Джорджетт ХЕЙЕР
      СМЯТЕНИЕ ЧУВСТВ
      ТОМ 2
      Глава 14
      Три дня спустя, как раз когда Адам втыкал, булавку в складки своего галстука, его заставили оторваться от этого занятия звуки, безошибочно возвестившие о приезде его сестры. За трелями звонка у парадной двери, сопровождаемыми энергичным постукиванием молоточка, вскоре последовали торопливые шаги по лестнице, и веселый голос Лидии позвал:
      - Адам, Дженни!
      Он улыбнулся и вышел на лестничную площадку в одной жилетке.
      - Ах, Адам, ну разве не замечательно! Вот и я! - воскликнула Лидия, бросаясь ему на грудь. - Мистер Шоли привез меня - да еще с таким шиком! А, Дженни, вот и ты! Я считаю, что твой папа - самый добрый человек на свете! Мистер Шоли, мистер Шоли, проходите, прошу вас! Они оба здесь!
      Освободившись от объятий, которые причинили непоправимый урон, его только что завязанному галстуку, Адам подтвердил, приглашение, сказав, глядя поверх перил:
      - Да, проходите наверх, сэр, если у вас осталось достаточно сил после дня, проведенного в такой крикливой компании! Как поживаете, сэр? Я очень вам признателен!
      Мистер Шоли, грузно взобравшись по последнему лестничному пролету, схватил протянутую Адамом руку и ответил, расплывшись в широкой улыбке:
      - Да, я это знал!. Ну, Дженни, как видишь, я привез тебе Лидию в целости и сохранности, и, конечно, пока она в твоем доме, скучать тебе не придется!
      А теперь, когда я вижу ее в твоих надежных руках, я поеду.
      - Ради Бога, вы хотите нанести нам смертельную обиду! - сказал Адам. Или вам представляется, что Дженни ведет хозяйство с такой скупостью, что приезд всего лишь пары неожиданных гостей причинит ей хлопоты? Плохо вы ее знаете!
      - Я ведь вам говорила! - торжествующе вставила Лидия.
      - Но к вам, очевидно, придут гости. Нет, я не останусь! - решительно настаивал мистер Шоли.
      - Нет, папа, не придут - разве что мы собирались поехать позднее на собрание к леди Каслри, но нам не обязательно ехать, правда, Адам?
      - Обязательно, но до этого у нас есть еще несколько часов. Не пройдете ли в мою гардеробную, сэр, пока я закончу одеваться? Кинвер, принеси шерри!
      - Нет, я не могу сесть обедать с вами таким грязным!
      - Хорошенькое дело - сказать так, когда мы договорились, что вы поведете меня обедать в отель, если здесь мы никого не застанем дома! возмущенно перебила его Лидия. - Вы не говорили, что не можете сидеть таким грязным, когда речь шла только обо мне!
      В восторге от того, что его переспорили, мистер Шоли отправился вместе с Адамом в его комнату, посмеиваясь и качая головой:
      - Никогда еще не встречал такой бойкой кокетки! Даже и не знаю, когда мне еще так нравилась девушка, и это факт!
      - Я рад. Я и сам очень к ней привязан, но, сознаюсь, я опасался, что вам она может показаться несколько утомительной!
      - Нужно нечто большее, чем мисс Лидия, чтобы утомить Джонатана Шоли. До чего же она звонкая! Вы не представляете, как быстро пролетело время! Да и усаживать ее за еду - настоящее удовольствие! Она не из тех, кто просит чай и тост, когда вы буквально из кожи вон лезете и заказываете кушанья по своему разумению, чтобы ей угодить! Да, мы остановились перекусить в "Павлине", и пусть это шайка грабителей, но я вот что о них скажу: стол они для нас накрыли вполне сносно, потому что я заказал еду заранее, и, конечно, отдельный кабинет тоже, о чем сказал ее светлости специально, чтобы ее успокоить. "Не нужно бояться, я не допущу, чтобы мисс Лидия сидела в обычной кофейне, - сказал я, - ни один нахальный молодой хлыщ не будет сверлить ее глазами, пока за нее отвечает Джонатан Шоли. О ней будут заботиться так, будто она моя собственная дочь". И тут уж не скажешь лучше. А что именно так все и было, надеюсь, мне нет нужды вам говорить.
      - Конечно нет! Вам.., вам было трудно уговорить мою мать?
      - О нет! - снисходительно ответил мистер Шоли. - Только учтите, это не значит, что она не выдвинула множество пустяковых возражений; но это была не более чем пустая женская болтовня - не сочтите за неуважение к ее светлости! - и вскоре все устроилось. "Да не беспокойтесь вы, мэм, что она будет мне в тягость! - сказал я. - Потому что не будет. А насчет того, что она не готова ехать в Лондон, ручаюсь: она будет готова через пять минут, если захочет. Так что, - говорю, - я поеду к "Христофору", где остановился, а прямо с утра заеду за мисс Лидией". И тут уж нечего было сказать, потому что она видела: на "нет" я не соглашусь.
      Этот рассказ затем дополнила Лидия, которая сказала, что каким бы несветским ни был мистер Шоли, но, на ее взгляд, он - чудесный человек.
      - Адам, он раскатал маму словно тесто! Такого еще никогда не случалось! Хотя я должна признать, что помогли омары.
      - Омары? - вставил глубоко заинтересованный Адам.
      - О, он захватил пару живых омаров из Бристоля и банку имбиря - маме в подарок! Они лежали в сетке, и один омар все норовил вылезти наружу. Ну, ты знаешь нашу маму, Адам! Она не могла глаз от него отвести, что сильно ее отвлекало. А потом мистер Шоли починил ручку двери в гостиной. Это было очень хлопотно, но он сказал, что может привести ее в порядок в мгновение ока, если у нас есть отвертка. Конечно, у нас ее не оказалось, - я подумала, это что-то вроде стамески, - но он сказал, что, скорее всего, у нас есть что-нибудь другое, что тоже подойдет, и отправился в кухню посмотреть, не найдется ли там чего-нибудь подходящего. - Она хихикнула. Видели бы вы лицо мамы! Особенно когда он вернулся и пожурил ее за дымовую заслонку. Он сказал, что ей совсем не правильно пользовались, и подробно рассказал, как это нужно делать. У меня просто в боку закололо, потому что бедная мама не имела ни малейшего понятия, о чем он говорит! И вот что я скажу: она вела себя прекрасно и даже пригласила его остаться пообедать с нами, что было действительно благородно с ее стороны! Однако он не остался, сказав, что приехал не для того, чтобы причинять ей неудобства, и заказал свой обед у "Христофора". И хотя она повторила, что ничто не заставит ее отпустить меня с ним, она все-таки отпустила меня, потому что была убеждена, что, если ей придется снова с ним увидеться, у нее случится один из ее тяжелейших приступов!
      - Вот это сцена! - сказал Адам, словно завороженный." - А меня там не было! Вот досада! Ну до чего обидно!
      Лидия хмыкнула:
      - Да, но, пожалуй, наверное, будь ты там, ты не получил бы такого удовольствия, поскольку ты более чувствителен, чем я, и тебе не нравится, что мама неприязненно относится к мистеру Шоли. Что касается меня, так он мне нравится, и мне совершенно безразлично, что он смешной; более того, мы стали ,с ним лучшими друзьями, и он собирается взять меня в Сити и показать там все главные достопримечательности и то, как чеканят монету в Тауэре, и вообще все!
      Скоро стало видно, что это не было пустым хвастовством. Мистер Шоли не только выполнил свое обещание, но стал наведываться в дом Линтонов чаще и всегда с каким-нибудь предложением, как развлечь Лидию. Ему казалось величайшим вздором, что она не может ездить на приемы со своим братом и сестрой, и его так и подмывало устроить Дженни нагоняй за то, что та сразу не представила ее в свете.
      - Да я бы с удовольствием, - ответила дочь, - но у меня для этого нет разрешения леди Линтон, как я тебе уже десять раз говорила, папа! Ведь ты не допустишь, чтобы я повела себя столь неподобающим образом и сделала это по своей воле, - ведь ты знаешь, что не допустишь!
      - Если бы только мне пришла в голову мысль поговорить об этом с ее светлостью! - сожалел мистер Шоли. - Я не сомневаюсь, что уговорил бы ее. А если бы я знал, что мисс Лидии придется сидеть как неприкаянной, пока вы с его светлостью разъезжаете по всяким пышным приемам... Я вот что тебе скажу, девочка, мы с тобой поедем в Сити посмотреть на иллюминацию, а после поужинаем на пьяцце <Пьяцца - базарная площадь>! Это, конечно, если его светлость согласится!
      - Конечно он согласится! - объявила Лидия, в восторге от этой затеи. И мне это нравится больше всего остального!
      - Да, но только если Адам скажет, что тебе можно поехать, - твердо сказала Дженни, совершенно уверенная, что он одобрит прогулку своей сестры по городу с ее родителем.
      Однако, когда она сообщила ему об этом деле, тот лишь сказал:
      - Как любезно со стороны твоего отца! Нет, я совсем не против - если он действительно хочет ее взять и не сочтет это скучным для себя, - О, об этом не может быть и речи! - ответила она. - Он говорит, что покатать ее для него одно удовольствие. - И задумчиво добавила:
      - Пожалуй, Лидия - именно такая девушка, какую он хотел бы иметь своей дочерью. В ней столько жизнерадостности, озорства, да к тому же она ужасная проказница!
      - Что касается меня, я думаю, он вполне доволен своей собственной дочерью!
      - Я знаю, что он нежно любит меня, но нельзя отрицать, что я зачастую жестоко его разочаровываю. Ну, с этим ничего не поделаешь, но мне очень хотелось бы быть хорошенькой, и живой, и занятной!
      - А мне - нет, если живость означает то, что я вкладываю в это понятие. А что касается занятности, то, поверь, я считаю тебя очень занятной, Дженни!
      - Это вежливо с твоей стороны, но ты имеешь в виду, что считаешь меня комичной - но ведь это совсем другое! - возразила она. - Наверное, ты не станешь возражать, чтобы я как-нибудь свозила Лидию на Рассел-сквер? Она хочет видеть казака, который стоит у дома мистера Лоуренса всякий раз, когда царь едет туда позировать для портрета. А ты сам когда-нибудь видел? И зачем только папа рассказал ей об этом? Знаешь, Баттербанк дружен с человеком Лоуренса и потому может предупредить папу, когда ожидается приезд царя. Мне самой как-то нет никакого дела до него, и до короля Пруссии тоже, хотя, должна признать, он очень красив, несмотря на то что выглядит таким унылым. И конечно же я не виню его в этом, - добавила она, - ведь того, что он и, прочие из них шагу не могут ступить, не собрав толпу зевак, достаточно, чтобы любого повергнуть в уныние!
      - Не дай Лидии уговорить тебя ехать на Рассел-сквер, если тебе это не интересно! - сказал Адам. - В конце концов, она увидит иностранцев в опере.
      - Она не увидит там казаков. Если уж на то пошло, она и королей с принцами не разглядит как следует, потому что наша ложа - по ту же сторону, что и королевская. И все-таки, думаю, там будет на что посмотреть.
      Она говорила в большей степени пророчески, чем даже сама подозревала: взору Лидии открылось гораздо больше, чем это можно было предвидеть. Обзор ложи регента, с царем по одну руку и королем Пруссии по другую и свитой из иностранной знати, скучившейся позади них, был весьма ограничен, зато ложа Линтонов была выгодно расположена для каждого, кто жаждал увидеть принцессу Уэльскую.
      Ее исключили из участников королевских торжеств, но она отомстила регенту, ворвавшись в ложу, как раз напротив него, пока пели "Боже, храни короля!". Она была одета в черный бархат, с черным париком на голове, поддерживавшим алмазную тиару, и демонстрировала такую потрясающую фигуру, что привлекла внимание почти всех, за исключением своего принадлежавшего к королевской семье супруга.
      Гимн закончился; и, когда Грассини, выводившая его своим богатым контральто, сделала низкий реверанс в сторону королевской ложи, в партере разразился шквал аплодисментов. Он предназначался именно принцессе, но та уселась на свое место, никак не отреагировав, лишь криво усмехнувшись и сказав что-то человеку из свиты.
      А регент тем временем аплодировал Грассини; продолжительное хлопанье заставило его обернуться и отвесить грациозный поклон - но кланялся ли он публике или своей жене, неизвестно, этот вопрос был самым обсуждаемым, но так никогда и не разрешенным.
      Как бы там ни было, Лидии показалось, что это редкостная удача, когда нечто настолько потрясающее случилось на первом же публичном торжестве, где ей довелось присутствовать; и это заставило ее забыть о том, что вечер начался не совсем так приятно, как хотелось.
      Дженни купила по такому случаю для Лидии палантин из лебяжьего пуха и убедила ее надеть жемчуг, который леди Нассинггон объявила слишком крупным для ее собственной шеи. Но когда Адам увидел свою сестру в этом украшении, он довольно резко сказал:
      - Где ты взяла ожерелье? Наверняка это дала Дженни?
      - Да, она одолжила его мне только на сегодняшний вечер. Очень любезно с ее стороны, не правда ли? Его лицо окаменело, но он вежливо ответил:
      - Очень любезно с ее стороны, но я предпочел бы, чтобы ты от него отказалась. Видишь ли, оно стоит целое состояние, и, я уверен, мама сказала бы, что это не подходящая вещь для девушки твоего возраста!
      - Нет, не сказала бы! Она говорит, что жемчуг - единственное украшение, которое могут позволить себе надеть молоденькие девушки! И я обещаю быть очень осторожной...
      - У тебя нет собственного ожерелья? - перебил он.
      - Есть, но это обычная дешевая побрякушка! Если Дженни решила одолжить мне свой жемчуг, я не понимаю, почему ты должен быть против! - с трудом скрывая возмущение, сказала Лидия.
      Дженни положила ладонь на ее руку и каким-то сдавленным голосом примирительно сказала:
      - Возможно, это и не совсем то, что нужно. Полагаю, твой собственный хрусталь подойдет больше - в конце концов, он очень мил! Скорее поднимайся наверх и поменяй ожерелье, пока не приехал Броу! Пожалуйста!
      Лидия внезапно уловила напряженность в голосе Дженни и, переведя взгляд с брата на нее, увидела, что лицо молодой женщины сильно покраснело. Увлекаемая за руку, Лидия вышла из комнаты вместе с ней, но, едва притворилась дверь, спросила:
      - Но.., но почему?
      Дженни покачала головой и поспешила вверх по лестнице.
      - Мне не нужно было.., он совершенно прав: ты слишком молода!
      - Но с чего он так разошелся? Это совсем на него не похоже!
      Дженни взяла у нее жемчуг и отвернулась, чтобы убрать его в свою шкатулку для драгоценностей.
      - Он разозлился не на тебя. Не обращай внимания!
      - Тогда он разозлился на тебя? Но что ты такого сделала, Дженни, скажи на милость?
      - Просто ему не понравилось, когда он увидел, что ты надела мой жемчуг. Это было глупо с моей стороны! Я забыла.., мне не пришло в голову... - Она осеклась и через силу улыбнулась. - Ты готова? Пойдем вниз.
      - Ты хочешь сказать, ему не нравится, что я надела жемчуг, который мне не принадлежит? - спросила Лидия. - Но я часто надевала побрякушки Шарлотты!
      - Это другое дело, Адам очень щепетилен - я это не могу объяснить! Когда человек богат, он должен быть очень тактичным, чтобы не.., не выставлять богатство напоказ! Ну, было бы просто вульгарно так поступить! У меня и в мыслях не было подобного, но так уж оно получилось, когда я буквально навязала тебе свой жемчуг!
      - Это было исключительно любезно с твоей стороны! - сказала Лидия. По-сестрински! Вроде того как купить этот палантин для меня! Думаю, против него-то Адам не станет возражать?
      - О, не говори ему! - взмолилась Дженни. - В конце концов, это сущий пустяк, но... Послушай, это не молоточек? Нам нужно спускаться вниз. Я велела подавать обед, как только приедет Броу, потому что не годится опаздывать в оперу.
      Она вышла из комнаты, положив конец обсуждению, но Лидии нечего было сказать. Занавес приподнялся, позволяя ей заглянуть за кулисы того, что ей, по простодушию, казалось жизнью замечательной. Ей, слишком молодой, чтобы заглядывать глубже того, что лежит на поверхности, прежде не приходило в голову, что два человека, которые являют миру зрелище умиротворенного блаженства, могут быть не настолько счастливы, насколько это кажется. Это был не первый случай, когда она заметила нечто обескураживающее в отношениях брата с женой, но в предыдущий раз Адам отошел столь быстро, что вскоре она забыла инцидент. Казалось, они с Дженни так легко ладят друг с другом, что она не задавалась вопросом, есть ли какие-то скрытые течения в этих спокойных водах. Для семнадцатилетней сестры Адама было почти невозможно помыслить, что он по-прежнему любит Джулию.
      Лидия спускалась в гостиную в состоянии смятения. В лице Адама было нечто большее, чем гнев, когда он увидел, что она надела жемчуга Дженни, в его взгляде сквозило отвращение; Дженни, уловив это, была обижена.
      Между Адамом и Дженни не могло быть никакого сравнения; но тем не менее было немилосердно с его стороны причинять боль Дженни, которая не хотела его обидеть.
      Войдя в гостиную, Лидия с облегчением увидела, что брат тепло улыбается жене. Возможно, она слишком вдавалась в тонкости происшедшего; возможно, Адам и в самом деле считал, что жемчужины слишком роскошны для девушки.
      Если бы она только знала, как глубоко он переживает из-за того, что позволил своему отвращению взять верх над выдержкой! Воспользовавшись возможностью, подвернувшейся ему благодаря тому, что Лидия была занята с Броу, он подошел к Дженни и, понизив голос, сказал:
      - Спасибо тебе! Я бы и минуты не провел спокойно, если бы ты не убедила ее снять эту вещь! Какое безрассудство - одалживать свой жемчуг моей сорвиголове-сестре!
      Она ответила вымученной улыбкой. У него возникло искушение оставить эту тему, но у нее был тот остановившийся взгляд, который всегда свидетельствовал о том, что она расстроена. Как низко, бестактно было обижать ее, с раскаянием думал он, когда она не желала ничего, кроме добра!
      - Более того, не пристало девушке в обстоятельствах Лидии расхаживать с целым состоянием на шее.
      Напряжение в ее лице стало почти незаметным, она тихо сказала:
      - Да, ты прав! Я не приняла во внимание.., я думала лишь о том, как ей пойдет это ожерелье. Мне очень жаль!
      - Конечно оно ей к лицу! Бедная Лидия! Как не хочется, чтобы она меня невзлюбила!
      Дженни засмеялась, и Лидия, услышав ее смех, тут же простила Адама. Вероятно, у женатых людей случаются размолвки; так или иначе, все снова вошло в колею, раз Дженни безмятежна, как обычно, и Адам в прекраснейшем расположении духа. Лидия отправилась обедать с ощущением, что в конечном счете вечеринка удастся, - так и случилось на самом деле. И никаких признаков непонимания, между Дженни и Адамом тоже больше не было' заметно, так что вскоре Лидия выбросила этот инцидент из головы и подумала вместо этого о разных волнующих событиях, ожидающих ее в ближайшие дни.
      Самым интересным из них, по мнению Дженни, должна была стать процессия союзных монархов в Гайд-холле; для нее все прочее уже не имело значения рядом с позолоченной по краям открыткой, приглашавшей лорда и леди Линтон присутствовать на званом вечере в Карлтон-Хаус во вторник, двадцать первого июля, и удостоиться чести увидеться с ее величеством королевой. По ее получении первой мыслью Дженни была мысль о розыгрыше; а второй сожаление, что Лидия не сможет присутствовать на этом торжестве. И она была в высшей степени изумлена, узнав, что у Лидии нет особого желания присутствовать в Гайдхолле, и шокирована, обнаружив, что регент, на взгляд Лидии, - всего лишь старый, растолстевший, провонявший духами мужчина, к тому же передвигающийся со скрипом. Он приезжал в Фонтли, когда она была еще совсем маленькой девочкой, и ей пришлось стерпеть, когда он ущипнул ее за щеку и назвал дорогушей. "А королева - чванливая старая перечница, озорно сказала она. - Поэтому глядеть на процессию будет куда более приятным развлечением!"
      Помимо четверых Оверсли и Броу, Дженни пригласила мистера и миссис Асселбай поехать с ними взглянуть на это событие. Адам был убежден, что некоторые из гостей не успеют приехать до того, как Стрэнд закроют для экипажей; но он обнаружил, что недооценил организаторские способности Дженни, Она пригласила всех гостей принять участие в раннем завтраке на Гросвенор-стрит, сказав, что недаром годами собирала гостей, чтобы посмотреть на парады лорд-мэра <Парад лорд-мэра - пышная процессия в день вступления лорд-мэра в должность.>, и умеет устраивать подобные вещи.
      - Я убеждена: если ты приглашаешь на парад, нужно собрать всех вместе и отвезти туда, чтобы избежать лишних волнений из-за того, что кто-то из гостей прибудет не вовремя.
      Благодаря такой предусмотрительности, все прошло гладко: гости собрались в доме Линтонов к завтраку, а потом отправились на Стрэнд в трех экипажах. Они добрались до места без особых приключений, и, хотя день только начинался, улица быстро заполнялась зеваками. Организовали стойловое содержание; но время, необходимое на то, чтобы после прохождения процессий толпы, собравшиеся на дороге, рассеялись и экипажи могли проехать, стало проблемой, побудившей лорда Оверсли грустно заметить Адаму, что им еще повезет, если они попадут домой к обеду.
      Мистер Шоли, со своей обычной щедростью, снял целое здание, чтобы разместить компанию; и, помимо того, что заказал большой и разнообразный полдник у "Гюнтера" с несколькими ящиками лучшего шампанского, послал Баттербанка с двумя подчиненными в ливреях дожидаться компанию. Леди Оверсли была так же ошеломлена, как и миссис Асселбай, тем, что ее встретили два лакея, но, когда ее провели вверх по лестнице на первый этаж и она увидела, что, помимо скамей, установленных у окон, комната была обставлена несколькими удобными креслами, она с легкостью смогла простить эту показную роскошь. Для Адама это оказалось труднее, но он и бровью не повел, не выдав, что эти пышные приготовления сделаны без его ведома или одобрения. Супруги Асселбай, может быть, и обменялись многозначительными взглядами, но Чарльз Оверсли, забыв про безразличие, приличествующее воспитанному молодому человеку, воскликнул, когда его взгляд упал на стол, уставленный пирогами, паштетами, каплунами, глазированной ветчиной, фруктами, кремами и желе, которым не было числа:
      - Ей-богу! Это нечто!
      Оставалось скоротать несколько часов, пока не станет видна голова процессии, но время пролетело гораздо быстрее, чем ожидали наиболее пессимистично настроенные члены компании. Леди Оверсли наслаждалась приятной беседой с Дженни; лорд Оверсли заснул за "Морнинг пост"; а остальная компания собралась у двух окон, обсуждая такую животрепещущую тему, как разрыв помолвки принцессы Шарлотты, одновременно забавляясь разглядыванием толпы на улице и заключая пари насчет того, кто из женщин, оказавшихся в их поле зрения, следующей упадет в обморок.
      Поскольку Броу посвятил себя Лидии, элементарная вежливость обязывала Адама сесть возле Джулии, и леди Оверсли, не раз опасливо поглядывавшей в их сторону, очень хотелось знать, о чем молодые люди говорят друг с другом. Едва ли она успокоилась бы, сумев подслушать их беседу, потому что случайная встреча привела к обмену воспоминаниями, которые она сочла бы весьма опасными. Вспомнив о визитах в Фонтли, Джулия вздохнула:
      - Наверное, там теперь все поменялось.
      - Там ничего не поменялось, - ответил Адам.
      - Я рада. Твоя мама, случалось, сетовала, что поместье обветшало, но все равно оно было такое красивое! Я любила его и горевала бы, если увидела, что его отремонтировали. - Она подняла глаза на Адама. - Это приятно - быть очень богатым?
      - Я не очень богат.
      - Нет? Ну, может быть, это Дженни богата, но у тебя роскошная жизнь, ведь так? Приятно, наверное, иметь все, что хочешь.
      Он какой-то миг пристально смотрел на нее и в конце концов сказал довольно ровным тоном:
      - Полагаю, что да, если бы это было возможно. Джулия снова подняла глаза на Адама, и он увидел в них слезы.
      - Все, что можно купить. Говорят, счастье можно купить. Я так не думала, но теперь не знаю... Ты счастлив, Адам?
      - Как ты можешь задавать мне такой вопрос? - сказал он. - Ты наверняка знаешь... - Он умолк и отвернулся.
      - И все же я хочу знать. Ты выглядишь счастливым. Мне интересно, а что, если... - Она осеклась, чуть наморщив лоб. - Я и сама, может быть, скоро выйду замуж, - внезапно сообщила она. - Как ты к этому отнесешься?
      Ему словно ножом по сердцу резанули, но он сдержался и спокойно ответил:
      - Мне хотелось бы, чтобы ты была очень счастлива. Нам ничего не остается, как пожелать друг другу добра, не так ли? А кто он., или.., я не должен спрашивать?
      - Почему? Это, конечно, Рокхилл.
      - Рокхилл? - недоверчиво переспросил Адам. - Ты ведь это не всерьез? Мужчина преклонных лет... Да он тебе в отцы годится, более того, тот, который... Нет, ты шутишь!
      Она довольно грустно улыбнулась:
      - Если ты смог жениться на деньгах, так почему я не могу выйти за солидного человека?
      - Это совсем другое дело! Ты знаешь, почему я... - Он заставил замолчать себя.
      - О да, я знаю! Но не подумал ли ты, что я влюблена? Мог ты так подумать?
      - Не нужно, Джулия! Но... О Господи, я не знаю! Ведь все чувства восстают против...
      - Вот как? Все чувства восставали во мне в свое время, но я не говорила тебе этого.
      Он ничего не смог ответить ей на это, и она сказала, немного смягчив тон:
      - Ну да Бог с ним, с Рокхиллом! Я хочу попробовать быть немножко счастливой. Знаешь, он чудесный, и когда я с ним, то чувствую себя.., спокойно! Нет, это не совсем точно - я не могу объяснить! Но он любит меня, а я должна быть любима! Я не могу жить, если меня не любят!
      Их разговор прервали. Мистер Оверсли воскликнул, что ему даже на расстоянии уже слышны приветственные возгласы, и попросил родителей немедленно подойти к окну. Тут уже все пришло в движение, всеобщее внимание было отвлечено, и у Адама появилось время совладать с собой. Пока он выполнял свои обязанности, удобнее размещая гостей у окон, никто не догадался, что за его улыбкой и внешним спокойствием бушует буря. Слова Джулии словно удар кинжала; он вздрагивал при воспоминании о них и, ошеломленный, в сплаве ярости, ревности и безнадежного желания улавливал чувство обиды. Его остро пронзила мысль, что она может без него обойтись. Но в тот же миг она исчезла, уступив место раскаянию и мучительной жалости. Хотя Адам стал жертвой обстоятельств собственной жизни, он был и виновником ее несчастья, а в том, что она несчастна, ему сомневаться не приходилось. Она произнесла последние слова шепотом, но почти рыдая, и на ее хорошеньком личике было выражение безумного отчаяния.
      - Вот они! - Голос Лидии прервал его грустные размышления. - Ах, до чего шикарно! Адам, кто это такие? Какой полк?
      Брат стоял позади нее и наклонился вперед, чтобы посмотреть вниз, на эскорт.
      - Легкие драгуны, - сказал он, добавив, когда разглядел светло-желтые галуны на голубой униформе. - Одиннадцатый - "Собиратели вишни"!
      Она потребовала было объяснить, как это понимать, но умокла, когда первый из семи экипажей, везущий придворную свиту регента, проследовал за эскортом. Броу оказался более сведущим, чем Адам, который на все смотрел рассеянно. Миссис Асселбай была совершенно уверена, что среди иностранных генералов узнала генерала Платова, но после спора призналась, что она, должно быть, ошиблась, поскольку царская процессия, едущая из отеля "Палтни", должна была следовать за регентской.
      Государственные экипажи, везущие королевских герцогов, последовали за генералами. Адам посмотрел в другое окно, чтобы убедиться, что всем хорошо видно. Взгляд его нечаянно упал на лицо жены. Она стояла, как и он, позади гостей и никогда еще не выглядела такой некрасивой, невзрачной. На ее скулах пятнами алел румянец, но остальное лицо было землистого цвета. "Смахивает на ведьму!" - подумал он и отвернулся, не в силах вынести сравнения жены с Джулией, сидевшей рядом с ней.
      Проехали карета спикера и кареты, везущие членов кабинета. Далее прошли части конных гвардейцев, предваряющие чиновников регента и иностранные свиты. Во время медленного прохождения этих карет незначительное движение справа заставило Адама повернуть голову как раз в то время, когда Дженни незаметно выходила из комнаты, прижав к губам платок. Он поколебался, потом, вспомнив, что она несколько раз в течение дня казалась ему безумно уставшей, тихонько отошел от гостей и последовал за ней.
      Она ушла в заднюю гостиную и там опустилась в кресло. Когда он вошел, Дженни подняла на Адама глаза, отняла платок от губ и еле слышно проговорила:
      - Это пустяки - мне сейчас станет лучше. Прошу тебя, возвращайся обратно! Ничего никому про это не говори!
      Он прикрыл за собой дверь, глядя на нее с тревогой.
      - Ты больна, Дженни, - что с тобой?
      - Мне просто стало нехорошо от жары. Ах, возвращайся, пожалуйста, обратно! Я приду через минуту.
      - Я спрошу, нет ли у леди Оверсли нюхательной соли. Я знаю, что ты ее не носишь с собой!
      - Нет! Она мне не нужна, но, главное, я не хочу, чтобы кто-нибудь знал...
      - Но...
      Ее грудь всколыхнулась.
      - Я не упаду в обморок. Меня просто тошнит! Это прозаическое признание заставило его невольно улыбнуться, но он искренне посочувствовал:
      - Ах ты, моя бедняжка!
      - Пустяки! - повторила она.
      Он вернулся обратно, чтобы достать из ведерка со льдом бутылку шампанского. Внимание почти всех гостей по-прежнему было обращено к окнам, а в данный момент - к лошадям, везущим парадный экипаж регента, но леди Оверсли обернулась, когда Адам вошел в комнату, и подошла к нему, зашептав:
      - Дженни нехорошо? Мне сходить к ней? Он ответил приглушенным голосом:
      - Просто ей стало дурно от жары. Не придавайте этому значения! Ей будет невыносимо, если кто-нибудь узнает об этом и станет беспокоиться.
      Она оценила эту чуткость:
      - Конечно. Скажи, что она может положиться на меня: если кто-то хватится ее, я переведу разговор на другую тему. Возьми мою соль! А если я тебе понадоблюсь, позови!
      Он вернулся в гостиную. Дженни с закрытыми глазами откинулась на спинку кресла, но открыла их, когда он поднес к ее носу флакон с нюхательной солью, и сердито сказала:
      - Где ты это взял? Я ведь нарочно попросила тебя никому не говорить!
      - Перестань на меня бросаться, маленькая фурия! Я взял это у леди Оверсли и всего лишь сказал ей, что тебе стало дурно от жары. Мне пришлось это сделать, потому что она видела, как ты выскользнула за дверь.
      Она успокоилась и взяла у него флакон с нюхательной солью, фыркая и раздраженно говоря:
      - Какая чушь! Я изнываю над флаконом нюхательной соли! О, не открывай это шампанское, я не хочу его! Мне стало лучше, и совсем не стоит беспокоиться по этому поводу!
      Адам подумал было, что она выглядит далеко не лучшим образом, но сказал лишь, вынимая пробку из бутылки и наливая пенистое вино в бокал:
      - Попробуй, может быть, мое снадобье немного подкрепит тебя! Давай, Дженни, ради моего удовольствия!
      От увещевающего тона на щеках у нее выступил слабый румянец, она взяла бокал слегка дрожащей рукой и сказала чуть хриплым голосом:
      - Спасибо! Ты очень любезен, Адам. Он дождался, пока она отпила немного вина и у нее почти восстановился нормальный цвет лица, а потом сказал:
      - Теперь скажи мне, Дженни, в чем дело? В последнее время ты неважно себя чувствуешь. Ты слишком много занималась делами?
      - Нет, конечно нет!
      - Тогда что это?
      Она бросила на него раздраженный взгляд.
      - Если хочешь знать правду, я в положении, - сказала она без обиняков.
      Глава 15
      Ему не приходило в голову, что она может забеременеть, и, лишившись от неожиданности дара речи, он только пристально посмотрел на нее. Она сказала, оправдываясь:
      - Ведь, в конце концов, именно этого и следовало ожидать! Я хочу сказать только то, что я, знаешь ли, способна рожать детей.
      У него задергались губы.
      - Да, я это понимаю и.., прошу у тебя прощения, но, право же, Дженни!..
      - Не понимаю, что тут смешного, - сказала она, глядя на него с обидой и недоумением. - Я думала, ты обрадуешься!
      - Да, конечно я рад! Но вот так взять и огорошить меня, да еще в такой момент!.. - Голос его задрожал, но он справился с ним, виновато потупившись:
      - Прости, не смотри на меня с такой обидой. Я больше не буду над тобой подсмеиваться! Но что же теперь делать? И ты, глупышка, еще отправилась в такое путешествие! Как я, черт возьми, довезу тебя до дому?
      Она села, ответив почти так же энергично, как всегда:
      - Ты отвезешь меня домой, когда закончится зрелище, но не раньше. Спасибо тебе! Мне уже лучше! Я говорила, что волноваться нечего, так оно и было. Это вполне естественно - в таком положении нередки приступы тошноты, хотя, приходится признать, приятного тут мало!
      Он негромко вздохнул.
      - Могу себе представить! - Голос его звучал неуверенно. - Бедняжка Дженни!
      - Да, вижу, ты находишь это очень забавным! - обиделась она.
      - Нет, я нахожу очень забавной тебя, а не твое состояние, поверь! Ты и в самом деле достаточно прилично себя чувствуешь, чтобы оставаться здесь? Жаль, что ты не сказала мне раньше, - и зачем только мы устроили эту вечеринку!
      - Пустяки! - сказала она, вставая и распрямляя плечи. - Я уже отлично себя чувствую. Ради Бога, не изводи себя, Адам, потому что со мной все в порядке, а вот чего я не выношу, так это вызывать лишнюю суматоху, заставлять людей суетиться вокруг себя так, будто я вот-вот зачахну! И учти - ни слова папе!
      - Но, дорогая!.. - воскликнул он в немалом удивлении. - Уж не собираешься ли ты держать это от него в секрете?
      - Именно это я и собираюсь делать, пока у меня есть такая возможность. Я и тебе бы не рассказала, если бы не была вынуждена, потому что сейчас еще ранний срок и нелепо похваляться тем, из чего в конечном итоге, возможно, ничего не выйдет. Ведь ты, Адам, не знаешь папу, как я, так что, будь любезен, сделай, как я тебя прошу! Стоит ему только узнать, что я в положении, и он в очередной раз разовьет бурную деятельность, будет пылинки с меня сдувать, уже не говоря о том, что приведет половину лондонских докторов, чтобы свести меня с ума! Если не веришь, спроси Марту! Она скажет тебе то же самое. И еще: мне будет лучше, если меня не будут так холить и лелеять!
      - А, так Марта знает? - спросил он с немалым облегчением.
      - Ну конечно она знает! А теперь, если ты мне нальешь еще каплю своего снадобья, я снова буду свежей как огурчик, и мы пойдем обратно досматривать зрелище. И не думай, что я упаду в обморок или что-нибудь в этом роде, потому что этого не случится - обещаю тебе!
      Он был вынужден, хотя и с немалым беспокойством, поддержать ее намерения. Они присоединились к остальной компании как раз вовремя, чтобы увидеть царскую процессию и узнать, что даже присутствие в экипаже короля Пруссии не удержало некоторых людей из толпы: они освистали принца-регента. Если отсутствие Линтонов и было замечено, все сделали вид, будто ничего особенного не произошло. Зрелище близилось к концу, и все помыслы обратились к обильным закускам.
      Адам не сводил внимательного взгляда с Дженни, но она, хотя и ничего не ела, кроме кусочка каплуна и двух ложек желе, не проявляла никаких признаков того, что ее снова одолевают неприятные ощущения. Однако у него оставался страх, что празднества окажутся для нее слишком тяжелым испытанием, и, хотя Адам продолжал беседовать с гостями, он попутно пытался принять решение: как поступить, если ей вдруг станет плохо.
      Только когда он помог ей выбраться из экипажа на Гросвенор-стрит, в его сознании снова всплыл разговор с Джулией, но даже и тогда он не завладел всецело его мыслями. Это не забывалось, как ссадина, причиняющая постоянную боль, едва до нее дотронешься, но беременность Дженни заставляла думать более о ней, потому что она была его женой и он отвечал за ее спокойствие и благополучие.
      Поэтому он смутился от сознания, что должным образом не отреагировал на ее заявление, не испытал восторга, которого она ждала от него. Хотя она тут же попыталась скрыть это обычно прозаичным поведением, ему показалось, что он заметил выражение досады на ее лице. Он сожалел, но, как ни старался, не мог вызвать у себя более пылких чувств, чем отстраненное понимание того, что появление наследника, который будет носить его имя, желательно. Он больше беспокоился за Дженни, которая явно испытывала массу неудобств. Она никогда не затрагивала этой темы, на расспросы отвечала, что прекрасно себя чувствует, и ему, привыкшему, что Вдовствующая постоянно требует к себе сочувствия по поводу самых пустячных хворей, подобный стоицизм представлялся гораздо более достойным восхищения и необычным, чем был на самом деле. Он хотел, чтобы ее проконсультировал доктор, но она не соглашалась.
      - Если ты имеешь в виду, что мне следует послать за доктором Рэнглером, - а это единственный доктор, с которым я знакома, - то я не стану этого делать! Во-первых, он по-старушечьи суетлив, а во-вторых, не пройдет и часа, как он расскажет папе, потому что, не сделав этого, будет опасаться за свою жизнь. А если ты имеешь в виду, что мне следует обратиться к акушеру, то я всегда успею это сделать, потому что он не даст мне лучшего совета, чем Марта, и, скорее всего, скажет то же, что и она. Так что просто забудь об этом, дорогой, или ты вынудишь меня пожалеть, что я вообще тебе рассказала!
      - Ты слишком многого у меня просишь. Разве мне не отведена в этом хоть маленькая роль? Она внезапно хмыкнула:
      - Конечно! Но ты уже сыграл ее, а уж остальное - моя забота!
      - Дженни, ну разве можно так неделикатно вгонять меня в краску?
      - Да, но... А, так ты еще и смеешься надо мной! Вот что, Адам, предоставь мне самой о себе позаботиться! Обещаю Тебе, я сделаю все, как полагается.
      - Но ты уверена, что делаешь все так, как полагается? Все эти гулянья по городу с Лидией!.. Скажи мне правду: не лучше ли будет отправить ее обратно в Бат? В конце концов, она уже увидела всех знаменитостей.
      - Да, представляю, чем ты меня заставишь заниматься! - возразила она. - Целый день валяться па диване с этой гнусной нюхательной солью в руке подарком миссис Кворли-Бикс!
      - Вовсе нет! Но я действительно думаю, не увезти ли тебя из города на то время, пока ты чувствуешь себя так скверно. Возможно, в Челтенхем, или в Уэртинг, или в...
      - Ах вот как?! - перебила она. - Ну конечно, я очень вам признательна, милорд, но у меня не лежит душа ни к одному из подобных мест! Что это взбрело тебе в голову, когда уже разосланы открытки с приглашением на наше собственное собрание и на вечеринку в Карлтон-Хаус, не говоря уже о благодарственном молебне в соборе Святого Павла?..
      - Боже правый, ведь мы не поедем туда, правда? - воскликнул он.
      - Нет, мы поедем, если Броу сумеет достать для нас билеты, что, как он говорит, ему сделать очень просто через милорда Адверсейна. Ну-ну, не строй такую постную физиономию, Адам! Мне хочется поехать не меньше Лидии! А насчет того, чтобы отправить ее обратно в Бат до большого представления в парках, то я даже слышать об этом не хочу! А как же поднятие на воздушном шаре в Зеленом парке и Трафальгарская битва, которая произойдет утром на Серпентайне <Серпентайн - озеро в Гайд-парке.>, не говоря уже о храме Согласия и Китайской пагоде и бог знает о чем еще! Да у нее бы просто сердце разорвалось, если бы пришлось это пропустить!
      - Дженни, если ты воображаешь, будто я настолько уступчив, что позволю тебе погубить себя, разгуливая по паркам, осматривая собрание безделиц...
      - О нет, это будете делать вы, милорд! - сказала она, неожиданно хмыкнув. - Или, скорее всего, Броу. Я увижу все, что мне захочется, из кареты, уж это-то я вам обещаю! - Поколебавшись, она сказала:
      - Лидия уедет обратно в Бат, как только все это закончится, а я была бы рада, если бы ты увез меня в Фонтли. Чтобы.., чтобы остаться там - я это хочу сказать.
      - Конечно, я отвезу тебя туда, - ответил он. - И в Холькхем тоже, если ты почувствуешь, что у тебя есть на это силы. Не думаю, что тебе понравится Линкольншир в зимние месяцы, так что...
      - Если я дам тебе слово не вмешиваться.., не менять ничего - как если бы я была гостем?
      Он пристально посмотрел на нее, настолько потрясенный этой сбивчивой речью, что какое-то время не знал, что ответить. Он был бы рад сбежать в Фонтли от этой удушливой роскоши дома Линтонов, но он никогда не признавался самому себе, что не хочет видеть, как Дженни там обоснуется. Тем не менее это было правдой, и она это знала; робкие интонации в ее голосе, когда она произносила свою просьбу, и взгляд, который был красноречивее всяких слов, что она боится отказа, устыдили его больше, чем любой высказанный упрек. И он с ужасом подумал: "Я беру все и не даю взамен ничего".
      - Я знаю, ты не хочешь, чтобы я была там, но я не стану тебе докучать, - просто сказала она.
      Он взял себя в руки, с усилием придав своему голосу беспечность, которой совсем не ощущал в этот момент:
      - Ты что, опять пытаешься отплатить мне за то, что я над тобой подсмеивался? Ну а если я скажу тебе, что конечно же не нуждаюсь в тебе и считаю, что мне будет без тебя гораздо спокойнее? Бледный у тебя тогда будет вид, да?
      Она улыбнулась, но очень неуверенно, пытаясь за этой улыбкой скрыть истинные чувства.
      - Но ведь тебе спокойнее со мной, разве нет?
      - Нет, ничуть! А теперь шутки в сторону, давай серьезно, Дженни! Ты действительно этого хочешь? И говоришь это не потому, что считаешь: "Хочу, и все тут"?
      - О нет! - воскликнула она, и ее лицо просветлело. - Я хочу этого больше всего! Ведь ты знаешь, как мне понравилось жить в Рашли!
      - То было весной, и в Гемпшире. А вот понравятся ли тебя топи в зимнюю пору - это другой вопрос. Ну а если нет, обязательно скажи мне об этом, а также если тебе все наскучит вдруг до слез, а я боюсь, что такое может случиться. Когда состоится это дурацкое большое представление?
      - Первого августа.
      - Августа? Моя милая девочка, мы окажемся в самой гуще...
      - Простых горожан? - подсказала она, когда он внезапно умолк.
      Легкий румянец выдал его, но он быстро пришел в себя:
      - Это бы еще куда ни шло! Шутов и скоморохов! А твой отец знает об этой твоей затее?
      Ее глаза лукаво сощурились от внезапной улыбки.
      - Это ловкий ход, - сказала она, приведя его тем самым в замешательство. - Господи, ты думаешь, я не знаю, что у тебя на языке вертелось "простые горожане"? Да, папа знает, и он нисколько не намерен возражать. Но если тебе не нравится, что Лидия поедет...
      - Мне не нравится, что ты выбиваешься из сил ради того, чтобы доставить удовольствие Лидии, - возразил он.
      - Не выбиваюсь, поверь!
      - Посмотрим, что на этот счет скажет Марта. Однако мисс Пинхой, когда он посоветовался с ней, устроила ему жестокий разнос, дав понять, что его забота направлена не туда, куда следует, и что любая попытка начать сдувать пылинки с Дженни получит решительный отпор.
      - Мы еще насытимся этим по горло, когда хозяин узнает, - сказала она мрачно. - Предоставьте моим заботам мисс Дженни, милорд!
      Он был бы рад так поступить, но считал, что этот секрет не утаишь надолго от мистера Шоли. Мало что ускользало от проницательных глаз отца Дженни, и стоит ему только заметить, что дочь выглядит больной, как он непременно станет докапываться до причины этого.
      Но глаза мистера Шоли были затуманены видом чужого великолепия, и он, хотя и замечал, что Дженни выглядит не лучшим образом, лишь порекомендовал ей не изматывать себя, разъезжая повсюду.
      - Не хватало еще, моя девочка, чтобы ты выбилась из сил до приема в Карлтон-Хаус, - сказал он.
      Мистер Шоли не мог и помыслить об этом торжестве без радостного потираний рук; как и всякий раз, навещая дочь, он не мог побороть искушение взять в руки пригласительную открытку и упиваться ею, часто зачитывая вслух.
      - Подумать только, как я был близок к тому, чтобы сказать милорду Оверсли, что вы мне совершенно не подходите! - сказал он как-то Адаму в порыве откровенности. - О, даже маркиз не смог бы вести себя лучше с Дженни! Да, это был поистине великий день для меня, когда я увидел, как она выезжает, чтобы быть представленной ко двору, ко, в конце концов, именно об этом я и договаривался. Но это!.. Лорду Чемберлену вверено его королевским величеством пригласить вас и Дженни на званый вечер удостоиться чести встретиться с ее величеством королевой! Не стану скрывать, что никогда и не мечтал о подобном шике, милорд!
      Адам, который начинал привыкать к откровенным высказываниям тестя, засмеялся, но тут же открестился от ответственности:
      - Это вовсе не моя заслуга, сэр! Мы обязаны приглашением моему отцу, который, видите ли, был одним из друзей принца. Надеюсь, Дженни там понравится.
      - Понравится! Даю голову на отсечение, ей понравится! Да, а мне, могу вам сказать, понравится услышать об этом все и думать, как горда была бы ее мать, если бы дожила и увидела исполнение своей мечты.
      - Возможно, она видит, - предположил Адам.
      - Ну, мне хотелось бы так думать, - признался мистер Шоли, - но нельзя сказать наверняка.
      - Так-то оно так, однако вы напомнили мне, что у меня с вами отдельный разговор, сэр. Дженни говорит мне, что вы не собираетесь идти на наш прием.
      - Нет, не собираюсь, и я ей устроил хорошую взбучку за то, что она отправила мне пригласительную открытку, хотя, считаю, это очень любезно с вашей стороны - пригласить меня! Хорошо бы я смотрелся, втираясь в компанию важных персон! И ехать с вами в со-, бор Святого Павла я тоже не собираюсь, так что, сэр, не будем больше об этом! - Он утробно рассмеялся. - Слышали бы вы, как она рассказывала мне, что получит билеты от милорда Адверсейна! Отца Броу - как она называла его, будто привыкла к этому с пеленок!
      Адам, будучи слегка заинтригован, оставил это без ответа, вновь обратившись к теме предстоящего раута. Но мистер Шоли оставался непоколебим перед всеми уговорами зятя, сказав с обезоруживающей прямотой, что если милорд начнет проталкивать его на свои приемы, то вскоре обнаружит, что его обширные знакомства пошли на убыль.
      Вскоре стало очевидным, что хотя мистер Шоли не будет присутствовать на приеме, но имеет твердое намерение сделать свое присутствие на нем ощутимым, настолько жгучий интерес проявил он к приготовлениям и настолько был уверен, что прием этот должен превзойти своим великолепием все прочие, устраиваемые в этом сезоне.
      - Заказывайте все самое лучшее! - уговаривал он дочь. - Не бойтесь, раскошеливаться буду я! Вам понадобится дюжина лакеев - я пришлю своих людей. И не беспокойтесь насчет шампанского, потому что я позабочусь об этом, и, ручаюсь, вы не услышите никаких жалоб от своих гостей!
      - Спасибо, мы очень вам признательны, сэр, но я уже об этом позаботился, - сказал Адам, стараясь говорить сердечно, но это ему явно не вполне удавалось.
      - Тогда, бьюсь об заклад, вы выбросили деньги на ветер, милорд! раздраженно ответил мистер Шоли. - Бестолковость - вот как это называется, не в обиду вам будет сказано! Вы могли бы понимать, что я могу купить это дешевле и лучшего качества, чем вы!
      Наткнувшись на препятствие здесь, он сделал заход с другой стороны, предлагая добавить к серебру Линтонов свою внушительную коллекцию тарелок, чтобы, как он объяснил, вид был побогаче. После этого предложения Адам вышел из комнаты, даже не извинившись, настолько был взбешен последним предложением.
      Он отправился в свою библиотеку, там Дженни и нашла его через какое-то время. Он посмотрел на нее отрешенным взглядом, но резко проговорил:
      - Дженни, я вовсе не хочу обидеть твоего отца, но буду тебе весьма признателен, если ты растолкуешь ему, что мне не нужны ни его лакеи, ни его тарелки, и, позволю себе заметить, я не желаю, чтобы он оплачивал мои расходы!
      Она спокойно, как ни в чем не бывало, ответила:
      - Как будто я этого не знала! Но зачем ты сердишься? Только держи язык за зубами, прошу, дорогой, и предоставь мне все уладить с папой - уверяю тебя, у меня получится! Не будет сделано ничего такого, что тебе не понравилось бы, и мне не больше твоего хочется, чтобы он освобождал нас от расходов. Это я и пришла тебе сказать, потому что видела, как папа просто довел тебя до белого каления.
      Смягчившись, он сказал:
      - Надеюсь, ему это не удалось!
