить в подарок от него.
      Адам же был оставлен изнывать от жгучей ненависти к бесчувственным парвеню, которым просто не дано понять, как их деспотичная щедрость оскорбляет чувства тех, кто скроен по более утонченным меркам.
      А уже пять минут спустя он вдруг ни с того ни сего стал защищать мистера Шоли от язвительных нападок Вдовствующей, сказав ей даже, что относится к нему с любовью и почтением, - правда, в тот момент это было далеко от истины.
      Вдовствующую подобная реакция несколько покоробила. Она проявила благородство в связи с событием, но событие свершилось. Пока важнее всего было поддерживать безмятежное состояние духа у невестки, и она с легкостью подавляла все критические порывы; но Дженни, хотя силы ее восстанавливались и сама она была сейчас вне опасности, - Вдовствующая не могла позволить себе высказывать великое множество своих критических замечаний и печалей. Адам, переживший исключительно утомительную неделю, стараясь изолировать Друг от друга свою мать и своего тестя, а когда это было невозможно, спешно вмешиваясь в каждую ссору, затеваемую этими столь несовместимыми людьми, был не в настроении выслушивать все это и дал матери очень непочтительный отпор. Дело пахло серьезным столкновением, но его предотвратило одно воспоминание Вдовствующей: ее младшей дочери вскоре предстояло впервые появиться в свете, а при ее удручающе стесненных обстоятельствах совершенно невозможно обеспечить се дорогими нарядами, необходимыми для такого случая.
      Было решено, что, поскольку со стороны Дженни, разрешившейся бременем в конце марта, было бы очень неблагоразумно связывать себя со сложностями лондонского сезона, Лидию выведет в свет леди Нассингтон. Вскоре Вдовствующая привезла Лидию в Лондон и поручила ее заботам тетушки. Ценой огромных личных жертв родственница снабдила ее множеством элегантных бальных платьев, платьев для прогулки и домашних, но ей было совершенно не под силу обеспечить ее туалетом для представления при дворе Определенно, дитя не могло позволить себе заплатить за него из того скудного содержания, которое ей выплачивал брат, и Адам едва ли хотел, чтобы расходы понесла его тетушка.
      Он не хотел этого, и даже еще меньше хотел, чтобы представление Лидии в свете оплачивала Дженни. Он дал Вдовствующей чек для Друммонда, чем снискал такую благосклонность с ее стороны, что она, вместо того чтобы отряхнуть со своих ног пыль Фонтли, осталась там еще на неделю.
      Она еще пребывала там, когда леди Оверсли приехала из Бекенхерста с поздравительным визитом и привезла с собой леди Рокхилл и леди Сару и Элизабет Эджкотт - двух очень хорошо воспитанных, похожих на мышек молодых девиц, которые, как и предсказывала когда-то Дженни, сидели, с застенчивым восхищением уставившись на свою прелестную молодую мачеху.
      Леди Оверсли не имела ни намерения, ни желания привозить Джулию в Фонтли, но сочла невозможным не взять ее с собой. Рокхиллы нанесли короткий визит в Бекенхерст по пути в Лондон, где Джулия собиралась купить для своих падчериц более красивые платья, - чем считала уместным их строгая бабушка, показать им достопримечательности столицы и вообще по-королевски развлечь, прежде чем отправить обратно, к гувернантке и учебникам в замке Рокхиллов.
      - Но прежде чем мы уедем от тебя, мама, - сказала Джулия, - я непременно должна съездить в Фонтли, узнать, как там Дженни.
      Леди Оверсли рискнула предположить, что поздравительное письмо, возможно, будет более кстати, чем визит.
      - Когда известно, что я здесь, так близко от Фонтли?! - удивилась Джулия. - О нет! Это будет так неучтиво с моей стороны - не навестить Дженни! Я не допущу, чтобы пошли слухи, будто я не оказываю ей должного внимания!
      Когда Джулия нанесла визит, Дженни все еще не выходила из своей комнаты, но Вдовствующая сумела убедить леди Оверсли, что роженица чувствует себя достаточно хорошо, чтобы принять леди Оверсли и дорогую Джулию. Она провела обеих вверх по лестнице, оставив маленьких девочек чопорно сидеть бок о бок на диване в Зеленом зале и рассматривать альбом с гравюрами.