      - Ну конечно, не удалось, но это не важно. Он из тех, кому нравится делать одолжения. Я объяснила ему, как обстоят дела, так что ты можешь не беспокоиться.
      - Мне вовсе не так спокойно, - признался он. - Считаю, что должен извиниться перед ним за то, что вел себя так бестактно и грубо.
      - Вовсе нет! Я не говорю, что он разделяет твои чувства, но ты нравишься ему ничуть не меньше из-за того, что не желаешь висеть у него на шее. Не думай больше об этом!
      Если он и не мог последовать этому совету, то по крайней мере старался скрыть от Дженни, что последующая деятельность мистера Шоли внушила ему еще большее беспокойство. Мистер Шоли, которому не позволили устроить прием дочери на должной высоте, сосредоточил свое внимание на ее внешности. Поражение, которое он потерпел от леди Нассингтон, все еще терзало ему душу, и теперь вся его энергия была направлена на задачу сделать из Дженни то, что он называл высшим шиком и что, с содроганием и не без тревоги думал Адам, превратит ее в ходячую рекламу ювелирной лавки. Он так никогда и не узнал, каким образом ей удалось отговорить отца от покупки для нее тиары с рубинами и алмазами, которая ему приглянулась; и, поскольку мистер Шоли согласился со всеми предложениями относительно украшений, в вечер приема Адам был приятно удивлен тем открытием, что на жене было всего лишь тонкое ожерелье, одобренное леди Нассингтон, алмазная эгретка, которую он сам подарил ей на свадьбу, одно кольцо и всего два из ее многочисленных браслетов.
      Была еще одна деталь, которой он был обязан своей сестре. Просматривая в журнале странички моды, Лидия вдруг воскликнула:
      - Дженни, тебе бы это пошло!
      Поглядев поверх ее плеча на изображение тонкой гибкой женщины в бальном платье из белого атласа с голубой мантильей до колен, Дженни прямодушно сказала:
      - Нет, не пошло бы. Глупенькая, оно сделало бы меня еще шире и меньше ростом, чем я есть на самом деле!
      - Да нет же, я не о платье! - сказала Лидия. - Прическа! Видишь, никаких завитков, никакой укладки, которая, по-моему, страшна, как траурная вуаль мамы! Так что, если ты сделаешь такую прическу, уверена, это тебе пойдет и придаст шар"? своеобразия, потому что, как говорит моя тетя Брайдстоу, это самой важное в женщине, если, конечно, тебе не выпало счастье родиться красавицей.
      Дженни с большим сомнением глядела на эскиз. Почти гладкие волосы тоненькой леди производили очень странное впечатление на того, кто привык к эффекту, производимому папильотками и горячими щипцами.
      - Я буду выглядеть безвкусно, - решила она.
      - Да ты только попробуй! - уговаривала Лидия. - Знаешь, тебе перед приемом должны помыть и заново слегка завить волосы; так вот, когда Марта их помоет, давай я их уложу! Я часто делала это Шарлотте, и даже мама признает, что у меня получается лучше, чем у мисс Пулсток. А если тебе не понравится, то тогда уже опять Марта займется твоими волосами.
      Дженни не без опасений поддалась на уговоры. Но когда умелые пальчики Лидии выполнили работу и Дженни рассмотрела свое отражение в зеркале, то не была разочарована. После долгого созерцания она сказала:
      - Это кажется странным, что у меня нет завитков над ушами, но нельзя отрицать: мое лицо выглядит не таким широким - правда?
      - Именно! - сказала Лидия. - Больше не делай эти свои пучки завитков, а всегда укладывай волосы гладко по бокам и вплетай их в диадему наверху. А ты, Марта, перестань фыркать! Не видишь разве, как хорошо выглядит ее светлость?
      - Это никуда не годится, мисс, - упрямо заявила мисс Пинхой. - Завитки - это красота, и ничто не заставит меня думать по-другому! А что скажет его светлость, когда увидит то, что вы сделали с головой ее светлости, я просто не знаю!
      - О, надеюсь, он не подумает, что я выставила себя на посмешище! сказала Дженни с опаской. - Ну а если ему не понравится, тебе придется снова меня завить, только и всего.
      - Через десять минут щипцы нагреются, миледи, - мрачно пообещала Марта.
      Но они не пригодились, так как Адам, посмотрев удивленно и оценив новую прическу, с радостью одобрил изменения к лучшему.
      - Тебе это очень идет, Дженни! - сказал он. - Вот увидишь, с тебя начнется новая мода!
      - Это Лидия мне сделала. Тебе нравится? Пожалуйста, скажи правду!
      - Да, нравится. По-квакерски, но элегантно. Ты выглядишь очаровательно!
      Она не поверила в его откровенность, но тем не менее комплимент ей был приятен, и такое испытание, как прием примерно шестидесяти - семидесяти гостей из высшего общества, уже показалось ей менее страшным. Всем оставшимся сомнениям тут же положила конец леди Нассингтон, которая, окинув Дженни придирчивым взглядом, вынесла вердикт:
      - Очень хорошо! Ты начинаешь походить на светскую даму!
      Хотя и не вошедшее в число самых модных вечеринок сезона, первое собрание Линтонов прошло весьма удачно. Мистер Шоли, конечно, назвал бы его убогим мероприятием, но Дженни, предупрежденная леди Нассингтон, не подала гостям никаких экстравагантных угощений и не дала никакого повода недоброжелателям заклеймить ее прием как претенциозный. Она сделала ставку на великолепные закуски, поскольку, как мудро заметила Лидия, гости, которых покормили на славу, редко жалуются, что скучно провели вечер.
      Еще одно обстоятельство способствовало тому, чтобы прием удался: было о чем поговорить, поскольку принцесса Шарлотта вновь дала пищу для сплетен, сбежав из Уорвик-Хаус в резиденцию своей матери в Коннот-Плейс. Все соглашались, что в ее бегстве повинен регент. Кажется, не приходилось сомневаться, что он винил ближайшее окружение принцессы в разрыве помолвки и соответственно воспользовался своим отцовским правом, чтобы уволить ее приближенных и набрать новых фрейлин. Никто не мог осуждать его за это, но все считали, что такое поведение - нагрянуть в Уорвик-Хаус в шесть часов вечера и тут же, на месте, произвести эти грандиозные перемены - должно было вызвать протест у вспыльчивой девушки. Очевидно, так оно и случилось, и каким бы прискорбным ни было это происшествие, оно стало даром Божьим для хозяйки, опасавшейся увидеть, как ее гости подавляют зевки, перед тем как улизнуть на другие, более веселые, приемы. Леди Линтон угодила в яблочко, поскольку отправила пригласительную открытку мисс Мерсер Элфинстоун, а мисс Мерсер Элфинстоун была не только близкой подругой принцессы, она даже находилась в Уорвик-Хаус, когда происходили эти волнующие события, и была одной из нескольких особ, которых регент в течение вечера посылал к дочери, убеждая ее вернуться домой. Присутствие мисс Мерсер Элфинстоун сделало прием более престижным. Все хотели знать, действительно ли принцесса и ее мать не пустили к себе канцлера Элдона; действительно ли герцога Йоркского и епископа Солсберийского заставили томиться в ожидании, пока принцесса предавалась размышлениям в гостиной с советчиками ее матери; увезли ли ее обратно к отцу силой или она последовала рекомендациям Броуэма и своего дяди Суссекса. И чем все это закончится?..
      Мисс Мерсер Элфинстоун не могла удовлетворить любопытство гостей на этот счет, но через несколько дней стало известно, что принцесса удалилась в Кранборн-Лодж, небольшой домик в Виндзорском парке, где жила примерно в тех же условиях, которые считались подходящими для государственного преступника.
      - Что же, очень сожалею, что все это случилось перед празднеством в Карлтон-Хаус, - сказала Дженни, - потому что это означает, что я не увижу ее, а я на это надеялась.
      - Почему ты сожалеешь? - спросила Лидия удивленно.
      - Ну, она однажды станет королевой, ведь так? Поэтому само собой разумеется, что каждый хотел бы ее увидеть на своем приеме.
      Как она и ожидала, на сей раз ей было отказано в этом удовольствии, но празднество было столь великолепным, что, вместо того чтобы сожалеть об отсутствии принцессы, Дженни начисто об этом в какой-то момент забыла.
      Прием устроили в честь герцога Веллингтона, чей мраморный бюст был помещен в часовню, воздвигнутую в конце крытой галереи, ведущей из огромной многоугольной комнаты, которую Нэш выстроил в саду специально по такому случаю. Дженни была несколько разочарована, увидев из всего Карлтон-Хаус лишь Большой зал с его потолком и желтыми порфировыми колоннами, но это разочарование было забыто, когда она прошла по вестибюлю в многоугольную комнату, задрапированную белым муслином, с бесчисленными зеркалами, отражавшими свет сотен свечей. Она ахнула при виде этого зрелища и сказала Адаму, что в жизни не видала такой красоты.
      В половине одиннадцатого королевская свита вошла в комнату, регент возглавлял процессию, держа под руку пожилую королеву; и после обильного ужина принцесса. Мэри открыла бал с герцогом Девонширским в качестве кавалера. Поскольку ей было около сорока лет, а ему - всего лишь двадцать четыре, их могли бы счесть негармоничной парой, но только непочтительный человек позволил бы себе подобное замечание. Принцесса Мэри считалась красавицей Семейства, и традиция описывать ее как замечательно привлекательную девушку была слишком давней, чтобы так легко от нее отказаться.
      Было чуть больше четырех, когда уехала королева. После этого Адам увез Дженни, заметив, когда их экипаж проезжал под колоннадой:
      - Бедная моя, ты, должно бить, смертельно устала!
      - А ты, наверное, еще больше, чем я. У тебя болит нога?
      - Господи, да! Она дьявольски болела последние два часа. Пустяки, для меня это всегда наказание - слишком долго стоять. Больше всего боялся, что ты в любую минуту можешь упасть в обморок, духота была невыносимая, правда?
      - Лорд Рекхилл говорит, что регент боится сквозняков. Поэтому сначала думала, что упаду в обморок, но вскоре ничего, притерпелась. Ах, Адам, ты не представляешь, как много людей со мной разговаривало, а если посчитать тех, кто кланялся и улыбался.., ей-богу, ничего подобного со мной никогда не было! Мне не верилось, что это я, Дженни Шоли, спрашиваю "Как поживаете?" у всех этих важных персон!
      - Я рад, что тебе понравилось. - Это было все, что ему пришло в голову.
      Ее радость, как и следовало ожидать, была ничтожной по сравнению с радостью, испытываемой мистером Шоли. Он с восторженным интересом слушал рассказ дочери о празднестве, одобрительно кивая, когда она перечисляла всех именитых гостей, с которыми обменялась любезностями, потирая колени и бросая фразы:
      "Вот это здорово!" и "Подумать только, до какого дня я дожил!".
      Присутствия мистера Шоли в таком настроении было достаточно, чтобы выкурить Адама из комнаты. Его более непосредственная сестра, возможно, беззлобно повеселилась бы над этой демонстрацией торжествующей вульгарности; Броу, присутствовавший при этом, был даже в состоянии глядеть на мистера Шоли, снисходительно подмигивая, но долго это продолжаться не могло - не вынес и он.
      Не прошло и недели, как в настроении Адама наступил резкий перелом, когда, войдя однажды в гостиную, он застал мистера Шоли, демонстрировавшего Дженни великолепную вазу китайского фарфора, которую он приобрел в тот же день.
      - О, до чего красиво! - невольно воскликнул Адам. Мистер Шоли обратил к нему сияющее лицо:
      - Ведь так? Ведь правда?
      - Это эпоха Канси, Адам, - сообщила ему Дженни. - Искусство китайского фарфора достигло тогда своей вершины.
      - Понятия не имею, но охотно верю! Никогда не видел ничего более красивого!
      - Она вам нравится, милорд?
      - Еще бы, сэр!
      Мистер Шоли какое-то время любовно ее разглядывал, а потом передал Адаму:
      - Тогда возьмите ее! Она - ваша!
      - Боже мой, нет, сэр!
      - Нет, я серьезно! Вы окажете мне честь!
      - Окажу честь, приняв от вас такое сокровище? Достопочтенный мистер Шоли, я не могу!
      - Не нужно так говорить! - взмолился мистер Шоли. - Возьмите ее, и я буду знать, что действительно вам угодил, и это доставит мне большее удовольствие, чем если бы я поставил ее в один из своих шкафов, потому что я уже и не надеялся на такое. Вы не ездите в экипаже, который я заказал специально для вас, и не...
      С горящими щеками Адам перебил его:
      - Я.., я нашел экипаж своего отца, почти новый!.. Мне стало жаль.., и я решил...
      - Да ладно, не нужно краснеть! В основном наши с вами вкусы не совпадают. Господи, неужели вы думали, что я этого не заметил? Нет, нет, может быть, я простой человек, но никто еще не называл Джонатана Шоли трепачом!
      - Уж конечно я не называл! - сказал Адам, стараясь скрыть свое смущение. - А насчет того, что мне не по душе ваши подарки, сэр, спросите Дженни: разве не восторгался я столиком для бритья, который вы поставили в моей комнате?
      - Такой пустяк! Возьмите вазу, милорд, и это будет кое-что!
      - Благодарю вас. Я не могу устоять - хотя знаю, что должен! - сказал Адам, получая от него вазу и бережно держа ее в руках. - Вы слишком добры ко мне, но не думайте, что я не оценю этого сокровища по достоинству. Вы подарили моему дому фамильную ценность!
      - Ну, - сказал мистер Шоли; очень обрадованный, - конечно, я не ждал от вас этих слов, но не отрицаю, что это хорошая вещь, такую еще поискать надо - да и куплена не за спасибо!
      Дженни сказала деловитым тоном, ни в коей мере не выдававшим испытываемого ею облегчения:
      - Да, а где ты поставишь вазу, Адам? Ее следует хранить под замком, но она не будет хорошо смотреться среди фарфора боу, а мне не хочется убирать его из шкафа, потому что он принадлежит твоей семье, не говоря уже о том, что очень красив.
      - Не ломай над этим голову, дорогая! Я знаю, где ее поставить. - Адам медленно поворачивал вазу. - Какое великолепие, сэр! Как вы можете расстаться с ней? Да, Дженни, она не будет хорошо смотреться среди фарфора боу! Она будет стоять отдельно, в библиотеке Фонтли, в стенном проеме, ныне занимаемом очень уродливым бюстом одного из моих предков. - Он поставил вазу на стол, сказав при этом:
      - Когда вы приедете навестить нас, сэр, то скажете, одобряете ли мой вкус и правильно ли я выбрал место...
      - Нет, я не хотел бы, чтобы она заняла место вашего предка! - , сказал мистер Шоли. - Так не годится!
      - Мой предок может переместиться в галерею. На него я не хочу смотреть, а на это произведение искусства - хочу. По обе стороны проема есть ниши, сэр, и... Да, впрочем, вы сами увидите!
      - О, не торопите события, милорд! - увещевал его мистер Шоли. - Это еще совсем не решенное дело, буду ли я навещать вас за городом, в Фонтли.
      - Вы ошибаетесь, сэр. Я знаю, что вы не любите деревню, однако вам придется смириться.
      - Ну, - сказал мистер Шоли, весьма польщенный, - я не отрицаю, что мне хотелось бы взглянуть на это ваше Фонтли, но я с самого начала говорил вам, что не стану навязываться, - этому не бывать!
      - Надеюсь, вы еще передумаете, сэр. Если вы этого не сделаете, мне придется вас похитить. Я вас честно предупредил!
      Внушительная фигура мистера Шоли заколыхалась от смеха.
      - Да, скажу я вам, молодой человек.., милорд, непросто вам будет это сделать.!
      - И напрасно скажете - как я часто вам говорил! Мне это раз плюнуть: я для этой цели нанял бы шайку головорезов. Так что будет вам бахвалиться, сэр!
      Мистер Шоли счел это отличной шуткой; но лишь когда его заверили, что, приехав в Фонтли, он не застанет в доме полным-полно великосветских друзей своего зятя, удалось получить его согласие на эту затею.
      - Вот тебе раз - мне приходится просить и умолять собственного отца приехать ко, мне в гости! - саркастически заметила Дженни. - А ведь я прекрасно знаю, что ты не колебался бы ни минуты, если бы с нами поехала Лидия!
      Мистер Шоли от души посмеялся над этим выпадом. Он отрицал обвинение в свой адрес, однако признался: ему очень жаль, что Лидия не останется на попечении своего брата. С его мнением согласились оба, но ни Адам, ни Дженни не могли считать правильным удерживать ее вдали от Вдовствующей. Письма, в которых она писала, что считает минуты, пока ей не вернули ее любимую младшенькую, становились все более жалостливыми.
      И вот когда празднество в парках закончилось, Лидия с сожалением отправилась обратно в Бат, увозя с собой массу ярких воспоминаний и возродившиеся с новой силой мечты о театре. Одного визита в "Друри-Лейн" <"Друри-Лейн" - старейший английский театр, существующий и поныне. Построен драматургом Томасом Киллигру для своей актерской труппы в качестве королевского театра по указу Карла II. Открылся в мае 1663 г. В новом здании, сооруженном после пожара и открытом в 1812 г., большой популярностью у зрителей пользовался актер Эдмунд Кин.> было достаточно, чтобы зажечь ее. Она си-деда, словно завороженная, на постановке "Гамлета", приоткрыв рот от восторга и не сводя широко распахнутых глаз с новой звезды, возникшей на театральном небосклоне. Она была настолько зачарована, что с начала до конца едва вымолвила слово; а когда вышла из этого оцепенения, то молила, чтобы ее увезли домой до начала фарса, поскольку ей было невыносимо слушать кого-либо из актеров после того, как ее настолько очаровал Кин. Последующие посещения (на два из которых она уговорила мистера Шоли) с целью посмотреть на Кина в "Отелло" и "Ричарде" укрепили ее в первоначальном мнении о его гениальности, принеся ей одно расстройство, поскольку она приехала в Лондон слишком поздно, чтобы увидеть его в "Шейлоке", роли, с которой он брал приступом театралов города в своем первом лондонском сезоне. В начальном запале энтузиазма она не могла представить большего блаженства, чем играть вместе с ним, и основательно встревожила Дженни, строя разные планы для достижения этой цели. Они немало шокировали и мистера Шоли, который умолял ее не говорить таких глупостей и едва не спровоцировал ссору, сказав, что не понимает, что есть такого в этом жалком маленьком заморыше Кине, чтобы город сходил по нему с ума.
      Адам с серьезностью вникал в планы своей сестры и больше, нежели Дженни и мистер Шоли, преуспел в том, чтобы постараться убедить ее: из этого ничего не выйдет. Он не тратил сил на бесполезные споры, а предположил, что навряд ли Кин сочтет даму на полголовы выше его идеальной сценической партнершей. Эти небрежно оброненные слова возымели действие: Лидия стала задумчивой. А когда исполненному сочувствия старшему брату пришло в голову, что актриса, блиставшая в комедии, не сможет в полной мере раскрыть свой талант, выступая с тем, кто прославился исполнением великих трагических ролей, она была буквально сражена меткостью этого наблюдения. И хотя было бы все-таки преувеличением сказать, что она больше не лелеяла мечты о театре, Адам, когда посадил ее вместе со служанкой в почтовый экипаж до Бата, был более или менее уверен, что она "не уложит наповал их любящую родительницу, открыв ей свои планы.
      Глава 16
      Два дня спустя Линтоны покинули Лондон, держа путь в Фонтли, не спеша и с величайшим комфортом. К немалому облегчению Дженни, Адам проявлял никакой склонности осуществлять любую свою экономию, и доставил ее в Линкольншир со всей той роскошью, к которой она привыкла.
      Несмотря на некоторое недомогание, путешествие это стало для нее самым приятным из всех, что она совершила в обществе Адама. Их предыдущие поездки происходили, когда они были настолько мало знакомы, что, заключенные вместе на несколько часов, держались скованно, не зная, хочет ли другой разговаривать или хранить молчание; и каждый старался не наскучить и не выглядеть скучающим. Этой неловкости более не существовало между ними; и, хотя они не говорили ни о чем, уводившем слишком далеко от поверхностного обсуждения банальных тем, беседа велась с непринужденностью близких людей. Иногда они погружались в доброжелательное молчание, не чувствуя себя вынужденными искать новую тему для беседы.
      В Фонтли Дженни с радостью провела праздно несколько дней. Она даже призналась, что немного устала, но заверила Адама, что сельская тишь - это, все, что ей теперь нужно, чтобы поправить здоровье. Он считал, хотя и не высказывал этого, вслух, что не пройдет много времени, прежде чем она захочет вернуться в Лондон, потому что, сколько бы дел он ни нашел в Фонтли для себя, он не представлял, чем здесь будет заниматься она.
      Но Дженни, бродя по беспорядочно спланированному когда-то дому, заглядывая в покрытые вековой пылью комнаты, обнаруживая по углам забытые сокровища, знала, что тут сделать предстоит многое. Эта работа была ей по душе, но она так мучительно боялась обидеть Адама, что передвинуть стул на другое место и то едва осмеливалась. Когда они вошли под монастырские своды, Адам сказал:
      - Наверное, ты захочешь произвести здесь перемены. Знаешь, моя мать не слишком интересуется домашними делами - она вовсе не такая отличная хозяйка, как ты, Дженни! Дауэс все тебе тут покажет, а ты должна делать то, что считаешь правильным, если хочешь.
      Она не сказала: "Я всего лишь гостья в этом доме", но подумала это, потому что он произнес эту речь достаточно высокопарно, чтобы выдать, что она заранее отрепетирована. Это было продиктовано учтивостью; она оценила ее великодушие, но, если бы он не разрешил ей вмешиваться, она бы не так боялась.
      Шарлотта, приезжавшая из поместья Мембери, не помогла Дженни почувствовать себя более непринужденно. Она приехала, исполненная добрых намерений, но когда вошла под своды родной обители, не удержалась и бросила тревожный взгляд на Большой зал, что не прошло незамеченным для Дженни. Шарлотта не видела дома Линтонов с тех пор, как на него обрушилась тяжелая длань мистера Шоли, но знала все про обивку в полоску, сфинксов и крокодильи ножки и боялась обнаружить, что Фонтли уже превратили в нечто больше напоминающее музей Буллока, нежели сельское поместье. С облегчением от того, что не обнаружила никаких перемен в зале, она прошла с Дженни вверх по лестнице, в Малую гостиную, сказав, беря ее под руку:
      - Дорогая Дженни, позволь поблагодарить тебя за то, что ты была так добра к Лидии! Знаешь, она написала мне одно из своих взбалмошных писем, напичканное рассказами о ее деяниях! Четыре страницы! Ламберт в своей шутливой манере сказал: он рад тому, что Адам оплачивает ее письма, а иначе мы бы разорились, получая их!
      - Ну, не стоит меня благодарить, ведь ничто не доставляло мне и половины такого удовольствия, как ее, общество, - ответила Дженни. - Я могу только сказать тебе, что ужасно по ней скучаю.
      - О, я рада! Конечно, я считаю, что она должна нравиться всем, потому что она прелестная девушка, помимо того, что Ламберт называет ее веселой хохотушкой!
      Тем временем они подошли к Малой гостиной, в которой Шарлотта сразу же заметила перемены. Она воскликнула:
      - О, ты убрала инкрустированный столик для шитья!
      Это была всего лишь констатация, заставившая, однако, Дженни оправдываться.
      - Я лишь переставила его в библиотеку, - с напряжением в голосе сказала она. - Адам разрешил мне это сделать.
      - Да, конечно! Я не имела в виду,.. Просто показалось странным не увидеть его там, где он всегда стоял! Но я знаю, что многим людям не нравится инкрустация по дереву, - моя кузина Августа терпеть ее не может!
      - Мне она очень нравится, - ответила Дженни. - Это как раз то, что мне нужно для моих шелков и ниток, так что в этой комнате он стоял без дела. Знаешь, вечерами Адам любит сидеть в библиотеке. Мы снова возобновили наши чтения, - он читал мне, когда мы жили в Рашли, - вот я и переставила столик, чтобы вышивание было у меня под рукой.
      - О да! Как удобно! Помню, я подумала, как красиво ты вышиваешь, когда мы с мамой навестили вас на Рассел-сквер и так восхищались твоим рукоделием. Мне просто стало стыдно за себя, и маме, конечно, шитье никогда, не давалось.
      Дженни не раз спрашивала себя, чем Вдовствующая занималась в Фонтли. Осмотр дома создал у нее самое невысокое мнение о свекрови: ей не давалось не только шитье, но и домашнее хозяйство. Она рассказывала Дженни, что вынуждена смириться с тем, как дом приходит в упадок, ветшает; но на ее месте Дженни прихватила бы стежками первую же прореху в парчовом занавесе, а если бы прислуга в доме сократилась настолько, что не имела возможности поддерживать лоск мебели, она скорее сама бы взялась за это дело, чем дала дереву потемнеть, а ручкам - покрыться налетом. Она подумала, что Фонтли пострадало от нерадивой хозяйки не меньше, чем от расточительного хозяина. Вдовствующая отремонтировала бы его с великолепным вкусом, но ей не хватало умения Дженни подметить потершуюся полировку стола или неподметенный угол, ее слуги стали неопрятными, и даже миссис Дауэс, экономка, находила, что легче стенать вместе с хозяйкой о необходимости дополнительных лакеев и горничных, чем заставлять работать оставшихся слуг. Дженни относилась к миссис Дауэс с презрением. Она пыталась скрывать это, но совершенно не умела лицемерить, и ее прямой язык выдавал ее. Когда каждое проявление нерадивости оправдывалось нехваткой рабочих рук, она становилась все более и более немногословной и наконец потеряла терпение, когда миссис Дауэс однажды сказала ей:
      - В прежние времена, миледи, у нас всегда был мажордом и камердинер, и дела обстояли иначе.
      - Ну что же, будем надеяться, что это так! - сказала Дженни. - Хотя не понимаю, какое отношение мажордом имеет к поддержанию порядка постельного белья! - Она увидела, что экономка на миг оцепенела, и добавила в попытке примирения:
      - Я вижу, что слуг нужно больше, и поговорю об этом с его светлостью.
      Но рана была нанесена. С тех пор миссис Дауэс держалась с ледяной вежливостью. Однажды Дженни обнаружила в одном из многочисленных шкафов обеденный сервиз и, осматривая его, воскликнула:
      - Боже правый, почему им никогда не пользуются, а только тем бристольским, в котором каждая тарелка со щербинами? Пожалуйста, распорядитесь, чтобы его достали и помыли! Он такой изящный!
      - Это, фарфор краун-дерби <Краун-дерби - фарфоровые изделия, производившееся в городе Дерби графства Дербишир. После визита короля Георга в 1773 г, городу был пожалован патент, позволяющий изображать на фарфоре корону.>, миледи, - высокомерно ответила миссис Дауэс.
      - Без сомнения это он, да еще с узором шантильи. Сервиз полный? Мы будем пользоваться им взамен других.
      - Конечно, госпожа, - сказала миссис Дауэс, потупив взгляд и чопорно сложив руки. - Если это желание его светлости, чтобы лучшим фарфором пользовались каждый день, я немедленно распоряжусь, чтобы его достали.
      Дженни парировала колкий ответ:
      - Думаю, его светлость не отличит один сервиз от другого, но мы посмотрим!
      Она задала Адаму этот вопрос, когда они сидели за обедом:
      - Я обнаружила в шкафу прелестнейший фарфор краун-дерби с французским узором в виде веточек. Миссис Дауэс, похоже, считает, что им не следует пользоваться, но вы не будете против, если мы все-таки им воспользуемся, милорд?
      - Я? - спросил он, вскидывая брови. - Конечно не стану!
      - Вот и я подумала, что не станешь - или даже не заметишь этого! сказала Дженни, внезапно улыбнувшись.
      Он хорошо понял, почему ему был задан этот вопрос. Зная, что эти его слова разнесутся по дому, он сказал:
      - Наверное, не заметил бы. В любом случае, моя дорогая, мне нечего сказать по этому поводу, - поскольку я хочу, чтобы ты поступала так, как считаешь целесообразным. Ты - хозяйка Фонтли; я не стану спорить с тобой по поводу любых изменений, которые тебе захочется сделать.
      Позже он спросил ее, не предпочла бы она другую экономку на месте миссис Дауэс. Она сразу же сказала:
      - Нет, нет! "Пожалуйста, не думай...'Я знаю, что она всегда была здесь, и не собиралась...
      - Постарайся не ссориться со слугами! - сказал он. - Мне бы очень не хотелось увольнять кого-нибудь из стариков: видишь ли, Дауэс знала Фонтли еще до моего появления на свет!
      - О нет, нет! Я совсем не имела в виду... Просто.., они так меня презирают! - выпалила она вдруг.
      - Они не будут этого делать, когда узнают тебя получше. - После некоторых колебаний он деликатно добавил:
      - Не разговаривай с ними грубо, Дженни! Большинство из них - ,мои старые добрые друзья!
      - Я не умею разговаривать со, слугами, - призналась она. - Ты умеешь но мне не пристало тебя копировать. Я постараюсь ладить с ними, но меня действительно злит, когда... Впрочем, не важно! А повар - тоже твой старый друг?
      Этот неожиданный вопрос рассмешил его.
      - Я не знал, что ты когда-нибудь останавливала взгляд на поваре!
      - Скорее всего, нет, потому что он работает здесь всего с год. Так вот, я говорила тебе, что не буду ни во что вмешиваться, но этот человек ничего не смыслит в своем деле, Адам, и мне невыносимо видеть, как ты ковыряешься в своей еде - хотя конечно же я тебя не виню! Так что, если ты согласен, мы пошлем за Шолесом, и тогда, может быть, тебе снова станут нравиться обеды в Фонтли.
      - Признаюсь, это было бы приятно, но насколько обученного во Франции повара прельстят здешние старомодные кухни? Сомневаюсь, что он поедет в деревню, Дженни.
      - Он приедет довольно быстро, когда узнает, что это будет означать лишних двадцать фунтов прибавки к его жалованью, - язвительно сказала Дженни. - А что касается кухонь, то, если ты не желаешь ничего в них менять, Шолес приведет их в надлежащий вид; но если бы ты установил хорошую закрытую жаровню, вроде той, которая стоит у нас в доме, то обнаружил бы, что это приносит экономию. Эти огромные открытые плиты сжигают столько топлива!..
      - Вот как? Пожалуй, ты права: нам следовало бы завести другую жаровню еще много лет назад. Заказывай что хочешь! Что-нибудь еще?
      - Нет, спасибо. Я найму еще несколько слуг, но пусть это тебя не беспокоит, потому что, когда дом Линтонов закрыт, я самый удачливый человек на свете.
      Миссис Дауэс восприняла весть об этих грядущих , переменах с двойственным чувством. Когда ее спросили, какую из имеющихся в продаже закрытых жаровен она считает лучшей, та предпочла не высказывать никакого мнения, будучи, как она сказала, незнакомой ни с одной из них. Но это была не правда. В поместье Мембери, у ее дорогой мисс Шарлотты, стояла закрытая жаровня; она видела ее и мечтала о такой, и даже лелеяла надежду, что богатая жена его светлости поставит ее в Фонтли. Менее благосклонно она смотрела на то, чтобы выписать надменного городского повара, но немного смягчилась, когда Дженни сказала:
      - Если мы ничего не предпримем в этом направлении, его светлость станет худым, как щепка! Вы ведь наверняка не хуже, моего знаете, что хотя он никогда и не жалуется и вроде бы не замечает, что ему подают на стол, но у него очень тонкий - если не сказать придирчивый! - вкус, и если мясо приготовлено не так, как он любит, то он съест его не более, чем нужно, чтобы поддерживать жизнь.
      Предположение, что его светлость может зачахнуть от недоедания, возымело мгновенное действие. Миссис Дауэс смилостивилась до того, что согласилась: его светлость всегда приходилось уговаривать пообедать. Дженни поинтересовалась заодно, какой оптовый магазин поставил парчу, покрывавшую некоторые кресла.
      - Потому что, если я смогу найти такую же, мне хотелось бы обить их заново, - сказала она. - Не меняя их, а сделав такими же, как раньше. Его светлость не хочет, чтобы что-то в Фонтли было по-другому, и я тоже - ни за что на свете. Так вот, я не собираюсь полностью перетряхивать этот дом, но то, что истрепалось в клочья, нужно подновить!
      Миссис Дауэс сказала, что она не уверена, но, возможно, сумеет вспомнить название магазина; и, чтобы не возникало даже мысли, что над ней одержали верх, положила конец разговору, сказав, что сожалеет о том, что вторая горничная дала мисс Пинхой повод для жалоб, а также что мисс не сочла нужным затронуть с ней эту тему - "а ведь я немедленно бы все уладила, миледи".
      Надменная мисс Пулсток пришлась не по нраву всей прислуге, но ее важный вид свидетельствовал о том, что она в высшей степени уважаемая горничная. Десяти минут, проведенных" в обществе мисс Пинхой, оказалось достаточно, чтобы ее коллеги поняли: она вовсе не та высокомерная особа, которую настоящая великосветская дама наняла бы в качестве личной служанки. Ее грубость тут же привела ее к столкновению , с миссис Дауэс, и уже казалось, что долгая вражда неминуема, когда ненароком брошенное слово открыло миссис Дауэс, что мисс Пинхой родом из ее собственного графства. Дотошные расспросы выявили тот факт, что мисс Пинхой появилась на свет в Черч-Стреттон, менее чем в семи милях от родины миссис Дауэс. С этого момента наступила оттепель: мисс Пинхой признала, что дочь преуспевающего фермера выше ее по социальному положению, а миссис Дауэс, как только это было установлено, включила мисс Пинхой в крут своих приближенных. Две дамы не относились друг к другу, с безоговорочным одобрением, но вскоре они явили миру прочный единый фронт и за едой, в помещении для слуг, каждый раз изводили Дюнстера и Кинвера воспоминаниями о старинных местнических распрях, скрупулезно прослеживая запутанные генеалогические линии. Прошло не так много времени, и мисс Пинхой поведала нечто интересное, побудившее миссис Дауэс терпимее относиться к своей хозяйке. Многое простилось бы Дженни, подари она Фонтли наследника, но миссис Дауэс не торопилась с окончательными выводами, совсем не уверенная на сей счет На ее взгляд, болезненно переносимая беременность предвещала рождение дочери, появление на свет которой продемонстрирует, насколько вульгарная супруга милорда недостойна своего положения На самом же деле, несмотря на то что Дженни энергично занималась делами, самочувствие ее было далеко от идеального. Она даже отказалась от недели в Холькхеме. Адам не стал настаивать и поехал один, чтобы пообщаться с фермерами разного калибра, собиравшимися в Холькхеме в этом сезоне, и как можно больше узнать из бесед с ними.
      В его отсутствие установили новую жаровню; надежные обивщики, вызванные из Линкольна, приступили к работе над чехлами для кресел, и вся прислуга была вовлечена в энергичную деятельность, штопала, мастерила, чистила и драила.
      Шарлотта, навестившая свою свояченицу, чтобы той не было одиноко, пока Адам в отъезде, изумленно воскликнула:
      . - Дженни! Боже правый, насколько все иначе стало выглядеть! Знаешь, я с трудом узнаю доброе старое Фонтли!
      - О нет! - умоляюще сказала Дженни. - Не говори так! Не по-другому, Шарлотта! Мне стоило стольких трудов!.. Ты смотришь на новые занавески, но ведь они в точности того же цвета, что были старые, которые совсем обтрепались! Я имею в виду, такого же цвета, какого они были, пока не вылиняли. Ты, наверное, уже забыла, но я, когда распорола швы, увидела, что это был за цвет, и сумела подобрать точно такой же бархат.
      - Ну конечно же! - поспешно проговорила Шарлотта. - Дорогая сестра, я вовсе не имела в виду ничего плохого! Какая ты умница! И вся мебель так и сверкает, а от ручки на том сундуке просто глаза слепит! Я подумала было, что он новый!
      В своем стремлении убедить Дженни, что испытывает лишь восторг, она слишком уж рьяно расхваливала каждое улучшение до тех пор, пока Дженни не спросила упавшим голосом:
      - Тебе не нравится, да?
      - Нет, нет, мне все нравится! Мы все так сокрушались, что бедный папа не в состоянии поддерживать дом в надлежащем виде. Я знаю, он был удручающе обветшалым. Просто поначалу это кажется немного странным. Какая я глупая! Ты будешь надо мной смеяться, потому что я скучаю о полумраке и о вылинявших занавесках, но человек так привыкает ко всему!.. Понимаешь, мы так любили его, что нам дорога даже его ветхость!
      - Я этого не понимаю, - сказала Дженни. - Ты не хочешь, чтобы Фонтли поддерживали в надлежащем состоянии? По моему разумению, так его любить нельзя. - Она торопливо добавила:
      - Прости меня! Мне не нужно было высказываться так открыто.
      - О нет! Конечно, ты совершенно права! Вот Адам обрадуется, когда увидит все, что ты сделала!
      Но Дженни подумала, что муж вряд ли обрадуется; и, вспоминая, как однажды Лидия высказала надежду, что Фонтли не изменится никогда, спрашивала себя, поймет ли она когда-нибудь Деверилей?
      Но Адам, приехав домой, не разразился восторженными восклицаниями и не отшатнулся в испуге. После утомительного путешествия он добрался до Фонтли на несколько часов позднее, чем предполагал. Было больше десяти, уже зажгли свечи, а на высоких готических окнах задернули занавеси. Он вернулся усталым и раздраженным чередой неудач; ему было невдомек, что с лепного потолка исчезли пятна от свечной копоти или что натертая воском мебель сияла. Он лишь подумал, что никогда еще его дом не выглядел таким уютным и красивым.
      Его пухлая, невзрачная женушка, сойдя по лестнице ему навстречу, ступала по залу своим твердым шагом. Она не была ни красивой, ни грациозной, она даже несколько не соответствовала столь пышному великолепию; но вот чудеса - с ней было бесконечно уютно. Она улыбнулась ему и безмятежно сказала:
      - Как славно! Ты как раз к ужину! Его для удобства подадут в Голубой гостиной.
      Он говорил ей, что вернется домой к обеду, который по деревенской привычке подавался в шесть. Ему пришло в голову, что, как бы долго он ни заставлял ее ждать, она никогда не говорила: "Как ты поздно!" или "Отчего ты так задержался?". Он обнял ее одной рукой, поцеловал в щеку.
      - Дорогая, я так раскаиваюсь! Но ты совершенно права, что не устраиваешь мне нагоняя, в этом нет моей вины! Вначале сломанная чека, а потом одно из колес пошло вкривь! Ужасное путешествие! - - Ах, какая досада! А я-то думала, что ты всего-навсего отложил свой отъезд, потому что в Холькхеме тебе подвернулось что-то приятное! Да, это очень скверно, все, что случилось, но Бог с ним! Ужин подадут, как только ты будешь готов.
      - Это займет пять минут. - Он обнял ее и снова поцеловал, на этот раз в плотно сжатые губы. - Ты так добра ко мне, Дженни! Не нужно мне попустительствовать, а не то я стану просто невыносим!
      Ее щеки запылали; она хрипло сказала:
      - Для меня - никогда. А теперь, позволь, Кинвер снимет с тебя ботинки и даст тебе домашние туфли, только не старайся разодеваться! Вот чем особенно хороша жизнь в деревне: можно не бояться, что в столь поздний час к тебе нагрянут гости!
      Он поймал ее на слове, появившись вскоре в халате с застежками из тесьмы и поглядывая на нее с озорным блеском в глазах. Она хмыкнула и сказала:
      - Ну, по крайней мере, теперь тебе будет удобно! Как ты съездил в Холькхем? Веселая была вечеринка?
      - Очень, но, думаю, ты была права, что отказалась. Уйма народу, и все разговоры - о сельском хозяйстве. Надеюсь, обсуждения пошли мне на пользу, но я чувствовал себя таким невежественным, как будто впервые пошел в школу! Расскажи мне про себя! Как ты себя чувствуешь?
      - О, я совершенно здорова! - заявила она. - Шарлотта была так добра, что навестила меня, и доктор Тилфордтоже, и, насколько я понимаю, сделал это по вашему распоряжению, милорд! Он - разумный человек и говорит, что не нужно себя нежить.
      - Он мог бы не тратить силы понапрасну! Как называется это великолепное блюдо из цыпленка? Итальянский салат, да? Отсюда я заключаю, что к нам вернулся Шолес - и слава Богу! Твою новую жаровню привезли? Очень хлопотно было произвести замену?
      - Не труднее, чем я ожидала, - ответила она. - Заодно нам вычистили трубы, побелили стены и потолок, так что ты с трудом узнаешь свою закопченную старую кухню.
      Она тут же пожалела о своих словах, но Адам лишь сказал:
      - Не представляю, как вы готовили обеды, пока все это происходило!
      - О, очень просто! - сказала она, не открывая ему, с его мужским невежеством, что эти три ужасных дня прислуга перебивалась чем придется. Вместо этого она попросила его описать стрижку овец.
      Вообще, он старался не докучать ей разговорами о сельском хозяйстве, но в голове его столько всего накопилось, что стрижка подвела его к рассказу об экспериментальной ферме мистера Кока. Она слушала, наблюдая за ним и думая о том, что он говорил больше себе самому, чем ей. Когда он завел речь о стойловом откорме, о переводе овец на турнепс, об утроении поголовья скота с помощью удобрений почвы, о шортгорнской породе и о Северных Девонах, она знала, что на уме у него не угодья мистера Кока, а свои собственные. Адам сидел, обхватив ножку своего бокала и разглядывая осадок в нем, отвечал на ее вопросы довольно рассеянно до тех пор, пока она не спросила, применяет ли мистер Кок рядовую сеялку Талла. Тут он быстро вскинул взгляд, удивленный и веселый одновременно, и ответил:
      - Он делал это годами - но что ты знаешь о сеялке Талла?
      - Только то, что я прочла. Она делает ямку в почве, высаживает семя, ну и закапывает его, да? Она применяется здесь?
      - Пока нет. Где ты прочла об этом, Дженни?
      - В одной из твоих книг. Я заглядывала в них и старалась понемногу учиться.
      - Бедная девочка! До чего ты дошла! А я-то думал, что ты привезла из Лондона полную коробку книг!
      - О, я привезла! Но "Мэнсфилд-парк" <"Мэнсфилд-парк" - роман английской писательницы Джейн Остин (1814)> - пока единственное, что мною прочитано. Я держала эту книгу при себе и принималась за нее, когда "Искусственные удобрения" и "Четырехпольная система" начинали надоедать. И должна признаться, Адам, они действительно надоели! Но эта сеялка, по-моему, превосходная машина, и, полагаю, тебе следует ее завести.
      - Я собираюсь это сделать и побудить своих арендаторов последовать моему примеру - я надеюсь! А что касается удобрения, то мы используем колюшки.
      - Колюшки?
      - А также голубиный помет.
      - О, ты смеешься надо мной! - воскликнула она.
      - Нет. Колюшки - это лучшее из всех удобрений. Мы получаем его из Бостонской гавани по полпенни за куст. Утесник хорош для турнепса; а на пустынных нагорьях расстилают солому и сжигают ее.
      - Боже правый! А я тут пыталась разобраться с известковой глиной и рапсовым жмыхом!
      - Бедняжка" Дженни! Для тебя будет утешением узнать, что этим мы тоже пользуемся? Зачем тебе набивать себе оскомину такими скучными вещами?
      - Мне нравится разбираться в вещах, которые интересуют тебя. Домашняя ферма недостаточно большая, чтобы сделать из нее экспериментальную, да? Ты хочешь взять себе еще одну, как сделал мистер Кок? Я знаю, что некоторые здесь сдаются на короткое время.
      - Очень многие, - сказал он. - Да, возможно, когда-нибудь я на это решусь, но вначале нужно сделать так много другого, что, боюсь, придется с этим повременить.
      - Это очень дорого стоит - привести в порядок такое вот поместье? решилась она спросить.
      - Очень. Я смогу это сделать лишь постепенно. - Думаю, что нет... Она остановилась, - А потом, когда он вопросительно поднял брови, выпалила - Почему бы тебе не продать городской дoм?
      Едва только эти слова сорвались с ее уст, она тут же пожалела о них. Он ответил с безукоризненной любезностью, даже улыбнулся; но она понимала, что он отступил за столь смущавшие ее барьеры.
      - Но ты же знаешь, почему я не продаю его, - сказал он. - Давай не будем ссориться из-за этого, Дженни!
      - Не будем, - пробормотала она с потупленным взором и горящими щеками. - Просто, когда я думаю, как дорого тебе это обходится - содержать такой огромный дом - и как тебе нужны деньги здесь... Прости меня! Я не хотела тебя рассердить! - Он протянул к ней руку и, когда она вложила в нее свою, тепло ее сжал.
      - Ты не рассердила меня. На свете нет людей щедрее, чем ты и твой отец. Убежден! Но постарайся меня понять! Я не неблагодарный, но не могу вечно быть в долгу. Я принял от твоего отца дом Линтонов; он держит все закладные на мои земли и ничего не требует от меня взамен. Я должен сам вернуть эти земли к процветанию, а если не сумею это сделать, то чем скорее Фонтли перейдет в более достойные руки, нежели мои, тем лучше! Ты можешь это понять?
      - Да, - ответила она, и ничто в ее тоне не выдавало безысходной грусти в ее сердце. - Фонтли - твое, и ты не примешь никакой помощи от папы в чем-то имеющем к нему отношение. Или от меня.
      Она попыталась убрать свою руку, пока говорила, но его пальцы крепко сомкнулись вокруг нее.
      - Но если бы не твой отец, мне пришлось бы продать Фонтли, - сказал он. - А что касается...
      - Ты хочешь вернуть ему деньги, да? - перебила она. Он поразился ее проницательности, но ответил почти сразу:
      - Да, я действительно собираюсь это сделать, но твоя помощь моему дому - другое дело. Если ты предпочитаешь тратить свои деньги на новые занавески для Фонтли - да, я присмотрелся к ним, и они мне очень нравятся! - вместо всяких вещей, которые, я уверен, тебе хотелось купить, я благодарен, но я не собираюсь возвращать тебе деньги и вовсе не собираюсь благодарить тебя за отполированную мебель - что я тоже заметил! Лучшее, что пока я сделал для Фонтли, - это подарил ему такую прекрасную хозяйку; дом снова начинает приобретать должный вид. Ты, наверное, крутилась тут как белка в колесе, пока я был в Норфолке!
      Она снова зарделась, но на этот раз от удовольствия.
      - О, я так рада, что тебе не претит то, что я сделала! Я говорила тебе, что не стану вмешиваться, но подумала: ты, наверное, не будешь возражать, если я приведу некоторые вещи в порядок - не меняя их, а снова сделав такими, какими они были раньше! Вот только Шарлотта, приехав, сказала, что она едва узнала дом, и, хотя и уверяла меня, что ей это понравилось, я видела, что ей это не по душе, и от этого меня буквально бросило в дрожь!
      - Шарлотта - дура! - сказал Адам, забыв, как страшился прежде увидеть, что заменили даже истрепанный коврик. Он сжал ее руку, прежде чем отпустить и встать из-за стола. - Пойдем в библиотеку! Там ты тоже повесила симпатичные новые занавески?
      - Нет, нет, я к ней не притрагивалась! - торопливо сказала она. - Я думала, возможно, что, если ты не против, мы могли бы заказать новые занавески и в столовую, но в образцах узоров, которые мне до сих пор присылали, ни одна расцветка не похожа на ту, какой, как мне кажется, были старые.
      - По-моему, они были какого-то горчичного цвета. - Он задумчиво наморщил лоб. - Пожалуйста, избавь меня от этой расцветки на сей раз! Я помню, они показались мне очень уродливыми еще тогда, когда моя мать впервые повесила их там Дженни чуть не ахнула от равнодушного отмежевания сына от вкуса матери, которому она так ревностно стремилась следовать. Она заподозрила было, что муж сказал это лишь для ее ободрения, но, когда они дошли до библиотеки, он посмотрел на занавески и скорчил гримасу:
      - Совсем выцвели! Странно, что я этого не замечал. Наверное, человек ко всему привыкает. Что мы повесим вместо них?
      Сильно воспрянув духом, она показала ему образцы тканей. Ни один из тех, которые она считала самыми подходящими, не удостоился большего, чем сдержанное одобрение Адама, но когда он увидел кусочек красной парчи, то тут же сказал:
      - Вот этот!
      Она ожидала, что он выберет расцветку менее яркую, но когда он поднес парчу к тому углу, где стояла ваза эпохи Канси, то поняла и одобрила его выбор. Потом, зная, что это будет ему приятно, она сказала:
      - Однако должна предупредить, милорд, счет вас не обрадует! Вы выбрали самую дорогую ткань из всех, которые мне прислали.
      - О, правда? Но это единственное, что мне нравится! И какова же сумма?
      - Около пятидесяти фунтов; я не могу сказать точно, пока не знаю, сколько ее пойдет на шторы.
      - Просто ужасно! Но не кажется ли тебе, что еще ужаснее оскорбить мою вазу какой-нибудь дешевкой? Мы купим эту ткань. - Он отдал ей образцы, опустился в свое любимое кресло и, с довольным кряхтением вытянув ноги, сказал:
      - До чего приятно снова оказаться дома! И не быть обязанным играть в вист или принимать участие в бессмысленной суете. Расскажи мне, что произошло за то время, пока я был в отъезде!
      Глава 17
      Три дня спустя в Фонтли приехала Джулия. Поместье лорда Оверсли располагалось к северу от Петерборо и, следовательно, на небольшом расстоянии от Фонтли. Джулия прискакала верхом, в сопровождении Рокхилла и двух своих друзей: мисс Килверли и ее брата, немногословного, спортивного вида молодого джентльмена, который напомнил Дженни Осберта, кузена Адама. Джулия объяснила, что визит был незапланированным.
      - Мы отправились в Кройлендское аббатство, - сказала она. - Но когда Мэри - ты ведь помнишь Мэри, да? - узнала, как близко мы от Фонтли, то не успокоилась, пока не прискакала к вам гости!
      Дженни, которая помнила мисс Килверли как одну из приятельниц Джулии, сказала, когда они здоровались за руку:
      - Я вас очень хорошо помню! Как поживаете?
      - Ужасно, что мы застали вас врасплох! - весело добавила Джулия. - Но я не сумела воспротивиться!
      - Да и зачем? - ответила Дженни. - Я сейчас же пошлю за Линтоном; мы, знаете ли, добираем остатки урожая, и он помогает на одной из ферм.
      - Помогает на ферме? - недоверчиво переспросила Джулия.
      - Да, - сказала Дженни с едва заметной, сдержанной улыбкой. - Он тоже, как и фермеры, в халате, который не скажу чтобы был ему особенно к лицу. Но он находит в этом удовольствие! Я только что вернулась оттуда - относила ему полдник. Сливовый пирог и пиво - вот чем жнецы подкрепляются в этот час, но пиво не годится для его желудка: у него от пива разливается желчь. Ну вот, проходите все сюда и тоже отведайте полдник!
      Когда Адам вернулся, он застал гостей в бывшей монастырской приемной, все еще сидящих за остатками легкой трапезы. Он приветствовал Джулию с непринужденностью старинного друга, но взгляд его, остановившись на ней, невольно потеплел. Она подала ему руку с улыбкой и грустью в глазах, но с шутливыми словами на устах:
      - А твой халат, фермер Джайлс! Где он? Я разочарована!
      - О, фермер снимает свой рабочий халат, когда принимает гостей! ответил он, пожимая руку Рокхиллу. - Как поживаете? А?..
      Приподнятая бровь мужа напомнила Дженни о ее обязанностях: она представила тех, кого еще не успела представить, и с удовлетворением отметила, как Адам вовлек в разговор довольно застенчивую молодую пару. Сама она не обладала талантом объединять в одну компанию разнородных людей, а поскольку Килверли побаивались Рокхилла, подозревая его в зубоскальстве всякий раз, когда тот томно изрекал очередное свое замечание, до приезда Адама они большей частью отмалчивались. Но через каких-то несколько минут они радостно болтали о дневной поездке; мисс Килверли присоединилась к восторгам Джулии по поводу красот Кройленда, а мистер Килверли заинтересовался рассказом Рокхилла о временах, в которые было основано аббатство.
      Когда мисс Килверли выразила надежду, что ей позволят осмотреть Фонтли чуть поподробнее, Адам ответил:
      - О, конечно! Но боюсь, вы будете разочарованы. Нам, знаете ли, не сравниться с Кройлендом.
      - О!.. Такая прелестная арка! - возразила она. - А эта комната разве не очень древняя?
      - Ну, ее всегда называли монастырской приемной, - признался Адам. Считается, что часть внешней стены - древней постройки, но дом скорее эпохи Тюдоров <Тюдоры - королевская династия в Англии (1485 - 1603)>, чем средневековый.
      - Не нужно из-за этого принижать его ценность! - сказала Джулия. - Я порой думала, что в нем встретились все эпохи, и фантазировала, что увижу монахов в галерее, которая прежде была дортуаром; даму в юбке с фижмами, исчезающую в дверном проеме, или кавалера в кружевах с падающими на лоб локонами, идущего передо мной по коридору.
      - Например, Орландо Девериля? - проговорил Адам, глядя на нее с ласковым весельем - Ни один из моих более достойных предков не нравился тебе и вполовину того, как этот болван! Она поморщилась:
      - Как ты можешь так говорить? Тебе следует им гордиться! - Она повернулась к своей подруге:
      - Ты позже увидишь его потрет! Благороднейшее лицо, и с такими грустными глазами, будто он знал, что обречен! Я тебе рассказывала - это тот самый человек, который собрал войско и поскакал с ним на помощь королю!
      - А затем был наголову разбит в первом же бою, - вставил Адам. - Из тех офицеров, мисс Килверли, что всегда героически подставляют себя под вражеский огонь. Мы как раз натерпелись под командой такого в прошлом году: очень отважный - а полководец никудышный.
      Девушка не знала - смеяться ей или прийти в ужас, а Джулия рассердилась:
      - Ты дурачишься, а мне не нравятся шутки на такую тему!
      - А вот я, - сказала Дженни, подводя дискуссию к прозаической концовке, - к счастью, его не видела и рада этому, потому что мне бы не понравилось, если бы Фонтли кишело призраками, и наверняка мало кто из слуг остался бы здесь больше чем на неделю, если бы они вбили себе в голову, что за углом можно наткнуться на монаха. - И, уже вставая, она предложила:
      - Если мы закончили, тогда идемте в галерею, хорошо?
      Она кивнула Адаму, чтобы тот сопровождал компанию, и уже пошла было следом, но ее задержал Рокхилл.
      - Вы тоже собираетесь идти? - спросил он. - Уверен, для вас это будет смертельная скука, как и для меня, прекрасно знакомого с древностями Фонтли. Пусть Линтон сердится на нас за непочтительность, давайте лучше прогуляемся по саду!
      Она была слегка удивлена, но с готовностью согласилась Пока они шли по сводчатому коридору к Большому залу, она спросила его, остановился ли он у Оверсли в Бекенхерсте.
      - Нет, не у них, а совсем рядом, - ответил он. - Я навещаю родственников - дальних, но никогда не следует пренебрегать даже скучнейшими членами семьи, правда? Особенно когда они живут именно там, где ты больше всего хочешь находиться!
      Она бросила на него быстрый взгляд и увидела, как его тонкие губы изогнулись в улыбке, вызывавшей настороженность у таких бесхитростных людей, как Килверли.
      - Именно так! - сказал он, отвечая на ее вопросительный взгляд. - Вы очень разумны, леди Линтон, и вы совершенно правы в своем предположении.
      - Я этого не знаю, - прямодушно ответила она. - Вы простите, если я говорю слишком открыто, милорд, но мне сдается, что вы ухаживаете за мисс Оверсли!
      - Да, и это в моем-то возрасте! - проворковал он. - Я узнал, причем от больших знатоков, все считают, что меня одолел приступ галантности - боюсь, старческой.
      - Ну, это вздор, не приходится удивляться, что никто не считает это чем-то большим, чем флирт, потому что между вами, должно быть, разница лет в двадцать, милорд!
      - Несколько больше, - признался он, скривившись. - Но я не старик, уверяю вас, мэм!
      - Да мне бы такое никогда в голову не пришло... -Впрочем, это не мое дело!
      - Нет? Вы меня разочаровываете!
      - Не понимаю почему, - ответила она, оправдываясь.
      - Нет, нет, не лукавьте со, мной! Я убежден, что мы прекрасно друг друга поняли. Вы, естественно, были бы рады видеть мисс Оверсли замужем - и у меня есть твердое намерение оказать вам эту услугу!
      Она помедлила у входа в розарий и хмуро посмотрела на него.
      - Почему вы мне обо всем этом рассказываете? - спросила она.
      - Ну, видите ли, вы мне нравитесь, леди Линтон, - ответил Рокхилл. Вы снискали мое уважение и мою благодарность во время нашей первой-встречи. Неловкая, можно сказать, почти катастрофическая ситуация свелась тогда к банальной., благодаря вашему присутствию духа и тактичному поведению, столь же великодушному, сколь и умелому.
      - Ах, пустяки! - сказала она небрежно и, зардевшись, прошла в сад с розами.
      Он засмеялся и последовал за ней.
      - Как вам будет угодно! Но позвольте мне быть благодарным - и вернуть свой долг, если хотите! Вы испытали некоторое смятение, когда увидели, кто приехал к вам в гости, не так ли? Полагаю, вы сочли меня совершеннейшим болваном, раз я дал себя втянуть в эту авантюрную поездку. Но я вовсе не болван. Наоборот, более или менее уверен, мэм, что ни вам, ни мне нечего бояться при виде того, как обхаживают друг друга при встрече наши возлюбленные.
      - Вы очень странный человек! - воскликнула она. - Как вы можете хотеть жениться на Джулии, если знаете, что она любит Линтона? Ведь вы это знаете, правда?
      - Ну конечно! Я был ее самым благожелательным наперсником, и совершенно искренне. Человек вспоминает свою собственную первую любовь с легким покалыванием и с такой безграничной благодарностью! Я не стану корить Джулию за ее прелестные ностальгические воспоминания и не буду настолько отвратительно вульгарен, чтобы внушать ей, что ее трогательный маленький роман был не более реален, чем сказочная история. Она не так часто будет им предаваться - только когда случится нечто, способное повергнуть ее в меланхолию! А потом она, бедняжка, совершенно забудет про свое мучительное открытие, что Линтон на самом деле имеет очень мало сходства с прекрасным принцем в ее воображении - создание, которое я нахожу слегка тошнотворным, - но, пожалуйста, не говорите ей о моих словах! Дженни улыбнулась и нервно сказала:
      - О, Джулия ничего не знает о Линтоне! Я не понимаю ее - никогда не понимала! Конечно, я надеюсь, что, возможно, вы поймете, но мне всегда казалось, что она из тех, чье сердце с такой же легкостью надрывается из-за воробья, найденного мертвым в канаве, как оно надрывалось из-за Линтона. И не сомневаюсь, что она отойдет достаточно скоро, потому что считаю: она внушила себе, что любит Адама, так же как внушала мне, у меня на глазах, что у нее жар...
      Она умолкла, плотно сжав губы, и после короткой паузы сменила тему.
      Он не делал никаких попыток вернуть ее к прежней, а весело разговаривал о множестве других досужих предметов до тех пор, пока передвижение по саду не вывело их снова к дому. Они пошли на голоса, к развалинам часовни, где и обнаружили всех остальных. Джулия сидела на фрагменте обрушившейся Каменной кладки под своим легкомысленным зонтиком, чтобы защитить лицо от солнца, не сводя меланхолически-удивленного взгляда с Адама, который стоял в нескольких шагах от нее, беседуя с мистером Килверли. Мисс Килверли бродила по развалинам и время от времени отпускала оценивающие замечания, обнаружив кусочек собачьего зуба или поросшую лишайником надгробную плиту. Мистер Килверли, похоже, стал на удивление красноречив, и, когда Дженни и Рокхилл оказались в пределах слышимости, доносившиеся до них слова, такие, как "десять кумов на акр", "улучшенный севооборот", дали им понять, что познания мистера Килверли не ограничивались лошадьми и собаками: он был еще и страстный агроном.
      - Ах, бедняжка! - негромко воскликнул Рокхилл. - Сознайтесь, леди Линтон, что, видя эту картину, даже каменное сердце сожмется от сострадания!
      Услышав приближающиеся шаги, Джулия повернула голову и улыбнулась. Ее улыбка всегда была прелестной, а сейчас она выражала истинное блаженство и совершенно очевидное облегчение. Ее мягкий взгляд был устремлен на лицо Рокхилла, пока он шел к ней, а когда протянул руку, она вложила в нее свою и поднялась, дав ему увести себя чуть в сторону. Когда они медленно прогуливались вокруг развалин и Рокхилл держал Джулию под руку, она, вздохнув, сказала:
      - До чего красиво, правда? Эта груда камней навевает такие раздумья! Я однажды видела ее при лунном свете - такая спокойная, такая загадочная, безмолвно хранящая тайны прошлого! Как можно смотреть на эти руины и думать лишь о том, что это всего-навсего прекрасная площадка для игры в прятки?
      Его глаза весело заблестели, но он ответил подобающим образом.
      После горестной паузы она вздохнула:
      - Так о них говорит Шарлотта, но я не ожидала услышать такое от Адама... - Она не закончила фразу и опять вздохнула, сказав вместо этого:
      - Полагаю, будучи женатым на Дженни... Она такая прозаичная! Очень добрая и очень хорошая, конечно, но.., ах, жаль, что она так изменила Адама! Раньше он никогда так не говорил!
      - Возможно, - тактично предположил его светлость, - он просто хотел, чтобы молодой Килверли почувствовал себя непринужденнее.
      - Да, возможно... Но называть Орландо Девериля болваном!..
      - Это, - согласился его светлость, - было, конечно, очень нехорошо, но нужно помнить, что Линтон - человек военный и способен смотреть на поведение человека, которое нам кажется высшей степенью доблести, совсем другими глазами.
      Они медленно шли, пока она обдумывала только что услышанное.
      - Рокхилл! - внезапно сказала она. - Что такое кум?
      - Полагаю, - ответил он осторожно, - что это какая-то единица измерения, но, прошу вас, не спрашивайте меня, какая именно, поскольку я не имею ни малейшего понятия!
      - Думаю, это что-то связанное с пшеницей, - предположила она.
      - Я совсем не удивлюсь, если вы окажетесь правы:
      .оно звучит так, как будто имеет какое-то отношение к пшенице.
      При этих словах она подняла взгляд на его лицо, глаза ее искрились от смеха.
      - Ах, Рокхилл! Вы такой забавный - и мне так уютно с вами! Я уверена, что вы не можете не знать: у вас ведь тоже есть фермы, правда?
      - Кажется, есть несколько, но, стыдно признаться, я никогда не утруждал себя управлением ими.
      - - У вас есть управляющий, как у папы, хотя папа все-таки немного и сам интересуется. Не так, как Адам! Помогать фермерам! Должен ли он так поступать? Это просто ужасно! Я думала, когда он женится на Дженни, у него будет огромное состояние.
      Рокхилл улыбнулся тревоге, промелькнувшей на ее лице.
      - Но это вовсе не ужасно, прелесть моя! Разве вы не слышали, как леди Линтон говорила: он находит в этом удовольствие? И я в этом не сомневаюсь это у него в крови. Уверяю вас, на поля его приводит собственный выбор, а не необходимость. Кок из Норфолка делает то же самое, и, насколько я знаю, десятки других тоже;
      Я готов держать пари: прежде чем Линтон станет намного старше, он встанет в ряды благородных фермеров - Расселы, Каппели, Рокингемы, Эгремонты.,. О, не глядите на меня с таким испугом! Это в высшей степени похвально, и к тому же настолько вошло в моду, что те из нас, кто считает это смертельной скукой, скоро обнаружат, что совершенно отстали от жизни.
      - Уж я-то точно не считаю это скучным, - сказала Джулия. - Я люблю нашу ферму в Бекенхерсте , и часто думаю, что мне нравилось бы быть фермерской женой, возиться с ягнятами, телятами и поросятами. Папа как-то раз подарил мне ягненка, я играла с ним, и это было милейшее создание!
      - У вас будет маленькая вилла, - пообещал он.
      - О!.. Нет, нет, пожалуйста, не говорите так! Вы же обещали! Кроме того, я знаю, что это бессмыслица: нельзя держать ферму, не имея дела с противными вещами вроде навоза, и урожаев, и балансирных плугов, и турнепса! Ах, Рокхилл, мне не так просто это забыть - направьте же мои мысли, мои привязанности в другое русло!
      - Но я только молил об одном: чтобы мне позволили любить вас, прелесть моя.
      - Какой вы славный! Нет, нет, это было бы очень дурно с моей стороны видите ли, мне нечего вам дать.
      - Совсем наоборот! Вы можете подарить мне свою красоту. Моему дому нужна хозяйка, а моим дочерям - добрая мать. Я боюсь, - произнес его. светлость тоном глубокого уныния, - что они несчастливы на попечении своей бабушки,. Замечательная женщина, но, пожалуй, слишком уж суровая.
      - Ах, милые бедняжки, они просто из головы у меня не идут с тех пор, как вы мне рассказали о них... Но тише! К нам идет Дженни!
      Маркиз, вполне удовлетворенный достигнутым прогрессом, послушно умолк и тут же отошел в сторону, чтобы поговорить с хозяйкой. Хотя каждая клеточка его существа сжималась от враждебности, Адам все-таки не мог испытывать неприязни к Рокхиллу. Рокхилл нажил множество врагов, но, когда старался понравиться, никто не мог быть более обаятельным. Перед Джулией он мог прикинуться несведущим в сельском хозяйстве, но с Адамом предпочел обнаружить знания, поразительно обширные для человека, чьи огромные доходы от аренды по большей части поступали из городских районов. Они немного прошлись вместе, обсуждая такие интересные для агронома темы, как хлебные законы, водоотводные каналы и откорм в стойлах; и, как бы скучно ни было Рокхиллу, он восхитительно это скрывал.
      Вскоре настало время уезжать. У Джулии не было никакой возможности насладиться разговором с Адамом с глазу на глаз, лишь перед самым отъездом она оказалась наедине с ним на несколько минут и сказала:
      - Тебе бы не хотелось, чтобы я приезжала? Ты был бы рад не видеть меня, да?
      - Я не могу не радоваться, видясь с тобой. Но это правда - по мне, лучше бы ты не приезжала. Зачем нам встречаться, Джулия? Здесь, где я когда-то думал... - Он заставил себя замолчать. - Ты наверняка знаешь, что я не могу не испытывать боли!
      - Я тоже, - сказала она печально.
      - Тогда зачем?
      - Я хотела видеть тебя, говорить с тобой. Мне так тревожно. Знаешь, я хожу потерянная с того ужасного дня в марте. Ты когда-нибудь оказывался в лабиринте? Ты не можешь найти выход, хотя пробуешь каждую дорожку; и тебя охватывает страх - хочешь позвать на помощь, но не делаешь этого, потону что ты уже взрослая девушка, а кричат только дети!
      - Я не могу тебе помочь! - сказал он дрожащим голосом. - Любовь моя, любовь моя, не говори таких вещей! Не приезжай сюда! Было бы лучше, если бы мы не встречались, но уж коли нам приходится, пусть это будет только в Лондоне, когда мы с тобой окажемся на одном приеме! Быть вместе, как мы сейчас, - нет, нет, это не годится! Поверь мне, Джулия, нам обоим станет легче, если мы будем встречаться как можно реже! Это - пытка для нас обоих!
      - Думаю, не должно быть так. Разве нельзя, чтобы между нами что-то осталось? Если бы твои чувства принадлежали кому-то другому, тогда другое дело, но ваш брак - по расчету! Ты сделал это, чтобы спасти Фонтли, она чтобы добиться положения в обществе; между вами нет никакой любви. Дженни не может быть уязвлена чем-либо, происходящим между тобой и мной, Адам. Она знает, что ты меня любишь, - она всегда это знала! Разве она требует, чтобы между нами все закончилось, даже дружба? Это на нее не похоже! Она имеет то, о чем мечтала! Разве она требует, чтобы ты посвятил себя ей так, будто женился на ней по любви?
      Прошло несколько мгновений, прежде чем он ответил.
      - Нет, Дженни ничего от меня не требует.
      - О, я знаю, что она не могла! Она вовсе не неразумна! Она также прозаична: исполнена здравого смысла, не слишком чувствительна - она сама бы тебе сказала!.. Но...
      Он перебил ее:
      - Да, она бы так сказала. Я не знаю, насколько это правда, но зато знаю, что ее можно больно уязвить. Ты говоришь, она всегда знала, что я люблю тебя. Я полагал, что она должна это знать, но она никогда не говорила со мной об этом и не подавала ни малейшего признака того, что она действительно об этом знает.
      - Почему ее должно это беспокоить? Ты так много ей дал! Она не может отказать мне в дружбе с тобой! Ты думаешь о том, что скажут люди? Ну а если я выйду замуж? Тогда положение настолько изменится...
      Он нервно засмеялся:
      - Ох, Джулия, моя маленькая глупышка! Нет, я думал не о твоем положении, а о положении Дженни. Я не смог бы так ее оскорбить. Однажды она предложила мне полную свободу действий, но я знал, когда заключал наш договор, что женюсь на девушке, воспитанной в более строгих правилах, чем принято в нашем кругу.
      - О да, да! Приличия - идол Дженни, но должны ли они стать и твоим идолом? Он какое-то время не отвечал, а потом сказал мягко:
      - Ты знаешь, я очень многим обязан Дженни. Она все время старается угодить мне, себе - никогда. Наш брак не всегда простой для нас обоих, но она старается сделать его настоящим и ведет себя более великодушно, чем я. Так много ей дал!.. Ты слишком хорошо все понимаешь, чтобы так говорить, дорогая! "Мне нечего было дать ей, кроме титула, - и я порой задаюсь вопросом: придает ли она этому большее значение, чем ты?
      - Конечно да! И я ее не виню, потому что знаю, что это должно для нее означать: при том, кем она была, так взлететь! Ты можешь считать это ничего не стоящей вещью, но как она-то может? Легко относиться равнодушно к тому, что ты всегда имел! Однажды она мне это сказала. Я не понимала - я была в таком горе, - но потом поняла. Она сказала, что не она первая и не она последняя, кто выходит замуж ради обретения положения в обществе.
      - Вот как? Но положение не возместило бы ей унижения быть предметом жалости или насмешек в свете, потому что было видно, что я по-прежнему люблю тебя, Джулия.
      - О нет, нет! Что людям до этого? Подумай об Эшкоттах! Все знают, что Эшкотт - более чем друг для миссис Порт, но никто...
      - А так же очень вольно сплетничают, что леди Эшкотт нашла утешение, перебил он. - Но что будет делать Дженни, если я пренебрегу ею? Она была рождена не в нашем кругу; у нее нет сонма друзей и родственников, как у тебя, как у леди Эшкотт; и она слишком застенчива, чтобы действовать самостоятельно. Мы заключили одностороннюю сделку: она - та, кто дает, а я - тот, кто берет, но я, по крайней мере, могу дать ей верность!
      У Джулии перехватило дыхание от всхлипа.
      - Я не собираюсь.., и не хочу.., я не стала бы причинять ей боль! Но мы были такими добрыми друзьями, Адам! Неужели мы не должны никогда встречаться и разговаривать, как прежде? Дженни не отказала бы нам в такой малой толике утешения!
      - Это не стало бы утешением', Джулия. Ах, любовь моя, ну как ты не поймешь?..
      . - Я так по тебе скучаю, - грустно заключила она. - Разве наши встречи не стали бы маленьким утешением?
      Он лишь покачал головой, а она, отвернувшись, сказала:
      - Я и не знала, что мы станем совеем чужими друг другу. Наверное, я очень глупая.
      Глава 18
      К счастью Адама, благоустройство поместья отнимало у него все свободное от сна время, целиком Ж поглощая все мысли, и не оставалось и минуты на праздные размышления, как он их называл. Он не мог негодовать на Джулию из-за ее визита, потому что его сердце все еще тосковало по ней; но даже короткое присутствие в доме, куда он надеялся привести ее в качестве своей жены, разбередило все его уснувшие доселе чувства.
      Когда уехали гости," он собрался с духом, поглядывая на Дженни и собираясь ей что-то сказать. Но она лишь понимающе кивнула:
      - Конечно, приятно повидаться со старыми друзьями, но удивительно: как они нагрянули, зная, что человек так занят? Я собиралась провести день за разборкой кладовой, но сейчас уже поздно начинать, да и тебе нет смысла возвращаться на покос.
      Никто из них больше не вспомнил вслух об этом визите.. Последующие дни приносили с собой новые заботы, иногда маленькие успехи, иногда досадные неудачи. Но всегда было чем заполнить день, - пусть даже и учить Дженни править двуколкой, которую она обнаружила в одном из каретных сараев, - а когда не находилось никаких активных занятий, можно было обдумывать планы на будущее, изыскивать пути и средства к добыванию денег; и к моменту приезда мистера Шоли в Фонтли, то есть к середине сентября, Адама так захватили дела поместья, что он почти не имел времени на раздумья о крушении своих надежд и о горе, связанном с утерей возлюбленной.
      Мистер Шоли прибыл золотистым осенним днем, на два часа раньше назначенного срока. Ни Дженни, ни Адама не было дома - обстоятельство, взволновавшее его куда меньше, чем оно взволновало Дюнстера, которого вывели из равновесия повадки родителя миледи. Не успел он оправиться от первого потрясения, как обнаружил, что держит ананас, который мистер Шоли вручил ему вместе с рекомендацией положить его на блюдо в столовой, подальше от повара.
      - Потому что нам, заметь, ни к чему, чтобы его искрошили на оладьи или положили в мороженое! - Затем он повернулся, чтобы поторопить своего лакея, длинноногого малого, который выбирался из повозки с поклажей в руках. - А ну-ка, пошевеливайся! - приказал он. Мистер Шоли схватил еще одну сумку и нагрузил Дюнстера. - Ну а это ты можешь отнести к повару, и чем скорее, тем лучше! Это - черепаха, и ты можешь сказать ему, чтобы он пожарил мясо с лопатки. Но учти, ее сперва нужно потушить пару минут, потом насадить на вертел для жаворонков, а потом уже обвалять в яйцах и сухарях, прежде чем он привяжет ее к вертелу для жарки!
      Еще никто из гостей Фонтли не давал таких странных поручений Дюнстеру - черепаху в авоське отнести на кухню, - и он стоял, огорошенный, до тех пор, пока один из лакеев не взял ее осторожно у него из рук. Тут он наконец пришел в себя, чтобы сказать;
      - Да, сэр!
      - Повар также может сделать сутье из печенки, - добавил мистер Шоли. Так, значит, ее светлости нет? Ну это ничего, я пройдусь по поместью, пока она не вернулась.
      Собравшись с духом, Дюнстер сказал:
      - Если вы соблаговолите пройти в Зеленый зал, я тотчас же пошлю за ее светлостью. Наверняка вы захотите подкрепиться после путешествия - Ну, от стаканчика мадеры я не откажусь, если таковая имеется в погребе его светлости, - добродушно ответил мистер Шоли. - Но посылать за ее светлостью нет надобности: она и так скоро вернется домой! Отведи-ка этого моего олуха в комнату для гостей, чтобы он мог распаковать вещи, пока я осмотрюсь тут. - Он обвел взглядом Большой зал и добавил:
      - Насколько я понимаю, это старинная часть дома, и, я бы сказал, очень красивая, хотя мне самому совсем не по душе каменные полы, а если этот огромный камин дает дыма больше, чем тепла, то можете называть меня Джеком Адамсом!
      Потом он отмахнулся от повторного предложения Дюнстера проводить его в Зеленый зал, сказав, что немного разомнет ноги, и тому ничего не оставалось, кроме как удалиться. Когда он вернулся в зал с мадерой, то застал мистера Шоли за осмотром лестницы. Мистер Шоли сказал, что это красивая резная вещь, но что он, будь его воля, не теряя времени, постелил бы на нее хороший толстый ковер.
      - Просто удивительно, что никто из вас еще не свернул на ней себе шею, - заметил он, беря предложенную ему рюмку. - Более того, остается только надеяться, что я не сверну собственной. Спасибо! Не нужно оставлять графин: я, как и всякий, не прочь промочить горло, но неутолимой жаждой не страдаю. Впрочем, мадера очень сносная, так что можешь снова наполнить мой стакан, перед тем как уйдешь.
      Допив свое вино и отпустив Дюнстера, мистер Шоли отправился на ознакомительную прогулку.
      Его одолевали противоречивые чувства. Первый взгляд на бывший монастырь принес явное разочарование, потому что, хотя ему и говорили сведущие люди, что это очень старинное здание, им не удалось убедить его, что это не иначе как величавый особняк в стиле классицизма. То, как он расположен, также не произвело на него ошеломляющего впечатления. Из его окон не было никакого обзора, и окружающая местность ему не понравилась. Когда мистер Шоли вышел из своего экипажа, то заметил, что дом гораздо больше, чем он поначалу полагал, но не мог не задаться вопросом, почему все восторгаются столь беспорядочным нагромождением построек. Не было элегантного фасада, не было даже террасы, чтобы облагородить несимметричный передний фасад. К крыльцу вела одна-единственная истертая низкая ступенька, а зеленая дверь из дуба вызвала у него ощущение, что он входит в храм.
      Однако Большой зал все-таки произвел впечатление на мистера Шоли. Эта был зал такого рода, что любому стало бы ясно: он принадлежит лорду. Два комплекта доспехов по обе стороны от камина; разное старинное оружие, развешенное на стенах, и герб Деверилей в центре каминной полки.
      Рассмотрев эти украшения, он забрел в сводчатый коридор, который через анфиладу гостиных вел к Среднему залу, другой лестнице и библиотеке. Он остался невысокого мнения о гостиных: ни одна из них не была просторной, большинство обшито панелями, что делало их очень темными. Больше пришлась по нраву библиотека. Она стала бы просторнее и выше, была бы гораздо более сносным помещением, если бы тут постелили новый ковер и сменили потертую кожаную обивку кресел. Шоли был польщен, увидев на почетном месте вазу эпохи Канси. В шкафу она была бы конечно, целее, но уж очень хорошо смотрелась тут, в угловом проеме. Надо не забыть предупредить Дженни, чтобы она не позволяла слугам ее протирать.
      К тому времени, когда вернулась дочь, мистер Шоли исследовал большую часть дома и пришел к выводу, что это форменный крольчатник, в котором слишком много неровных полов, плохо подогнанных окон, старых лестниц и комнат, слишком маленьких, чтобы ими пользоваться. Он отдал явное предпочтение современному крылу, но даже и оно его разочаровало, поскольку там он не обнаружил парадных покоев, а большая часть мебели была такой старомодной, что прямо-таки казалась рухлядью.
      Когда приехала Дженни, он стоял на дорожке для экипажей, оглядывая сады Это было совсем некстати, потому что если бы она не увидела его, то проехала бы на конюшенный двор, и он не был бы уязвлен видом своей дочери, правящей убогой двуколкой без всякого конюха возле нее, обеспечивавшего бы ей защиту.
      - Папа! Боже мой, ты давно здесь? - окликнула она отца - А меня не оказалось на месте, чтобы тебя встретить Ты уж прости, но я никак не ожидала, что ты так рано приедешь - Она наклонилась, чтобы его поцеловать. - Я только отвезу двуколку во двор и сразу же вернусь - Я считаю, - сказал мистер Шоли недовольным голосом, - что тебе следует иметь конюха, который делал бы это за тебя, даже если ты не хочешь брать его с собой, как подобает! Вот уж не думал дожить до того дня, когда ты будешь разъезжать по деревне в ободранной старой двуколке, без слуги, - и вот на тебе! Более того, ты одета не так, как мне хотелось бы видеть; любой может принять тебя за фермерскую жену!
      - Так ведь я и есть фермерская жена! - возразила она. - Ну не кипятись, папа! В деревне никто не одевается изящно. А насчет того, что я езжу одна... Если Адам не видит в этом вреда, то и ты, я уверена, не должен. Я только съездила посмотреть, как продвигается строительство новых коттеджей; дальше наших земель я никогда не заезжаю, честное слово!
      - Слезай и скажи кому-нибудь из лакеев отвезти двуколку на конюшню! велел родитель.
      Чувствуя, что он не на шутку рассержен, она сочла за благо подчиниться. Потом взяла его под руку:
      - Не сердись, папа! Как замечательно, что ты, наконец, здесь! Тебе понравилось Фонтли? Ты вообще-то ходил по дому?
      - Это не то, чего я ожидал, - ответил он кисло - Вынужден признаться, что сейчас думал: оно гораздо менее красиво... Милорд так его расхваливал, что у меня сложилось впечатление, которое оказалось далеким от действительности У нее упало сердце, и к тому времени, когда он начал предлагать ей различные планы, как изменить тут все, соединить маленькие комнаты в одну, покрыть коврами большую лестницу, настелить новые полы в большинстве помещений и установить в большом количестве современные удобства, она пришла в такой испуг, что в сердцах выпалила.
      - Папа! Если ты заговоришь о подобных вещах с Адамом, я тебе никогда этого не прощу!
      - Хорошенькая манера разговаривать! - воскликнул он.
      - Да, но ты не понимаешь! Адам так истово предан Фонтли! Для него это как святыня! И для всех Деверилей!
      - Скажите на милость! Ладно, дочка, о вкусах не спорят, и конечно же у меня нет никакого желания наступать его светлости на любимую мозоль - хотя я думал, что если он так гордится своим домом, то захочет видеть, как его приведут в более современный вид!
      - Поместье не должно быть современным, папа, - это исторический памятник!
      - История очень хороша, когда она на своем месте, - высокопарно изрек мистер Шоли, обнаруживая широту взглядов. - Но я не понимаю, зачем она нужна кому-то в доме. Только не притворяйся, что это удобно! А когда дело доходит до того, чтобы иметь в своем саду развалины часовни с парой заплесневелых надгробий в придачу, - ну, одного этого достаточно, чтобы любого вогнать в тоску! На месте его светлости я бы избавился от них, а потом понастроил бы там добротных домов - это было бы разумно!
      Все высказанное отцом не позволяло особенно надеяться на успех визита; он действительно ни в коей мере не был успешным, но не суровая критика дома и не предложения по его благоустройству стали тому виной. К, облегчению Дженни, Адам отнесся ко всему этому без обиды. Мистер Шоли, к счастью, был бессилен осуществить какой-либо из этих планов, так что Адама они только забавляли, в том числе и предложение снести несколько арок и колоннад, пригласить специалиста по декоративному садоводству, чтобы наилучшим образом распланировать сады, запустить в парк стадо оленей... Мистер Шоли доказывал, что олени придадут Фонтли невероятный шик, но Адам был непоколебим:
      - Если вы хотите подарить мне стадо, то пусть это будет стадо шортгорнов!
      Но мистер Шоли не стал бы возиться со скотом. Он назвал Адама безудержным фантазером, что побудило Дженни воскликнуть;
      - Да, а знаешь, чего мне хочется! Я разговаривала с Уикеном - он наш главный садовод, папа, - и мы пришли к выводу, что несколько ульев - это как раз то, чего нам здесь недостает. А что касается меня, я вовсе не хочу, чтобы приехал знаменитый специалист по садам и разворошил все на современный лад. И как раз тогда, когда я уже начала приводить в порядок сад с клумбами и заказала еще штамбовых роз, чтобы потом посадить их! Нет уж, спасибо!
      - Ну да! - скептически заметил мистер Шоли. - Ковыряться в саду тебе в диковинку, моя девочка, но, ручаюсь, очень скоро тебе это надоест! Предоставь фермерство тем, кто учился этому делу, - вот тебе мой совет!
      Он категорически не одобрял и сельскохозяйственную деятельность Адама, но не это превратило его визит в полнейшую катастрофу. Не прошло и дня, как он понял, что Дженни неважно выглядит, и был настолько склонен отнести это на счет положения в Фонтли, что она вынуждена была открыть ему всю правду.
      Результат был печальным. Его первый восторг моментально сменился гневом, потому что, спросив, когда родится ребенок, и узнав, что это произойдет в марте, он быстро произвел вычисления в уме и недоверчиво спросил:
      - Так ты уже три месяца в положении - и мне ни слова?!
      Ни ей самой, ни Марте Пинхой не удалось смягчить гнев мистера Шоли; кому удалось унять его ярость и Обиду, так это Адаму, который сказал:
      - У вас есть полное право гневаться, сэр. Надо было мне настоять на том, чтобы вам все рассказали, и моей матери тоже.
      - А! - пробурчал мистер Шоли. - Так она тоже еще ничего не знает?
      - Никто, кроме Марты и нашего здешнего доктора. Я и сам вряд ли был бы осведомлен, если бы не заметил, что Дженни неважно себя иногда чувствует, и буквально не заставил ее рассказать мне.
      - Вот те раз! - ахнул мистер Шоли. - Какой дьявол в нее вселился? Скрытничать в таком деле?! Мог ли я когда-нибудь подумать, что Дженни станет вести себя с таким жеманством!
      Адам улыбнулся на этот взрыв негодования и спокойно ответил:
      - Думаю, ее нежелание говорить ни вам, ни мне было отчасти вызвано нелюбовью к тому, что она называет суматохой. А отчасти - стремлением избавить вас от беспокойства, которое, как она считала, вы бы испытывали. Знаете, она очень к вам привязана, сэр.
      Этот дипломатический ход имел результат. Мистер Шоли какое-то время предавался размышлениям, пережевывая своими мощными челюстями.
      - Отличный способ показать мне свою привязанность! - сказал он наконец с решимостью не сдаваться слишком легко. - Ее родной отец - последний, кто об этом услышал! - Он пару минут продолжал метать громы и молнии, но внезапно осекся:
      - Думала, я буду волноваться, да? Ну что же, она не ошиблась! Даю голову на отсечение, я и в самом деле волнуюсь, милорд.
      - Надеюсь, что у вас нет на это оснований, сэр. Наш здешний доктор уверяет меня, что нам нечего опасаться.
      - Да кто он такой, этот ваш доктор, скажите на милость?! - опять взорвался мистер Шоли. - Я не допущу, чтобы Дженни осматривали эти деревенские костоправы! Крофт - вот кто ей нужен, и у нее будет Крофт, что бы вы ни говорили!
      - Сейчас вы имеете надо мной явное преимущество, - сказал Адам чуть холодно. - Позвольте поинтересоваться, кто такой этот Крофт?
      - Он - первоклассный акушер! Если бы я мог в свое время привести его к постели миссис Шоли, такого, каким он теперь является, возможно, она бы сейчас была со мной - да, и у меня был бы еще и сын, носящий мое имя!
      - Но Дженни как раз и воспротивилась тому, чтобы к ней позвали именно такого человека и довели ее до помешательства! Если бы у меня были какие-то основания для тревоги, тогда другое дело - я бы, не раздумывая...
      - У вас их нет, зато у меня есть! - перебил Адама мистер Шоли-. - А если вы думаете, что можете помыкать мной, когда дело касается моей Дженни... - Он остановился, с немалым усилием сдержав себя.
      Последовала лишь мгновенная пауза, прежде чем Адам, осознав, что эта вспышка вызвана тревогой за дочь, спокойно ответил:
      - Нет, я так не думаю. Я, должно быть, неясно выразился, если вы могли предположить....
      - Нет, я не это имел в виду! - небрежно бросил мистер Шоли. - Вы не могли бы обращаться со мной любезнее, будь даже я герцогом, и я прекрасно это понимаю! Дело в том, что я стал раздражительным, узнав то, что здесь происходит! Ну а теперь послушайте, молодой человек! Она очень похожа на свою мать, моя Дженни! У миссис Шоли три раза случались выкидыши - и лишь Господь знает, как это Дженни появилась на свет живой и здоровой! Сын - вот кого хотела миссис Шоли, ну и я тоже, хотя потом пожалел об этом! В конце концов она выходила весь срок, и это был сын, но он был мертворожденным, и миссис Шоли тоже не стало, как я вам рассказывал. Она тоже не хотела, чтобы вокруг нее устраивали суматоху - и вот что из этого вышло! Я не допущу, чтобы это случилось и с Дженни, что бы вы ни говорили мне тут и что бы ни говорила она сама!
      - Очень хорошо! - сказал Адам. - Что вы хотите, чтобы я сделал? Отвез ее обратно в Лондон? Я, конечно, отвезу, но ее здоровье окрепло с тех пор, как мы приехали в Фонтли, и ее желание оставаться здесь и далее.
      - Да! - сказал мистер Шоли, отрывисто смеясь. - Потому что она знает: таково ваше желание, милорд! Но меня она не проведет! Моя Дженни хочет месяцами торчать в деревне! Скажете тоже! Да она здесь с тоски помрет!
      - Вот как? - медленно проговорил Адам. - Признаюсь, я тоже так думал, но ей, знаете ли, не скучно.
      - Она пробыла здесь немногим более месяца! - мрачно возразил мистер Шоли. - К тому же она не знает, каково будет тут зимой! Я - не сельский житель, но не говорите мне, что вы здесь не окружены водой, потому что я вам не поверю!
      - По крайней мере, вы можете поверить мне, когда я говорю вам, что Фонтли еще ни разу не пострадал от наводнения! - говорил Адам, все более раздражаясь.
      - Да, могу, но ведь не скажете же, вы, что вода ни разу не заливала дорогу так, что вы оказывались на острове!
      - Если бы существовала какая-то опасность, я бы отвез Дженни в город задолго до того, как это случится, уверяю вас, нас бы многое предупредило об этом.
      - И наверное, вас бы многое предупредило о том, что будет сильный снегопад, такой, что дороги занесет на неделю? - Мистер Шоли так и исходил едким сарказмом. - Что, если зима будет как в прошлом году, когда даже Темза так замерзла, что на ней устроили ярмарку, а всю страну замело снегом? Хорошенькое дело, если Дженни внезапно разболеется! Да вы ни за что не разыщете повитуху, - не говоря уже... - Он осекся и, смутившись, поправился:
      - Мне следовало сказать - повивальную бабку! Да, вы можете смеяться, милорд, но тогда уж вам будет не до смеха!
      - Конечно. Но моя мать никогда не тревожилась на этот счет, сэр! Из пяти ее детей мы четверо родились в Фонтли - одна из моих сестер в ноябре, а сам я - в январе.
      - Это еще ни о чем не говорит. Без всякой непочтительности к ее светлости, она - из худеньких, а я уверен, что они оправляются с делом гораздо легче, чем полненькие, вроде моей Дженни.
      Адам помолчал какое-то время.
      - Очень хорошо, - сказал он. - Все будет так, как вы считаете наиболее правильным. Но боюсь, ей это не понравится.
      Вскоре выяснилось, что это еще мягко сказано. Когда Дженни сообщили новость, что ей предстоит вернуться в Лондон, чтобы там под присмотром модного акушера ожидать рождения ребенка, она пришла в страшную ярость, чем весьма встревожила Адама, сильно напоминая ему своего отца. Сей достойный муж тоже немало удивился. Он сказал, что вовсе не собирался приводить ее в такой гнев, и посоветовал не вставать на дыбы. Она тут же набросилась на него.
      - Я знала, что это так и будет! - негодовала Дженни. - О, я уже знала, как это будет, в тот момент, когда рассказала тебе, что я в положении! Лучше бы я этого не делала! Лучше бы ты никогда не приезжал в Фонтли! Так вот, я не поеду в Лондон! Я не буду обследоваться у доктора Крофта! Не буду!..
      - Не смей так со мной разговаривать! - угрожающе перебил ее мистер Шоли. - Ты сделаешь, как тебе сказано!
      - О нет, не сделаю! - взорвалась она. - И, пожалуйста, не командуй мной, папа! Тебе не нужно вмешиваться и портить все...
      - Дженни!..
      Адам не повышал голоса, но остановил ее. Ее сузившиеся глаза, горящие, но неподвижные, мгновенно устремились на его лицо. Он подошел к ней, взял за руки, крепко их стиснув, и проговорил со слабой улыбкой:
      - Ты чуть-чуть промахнулась, Дженни. Мечи свои громы и молнии в меня, а не в своего отца! Она залилась слезами.
      - Дженни! - воскликнул ошеломленный мистер Шоли. - Ну успокойся, милая, ну же! Нашла из-за чего...
      Он остановился, встретившись со взглядом зятя. В нем ясно читалось желание Адама, чтобы мистер Шоли вышел. Много лет минуло с тех пор, как мистер Шоли склонялся последний раз перед чьим-то авторитетом, и он был довольно растерянным, когда, внезапно подчинившись, оказался по другую сторону двери.
      - Адам! - проговорила Дженни, крепко сжимая его руки. - Не обращай внимания на папу! Со мной все в порядке! Уверяю тебя! Я не хочу уезжать из Фонтли! У меня столько дел, а потом, ты ведь знаешь, у нас будет охота! Ты говорил мне, что с нетерпением этого ждешь, Адам...
      - Моя дорогая, если ты из-за этого беспокоишься, то совершенно напрасно Наверное, ты время от времени будешь давать мне увольнительные! Я хотел бы, чтобы мы пробыли здесь всю зиму, но твой отец и слышать об этом не захочет, и - Дженни, подумай! - как я могу пойти ему наперекор в том, что касается твоего здоровья и благополучия?
      Она проговорила дрожащим голосом:
      - Ты не хочешь идти ему наперекор. Ты не хочешь, чтобы я была здесь. Ты никогда не хотел! Ты скорее допустишь, чтобы Фонтли лежало в развалинах, чем уступишь мне какую-то его часть! Тебе даже не понравится видеть здесь своего сына, потому что он будет также и моим сыном!
      - Дженни!
      Она сдавленно всхлипнула и выбежала из комнаты, захлопнув за собой дверь.
      Несколько минут он был страшно зол. Им было последнее время так уютно вместе, что он почти забыл, что не хотел ее присутствия в Фонтли. Ее вспышка показалась ему несправедливой; ее последние слова непростительными. Его сердце ожесточилось. Потом здравый смысл подсказал ему, что эти слова брошены ему лишь потому, что она была вне себя от гнева и хотела побольнее его задеть.
      Спустя какое-то время он вышел в сад, полагая, что должен пойти и разыскать Дженни, но гнев все еще владел им, и, поскольку в ее словах было так много правды, он не знал, что такого ободряющего может сказать ей. Она была слишком проницательна, чтобы поддаться его лицемерным уверениям, а он понимал, что в нынешнем раздраженном состоянии даже это с трудом сможет ей предложить.
      Он пересек лужайку своей слегка прихрамывающей походкой и вошел в розарий. Здесь Дженни и застала его несколько минут спустя. Он довольно рассеянно обрывал увядшие лепестки, а когда увидел ее, в нерешительности остановившуюся под аркой тисовой изгороди, то посмотрел на нее сумрачно, ничего не говоря.
      С лицом, опухшим от, слез, она выглядела на редкость непривлекательно. И голос ее был хриплым, когда она сказала:
      - Я прошу у тебя прощения! Я так не думаю! Прости меня, пожалуйста!
      Его сердце оттаяло. Он быстро двинулся к ней, думая не о том, что она серенькая и невзрачная, а лишь о том, что она в сложном положении. Он проговорил беззаботным, ласковым голосом:
      - Как будто я не знал, на какой строптивице женился! Ругается, как сапожник, только из-за того, что мы с твоим отцом больше печемся о твоем здоровье, чем ты сама!
      - Это было очень скверно, - пролепетала она. - Я не знаю, что на меня нашло, - наверное, все из-за того, что я в положении!
      - Ах вот оно как! - сказал он. - Во всем виноват этот сын, которого я не желаю здесь видеть! Ну, если из-за него его мать становится драчливой, как, кошка, конечно, мне не понравится видеть его здесь или где-то еще!
      Она опустила голову, сказав умоляюще:
      - О нет, нет! Как я могла сказать такую гнусную вещь? Я знаю, что это не правда! Он потрепал ее по плечу:
      - Я на это надеюсь! Более того, леди Линтон, если вы считаете, что мне не нравится видеть вас здесь, то вы даже глупее, чем я полагал, что уж совсем невозможно !
      Она засмеялась, довольно неуверенно, но сказала после секундного колебания:
      - Ты не хочешь возвращаться в Лондон, правда?
      - Нет, не хочу. Я считал, что мы уютно устроились здесь на зиму, и был страшно близок к тому, чтобы посоветовать твоему папе идти к дьяволу. Но нельзя отрицать, что твое здоровье оставляет желать лучшего, Дженни, и что Фонтли слишком уединенное место, чтобы твой отец или я могли чувствовать себя спокойно. Может статься, тебе потребуется более искусный врач, чем старый Тилфорд. Мы не станем по-глупому рисковать, моя дорогая.
      - Да, - сказала она покорно. - Я сделаю то, что ты считаешь правильным. Как скоро мы должны поехать? Ведь не прямо сейчас, нет?
      - Нет, если у тебя все будет благополучно. Наверное, в следующем месяце, до начала зимы. А если этот первоклассный доктор твоего отца разрешит, я привезу тебя обратно. Обещаю!
      Она приободрилась с виду, хотя и сказала горестно, держа Адама под руку, пока они шагали обратно к дому:
      - Я хотела, чтобы он родился здесь, где родился ты.
      - Но, как мы знаем, она, возможно, предпочтет родиться в Лондоне, вызывающе возразил Адам. - В конце концов, ты там родилась!
      - Она? - воскликнула Дженни. - Нет!
      - Я очень хочу дочку, - сказал Адам.
      - А вот я - нет! - сказала Дженни уже с гораздо более свойственными ей интонациями. - То есть не хочу, пока у нас не будет сына! Если бы я думала... Боже милостивый, а ведь папа прав! Я проконсультируюсь у его противного доктора!
      Он громко засмеялся; а позже, когда мистер Шоли с беспокойством спросил его, убедил ли он Дженни вести себя как подобает разумной женщине, сразу же ответил:
      - Да, конечно, - как женщине в высшей степени понятливой! Стоило мне только намекнуть ей, что она, возможно, подарит мне дочь, и она тут же осознала, до чего это мудро - попасть в руки опытного акушера!
      - Но, Адам! - запротестовала Дженни, - Да, но глупо считать, будто он может что-то с этим поделать, - заметил мистер Шоли.
      - Боже милостивый! А вы еще называли его первоклассным!
      - Я же не говорил, что он волшебник! О, я знаю, что вы смеетесь надо мной, милорд, но негоже вбивать в голову Дженни такие дурацкие мысли. А, так ты теперь веселишься, девочка моя? Ну что ж, - сказал мистер Шоли, снисходительно оглядывая хозяев, - я и сам всегда любил хорошую шутку и потому не в претензии на вас.
      Он был далеко не в восторге, когда выяснил, что Линтоны не собираются переезжать в Лондон до конца октября; но мир в доме был спасен тем, что его отвлекло заевшее шкивное колесико в леднике. Все имеющее отношение к механике моментально вызывало у него интерес, и он с удовольствием потратил остаток своего недолгого пребывания в Фонтли, наблюдая за необходимой починкой ледника и придумывая, как лучше установить наклонную дверь в проходе над погребом.