      Дженни, которой теперь разрешалось проводить какое-то время в шезлонге, приветствовала своих гостей с радостью, но прошло не так много времени, и леди Оверсли сочла, что пора уходить. "Джулия, - подумала она, слишком много и слишком оживленно разговаривает с Дженни, которая явно слаба и нездорова". Можно было даже сказать, что Джулия трещит без умолку, так что у Дженни в результате ее посещения могла разболеться голова. Она поцеловала ее, поздравила и восторгалась ребенком, который был в полном порядке, но было бы, наверное, лучше приберечь все ее веселые воспоминания о Париже на будущее. Вряд ли Дженни интересовало, что такой-то человек сказал госпоже маркизе или что тот-то человек сказал о ней. Леди Оверсли смущенно подумала, что, будь это не Джулия, а кто-то другой, она заподозрила бы, что та хвастается перед бедняжкой Дженни своим триумфом и удачным браком. Поэтому она встала, чтобы попрощаться. Джулия последовала примеру матери, сказав на прощанье:
      - Дай мне только еще раз поглядеть на твое дитя, Дженни! Чудесный малыш! Мне кажется, он похож на тебя! - Она оторвала взгляд от колыбели, смеясь:
      - Знаешь, я ведь тоже - мама! У меня две дочки - такие милашки! Они должны были бы меня ненавидеть, а на самом деле просто обожают!
      Когда дамы снова вошли в Зеленый зал, они застали там Адама, пытавшегося разговорить юных леди Сару и Элизабет. Джулия подала ему руку, воскликнув:
      - О, ты уже познакомился с моими дочерьми! Вот незадача! Я - такая же гордая мама, как и Дженни, и собиралась представить тебе их по всей форме.
      Он страшился этой встречи, но теперь, когда он смотрел на Джулию и слушал ее, она каралась почти незнакомой. Даже ее внешность изменилась. Она всегда чудесно одевалась, но в стиле, приличествующем ее девическому положению; Адам никогда не видел ее разряженной в шелка, бархат и драгоценности, годящиеся разве что для солидной матроны. Он считал, что она выглядит роскошно и модно, со всеми этими закрученными перьями, вставленными вокруг высокой тульи ее шляпки, сапфировыми капельками-сережками в ушах, соболиным боа, небрежно переброшенным через спинку кресла, но она совсем не была похожа на прежнюю Джулию. Ему, не пришла в голову мысль, что она одета чересчур нарядно для такого случая, зато это более чем кто-либо понимала леди Оверсли, на возражения которой было лишь сказано, что больше нечего надеть и что Рокхиллу нравится, когда она выглядит элегантно.
      Джулия рассказывала его матери, как нервничала, когда Рокхилл повез ее знакомиться со своими детьми, превратив это в забавную историю. Маленькие девочки хихикали и, протестуя, восклицали: "Ах, мама!" Она боялась, что слуги Рокхилла отнесутся к ней как к узурпатору и что его сестры не одобрят ее. Какое это было испытание! Но все они настолько милые люди, что просто поразили ее своей добротой; она становится ужасно избалованной, и, если ее и дальше будут так же обхаживать, скоро она станет такой придирчивой и эгоистичной особой, какую только можно себе представить.
      Слушая все это, Адам внезапно вспомнил слова, которые она однажды сказала ему: "Я должна быть любима! Я не могу жить, если меня не любят!" В сознании его промелькнула мысль, что она купается в лести; и в какой-то момент, потрясенный, он спросил себя: а что, если ласка и забота, которыми она одаривает дочерей Рокхилла, берут начало в этой жажде, а не в желании сделать их счастливыми? Он был потрясен своим невеселым открытием, потрясен не ею, но собой; вспомнились несчетные моменты ее нежности, ее щедрости, ее тонкого сочувствия, ее добросердечности, и подумалось: кто имеет большее право быть любимой?
      - Милая Джулия! - вздохнула Вдовствующая, когда гости уехали. - Не мудрено, что она так нравится Эджкоттам! Доротея Оверсли рассказывала мне, как она приворожила к себе сестер Рокхилла, но я сказала Доротее, что изумилась бы, если бы они ее не полюбили, потому что она так прелестна в общении, так внимательна - именно такая, какой хочется видеть невестку!
      - И свояченицу конечно же, мэм? - добавил Адам сухо.
      - Да, дорогой, - увы! - грустно ответила она.