      Глава 19
      Линтоны вернулись в Лондон в конце октября, в ненастную погоду. Дженни делала вид, что ничего не случилось, но именно она больше всего со-, жалела об отъезде из Фонтли. Адам оставил свои тамошние дела в настолько обнадеживающем состоянии, насколько позволяло его финансовое положение, и в любом случае собирался на некоторое время уехать в Лондон в ноябре, когда вновь соберется парламент К тому же ему не терпелось повидаться со своими друзьями, потому что, хотя 52-й полк находился в Англии с конца июля, он до тех пор встретился лишь с тремя закадычными приятелями, которые наведывались в Фонтли во время коротких отпусков. Эти визиты проходили куда успешнее, чем визит мистера Шоли. Далекие от того, чтобы брюзжать по поводу ситуации с Фонтли или придираться к неудобствам бывшего монастыря, гости объявили, что это самое веселое место, какое только можно себе представить. Они несколько раз развлекались стрельбой по куропаткам, их кормили на славу, а хозяйка не ждала от них приятности манер. Она обеспечивала им земные блага и была явно рада, если они проводили целый вечер, обмениваясь пиренейскими воспоминаниями, вместо того чтобы вести с ней учтивую беседу. Они считали ее замечательной женщиной, а капитан Лангтон зашел так далеко, что сказал с обезоруживающей улыбкой. Огромная жалость, что Дев оставил армию, леди Линтон! Вы были бы чудесной женой для солдата, потому что вам все нипочем! Как бы поздно он ни возвращался в свою квартиру, готов поклясться, у вас всегда был бы наготове первоклассный обед!
      Мистер Шоли не встречал Линтонов, когда они приехали на Гросвенор-стрит, но он наведался туда в этот день пораньше с целым возом цветов и фруктов. Адам спокойно принимал подобные, менее значительные знаки его щедрости, но тем не менее плотно сжал губы, когда прочел записку, оставленную для них отцом Дженни. Мистер Шоли взял это на себя - попросить доктора Крофта приехать в дом Линтонов на следующий день. Адам молча передал послание Дженни. Она была так возмущена, что его собственный гнев утих, и, вместо того чтобы сказать ей, что он был бы благодарен ее отцу, если тот предоставит ему самому справляться с домашними делами, он вдруг принялся оправдывать назойливость почтенного мужа и говорить ей, что не нужно так уж раздражаться, поскольку это продиктовано лишь заботой о ее здоровье.
      Она, нисколько не утихомирившись, сказала:
      - Адам, будь любезен, скажи доктору Крофту, что я передумала и не желаю его видеть! А я скажу папе, что я сама выберу себе доктора или попрошу это сделать тебя!
      - Это станет для него уроком, - согласился он. - И пожалуй, даст выход нашему гневу. Единственная загвоздка в том, что мы, когда поостынем, можем почувствовать себя несколько глупо! В конце концов, мы ведь и в город-то приехали, чтобы проконсультироваться у доктора Крофта, правда?
      - Да, но...
      - Любовь моя, - сказал он улыбаясь, - если я когда-нибудь вступлю в бой с твоим отцом, я позабочусь о том, чтобы сначала выбрать для него позицию Мне совсем не нравится такое положение, и пирровы победы мне тоже не нравятся! Я не получу ничего, кроме негодования твоего отца и плохого доктора для тебя. Думаю, мы согласимся на Крофта.
      - А, ладно! - раздраженно махнула она рукой. - Но заранее уверена, что он мне очень не понравится!
      В конечном счете доктор Крофт пришелся не по душе им обоим. Он держался с важностью всезнайки и ухитрялся создать впечатление, что любая дама, прибегнувшая к его услугам, может считать, что ей повезло. Тем не менее было известно, что у него обширная практика; и, хотя его поведение было слишком самоуверенным, чтобы нравиться, он говорил достаточно внушительно, чтобы вселить веру в своих пациентов. Он не удивился, узнав, что Дженни неважно себя чувствует, и без колебаний поведал ей причину: она была слишком полнокровной и тучной. Он предписал ей диету для похудания и пару кровопусканий, объяснив, какую именно пользу это принесет ее здоровью, рассказал несколько устрашающих историй про дам такой же комплекции, как у Дженни, к которым его слишком поздно позвали для устранения вреда, причиненного перееданием, и откланялся, обещая вновь наведаться к Дженни неделю спустя.
      Она приняла высказывания доктора с большей готовностью, чем Адам, заметив, что, увы, знает о своей чрезмерной полноте Лорд Линтон, памятуя о ее хорошем аппетите, засомневался, а застав ее за ленчем из чая и хлеба с маслом, запротестовал - Дженни, это не может быть правильным! Ты к полудню всегда голодна как волк! Она покачала годовой.
      - Теперь нет. Мне было нехорошо с самого начала, не тянуло к еде, а иногда прямо-таки тошнило от одного ее вида, но я должна признать, что с тех пор, как я села на эту диету, с этим стало получше. Так что, дорогой, ты просто положись на доктора и не думай об этом!
      Больше он ничего не сказал, сознавая собственную неосведомленность; а она, боясь слишком близкого сходства со своей матерью, придерживалась трудного режима и старалась, чтобы Адам не видел ее подавленного настроения.
      Но в этом скорее был повинен Лондон, нежели доктор Крофт. Погода стояла пасмурная, многие дни были дождливыми, некоторые - туманными. Дженни начинала ненавидеть серые улицы; и не могла выглянуть из окна, не испытав желания вернуться в Фонтли, или надеть свою шляпку, меховую мантилью и лайковые перчатки, без того чтобы не помечтать о том, как она вышла бы из дома в собственный сад и дышала бы воздухом без этих во! тщательных приготовлений. Она пыталась поведать об этом мистеру Шоли, когда тот подтрунивал над ней из-за того, что она, как он это называл, дуется, но поскольку у него в голове не укладывалось, как это кто-то может мечтать о деревне, то он считал, что дочь капризничает, и приписывал капризы ее состоянию. Также не мог он понять и того, что главная причина ее уныния скука. Пожалуйся она, что ей наскучило в Фонтли, - тогда другое дело, поскольку он видел, что там ей нечем было заняться. Но ведь в Лондоне существовали бесконечные развлечения, такие, как магазины, театры, концерты, поэтому он добродушно говорил:
      - Оставь свои причуды, любовь моя. Впрочем, это естественно, что именно сейчас тебе в голову лезут всякие странные мысли. Я хорошо помню твою бедную матушку перед твоим появлением на свет! Ей хотелось есть не что-нибудь, а мясо крабов - блюдо, к которому в обычном состоянии ее совсем не тянуло.
      - И если бы я не воспротивился со всей решительностью, ты бы родилась с клешнями, это уж как пить дать! - Он рассмеялся при этих воспоминаниях, но, обнаружив, что его шутка вызвала у Дженни лишь слабую улыбку, сказал:
      - Так что теперь ты знаешь, что все это вздор, любовь моя! Ты не скучала, когда тебе приходилось лишь хозяйничать в моем доме, так с чего бы тебе скучать сейчас, когда у тебя есть муж, будущий ребенок, прекрасный собственный дом и все, чего ты только могла желать?
      В голове ее промелькнула мысль, что до своего замужества она принимала скуку как неизбежность для женщины, но ничего не сказала отцу, потому что слишком любила его, чтобы обидеть.
      Но Дженни была обязана наследственности по материнской линии больше, чем подозревал мистер Шоли, или даже больше, чем подозревала она сама до тех пор, пока Адам не увез ее в Фонтли. Она тогда подумала, что ей понравится жить в своем собственном загородном доме, и ей это в самом деле понравилось. Она проявляла живой интерес ко всем планам Адама по благоустройству поместья и строила много собственных планов, как вернуть дом в прежнее состоянии. Она была практична и являла собой пример прирожденной хозяйки. Фонтли давало безграничный простор для ее способностей; она с нетерпением ждала зимы, когда дел будет невпроворот. Вдовствующая передала все дела по дому в руки своих слуг; но Дженни обнаружила в библиотеке манускрипт, который, как сказал Адам, принадлежал его бабушке, и страницы эти поведали, что давно усопшая леди Линтон не брезговала интересоваться настолько обыденными вещами, "как делать мармелад из апельсинов" и "как лучше засаливать говядину". Она знала, как сделать "полоскание для простуженного горла", и утверждала (в подчеркнутых скобках), что ее собственная "микстура из ртути, венецианского скипидара и топленого свиного жира" - лучшее из известных ей средств "для выведения жучков".
      Зимние месяцы в Фонтли мелькали для Дженни слишком быстро, в Лондоне же каждый день тянулся нескончаемо По мере того как нарастало ее уныние, спокойствие сходило на нет. Она стала раздражительна и терзалась дурными предчувствиями, если Адам приезжал домой позже обычного Она на день отослала его в Лестершир поохотиться, но, когда он уехал, провела все время до его возвращения в тревоге, представляя, как он лежит, подобно своему отцу, со сломанной шеей, или, предаваясь безудержной жалости к себе, вначале воображала себя брошенной, а потом приходила к выводу никто не вправе винить Адама за то, что он сбежал от такой сварливой жены, какой она стала.
      От подобных мыслей оставался один короткий шаг до раздумий о возможности собственной смерти И в один тоскливый туманный день она приступила к составлению завещания. Это казалось разумным, хотя и заставило ее вообразить, как Адам женится на красивой, но бессердечной женщине, которая будет подавать ему сдобу на завтрак и ужасно обращаться со своим пасынком. Но когда Адам застал ее врасплох за этим унылым занятием, ее заботливость совершенно не произвела на него впечатления. Он предал завещание огню и обозвал ее дурой, а когда она высказала пожелание, чтобы Лидия заботилась о ее ребенке, он ответил, что, поскольку Лидия, скорее всего, будет заниматься ребенком шиворот-навыворот, он считает, что лучше ей самой о нем позаботиться. Это рассмешило ее, потому что, когда он был с ней, ее мрачные фантазии бесследно исчезали. Она стыдилась, что поддается им, боялась, что у Адама возникнет отвращение к хворающей жене; и еще, хотя она и пыталась скрыть от него свое недомогание, когда он на самом деле этого не замечал, то чувствовала себя заброшенной Она отсылала его от себя - но, когда он уезжал, чтобы провести вечер с кем-то из своих друзей, она размышляла: как странно, мужчины никогда не замечают, что ты плохо себя чувствуешь, и никогда не скажут нужную вещь в нужный момент, и не поймут, насколько ты несчастна оттого, что все время чувствуешь себя нездоровой.
      Но Адам, который в свое время перенес месяцы подлинных страданий, понимал и глубоко переживал За нее. Он однажды спросил, не хочет ли она, чтобы кто-то из ее родственников хоть на день составил ей компанию, но оказалось, она не знает никого из своих родственников, сохранив смутные воспоминания лишь о тете Элизе Шоли, умершей, когда она сама была еще маленькой девочкой, и также она не была знакома с кем-либо из семьи своей матери.
      - Им не нравился мамин брак с папой, и была холодность... Да я и не хочу, чтобы кто-то составил мне компанию! - решительно ответила она. - Я совершенно не понимаю, с чего это тебе в голову пришла такая мысль!
      Больше он ничего не сказал, но когда встретился с лордом Оверсли в Бруксе и узнал, что тот на несколько недель привез семью в Лондон, то при первой же возможности заехал на Маунт-стрит и спросил совета у леди Оверсли.
      - Ах, бедняжка Дженни! - воскликнула она. - Я прекрасно знаю, что она чувствует, потому что мне тоже никогда не было хорошо в подобном положении! Я собиралась нанести ей визит, но дел было так много... Ты можешь не сомневаться, что я немедленно к рей поеду! Мой дорогой Адам, я убеждена: тебе незачем беспокоиться! Если за ней наблюдает доктор Крофт, то все будет хорошо!
      - Он тоже мне так говорит, - ответил Адам. - Но Дженни на себя не похожа; по-моему, она не такая крепкая, какой я привез ее в Лондон. Крофт сбивает меня с толку своими медицинскими разговорами, но.., мэм, разве это правильно - держать ее на такой скудной диете и вдобавок еще пускать кровь?
      Он не получил никакой поддержки. Леди Оверсли умоляла его не вмешиваться в дела, в которых он наверняка ничего не смыслит. Лечение голодом для беременных женщин было одним из последних достижений науки, она сожалела лишь, что это не было в моде в ее время, потому что, несомненно, извлекла бы из этого огромную пользу.
      - Видишь ли, дорогой Адам, - сказала она, - это ошибка мужей - так пристально интересоваться подобными вещами. Оверсли никогда этого не делал, разве что по поводу моего первенца - это был милый Чарли! - когда он так действовал мне на нервы, что я бы вконец извелась, не вмешайся тогда моя дорогая матушка.
      Она продолжала объяснять ему очень разумные вещи, которые говаривала ее дорогая матушка, но он слушал вполуха. Ее безмятежный рассказ о матери, сестрах, бесчисленных тетушках и кузинах послужил тому, что выявил разницу между положением ее и Дженни: у нее за спиной был сонм любящих родственников - у Дженни не было никого, кроме отца и мужа.
      Он нередко думал о том, что совершенно невозможно уклониться от этой тяжкой неизбежности. Так было и на этот раз, когда в комнату вошла Джулия. Она поспешила к нему, протянув руку и воскликнув с нотками радостного удивления в голосе:
      - Ах, Адам!
      Он тут же поднялся и взял ее руку, но, хотя он улыбнулся и ответил на ее приветствие, в глазах его застыла мрачная сосредоточенность, и он почти тотчас же повернулся обратно к леди Оверсли - Надеюсь, что вы правы, мэм. Я не знаю - впрочем, я, как вы сказали, совершеннейший невежда в этих делах. - Он протянул руку для прощания. - Я должен идти. Возможно, когда вы увидитесь с Дженни... В любом случае ваш визит пошел бы ей на пользу, уверен А вы потом скажете мне, каково ваше мнение.
      Она согласилась, сердечно пожав его руку и ободряюще похлопав по ней.
      - Конечно скажу! Но я убеждена, что у тебя не может быть никакой причины для тревоги.
      - Что такое? - спросила Джулия, пытливо вглядываясь в лицо Адама. - У тебя неприятности?
      - Вовсе нет! - ответил он улыбаясь. - Просто немного беспокоюсь за Дженни, вот и приехал спросить совета у твоей мамы. - Он посмотрел на часы. - Мне пора ехать! Нет, не стоит звонить, мэм! Я выйду сам. До свидания, Джулия. Я рад, что повидался с тобой, - и не спрашиваю, как у тебя дела, потому что вижу, что ты Прекрасно выглядишь и эти отвратительные туманы тебе нипочем!
      Короткое рукопожатие - и он ушел, оставив Джулию обратившей озадаченный взгляд на леди Оверсли.
      - Как странно он разговаривал! Беспокоится за Дженни? Почему, мама? Она больна?
      - О нет, дорогая! Просто она в положении, и ей немного нездоровится. Думаю, это пустяки. Я и сама часто прескверно себя чувствовала в это время.
      - В положении! - безучастно повторила Джулия. - Ты ведь не хочешь сказать... Ах, мама, нет! Леди Оверсли тревожно смотрела на дочь.
      - Ну, милая, умоляю, не принимай это близко к сердцу! Этого следовало ожидать, и знаешь, это очень хорошо для них обоих!
      Джулию сотрясала дрожь; она подошла к окну.
      - Этого следовало ожидать. Как.., как глупо с моей стороны! произнесла она странным голосом.
      Леди Оверсли не пришло в голову, что на это ответить. Через некоторое время Джулия с усилием проговорила:
      - Дженни скверно себя чувствует, и Адам беспокоится. У него на уме одна только Дженни.
      - Ну естественно, любовь моя - Естественно, мама? Естественно? Когда совсем еще недавно... - Голос Джулии пресекся; она быстро вышла из комнаты.
      Тем не менее, к большому облегчению леди Оверсли, дочь казалась совершенно спокойной, когда спустилась к обеду. Она даже предложила поехать с матерью навестить Дженни на следующий день; но ее светлость отказалась под тем предлогом, что хочет поговорить с Дженни по поводу ее самочувствия с глазу на глаз.
      Дженни была рада увидеть ее, но говорила мало. Она сказала, что чувствует себя прекрасно; и в самом деле казалась настолько обычной, что леди Оверсли сказала Адаму, что она не находит повода для беспокойства.
      - Конечно, она выглядит немного раздраженной, но тебе не стоит слишком об этом задумываться, - посоветовала она. - По-моему, твоя жена хандрит, и, неудивительно - такая отвратительная погода! Жаль, что у нее нет сестры, чтобы составить ей компанию. Не сомневайся, все дело в этом: ей слишком уж одиноко, вот она и предается грустным раздумьям, которые Гибельны даже для человека крепкого, потому что от этого так сильно падаешь духом!
      Адаму пришлось довольствоваться этим объяснением; но, когда Дженни устроила ему яростный разнос за то, что он обсуждал ее положение с леди Оверсли, он подумал, что, какой бы бодрой с виду она ни предстала перед леди, она очень далека от обычного своего состояния. Ей было настолько несвойственно приходить в ярость по пустякам, что он встревожился даже сильнее, чем Показал ей. Как всегда мягкий и обаятельный, он сумел унять ее раздражение, но, обещая самому себе воздержаться в дальнейшем от переживаний по поводу ее, в то же время прокручивал в голове самые разные планы, имеющие целью ее благополучие.
      Три дня спустя Адам сказал ей, что собирается уехать из города по делам, и его не будет два дня. Она спросила довольно уныло, не в Фонтли ли он едет, но он только покачал головой:
      - Нет, не в Фонтли. Вряд ли я не буду ночевать дома больше одной ночи, дорогая, но могу немного задержаться, так что ты, добрая Дженни, будешь иметь возможность приготовить для меня один из свои восхитительных ужинов в среду.
      Она не могла удержаться от улыбки, но это было помимо ее воли, и ее голос явно был обиженным, когда она сказала:
      - Не нужно торопиться домой из-за меня! Пожалуйста, не приезжай в среду, если для тебя это неудобно!
      - Не приеду, - пообещал он, добавив негромким голосом:
      - Вот скандалистка-то!
      - Я не скандалистка! И если ты предпочитаешь не говорить, куда ты едешь, мне, конечно, все равно!
      - Меня это не особенно радует, - сказал он серьезно, - потому что я предпочитаю не говорить тебе, пока мое дело не выгорит, - вот тогда я и выложу все начистоту.
      Ее лицо сморщилось, она отвернулась, сказав охрипшим голосом:
      - Прости! Не обращай на меня внимания! Ты, должно быть, думаешь, что женился на сущей мегере!
      - Нет, всего лишь на колючке! - заверил он ее, чтобы утешить.
      Она утихомирилась и даже смогла, как обычно, рассмеяться; но, когда в среду вечером пробило десять, она оставила всякую надежду, поняв, что он бессердечно воспользовался ее разрешением не возвращаться домой, и погрузилась в печаль. То соображение, что столь удручающим положением вещей она обязана лишь собственному скверному характеру, нисколько не ослабило ее горя, но прежде, чем ей удалось убедить себя, что он ищет утешения в объятиях какой-нибудь ослепительной райской пташки, она услышала, как с улицы подъезжает экипаж, и стала жадно вслушиваться в звуки, разрываясь между надеждой и комичным желанием не утратить своей скорби. Но это был Адам. Она услышала его голос и поспешила в гостиную, чтобы заглянуть вниз в лестничный проем. И, увидев его, воскликнула:
      - Это ты!
      Он посмотрел вверх, посмеиваясь над ней.
      - Да, и мне вовсе незачем рассказывать тебе, что у меня было за дело! Лучше вы мне скажите, мэм, ну разве не приятный сюрприз я вам привез?
      В следующий миг его грубо отпихнули в сторону, и Лидия стрелой помчалась вверх по лестнице с криком:
      - Дженни, ну разве не замечательно? О, до чего я счастлива снова быть здесь у вас! Правда, замечательная идея пришла Адаму в голову? Ты рада меня видеть? Пожалуйста, скажи, что рада!
      - Лидия! - ахнула Дженни, заливаясь слезами. - Ах, Лидия!
      Она очень быстро пришла в себя после этого в высшей степени необычного проявления чувств, вынырнув из объятий Лидии с изменившимся лицом и несвязно бормоча:
      - Ах, я еще никогда ничему так не радовалась! Как любезно со стороны леди Линтон! Ах, Адам, подумать только: ты предпринял такую вещь и даже ни словом мне не обмолвился! Я бы немедленно позаботилась, чтобы подготовили твою комнату, дорогая! Если бы я только знала!.. Скорее заходи в тепло ты, должно быть, замерзла!..
      Она, вне всякого сомнения, была в восторге; приезд Лидии подействовал на нее как живительное средство, и в течение каких-то нескольких минут ее усталости как не бывало: они посмеивалась с Лидией над ее жизнью в Бате и ее описанием некоего сэра Торкуила Трегони, которого та настойчиво называла своим "трофеем" Дженни, с округлившимися от изумления глазами, поняла из предоставленного ей красочного описания, что этот неизвестный баронет был настолько преклонного возраста, что стоял одной ногой в могиле; но Адам, знающий свою фантазерку-сестру, заключил (и вполне правильно!), что "старому дураку" где-то около сорока лет и что он слегка подвержен ревматизму.
      - Сказочно богат! - объявила Лидия, кладя себе на тарелку третьего омара в тесте. - Ах, Дженни, ты не представляешь, какое это истинное блаженство - снова быть здесь с вами и есть такие роскошные вещи! А ты не собираешься попробовать хоть одного из этих вкусных омаров? Ты ничего не съешь?
      - Пожалуй, нет, тем более что я пообедала всего пару часов назад!
      - Кусочком цыпленка и печеным яблоком, - вставил Адам.
      - Боже правый, неужели, если ждешь ребенка, непременно нужно голодать? - с ужасом спросила Лидия. - Я никогда этого не знала И должна сказать...
      - Конечно же я не голодаю! - сказала Дженни - Да что мы все обо мне да обо мне! Расскажи нам про этого своего сэра Торкуила!
      - Ах, про него Ну, мама считает его вполне подходящей партией. Более того, она всячески потворствует его ухаживаниям! Отчасти потому, что у него очень хорошие связи, но в основном из-за его богатства. Конечно, я понимаю, что если выйду за него замуж, то смогу есть омаров в тесте каждый день, но омары в тесте, в конце концов, это еще не все. Не так ли?
      - Совершенно верно! - согласился Адам. - Есть еще холодные фазаны, хотя даже состояние сэра Торкуила не позволит тебе питаться ими каждый день. На вот тебе, обжора! Если я мало для тебя порезал, говори, не стесняйся! Между прочим, дозволь тебе заметить, что, по словам мамы, ты и сама склонна поощрять ухаживания сэра Торкуила!
      - Ну да! - признала Лидия - Но лишь потому, что сидеть каждый вечер дома, наблюдая, как миссис Папуорт лебезит перед мамой, стало невыносимо! Видишь ли, сэр Торкуил хотел сопровождать нас в свет, и я знала, что мама поедет, если он нас пригласит - Ах, Лидия, негодная девчонка - воскликнула Дженни, очень позабавленная - Нашла с кем флиртовать! А балы тебе понравились - балы в Бате?
      - Вовсе нет! Все насмешники Бата сидят вдоль стенок и глазеют на меня; Броу говорит, что все они - , сборище старомодных старых дев и что Бат скучнейшее место на земле.
      - Броу? - удивился Адам. - Он был в Бате? И почему-то ничего мне об этом не сказал!
      - Да, он гостил у родственников по соседству. Ну, не то чтобы по-настоящему гостил, потому что остановился в "Кристофере", но это и привело его в Бат.
      - Родственники, живущие по соседству? Интересно, кто это может быть? Я думал, что знаком с большинством его родственников, но никогда не слышал, чтобы кто-то из них жил в Сомерсете.
      - Не знаю, он нам не говорил, просто я думаю, что ему у них не очень нравилось, поэтому, кажется, он нечасто к ним ездил.
      К этому моменту Дженни удалось наконец привлечь внимание Адама, устремив на него настолько проницательный взгляд, что тот заморгал, когда встретился с ее глазами.
      - Понятно, - сказала она, переключая свое внимание на Лидию. - И как долго леди Линтон может позволить тебе пробыть со мной? Нужно написать, как глубоко я ей признательна.
      - Она говорит, что я могу оставаться до тех пор, пока Шарлотта и Ламберт не поедут на Рождество в Бат. Знаешь, они собираются провести ночь в городе и тогда смогут забрать меня. Представляете, Шарлотта тоже в положений!
      - Да что ты!
      - В самом деле! Мама получила от нее письмо не далее как на этой неделе.
      - Вот уж она, наверное, радуется!
      - Да, вот только у мамы предчувствие, что ребенок Шарлотты пойдет в Ламберта. Но я должна сказать тебе, Дженни, про твоего ребенка она ничего подобного не говорила. Она, кажется, считает, что это будет вылитый Стивен, хотя почему - я понятия не имею. Тем не менее весть о твоем ребенке вызвала у мамы такой душевный подъем, что я старалась не высказывать никаких сомнений на сей счет. Так что я, - гордо сказала Лидия, - скоро буду дважды тетей!
      Дженни узнала от Адама, что Вдовствующую вовсе не пришлось долго уговаривать отправить свою любимую младшенькую к ней. Известие о том, что Дженни скоро подарит Фонтли наследника, оказало на нее поистине ошеломляющее впечатление. Она так же мало, как и сама Дженни, сомневалась в том, что родится мальчик, и была в таком восторге, что передала великое множество заботливых пожеланий дорогой малышке Дженни и даже воздержалась от критических замечаний по поводу ее нездоровья. Адам передал их столько, сколько смог вспомнить, когда зашел в комнату Дженни пожелать ей спокойной ночи; и, как только Марта ушла, захотел узнать, почему она так свирепо смотрела на него во время ужина.
      - Ведь не думаешь же ты, что Броу ухаживает за Лидией? - недоверчиво спросил он.
      - Боже правый, Адам, конечно думаю! - воскликнула она. - Это ясно как Божий день!
      - Но она ведь еще ребенок!
      - Чепуха!
      . - Боже милостивый! Дженни, клянусь, ей никогда такое и в голову не приходило!
      - Нет, пока еще, - согласилась она. - Но не будешь же ты утверждать, что она не отдает ему решительного предпочтения! А что касается его самого, полагаю, не можешь же ты считать, что это ради моего приятного общества он приезжал сюда всякий раз, когда Лидия была с нами, и повсюду сопровождал нас! Более того, стоит тебе теперь только дать знать, что она здесь, и я буду не я, если он тотчас не примчится в Лондон, - наверное, чтобы навестить кого-нибудь из своих родственников!
      Он рассмеялся, но посмотрел на жену с некоторым сомнений:
      - Я не дам ему знать. Если ты права, не думаю, что нам следует это поощрять - до тех пор, пока она не выезжает в свет! Я уверен: маме это не понравится.
      - Да, совершенно верно, но, думаю, он знает об этом и пока не собирается делать ей предложение. Однажды он сказал мне нечто такое, что вселяет в меня уверенность: он знает, что ты и миледи скажете на это - еще слишком рано. Если дело дойдет до предложения, надеюсь, ты не отнесешься к этому плохо, правда, Адам?
      - Боже правый, конечно нет! Я буду в восторге.
      - А твоя мама? - спросила она.
      - Да, думаю, и она не будет против. Хотя, конечно, Адверсейны бедны как церковные крысы, и, похоже, мысли мамы заняты сказочно богатым "трофеем", но...
      - Уж не собираешься ли ты Оказать мне, что она действительно хочет, чтобы Лидия вышла за сэра Торкуила замуж? Я думала, Лидия просто дурачится! Ну, надеюсь, вы решительно этому воспротивитесь, милорд! Подумать только! Жених! Да еще с таким именем!
      - Не беспокойся! У меня не будет такой необходимости, - сказал он, смеясь. Он наклонился к ней, чтобы поцеловать в щеку. - Нужно идти, а не то Марта устроит мне нагоняй за то, что я не даю тебе спать до самых петухов, как она выражается. Доброй ночи, дорогая, спи крепко!
      - Я знаю, что буду. До чего приятно, что Лидия снова с нами! Спасибо тебе, что привез ее, ты так добр ко мне!
      - Неужели? Ну а ты очень добра ко мне, - ответил он.
      Он оставил ее более счастливой, чем она была на протяжении последнего времени. Это было чудесно - то, что Лидия снова была с ними, Но главным поводом для радости стал визит Адама к ней в комнату. Он всегда проявлял пунктуальность в том, чтобы пожелать ей спокойной ночи, но прежде ни разу не приходил, чтобы поболтать с ней наедине. Эта была какая-то новая степень их интимных отношений, которая, казалось, приближает ее к нему больше, чем когда-либо Он не был ее возлюбленным, но, возможно, думала она, уже погружаясь в сон, она сможет стать его другом. Может быть, дружбе и не отведено никакого места в девичьих мечтах, но мечты всегда иллюзорны бегство из реальности в чудесное небытие. Размышлять о вероятном будущем не значит мечтать, это значит смотреть вперед, суть мечты в том, чтобы игнорировать вероятное, и ты знаешь об этом даже на самом гребне фантазии, когда представляешь себя возлюбленной стройного молодого офицера, в чьих глазах, измученных страданием, так много доброты и чья улыбка так обаятельна Никакой мысли о дружбе не вторгалось в безыскусную, простонародную, совершенно безнадежную мечту Дженни Шоли, но дружбу вовсе не следовало отвергать - она согревала, являясь более продолжительной, нежели любовь, хотя и несколько уступала ей по накалу страстей. Никогда не нужно мечтать, подумала Дженни уже сквозь сон. Лучше смотреть вперед и рисовать себя ближайшей наперсницей своего блестящего рыцаря, нежели объектом его романтического обожания. Но на самом деле он не блестящий рыцарь, подумала она, прижимаясь щекой к подушке и сонно улыбаясь, а всего-навсего ее дорогой Адам, которого приходится иной раз уговаривать пообедать, который не выносит, когда в его комнате устраивают беспорядок, и который не любит разговоры за завтраком.
      Глава 20
      Надежда стать поверенной мыслей Адама рухнула следующим же утром. Существовали мысли, которыми он никогда бы не поделился с Дженни; одну из них извлекла на свет Божий Лидия, выискивая в "Газетт" интересные заметки, пока Дженни заваривала чай, а Адам читал то, что его дамы считали скучнейшей статьей в "Морнинг пост" о Венском конгрессе. Внезапно Лидия, ахнув, воскликнула - Ого! Нет, нет, я в это не верю! Хотя они бы не напечатали, не будь это правдой, ведь так? Ну ничего себе!
      Адам не обратил внимания, но Дженни спросила:
      - Во что ты не веришь, моя дорогая?
      - Джулия Оверсли помолвлена! И за кого, как вы думаете, она собралась замуж?
      Адам быстро поднял взгляд и проговорил ровным голосом:
      - Полагаю, за Рокхилла.
      - Боже правый, так ты знаешь? Но чтобы Джулия!.. Да ведь он, наверное, старше сэра Торкуила! А Джулия.., уж от нее-то я никак... - Она остановилась, осознав, что от неожиданности допустила бестактность, и зарделась до корней волос.
      - Старше, но это еще более крупный трофей! - беззаботно констатировал Адам.
      - Да, пожалуй что так, - сказала сестра, подавленная и снедаемая угрызениями совести.
      Адам снова укрылся за "Морнинг пост". Дженни нарушила неловкое молчание, спросив Лидию, чем та хотела бы заняться в предстоящий день. Ни слова больше не было сказано о помолвке, пока Адам не встал из-за стола и не сказал вежливым холодным тоном, который отгородил Дженни от него:
      - Ты, наверное, напишешь Джулии. Выскажи от нас обоих все, что полагается в таких случаях, хорошо?
      Она согласилась, и он вышел из комнаты, помедлив на пороге, чтобы попросить жену со слабой улыбкой: пусть не позволяет Лидии замучить себя до смерти.
      - Я и не собираюсь! - сказала Лидия, когда дверь закрылась. Она посмотрела на Дженни, испытывая желание обсудить поразительную новость, но как-то не решаясь затронуть этот предмет.
      - Мне ты можешь говорить все, что хочешь, - сказала ей Дженни, будто прочитав ее мысли. - Но не разговаривай об этом с Адамом! Он обязательно станет переживать, хотя давно и догадывался, наверное, как все это будет.
      - У меня не было полной уверенности, что ты все знаешь, - сказала Лидия, довольно застенчиво.
      - О да! Я всегда знала, - ответила Дженни с одной из своих натянутых улыбок. - Я была очень дружна с Джулией в те дни. И часто наблюдала, как он на нее смотрит. Он никого никогда не замечал, кроме нее И однажды она сказала мне, что я украла его у нее. Много же у меня было шансов это сделать! Даже если бы я очень захотела!
      - А разве нет? Нет, я совсем не это имела в виду. Ты не хотела выйти за него замуж? Я думала..
      - Да, ты думала, что я хотела выйти замуж за человека, который во мне не нуждается и который по уши влюблен в другую женщину, - только ради удовольствия получить титул к своему имени - яростно выпалила Дженни. - Так вот, я не хотела Но дышла за него замуж, потому что больше ничего не могла для него сделать! - Она истерически всхлипнула и глотнула воздуха, сказав почти сразу же:
      - Ах, я не знаю, что это на меня нашло и почему я так разговариваю. Не обращай на это внимания! Я стала слишком болтливой и нервной, но я все это не всерьез! Знаешь, я в подавленном настроении и расстраиваюсь из-за каких-то вещей, которые вовсе того не стоят, например.., из-за выражения лица Адама только что... - Ее голос задрожал, но она сумела с ним совладать. - Это все ерунда, Лидия! Мы прекрасно ладим друг с другом, уверяю тебя, и.., и Адам не всегда переживает по этому поводу так, как сейчас, особенно если не бередить рану без конца, а такого не будет - нет, насколько я знаю Рокхилла! Я не удивлюсь, если с этим браком все устроится наилучшим образом, и, конечно, надеюсь на это Рокхилл не глуп, и у него очень приятные манеры - хоть ты и считаешь, что он выжил из ума, дорогая!
      Лидия медленно проговорила - Она не может по-настоящему любить Адама, правда? Я имею в виду, если...
      - Бог ее знает! - неуверенно произнесла Дженни, вставая из-за стола. Тут ничего не скажешь заранее - по крайней мере, я ничего не могу сказать! Ты не передашь ему ничего из того, что я только что сказала, правда? Это ведь одни глупости!
      - Адаму? Пет! - Лидия нахмурилась. - Да это было бы совсем и ни к чему - правда? Это все равно что мама доказывает мне, насколько глубоко ко мне привязан сэр Торкуил. Как будто я стану испытывать от этого к нему более нежные чувства!
      Дженни улыбнулась, но довольно грустно:
      - Да. Это было бы совершенно ни к чему. Давай мы сейчас сходим к Хукхэму, хорошо? Я хочу обменять свои книги. Но сначала мне нужно написать Джулии. Интересно, что чувствуют Оверсли по этому поводу?
      Вскоре она это узнала, поскольку леди Оверсли два дня спустя приехала ее проведать, и не составило особого труда убедить ее открыть свою душу. Она испытывала двойственное чувство. Будучи человеком живым, она не могла не торжествовать по поводу триумфа своей дочери; но она была женщиной излишней чувствительности, поэтому в равной степени не могла не смотреть на брак с некоторой тревогой.
      - Если бы только я могла быть уверена, что она будет счастлива! Потому что это, конечно, прекрасная партия, и когда я думаю о многих попытках других окрутить Рокхилла, то невольно испытываю гордость! Но мне хотелось бы, чтобы Джулия вышла замуж по любви, я сама так поступила и никогда об этом не жалела, каким бы Оверсли ни был надоедливым, а он часто им бывает, потому что все мужчины такие, особенно после свадьбы! Однако ты постоянно идешь ему на уступки - но как, спрашиваю я тебя, Дженни, можно уступать мужу, которого не любишь? Когда я думаю о моей дорогой Джулии - она такая тонко чувствующая натура, у нее такие слабые нервы, она так легко приходит в волнение... Ах, Дженни, у меня почему-то недобрые предчувствия!
      - Полагаю, что вам, возможно, не очень понравится, мэм, то, что я скажу, - улыбнулась Дженни. - Но считаю, что Рокхилл не ранит ее чувств так, как обязательно, раньше или позже, ранил бы более молодой человек, не обладающий и половиной его опыта.
      - Да, я тоже так думала, и, как я сказала Оверсли, бывают девушки, которые более счастливы с пожилыми мужьями, теми, что обращаются с ними с отцовской снисходительностью, - наверное, ты догадываешься, что я имею в виду?
      Дженни понимающе кивнула:
      - Рокхилл будет именно таким. Если вы спрашиваете меня, мэм, то, полагаю, нет почти ничего, что он не знал бы по части обращения с женщинами!
      - Вообще ничего! - сказала леди Оверсли, внезапно посуровев. - Когда я думаю обо всех любовницах, бывших у него на содержании с тех пор, как умерла его жена... И как бы там ни считал Оверсли, я ему говорю: кто распутником был, распутником и останется! И потом, опять же я считаю его очень странным человеком. Поверите ли? Он знает, что Джулия его не любит! Потому что, когда он добивался ее руки, Оверсли счел должным рассказать ему, что она.., что у нее прежде была привязанность, от которой она не вполне оправилась. А он сказал с величайшей невозмутимостью, что ему все известно! И можете себе представить, с каким изумлением посмотрел на него Оверсли! Джулия сама ему рассказала, и ему, кажется, совершенно все это безразлично!
      - Нет, не безразлично, - решительно возразила Дженни. - Просто я не думаю, что он верит, будто сердце ее разбито из-за Адама. И он не переживает, потому что понимает ее, а когда она начинает выкидывать свои номера, не придает этому никакого значения. Можете не сомневаться, он найдет способ, как сделать ее счастливой!
      - Именно это он и сказал Оверсли. Не знаю, но мне, право, не может нравиться, что он вдовец! Это удручает, не говоря уже о детях, - хотя как же о них не говорить!
      - Боже правый, у него есть дети? - изумилась Дженни.
      - Две маленькие девочки - хотя почему я говорю маленькие, когда старшей двенадцать лет!.. Когда я думаю о том, как моя бедняжка Дженни, которая почти еще ребенок, попытается стать матерью двум великовозрастным падчерицам, которые, вполне возможно, ее невзлюбят...
      - Вовсе нет! Они будут ее обожать! - не согласилась Дженни. - Как обожала вся малышня мисс Саттерли. Кладу голову на отсечение - не пройдет и месяца после ее замужества, как они начнут ссориться из-за того, кому из них будет доставлено удовольствие сбегать по ее поручению!
      Это соображение способствовало тому, что леди Оверсли после разговора почувствовала себя гораздо бодрее и смогла, прежде чем покинуть Дженни, обратиться мыслями к приему, который она давала в честь помолвки дочери. Он обещал стать великолепным торжеством, следовавшим за званым обедом, на который она пригласила столько родственников Рокхилла, сколько могла усадить за свой стол. Поскольку они были невероятно многочисленны, она предвкушала, что ее дом будет набит до отказа, - такое положение дел радовало, хотя не могло вполне вознаградить ее за то, что она называла собранием странного рода.
      - Потому что, как ты знаешь, самые главные гости - это родители жениха, но у Рокхилла таковых конечно же нет, и, когда человек считает себя главой семейства Эджкоттов, нелепо полагать, что он прибегнет к помощи своего дяди Обри. И должна сказать, Дженни, хотя я и отдаю должное его сестре Уорлинг-Хем и признаю, что она написала Джулии очень милое письмо, она значительно старше меня, и это еще одно обстоятельство, которое не может мне слишком нравиться!
      Известие, что все родственники Рокхилла приглашены отпраздновать его помолвку, вызвало у Дженни скрытое удовлетворение, поэтому она не удивилась, когда вскоре Броу явился к ней с визитом.
      Они с Лидией были дома одни - обстоятельство, которое его светлость перенес с благородной невозмутимостью. Дженни увидела, как его ленивый взгляд оживился вдруг, упав на девушку, и понадеялась, что ее не обвинят в поощрении его ухаживаний из-за того, что она радушно приняла друга своего мужа.
      Лидия была искренне рада его видеть, воскликнув, когда протягивала ему руку:
      - Броу! О, какой сюрприз! Вы ведь не рассчитывали застать меня здесь, правда? Адам привез меня, чтобы составить компанию Дженни, - правда замечательно?
      Да, Броу считал, что это самая замечательная вещь, которая только когда-либо происходила; и хотя он не сказал ничего, что выходило бы за рамки строжайших приличий, казалось весьма маловероятным, что он помчится обратно в Линкольншир так быстро, как первоначально намеревался.
      Он приехал в город, как полагала Дженни, чтобы присутствовать на приеме у Оверсли. Сам Броу приходился родственником Рокхиллу по линии своей матушки, но сказал, что почти все Эджкотты считают, что Рокхилл сошел с ума.
      - Это и привело меня в город, - пояснил он. - Моя мама думала, что большинство из них найдут предлог не присутствовать на приеме; вбила себе в голову, что Року понадобится поддержка! Все это выдумки! Никто из них не осмелится обидеть Рока! Хотя мне говорили, бедный старина Обри Эджкотт ходит мрачнее тучи: наверняка он собирался когда-нибудь занять место Рока! Сам Броу весьма терпимо относился к этому союзу, но высказался в весьма нелестном для мисс Оверсли духе: что одному хорошо, то другому смерть.
      - Сам бы я не хотел жениться на ней, - сказал он.
      - Ну, вы не можете отрицать, что из нее выйдет прекрасная маркиза! возразила Дженни.
      - О Боже, нет! Пожалуй, у нее броская внешность, но она не соответствует моим представлениям о жене, с которой уютно. Никогда не знаешь, где найдешь такую! Можно оставить ее на чердаке, а, придя домой, обнаружить в погребе: Хотя это не мое дело... Скажите, леди Линтон, а где Адам? Я не встретил его в клубе.
      - Да он уехал в Фонтли на несколько дней, - ответила она.
      Он кивнул без каких-либо комментариев, но, когда она довольно предосудительным образом оставила его наедине с Лидией, он спросил:
      - Линтон очень переживает из-за этого? Она горестно вздохнула:
      - Думаю, да, переживает. Он сказал, что давно собирался поехать в Фонтли, но не хотел оставлять Дженни одну, но, полагаю, он уехал, потому что ему было невыносимо слушать, как все обсуждают помолвку, куда бы он ни отправился.
      - Очень разумный поступок, - одобрил Броу. - Конечно, негоже так говорить, но считаю, что он тактично вышел из положения. Жаль, что он не взял с собой ее светлость, чтобы оставить ее там! Вид у нее далеко не цветущий.
      - Это так, и жаль, что он привез ее сюда, потому что она хочет жить там, в Фонтли, - сказала Лидия. - Да только папа Шоли разошелся не на шутку и считает, что ей не может быть хорошо нигде, кроме как в Лондоне, что я, со своей стороны, считаю ужаснейшей ерундой. Я сказала об этом Адаму, но, конечно, он не придал значения моим словам, потому что не считает, что я что-нибудь в этом понимаю. Что, - честно добавила она, - совершенная правда! И все-таки я знаю, что Дженни мечтает вернуться в Фонтли.
      Адам мог не прислушиваться к советам своей сестры, но, к счастью для Дженни, к этому делу приложила руку леди Нассингтон. Собираясь провести несколько недель с со своей старшей замужней дочерью в Суссексе, она остановилась в Лондоне на несколько дней и в одно холодное утро приехала в дом к Линтонам, застав Дженни в маленькой столовой рядом с кухней приходящей в себя после обморока, при заботливом участии Лидии и Марты Пинхой, в атмосфере, источающей запах жженых перьев и ароматических солей.
      - Боже ты мой! - изрекла ее светлость, остановившись на пороге и обозревая сцену с величайшим недовольством. - Что все это значит, скажите на милость?
      - Господи, мэм, как вы меня напугали! - воскликнула Лидия. - Я не знала, что вы в Лондоне! У Дженни вдруг наступила сильная слабость, но сейчас ей уже лучше.
      Дженни, сделав над собой усилие, хрипло сказала:
      - Это пустяки.., как глупо, со мной прежде никогда такого не случалось! Я в положении, мэм!
      - Я так и поняла, - сказала ее светлость. - Но чтобы из-за этого падать в обморок - ерунда! Полагаю, вы прибегали к знахарству - а я то считала, что вы разумнее!
      Лидия хотела было возмутиться, но вскоре поняла, что обрела мощного союзника в своей грозной тетке. Леди Нассингтон вначале дала Дженни дозу нашатырного спирта с водой, а потом потребовала рассказать, почему та торчит в городе, вместо того чтобы жить себе спокойно в деревне. Когда ей изложили факты, она, не стесняясь в выражениях, осудила всех, кто в них фигурировал, и напугала Дженни, сказав, что она сама поговорит с мистером Шоли. Даже Лидия почувствовала, что это может зайти слишком далеко, но леди Нассингтон, поразмыслив над этим некоторое время в величественном безмолвии, решила, что будет более правильным, прежде чем предпринять что-то еще, посоветоваться сначала с Адамом; так что Адама, приехавшего через некоторое время, ожидало известие о том, что тетя хочет, чтобы он приехал в дом Нассингтонов на следующее утро, а также мольбы Дженни не дать ей откровенничать с мистером Шоли, как она обещала.
      Далекий от того, чтобы испугаться живописного рассказа Лидии о визите леди Нассингтон, он просветлел лицом:
      - Вот уж никогда не думал, что стану радоваться приезду тети в Лондон! Конечно же я съезжу с ней повидаться!
      - Тогда будет не лишним предупредить тебя, мой дорогой брат, что она, скорее всего, выскажет тебе все начистоту!
      Но даже это не могло вселить страх в его сердце; он лишь рассмеялся и сказал, что, по крайней мере, съесть она его не съест.
      И хотя она сказала ему, что он вел себя как последний простофиля, но не ругала, возможно, потому, что он сразу после того, как почтительно поцеловал ее руку, сказал:
      - Вы не представляете, до чего я счастлив видеть вас, мэм! Как вы, наверное, догадались, я нуждаюсь в совете и считаю, что получу от вас более разумный, чем от кого бы то ни было. Вы уже знаете, насколько состояние Дженни далеко от идеального, и рассказала ли она вам про то, как ее лечат?
      - Рассказала, - мрачно ответила ее светлость. - У меня нет сил терпеть всю эту чушь! Подумать только, чай с тостом! Хорошенькое дело: здоровую молодую женщину доводят до того, что она падает в обмороки! С вами она начала чувствовать себя немощной. Я не знакома с Крофтом, но, признаюсь, у меня о нем невысокое мнение, совсем невысокое! Я не одобряю новомодных идей. Вот тебе мой совет, дорогой Адам: немедленно увози Дженни в Фонтли. Пусть она приводит дом в порядок, а это, насколько я могу судить, у нее прекрасно получается. Уверяю тебя, это будет для нее гораздо лучше, чем изнывать от безделья на Гросвенор-стрит, не имея другого занятия, кроме как размышлять, умрет ли она при родах, подобно ее матери! Хорошенькую идею ей вбили в голову! Когда я увижу ее нелепого отца, у меня найдется что сказать ему по этому поводу - это я тебе обещаю!
      - Да, мэм, - сказал Адам, улыбнувшись. - Не сомневаюсь в этом! Но у вас не будет случая его увидеть. Если я решу последовать вашему совету, то сам ему выскажу все. Признаюсь, у меня появилось сильное искушение это сделать. Я уверен, что Дженни было бы лучше в Фонтли. Но... - Он помедлил, а потом сказал озабоченно:
      - Думаю, прежде чем предпринимать подобный шаг, мне следует привести к ней другого доктора. Крофт хочет держать ее под своим присмотром, намекая на всякого рода осложнения. У меня нет достаточных знаний, чтобы самому судить о ее состоянии, я даже не могу сказать, что она хорошо себя чувствовала до того, как мы вернулись в город; ей было нехорошо с самого начала, хотя я и считал, что в Фонтли ей, судя по виду, гораздо лучше. Согласен, это в высшей степени прискорбно, что мистер Шоли встревожил ее своими дурными предчувствиями, но как я могу отмахиваться от них лишь на основании ваших, тетушка, советов и собственных, совершенно дилетантских, суждений? А если она вдруг серьезно заболеет? А если ей придется вынести еще более тяжкие испытания?..
      Будучи женщиной объективной, леди Нассингтон беспристрастно все это обдумала.
      - Совершенно верно, - согласилась она. - Я часто замечала, что здравого смысла тебе не занимать, мой дорогой Адам. Самое удачное, что ты можешь сделать, это поехать к сэру Уильяму Найтону, чтобы узнать его мнение. Я разрешаю тебе сказать, что ты приехал к нему по моей рекомендации. Я высокого мнения о его мастерстве. Рискну предположить, что ты останешься им доволен. - И сухо добавила:
      - А если ты встретишь какое-либо противодействие со стороны Шоли, то можешь сообщить ему, что сэр Уильям - один из врачей принца-регента. Это, если я не ошибаюсь, - что весьма маловероятно, - примирит его с заменой доктора.
      И вот, три дня спустя, Дженни приготовилась принять еще одного врача. Адам привел его к ней в комнату, но не остался, как обещал ей, по ее настоянию. Он лишь представил ей сэра Уильяма, ободряюще улыбнулся и ушел, оставив с ней только Марту, чтобы защитить в случае необходимости ее от этого нового создания.
      Но в сэре Уильяме, которого принц-регент объявил самым воспитанным доктором, какого он когда-либо знал, не было ничего ужасного. Дженни расслабилась; и мисс Пинхой, поначалу стоявшая, подобно дракону, возле ее кресла, отступила, одобряя изречения доктора понимающими кивками. Обычно немногословная, Дженни обнаружила, что в состоянии говорить с сэром Уильямом совершенно свободно, рассказывая этому чуткому слушателю о себе гораздо больше, чем она сочла бы возможным в других обстоятельствах. На прощанье он сказал со своей приятной улыбкой:
      - Видите ли, леди Линтон, мне думается, что ваш почтенный батюшка слишком уж подробно вникал в несчастья вашей матушки. Я собираюсь сказать его светлости, что, по моему мнению, ему следует увезти вас в деревню и позаботиться, чтобы у вас было много свежего молока, сливок и хорошего деревенского масла. До чего я вам завидую! Фонтли - чудесное место! Помню, однажды меня возили туда - в один из дней посещения. Всего доброго! Я надеюсь, что услышу - даже уверен, что услышу, - о том, что вы счастливо разрешились от бремени, мэм!
      Она протянула ему руку и, когда он, наклонившись, взялся за нее, крепко ее сжала, сказав:
      - Спасибо вам! Я даже не могу сказать, до чего вам признательна!
      Ее буквально распирало от еле сдерживаемых чувств.
      Потом сэр Уильям сошел по лестнице, чтобы поговорить с Адамом за рюмкой шерри. Он не произнес ни одного неодобрительного слова о докторе Крофте; более того, даже отозвался о, нем как о своем именитом коллеге. Он сказал, что испытывает величайшее восхищение его мастерством и может подтвердить некоторые его замечательные достижения в случаях, считавшихся совершенно безнадежными. Но порой случается, - что его светлость наверняка замечал и в других областях, - что люди одаренные склонны застопориваться на том, что он рискнул бы назвать излюбленными теориями. Короче говоря, лечение, которое превосходно в одних случаях, вполне может стать вредоносным в других. И вероятно, доктор Крофт, слишком полагаясь на сведения, сообщенные ему родителем ее светлости, недостаточно учел душевный склад своей пациентки. Возможно, глубокая сдержанность ее светлости помешала ей довериться ему. Со своей стороны, сэр Уильям считал, что это имеет первостепенную важность, чтобы дамы в деликатных ситуациях были довольны. Он не видел никаких оснований полагать, что осложнения сделают опасным уединение ее светлости; но если милорд считает, что семейному врачу, возможно, понадобятся дополнительные совет и помощь, он с удовольствием сообщит ему имя великолепного акушера, живущего в Петерборо.
      После этого двое джентльменов насладились приятной беседой об Испании, интересной стране, в которой сэр Уильям побывал в 1809 году, когда ,в качестве медицинского советника сопровождал туда лорда Уэлсли; и к тому моменту, когда они уже пожимали друг другу руки на пороге, Адам был о сэре Уильяме столь же лестного мнения, как и о своей тете Нассингтон.
      Он поднялся по лестнице и застал Дженни сияющей, а Лидию торжествующей. Дженни, запинаясь, произнесла:
      - Он сказал, чтобы я ехала домой! И чтобы больше не ослабляла себя никакими диетами! Он говорит, что у меня просто-напросто хандра. О, как я тебе благодарна за то, что ты привел его ко мне!
      Одно лишь обстоятельство омрачало ее радость: она боялась, что папа очень рассердится, возможно, даже запретит ей уезжать из Лондона. Не считает ли Адам, что, если папа увидится с сэром Уильямом Найтоном лично, он согласится ее отпустить?
      - Ха! - кокетливо хихикнула Лидия. - Дайте только мне поговорить с папой Шоли!
      - Лидия, тебе не следует так его называть! Я знаю, что твоей маме это бы не понравилось! - сказала Дженни.
      - Ну, это не имеет никакого значения, потому что она ничего об этом не знает и вряд ли когда-нибудь узнает. Я очень привязана к папе Шоли, и ему это нравится! Давайте я завтра навещу его в Сити и расскажу, о чем уже решено?
      - Нет, мисс, вы не поедете! - ответил Адам и улыбнулся Дженни:
      - Когда ты будешь готова уехать из города? Ты хочешь, чтобы эта шумная девица поехала с нами, или мы отправим ее обратно в Бат?
      - Ну уж нет! Конечно, она мне нужна! Но папа...
      - Дорогая, хватит терзаться насчет твоего папы! Я увижусь с ним завтра и в точности передам ему все, что мне сказал Найтон.
      - Не хочу, чтобы ты с ним ссорился! - воскликнула Дженни.
      - Я и не буду! - пообещал Адам.
      Зная своего отца, она не могла удовольствоваться этим заверением и пыталась втолковать мужу, что было бы благоразумнее ей самой сообщить эту новость мистеру Шоли; но Адам лишь посмеялся и рекомендовал обратить внимание на те покупки, которые ей наверняка предстоит сделать, прежде чем уехать из города.
      Он сдержал данное слово, и она никогда не узнала, какому величайшему испытанию подверглась его выдержка, равно как и изумленные клерки в конторе не узнали, насколько тщетно расходуется громогласная ярость их работодателя на непреодолимую преграду из хороших манер милорда.
      Когда он вошел в заведение, из которого мистер Шоли руководил своей многообразной коммерческой деятельностью, его появление вызвало там сильнейший переполох. Никогда прежде он не навещал мистера Шоли в его конторе, но в ее стенах не было никого, кто не знал бы, что мисс Шоли благодаря замужеству попала в сливки общества, и очень мало было таких, кто не жаждал бы хоть одним глазком взглянуть на ее супруга.
      До тех пор, пока он не предъявил свою визитную карточку с просьбой передать ее мистеру Шоли, он не привлекал к себе особого внимания со стороны деловитых конторских клерков, потому что, хотя и одевался всегда соответственно случаю и с неизменной военной аккуратностью, на нем не было печати денди или прожигателя жизни. Но клерк, принявший его визитную карточку, ухитрился, унося, быстро показать ее своим коллегам, и задолго до того, как мистер Шоли выскочил из своего личного кабинета поприветствовать зятя, слух о том, что это муж мисс Шоли, облетел большой зал.
      - Входите, милорд, входите! - пригласил его мистер Шоли. - Да, вот уж сюрприз так сюрприз! Интересно, что же привело вас в Сити? Ведь ничего не случилось, нет? - добавил он неожиданно пронзительным от волнения голосом.
      - О, ровным счетом ничего, сэр. Просто я хочу с вами поговорить. Вы очень заняты или можете уделить мне несколько минут?
      - Да сколько хотите! Заходите в мой кабинет, милорд, а вы, Стикни, проследите, чтобы меня не беспокоили!
      Он провел Адама в свой кабинет, искоса бросив на него подозрительный взгляд. Он спрашивал себя, уж не наделал ли его светлость долгов, - но это казалось маловероятным, потому что тот не имел дорогостоящих наклонностей и не был игроком.
      - Итак, что я могу для вас сделать, милорд? - оживленно спросил мистер Шоли, когда Адам удобно уселся, а сам он опустил свое массивное тело в кресло за письменным столом.
      - О, ничего, сэр! Я пришел поговорить с вами о Дженни.
      - Ах вот оно что! Итак? Вы сказали, что ничего не случилось, значит, насколько я понимаю, она не больна?
      - Нет.., то есть не более, чем на прошлой неделе, когда вы ее видели. С другой стороны, ей не совсем хорошо и не становится лучше. Я никогда не скрывал от вас, что не считаю лечение Крофта подходящим для нее..
      - Много вы в этом понимаете! - пробурчал мистер Шоли. - А теперь послушайте, милорд!..
      - ..и вот вчера я привел сэра Уильяма Найтона осмотреть ее.
      - Ах вот оно как! И, как я понял, даже не подумали со мной проконсультироваться?
      - Нет, - невозмутимо признал Адам. - Потому что знал, каково ваше мнение на этот счет, сэр. Мистер Шоли начал медленно багроветь.
      - Я буду признателен, если вы скажете мне, какое вы имеете право вызывать посторонних докторов к Дженни, даже не спросив на то моего разрешения?
      Адам посмотрел на него не без насмешки.
      - Глубокоуважаемый сэр, уж лучше вы мне извольте сказать, у кого еще, как не у меня, может быть такое право.
      - И я вам сразу же отвечу! У меня! - заявил мистер Шоли, сверкнув на него глазами.
      - Вы ошибаетесь, сэр.
      - В самом деле? Но это мы еще посмотрим! Мне приходится напомнить вам, что я ее отец, милорд!
      - Конечно, вы отец и, как ее отец, имеете полное право уведомить меня, если считаете, что ее лечат не так, как следует. Но вряд ли вы можете позвать ей другого доктора, не получив вначале на то моего разрешения, не так ли? - Он улыбнулся. - Будет вам, сэр, давайте не ссориться из-за чепухи! Вы пытаетесь убедить меня, что, если бы я сказал вам о своем намерении позвать Найтона заранее, вы бы воспрепятствовали этому? Вам это не удалось бы, уверяю! Мистер Шоли выглядел несколько ошарашенным.
      - Я говорю не об этом, а о том, что не желаю, чтобы мною помыкали!
      - Так же, как и я, - негромко сказал Адам. Их взгляды встретились: один - довольно невозмутимый, другой, из-под косматых бровей, - яростный. Мистер Шоли подвинулся в своем кресле, вцепившись могучей рукой в его подлокотник.
      - Да? Так же, говорите, как и вы? Хорошо... Итак.
      Вы привели этого Найтона - кем бы он там ни был...
      - Он - один из докторов регента, и его настоятельно рекомендовала мне моя тетя Нассингтон.
      - Ага, так, значит, и она в этом участвует? Как же я сразу не догадался?! - взорвался мистер Шоли. - Да, хотелось бы мне высказаться начистоту перед ее светлостью, это факт!
      - А она желает высказаться начистоту перед вами, - сказал Адам. Он мило улыбнулся своему мечущему громы и молнии тестю. - Вот это была бы битва титанов! Даже и не знаю, на кого из вас делать ставку. Знаете, моя тетя была просто потрясена, застав Дженни только-только пришедшей в себя после обморока.
      - Обморока? Дженни? - быстро проговорил мистер Шоли. - Э, так дело не пойдет! И что на это сказал Крофт?
      - Я не сообщил ему об этом.
      - Не сообщили ему об этом? Вы хотите сказать, что привели этого другого врача в отсутствие Крофта? И он пришел? Ну, это уже ни в какие ворота не лезет! Да это неслыханно! Доктора так не поступают - приличные доктора! Дженни была пациенткой Крофта, и вы должны были сказать об этом Найтону!
      - Боюсь, - сказал Адам, оправдываясь, - что к тому времени, когда я увиделся с Найтоном, Дженни уже перестала быть пациенткой Крофта. Он, похоже, настолько склонен обижаться, когда я интересуюсь другими мнениями, и настолько уверен в своей непогрешимости, что для Дженни было совершенно бесполезно наблюдаться у него дальше, тем более что он ей не нравился.
      - Это вам он не нравился, милорд! - бросил ему мистер Шоли.
      - Нет, вовсе нет!
      - А! Знаю я! Если Дженни его невзлюбила, уверен, это ваших рук дело! Я понимаю, что к чему! Вы поехали и затеяли с ним ссору...
      - Затеял ссору с доктором? - перебил его Адам, удивленно подняв брови. - Боже правый!
      Мистер Шоли с грохотом обрушил свой кулак на стол.
      - Вы можете считать, что помыкаете мной, но вам это выйдет боком! Я всегда стараюсь выбирать для Дженни все самое лучшее и, ей-богу, не позволю отказаться от этого только потому, что оно вам не нравится! Кто платит, тот и заказывает музыку, милорд!
      Адам плотно сжал губы, его глаза сузились, взгляд стал тяжелым. Ему потребовалось некоторое время, чтобы совладать с собой, но он сумел это сделать и сказал уже вполне учтиво:
      - Совершенно верно. Вам представлялось, что вы платите за эту музыку, сэр? Позвольте мне избавить вас от этого заблуждения! Я оплачивал счета Крофта, так же как стану оплачивать счета Найтона и любого другого практикующего врача, который будет осматривать Дженни.
      Вне себя от ярости, мистер Шоли бросил свою перчатку:
      - Да что вы говорите? Так вот, это я нанял Крофта, и я его уволю, если сочту нужным, а пока я считаю нужным, чтобы он продолжал наблюдать Дженни, я так ему и скажу!
      - Вряд ли я бы так поступил, будь я на вашем месте, сэр, - ответил Адам с довольно веселым видом. - Знаете, вы выставите себя ужасным болваном. Я могу не любить Крофта, но я совершенно уверен, что он не пойдет на такое бесчинство, как осмотр моей жены без моего согласия. Давайте не будем спорить на эту тему! В конце концов, не можете ведь вы всерьез желать, чтобы Дженни продолжала осматриваться у доктора, который не приносит ей никакой пользы и который вдобавок ей совсем не нравится! Моя тетя сказала, что она стала нервной и подавленной. Такое же мнение и у Найтона. Он рекомендует мне увезти ее обратно в Фонтли, и именно это я собираюсь сделать, сэр.
      Багровость мистера Шоли усилилась до угрожающего оттенка. Он настолько не привык к противодействию, что слушал речь своего зятя почти с недоверием. Последние слова, однако, развязали ему язык, и шквал его гнева обрушился на голову Адама с неистовством, которое достигло ушей клерков в конторе, побудив нескольких наиболее нервных индивидуумов побледнеть и задрожать. Никто не мог разобрать, что изрекает старый громовержец, но никто не сомневался, что он поносит милорда на чем свет стоит, и к бедному молодому джентльмену испытывали большое сочувствие.
      Адам слушал тираду внешне спокойно. Выбирать выражения было не в правилах мистера Шоли, и он не колеблясь изрыгал любое оскорбление, какое приходило ему в голову; лишь складка между бровями выдавала, какого усилия стоило Адаму сдерживать гнев. Было много такого, что он с превеликим удовольствием высказал бы мистеру Шоли, но ничего этого он не произнес. Было бы абсолютно ниже его достоинства скандалить и браниться с краснорожим выскочкой, поливающим его бранью; к тому же он обещал Дженни, что не станет ссориться с ее отцом. И вот в непреклонном молчании он ждал, пока буря утихнет.
      Мистер Шоли ожидал столкнуться с возражениями. С другой стороны, то, что его слушали в недвижном молчании, было для него новым и озадачивающим опытом. По справедливости, этот хлипкий зятек должен был бы трепетать от страха, возможно, даже пытаться бормотать какие-то извинения, но уж никак не сидеть здесь с невозмутимым видом, как будто он всего-навсего смотрит какое-то диковинное представление, которое нисколько его не забавляет. Когда ярость мистера Шоли улеглась, его охватило чувство, очень похожее на замешательство. Перестав поносить Адама, он сидел, уставившись на него, тяжело дыша, по-прежнему хмурый, но с таким удивлением в глазах, что Адам едва не расхохотался.
      Адаму и тут не изменило врожденное чувство юмора, его собственный гнев также сильно поостыл и внезапно он испытал жалость к этому нелепому человеку, который полагал, что может угрозами добиться от него повиновения. Он взял свою шляпу и перчатки, поднялся, сказав с озорной улыбкой:
      - Вы не отобедаете с нами завтра, сэр? Мы уезжаем из города послезавтра, но Дженни очень расстроится, если не попрощается с вами.
      На лице мистера Шоли снова вздулись вены.
      - Отобедать с вами?! - проговорил он, задыхаясь. - Да вы, вы...
      - Мистер Шоли, - перебил его Адам, - я очень многим вам обязан и испытываю к вам глубочайшее уважение - в самом деле, я очень высокого мнения о вас! - но у меня нет ни малейшего намерения позволить вам заправлять моими домашними делами! Если вы этого хотели, вам следовало подыскать Дженни другого мужа. До свидания. Могу я сказать Дженни, чтобы она ждала вас завтра к обеду?
      Мистер Шоли переборол себя, сказав наконец со злостью:
      - Да! Она может ждать меня, само собой! А насчет того, чтобы отобедать с вами, - будь я проклят, если я это сделаю!
      - Как хотите, но она будет огорчена. - Адам подошел к двери и, держа руку на дверной ручке, оглянулся, чтобы сказать:
      - Не набрасывайтесь на нее, хорошо? Именно сейчас ее гораздо легче расстроить, чем вы себе представляете. Но я не думаю, что вы этого захотите, когда увидите, как она воспрянула духом с тех пор, как Найтон сказал, что ей можно поехать обратно в Фонтли.
      Он не стал дожидаться ответа и ушел, оставив мистера Шоли в большей растерянности, чем тот когда-либо пребывал с самого своего детства. Клерки украдкой поглядывали на Адама, пока он шел через контору, и были почти так же изумлены, как и их работодатель. Ничто в нем не выдавало человека, прошедшего через горнило гнева громовержца: его шаг был тверд, лицо безмятежно, а улыбка, которой он одарил молодого клерка, подскочившего, чтобы открыть перед ним дверь, была совершенно безоблачной.
      - Да!.. - вздохнул мистер Стикни. - Я бы просто не поверил! Ни за что в жизни, если бы сам не стал свидетелем...
      Глава 21
      Линтоны уехали из Лондона два дня спустя, если не с благословения мистера Шоли, то, по крайней мере, без каких-либо серьезных проявлений его недовольства. Привязанность к Дженни удержала его от чего-то большего, чем мягчайший выговор; а увидев ее горящие глаза, он не смог больше цепляться за свое убеждение, что это не она, а Адам хочет вернуться в Фонтли. Он не знал, что за блажь засела у нее в голове, но было очевидно, что ей не терпится уехать, так же как в свое время - сбежать из пансиона мисс Саттерли. Его это вовсе не радовало, но Лидия оказалась на месте, чтобы вывести его из дурного расположения духа, и, хотя вначале он держался с ней несколько чопорно, понадобилось совсем немного времени, чтобы он уже хихикал над ее остроумными репликами и говорил ей, явно неискренне, что пусть она даже и не помышляет заморочить ему голову своими штучками.
      Когда же в гостиную вошел Адам, чело мистера Шоли вновь омрачилось. Он еще кипел от негодования и ответил на приветствие Адама лишь холоднейшим кивком, сообщив при этом своей дочери, что ему уже пора ехать. Она упрашивала его остаться вместе с Лидией; но когда он увидел, что Адам собирается проводить его до экипажа, то небрежно бросил ему, чтобы зять не утруждал себя. Адам, однако, не обратил никакого внимания на это и спустился следом за ним по лестнице, кивком отпустив лакея, приготовившегося подать ему пальто, и оказал эту услугу сам.
      - Право же, очень вам признателен! - буркнул мистер Шоли. Он поколебался, бросив на Адама один из своих огненных взглядов. - Но помните, если в результате этого случится что-то серьезное, это будет на вашей совести!
      - Любое решение должно быть на моей совести, сэр, - спокойно ответил Адам и протянул руку. - Простите меня! Я знаю, что вы должны испытывать, но, по крайней мере, поверьте, что я увожу Джонни не по какому-то своему капризу. Вы также можете не сомневаться, что, если ей в Фонтли станет хуже, если появится Хоть малейшая причина для беспокойства, - я привезу ее обратно. Но надеюсь, что такого не будет. Вы же имейте в виду, что Найтон сообщил мне имя опытного акушера, живущего совсем недалеко от Фонтли, в Петерборо.
      - Ну что ж, вы своего добились, милорд, и теперь полагаете, что умаслите меня! - сказал мистер Шоли сердито. - Я никоим образом не собираюсь беспокоить мою девочку, но предупреждаю вас: я привык, что, если я отдаю распоряжения, им подчиняются!
      Тут уж Адам никак не смог удержаться от смеха:
      - О да, и я тоже! Причем немедленно! Но, видите ли, я не клерк в вашей фирме, равно как и вы - не солдат моей роты.
      Озадаченный, мистер Шоли зашагал к своему экипажу.
      Он ехал домой злой и разочарованный и позднее держался на праздничном вечере на пьяцце так замкнуто, что все решили: не иначе как одно из его многочисленных торговых предприятий потерпело крах. И только готовясь уже улечься в кровать, он огорошил своего лакея внезапным восклицанием:
      - Да, очень немногие брали верх над Джонатаном Шоли, вот что я скажу! И будь я проклят, если он не нравится мне из-за этого еще больше! - Потом он порекомендовал весьма удрученному Баджеру удалиться и забрался в постель, приняв решение с утра нанести еще один визит на Гросвенор-стрит, чтобы утром проводить их и чтобы Адам убедился, что он не держит на него зла.
      Подъезжая, он увидел два дорожных экипажа и двуколку его светлости, поданные к дому Липтонов, и второго лакея, как раз кладущего два горячих кирпича в передки экипажей. Он привез с собой корзину груш, бутылку своего отличного старого коньяка (на тот случай, если Дженни почувствует слабость) и дорожные шахматы для дам (ни одна из которых не любила этой игры), чтобы развеять дорожную скуку. И был очень рад, что, поступившись собственной гордостью, приехал, потому что, когда Дженни увидела его, лицо ее просияло, а объятие, которым она одарила его, согрело ему сердце. До этого момента он еще думал, что между ним и его зятем может иметь место некоторая неловкость, но ее не было вовсе. Едва только Адам устремил взгляд на отличный старый коньяк, он воскликнул:
      - Вы ведь не собираетесь запирать эту драгоценную парочку в карете с целой бутылкой бренди, правда, сэр? Боже правый, да они напьются как сапожники прежде, чем мы доберемся до Ройстона!
      Мистер Шоли довольно долго смеялся этой шутке. Он и сам вскоре шутил, забыв недавние распри, когда Адам сказал:
      - К тому времени, когда вы приедете навестить нас, сэр, надеюсь, вы найдете, что Дженни в значительной мере стало лучше.
      - Еще бы ей не стало лучше! - совсем умиротворенно бросил мистер Шоли.
      Наконец, когда обе повозки с дамами и их слугами тронулись с места, он повернулся к Адаму и до боли стиснул протянутую им ладонь.
      - Вы уж заботьтесь о ней как следует, милорд!
      - Можете не сомневаться, я позабочусь, сэр.
      - А вы дадите мне знать, как она?
      - Конечно. И не забудьте: вы должны приехать к нам на Рождество!
      - О, у вас там, наверное, соберутся ваши великосветские друзья, хотя я считаю, что это очень любезно с вашей стороны - пригласить меня!
      - У меня не будет даже никого из моих далеко не светских друзей, что гораздо больше достойно сожаления! Ходят довольно упорные слухи, что мой полк собираются отправить в Америку.
      - Ну, я подумаю над этим, - сказал мистер Шоли. Он положил свою руку на плечо Адама, слегка встряхнув его. - Вам пора ехать. Никаких обид между нами, милорд?
      - С моей стороны - никаких, сэр.
      - Ну и с моей - тоже. Более того, - решительно произнес мистер Шоли, если я сказал что-то неучтивое, когда мы повздорили, - а я мог это сделать, - то прошу у вас прощения!
      Воспоминание о всякого рода обидных вещах, которые сказал в последнее их свидание мистер Шоли, пронеслось в памяти у Адама, но он понял, что это походя брошенное на прощанье извинение являет собой героическую жертву, принесенную во имя достоинства, и тут же ответил:
      - Боже правый, сэр, до чего же мы докатимся, если вы не будете иметь права устроить головомойку собственному зятю?
      - Ну, ну, вы - достойный молодой человек, не важно, лорд вы или не лорд! - сказал мистер Шоли. - Ну а теперь поезжайте!
      Он подтолкнул Адама к двуколке, подождал, пока тот скроется из виду, а потом взобрался в собственный экипаж, доставивший его в главный офис "Новой речной компании", где на встрече с членами правления он с лихвой взял реванш за ту слабость, которую, возможно, проявил в отношении своего зятя.
      Для Дженни, у которой будто с души свалилась тяжесть, возвращение домой было радостным. Она приехала в Фонтли в унылые зимние сумерки; шел дождь, и в воздухе стояла неприятная промозглая прохлада, но эти неприятности ни в коей мере не умаляли ее восторга. Вот уже в третий раз Адам проводил ее через порог своего дома, но ни в один из предыдущих визитов она не испытывала того, что испытывала сейчас. "Это мой дом!" пело в душе у нее. Слезы навернулись ей на глаза и скатились по щекам; она увидела сквозь туман Дюнстера и миссис Дауэс и смогла лишь с запинкой проговорить:
      - Я так счастлива снова оказаться здесь! - Потом, устыдившись своих чувств, сумела улыбнуться и сказать:
      - А я привезла с собой мисс Лидию, которой, я знаю, вы будете рады!
      Хотя она и не очень это понимала, ничто другое не смогло бы так прочно утвердить ее в качестве члена семьи Деверилей. Шарлотта рассказала миссис Дауэс, как добра была ее светлость с Лидией; но лишь когда миссис Дауэс собственными глазами увидела, в каких отношениях ее светлость находится с Лидией, она поняла, что дорогая мисс Шарлотта не пыталась по доброте душевной примирить ее с прискорбным браком милорда. Они были словно родные сестры, и кто из видевших, как мисс Лидия все глаза проплакала, когда стало известно о помолвке его светлости, мог бы в это теперь поверить?
      При первой же возможности Лидия навестила Шарлотту; и хотя сестры испытывали взаимную привязанность, у них все же было мало общего, и визит не вполне удался. Лидия впоследствии говорила, что, надеясь должным образом оценить добродетели Шарлотты, она подзабыла, до чего с ней скучно разговаривать; а Шарлотта, хотя и неизменно восхищалась живостью своей младшей сестры, с огорчением обнаружила: в Лидии стало еще меньше духовной утонченности, чем даже сразу по окончании школы.
      В отличие от Дженни, пышущая здоровьем Шарлотта редко когда выглядела лучше, чем в последнее свидание сестер. Она была счастлива в браке, ей нравилось быть хозяйкой в своем собственном доме, и она безмятежно ожидала рождения ребенка - первого из многих, как она надеялась. Она не страдала никакими недугами, одолевавшими Дженни в течение первых месяцев беременности, и без страха думала о длительном и скучном путешествии в Бат и обратно. Дженни оставалось лишь дивиться на нее, потому что к тому времени, когда Райды отправились с визитом к Вдовствующей, здоровье ее хотя и улучшилось, но сама мысль о том, что ей придется проделать такой путь, заставляла ее содрогнуться.
      Расставание с Лидией было тяжким, но не повергло ее в уныние. Слабость и подавленность, нараставшие у нее в Лондоне, исчезли в течение недели после ее приезда в Фонтли, и с отказом от диеты к ней стали возвращаться силы, а вместе с ними - и энергия. Она скучала по Лидии, но у нее была тысяча дел, и она проявляла такой живой интерес ко всему, связанному с поместьем, что ее ум был слишком занят, чтобы она могла чувствовать нехватку этого веселого общения. К тому же она начала знакомиться с арендаторами. Зная, насколько застенчива его жена, Адам не принуждал ее выполнять все функции, которые его мать и бабушка брали на себя как нечто само собой разумеющееся; но Лидия, обнаружив, что Дженни не знает каких-то своих обязанностей, не колеблясь ввела ее в курс дела. Дженни же настолько жаждала придерживаться правил, установленных ее предшественницами, что, преодолевая свою застенчивость, навещала больных, помогала нуждающимся и изо всех сил старалась быть приветливой. Увы, она не обладала обаянием Вдовствующей и никогда не могла заставить свой язык выговорить простые слова сочувствия, которые мгновенно принесли бы ей популярность; но прошло не так много времени, и стало понятно, что за резкостью ее языка скрывается куда больше интереса к делам людей его светлости, чем когда-либо испытывала Вдовствующая. Непоколебимый здравый смысл, который позволял ей с легкостью отличать нерадивого от несчастного, возможно, не снискал ей всеобщей популярности, но все же снискал уважение; она одаривала не скупясь, но разборчиво, ее советы всегда были практичными, и, если ее откровенная критика часто была неприятна, она ни у кого не оставляла сомнения, что ее светлость очень проницательна и ее не проведешь.
      Когда мистер Шоли приехал, нагруженный подарками, - от заколки для галстука, горящей алмазами вокруг большого изумруда, которую он подарил своему ошеломленному зятю, до фунта чая, - он застал Дженни поглощенной приготовлениями к рождественскому обеду, который по домашнему обычаю устраивался для работников фермы и их семей; и он вынужден был признать (хотя и неохотно), что состояние здоровья" дочери, похоже, вполне сносное. Его заинтересовала эта особая форма благотворительности. Сам он (по его собственным словам) на Рождество делал подарки своим многочисленным подчиненным, но деревенская привычка приглашать всех от мала до велика на большую вечеринку была ему неизвестна, ибо его дары, как правило, имели денежное выражение. Он и в глаза не видел никогда жен и детей своих служащих; но когда сопровождал Дженни в ее поездке в деревню, к больной женщине, то от чистого сердца развлекал и изумлял многочисленное потомство захворавшей загадками и фокусами и сообщил новость о том, что и он внесет свою лепту в празднества, обеспечив всех детишек подарками соответственно их возрасту и полу. Собрав необходимые сведения, он уехал в Петерборо, где опустошил магазины игрушек в такой степени, что Адам сказал ему: память о нем останется жить в этих краях на долгие годы.
      Его визит прошел очень удачно. Но он никак не мог примириться с сельской жизнью, считая, что одного зимнего пейзажа достаточно, чтобы нагнать на человека тоску, и не мог понять, как это кто-то предпочитает постоянно видеть бескрайние серые поля, а не уютные, освещенные фонарями улицы. Ночная неподвижность не давала ему уснуть; и звук петухов, кричащих на рассвете, не вызывал у него никакого другого желания, кроме как скрутить шеи этим птицам. Но когда он выехал с Дженни к фермерам, то получил огромное удовольствие при виде того, как их почтительно приветствовали те, кто встречался им на пути. Это было нечто такое, чего никогда не происходило в Лондоне, и это, как ему казалось, прибавляло по крайней мере одну вескую причину ко всем прочим, по которым его дочь хотела жить в деревне. Ему также понравилось, когда она однажды выглянула в окно экипажа, чтобы спросить какую-то женщину, как там маленький Том, болевший коклюшем, и нет ли известий от Бетси, служившей помощницей у модистки в Линкольне. Ему с трудом верилось, что это его Дженни ведет себя как великосветская дама; и он сказал ей, с глубочайшей гордостью, что она делает это, будто привыкла к этому с пеленок, а она серьезно ответила:
      - Нет, папа, как раз это у меня не получается, и никогда не получится, как бы я ни старалась, потому что я не родилась такой, и это мне нелегко дается.
      - Да никто ведь тебе не поверит, дорогая, так что не говори глупостей! - посоветовал он ей в утешение. - У тебя все прекрасно получается!
      Она покачала головой:
      - Нет. Не так, как у Адама, и не так, как у Лидии. Вряд ли я смогу держаться так же просто и приветливо, как они.
      - По моему разумению, - сказал мистер Шоли, - негоже держаться слишком приветливо со слугами и рабочими, а не то они в конечном счете начинают позволять себе вольности.
      - Как раз от этого страха я и не могу избавиться, - сказала она как-то в порыве откровенности. - Но никто не позволяет себе вольностей ни с Адамом, ни с Лидией просто потому, что они умеют разговаривать с людьми всякого звания, не задумываясь об этом, как я, и так, что им даже в голову не приходит, что кто-то из них способен на дерзость.
      - Ну, если кто-то станет на тебя огрызаться, Дженни...
      - О нет! Никто не станет! Но иногда я спрашиваю себя: стали бы они это делать, не будь я женой Адама, когда я забываю следить за своим языком и с него срываются резкости?
      Мистер Шоли не вполне понимал эти тонкости, но улавливал грустные нотки в ее голосе и с беспокойством спрашивал:
      - Ты несчастлива, дорогая, да?
      - Нет, нет! - заверяла она его. - А почему ты задаешь мне этот вопрос?
      - Ну, не знаю, - медленно проговорил он. - Кажется, нет никакой причины для того, чтобы ты была несчастлива, потому что я никогда не видел, чтобы его светлость вел себя с тобой не так, как мне хотелось бы, - а я смотрел в оба, можешь в этом не сомневаться, потому что нельзя было знать наверняка, что он обращается с тобой настолько любезно! Но иногда меня одолевают раздумья: вполне ли тебе уютно, моя дорогая?
      - Тебе никогда не следует беспокоиться. И не вздумай сомневаться, настолько ли любезен со мной Адам, когда тебя нет рядом, потому что он любезен и всегда, всегда так добр! Адам - настоящий джентльмен, папа.
      - Да, и я так решил с первого дня, когда его увидел, - но почему у тебе глаза на мокром месте, ей-богу, не пойму!
      - Ну, я, наверное.., и сама не знаю, - ответила Дженни, высморкавшись, но говоря уверенно и бодро.
      Так что когда мистер Шоли покинул Фонтли, у него с души свалился камень. Он ни за что на свете не смог бы понять, почему Дженни нравилось здесь больше, чем в Лондоне, и это было не то, что он прочил для нее; но нельзя было отрицать, что ей эта жизнь нравится, так что ему не было никакого толку ломать голову над тем, что нельзя было исправить. А милорд Оверсли, который однажды приехал из Бекенхерста, сказал ему в своей обычной веселой манере, что, по его мнению, они оба могут поздравить себя с устройством такого замечательного брака.
      - Все складывается как нельзя лучше, вы не находите? - спросил его светлость.
      Оверсли приехал в Бекенхерст в одиночестве, и совсем ненадолго. Свадьба Джулии должна была состояться на Новый год, и леди Оверсли была слишком занята приготовлениями к ней, чтобы оставить Лондон. Так что семейство оставалось на Маунт-стрит - обстоятельство, которое радовало Дженни, поскольку традиционного обмена визитами между Фонтли и Бекенхерстом в этом сезоне трудно было бы избежать, а осуществлять его было бы мучительно.
      Адам не видел Джулию с тех пор, как объявили о ее помолвке, и изо всех сил старался не думать о ней. Дженни даже не была уверена, что он знает точную дату бракосочетания, поскольку эта тема между ними никогда не затрагивалась. Но он знал дату и ничем не мог отвлечь свои мысли от этого. Он мог представить Джулию, воплощение его грез, прогуливающуюся по аллее под руку со своим отцом, и знал, что это - конец всех его мечтаний. Что бы ни таило в себе будущее, не будет никакого волшебства, не будет мимолетных видений волшебного острова Грэмарай, до которого он когда-то думал добраться.
      Глупо было оглядываться назад и смешно полагать, что Джулия в большей степени потеряна для него сегодня, чем в день его собственного бракосочетания; смертельно опасно думать и о том, что она выходит замуж за Рокхилла, который виделся ему лишь в роли престарелого сатира. Лучше уж благодарить Создателя за собственные блага и помнить о том, насколько все это могло бы быть хуже, чем теперь.
      Оглядывая свои полузатопленные земли, Адам думал: "У меня по-прежнему есть Фонтли". Потом, когда приходили мысли о том, как дорого ему будет стоить привести свои запущенные земли к процветанию, им снова овладевало чувство Подавленности. Но он старался перебороть его. Потребуется время на то, чтобы осуществить свои планы, - возможно, пройдут годы, прежде чем он накопит достаточный капитал для проведения канала, который осушит заболоченные поля, те, что он недавно ездил осматривать; но при экономии, и бережливости, и хорошем управлении однажды он это сделает и выкупит закладные. Именно на эти цели были направлены все его замыслы. Было бесполезно думать о других насущных нуждах: он ощущал едва ли не безнадежность, когда вспоминал о постройках на ферме, нуждавшихся в ремонте, и о временных ветхих постройках, которые предстояло заменить на добротные кирпичные коттеджи. И все-таки он, по крайней мере, положил начало, и было очень кстати, что он сумел-таки построить два новых коттеджа, прежде чем менее года назад оказался перед угрозой продажи Фонтли. Это представлялось ему самым страшным злом, которое только может выпасть на его долю; он считал, что ради спасения родового гнезда ни одна жертва не будет выглядеть непомерно большой. Ему предложили средство, чтобы это сделать, он принял предложение по собственной воле, и предаваться теперь ностальгическим переживаниям было бы глупо и достойно презрения. На этом свете никогда нельзя иметь всего, чего ты хочешь, а ему, в конце концов, даровано многое: Фонтли и жена, которая только о том и мечтает, чтобы сделать его счастливым. У него никогда не забьется сильнее сердце при виде Дженни, в их отношениях никогда не будет волшебства, но она добрая, она окружает его уютом, и он начинает к ней привязываться - настолько привязываться, сознавал он, что, если бы он мог взмахом волшебной палочки заставить ее исчезнуть, он бы не взмахнул ею. Мир лишился очарования, его жизнь не была романтичной, и Дженни стала ее частью.
      Он медленно поехал обратно в поместье, удивляясь, почему находит такое слабое утешение в перечислении собственных благ. Настроение его было таким же пасмурным, как январский день; он хотел побыть в одиночестве, но должен был ехать обратно к Дженни и постараться сделать так, чтобы она не догадывалась о его истинных чувствах. Он надеялся, что сумеет сохранить бодрый вид, хотя считал это самой трудной задачей, которая когда-либо стояла перед ним.
      Но лишь в эпических трагедиях печаль безысходна. В реальной жизни трагичное и комичное настолько переплетены между собой, что, когда ты особенно несчастен, происходят смешные вещи, заставляющие тебя смеяться помимо собственной воли.
      Он заехал за угол дома со стороны конюшни и застал Дженни, наблюдающую за павлином и павлинихой, которые, похоже, оглядывали ее саму и окрестности с подозрительностью и неприязнью. Зрелище было одновременно настолько диковинным и комичным, что вытеснило другие мысли из его головы. Он воскликнул:
      - Какой дьявол их сюда принес?
      - Ты еще спрашиваешь? - сказала она с горечью. - Папа их прислал!
      Глаза его весело заискрились.
      - Да что ты - серьезно? Но с какой стати он бы... Ах, ну да, чтобы придать нам немного шику! Ну что же - так оно и будет!
      - Адам! Неужели тебе нужна чета павлинов? - сказала она. - От них же никакого проку! Вот если бы папа прислал мне пару голубей, я бы от всей души сказала ему "спасибо"!
      Он знал, что у нее сугубо практический подход к живности, но это его озадачило.
      - Но почему? Тебе хочется держать голубей?
      - Нет, я бы так не сказала, но, по крайней мере, они бы пригодились. Ты говорил мне, что пускаешь голубиный помет на удобрение, так что... Ну, Адам!..
      Он разразился хохотом:
      - Ох, Дженни, до чего же ты забавная! Ну, что ты еще скажешь?
      Она улыбнулась, хотя и рассеяно, размышляя о павлинах.
      - Придумала! - внезапно сказала она. - Я отдам их Шарлотте! Они - как раз то, что нужно для террасы Мембери! А если папа спросит, что с ними стало, то ты, Адам, скажешь, что их утащила лиса!
      Глава 22
      Дженни должна была родить в конце марта, но до того, как ее уложили в постель, Адаму едва удалось избежать того, чтобы быть втянутым в беспорядки по поводу хлебного закона, а над Европой, подобно громовому раскату, пронеслась ужасная новость. В первый день месяца бывший император Наполеон, сбежав с Эльбы и просочившись сквозь британскую блокаду, с малыми силами высадился на юге Франции и издал прокламации, призывающие тех, кто верен ему, растоптать белую кокарду и вернуться в прежнее подданство.
      После первого потрясения все, кроме самых отъявленных пессимистов, почувствовали, что эта попытка восстановить контроль над Францией не увенчается успехом. Массена <Массена Андре (1758 - 1817) - маршал Франции, герцог Риволи, князь Эслингский. Участник революционных и наполеоновских войн, командовал армией в Италии, Швейцарии, Португалии, корпусе при Ваграме.> послал два полка из Марселя, чтобы перекрыть Бонапарту путь на Париж; и согласно донесениям, полученным в Лондоне, не похоже было, чтобы возвращение экс-императора было отмечено какими-либо заметными проявлениями энтузиазма. Но новости неуклонно становились все тревожнее. Вместо того чтобы следовать по основной дороге через недружественный Прованс, Бонапарт выбрал горную дорогу к Греноблю, и войскам Массены не удалось его перехватить. В Грасе его приняли холодно, но по мере того, как он продвигался на север, через Дофине, люди все более стали стекаться под его знамена.
      Было отрадно узнать, что в Париже царит полное спокойствие; а если и находились сомневающиеся в министре обороны, принимавшем самые активные меры против своего прежнего хозяина, их подозрения вскоре были развеяны известием, что маршал Сульт предложил Совету перебросить в южные провинции крупные силы под командованием брата короля с тремя маршалами - для его поддержки. С такими мощными силами, ожидавшими мятежного полководца впереди, и полками Массены в тылу Бонапарт должен был угодить прямо в ловушку.
      Его люди встретили линейный пехотный батальон на дороге у Гапа, и, со своим безошибочным чутьем на драматические ситуации, спешившись, Наполеон стал продвигаться вперед в одиночку. Офицер крикнул "Огонь!", но ему не подчинились.
      - Солдаты пятого полка! - обратился Наполеон к растерявшимся солдатам. - Я - ваш император! Вы меня знаете! Кто хочет стрелять в своего императора, пусть стреляет!
      Вряд ли стоило удивляться, что люди, которые прежде сражались под орлами, не последовали этому приглашению. Вместо этого, разрушив строй и срывая с себя белые кокарды, с криками "Да здравствует император!" они бросились на врага.
      Конец был предопределен. Парижане, заранее празднующие победу и наслаждающиеся периодом расцвета столицы за счет наплыва в город богатых английских туристов, были в большинстве своем лояльны к Бурбонам; в Вене Конгресс объявил Бонапарта вне закона; король продолжал бездействовать, а маршал Ней - такая же драматическая фигура, как и бывший император, героически заявил о своем намерении доставить Бонапарта в Париж в железной клетке; но Бонапарт продолжал наступать, собирая по пути войска и вступив в Лион без сопротивления. Письма с предложением Нею встретить его и обещавшего этому пылкому джентльмену столь же теплый прием, как после Москвы, стало достаточно, чтобы убедить Нея, принца Московского, пересмотреть свое подданство и привлечь его самого, как и готовые к этому войска, на сторону бывшего императора. Они встретились в Осере семнадцатого марта; вечером девятнадцатого король с семьей и министрами в позорной спешке покинул дворец с Фитцроу Сомерсетом, английским поверенным в делах на время отъезда герцога Веллингтона в Вену, и ордой столичных гостей; а двадцатого Наполеона на руках внесли в дворец Тюильри, где должно было начаться новое правление императора...
      - Что я вам говорил? - вопрошал мистер Шоли своего зятя, который ненадолго приехал в Лондон. - Разве я не обещал, что не успеет кот облизать ухо, как он снова примется бесчинствовать по всему континенту?
      - Говорили, сэр, но я готов держать пари на самых невыгодных для себя условиях, что этого не будет!
      - У меня пет никакого желания вас грабить, милорд! - мрачно ответил мистер Шоли.
      Отец Дженни придерживался наимрачнейшего взгляда на общую политическую ситуацию в мире. Он не раз повторял, что не знает, куда катится страна, и, раздраженней бодрым видом Адама, рекомендовал ему посмотреть, "что сталось с нами в Америке".
      Новость о поражении и гибели сэра Эдварда Пакенхема при Новом Орлеане в англо-американской войне <Битва при новом Орлеане произошла 8 января 1815 г. Окончилась победой Соединенных Штатов над Великобританией, которая потеряла две тысячи человек убитыми и ранеными.> только что достигла Лондона, и напоминание об этом омрачило чело Адама, но не потому, что он сомневался в способности армии взять реванш, а потому, что никто из служивших с ним ранее на Пиренеях, как и он сам, не мог не горевать о гибели Пакенхема.
      - Оставьте ваши страхи, сэр! - решительно возразил Адам. - Вам бы встретиться с ребятами из моего полка! Клянусь, они никогда еще не были так бодры духом!
      Офицеры и рядовые 52-го полка и в самом деле были бодры духом, благодаря Провидение за то, что оно уберегло их от жестокого разочарования: они не участвовали в предстоящем смертном бою с лягушатниками. Дважды полк отплывал в Америку, и дважды транспортные средства прибивало обратно в порт встречными ветрами. Теперь они с величайшим воодушевлением снова готовились к погрузке, на сей раз их местом назначения были Нидерланды.
      Столкнувшись с лордом Оверсли в клубе Брукса, Адам узнал, что лорд и леди Рокхилл, наслаждавшиеся продолжительным медовым месяцем в Париже, не были среди тех, кто бежал оттуда в столь неподобающий момент: циник маркиз, нисколько не рассчитывая на верность солдат королю Луи, как только весть о высадке Бонапарта достигла Парижа, немедленно увез свою молодую жену домой, не потеряв при этом собственного достоинства. Он томно изрек, что ему не пристало принимать участие в беспорядочном бегстве, которое он предвидел заранее, и что он никогда, ни на Каком этапе своей жизни не получал удовольствия от созерцания слишком уж легко предсказуемого поведения толпы.
      Адам был рад узнать, что Джулия в безопасности, в Англии, но, поскольку он никогда и не сомневался в способности Рокхилла позаботиться о молодой жене, новость эта почему-то не освободила его душу от непонятных ему самому тревог. Джулия, взяв приступом парижский свет и завоевав титул La Belle Marquise <Прекрасная маркиза (фр.)>, казалась теперь чужой и далекой. Приближающиеся роды Дженни, низкие цены на сельскохозяйственном рынке, больной вопрос о предложенном новом хлебном законе были для Адама делами более насущными; и вдобавок к этому росло непреодолимое желание снова оказаться со своим полком, которого не мог избежать ни один кадровый офицер, так любящий свое дело, как Адам. Это желание было настолько острым, что не будь у Дженни такой поздний срок беременности, он посчитал бы, что должен, отбросив асе разумные соображения, во что бы то ни стало поступить на сверхсрочную службу. Здравый смысл подсказывал ему, что подобный поступок стал бы всего-навсего героическим жестом, но это не умеряло его желания и не унимало яростного клокотания в его душе. Он старался скрывать это от Дженни и думал, что ему это удавалось, пока она, потупив взгляд, но сказала своим хриплым, будто простуженным голосом:
      - Ты ведь не собираешься пойти добровольцем, Адам, нет?
      - Боже правый, нет! - ответил он.
      Она бросила на него мимолетный взгляд:
      - Я знаю, что ты хотел бы, но.., я надеюсь, что ты этого не сделаешь.
      - Даю тебе слово, что не сделаю этого! Как будто старина Хуки шагу не может ступить без капитана Девериля!
      На исходе месяца мистер Шоли прибыл в Фонтли, чтобы присутствовать при рождении своего внука. Дом был приведен в порядок, и Дженни он застал в , добром здравии, спокойно ожидавшую события, державшую все наготове. Но это никак не умерило его слишком явной тревоги. Адам считал, что для жены было бы лучше, если бы ее отец остался в Лондоне, но у него не хватило духу не разрешить ему приехать в Фонтли, и лишь оставалось надеяться, что мистер Шоли не заставит Дженни нервничать. Но за два дня до того, как Дженни захворала, домочадцев повергло в изумление совершенно неожиданное прибытие Вдовствующей, которая, по ее словам, приехала, так как сочла своим долгом поддержать дорогую малышку Дженни в предстоящих испытаниях, и которая, не теряя времени, дала прочувствовать и мистеру Шоли и Адаму всю их глупость, никчемность и полную неуместность.
      Адам встретил мать с двойственным чувством. Он был благодарен ей за то, что она все-таки преодолела свое нежелание сделать приятное невестке, которую не одобряла; но он боялся, что, нагрянув в Фонтли, она повергнет Дженни в смятение. Но он ошибался. Если Вдовствующая и питала к кому-то страсть, так это к детям. Она обожала всех своих детей в младенчестве, а теперь ее сердце столь же неистово переполняла одержимость бабушки. Недостатки Дженни не были забыты, но на время отметены в сторону; Вдовствующая, взяв на себя руководство домашними делами, твердо решила обеспечить порядок в Фонтли, чтобы ничто не смогло угрожать рождению ее первого внука или внучки, и ничто не могло превзойти ее щедрую доброту, с которой она каждый раз укутывала Дженни, боясь простуды, или снисходительное презрение, с которым она отметала дурные опасения мужчин..
      Адам умолял Дженни сказать ему откровенно: может быть, она предпочитает не видеть свою свекровь, но та отвечала с неподдельной искренностью, что Вдовствующая для нее - величайшая опора и утешение.
      Подобно многим болезненным женщинам, Вдовствующая родила своих детей с неимоверной легкостью. Она не видела никаких причин предполагать, что у Дженни начнутся какие-то осложнения, выходящие за рамки ее собственного опыта, и ее убеждение, что все пройдет благополучно, придавало Дженни уверенность, которой ей, прежде так недоставало.
      Адам, обнаружив, что его низвели в доме до положения школьника, был весьма склонен восстать; но мистер Шоли, сочувственно наблюдая за ним, как-то уныло заметил:
      - Это совершенно без толку - выказывать свой норов, милорд! Вы подождите, пока у Дженни начнутся родовые Схватки! По тому, как женщины ведут себя, когда одна из них разрешается бременем, можно подумать, будто мы не более чем скопище нескладех, от которых они с удовольствием бы избавились. И не думайте даже, что вы имеете какое-то отношение к этому ребенку, дружище, потому что вас просто будут осаживать, если вы попытаетесь важничать!
      Прибытие няньки сделало женское владычество в Фонтли абсолютным и ввергло Адама в тесный союз со своим тестем.
      - Единственная женщина во всем доме, которая не обращается со мной так, словно я только что сам из распашонок, - это сама Дженни! - гневно сказал он мистеру Шоли.
      - Я знаю, - понимающе кивнул сей достойный муж. - Помню, когда жену уложили в постель, не было ни одной служанки, даже ни одной девчонки с кухни, едва достигшей четырнадцати лет, которая бы не доводила меня до помешательства, держа себя так, будто они были бабушками, а я - олухом царя небесного!
      Когда у Дженни начались родовые схватки, повивальная бабка предупредила Адама, что роды будут не такими уж быстрыми. Несколько часов спустя она весело и бодро сказала, что будет рада, если его светлость распорядится привезти доктора Перли из Петерборо. Адам и так, едва у Дженни начались схватки, послал за этим рекомендованным ему акушером, а заодно и за доктором Тилфордом. Доктор Тилфорд за считанные минуты прилетел в своей двуколке. В нужный момент к нему присоединился диктор Перли, который, поскольку ему предстояло присутствовать на всем протяжении родов, привез с собой свой дорожный саквояж и слугу Его уверенный вид оказал благоприятное действие на мистера Шоли; но, казалось, прошло томительно долгое время, прежде чем он выполнил свое обещание сообщить мужу и отцу миледи, каково его мнение по поводу ее случая. Тем не менее, когда он и доктор Тилфорд присоединились к встревоженным джентльменам в библиотеке, он выглядел вполне безмятежным и заверил его светлость, что, хотя, как он опасается, пройдет некоторое время, прежде чем ее светлость разрешится бременем, ни он, ни его коллега - учтивый кивок доктору Тилфорду - не нашли никакого повода для необоснованных опасений. Мистеру Шоли не могли понравиться успокоительные высказывания, и он немедленно посвятил доктора Перли в подробности катастрофических случаев со своей собственной женой. Не высказав этого напрямик, доктор Перли сумел донести ту мысль, что покойной миссис Шоли не повезло, поскольку она не была его пациенткой, и оставил мистера Шоли если и не совсем успокоившимся, то, по крайней мере, более способным смотреть на ситуацию с надеждой.