      - Надеюсь, что этот визит не утомил Дженни; а теперь я должен подняться к ней.
      Под этим предлогом он оставил Вдовствующую и действительно пошел наверх, чтобы там, войдя в комнату Дженни, быть встреченным довольно громкими воплями своего сына, у которого, похоже, случился приступ гнева. Адаму это почему-то неприятно напомнило мистера Шоли, но он отмахнулся от этой мысли.
      - Я не перестаю удивляться, что этакая крошка может обладать столь могучими легкими! - заметил он.
      - Дженни подала знак няньке унести ребенка.
      - Да, и таким, своенравием! - ответила она. - Он твердо решил, что не позволит уложить себя в колыбель, - это все, что его беспокоит. Но пока у меня были леди Оверсли и Джулия, он вел себя очень хорошо. Как любезно с их стороны, что они приехали меня навестить, правда? Ты видел их?
      - Да, а также двух девочек - удручающе благовоспитанных девиц! Тебе принесли почту? Я видел, тебе пришло письмо от Лидии.
      - Да храни ее Бог! Она говорит, что по-прежнему ходит мрачная как туча, потому что леди Нассингтон никак не отпускает ее съездить посмотреть на своего крестника. Я хотела бы, чтобы она приехала, но это слишком уж далеко, да и смотреть особенно не на что! - После некоторого колебания она с запинкой сообщила-- А еще я получила письмо от папы.
      - Вот как? Надеюсь, с ним все в порядке? Она кивнула, но на какое-то время замолчала. В течение последних нескольких дней она с горечью сознавала, что Адам несколько отдалился от нее, будто жил за своей непроницаемой преградой. Она осмелилась спросить его, не вызвала ли чем-то его неудовольствия, но тот, вскинув брови, только спросил:
      - Вызвала мое неудовольствие? Да что я такого сказал, чтобы заставить тебя так думать?
      Она ничего не смогла ответить, потому что он не сказал ничего, чтобы навести ее на такую мысль, и она не могла сказать ему, что любовь делала ее всякий раз очень чувствительной к каждой перемене его настроения. Но она знала, что вызвало эту едва уловимую отчужденность. Сильно покраснев и обхватив себя руками, будто сдерживая, она сказала:
      - Папа пишет мне, что он предложил.., дать тебе возможность устроить экспериментальную ферму, о которой ты мечтаешь, - только ты отказался.
      - Конечно я отказался! - ответил он непринужденно. - И он был очень рад, что я это сделал! Я очень ему признателен, но понятия не имею, с чего бы это он предложил мне сделать то, что наверняка стоит у него поперек горла.
      - Ты подумал, наверное, что это я попросила его, - сказала она, решительно вскидывая на него глаза. - Вот почему... - Она замолкла на миг, а потом продолжила. - Я не просила, но упоминала ему про это, не думая, что ты откажешься сказать, о чем.., о чем, как ты скажешь, мне следовало знать.
      - Моя дорогая Дженни, уверяю тебя...
      - Нет, позволь объяснить тебе, как это получилось! - взмолилась она. Я вовсе не собиралась... Видишь ли, он не понимает! Он думает, что ферма это совершеннейшая чепуха и не подобающее занятие для джентльмена! Я только хотела, чтобы он что-то понял, поэтому рассказала ему о ферме мистера Кока, о том, как он преуспел и как важно сельское хозяйство.. Его слова о том, что, наверное, ты станешь следующим, кто устроит подобную ферму, - вот что побудило меня сознаться ему, что ты намерен это сделать, когда сможешь себе позволить. Я не просила его - и хитрю не больше, чем он, - но скажу тебе откровенно: я действительно надеялась, что, возможно, ему придет в голову эта мысль! Я не знала, что тебе это не понравится, - помнишь, ты однажды сказал ему, что если он хочет сделать тебе подарок, то мог бы подарить тебе стадо шортгорнов!
      - Я так говорил? Да полно, это было сказано не всерьез! Но тебе вовсе незачем так изводить себя, глупенькая! Я мог пожалеть, что ты говорила с ним об этих моих отдаленных намерениях, но я никогда не просил тебя этого не делать - и как же я могу сердиться, что ты это сделала?
      - Ты сердишься, - настаивала она, потупившись.