      Но в середине следующего дня, после бессонной ночи, мистер Шоли, чьи нервы постепенно пришли в расстройство, утратил свое непрочное самообладание и сделал все" чтобы втравить Адама в ссору. Войдя в библиотеку после часового отсутствия, Адам был встречен свирепым взглядом и вопросом, где он пропадал.
      - В конторе, сэр, - ответил тот. - Мой управляющий был здесь по некоторым делам, требовавшим моего внимания.
      Мистер Шоли заработал челюстями Спокойный голос зятя ни в коей мере не смягчил его, но почему-то вызвал необузданный гнев.
      - Ах вот как! - бросил он с едким сарказмом - И конечно же в ус себе не дуете! Надо же, дело, требовавшее вашего внимания! О, да вы не знаете, что означает это слово! Вы, с вашими пустячными фермами! Так-то вы заботитесь о Дженни?!
      Адам застыл в напряженном молчании.
      - Да, вы можете задирать нос! - набросился на него с еще большей яростью мистер Шоли - Горды, как петух на собственной навозной куче, не правда ли, милорд? Но если бы не я, у вас не было бы никакого навоза - и более того, если моя Дженни умрет, я позабочусь о том, чтобы у вас его не было, не будь я Джонатан Шоли, потому что вы будете в этом виноваты, спровадив Крофта, как вы это сделали, привезя ее сюда, не заботясь ни на йоту о том, что из этого может выйти! Но тут-то и вы обнаружите, что просчитались! А она только о том и думает, как вам угодить и быть достойной вас! Достойной вас! Она слишком хороша для вас - вот что я вам скажу!
      Гнев, несколько холоднее, чем у мистера Шоли, но такой же убийственный и безудержный, захлестнул Адама. Глядя на грубое, покрасневшее лицо, он в какой-то момент почувствовал, что его почти мутит от отвращения Потом он вдруг увидел, как крупные слезы катятся по щекам мистера Шоли и внезапно его пронзила острая жалость. Тот будто не понимал, что говорит непростительные веши или что он обязан сам контролировать себя в моменты потрясения Он пробивал себе дорогу в жизни, не имея никакого другого оружия, кроме трезвой головы и непреклонной воли. Он был грубым, но щедрым, властным, но удивительно простым, и давал волю своим эмоциям с легкостью ребенка.
      Прошло какое-то время, прежде чем Адам сумел взять себя в руки достаточно, чтобы сдержанно ответить. Прихрамывая, он подошел к столу, на котором Дюнстер расставил графины с рюмками, и сказал, наливая мадеры:
      - Да, сэр, вы правы; она слишком хороша для меня. Мистер Шоли демонстративно высморкался в большой, роскошно расшитый платок. Он взял протянутую ему рюмку, пробормотал "Благодарю вас!" и залпом проглотил вино.
      - Мне, знаете ли, не все равно, - сказал Адам. - Если что-нибудь сейчас пойдет не так, как надо, не - столько вы будете винить меня, сколько я сам себя. Мистер Шоли схватил его за руку:
      - Нет, вы делали то, что считали правильным! У меня не было никакого права набрасываться на вас! Просто это изматывает - беспокойство за мою девочку, - и я ничего не могу поделать. Я не из тех, кто может сидеть, томясь в ожидании, как теперь мы с вами, без того чтобы не известись вконец. Не обращайте на меня внимания, милорд, потому что, уверяю вас, я совсем не имею в виду те грубые вещи, которые говорю, когда бываю в гневе! Ей-богу, я не совсем понимаю, что и говорю, и это факт! - Он грузно подвинулся в своем кресле, чтобы убрать носовой платок в карман, и сказал, виновато глядя на Адама:
      - Поймите, она - все, что у меня есть. Эти простые слова проникли Адаму в самое сердце.
      - Он ничего не сказал, но положил руку на плечо мистеру Шоли. Одна из похожих на окорок рук мистера Шоли приподнялась, чтобы неуклюже ее похлопать.
      - Вы - добрый молодой человек, - хрипло сказал он. - Я выпью еще стаканчик вина, потому что мне необходимо взбодриться!
      Он больше не позволял своему беспокойству взять над собой верх, хотя долго прохаживался по комнате взад-вперед до тех пор, пока, в течение медленно тянувшегося вечера, не заметил, что Адам выглядит очень измотанным, и не понял, что должен сделать по крайней мере одну вещь. Он вспомнил, что Адам отрицательно качал головой на каждое предложенное ему за обедом блюдо, и бросился на поиски Дюнстера; возвратившись вскоре с тарелкой сандвичей, он силой впихнул их в Адама. Потом взял на себя задачу убедить его, что совсем не нужно сидеть словно на иголках, потому что совершенно ясно: доктор Тилфорд не укатил бы домой, если бы у Дженни было не все благополучно.
      Уже почти в полночь Вдовствующая вошла в библиотеку с запеленатым свертком в руках, который она протянула Адаму, сказав с интригующими нотками в голосе, ясно демонстрирующими, от кого Лидия унаследовала свои актерские таланты:
      . - Линтон! Я принесла тебе твоего сына!
      Когда открылась дверь, он подскочил, но не пытался взять младенца, что было даже к лучшему, поскольку на самом деле у Вдовствующей не было намерения доверять его неумелым рукам столь драгоценную ношу.
      - А Дженни? - резко спросил он.
      - Вполне благополучно! - ответила Вдовствующая'. - Ужасно измучилась, бедняжка, но доктор Перли уверяет, что нам нет повода тревожиться. Я должна тебе сказать, что ты в большом долгу перед ним, мой дорогой Адам, - такой мастер! А до чего обходительный!
      - Я могу ее видеть? - перебил мать Адам.
      - Да, только несколько минут.
      Он пошел к двери, но его остановили.
      - Дорогой! - сказала Вдовствующая с горьким упреком. - Неужели тебя совсем не занимает твой сын?
      Он обернулся:
      - Да, конечно! Дай мне посмотреть на него, мама!
      - Самый красивый малыш! - сказала она с любовью.
      Он подумал, что никогда не видел в жизни ничего менее красивого, нежели красное и сморщенное личико своего сына, и в какой-то момент заподозрил мать в иронии. К счастью, поскольку он не нашелся что сказать, мистер Шоли, которому пришлось высморкаться второй раз за этот день, теперь устремился вперед, расплываясь в улыбке, и отвлек внимание Вдовствующей от недостатка воодушевления у ее сына, пощекотав щеку младенца кончиком огромного пальца и издав звук, который напомнил Адаму зазывание кур на кормежку.
      - Ах ты, молодой шельмец! - сказал мистер Шоли, явно в восторге от того, что младенец никак на него не реагирует. - Так и не обратишь внимания на своего дедушку? Гордый, да? - Он, хмыкнув, посмотрел на Адама. Взбодритесь же, молодой человек! - посоветовал он. - Я знаю, о чем вы думаете, но не нужно бояться! Милорд, когда я в первый раз взглянул на новорожденную Дженни, меня чуть не разбил паралич!
      Адам наконец засмеялся, но сказал:
      - Должен сознаться, я не считаю его красивым! Какой он крошечный! Он.., он здоров, мама?
      - Крошечный? - недоверчиво переспросила Вдовствующая. - Он - чудесный малыш! Правда, сокровище мoe!
      Мистер Шоли подмигнул Адаму и указал пальцем в направлении двери.
      - Ступайте к Дженни! - сказал он. - Нежный привет ей от меня - и смотрите, не вбивайте ей в голову, что у нес болезненный ребенок!
      Довольный, что может сбежать от опьяненных радостью бабушки и дедушки, Адам выскользнул из комнаты и обнаружил, что ему нужно пройти через строй прислуги, стоящей в ожидании, чтобы его поздравить.
      Он вошел в комнату Дженни очень тихо и помедлил какой-то миг, глядя на нес из другого конца комнаты. Он видел, какая она бледная и как устало она ему улыбнулась. Жалость всколыхнулась в нем, и вместе с ней - нежность. Он прошел по комнате и склонился над ней, целуя ее и нежно говоря:
      - Бедняжка моя! Тебе лучше, Дженни? , - О да! - сказала она тоненьким голоском. - Просто я очень устала. И все-таки это сын, Адам!
      - Самый замечательный сын, - согласился он. - Умница Дженни!
      Она едва слышно засмеялась, но глаза ее пытливо вглядывались в его лицо.
      - Ты рад? - беспокойно спросила она.
      - Очень рад!
      Она издала короткий вздох:
      - Твоя мама говорит, он похож на твоего брата. Ты хочешь, чтобы его нарекли Стивеном?
      - Нет, ничуть. Мы наречем его Джайлсом, в честь моего дедушки, и Джонатаном, в честь его дедушки, - ответил он.
      Ее глаза благодарно загорелись.
      - Ты это всерьез? Спасибо тебе.! Папа тоже будет очень рад и горд! Пожалуйста, передай ему привет от меня и скажи, что я в полном порядке.
      - Передам. Он тоже передавал привет тебе - самый нежный. Когда я уходил, он издавал очень странные звуки перед внуком, который относился к ним с исключительным презрением, - думаю, его вполне можно понять!
      Это так ее рассмешило, что нянька, которая до этого деликатно присоединилась к Марте в дальнем углу комнаты, положила конец визиту Адама, сообщив ему голосом, который никоим образом не сочетался с ее почтительным реверансом, что теперь миледи нужно спать, и она с удовольствием увидится с ним утром.
      Глава 23
      Когда мистер Шоли узнал от Дженни, что внуку дали его имя, да еще по предложению Адама, он не просто обрадовался - он был вне себя от счастья. Прошло какое-то время, прежде чем он пришел в себя и сумел вымолвить слово. Счастливый дедушка, уставившись на Дженни, держал руки на коленях, а когда наконец заговорил, то единственное, что ему пришло в голову, выразилось в трех словах.
      - Джайлс Джонатан Девериль! Джайлс Джонатан Девериль!
      И это был далеко не последний раз, когда он счастливо изрекал эти три имени. То и дело по лицу его разливалось выражение величайшего блаженства, приходили в движение губы, он потирал руки и негромко хмыкал, и все, кто видел его в такие минуты, знали, что он снова и снова мысленно смакует имя своего внука. Он был благодарен Адаму, говоря, что вовсе не рассчитывал, что ему окажут такую честь, уверяя, что тот не оплошал, сделав мальчика. Адам научился выслушивать подобные замечания не морщась; но вскоре ему в высшей степени наскучило другое проявление гордости мистера Шоли за своего внука. То открытие, что у его внука нет титула, стало разочарованием, которое, похоже, надолго затянуло облаком горизонты старика Шоли; его неудовольствие также не уменьшилось, когда Адам, немало позабавившись, сказал ему, что, когда у него будет повод написать Джайлсу, он сможет адресовать свое письмо досточтимому Джайлсу Деверилю. Мистер Шоли придерживался не слишком высокого мнения о "досточтимых". Он видел, как пишут это слово, но относился к нему с подозрением, потому что никогда не слышал, чтобы кого-то так называли.
      - И не услышите. Оно не употребляется в устной речи, - объяснил Адам.
      - Гм, я не вижу смысла в, обладании титулом, которым не пользуются, сказал мистер Шоли. - Ерунда - вот что это такое! Кто узнает, что он у него есть?
      - Я не знаю - и, как человек, который носит титул совсем недавно, уверяю вас: Джайлсу будет все равно!
      - Я хотел бы, чтобы он был лордом, - грустно вздохнул мистер Шоли.
      - Знаете, я вовсе не хочу показаться неучтивым, - Адам уже устал от спора, - но не считаю, что в мои родительские обязанности входит еще и проблема покончить с собственной жизнью только для того, чтобы снабдить Джайлса титулом!
      Он проговорил эти слова несколько раздраженно и тут же устыдился их, потому что мистер Шоли выразил надежду на то, что не причинил зятю обиды, поскольку совсем не имел такого намерения. Чтобы как-то исправить положение, Адам целый день посвятил тому, чтобы развлекать мистера Шоли, и в результате в душе его накопилось такое раздражение, что, как оказалось, он просто ждет не дождется дня отъезда своего ужасно докучливого гостя, действующего, правда, из самых лучших побуждений. Это событие не заставило себя долго ждать: мистер Шоли оставался в Фонтли лишь до тех пор, пока не убедился, что Дженни совершенно не грозит родовая горячка, бывшая его самым навязчивым страхом. Удовлетворенный на сей счет, он жаждал уехать Вт такой же степени, в какой Адам - спровадить его; одному Богу было известно, каких дурацких ошибок понаделали за время его отсутствия в Сити его многочисленные подчиненные. Но самый тяжелый удар Шоли приберег на последний момент, когда его повозка уже стояла у двери, а сам он у крыльца прощался с Адамом. Настроение у него было благодушное: дочь вне опасности, у него родился долгожданный внук, зять принял его так радушно, словно он герцог, даже назвал ребенка в его честь, а когда он проявлял без всякой на то причины грубость, повел себя так терпеливо и так по-доброму, словно приходился ему родным сыном. Сердце мистера Шоли было исполнено благодарности и щедрости, и, к несчастью, это не замедлило выплеснуться наружу. Тепло пожимая руку Адама и, глядя на него с грубоватой нежностью, он в который раз поблагодарил его за гостеприимство.
      - Если кто-нибудь сказал бы мне прежде, что я с радостью останусь в деревне больше чем на неделю, я бы рассмеялся этому человеку в лицо! сказал он. - Но вы оказали мне такое гостеприимство, милорд, что, если не возражаете, я буду приезжать к вам чаще, чем вы рассчитывали, потому что чувствую себя здесь как дома, а вы и оглянуться не успеете, как я уже буду со знанием дела рассуждать об овсе и ржи и тому подобных вещах так же бойко, как и вы! В связи с этим я хочу вам кое-что сказать!
      - Об овсе и ржи? - спросил Адам, улыбаясь. - Нет, нет, сэр! Вы уж лучше занимайтесь своим делом в городе, а я буду тут заниматься своим!
      Мистер Шоли в ответ на это хмыкнул:
      - Да, это мои девиз! Нет, я сейчас не об этом; дело в том, что Дженни рассказывала мне о какой-то там ферме, на которой вы помешались, экспериментальной, кажется, как она говорила. Ну, конечно, мне по-прежнему непонятно, зачем вам все это нужно, и я не отрицаю, что мне это кажется чудачеством. И все-таки! Если вы твердо намерены это продолжать делать, полагаю, вам нужно ее иметь, так что скажите, сколько наличности вам нужно, чтобы запустить ее, и я оплачу расходы!
      - До чего любезно с вашей стороны, сэр! - сказал Адам, заставляя себя говорить приветливо. - Но уверяю вас, я не помешался на своей ферме! У меня и без того достаточно дел, чтобы обременять себя еще и экспериментальной фермой.
      Мистер Шили был разочарован, но одновременно испытал и облегчение. Ему хотелось сделать Адаму щедрый подарок, но было неприятно транжирить деньги на такую глупую затею, как экспериментальная ферма. Так что он не стал торопить зятя с этим делом и уехал в Лондон, продолжая ломать голову над тем, что же все-таки его непостижимый зять по-настоящему хотел бы получить в подарок от него.
      Адам же был оставлен изнывать от жгучей ненависти к бесчувственным парвеню, которым просто не дано понять, как их деспотичная щедрость оскорбляет чувства тех, кто скроен по более утонченным меркам.
      А уже пять минут спустя он вдруг ни с того ни сего стал защищать мистера Шоли от язвительных нападок Вдовствующей, сказав ей даже, что относится к нему с любовью и почтением, - правда, в тот момент это было далеко от истины.
      Вдовствующую подобная реакция несколько покоробила. Она проявила благородство в связи с событием, но событие свершилось. Пока важнее всего было поддерживать безмятежное состояние духа у невестки, и она с легкостью подавляла все критические порывы; но Дженни, хотя силы ее восстанавливались и сама она была сейчас вне опасности, - Вдовствующая не могла позволить себе высказывать великое множество своих критических замечаний и печалей. Адам, переживший исключительно утомительную неделю, стараясь изолировать Друг от друга свою мать и своего тестя, а когда это было невозможно, спешно вмешиваясь в каждую ссору, затеваемую этими столь несовместимыми людьми, был не в настроении выслушивать все это и дал матери очень непочтительный отпор. Дело пахло серьезным столкновением, но его предотвратило одно воспоминание Вдовствующей: ее младшей дочери вскоре предстояло впервые появиться в свете, а при ее удручающе стесненных обстоятельствах совершенно невозможно обеспечить се дорогими нарядами, необходимыми для такого случая.
      Было решено, что, поскольку со стороны Дженни, разрешившейся бременем в конце марта, было бы очень неблагоразумно связывать себя со сложностями лондонского сезона, Лидию выведет в свет леди Нассингтон. Вскоре Вдовствующая привезла Лидию в Лондон и поручила ее заботам тетушки. Ценой огромных личных жертв родственница снабдила ее множеством элегантных бальных платьев, платьев для прогулки и домашних, но ей было совершенно не под силу обеспечить ее туалетом для представления при дворе Определенно, дитя не могло позволить себе заплатить за него из того скудного содержания, которое ей выплачивал брат, и Адам едва ли хотел, чтобы расходы понесла его тетушка.
      Он не хотел этого, и даже еще меньше хотел, чтобы представление Лидии в свете оплачивала Дженни. Он дал Вдовствующей чек для Друммонда, чем снискал такую благосклонность с ее стороны, что она, вместо того чтобы отряхнуть со своих ног пыль Фонтли, осталась там еще на неделю.
      Она еще пребывала там, когда леди Оверсли приехала из Бекенхерста с поздравительным визитом и привезла с собой леди Рокхилл и леди Сару и Элизабет Эджкотт - двух очень хорошо воспитанных, похожих на мышек молодых девиц, которые, как и предсказывала когда-то Дженни, сидели, с застенчивым восхищением уставившись на свою прелестную молодую мачеху.
      Леди Оверсли не имела ни намерения, ни желания привозить Джулию в Фонтли, но сочла невозможным не взять ее с собой. Рокхиллы нанесли короткий визит в Бекенхерст по пути в Лондон, где Джулия собиралась купить для своих падчериц более красивые платья, - чем считала уместным их строгая бабушка, показать им достопримечательности столицы и вообще по-королевски развлечь, прежде чем отправить обратно, к гувернантке и учебникам в замке Рокхиллов.
      - Но прежде чем мы уедем от тебя, мама, - сказала Джулия, - я непременно должна съездить в Фонтли, узнать, как там Дженни.
      Леди Оверсли рискнула предположить, что поздравительное письмо, возможно, будет более кстати, чем визит.
      - Когда известно, что я здесь, так близко от Фонтли?! - удивилась Джулия. - О нет! Это будет так неучтиво с моей стороны - не навестить Дженни! Я не допущу, чтобы пошли слухи, будто я не оказываю ей должного внимания!
      Когда Джулия нанесла визит, Дженни все еще не выходила из своей комнаты, но Вдовствующая сумела убедить леди Оверсли, что роженица чувствует себя достаточно хорошо, чтобы принять леди Оверсли и дорогую Джулию. Она провела обеих вверх по лестнице, оставив маленьких девочек чопорно сидеть бок о бок на диване в Зеленом зале и рассматривать альбом с гравюрами.
      Дженни, которой теперь разрешалось проводить какое-то время в шезлонге, приветствовала своих гостей с радостью, но прошло не так много времени, и леди Оверсли сочла, что пора уходить. "Джулия, - подумала она, слишком много и слишком оживленно разговаривает с Дженни, которая явно слаба и нездорова". Можно было даже сказать, что Джулия трещит без умолку, так что у Дженни в результате ее посещения могла разболеться голова. Она поцеловала ее, поздравила и восторгалась ребенком, который был в полном порядке, но было бы, наверное, лучше приберечь все ее веселые воспоминания о Париже на будущее. Вряд ли Дженни интересовало, что такой-то человек сказал госпоже маркизе или что тот-то человек сказал о ней. Леди Оверсли смущенно подумала, что, будь это не Джулия, а кто-то другой, она заподозрила бы, что та хвастается перед бедняжкой Дженни своим триумфом и удачным браком. Поэтому она встала, чтобы попрощаться. Джулия последовала примеру матери, сказав на прощанье:
      - Дай мне только еще раз поглядеть на твое дитя, Дженни! Чудесный малыш! Мне кажется, он похож на тебя! - Она оторвала взгляд от колыбели, смеясь:
      - Знаешь, я ведь тоже - мама! У меня две дочки - такие милашки! Они должны были бы меня ненавидеть, а на самом деле просто обожают!
      Когда дамы снова вошли в Зеленый зал, они застали там Адама, пытавшегося разговорить юных леди Сару и Элизабет. Джулия подала ему руку, воскликнув:
      - О, ты уже познакомился с моими дочерьми! Вот незадача! Я - такая же гордая мама, как и Дженни, и собиралась представить тебе их по всей форме.
      Он страшился этой встречи, но теперь, когда он смотрел на Джулию и слушал ее, она каралась почти незнакомой. Даже ее внешность изменилась. Она всегда чудесно одевалась, но в стиле, приличествующем ее девическому положению; Адам никогда не видел ее разряженной в шелка, бархат и драгоценности, годящиеся разве что для солидной матроны. Он считал, что она выглядит роскошно и модно, со всеми этими закрученными перьями, вставленными вокруг высокой тульи ее шляпки, сапфировыми капельками-сережками в ушах, соболиным боа, небрежно переброшенным через спинку кресла, но она совсем не была похожа на прежнюю Джулию. Ему, не пришла в голову мысль, что она одета чересчур нарядно для такого случая, зато это более чем кто-либо понимала леди Оверсли, на возражения которой было лишь сказано, что больше нечего надеть и что Рокхиллу нравится, когда она выглядит элегантно.
      Джулия рассказывала его матери, как нервничала, когда Рокхилл повез ее знакомиться со своими детьми, превратив это в забавную историю. Маленькие девочки хихикали и, протестуя, восклицали: "Ах, мама!" Она боялась, что слуги Рокхилла отнесутся к ней как к узурпатору и что его сестры не одобрят ее. Какое это было испытание! Но все они настолько милые люди, что просто поразили ее своей добротой; она становится ужасно избалованной, и, если ее и дальше будут так же обхаживать, скоро она станет такой придирчивой и эгоистичной особой, какую только можно себе представить.
      Слушая все это, Адам внезапно вспомнил слова, которые она однажды сказала ему: "Я должна быть любима! Я не могу жить, если меня не любят!" В сознании его промелькнула мысль, что она купается в лести; и в какой-то момент, потрясенный, он спросил себя: а что, если ласка и забота, которыми она одаривает дочерей Рокхилла, берут начало в этой жажде, а не в желании сделать их счастливыми? Он был потрясен своим невеселым открытием, потрясен не ею, но собой; вспомнились несчетные моменты ее нежности, ее щедрости, ее тонкого сочувствия, ее добросердечности, и подумалось: кто имеет большее право быть любимой?
      - Милая Джулия! - вздохнула Вдовствующая, когда гости уехали. - Не мудрено, что она так нравится Эджкоттам! Доротея Оверсли рассказывала мне, как она приворожила к себе сестер Рокхилла, но я сказала Доротее, что изумилась бы, если бы они ее не полюбили, потому что она так прелестна в общении, так внимательна - именно такая, какой хочется видеть невестку!
      - И свояченицу конечно же, мэм? - добавил Адам сухо.
      - Да, дорогой, - увы! - грустно ответила она.
      - Надеюсь, что этот визит не утомил Дженни; а теперь я должен подняться к ней.
      Под этим предлогом он оставил Вдовствующую и действительно пошел наверх, чтобы там, войдя в комнату Дженни, быть встреченным довольно громкими воплями своего сына, у которого, похоже, случился приступ гнева. Адаму это почему-то неприятно напомнило мистера Шоли, но он отмахнулся от этой мысли.
      - Я не перестаю удивляться, что этакая крошка может обладать столь могучими легкими! - заметил он.
      - Дженни подала знак няньке унести ребенка.
      - Да, и таким, своенравием! - ответила она. - Он твердо решил, что не позволит уложить себя в колыбель, - это все, что его беспокоит. Но пока у меня были леди Оверсли и Джулия, он вел себя очень хорошо. Как любезно с их стороны, что они приехали меня навестить, правда? Ты видел их?
      - Да, а также двух девочек - удручающе благовоспитанных девиц! Тебе принесли почту? Я видел, тебе пришло письмо от Лидии.
      - Да храни ее Бог! Она говорит, что по-прежнему ходит мрачная как туча, потому что леди Нассингтон никак не отпускает ее съездить посмотреть на своего крестника. Я хотела бы, чтобы она приехала, но это слишком уж далеко, да и смотреть особенно не на что! - После некоторого колебания она с запинкой сообщила-- А еще я получила письмо от папы.
      - Вот как? Надеюсь, с ним все в порядке? Она кивнула, но на какое-то время замолчала. В течение последних нескольких дней она с горечью сознавала, что Адам несколько отдалился от нее, будто жил за своей непроницаемой преградой. Она осмелилась спросить его, не вызвала ли чем-то его неудовольствия, но тот, вскинув брови, только спросил:
      - Вызвала мое неудовольствие? Да что я такого сказал, чтобы заставить тебя так думать?
      Она ничего не смогла ответить, потому что он не сказал ничего, чтобы навести ее на такую мысль, и она не могла сказать ему, что любовь делала ее всякий раз очень чувствительной к каждой перемене его настроения. Но она знала, что вызвало эту едва уловимую отчужденность. Сильно покраснев и обхватив себя руками, будто сдерживая, она сказала:
      - Папа пишет мне, что он предложил.., дать тебе возможность устроить экспериментальную ферму, о которой ты мечтаешь, - только ты отказался.
      - Конечно я отказался! - ответил он непринужденно. - И он был очень рад, что я это сделал! Я очень ему признателен, но понятия не имею, с чего бы это он предложил мне сделать то, что наверняка стоит у него поперек горла.
      - Ты подумал, наверное, что это я попросила его, - сказала она, решительно вскидывая на него глаза. - Вот почему... - Она замолкла на миг, а потом продолжила. - Я не просила, но упоминала ему про это, не думая, что ты откажешься сказать, о чем.., о чем, как ты скажешь, мне следовало знать.
      - Моя дорогая Дженни, уверяю тебя...
      - Нет, позволь объяснить тебе, как это получилось! - взмолилась она. Я вовсе не собиралась... Видишь ли, он не понимает! Он думает, что ферма это совершеннейшая чепуха и не подобающее занятие для джентльмена! Я только хотела, чтобы он что-то понял, поэтому рассказала ему о ферме мистера Кока, о том, как он преуспел и как важно сельское хозяйство.. Его слова о том, что, наверное, ты станешь следующим, кто устроит подобную ферму, - вот что побудило меня сознаться ему, что ты намерен это сделать, когда сможешь себе позволить. Я не просила его - и хитрю не больше, чем он, - но скажу тебе откровенно: я действительно надеялась, что, возможно, ему придет в голову эта мысль! Я не знала, что тебе это не понравится, - помнишь, ты однажды сказал ему, что если он хочет сделать тебе подарок, то мог бы подарить тебе стадо шортгорнов!
      - Я так говорил? Да полно, это было сказано не всерьез! Но тебе вовсе незачем так изводить себя, глупенькая! Я мог пожалеть, что ты говорила с ним об этих моих отдаленных намерениях, но я никогда не просил тебя этого не делать - и как же я могу сердиться, что ты это сделала?
      - Ты сердишься, - настаивала она, потупившись.
      - Не столько сержусь, сколько переживаю! - возразил он. - Я казался раздраженным без причины? Впрочем, это так - хотя я надеялся, что ты этого не заметишь! Мне ужасно не нравится, когда рядом нет Дженни, чтобы изо всех сил потворствовать всем моим причудам и желаниям, и это правда!
      Она не вполне ему поверила, по немного приободрилась, смогла улыбнуться и сказать:
      - Я рада!
      - Горе мне! Что я терплю от своей матери!.. Да, я знаю, мне не следует так говорить, но, если ты осмелишься сказать мне об этом, я обижусь и уйду из комнаты! Между прочим, ты читала новости? Это было в "Морнинг пост", которую я велел Дюнстеру отнести тебе, - старый Дуро прибыл в Брюссель Веллингтон! Ну да, конечно! Я знала, что у тебя это несомненно вызовет сильные переживания! Он засмеялся:
      - В любом случае я буду крепче спать по ночам! Одной мысли о Тощем Билли во главе армии было достаточно, чтобы у любого начались ночные кошмары! Теперь у нас все будет в порядке!
      - Ах, дорогой, я на это надеюсь! Папа так не думает. Он говорит...
      - Я точно знаю, что он говорит, любовь моя, и мне лишь остается сказать, что твой папа просто не знает Дуро!
      Он говорил с уверенностью, но было не удивительно, что мистер Шоли, как и многие другие, настроен весьма пессимистично. Перспективы в целом были безрадостные. До Лондона дошли сообщения, что император - не тот человек, каким был прежде: он быстро утомлялся, его одолевали внезапные приступы ярости или унылое расположение духа, он потерял уверенность в себе; но как непреложный факт оставалось то неприятное обстоятельство, что Франция восприняла возвращение его на престол если не с всеобщей радостью, то определенно с подобострастием. Пусть Миди <Миди - культурный регион во Франции, включающий в себя Аквитанию, Лангедок и Прованс.> оставалось роялистским по духу, но надежды, возлагающиеся на формирование смешанных сил в Ниме герцогом Ангулемским <Ангулемский Луи Антуан де Бурбон (1775 1844) - герцог, наследник французского престола.>, вскоре угасли ввиду прибытия из Парижа маршала Груши с приказом подавить мятеж. К середине апреля в Лондоне стало известно, что Ангулем капитулировал и отплыл в Испанию. Его жена, дочь мученически погибшего короля Людовика XVI и сильная духом женщина, пребывала в Бордо, когда император вступил в Париж, и делала все, что в ее силах, чтобы поддерживать слабевшую с каждым днем благонадежность тамошних войск. Но ее усилия не увенчались успехом, и ей пришлось согласиться, чтобы ее переправили в безопасное место, на английский сторожевой корабль.
      Тем временем в Париже была разработана новая конституция, присягнуть которой предстояло на Марсовом поле, на пышной церемонии, назначенной на первое мая. Император надеялся по этому поводу короновать свою австрийскую жену и несовершеннолетнего сына, но его письма к Марии-Луизе остались без ответа. Он отложил "Майское поле" <"Майское поле" (25 мая) - день когда предстояло огласить результаты плебисцита по конституции, раздать знамена национальной гвардии и открыл, заседание палаты депутатов.> на месяц, все еще надеясь вернуть жену и отколоть своего имперского зятя от коалиции, образовавшейся в Вене. Потерпев неудачу, он переключил свои дипломатические усилия на Англию. Они также не Имели успеха, но его интриги внушали немалое беспокойство тем, кто верил, что его владычеству можно и должно положить конец, поскольку среди оппозиции было много крикливых членов, громко осуждавших возобновление военных действий.
      - Проклятые виги! - яростно восклицал Адам. - Неужели они считают, что Бони не захватит Европу, как только увидит, что дорога открыта?
      - Ламберт говорит, - бесстрастно заметила Дженни. Он посмотрел поверх газеты, гнев его сменился безудержным весельем.
      - Дженни, если ты не поостережешься, мы попадем в неловкое положение! Я едва не прыснул от смеха, когда Шарлотта изрекла эти роковые слова!
      Ламберт и Шарлотта, сами того не ведая, продемонстрировали Адаму, что его жена обладает сдержанным чувством юмора. Ламберт, не блиставший особой сообразительностью, всегда имел склонность авторитетно разглагольствовать на любую тему, и эта склонность не уменьшилась после его женитьбы. У Шарлотты не было своего мнения: она обладала лишь непоколебимой уверенностью в превосходстве Ламберта и быстро приобрела привычку предварять свой вклад в обсуждение любой темы словами "Ламберт говорит", произносимыми с безапелляционностью, которая делала их вдвойне невыносимыми Адам никогда прежде не удивлялся сильнее, чем когда однажды Дженни, после нескольких часов, проведенных в компании Шарлотты, перебила его, воскликнув; "Да, Адам, но Ламберт говорит!.." Сейчас она возразила - Да, и ты считаешь, что мне должно быть стыдно подсмеиваться над бедным Ламбертом, который всегда так учтив и добр ко мне, не так ли? Ей-богу, мне стыдно, но если бы я не делала этого, то, скорее всего, была бы просто резка с ним и с Шарлоттой! Ведь когда дело доходит до того, что Ламберт наставляет тебя по части военной тактики... А, да ладно! Лучше уж смеяться, чем нервничать!
      Он снова уткнулся в газету и не ответил; но через несколько минут сообщил:
      - Мне придется съездить в Лондон. Эх, до чего не вовремя! Они будут осушать большой сток, и я хотел посмотреть, можно ли... Однако тут ничего не поделаешь!
      - Дебаты? - догадалась Дженни. Он кивнул:
      - Война или мир. Судя по тому, что пишет Броу, шансы почти равные. Его отец считает, что Гренвилль <Гренвилль Уильям Уиндем (1759 - 1834) - барон, английский политический деятель> колеблется, одураченный Греем <Грей Чарльз (1764 - 1845) - граф, премьер-министр Англии.>, который за мир любой ценой!
      - Ты не думаешь, что якобинцы сумеют установить республику?
      - Ламберт говорит? - засмеялся Адам. - Нет, не думаю. Я думаю, нелепо полагать, что Бони когда-либо на это согласится, а они не осмелятся применить к нему силу. Гражданское население может быть настроено против него, но армия - нет, и, без сомнения, французские солдаты слишком хорошо знают свое дело, чтобы ими помыкали. Я-то знаю: воевал против них!
      - Ну, тогда, конечно, ты должен отдать свой голос, - сказала она. Жаль, что я не могу поехать с тобой в Лондон.
      - А почему не можешь?
      - Но, Адам! Ты же знаешь, что ребенок еще не отнят от груди!..
      - Ты можешь взять его с собой. Она поразмыслила над этим, но в конце концов покачала головой:
      - Нет, потому что я не хотела бы открывать наш дом всего на несколько дней, а мне не хочется брать его в отель, потому что, можешь не сомневаться, люди будут жаловаться!
      - Да, он шумный, - согласился Адам.
      - Только когда голоден или у него пучит живот! - сказала она. - Но я не поеду.
      - Дженни, ты меня разыгрываешь? - спросил он. - Ты убеждала меня, что не желаешь ехать в город на протяжении всего этого сезона, потому что думала, что я предпочитаю оставаться здесь?
      Она покачала головой:
      - Нет, честное слово! Единственный раз я разыграла тебя, притворившись, что мне нравятся все эти ужасные сборища, на которые мы ездили в прошлом году, и поступила так лишь потому, что считала это своей обязанностью. Я никогда не радовалась больше, чем когда обнаружила, что тебе так же скучно на них, как и мне! Хотя, наверное, это было бы приятно выезжать время от, времени. Но не в этот раз. Просто я вдруг подумала, что мне хотелось бы увидеть Лидию и папу, - но Лидия приедет к нам в конце сезона с приятным, долгим визитом, и я не сомневаюсь, что папа тоже проведет с нами денек-другой. Нет, я не поеду: подумать только, какую суету и скуку это будет означать!
      - Ив самом деле это было бы очень утомительно для тебя, - признался он. - Знаешь, я не собираюсь отсутствовать больше чем несколько дней.
      - Ты пробудешь там столько, сколько душе твоей угодно Я не буду ждать тебя в течение недели, потому что ты захочешь увидеться с Лидией, не говоря уже про всех прочих твоих друзей.
      Когда она смотрела, как он собирается, чтобы сесть в почтовую карету до Маркет-Дипипг, то в глубине души была убеждена, что пройдет по меньшей мере десять дней, прежде чем он вернется; но не прошло и пяти дней, как он застал ее врасплох, зайдя в детскую, где она сидела, кормя грудью ребенка. Думая, что в комнату вошла нянька, она не сразу подняла глаза, любовно наблюдая за ребенком, и Адаму вдруг пришло в голову, что никогда еще он не находил ее такой привлекательной. Потом она подняла взгляд и ахнула:
      - Адам!
      Он подошел к ней ближе, проговорив насмешливо:
      - Сознайся, что я привел тебя в изумление и восстановил свою репутацию!
      Ее глаза сощурились от внезапной улыбки.
      - Ну, определенно это первый раз на моей памяти, когда ты вернулся в обещанный срок.
      - Раньше обещанного срока! - напомнил он с упреком, склоняясь к ней, чтобы поцеловать, а потом одним пальцем пощекотать щечку младенца. - Итак, сэр? Знаете ли, вы бы оказали мне любезность, узнав меня!
      Досточтимый Джайлс, боясь, что его прервут, бросил на отца сердитый взгляд и с удвоенным рвением принялся за самое важное занятие па свете.
      - Ты такой же ненасытный, как твоя тетка Лидия, - сообщил ему Адам, опускаясь в кресло рядом с Дженни.
      - Ну что ты такое говоришь! - запротестовала она. - Лидия не ненасытная!..
      - Ты бы так не говорила, если бы видела ее на Рассел-сквер, когда я взял ее однажды пообедать с твоим отцом!
      - О, ты это сделал? Вот папа, наверное, обрадовался! Но расскажи мне, как твои успехи.
      - Отлично! Мы провели это в обеих палатах. Гренвилль произнес речь в поддержку правительства - не Бог весть что, но от поправки Грея камня на камне не осталось. Всякие слухи носились по городу - не знаешь, каким и верить, - но одно несомненно: австрийцы, пруссаки и русские берутся за оружие. Сам я считаю, что мы очень скоро схватимся с лягушатниками, - не сомневаюсь на сей счет! Единственная надежда Бони, должно быть, столкнуть нас со своей армией Севера, прежде чем другие участники Коалиции вступят в игру. Если бы ему это удалось.., но ему не удастся! - Он засмеялся и добавил:
      - Твой отец пугает, что Веллингтону никогда не противостоял сам Вони! Совершенно верно - и наоборот тоже! - Адама перебил его собственный сын, который, насытившись до отвала, срыгнул, и он серьезно заметил:
      - Мы никогда не сможем ввести его в изысканное общество, правда? Здесь все в порядке, Дженни?
      Она кивнула и сказала-, услужливо похлопав досточтимого Джайлса:
      - Расскажи мне о Лидии! Она наслаждается сезоном? Ее хорошо приняли?
      - По словам моей тети, она произвела настоящий фурор. Определенно она обзавелась уймой поклонников! Не проси меня описать платье, которое она надела на представление! Я его не видел и могу лишь заверить тебя, что оно было роскошным!
      Дженни хмыкнула:
      - О, я почти слышу, как она это говорит. Она много ездит на приемы?
      - Она с гордостью сообщила мне, что посетила не менее трех за один вечер. У моей тети, должно быть, железное здоровье! Между прочим, какой прелестный браслет ты ей подарила, Дженни!
      Она внезапно зарделась; опасливо взглянула на него, проговорив с запинкой:
      - Это был такой пустяк!
      - Тебе не нужно бояться рассказывать мне такие вещи, - сказал он, едва заметно улыбаясь. - Да, я знаю, почему ты боялась: ты помнила, что я не разрешал ей носить, твои жемчуга. Ну, я и сейчас не разрешил бы - они, знаешь ли, совершенно неуместны! - но есть существенная разница между тем, чтобы одолжить свои жемчуга Лидии, поскольку она моя сестра, и подарить ей прелестный браслет, поскольку она стала твоей сестрой. И позволь мне добавить, любовь моя, что, несмотря на мой странный характер, у меня нет ни малейшего желания скандалить из-за того, что твой отец был настолько добр, что послал ей веер из слоновой кости, который вряд ли ему обошелся дешево! Это было с твоей подачи, признайся?
      - Ну да! - виновато кивнула она. - Ты ведь знаешь, каков папа, Адам! Ему так нравится Лидия, что он послал бы ей нечто такое, что тебе совсем бы не понравилось, если бы я слегка его не сдерживала. - Ее глаза заблестели. - Однако предупреждаю тебя, что я не смогу ничего сделать, когда дело дойдет до свадебного подарка!
      - О! - сказал Адам. - Это напоминает мне о необычайно пикантной новости!
      Она воскликнула:
      - Адам! Не хочешь же ты сказать...
      - Два человека просили у меня руки моей сестры, - с достоинством сообщил Адам.
      - Нет! Не может быть!
      - Ей-богу! Ты не представляешь, каким патриархальным я сейчас себя чувствую! И какое смущение я испытал; когда ко мне обратился человек старше меня по меньшей мере на двадцать лет! Она весело хмыкнула:
      - Адам, уж не "трофей" ли это?
      - Именно он! Поверишь ли? Получив одобрение мамы, он отправился вслед за Лидией в город и выставил себя совершенным дураком, со своими ухаживаниями! Она клянется, что не могла спровадить его, как ни старалась, но я считаю, что этой ужасной маленькой негоднице нет никакого оправдания за то, что она сбагрила его мне! Причем с напутствием: сообщить ему, что его ухаживания безнадежны. Можешь себе представить, с каким воодушевлением я взялся за эту проблему!
      - Но ты сказал ему, об этом?
      - Сказал, но мне пришлось намекнуть, что чувства Лидии уже принадлежат другому, и только тогда я сумел его убедить. - Он улыбнулся, видя нетерпеливый вопрос в ее глазах. - Да, а другое предложение поступило от Броу, в точности как ты предсказывала. По крайней мере, он спросил меня, есть ли у меня какие-то возражения против его женитьбы на Лидии. - Он разглядел выражение глубокого удовлетворения на лице Дженни и как ни в чем не бывало продолжил:
      - Я, конечно, посоветовал ему выбросить из головы весь этот вздор...
      - Адам! - ахнула Дженни. Он расхохотался:
      - Никогда еще не знал рыбку, которая с такой готовностью накидывается на наживку, как ты, Дженни! И не видел ничего более комичного, чем смена выражений на твоем лице! Нет, глупышка, я дал ему свое благословение и несколько мудрых советов. Он порывался немедленно поскакать в Бат - потому что, каково бы ни было твое мнение, дорогая, мы с ним сошлись на том, что нужно получить согласие мамы, так же как и мое. Но я знаю маму гораздо лучше, чем Броу, и уверен: ничто не может быть так губительно для него, как появиться сразу после отвергнутого "трофея". Маме нужно дать время, чтобы оправиться от расстройства. Так что мы решили ничего не открывать ей до следующего месяца, когда она, кажется, собирается в гости к моей тете, прежде чем приехать побыть с Шарлоттой. По словам моей тетушки, она к тому времени свыкнется с удручающей перспективой наблюдать, как Лидия превращается в высохшую старую деву, и, таким образом, с благодарностью примет предложение Броу.
      - Значит, твоя тетя все знает и ей это нравится? Но до чего обидно, что Броу пока не сможет поговорить с Лидией!
      - Моя дорогая Дженни, он разговаривал с ней еще до того, как я приехал в город! - сказал Адам, развеселившись.
      - О, я рада! А она?
      - Ну, она сказала мне, что безумно счастлива, и мне нетрудно было ей поверить.
      - Жаль, что я не могу с ней увидеться! Ну, в любом случае теперь уже все решено!
      - Решено что?
      - Мы должны открыть дом Линтонов, - решительно сказала Дженни.
      - Боже правый, зачем?
      - Для приема. И не спрашивай, для какого приема, потому что ты прекрасно знаешь: в честь помолвки всегда устраивают прием, и это то единственное, чего не сделает леди Нассингтон!
      - Но...
      - И не говори "но"! - перебила его Дженни, вставая, чтобы отнести своего сонного сына обратно в детскую. - Как только я узнаю, что твоя мама дала согласие, я решу вопрос с наймом слуг. Хотя, думаю, я возьму с собой Дюнстера и миссис Дауэс, так же как и Шолеса, потому что они уже знают, что я за человек, и, можешь не сомневаться, они поедут с радостью. А спорить совершенно бесполезно, милорд, потому что я приняла решение, и если вы не знаете, что положено вашей сестре, то я-то знаю!
      Глава 24
      Но эти далеко идущие планы так и не были приведены в исполнение. У Лидии был свой собственный план, изложенный Дженни, отчасти в письме от самой Лидии, отчасти - Вдовствующей, которая остановилась в Фонтли на пути в Мембери, где она собиралась руководить появлением на свет второго своего внука или внучки.
      Она дала свое согласие на замужество Лидии, но по-прежнему чувствовала себя несколько ошарашенной. Ее мышление не обладало гибкостью, и поскольку она познакомилась с Броу, когда тот был еще школьником-переростком, часто приезжавшим погостить в Фонтли, с головокружительной скоростью грохочущим вверх-вниз по лестнице, приносившим в дом уйму грязи и совершавшим с Адамом множество подвигов, которые она даже сейчас вспоминала с содроганием, то никогда не рассматривала его в каком-то ином качестве, кроме как одного из друзей Адама из Харроу. Дженни полагала, что его визиты в Бат должны были раскрыть ей глаза, но Вдовствующая всегда принимала за чистую монету приводимые им доводы. Она считала, что весьма достойно с его стороны наведываться в Камден, очень любезно брать Лидию на прогулки в экипаже и стоять рядом с ней в залах собрания. Ей никогда и в голову не приходило, что он был в высшей степени избирателен в своем внимании. Когда они с Адамом были школьниками, Лидия еще не вышла из детской, и Вдовствующая, если она вообще когда-то и думала об этом, заключила, что Броу относится к Лидии всего-навсего как к младшей сестренке своего друга, с которой ему надлежит быть любезным.
      Конечно, для нее стало потрясением, когда Броу посетил ее в доме Нассингтонов, чтобы просить разрешения сделать предложение Лидии. Она сказала Адаму, что, хотя предлагаемый брак - не то, чего она хотела бы для дорогой Лидии, Броу изъяснялся так красиво и с такой деликатной предупредительностью, что она позволила взять над собой вверх. "Броу делает все, как положено", - одобрительно подумал Адам.
      На самом деле, леди Нассингтон была почти права. Если Вдовствующая и не зашла столь далеко, чтобы представить свою эмансипированную дочь увядающей старой девой, ей казалось более чем вероятным, что девушка, которая безрассудно отвергла такого завидного ухажера, как сэр Торкуил Трегони, вполне способна влюбиться в солдата без гроша за душой или даже сбежать с авантюристом. Рассматриваемый в этом свете Броу обрел черты Божьего дара. Партия была, конечно, не такой блестящей, как у Джулии Оверсли, и состояние Броу не выдерживало никакого сравнения с состоянием сэра Торкуила Трегони, но, с Другой стороны, Броу был наследником графского титула, и Вдовствующей, которой пришлось наблюдать, как ее любимая старшая дочь выскочила за заурядного сельского сквайра, а ее единственный оставшийся в живых сын женился на женщине без всякого намека на аристократизм, это обстоятельство принесло даже большее удовлетворение, нежели она могла себе представить раньше, в более счастливые времена. Было также приятно сознавать, что хоть кто-то из ее детей вступает в брачный союз, который встретит одобрение у всех ее друзей.
      Так что она приехала в Фонтли в необычно милостивом расположении духа. Ее первейшей заботой стал ее внук, но после того, как она склонилась над ним с обожанием, подивилась тому, как он вырос, и обнаружила, что он стал еще больше похож на своего дядю Стивена, чем ей казалось прежде, она была готова говорить о помолвке Лидии и обсудить с Адамом и Дженни планы дочери относительно неизбежного приема.
      Лидия хотела, чтобы его устроили в Фонтли. На первый взгляд эта затея выглядела не вполне осуществимой, но при детальном рассмотрении оказывалось, что на самом деле это самое разумное решение, какое только можно было придумать. Лидия совершенно не желала большого скопления родственников, друзей и просто знакомых - она предпочитала неофициальную вечеринку, на которой будут присутствовать только ее собственные родственники и ближайшие родственники Броу; и, поскольку для Шарлотты, естественно, было невозможно приехать в Лондон, а для мамы - оставить Шарлотту в такой момент, очевидно было, что Фонтли - самое подходящее место для приема. Более того, Фонтли находилось гораздо ближе к усадьбе лорда Адверсейна, чем Лондон, так что, поскольку Адверсейны в этом году не уехали в город, для них это тоже было бы гораздо удобнее. Они, конечно, остались бы на ночь, но Лидия надеялась, что Дженни не станет против этого возражать. Сестру Броу следовало пригласить, но только ради приличия - она жила в Корнуэлле и, конечно, не приехала бы; а его брат находился в Бельгии со своим полком. Единственными гостями, помимо них, кого Лидия хотела бы пригласить, были Рокхиллы.
      "...Ну, не то чтобы я действительно этого хотела, - писала она в доверительном письме к Дженни, - но я знаю, что Броу хочет, хотя и не настаивает на этом. Дело в том, что" он очень привязан к Рокхиллу, который всегда был особенно добр к нему, так что не пригласить их будет неловко и оскорбительно. Полагаю, они откажутся по причине удаленности от города, но я со своей стороны считаю, что, если они не откажутся, в этом нет ничего страшного, потому что, когда Адам сопровождал мою тетю и меня на прием к Бикертонам, они были там, и Джулия просто цвела, но Адам, казалось, совсем этого не осознавал, был совершенно невозмутим и приветствовал ее в высшей степени естественно..."
      "Вот дитя, ей-богу, неужели она ожидала, что он выдаст себя на званом приеме?" - подумала Дженни, криво усмехнувшись, когда, положила письмо на стол и обратила внимание на то, что Вдовствующая говорила Адаму.
      Она растолковывала тому, долго и нудно, различные обстоятельства, которые делали двадцать первое июня единственным действительно подходящим днем. Самым неоспоримым из них было то, что и у Броу и у Лидии были дела в Лондоне на этой неделе и что откладывать этот день на более позднее число, чем двадцать первое, значило бы рисковать тем, что он совпадет с родами Шарлотты; а самым незначительным - то, что двадцать первое - это четверг.
      - Дженни, ты уверена, что тебе нравится эта затея, - устроить помолвку в Фонтли? - спросил Адам, когда они остались одни.
      - Да, уверена! - сказала она. - А тебе?
      - О да! Если только это не создаст тебе больших хлопот.
      - Это вообще не создаст мне никаких хлопот. Но если для тебя было бы лучше...
      - Нет, конечно, прием должен состояться - ну, по крайней мере, вы все так считаете!
      - Да, это естественно для нас, но если ты этого не хочешь - Дорогая, ты совершенно права, и я этого хочу! Он говорил нетерпеливо, и она больше ничего не сказала, считая, что его скрытое нежелание обусловлено знанием того, что будут приглашены Рокхиллы. Он не думал о. Джулии, хотя и не хотел, чтобы она приезжала в Фонтли, и был встревожен, когда услышал, что она может приехать. Он не проявлял никакого рвения, так как считал, что нельзя было выбрать более неудачное время для празднества, чем назначенное. Он не сказал этого: краткое пребывание в Лондоне заставило его осознать, что между военным и штатским - слишком глубокая пропасть, чтобы ее можно было преодолеть. Сократить свой визит было совсем не трудно. Сезон был в самом разгаре; надвигающаяся борьба по другую сторону Ла-Манша казалась высшему свету не более важной, чем грозящий разразиться светский скандал, и меньше обсуждалась.
      Для человека, который провел почти всю свою взрослую жизнь в тяжелых военных походах, было непостижимо, что люди так мало обеспокоены, что они могут танцевать, заниматься флиртом и планировать развлечения, призванные затмить своих соперников в обществе, когда решается судьба Европы. Но Англия воевала вот уже двадцать два года, и англичане привыкли к этому состоянию, по большей части воспринимая его в таком же духе, как воспринимали лондонский туман или дождливое лето. В политических кругах и Сити могли придерживаться иной, более серьезной точки зрения на вещи, но среди подавляющего большинства населения лишь те семьи, в которых чей-то сын или брат находился в армии, считали возобновление военных действий чем-то большим, нежели неизбежной и предсказуемой скукой. Не считая того, что в марте 1802 года Наполеон не отрекся, это снова был Амьенский мир. Это было неприятно, потому что налоги останутся высокими и снова нельзя будет насладиться заморскими путешествиями; но это не было катастрофой, поскольку что бы Наполеон ни вытворял на континенте, он не вторгнется в Великобританию. На самом деле жизнь будет протекать в точности так, как она протекала с незапамятных времен.
      Для Адама, у которого до самого недавнего времени не было никакой другой настоящей цели в жизни, кроме разгрома наполеоновских войск, подобная апатия была столь же тошнотворной, сколь и из ряда вон выходящей. Она десятикратно усилила его тайное желание снова быть со своим полком; она погнала его из Лондона с мыслью, что если уж он не может быть там, где находится его сердце, то, по крайней мере, ему не нужно оставаться среди людей, болтавших о пикниках и балах или невежественно разглагольствовавших в уютных своих домах о мощи сил под командованием Веллингтона.
      Возможно, Адам никогда не чувствовал бы себя штатским, но он им был и так же мало делал во время нынешнего военного кризиса, как и самый легкомысленный светский повеса. А потому он поехал домой, в Фонтли, где находилось для него так много полезных занятий, что его внутреннее волнение улеглось. Он, конечно, по-прежнему жалел, что находится не вместе со своим полком, но если работа, которой он целиком себя посвятил, не была военной, она, по крайней мере, представляла огромную важность - какого бы мнения о ней ни придерживался мистер Шоли.
      Согласившись на предложенный план приема по поводу помолвки Лидии, он больше не думал о нем. Дженни никогда не докучала ему своими прожектами по хозяйству, так что он вспоминал о приеме, лишь когда видел свою мать; а поскольку Мембери находилось в десяти милях от Фонтли, его встречи с Вдовствующей были нечастыми. Точно так же Дженни не злила его всякими вздорными высказываниями о военной ситуации, зато это делал Ламберт, а также Шарлотта, выступавшая в качестве отголоска Ламберта; но он встречался с Райдами так же редко, как и со своей матерью. В любом случае Ламберт благодаря Дженни стад всего лишь мишенью для насмешек.
      Дженни вообще редко разговаривала о войне, но когда упоминала о ней, то выказывала, как он считал, немалую долю здравого смысла. И ему никогда не приходило в голову, что жена, подобно Шарлотте, - всего лишь отголосок ее собственного мужа.
      Вне пределов досягаемости всех тех слухов, что разносились по Лондону, он вновь обрел бодрость и уверенность. Один или двое из его старых друзей время от времени писали из Бельгии: новости становились более оптимистичными. Прибыли некоторые из пиренейских полков, отозванных из Америки, да еще в прекрасной форме, и устрашающе разношерстная армия была искусно спаяна в единое целое - хвала старику Хуки! Пруссахи Блюхера тоже присутствовали в войске, и о них с одобрением отзывались как о дисциплинированных солдатах. Союзная армия на самом деле была готова принять Наполеона в любой удобный для него день. "Нам всем не терпится выяснить, какой костюм он собирается надеть по этому случаю", - писал один из корреспондентов Адама, язвительно намекая на отложенную церемонию на Марсовом поле, где император, насколько можно было судить из опубликованных в газетах сообщений, предстал в псевдоисторическом облачении, пригодном разве что для маскарада в "Ковент-Гарден" <"Ковент-Гарден" - лондонский оперный театр.>.
      Тем временем Дженни спокойно занималась приготовлениями к своему первому домашнему приему, при воодушевленной помощи миссис Дауэс, которая усматривала в этом скромном начинании надежду вернуть Фонтли прежний статус.
      Для Дженни отнюдь не стало сюрпризом, что Рокхиллы приняли приглашение. Она считала, что по некоторым причинам, ей по простоте душевной неведомым, Джулия не должна сторониться Фонтли и Адама, и у нее не было никаких оснований полагать, что Рокхилл станет чинить какие-то преграды на ее пути. Насколько она понимала Рокхилла, тот верил, что любовь Джулии к Адаму - всего лишь романтическая фантазия юности, которая расцвела в воображении и которая сойдет на нет перед лицом взрослой реальности. Дженни надеялась, что, возможно, он и прав, но ненавидела напряженность, которую вызывало у Адама это своеобразное "лечение".
      Тем не менее все могло бы быть гораздо хуже. Она чувствовала себя обязанной пригласить их в Фонтли накануне званого обеда, поскольку у них ушло бы целых девять часов, а то и больше, чтобы добраться до поместья, но Джулия написала любезнейший отказ: она везла свою вторую по старшинству сестру Сюзан в детскую лечебницу в Бекенхерсте, с тем чтобы старая нянька выхаживала ее после приступа инфлюэнцы, от которого у нее остался хронический кашель, и им с Рокхиллом предстояло провести ночь там и поехать в Фонтли только на следующий день.
      Броу привез Лидию семнадцатого, в субботу. Незачем было спрашивать Лидию, счастлива ли та: девушка так и сияла. Миссис Дауэс, очень растроганная, сказала:
      - Ах, миледи, просто слезы на глаза наворачиваются от того, как они смотрят друг на друга, мисс Лидия и его светлость!
      - Броу, есть какие-нибудь новости? - спросил Адам, как только Дженни увела Лидию наверх посмотреть на крестника.
      Броу покачал головой, поморщившись:
      - Ничего, кроме слухов. Кажется, не вызывает сомнений, что Бонапарта нет в Париже, - это все, что я знаю.
      - Если он оставил Париж, то поехал соединяться со своей армией Севера. Сейчас в любой день следует ждать новостей: не похоже на него, чтобы он попусту терял время! Ты веришь во все эти россказни о том, что он уже не пользуется влиянием? По-моему, чепуха!
      - Будь я проклят, если знаю, чему надо верить! - сердился Броу. - Я в жизни не слыхивал столько болтовни - это я могу тебе сказать! Странная вещь, Адам, - ты считаешь делом решенным то, что мы снова в это ввяжемся, но есть множество людей, до сих пор утверждающих, что никакой войны не будет, - людей, которым полагается знать о происходящем больше, чем, скажем, мне.
      - Это война, - с уверенностью сказал Адам. - Непременно так! Я всю неделю ожидал услышать, что мы ввязались в боевые действия на границе, Бони не станет ждать, пока его атакуют на двух фронтах! Его единственная надежда сыграть свою собственную партию - это разбить нас прежде, чем успеют подойти австрийцы и русские!
      - Думаешь, ему удастся эта затея? - спросил Броу, вопросительно вскинув бровь.
      - Боже правый, конечно нет!
      Дамы вернулись в комнату, положив конец бурному обсуждению. О войне больше не упоминали. Она казалась далекой от Фонтли, дремавшего в последних солнечных лучах летнего вечера; но когда маленькая компания уселась за стол, война внезапно стала реальностью с прибытием в двухлошадном экипаже, нанятом в Маркет-Дипинг, одного из старших клерков мистера Шоли, доставившего письмо от своего хозяина.
      Дюнстер принес его Адаму, сидевшему во главе стола. Адам, узнавший, пока брал письмо, знакомые каракули на конверте, проговорил с нотками удивления в голосе;
      - Для меня?
      - Да, милорд. Его, как я понимаю, привез один из клерков мистера Шоли. Молодой человек просил передать вашей светлости: это в высшей степени важно.
      Адам сломал печать, расправил единственный лист и, нахмурившись, попытался его разобрать. Тревожное чувство охватило его собеседников, наблюдавших за ним. Он нахмурился еще сильнее; видно было, как сжались его губы. У Дженни упало сердце, но она спокойно спросила:
      - С папой несчастье? Пожалуйста, скажите мне, милорд!
      - Нет, ничего такого. - Адам взглянул на Дюнстера:
      - Где молодой человек? Проводите его сюда! - Подождав, пока Дюнстер выйдет из комнаты, он добавил:
      - Трудно понять, что случилось. Он считает необходимым, чтобы я немедленно поскакал в Лондон, и был настолько любезен, что дал знать в "Фентоне": я прибываю завтра вечером. - Фраза прозвучала несколько раздраженно; сознавая это, он заставил себя улыбнуться и передал письмо Дженни со словами:
      - Попробуй ты в нем разобраться, любовь моя!
      - Мчаться в Лондон? - воскликнула Лидия. - Но ты не можешь! Как папа Шоли мог просить тебя об этом? Он знает, что ты не можешь оставить Фонтли, потому что я говорила ему о приеме!
      Но мистер Шоли не забыл о нем: в постскриптуме он просил своего зятя не волноваться, потому что тот сможет приехать обратно в Фонтли с большим запасом времени.
      Дженни, прочитав письмо с большей легкостью, чем Адам, так же, как и он, была далека от понимания, зачем понадобилось вызывать его в город, но сразу увидела, что мужа это разозлило. Никогда не отличавшийся тактом мистер Шоли дал полную волю своим чувствам. Адаму надлежало приехать в город на следующий день; он должен был прибыть на почтовых; должен был остановиться в "Фентоне", где он найдет снятые для него спальню и гостиную, и находиться там, ожидая дальнейших сведений. Мистеру Шоли предстояло приехать в "фентон", чтобы сообщить ему, что он должен далее делать. Наконец, он должен был сделать все это, непременно как ему велено, а не то может пожалеть.
      К тому времени, когда Дженни дочитала письмо, Дюнстер ввел в комнату остролицего молодого человека, сообщившего, что он приехал на почтовых, с указаниями от хозяина не возвращаться без его светлости. Хозяин не сказал ему, зачем его светлость нужен в Лондоне; сам он не слышал никаких новостей о войне. Было явно бесполезно расспрашивать его о чем-либо далее, так что Дженни увела его, чтобы представить миссис Дауэс, пообещав, что скоро его светлость даст ему знать о своем решении.
      - Странное начало! - удивился Броу, когда Дженни вышла из комнаты. Интересно, чем тут пахнет? Сдается мне, что у старикана есть какие-то новости, и не слишком хорошие.
      - Вы слышали, что сказал клерк? Если были бы какие-нибудь новости из Бельгии, он бы их знал и сообщил мне.
      - Может быть, и нет. Нет никакого сомнения, что люди из Сити узнают важные новости прежде, чем весь остальной мир.
      - Тогда какого дьявола он не написал мне, в чем тут дело? раздраженно спросил Адам.
      - Вероятно, он не любит писать длинные письма или не хочет, чтобы в случае чего письмо перехватили...
      - Адам! - взорвалась Лидия. - Если тебя не будет здесь, на моем приеме...
      - Конечно же я буду здесь! Я не вижу ни малейшей причины; по которой мне следует сломя голову мчаться в город, что бы там ни услышал мистер Шоли!
      Лидия посмотрела на брата с облегчением; но когда Дженни вернулась, она без обиняков сказала:
      - Судя по тому, что рассказал мне этот парень, папа вне себя. Тебе все же придется ехать, Адам.
      - Пусть меня повесят, если я это сделаю! Если твой отец хотел, чтобы я помчался в Лондон, ему следовало сказать мне зачем!
      Она серьезно поглядела на него:
      - Ну, письма ему даются нелегко. Но я знаю папу, и ты можешь не сомневаться: он никогда не послал бы за тобой вот так, не будь у него на то веской причины. Есть что-то такое, что, как он считает, тебе следует сделать или знать. Сдается мне, что это какое-то дело, связанное с бизнесом, а если так, сделайте, как он говорит вам, милорд, потому что в Сити нет головы умнее, чем его!
      Адам выглядел злым и очень упрямым; но когда Броу одобрил этот совет, порекомендовав ему то же самое, он пожал плечами:
      - Ну ладно!
      Он проделал путешествие в своем собственном экипаже, взяв с собой Кинвера и клерка, и прибыл на Сент-Джеймс-стрит в шесть часов с небольшим. Казалось, здесь царило спокойствие, и, когда он вошел в отель, его приняли с обычной учтивостью, без каких-либо признаков волнения или тревоги. Адам, был настроен скептически, как никогда, и вошел в номер далеко не в благодушном расположении духа.
      Мистер Шоли уже ждал его, в сильном нетерпении расхаживая взад-вперед по гостиной. Он выглядел необыкновенно мрачно, но когда его свирепый взгляд наткнулся на Адама, он издал могучий вздох облегчения.
      - О, как я рад видеть вас, милорд! - сказал он, стискивая руку Адама. - Молодчина, молодчина! Адам слегка приподнял брови:
      - Как поживаете, сэр? Надеюсь, я не заставил вас долго ждать?
      - Да это не важно! До утра все равно делать будет нечего. Простите, что я вытащил вас из Фонтли в такой спешке, но ничего не попишешь - дело совершенно безотлагательное!
      - Я так и понял, сэр! Однако подождите минуту! Вы заказали обед?
      - Нет, нет, у меня были дела поважнее, чем обед! - раздраженно ответил мистер Шоли.
      - Но если до завтра нечего делать, то сегодня вечером мы наверняка можем пообедать! - сказал Адам. - Что вы закажете, сэр?
      - Я не знаю, сколько я еще пробуду... А, да все, что вы хотите, милорд! Мне сгодится любое дежурное блюдо.
      Адам подумал, что, если у его тестя пропал аппетит, значит, произошло нечто из ряда вон выходящее или совсем скверное. Он какое-то время смотрел на него, а потом повернулся к своему лакею:
      - Будьте любезны, Кинвер, передайте, чтобы в семь подали хороший обед, а прямо сейчас - шерри! - Он улыбнулся мистеру Шоли, сказав, когда Кинвер вышел из номера:
      - Я собираюсь пожурить вас, сэр, за то, что вы не заказали всего этого сами. Ну, так в чем дело? Зачем мне нужно было так безотлагательно приехать в город?
      - Это плохая новость, милорд, - мрачно проговорил мистер Шоли. - Это чертовски плохая новость! Нас разбили!
      Адам сдвинул брови.
      - Кто это сказал? Где вы об этом узнали?
      - Не важно, где я об этом узнал! У вас не прибавится понимания произошедшего, если я скажу вам, но это не розыгрыш и не просто слухи. В Сити есть те, чей бизнес - знать, что происходит за границей, и у них повсюду агенты, да и другие способы получения новостей прежде, чем они становятся известны где-либо еще Нашу оборону прорвали, милорд! Мы разбиты в пух и прах!
      - Чепуха! - Адам был немного бледен, тем не менее презрительно рассмеялся. - Боже правый, сэр, неужели вы заставили меня проделать весь этот путь лишь для того, чтобы рассказывать мне сказки про белого бычка?
      - Нет, не для этого, и это не чепуха Они сражались там последние два дня как львы, да будет вам известно!
      - Я в это вполне могу поверить, - холодно ответил Адам. - Но в то, что нас разбили в пух и прах, - нет!
      Как всегда в минуты особого волнения, мистер Шоли принялся работать челюстями.
      - Нет? Не верите, что Бони в эту самую минуту, скорее всего, сидит в Брюсселе? Или что эти пруссаки были атакованы по внутренним флангам - и с ними покончили - в самом начале? Или, что Бони был слишком расторопен для вашего дорогого Веллингтона и застал его врасплох? Я знал, что так будет! Разве я не говорил с самого начала, что мы снова дадим ему повсюду бесчинствовать? Приход официанта остановил поток его речи. Ему пришлось сдерживать себя до тех пор, пока человек не ушел; и, когда он заговорил снова, тон его несколько смягчился - Нам с вами нет смысла схлестываться друг с другом, милорд. У вас есть свои соображения, и не важно, какие могут быть у меня, потому что мои слова - это не чьи-то соображения, и это правда Она поступила прямо из Гента, где; возможно, знают чуточку побольше, чем мы здесь! Город битком набит беженцами, так же как и Антверпен.
      Адам налил две рюмки шерри и передал одну мистеру Шоли.
      - Такое вполне возможно, особенно если армия отступает - что тоже возможно.. Вы говорите, что пруссаки потерпели жестокое поражение. Я могу в это поверить, но пораскиньте мозгами, сэр! Если Блюхеру пришлось отступить, Веллингтон тоже должен был бы это сделать, чтобы поддерживать свои коммуникации с ним. Любой солдат мог бы вам это сказать! А также то, что первейшей целью Бони стала задача их перерезать! - Он ободряюще улыбнулся. - Я участвовал во многих отступлениях под командованием старого Хуки, сэр, и можете мне поверить, когда я говорю: ни в чем он не искусен так, как в отступлении!
      Мистер Шоли, залпом проглотив шерри, Поперхнулся и выпалил:
      - В отступлении? Боже ты мой, неужели вы не понимаете английского языка? Это беспорядочное бегство!
      - Очевидно, не понимаю! - сказал Адам с некоторым озорством. - Но у меня, знаете ли, совсем нет опыта беспорядочного бегства - разве что считать Саламанку за беспорядочное бегство? Мы всыпали по первое число Мармону <Мармон Огюст Фредерик Луи де Виес (1774 - 1852) - наполеоновский маршал.>, но я не стал бы называть его отступление беспорядочным бегством.
      - Мармону! А это Бонапарт!
      - Совершенно верно, но я по-прежнему нахожу невозможным поверить вам относительно беспорядочного бегства. - Он увидел, что мистер Шоли багровеет, и постарался сказать как можно спокойнее:
      - Давайте не будем спорить на этот счет, сэр! Скажите мне, зачем я здесь! Даже если ваши сведения достоверны, я не понимаю, почему они настолько важны, что мне следует быть в Лондоне. И что я, черт возьми, могу сделать, чтобы поправить положение?
      - Вы можете спасти свою шкуру! - мрачно ответил мистер Шоли. - Не всю, но часть ее, как я надеюсь! Да, я виню себя! Мне следовало бы предупредить вас несколько недель назад, ведь я сам вышел из игры в тот самый момент, когда узнал, что биржевые маклеры временно прекратили торги! Я погорел на крупную сумму - вот что я вам скажу!
      - В самом деле, сэр? Мне чрезвычайно жаль это слышать. - Адам снова наполнил рюмки. - Как же это получилось?
      Мистер Шоли шумно втянул в себя воздух, взирая на него так, как взирал бы желчный наставник на глуповатого ученика. И произнес с непоколебимой выдержкой:
      - Ваша наличность вложена в государственные ценные бумаги, не так ли? Бог с ними, с этими вашими доходами с недвижимости! Я говорю о вашем личном состоянии. Ну, я знаю, что это такое, - что от него осталось! Мы с вашим человеком, поверенным Уиммерингом, очень дотошно разобрались в делах перед вашей женитьбой на моей Дженни. Если называть вещи своими именами, вашего папу ловко нагрели с его денежками, и оставшееся исчислялось не слишком крупной, по моему разумению, суммой. Так же как и ваши доходы с недвижимости - и не тратьте попусту силы, рассказывая мне, что они могли вас выручить, потому что это не важно, в данный момент - нет! Дело в том, что я не хочу, чтобы вы потеряли свое состояние, милорд. Я не говорю, что не готов понести расходы, но я хорошо знаю, что это будет душить вас, если вам придется быть обязанным мне за каждый грош, который - вы тратите! Вы гордый, как аптекарь, как бы вы ни пытались это скрыть, что, я не отрицаю, вы пытались сделать. Не говоря уже о том, что вы вели себя со мной так любезно и почтительно, как будто вы мой родной сын! - Он помедлил, снисходительно наблюдая, как Адам внезапно вспыхнул. - Не нужно краснеть, милорд, - добродушно сказал он. - И не нужно ходить вокруг да около! В Сити вам скажут, что на Джонатана Шоли можно положиться! Может быть, это так, может быть, нет, но я не лыком шит и хорошо знаю, почему вы не ездите в экипаже, который я вам подарил, и не разрешили мне обустроить эту вашу ферму! Вы не любите быть обязанным - и поэтому еще больше мне нравитесь! Вот почему я попросил вас приехать в город, ведь ничего нельзя было сделать, пока вас здесь не было и пока вам всего не рассказали. Я виделся с Уиммерингом; он знает, что нужно делать, но не может действовать, не получив от вас полномочий.
      - А у меня они есть? - перебил его Адам, бледный настолько же, насколько он перед этим был красным.
      - Не говорите глупостей! - взмолился мистер Шоли. - Совершенно ясно, что ваш поверенный в делах не может действовать, пока вы не дадите ему полномочий - Так я и думал! Но я ужасно несведущ в таких делах; я также полагал, что мой поверенный в делах укажет на дверь любому - даже моему тестю! - кто придет сказать ему, как следует вести мои дела - Ну, он в некотором роде так и поступил, - сказал мистер Шоли, сдерживая себя. - Да не лезьте вы в бутылку, милорд. Мы не преследуем никаких целей, кроме вашего же блага, и Уиммеринг и я, и у него никогда не было намерений действовать самовольно. Но он - воистину продувная бестия, и если вы не знаете, то уж он-то знает, насколько ценна наводка от Джонатана Шоли и каким скверным поверенным в делах он был бы, если бы не обратил на нее внимания и не стал бы действовать соответственно!
      Гнев Адама несколько поостыл - Ну хорошо, и что же нужно сейчас предпринять?
      - Конечно же продавать акции! Продавать, милорд, и по лучшей цене, которую вы можете получить! Если это можно сделать, - если еще не поздно, вы понесете убытки, так же как и я сам, но спасете себя от разорения! Это будет скверно, я этого не отрицаю, но я буду не я, если не помогу вам быстро встать на ноги! Нельзя терять времени: как только новость станет известна, не будет никакой продажи акций, если вы только не предложите их за гроши! Сорок девять - вот все, что я получил за свои, а они стоили по пятьдесят семь, когда маклеры прекратили сделки! Да, невыносимо об этом даже думать! Горе-коммерсант - вот как меня станут называть Слова его звучали столь трагично, что Адам мог бы подумать, будто ему грозит разорение, не имей он веские причины полагать, что какая бы значительная часть его денег ни была вложена в государственные акции, она составляла лишь незначительную часть его состояния. Поэтому он сказал... Боюсь, я не вполне понимаю, сэр. Как я продам свои акции, если больше не заключается никаких сделок?
      - Предоставьте это Уиммерингу! - сказал мистер Шоли. - Он знает, как обставить дело, не бойтесь Более того, он готов и жаждет это сделать, как только вы скажете свое слово Он будет ждать вас здесь с самого утра, и вы увидите, что он посоветует вам то же самое, что и я. - Он проницательно посмотрел на Адама. - Ведь он сделал так, когда Бонапарт только-только поднимал голову после поражения, не так ли?
      Адам кивнул -Мистер Уиммеринг писал ему в марте, рискнув предположить, что в виду неопределенной политической ситуации было бы благоразумно со стороны милорда подумать о целесообразности продажи его запаса правительственных акций; но Адам не счел ни целесообразным, ни правильным это сделать и ответил поверенному в делах об этом довольно недвусмысленно.
      - Эх, если бы вы только тогда его послушались! - вздохнул мистер Шоли, горестно покачав головой.
      Адам задумчиво посмотрел на него. Явно было бы пустой тратой времени пытаться убедить мистера Шоли, что стратегическое отступление не есть беспорядочное бегство: штатских отступление всегда повергает в панику, равно как и довольно, незначительные победы вызывают неистовую эйфорию. Так что он не стал говорить мистеру Шоли, что его собственная уверенность непоколебима, и, вместо этого постарался вникнуть в подлинную суть известий, которые нашептывали ему на ухо. Сделать это было непросто, но к тому времени, когда превосходный обед был съеден и мистер Шоли ушел, Адам сделал собственные умозаключения. Военные действия начались; казалось вполне определенным, что Наполеон, далеко еще не утративший своего влияния, передвигался со своей прежней ошеломляющей стремительностью. Возможно, Веллингтон был застигнут врасплох и вынужден противостоять врагу только лишь со своим авангардным отрядом; похоже, что так оно и случилось, и еще похоже, что действия велись на позициях, которые выбирал не сам Веллингтон. И в таком случае он конечно же отступал; и без сомнения толпы искателей развлечений, понаехавших в Брюссель, тут же перепугались и бросились к побережью. Труднее было определить примерный масштаб поражения пруссаков, но Адам хорошо знал ганноверские войска и считал, что, если все пруссаки такие же, как люди из Королевского германского легиона, не стоит особенно бояться, что они побегут, даже если они получили отпор. Мистер Шоли говорил, что Наполеон вроде бы сокрушил эту армию; Адам считал это маловероятным, потому что союзная армия тоже участвовала в военных действиях, а значит, Наполеону приходилось воевать на два фронта.
      Он дал мистеру Шоли уйти от него с убеждением, что собирается последовать его совету. Да и спорить с ним было бесполезно - это лишь привело бы к ссоре. Кроме того, у бедняги и так уже был приступ беспокойства: вероятно, некоторым из его многочисленных торговых предприятий грозили большие убытки из-за победы французов.
      Думая об этом, взвешивая все в своей голове, Адам принял решение, что не станет продавать свои акции. Мистер Шоли сделал это себе в убыток и, похоже, подумал, что цена на них стремительно падает. А продать - означало бы ни с того ни с сего уменьшить свой капитал; и он сам, конечно, не сделает этого. Перепугаться лишь потому, что союзная армия имела столкновение с врагом и откатилась назад, может быть, на более выгодные позиции - почти наверняка! - чтобы "сохранить коммуникации с пруссаками.
      Пока Адам потягивал последнюю перед сном рюмку бренди, вспоминая о годах военной службы, в нем все более росла эта уверенность. Под командованием Дуро было множество отступлений, но проигранных сражений совсем не было - ни единого!
      Он с сожалением подумал: до чего обидно, что он не продал свои акции в начале марта, когда Уиммеринг советовал это сделать. Поступи он так - и сейчас имел бы уже в своем распоряжении довольно крупную сумму и мог бы прикупить новые, получив солидную прибыль.
      Внезапно Адам поставил пустую рюмку на стол. Лениво-задумчивое выражение его глаз изменилось; он теперь сидел, пристально глядя перед собой, его взгляд из-под чуть сощуренных век стал ясным и решительным. Странная, едва заметная улыбка блуждала на его губах; он шумно втянул в себя воздух и поднялся, подливая себе в рюмку бренди. Он постоял так довольно долго, взбалтывая бренди круговыми движениями и наблюдая за этой круговертью, однако совсем не думая о ней. Приступ беззвучного смеха внезапно сотряс его; он залпом допил бренди, поставил рюмку и отправился спать.
      Глава 25
      На следующее утро, едва он закончил завтракать, как к нему в гостиную провели Уиммеринга. Тот выглядел хмуро, но тем не менее сказал, что очень рад видеть милорда.
      - И я чрезвычайно рад видеть вас, - ответил Адам. - Присаживайтесь Мне нужен ваш совет и ваша помощь.
      - Ваша светлость знает, что и то и другое - в вашем распоряжении.
      - Очень признателен Итак, скажите мне, Уиммеринг, сколько я, по-вашему, стою? Сколько Друммонд может дать мне в кредит?
      У мистера Уиммеринга отвисла челюсть; он тупо уставился на Адама и едва слышно проговорил:
      - В кредит? Друммонд?
      - Я не хочу обращаться к евреям до тех пор, пока не вынудят чрезвычайные обстоятельства.
      - Обращаться к Но, милорд! Вы ведь не могли залезть в долги? Прошу прощения! Но у меня не было ни малейшего подозрения на этот счет...
      - Нет, нет, я не залез в долги - успокоил управляющего Адам. - Но мне позарез нужны наличные деньги - такая крупная сумма, какую я только сумею раздобыть И немедленно Уиммерингу стало как-то не по себе. В любое Другое время дня он заключил бы, что его клиент чересчур бесконтрольно предавался возлияниям и находится под хмельком. Он спрашивал себя, не помутился ли временно у сэра Девериля разум от новостей, которые ему преподнес мистер Шоли Но нет, он не выглядел ни пьяным, ни помешанным, однако Уиммерингу, едва он вошел в номер отеля, пришло в голову, что хозяин не похож на самого себя Адам был взвинчен до чрезвычайности, глаза, обычно такие холодные, загадочно блестели, а улыбка, игравшая в уголках рта, таила в себе тревожный симптом - будто море тому было по колено. Уиммеринг был бессилен объяснить все это, ведь его благородный клиент был всегда серьезен, решения его взвешенны. Почему же на сей раз его помыслами завладело такое безнадежное предприятие?..
      - Ну? - нетерпеливо спросил Адам. Уиммеринг, придя в себя, твердо сказал:
      - Милорд, прежде чем я перейду к делу, позвольте мне с почтением напомнить вам, что есть гораздо более насущная проблема, ожидающая вашего решения. Если вы виделись с мистером Шоли, то мне, должно быть, нет необходимости говорить вам, что нужно, не теряя времени, немедленно уполномочить меня избавиться от наших акций.
      - О, я не желаю их продавать! - бодро сообщил Адам. - Прошу прощения! Конечно, вы полагали, что за этим вы мне сегодня и потребовались? Нет, я хочу купить акции!
      - Купить? - ахнул Уиммеринг, лицо которого стало совершенно бледным. Скажите, что вы это не всерьез, милорд!
      - Совершенно всерьез! А также должен довести до вашего сведения, что я совершенно в здравом уме, уверяю вас. Нет, не повторяйте мне банберийскую историю мистера Шоли! Я выслушал ее вчера - и не хочу слышать еще раз! Мой тесть - замечательный человек, но он совершенно не разбирается в военных делах Насколько я могу судить, до Сити докатилась весть об отступлении, принесенная каким-то агентом, который слышал, что пруссаков слегка потрепали, что мы отступили, и который, без сомнения, видел беженцев, хлынувших в Антверпен, или Гент, или где там еще случилось побывать этому агенту, и из этого он смастерил свою сенсационную историю о катастрофе! Мой дорогой Уиммеринг, неужели вы действительно верите, что, если бы армия уносила ноги, ни единого намека на это не появилось бы в сегодняшней прессе?
      Мистер Уиммеринг выглядел ошарашенным - Должен признаться, что этого следовало бы ожидать, - неуверенно сказал он и умолк, осененный одной мыслью, с надеждой спросив:
      - Может быть, вы получили какие-нибудь дополнительные известия из Бельгии, милорд?
      - Я получал уйму новостей в течение минувших недель, - холодно ответил Адам. - Тем не менее не стану вас вводить в заблуждение: у меня нет никаких тайных источников информации, и я не слышал ничего такого, что подтвердило бы или опровергло сообщение моего тестя. - Он помолчал, однако тревожная улыбка на его лице стала более заметной. - Уиммеринг, случались ли в вашей жизни моменты, когда вы чувствовали в себе сильное - о, порой просто непреодолимое! - побуждение сделать что-то такое, что ваш здравый смысл оценивал как неблагоразумное, даже опасное? Когда вы не колеблясь ставили на кон последний грош, потому что знали, что кости выпадут так, как вам нужно? - Он поймал выражение ужаса на лице своего управляющего и рассмеялся. - Нет, вы не понимаете, о чем я, ведь так? Ну не волнуйтесь!
      Но мистер Уиммеринг был не в состоянии последовать этому совету. Озаренный вспышкой воспоминания, он узнал вдруг в молодом виконте своего покойного патрона, и у него душа ушла в пятки. Он содрогнулся, вспомнив множество случаев, когда пятый виконт уступал внутреннему, слишком уж часто обманывающему его голосу, как много раз он был уверен, что ему вот-вот выпадет удача. И пришел в отчаяние, зная по горькому опыту, насколько тщетной будет попытка урезонить теперь его светлость. Он ничего не мог сделать, чтобы сдержать его, но все же отчаянно запротестовал, когда Адам, перечисляя свои материальные средства, сказал:
      - И потом, есть еще Фонтли. Вы не хуже меня знаете, как много земли я оставил незаложенной и незаселенной! Мой отец винил себя за это, правда? Жаль, что он не узнает, как я рад сегодня тому, что поместью никогда не было возвращено его прежнее состояние!
      Мистеру Уиммерингу пришлось, увы, довольствоваться лишь утешением, зиждившемся на надежде, что нематериальные активы его светлости спасут его от нужды. Они наверняка более весомо свидетельствовали бы в его пользу в сознании мистера Друммонда, чем любые гарантии, которые тот мог предложить, - если только банкир не обнаружит, что виконт действует вопреки совету мистера Шоли, - Он не обнаружит, - уверенно сказал Адам. - Мой тесть ведет дела с банком Хора.
      - Боже мой! - проговорил Уиммеринг в отчаянии. - Вы подумали, вы размышляли над тем, в каком окажетесь положении, если это.., это ваше предприятие провалится?
      - Оно не провалится, - ответил Адам с такой спокойной уверенностью, что Уиммеринг, против своей воли, стал проникаться его верой.
      Однако он умолял Адама не отправлять его к Друммонду с предложениями, которые сам он совершенно не одобрял. Совсем слабо теплющаяся надежда, что эти слова, может быть, заставят все-таки его светлость помедлить, к несчастью, была недолговечной.
      - Нет, не стану! - воскликнул Адам с бесовской усмешкой в глазах. Если бы Друммонд увидел постную мину, которую вы скорчили сейчас, моя песенка была бы спета! Он не одолжил бы мне и колеса от повозки! - Усмешка пропала; Адам с минуту смотрел на Уиммеринга, ничего не говоря, а потом произнес совершенно серьезно:
      - Не думаю, что Провидение так добро и предоставляет человеку шанс за шансом подряд. Наверное, если я откажусь от этого дела, другого мне не подвернется никогда. А это очень много для меня значит. Неужели вы не понимаете?
      Мистер Уиммеринг кивнул и мрачно ответил:
      - Да, милорд. Увы, я давно уже все понял... - Он не договорил и тяжко вздохнул.
      - Не поймите меня превратно! - поспешил уверить его Адам. - Это какая-то странность во мне - бес в ребро, как сказал бы мой отец! Мистер Шоли ни в чем не виноват! Я не видел от него ничего, кроме доброты! В самом деле, Я очень к нему привязан!
      Мистер Уиммеринг знал, что больше сказать он ничего не может. Он был достаточно близко знаком с мистером Шоли, чтобы испытывать глубокое сочувствие к каждому, на кого распространялась его власть; но по-прежнему не мог расстаться с надеждой, что мистер Друммонд окажется менее расположен ссужать деньги, чем рассчитывал милорд. Но не успел он утешить себя этой надеждой, как она была сокрушена жутким видением - милорд, угодивший в сети ростовщика-кровопийцы, - настолько его напугавшим, что, когда он затем влез в наемный экипаж, извозчику пришлось дважды спросить его, куда он желает ехать, прежде чем тот смог достаточно собраться, с мыслями и назвать адрес своего офиса в Сити.
      Он предложил дождаться в "Фентоне" результата визита своего клиента в банк, но Адам, напоминавший сейчас школьника, замыслившего невероятное озорство, сказал, что он не вернется в отель до позднего вечера, так как собирается принять все меры предосторожности, дабы не оказаться на пути своего тестя, а мистер Шоли, вполне вероятно, наведается туда - убедиться, что зять последовал его совету.
      - Мне придется сказать ему правду, а это никуда не годится, - сказал Адам. - Я приеду к вам в контору и, возможно, останусь там. Мне кажется, он туда не пожалует, а вам? Он будет считать, что я бегаю по Сити, стараясь сбыть свои акции. В любом случае мы предупредим вашего клерка! Скажите, сэр, а есть ли там шкаф, в который я смогу юркнуть в случае необходимости?
      Трясясь по булыжникам в старом зловонном экипаже, мистер Уиммеринг размышлял над превратностями судьбы, при всех своих недостатках, пятый виконт никогда еще не требовал от своего поверенного в делах шкафа, чтобы в него прятаться!
      По приезде в офис ему пришлось подождать какое-то время, прежде чем он услышал на запыленной лестнице неуверенные шаги Адама. Когда виконта провели в кабинет, поверенный в делах встал из-за стола, но ему незачем было спрашивать, насколько преуспел милорд: ответ ясно читался в улыбке последнего. Не было времени, чтобы вернуть себе свое обычное хладнокровие, и Уиммеринг спросил лишь почтительным тоном:
      - Ваша светлость преуспела в своем деле?
      Адам кивнул:
      - Да, конечно! А вы считали, что у меня не получится? Пятьдесят тысяч!.. Вы можете купить акций на эту сумму?
      - На пятьдесят тысяч? - переспросил Уиммеринг. - Друммонд ссудил вам пятьдесят тысяч фунтов, милорд?
      - А почему бы и нет? Поразмыслите! Если у меня уже вложено в акции где-то около двадцати тысяч, у меня есть Фонтли, земельная собственность и, кроме того, есть три фермы, которые...
      - Он знает, для какой цели вам понадобилась такая сумма, милорд?
      - Конечно! И вовсе не считает, что я рехнулся! Он также не дрожит, как бланманже, из-за того, что мы, возможно, потерпели временное поражение. У нас был долгий разговор; он разумный человек - поистине крупная фигура! Адам посмотрел на Уиммеринга с решительным блеском в глазах и с некоторым укором. - Нет, нет, вы абсолютно заблуждались!
      - Милорд? - спросил Уиммеринг, ошарашенный.
      - Я с самого начала говорил Друммонду, - что особенно хочу подчеркнуть, - то, что я ему предлагаю, не имеет совершенно никакого отношения к моему тестю.
      Уиммеринг открыл было рот и снова его закрыл. Он хорошо представлял, какова должна была быть реакция на это предупреждение. Он начал подозревать, что недооценивал его светлость, но лишь сказал:
      - Так и нужно, милорд. Очень правильно! Адам рассмеялся:
      - Ну, в любом случае он не сможет меня упрекнуть, что я не рассказал ему всей правды! А теперь послушайте, Уиммеринг! Мистер Шоли уверял меня, будто вы знаете, как продать мои акции, так что, полагаю, вы, очевидно, знаете, и как прикупить их для меня.
      - С этим не будет никаких трудностей, милорд, - ответил сухо Уиммеринг.
      - Очень хорошо! Я не знаю, как низко может упасть на них цена, но думаю, мне не стоит рисковать, так что, будьте любезны, купите их теперь же, не откладывая!
      Мистер Уиммеринг на мгновение страдальчески закрыл глаза.
      - Так рисковать!.. - еле слышно проговорил он.
      - Если я промедлю в надежде купить еще дешевле, то могу не достичь поставленной цели. Сейчас в любой момент можно ждать, что мы получим из штаб-квартиры новости, которые положат конец панике в Сити. Друммонд предупреждал меня не ждать какого-то ошеломительного взлета цены немедленно. Он считает, что вряд ли она поднимется выше той, что была на момент прекращения сделок, так что постарайтесь изо всех сил, Уиммеринг! Я уверен, вы сделаете все возможное!
      - Я бы предпочел сказать, что подчинюсь вашим указаниям, милорд, ответил Уиммеринг.
      Хотя он брался за порученное милордом дело крайне неохотно, но выполнил его к полному удовлетворению патрона.
      - По такой низкой цене! - воскликнул Адам, по-прежнему в состоянии непроходящей эйфории. - Вы - волшебник, Уиммеринг! Как, черт возьми, вы ухитрились это сделать? Прекрасной Но теперь мне хотелось бы, чтобы вы постарались выглядеть чуточку бодрее!
      - Милорд, - совершенно убитым голосом проговорил Уиммеринг, - если бы купить акции по такому низкому курсу оказалось невозможным, я бы чувствовал себя бодрее!
      Адам отправился к Бруксу, где отобедал и провел вечер. Присутствовало много членов клуба, и какое-то время он неплохо поразвеялся, болтая с друзьями и забавляясь разговорами о том, как выдвигаются смехотворные теории относительно дальнейшего хода войны; но по мере того, как проходил вечер, приходил конец и его веселью. Он становился все более раздражительным и несколько раз отвечал на обращенные к нему замечания с лаконичностью, граничащей с неучтивостью. Затем он ушел, задаваясь вопросом, почему пессимисты настолько многочисленнее и горластее оптимистов. Он был несколько удивлен, обнаружив, что всевозможные несуразности способны его сильно разозлить, но считал, что те, кто распространяет зловещие слухи, которым многие неизменно доверяли как исходящим из достоверных источников, заслуживают резкого отпора. Наверное, все же только дураки верили слухам, разносимым болтунами, слышавшими их в свою очередь от друга, которому их поведал некто, повидавшийся с человеком, только что прибывшим из Бельгии... Но когда были весьма встревожены все, было поистине преступно распространять слухи, способные вызвать лишь всеобщее уныние.
      Адам отошел, чтобы не слышать разговора компании сторонников войны за соседним столом, и сел, чтобы просмотреть последний выпуск "Джентльмен магазин". Ничего интересного в нем не было; он попытался было прочесть одну статью, но обнаружил, что внимание его рассеянно, возможно, потому, что двое пожилых джентльменов отвлекали его, горячо споря о сравнительных достоинствах Тернера <Тернер Уильям (1775 - 1851) - английский живописец, мастер романтического пейзажа Особенно известны его полотна, изображающие море> и Клода <Клод Лоран (1600 - 1682) - французский живописец, пейзажист.>. До него доносились обрывки и других разговоров: чья-то последняя острота, чья-то удача при игре в макао... Для него было непостижимо, что люди в такой момент были поглощены подобными глупостями.
      У Адама разболелась голова; он чувствовал себя подавленным и понял, что очень устал. Этим и объяснялась его неспособность сосредоточиться на скучной статье. В это время в Фонтли он уже ложился спать. Покинув клуб, он пошел пешком по улице к своему отелю, говоря себе, что хороший "ночной сон - это все, что ему сейчас нужно, чтобы вернуть настроение уверенного превосходства над всем и всеми, в котором он пребывал весь день.
      Он думал, что немедленно заснет, но не успел прикрыть веки, как его мозг заработал с новой силой: он обдумывал дневную сделку, и так и этак прикидывая, что может случиться в ближайшие часы по другую сторону Ла-Манша. Он пытался отвлечься от хода военных действий и вместо этого сосредоточиться на планах по благоустройству своего поместья, которые он вынашивал, но это оказалось для него слишком сильнодействующим средством. Его тело ныло от усталости, и какое бы положение он ни принимал, оно оставалось неудобным, и вот странно - чем большее он испытывал утомление, тем оживленнее работал его мозг. Он говорил себе, что его убывающая уверенность - всего лишь реакция на предшествующую эйфорию, вспоминая, как часто, после нелегко одержанной победы в сражении, за триумфом и ликованием следовал приступ депрессии; но бесконечный спор в его голове все продолжался. Сомнения терзали его; в его мозгу гораздо реальнее, чем воспоминания О Талавере, Саламанке, Витторио, возникала мысль о том, что Веллингтон никогда не противостоял самому Наполеону. Совсем недавно он смеялся над людьми, говорившими ему это, но это было правдой: Массена был лучшим из маршалов, посланных против Веллингтона, истинным полководцем, но не Наполеоном. Являлось правдой также и то, что Веллингтон никогда не проигрывал битв, но это можно сказать о любом полководце до первого поражения. Борясь с этим надвигающимся убеждением в катастрофе, Адам думал обо всех замечательных людях Пиренейской армии, может быть, и пьяных негодяях, но стоивших более, чем троекратное количество лягушатников, и это они доказывали врагу снова и снова. Да, они очень хороши в атаке, эти французы, но, когда дело доходило до упорного противостояния, никакие солдаты в мире не выдерживали сравнения с британцами..
      В предрассветные часы к Адаму пришло трезвое осмысление и понимание того, что он действовал, как сумасшедший; и, пока его не сморил беспокойный, сопровождаемый кошмарами сон, он вынес худшие мучения, чем любые из испытанных им в руках хирурга.
      Когда Кинвер раздвинул шторы в его комнате и он окончательно проснулся, самые жуткие из его предположений показались абсурдными; но он чувствовал себя более измученным, чем когда отправлялся в постель, и не намного более обнадеженным.
      Впоследствии он так и не смог вспомнить, чем занимался в течение этого бесконечного дня Когда появились свежие выпуски газет, они содержали лишь самые первые сообщения о боевых действиях, которые велись шестнадцатого и семнадцатого июня Даже с поправкой на преувеличение и недоразумения, чтение их не вселяло особой бодрости. Официальных депеш не было - верный признак того, что боевые действия при Линьи и Катр-Бра были лишь прелюдией к основному сражению, - новости, которые еще не достигли Лондона.
      С Катр-Бра дело обстояло плохо - это было очевидно. Бонапарт застиг герцога врасплох; было чудом, что Ней, похоже, не довел до конца атаку на силы, которые, как он наверняка знал, многократно уступали его собственным Забыв свои личные треволнения, Адам подумал, что они, должно быть, стояли как герои, эти люди, которые удерживали позиции, пока в середине дня Пиктон не привел резерв. Он уже был жестоко разгромлен, и ни о какой британской кавалерии не упоминалось. Наверное, это была яростная, отчаянная схватка, сопровождаемая большими потерями, но, слава Богу, не заключительная. Стычки кавалерии при Жаннапе семнадцатого дали волнующий материал для журналистских перьев, но были относительно маловажными. Худшей новостью было то, что пруссаки, похоже, получили сокрушительный удар и в беспорядке откатились назад. Ходили даже слухи, что Блюхер убит; и где теперь пруссаки, переформируются или отступают, никто не знал. Плохо будет дело, думал Адам, если офицерам не удастся снова собрать их вместе.
      Попытки составить картину положения из ненадежных источников давались нелегко, но на короткое время Адам почувствовал себя более обнадеженным, находя утешение в том соображении, что, хотя резерв, должно быть, страшно ослаблен, Веллингтон сумел отступить с войсками организованно, и, очевидно, не от слишком потрепанного противника.
      Пока больше никаких новостей не появилось, но по мере того, как тянулся этот день, до Лондона доходили все более и более зловещие слухи, передаваясь из уст в уста. Союзная армия потерпела сокрушительное поражение. Остатки ее в беспорядке откатились к Брюсселю, их видели проходящими узкой колонной через Антверпенские ворота; дезертировавшие с поля боя попадались в такой дали, как Гент и Антверпен, и поговаривали о невиданной бомбардировке, сокрушительных атаках огромных кавалерийских сил, ужасном кровопролитии...
      Осознавая, что многое из того, что он слышал в тот день, ложно, Адам все равно под бременем этой катастрофической информации пал духом. Когда не было получено ни единой ободряющей новости, никто больше не мог презрительно высмеивать дошедшие слухи: даже если рассказы были сильно преувеличены, они все же должны были зиждиться на правде событий; и в конце концов любой человек был вынужден посмотреть в лицо не возможности поражения, а поразительной ее определенности.
      Уверенность, которая, подобно пламени, весь предыдущий день пронизывала все существо Адама, ослабла ночью до состояния тлеющих угольков, а потом вспыхивала с судорожной, но убывающей силой при его усилиях как-то поддерживать в ней жизнь; и не успела окончательно умереть, когда он тем же вечером шел пешком по улице к Бруксу. Она все еще тлела, но с таким едва ощутимым мерцанием, что он почти не осознавал этого. Он чувствовал себя совершенно больным, как будто был избит до бесчувствия. Пытаясь осознать, что армия разбита, он повторял про себя эти слова, но они ничего не доносили до его мозга - они были так же бессмысленны, как какая-нибудь невнятная тарабарщина. Проще было осознать, что он довершил дело разорения своего дома. Мучаясь бессилием, он вслух произнес: "Бог мой, что я натворил?" - в ужасе перед тем, что показалось тогда актом безумия; но вот чудеса - он по-прежнему был в состоянии лелеять надежду, что его рискованное предприятие еще увенчается успехом. Маленькая искорка надежды, которая таилась за отчаянием и самобичеванием, имела в своем основании не более здравого смысла, чем неверие, которое вспыхивало в его мозгу, когда на него обрушивались свежие вести о позорном бегстве. Он знал, что когда поставил на карту все, чем владел, даже Фонтли, то не считал это рискованным предприятием, но не мог вернуть уверенности, руководившей им в тот момент, или, наконец, понять, как он мог быть таким непроходимым глупцом, таким ужасным дурнем, чтобы действовать вопреки совету мистера Шоли и уговорам Уиммеринга.