      - Не столько сержусь, сколько переживаю! - возразил он. - Я казался раздраженным без причины? Впрочем, это так - хотя я надеялся, что ты этого не заметишь! Мне ужасно не нравится, когда рядом нет Дженни, чтобы изо всех сил потворствовать всем моим причудам и желаниям, и это правда!
      Она не вполне ему поверила, по немного приободрилась, смогла улыбнуться и сказать:
      - Я рада!
      - Горе мне! Что я терплю от своей матери!.. Да, я знаю, мне не следует так говорить, но, если ты осмелишься сказать мне об этом, я обижусь и уйду из комнаты! Между прочим, ты читала новости? Это было в "Морнинг пост", которую я велел Дюнстеру отнести тебе, - старый Дуро прибыл в Брюссель Веллингтон! Ну да, конечно! Я знала, что у тебя это несомненно вызовет сильные переживания! Он засмеялся:
      - В любом случае я буду крепче спать по ночам! Одной мысли о Тощем Билли во главе армии было достаточно, чтобы у любого начались ночные кошмары! Теперь у нас все будет в порядке!
      - Ах, дорогой, я на это надеюсь! Папа так не думает. Он говорит...
      - Я точно знаю, что он говорит, любовь моя, и мне лишь остается сказать, что твой папа просто не знает Дуро!
      Он говорил с уверенностью, но было не удивительно, что мистер Шоли, как и многие другие, настроен весьма пессимистично. Перспективы в целом были безрадостные. До Лондона дошли сообщения, что император - не тот человек, каким был прежде: он быстро утомлялся, его одолевали внезапные приступы ярости или унылое расположение духа, он потерял уверенность в себе; но как непреложный факт оставалось то неприятное обстоятельство, что Франция восприняла возвращение его на престол если не с всеобщей радостью, то определенно с подобострастием. Пусть Миди <Миди - культурный регион во Франции, включающий в себя Аквитанию, Лангедок и Прованс.> оставалось роялистским по духу, но надежды, возлагающиеся на формирование смешанных сил в Ниме герцогом Ангулемским <Ангулемский Луи Антуан де Бурбон (1775 1844) - герцог, наследник французского престола.>, вскоре угасли ввиду прибытия из Парижа маршала Груши с приказом подавить мятеж. К середине апреля в Лондоне стало известно, что Ангулем капитулировал и отплыл в Испанию. Его жена, дочь мученически погибшего короля Людовика XVI и сильная духом женщина, пребывала в Бордо, когда император вступил в Париж, и делала все, что в ее силах, чтобы поддерживать слабевшую с каждым днем благонадежность тамошних войск. Но ее усилия не увенчались успехом, и ей пришлось согласиться, чтобы ее переправили в безопасное место, на английский сторожевой корабль.
      Тем временем в Париже была разработана новая конституция, присягнуть которой предстояло на Марсовом поле, на пышной церемонии, назначенной на первое мая. Император надеялся по этому поводу короновать свою австрийскую жену и несовершеннолетнего сына, но его письма к Марии-Луизе остались без ответа. Он отложил "Майское поле" <"Майское поле" (25 мая) - день когда предстояло огласить результаты плебисцита по конституции, раздать знамена национальной гвардии и открыл, заседание палаты депутатов.> на месяц, все еще надеясь вернуть жену и отколоть своего имперского зятя от коалиции, образовавшейся в Вене. Потерпев неудачу, он переключил свои дипломатические усилия на Англию. Они также не Имели успеха, но его интриги внушали немалое беспокойство тем, кто верил, что его владычеству можно и должно положить конец, поскольку среди оппозиции было много крикливых членов, громко осуждавших возобновление военных действий.
      - Проклятые виги! - яростно восклицал Адам. - Неужели они считают, что Бони не захватит Европу, как только увидит, что дорога открыта?
      - Ламберт говорит, - бесстрастно заметила Дженни. Он посмотрел поверх газеты, гнев его сменился безудержным весельем.
      - Дженни, если ты не поостережешься, мы попадем в неловкое положение! Я едва не прыснул от смеха, когда Шарлотта изрекла эти роковые слова!
      Ламберт и Шарлотта, сами того не ведая, продемонстрировали Адаму, что его жена обладает сдержанным чувством юмора. Ламберт, не блиставший особой сообразительностью, всегда имел склонность авторитетно разглагольствовать на любую тему, и эта склонность не уменьшилась после его женитьбы.