      Клуб был переполнен, и на этот раз очень мало его членов находилось в комнате для игры в карты. Все только и говорили, что о сообщениях из Бельгии, но никаких свежих новостей не появилось. В большой комнате, выходящей окнами на Сент-Джеймс-стрит, лорд Грей доказывал, к явному удовольствию многочисленных слушателей, что Наполеона в этот момент возводят на престол в Брюсселе. У Наполеона, по другую сторону Сомбра, было двести тысяч людей, исключавших любые споры на этот счет. Никто и не пытался спорить; сэр Роберт Уилсон начал вслух читать письмо, подтверждавшее слухи о том, что остатки армии эвакуированы из Брюсселя и отступают к побережью.
      Пожилой незнакомец, стоявший возле Адама перед одним из окон, сказал злым шепотом:
      - Болтовня! Вредные выдумки! Я не верю ни единому их слову, а вы, сэр?
      - Я тоже - нет, - ответил Адам.
      Гул голосов усилился; обсуждались условия мира.
      Шум внезапно стих, когда кто-то резко сказал:
      - Внимание, джентльмены!
      Где-то в отдалении послышались радостные возгласы. Неизвестный собеседник Адама высунул голову из окна, вглядываясь, что происходит на улице в неровном свете фонаря.
      - По-моему, - сказал он, - это экипаж. Да, но.., ну-ка, сэр, ваши глаза помоложе моих! Что это за штуки высовываются из окон?
      Адам сделал несколько торопливых шагов к окну и сказал каким-то странным голосом:
      - Орлы!
      Глава 26
      Началось настоящее столпотворение! Все бросились к окнам; пока почтовый экипаж проезжал мимо, степенные джентльмены высовывались, размахивая руками и издавая радостные возгласы; люди, которые были знакомы лишь шапочно, дружески хлопали друг друга по спине; и даже большинство яростных противников войны кричало "ура!" вместе со всеми остальными.
      Адам стоял, прислонившись к стене, настолько оглушенный радостью победы, что ему пришлось закрыть глаза. Комната пошла кругом; волны, попеременно горячие и холодные, окатывали его; он еле стоял на ногах и превозмогал слабость.
      Официантов спешно послали за шампанским, захлопали пробки, и кто-то провозгласил тост в честь Веллингтона - все выпили за это. Адам увидел, что предложивший тост - один из самых жесточайших критиков герцога, и усмехнулся про себя. Но в этот вечер у герцога не было критиков, только горячие сторонники. Адам думал, что воодушевление не продлится долго; но он не мог предвидеть, что через три дня некоторые из тех, кто провозглашал Веллингтона спасителем страны, будут говорить, что битва - скорее поражение, чем победа.
      Виконт недолго оставался в клубе и вскоре улизнул, отправившись обратно к "Фентону". Кинвер ждал его с широкой ухмылкой на лице. Адам с усилием улыбнулся ему:
      - Ты видел повозку, Кинвер?
      - Кажется, да, милорд! С орлами, торчавшими из окон С тремя!
      Адам устало опустился в кресло перед туалетным столиком и поднял руку, чтобы вытащить заколку из галстука. Кинвер сказал.
      - Надеюсь, сегодня-то ночью вы заснете, милорд!
      - По-моему, теперь я смогу проспать сутки, - пообещал Адам.
      Он заснул едва ли не раньше, чем его голова коснулась подушки. Кинвер подумал, что он никогда не видел господина таким измотанным Ему хотелось сдвинуть занавески вокруг кровати, чтобы оградить его от солнечного света, который через несколько часов просочится сквозь оконные шторы, но он не осмелился этого сделать: его светлость, привыкший к годам бивачного сна, заявлял, что не может заснуть, уютно отгороженный занавесками от сквозняков.
      И хотя его комната выходила окнами на восток, он действительно проспал целые сутки, крепко и без снов, почти без движения. Когда же, наконец, проснулся, комната была наполнена золотистым светом, приглушенным шторами, которыми Кинвер плотно занавесил окна. Он зевнул и с наслаждением потянулся, не вполне придя в себе, но испытывая чувство ни с чем не сравнимого благоденствия. А когда вспомнил его причину, то первой мыслью было ликование по поводу победы. Потом понял, что едва ли мог бы сделать что-либо подобное прежде, что он не разорен, а, может быть, стал богаче, чем когда-либо был.
      Дверь заскрипела; он увидел Кинвера, осторожно вглядывающегося в лицо Адама, и лениво проговорил:
      - Я не сплю. Который час?
      - Только что пробило одиннадцать, милорд, - ответил Кинвер, раздвигая шторы.
      - Боже правый, это я так долго спал?! Мне давно пора вставать!
      Он спустил ноги на пол и встал, продевая руки в рукава халата, который Кинвер поддерживал для него.
      - Скажи, чтобы немедленно прислали завтрак, хорошо? Я голоден как волк! Газеты пришли?
      - Да, милорд, они дожидаются вас в гостиной. Похоже, на этот раз Бонапарту как следует намяли бока.
      Кинвер вышел заказать завтрак, и Адам прошел в гостиную. Открыв "Газетт", он уселся за стол, чтобы прочесть сводку о Ватерлоо, и как раз дочитывал ее, когда принесли завтрак. Вид у Адама был мрачный, что побудило Кинвера спросить после ухода официанта:
      - Наполеон разгромлен, да, ваша светлость?
      - В пух и прах, полагаю! Но Боже мой! Двенадцать часов! Боюсь только, что наши потери огромны. - Он отложил "Газетт" в сторону, и, когда сделал это, взгляд его упал на стоявшую на ней дату. Он недоверчиво воскликнул:
      - Сегодня четверг, двадцать первое июня? Боже мой!
      Кинвер смотрел на виконта озадаченно.
      - Званый прием в честь помолвки мисс Лидии! Теперь я остался за бортом! Какого дьявола ты не разбудил меня несколько часов назад?
      - Я, конечно, очень виноват, милорд! - сказал Кинвер, очень перепуганный. - Со всеми этими треволнениями - да еще вы сказали, что намереваетесь проспать целые сутки, - у меня начисто все вылетело из головы!
      - И у меня тоже. Неужели сегодня действительно четверг? Ну конечно же!.. - Он провел рукой по лбу, стараясь в уме сосчитать дни. - Да, полагаю, что это должно быть так. О Боже!
      - Вы завтракайте, милорд, а я пошлю предупредить людей, что через час вам понадобится экипаж! - предложил Кинвер. - Мы будем в Фонтли к девяти, может быть, даже раньше.
      После некоторого колебания Адам покачал головой:
      - Нет, так дело не пойдет. Мне нужно увидеться с" Уиммерингом, прежде чем я уеду из Лондона. Однако предупреди людей, чтобы они были готовы отправиться в путь - пожалуй, около двух. Признаюсь, я удивлен, что Уиммеринг не пришел сюда, чтобы со мной повидаться.
      - Видите ли, милорд, мистер Уиммеринг заходил, - виновато признался Кинвер. - Но когда я сказал ему, что вы в постели и еще спите, он не захотел, чтобы вас будили, и сказал, что зайдет еще раз сегодня днем.
      - Понятно! Наверное, ты хотел сделать как лучше, но я не собираюсь бить здесь баклуши, я еду в Сити. - Потом Адам подумал, что неплохо бы увидеться еще и с Друммондом и улыбнулся своему огорченному лакею:
      - Ничего страшного! Мне в любом случае нужно было съездить к Друммонду.
      Его визит в банк продлился дольше, чем он ожидал, потому что мистер Друммонд счел событие достойным его самого отборного шерри. Учтивость вынудила Адама скрыть, что ему не терпится уйти; и было уже два часа, когда он добрался до конторы Уиммеринга.
      Поверенный как раз собирался отправиться к "Фентону" и неодобрительно воскликнул:
      - Милорд! Напрасно вы утруждаете себя визитом ко мне! Я поставила известность вашего человека, что заеду сам!
      - Знаю, но я чертовски спешу! - сказал Адам. - Сегодня вечером в Фонтли дают прием в честь помолвки моей сестры, и я поклялся, что приеду туда вовремя Конечно, вовремя я теперь уже не приеду, но я могу еще успеть попрощаться с гостями. Как вы считаете? Иначе я впаду в немилость - и поделом мне!
      Мистер Уиммеринг чопорно улыбнулся:
      - Полагаю, когда станет известна причина вашего отсутствия, вас простят, милорд. И позвольте мне, прежде чем я перейду к каким-либо делам, попросить, чтобы вы простили меня. Голова вашей светлости лучше моей. Должен признаться, что смотрел на вашу прозорливую затею с глубоким опасением. Ей-богу, весь вчерашний день я был настолько исполнен дурных предчувствий, что мне просто кусок не лез в горло! Я краснею, признаваясь в этом, но так оно и было!
      - Не стоит! - сказал Адам. - Не говорите про вчера! Что я перенес, если б вы знали! Я даже спрашивал себя - не в сумасшедшем ли доме мое место? И поклялся себе, что никогда больше не сделаю такой вещи: у меня кишка тонка для игры на бирже!
      Покинув Уиммеринга, Адам уже собирался было взять наемную повозку на ближайшей стоянке, когда вспомнил, что ему надлежит нанести еще один визит. Он колебался короткое время, а потом, внезапно решившись, пошел пешком в направлении Корнхилла. Он понимал, что это страшно его задержит, но ничего нельзя было поделать - элементарная вежливость требовала от него навестить своего тестя.
      Он застал мистера Шоли в одиночестве и вошел в его кабинет без объявления; все еще держась за дверную ручку, задержался на миг, поглядев на него с внезапной тревогой. Мистер Шоли сидел за письменным столом, но не похоже было, чтобы он работал. Что-то в его позе - поникшие огромные плечи, застывшее на лице выражение уныния - вызвало у Адама настоящий страх; понесенные им убытки, вероятно, были гораздо больше, чем он предполагал. Тоном неподдельной озабоченности Адам произнес:
      - Сэр!..
      Выражение лица мистера Шоли не изменилось. Он горестно сказал:
      - Так, значит, вы не уехали домой, милорд?
      - Пока нет. Но уезжаю сегодня. Из-за приема Лидии, знаете ли, но я хотел видеть вас, прежде чем уеду из города.
      - Я знаю, - ответил мистер Шоли. Он поднялся и стоял, "опершись костяшками пальцев о письменный стол. - Нет нужды говорить мне, - сказал он. - Нет нужды также винить меня, потому что вы не сможете винить меня больше, чем я сам себя виню. Да, и из-за этого сознание, что мы разбили Бонапарта, совсем не в радость! В первый раз я дал человеку совет, который не пошел ему на пользу, и надо же было, чтобы это оказались вы! Ей-богу, я не знаю, когда я больше сожалел о чем-либо, это факт!
      Адам торопливо положил на стул свою шляпу, перчатки и хромая прошел вперед.
      - Глубокоуважаемый!.. - начал он и осекся, очень растроганный. - Нет, нет, уверяю вас!..
      - Не говорите так, молодой человек! - перебил мистер Шоли. - Это в вашем духе - не держать зла на людей, но я очень насолил вам, и то, что я вовсе не хотел такого поворота дел, совершенно ничего не меняет! А теперь...
      - Мистер Шоли...
      - Нет, сначала вы послушайте, что я вам скажу, милорд! - Мистер Шоли, обойдя стол, положил руку на плечо Адама. - Если бы не я, вы бы и не подумали продавать акции, ведь так?
      - Да, но...
      - Так что это моя вина, и я должен поправить дело - и я это сделаю, даю вам слово! Давайте не будем, больше спорить, и...
      - Знаете, сэр, вы слишком добры ко мне! - Узкая ладонь Адама потерялась в огромной пятерне тестя. Он улыбнулся ему. - Но я пришел сюда не затем, чтобы вас упрекать. Я пришел сюда сказать вам, что я сколотил состояние!
      - Вы сколотили.., что?! - воскликнул мистер Шоли, уставившись на зятя из-под внезапно наморщившегося лба.
      - Ну, наверное, на ваш взгляд, это не состояние, - сказал Адам, - но, уверяю вас, мне оно кажется огромным! Надеюсь, вы меня простите - я не последовал вашему совету!
      Его плечо сжали еще крепче.
      - Так вы не продали? - спросил ми стер Шоли.
      - Нет, сэр, я купил!
      - Вы... Нет, будь я проклят! - сказал мистер Шоли, явно ошеломленный. - Притом что мы с Уиммерингом советовали вам... Да, думали ли мы когда-нибудь, что в вас это есть, черт возьми! - Довольная улыбка расплылась по его лицу. Он отпустил плечо Адама, чтобы похлопать его по спине. - Молодчина, молодчина! - говорил он. - Купили!.. И какова ваша прибыль?
      - Пока не знаю, но Друммонд считает, что она составит что-то около двадцати тысяч, сэр.
      - Двадцати?.. Где вы достали денег, чтобы купить такую прорву?
      - Я одолжил их у Друммонда - под свои собственные гарантии.
      - А, вот как.., вот как... - бормотал ошарашенный мистер Шоли. - И полагаю, он понятия не имел, что я - один из ваших гарантов?
      - Я сказал ему, - мягко проговорил Адам, - чтобы он ни в коем случае не думал, будто вы каким-то образом вовлечены в это дело.
      Мистер Шоли посмотрел на него грозно, но не без восхищения.
      - Не будь вы лорд, - сказал он, - я назвал бы вас молодым пройдохой! Адам рассмеялся:
      - Да что вы, неужели? Это совершеннейшая правда, сэр! Вы ведь на самом деле не были вовлечены!
      - Да, похоже, я дал разбогатеть мужу своей дочери, а? - резко бросил мистер Шоли. - Ну и ну, кто бы мог подумать, что у меня такой смекалистый зять! Двадцать тысяч фунтов! - Он хмыкнул; но тут же выражение его лица изменилось, и он устремил на Адама свой пытливый взгляд. - Насколько я понимаю, теперь вы захотите выкупить у меня свои закладные? - воинственно спросил он.
      Наступила долгая пауза. Выкупить закладные, снова сделать поместье Фонтли своей собственностью, не зависящей от золота Шоли и свободной даже от тени угрозы вмешательства тестя, было единственным, что побудило Адама ввязаться в эту биржевую игру, которую он теперь рассматривал как один из самых безумнейших поступков своей жизни. Даже в момент наисильнейшего страха за то, чем он рисковал, оставалась мысль, что цель стоит любого риска. Азартная игра увенчалась успехом; и теперь, встретившись с пристальным взглядом своего тестя, он в некотором замешательстве вдруг понял, что, будучи в силах выкупить закладные, он утратил желание это делать. Едва ли не со дня женитьбы это было его неотступной целью, это должно было бы стать и его первой мыслью при пробуждении сегодня утром, но он не думал об этом до тех пор, пока мистер Шоли не заговорил первым. Зато он подумал, о дренаже, о новых коттеджах и об экспериментальной ферме, средствами на содержание которой он теперь располагал. Его прежние наваждения и амбиции показались ему непомерно глупыми. Мистер Шоли, дающий волю своей неуемной внутренней силе, приводил его, бывало, в бешенство, но ведь Адам был вполне способен укрощать мистера Шоли. И надо было отдать должное ему, тот никогда не выказывал ни малейшей склонности вмешиваться в дела Фонтли. Правда, однажды, охваченный гневом, он грозился лишить зятя права выкупа заложенного имущества, но Адам знал даже в тот пиковый момент, что за этой угрозой нет никакого злого умысла и нет понимания, как может подействовать столь грубая демонстрация собственной власти на человека более чувствительного, чем он сам. Его вульгарность, подчас делала его совершенно несносным, но под ней таилось многое достойное, восхищения и более нежное сердце, чем можно было предположить по свирепой наружности его обладателя. Глядя на мистера Шоли теперь, Адам знал, что он смотрит так свирепо, потому что боится быть уязвленным, обиженным. Нет, он не будет обижен, пусть не сомневается, уж по крайней мере своим зятем, который так многим ему обязан и к которому он, бесспорно, привязан.
      - Я выкуплю их, если вы, конечно, этого хотите, сэр! - сказал Адам.
      Взгляд Шоли стал чуть менее свирепым.
      - С чего бы мне этого хотеть? Кажется, это вам невыносимо думать, что я имею какое-то отношение к этому вашему поместью, и вы не будете спать спокойно, пока не выплатите мне до последней копейки все, что у меня взяли!
      - Боже правый, сэр, надеюсь, вы не ждете этого от меня? - возразил Адам. - Я никогда не смогу выплатить вам все, чем я вам обязан!
      - Не говорите глупостей! - прорычал мистер Шоли. - Вы знаете, что я ничего такого и не жду!
      - Да, конечно, я это знаю, а еще я знаю: ничто не доставляет вам такого удовольствия, как осыпать меня дорогими подарками. - Адам весело посмотрел на тестя. - А что касается Фонтли, если вы имеете в виду, что я не позволю вам застелить ковром парадную лестницу или наводнить парк оленями, то вы совершенно правы! Но я предупреждаю вас, что всерьез намерен попытаться убедить вас приложить руку к проекту, который я замышляю. Однако у меня сейчас нет времени вдаваться в подробности. А по поводу закладных у меня есть гораздо лучшая идея, нежели тратить свои деньги, чтобы их у вас выкупить: я безусловно предпочел бы, если бы вы завещали их Джайлсу.
      Свирепость во взгляде исчезла совершенно.
      - Ей-богу, отличная идея! - воскликнул мистер Шоли, потирая руки. - Я сделаю это, храни Бог нашего малыша! Не волнуйтесь, я сделаю все честь по чести, так что комар носа не подточит! - И тут его осенила еще одна идея. Если бы вы, - вкрадчиво сказал Шоли, - оказали какую-нибудь важную услугу правительству, вас могли бы произвести в графы, а?
      - Чтобы прибавить Джайлсу важности? Да ни за что на свете! Он и так уже слишком зазнался - считает себя пупом земли!
      - Маленький шалунишка! - любовно проговорил мистер Шоли. - И все-таки мне хотелось бы, чтобы у него был надлежащий титул. Да, и мне хотелось бы видеть вас произведенным в графы, милорд, я и этого не отрицаю.
      - Если вы придаете столько значения титулам, сэр, почему бы вам не заполучить его для себя? Думаю, вам следует стать олдерменом <Олдермен старший советник муниципалитета в Лондоне, член Совета графства (в Англии и Уэльсе), глава гильдии.>.
      Он сказал первое, что пришло ему в голову, лишь бы отвлечь мысли мистера Шоли, но тут же почувствовал, что непреднамеренно угодил в самое яблочко. Мистер Шоли посмотрел на него очень пристально и спросил:
      - А что это вам пришла такая мысль, милорд?
      - Ну, вы не равнодушны к титулам!
      - Может быть, со временем я и стану олдерменом, ведь я пока вроде еще не слишком стар, - признался мистер Шоли. - Но только учтите, милорд, не проговоритесь никому, потому что это еще не наверняка! Я скажу только одно: теперь, когда бедный старина Нед Кворм сыграл в ящик, есть вакансия, про которую все знают, и, может быть, за меня проголосуют.
      - Я ни одной живой душе и словом не обмолвлюсь! - пообещал Адам. Олдер мен Шоли! Должен признаться, мне нравится это сочетание!
      - Вы думаете, это хорошо звучит, милорд? - с беспокойством спросил мистер Шоли.
      . - Очень хорошо! Я также могу представить себе, как говорю "мой тесть, олдермен". Мы все будем страшно претенциозными - просто невыносимыми, - когда вы станете лорд-мэром!
      Мистеру Шоли настолько пришлась по вкусу эта шутка, что, когда Адам попрощался с ним, он все еще посмеивался, вспоминая ее.
      Когда Адам добрался до "Фентона", было четыре часа, то есть, по мнению его лакея, так поздно, что можно было и не отправляться в Фонтли.
      - Потому что, если не ехать ночью, мы прибудем в Фонтли не раньше двух-трех утра, милорд, и все уже будут лежать в постелях и спать!
      - Да, но, если я отложу выезд до завтра, мои гости уедут до моего прибытия, и меня никогда не простят! - возразил Адам. - Но если они узнают, что я провел в пути всю ночь, чтобы лично принести извинения, то, надеюсь, отнесутся ко мне гораздо более снисходительно! Боже правый! Они еще не знают новостей! Это меняет дело! Меня, уверен, тут же оправдают! В любом случае я хочу домой!,
      Глава 27
      На следующее утро было чуть менее девяти часов, когда Дженни ответила на стук в дверь: "Заходите!" Она сидела у туалетного столика, пока Марта Пинхой втыкала последние заколки в ее волосы, заплетенные в косу, и, именно в зеркале она встретилась взглядом с виноватыми, но смеющимися глазами своего заблудшего мужа. Ее собственные глаза заблестели, но она, повернувшись в кресле лицом к нему, строго сказала:
      - Ну что же! Недостойное отношение ко мне, милорд!
      - Знаю, знаю! - В голосе его звучало раскаяние. Он прошел через комнату, чтобы поцеловать ее. - Но даже если бы я вспомнил, какое число - о чем, сознаюсь, и не вспомнил, не до того было! - я не смог бы приехать! Ты слышала последние новости?
      Она положила руку ему на плечо.
      - Наверное, к этому времени любой в доме уже слышал их. Когда ты приехал?
      - Почти в три. Я заехал во двор так, чтобы не поднять всех вас на ноги. Дорогая, я прошу у тебя прощения! Стыдно, с моей стороны, бросить тебя в такой день! Тебе хотелось, чтобы Ламберт занял мое место?
      - Его тут не было, - ответила она. - И Шарлотты, и твоей мамы.
      - О Боже правый! - воскликнул он, потрясенный. - Ты хочешь сказать, что Шарлотта уже родила?
      - Именно это я собираюсь тебе сказать! И ни слова предупреждения мне; не то чтобы я винила ее за это, потому что она как раз заходила в экипаж, когда почувствовала, что начинаются схватки. Ламберт, конечно, тут же послал одного из своих слуг, но мы все были там, сидели в Продолговатой гостиной и ждали, что с минуты на минуту увидим, как войдут гости из Мембери. А кончилось тем, что у бедняжки Лидии на приеме в честь ее помолвки не присутствовало ни одного члена ее собственной семьи.
      - Кроме тебя!
      - Это другое дело. Да, это ее сильно расстроило, но она прекрасно держалась - вот только сказала, прямо при всех, что было бы еще хуже, если бы Шарлотта разродилась в разгар приема! Слышал ли ты что-нибудь подобное? Кстати, нужно послать кого-нибудь узнать, как там Шарлотта. Так зачем папе понадобилось, чтобы ты приехал в город, Адам?
      Он посмотрел через плечо, убедившись; что Марта вышла из комнаты.
      - Он хотел, чтобы я продал свои акции. Видишь ли, в Сити имела место некоторая паника, поэтому они с Уиммерингом были дьявольски возбуждены!
      Ее глаза пытливо вглядывались в его лицо.
      - У меня была мысль, что это может быть так. Тем не менее я уверена, что ты их не продал.
      - Нет! - Он внезапно рассмеялся. - Хотя, честно признаюсь, я чувствовал себя не слишком уверенно во вторник!.. Дорогая Дженни, у меня для тебя такая новость! Когда я приехал, то едва удержался от того, чтобы не разбудить тебя и не рассказать все! Понимаешь, я купил акции и думаю, что мы станем богаче на двадцать тысяч или около этого! Ну, теперь я прощен?
      - Боже милостивый! - воскликнула она. - Не удивительно, что ты выглядишь таким радостным!
      Их прервали стремительные шаги по коридору и появление Лидии сразу после небрежного стука.
      - Можно войти? Ах, так, значит, приехал мой дорогой братец? Какая радость! До чего любезно с твоей стороны приехать вовремя, чтобы попрощаться с твоими гостями, дражайший Линтон!
      - Ну уж нет, я не дам его бранить! - вставила Дженни. - Разве я не говорила тебе, что он не задержался бы, не имея на то веской причины? Так вот, он делал свое состояние на бирже, любовь моя!
      - Делал состояние?! Адам, да ты срываешь аплодисменты !
      - Еще бы, но не кричи это на каждом перекрестке! И где ты научилась этому крайне вульгарному выражению? - спросил Адам.
      - - У Броу! - ответила она, строя ему гримасу. - Ну что же, я очень рада, даже при том, что не могу не испытывать к тебе отвращения! Ах, Адам, этот прием был верхом убожества! Ты себе представить не можешь! Я ничего не хочу сказать, Адверсейны - милейшие люди, но принимать только их и Рокхиллов!.. И что еще хуже, Джулия вела себя просто ужасно!
      - У нее болела голова, дорогая.
      - Головная боль не повод, чтобы заявить на приеме по случаю помолвки, что у тебя предчувствие катастрофы! - возразила Лидия. - Тем более она наверняка знала, что брат Броу участвует в войне, и Адверсейны ужасно переживают, хотя они никогда об этом не говорят! А я, со своей стороны, вообще не верю, что у нее болела голова! Люди, у которых болит голова, не садятся за фортепьяно и не наигрывают ужасных мелодий.
      - Похоже, прием действительно был тоскливый! - сказал Адам. - Ей-богу, мне очень жаль, но ты думаешь, мое присутствие оживило бы его? А за отсутствие остальных я не в ответе!
      - Да, но... А, да ладно, наверное, это не имеет значения, и в любом случае мы бы с Броу смеялись над этим до колик! Дженни, ты не против, если я уеду с леди Адверсейн? Дело в том, что лорд Адверсейн и Броу собираются немедленно скакать в Лондон, посмотреть, не появились ли какие-нибудь новости от Вернона в Хорсгардз <Хорсгардз - здание в Лондоне, в котором расположены некоторые отделы английского военного министерства.>, но они не хотят оставлять бедную леди Адверсейн одну в такое время, так что, конечно, я спросила ее, можно ли мне поехать с ней, чтобы составить ей компанию, и она сказала, что будет очень рада моему обществу, но только если вы сможете без меня обойтись, а я сказала ей, что вы наверняка сможете.
      - Да, конечно, я смогу, - ответила Дженни, вставая. - Леди Адверсейн уже внизу? Адам, нам нужно немедленно спуститься! Да, дорогой, мало того что тебя не было здесь вчера, не хватало еще, чтобы я отсутствовала во время завтрака для гостей.
      - Нет, она еще не спустилась, - сказала Лидия. - Однако скоро спустится, потому что была почти одета, когда я пришла к ней в комнату. А Джулия пьет чай с тостами в постели, чему я от души рада. Джентльмены - в гостиной, но они читают газеты, которые Адам привез из Лондона, так что насчет них беспокоиться не стоит. Пойду скажу Анне, чтобы собрала мою одежду.
      Она торопливо удалилась. Дженни, схватив носовой платок, лежавший на туалетном столике, и засовывая его в свой ридикюль, сказала:
      - Ну, мне остается только надеяться, что ее светлость не сочтет этот дом самым пропащим из всех, в которых она когда-либо была! Нам, знаешь ли, приходится рано завтракать, потому что она хотела попасть домой к полудню. Где мои ключи? А, не важно! Ради Бога, милорд, идемте в гостиную!
      Джентльмены все еще жадно впитывали новости из лондонской прессы, когда к ним присоединился Адам. Он принес извинения, но его заверили, что в них нет никакой необходимости.
      - Глубокоуважаемый Линтон, это было бы уж слишком - ждать, что вы покинете Лондон, прежде чем огласят результаты этой битвы! - сказал Адверсейн. - Мы очень признательны вам за то, что вы примчались и так быстро доставили нам эти новости. Великая победа, не правда ли? - Он понимающе улыбнулся и добавил:
      - Вы мечтали быть вместе с полком. Мы искали упоминания о нем в депеше, но герцог лишь отмечает среди других генералов генерал-майора Адама. Вы, конечно, знаете, что 52-й - часть его бригады?
      - Да, сэр, я знаю это, но, боюсь, мало что еще. Мы определенно не участвовали в боевых действиях шестнадцатого и семнадцатого. Какую роль мы или кто-либо из дивизии Клинтона сыграли при Ватерлоо, не могу разобраться, хотя у меня такое чувство, что горные корпуса не были в самой гуще сражения. Центр удерживал первый корпус, принц Оранский, в этом не может быть никаких сомнений.
      - Просветите нас в нашем невежестве! - попросил Рокхилл. - Мое признаюсь со стыдом - глубочайшее! Почему нет никаких сомнений?
      - Ну, разве вы не заметили, что все названия, которые указаны в депеше, принадлежат первому корпусу? Я имею в виду, не в наградном листе, а в сообщении герцога о боевых действиях. И я не могу не придать значения тому, что в списке генералов, которые были убиты или ранены, нет ни одного из горных корпусов. Старый Пиктон убит; Оранский, Кук, Альтен, Халкетт ранены! Это само говорит за себя; они приняли на себя удар, а не люди из горного.
      Лорд Адверсейн заметно приободрился. Вошли дамы, и во время обычного обмена приветствиями и комментариями по поводу новостей Броу улучил возможность отвести Адама немного в сторону и сказать в своей вальяжной манере:
      - Очень утешительно, дорогой мой, я тебе очень признателен. Ты действительно так считаешь?
      - Да, уверяю тебя, действительно!
      - Наши потери очень тяжелые, да? Слыханное ли дело, чтобы подстрелили так много генералов? На мой взгляд, это скверно.
      - Конечно скверно! Дуро называет наши потери огромными, а если уж он прибегнул к такому языку... - Адам осекся. - Ну, мы посмотрим, когда списки опубликуют!
      Броу кивнул:
      - Именно так! С тобой все в порядке, Дев?
      - Более чем. Я восстановил свое состояние, расскажу тебе об этом позднее.
      - Это Шоли подтолкнул тебя на верное дело?
      - Нет, совсем наоборот! Я поступил вопреки его совету и попал в самую точку!
      - Ты серьезно? Тогда отличная работа, дружище! - Броу на миг схватил его руку повыше локтя, красноречиво ее пожав. -L- Даже если бы я сам сделал состояние, и то не радовался бы больше! Я привык считать тебя самым невезучим человеком из всех своих знакомых, Дев, но в последнее время думаю, что это не так.
      - Боже правый, я никогда ям не был! Обо мне говорили, что я столько же раз чудесным образом выходил сухим из воды, как и Гарри Смит!
      - Этому вовсе не стоит удивляться: я сам был свидетелем одному такому случаю, - загадочно сказал Броу. И продолжил, почт" без остановки:
      - Ты не против, чтобы Лидия уехала с моей матерью, нет? Мама не показывает этого, но она, знаешь ли, ужасно волнуется.
      - Конечно я не против, чудак!
      - Она просто очарована Лидией, - сказал Броу, невольно обращая взор к девушке. - С ней она не соскучится - как и любой другой! Моего отца она тоже привела в восторг: вчера вечером он сказал мне, что она просто огонь! А сам я думаю, что он - ужасный старый волокита!
      Не оставалось никакого сомнения, что Адверсейны одобряют помолвку Броу. Адам подумал, что Лидия, никогда не служившая поддержкой Вдовствующей, уже стала поддержкой своей свекрови, и скоро станет больше Бимиш, чем Девериль. Некогда ее главным устремлением было восстановить богатство Деверилей; он с некоторой грустью понял, что сегодня ее более тревожит судьба шурина, нежели дела собственного брата.
      Как будто прочитав его мысли, Дженни сказала позднее, когда стояла возле него, помахивая на прощанье Лидии:
      - Да, тут поневоле затоскуешь, и это факт, как говорит папа! Но она будет очень счастлива. - Более того, мы не потеряем ее, как могли бы, если бы она связала себя с кем-то тебе не знакомым и, возможно, пришедшимся тебе не по нраву. Как это будет удобно! Не то чтобы мы плохо ладили с Шарлоттой и Ламбертом, но... О. Бог мой! Шарлотта! Как же я могла про это забыть? Ну что за суматошный сегодня день, вот уж действительно! Я должна...
      Она умолкла, потому что они снова вошли в дом, и Дженни увидела, что по лестнице спускается Джулия. И тут же она сказала самым будничным голосом:
      - Доброе утро, Джулия! Надеюсь, ты хорошо спала? Ты чуть-чуть не успела попрощаться с леди Адверсейн и Лидией, но они передавали тебе привет. Знаешь, и Броу с отцом выехали в Лондон полчаса назад, чтобы попытаться разузнать поподробнее о сражении.
      Джулия, держась одной рукой за перила, поднесла другую ко лбу.
      - Сражение.., сражение.., сражение! Никто больше ни о чем не может разговаривать!
      - Ну, это естественно, что Адверсейны волнуются, - объяснила Дженни. Адам, ты проводишь Джулию в Зеленый зал? Мне нужно черкнуть записку для Туитчема, чтобы отвезти ее в Мембери!
      С этими словами она ушла, энергично ступая по сводчатому коридору. Разительно контрастируя с ней, Джулия медленно спустилась в холл, казалось едва ли не плывя над ступеньками.
      Адам стоял, глядя на нее, пораженный, как всегда, ее утонченной красотой и грацией каждого ее движения.
      Ее взгляд был прикован к его лицу.
      - Тебе не следовало возвращаться так быстро, - сказала она. - Я все еще здесь, как видишь. Но скоро уеду.
      Он двинулся к ней, сказав:
      - Я очень рад, что ты до сих пор здесь. Я надеялся, что застану тебя и смогу попросить у тебя прощения. Бессовестный я хозяин, правда? Уверяю тебя, я хорошо это сознаю и совсем не думаю, что заслуживаю прощения, потому что знаю: ты не примешь сражение в качестве оправдания!
      - Ты считаешь, что мне следовало бы? Я слишком хорошо тебя знаю! Ты не хотел, чтобы я приезжала в Фонтли, ведь так? Тебе следовало бы сказать мне об этом.
      - Дорогая Джулия!.. Нет, нет, ты очень ошибаешься!
      - О, не говори так! - сказала она порывисто. - Только не со Мной! Только не со мной, Адам!
      Он был просто ошеломлен. Дрожащие нотки в голосе Джулии демонстрировали даже его неискушенному слуху, что она опасно возбуждена. Он помнил, как леди Оверсли говорила ему, что она из-за своей чрезмерной чувствительности подвержена истерическим припадкам, и искренне надеялся, что это не начало одного из них. Сильно опасаясь стать участником драматической сцены на людном месте в доме, он сказал:
      - Идем в зал! Мы не можем говорить здесь! Она пожала плечами, но позволила отвести себя в зал. Он затворил дверь и сказал:
      - Итак, в чем дело, Джулия? Не можешь же ты полагать, что я сбежал из Фонтли потому, что ты приедешь нас навестить?
      - Тебе было невыносимо видеть меня здесь! Ты однажды сказал мне так...
      - Вовсе нет! - убеждал он.
      - Ты сказал, что это мучительно, это до сих пор так мучительно... Почему ты позволил Дженни пригласить меня? Откуда я могла знать...
      - Джулия, ради Бога!.. Ты говоришь чепуху, моя дорогая, - в самом деле! Я уехал из Фонтли, потому что мистер Шоли написал мне и настоятельнейше просил, чтобы я приехал в Лондон. Никакой другой причины не было. Я думал поспеть обратно как раз к приему Лидии, но появились обстоятельства, которые сделали отъезд в срок невозможным. Это было очень скверно с моей стороны - и теперь я в большой немилости у Лидии! Бедная девушка! Она была уверена, что все мы будем у нее на приеме, а в конечном счете никто из родных на нем не присутствовал!
      - Лидия! Она не была оскорблена твоим отсутствием! Никто не думал, что ты не приехал, потому что она здесь! Я бы не поверила, что ты проявишь , такое пренебрежение ко мне! Ты мог бы мне написать - всего одну строчку, сказать, чтобы я не приезжала, и я бы поняла и нашла бы предлог остаться в городе! Но уехать, как ты это сделал... Ты бы мог с таким же успехом объявить всем, что предпочитаешь не встречаться со мной! Леди Адверсейн не настолько глупа, чтобы не догадаться. Она, по-моему, была , даже обрадована! Они меня не любят, все до единого, и довольно ясно дали мне это понять! И Броу всегда меня терпеть не мог! Ничто не могло бы быть более явным, чем их внимание к Лидии и неучтивость ко мне. Нас с Дженни третировали - до тех пор, пока Рокхилл не сжалился над Дженни и не заговорил с ней о чем-то скучном. Мне ничего не оставалось делать, как занять себя игрой на фортепьяно, что я могла сделать, не опасаясь помешать беседе, поскольку никто не обращал на меня ни малейшего внимания...
      Он слушал ее сначала с изумлением, а потом весело, когда ему пришло на ум, что истинная причина ее раздражения - не его бегство, а внимание, оказанное Лидии. Он ни на миг не допускал, что Адверсейны могли быть неучтивы или даже что Джулия ревновала Лидию. Если бы ей уделили много внимания, она бы почти наверняка настояла, чтобы Лидии, празднующей свою помолвку, оказывали большее внимание. Она никогда не старалась затмить своих подруг;
      Адам знал, как замечательно она выманивает робкую душу из ее скорлупы, и догадался, что если бы она нашла трон, ожидающий ее в Фонтли, незанятым, то с очаровательным изяществом возвела бы на него Лидию. Беда была в том, что она застала Лидию уже утвердившейся на троне. И та не сошла с него; никто не считал, что она имеет на него какое-то право. Было также не похоже, чтобы она снискала восхищение, которого она совершенно бессознательно ожидала от окружающих. Броу никогда не был человеком ее круга, а Адверсейны, естественно, гораздо больше интересовались своей будущей невесткой, нежели женой сэра Рокхилла. Очевидно, она провела прескверный вечер, чувствуя себя обделенной вниманием, и теперь была готова цепляться за любой повод для недовольства и раздувать его до трагедии.
      Адам никогда прежде не видел ее в таком раздражении и не представлял, что она может вести себя как избалованный ребенок. Ни в коей мере он не сердился на нее, но думал, что она глупа и утомительна. Он задался вопросом, часто ли у нее случаются подобные вспышки раздражения, и обнаружил, что он испытывает жалость к Рокхиллу.
      - Я никогда больше не приеду в Фонтли, - пообещала Джулия.
      - Нет, приедешь, - ответил он, улыбаясь ей. - Ты приедешь на свадьбу Лидии, в сентябре, и увидишь, каким я могу быть хорошим хозяином!
      - Я никогда не думала, что ты ранишь меня - и еще при этом будешь смеяться! - Она отвернулась от него, губы ее дрожали.
      И он при этом испытывал не жгучее желание заключить ее в свои объятия и поцелуями унять ее грусть, но явную досаду.
      - О, Джулия! - взмолился он. Он взял ее руку и поднес к своим губам, и она воззрилась на него в изумлении. - Моя дорогая, я прошу у тебя прощения, но ты ведешь себя просто нелепо! Ты прекрасно знаешь, что я сбежал не из-за того, что не хотел с тобой встречаться!
      - Ах нет! Не поэтому, а потому, что это больно, когда тебе напоминают о прошлом и о надеждах, которые мы лелеяли! Это ведь было так, Адам?
      - Нет, Джулия, это было не так, - ответил он твердо, - Я даже не думал о тебе - в самом деле, я даже забыл о приеме Лидии!
      - Забыл?! - недоверчиво повторила она, уронив руку и почти отпрянув от него. - Как ты мог это сделать? Это же невозможно!
      - Я нахожу это вполне возможным. Я занимался делом настолько важным, что оно вытеснило все остальное из моей головы. Потрясающе, правда? Но, я полагаю, ты поймешь, когда я скажу тебе, что на уме у меня было Фонтли. Ты всегда его любила, так что наверняка будешь рада узнать, что мне удалось превратить мои скромные средства в довольно солидный капитал - во всяком случае, достаточно большой, чтобы я, мог сделать Фонтли таким, каким оно было прежде - о, надеюсь, лучше прежнего!
      - О нет, нет, не порть его! - воскликнула она.
      - Не портить? - переспросил он, как пораженный громом.
      - Ты сказал однажды, что я найду его совсем таким же, как прежде, но оно не такое же! Не делай его красивым и новым! Не позволяй Дженни это делать!
      Он посмотрел на нее со странной, едва заметной улыбкой:
      - Понятно. Когда ты говоришь о Фонтли, то думаешь о развалинах часовни и портрете моего глупого предка-рыцаря, правда? Но это не то, о чем думаю я. Монастырь, знаешь ли - только часть Фонтли, и к тому же не самая важная его часть.
      - А что же тогда? - спросила она в замешательстве.
      - Мои земельные угодья, конечно.
      - О, как сильно ты изменился! - воскликнула она с горечью. - Прежде у тебя были более благородные устремления!
      - Это определенно было моим стремлением - однажды командовать полком, - признался он. - Но не думаю, что я когда-нибудь был таким романтиком, каким ты меня считала. Возможно, потому, что у нас никогда не было времени, чтобы получше узнать друг друга, Джулия.
      Она ничего не ответила. Шаги приближались, и мгновение спустя дверь открылась и вошла Дженни с письмом в руке. Она бодро сказала:
      - Мне бы не хотелось вам мешать, но один из слуг Ламберта только что приехал, и тебе захочется узнать новости, Адам. Шарлотта благополучно разрешилась от бремени сегодня утром, в восемь часов, и у нее родился мальчик! Правда замечательно? Он сможет играть с Джайлсом! Ламберт говорит... - Она остановилась, встретившись со взглядом Адама, который искрился весельем, перевела дух, неуверенно добавив:
      - Ах, Адам, ради Бога!.. - Она увидела, что Джулия недоуменно смотрит то на нее, то на Адама, и сказала, оправдываясь:
      - Я прошу прощения! Это просто глупая шутка - не стоящая того, чтобы ее повторять! Шарлотта чувствует себя очень хорошо, а ребенка нарекут Чарльз Ламберт Стивен Бардольф!
      - ; Что? - воскликнул Адам. - Дженни, ты это сочинила?
      Ода хмыкнула, передавая ему письмо:
      - А вот посмотри сам!
      - Боже правый! - изрек он, пробегая послание глазами. - А почему также не Адамом? Довольно нехорошо с их стороны оставлять меня за бортом, ты не думаешь? Я не пошлю подарка по поводу крестин. Ты когда-нибудь слышала подобный набор имен, Джулия ?
      - Полагаю, они будут звать его Чарльз, - ответила она. - Прошу, передайте Шарлотте: я очень счастлива слышать, что у нее родился сын, и мне жаль, что я не увижу его сейчас! Мне нужно немедленно бежать и надевать шляпку, а то Рокхилл меня отругает.
      Она лучезарно улыбнулась им обоим и быстро вышла из комнаты. У начала лестницы она встретила Рокхилла, уже собиравшегося спускаться. Он улыбнулся ей, сказав негромко:
      - Что, любовь моя?
      Ее лицо сморщилось, она внезапно вцепилась в него, говоря сдавленным, возбужденным голосом:
      - Увези меня, Рок! Лучше бы мы не приезжали сюда! Это скучно и отвратительно! Пожалуйста, увези меня поскорее!
      - С величайшим удовольствием, моя Сильфида! Я как раз пошел искать тебя, чтобы предложить тебе именно это. Какая тоска, что мы связали себя обещанием побыть у Россетов! Ты не будешь принадлежать мне и пяти минут: тебя похитят и со всех сторон обступят надоедливые поклонники.
      Она негромко хмыкнула:
      - Ах, перестань! Как ты можешь, Рок? Он приподнял ее лицо и поцеловал.
      - Прелестное создание! - сказал он. - Иди надевай свою шляпку, любовь моя!
      Он двинулся вниз по лестнице и разговаривал с хозяином и хозяйкой, когда Джулия в скором времени к нему присоединилась. Она выглядела просто восхитительно и вполне пришла в себя, чтобы быть в состоянии поцеловать Дженни, поблагодарив ее за приятный прием, прежде чем повернуться и подать руку Адаму, подшучивая над ним, и довольно остроумно, по поводу его стогов сена и уговаривая его не хоронить бедняжку Дженни заживо в топях.
      Он ответил любезно, проводив ее туда, где уже ждал экипаж. Стоя внутри холла, Рокхилл на минуту задержал руку Дженни, негромко сказав:
      - Чудесный прием, мэм! Я в таком долгу перед вами! Прошу не сомневаться, что я в любое время в вашем распоряжении!
      - Боюсь, это было ужасно скучно и незатейливо, - ответила она.
      - Дорогая леди Линтон, уверяю вас, лучше и быть не могло! Знаете, мне кажется, нам с вами больше не о чем беспокоиться. До свидания - и тысяча благодарностей!
      Он поцеловал ее руку и ушел прежде, чем у нее возникла необходимость ответить. Она вышла на крыльцо дождаться, пока отъедет экипаж, и, как только он скрылся из виду, Адам повернулся и подошел, чтобы присоединиться к ней.
      - Слава Богу, дом снова в нашем распоряжении! - тихо сказал он.
      Ее глаза заблестели.
      - Ну, ты не слишком много общался с гостями.
      - Это уж точно! Бедняжка Дженни, скажи, это было просто ужасно? Полагаю, что так.
      - Ладно! Могло бы быть и хуже, - заметила она философски. - Броу занял твое место, а лорд и леди Адверсейны, знаешь ли, были настолько любезны и непринужденны, что представили дело так, будто это вполне в порядке вещей, что тебя нет дома. Но уж я-то позабочусь, чтобы это не стало так!
      Он засмеялся:
      - Нет, нет, клянусь, я больше никогда так не поступлю! Пойдем в библиотеку! Я хочу рассказать тебе, как сделал свое состояние!
      - Адам, ты сказал, двадцать тысяч?
      - Около того, думаю, если сонсоли вернутся к уровню, к которому, как считает Друммонд, они должны вернуться. Я поставил на карту все, что имел, и до сих пор не знаю, откуда у меня взялась смелость это сделать. Такая сумасшедшая игра!
      - Я не думаю, что это было так, - возразила она. - Ты всегда знал, что мы разобьем Бонапарта!
      Он скривил гримасу:
      - Я не был так уверен, когда ввязался в это дело. Уиммеринг настолько же хотел, чтобы я продал акции, насколько и твой отец.
      Она молча выслушала его рассказ о трех днях пребывания в Лондоне и в конце медленно проговорила:
      - Значит, ты сможешь сделать все, что захочешь.
      - Ну, это вряд ли! Не сразу. Но я могу сделать достаточно, чтобы поставить Фонтли на ноги, и, когда это будет выполнено, я не буду бояться за будущее. - Он улыбнулся ей. - Кто знает? Возможно, к тому времени, когда Джайлс достигнет совершеннолетия, мы будем такими же богатыми, как и мистер Кук! Между прочим, твой отец собирается завещать закладные Джайлсу.
      - Ты не станешь их выкупать? - удивленно спросила она.
      - Нет. Он не хочет этого, и... Ну, я не знаю, что происходит, но когда" я мог это сделать, то обнаружил, что уже не хочу...
      - Я рада. Ему бы это не понравилось.
      - Да, я знаю, что не понравилось бы. Вместо этого я собираюсь попробовать убедить его вложить часть своего состояния в мой разрез только если я смогу внушить ему, что мы сделаем из него канал. Ты знаешь, Дженни, это то, что нужно в этом районе, и не только для дренажа, но и для транспорта. Я совершенно уверен - это принесет отличные дивиденды. Ты думаешь, он может заинтересоваться?
      - Ну, трудно сказать заранее, но полагаю, что может. Ему нравятся инженерные работы и гидротехнические сооружения. Но.., когда ты не позволил ему помочь тебе с фермой, о которой ты мечтал...
      - Это совсем другое дело! То было бы подарком, - а я и так принял от него слишком много подарков, - а это станет деловым партнерством. - Он посмотрел на нее, его брови чуть приподнялись" в глазах стоял вопрос. Тебе это не нравится, Дженни?
      - О нет! Конечно мне нравится! - сказала она, заливаясь краской.
      - И все-таки тебе не нравится. Почему ты смотришь так серьезно? Что не дает тебе покоя?
      - Я не обеспокоена. Я рада, если ты рад!
      - Если я рад!
      - Если еще не слишком поздно! - выпалила она. Он был озадачен на миг; потом сказал:
      - Это не слишком поздно. Она улыбнулась нерешительно:
      - Конечно, ты так говоришь. Но если бы это случилось в прошлом году...
      - Я бы женился на Джулии? Сомневаюсь в этом. Полагаю, я бы нашел способ уладить дела с кредиторами, но, думаю, вряд ли Оверсли согласился бы на такую невыгодную партию для Джулии. Он однажды сказал мне, что не считает нас подходящими друг для друга. На самом деле, уверен, мы бы очень плохо ладили. Она, бедная девочка, обнаружила бы, что я смертельно скучен, а мне гораздо лучше с моей Дженни. Она вспыхнула огненным румянцем:
      - О нет, ты так не думаешь! Я действительно стараюсь окружить тебя уютом, но я некрасива и не обладаю столькими достоинствами, как она!
      - Нет, это совсем не так! С другой стороны, ты не разыгрываешь передо мной челтенхемских трагедий, когда я только-только проглотил свой завтрак! - сказал он. Он взял ее лицо в свои ладони, приподняв его и глядя на нее какое-то время, прежде чем поцеловать. - Я действительно люблю тебя, Дженни, - нежно сказал он. - Действительно очень, и я не могу без тебя. Ты - часть моей жизни. Джулия никогда не стала бы такой - просто мальчишеская неосуществимая мечта!
      Ее слегка кольнуло; она хотела спросить его: "Ты любишь меня так же сильно, как любил ее?" Но была слишком сдержанной, чтобы суметь вымолвить эти слова; и через минуту поняла, что было бы очень глупо это делать. Вглядываясь в его глаза, она увидела в них тепло и нежность, но не жаркое пламя, которое в свое время горело в них, когда он смотрел на Джулию. Она уткнулась лицом в его плечо, думая о том, что и у нее тоже была неосуществимая мечта. Но она всегда знала, что она слишком обыкновенна и прозаична, чтобы вдохновить его на то страстное обожание, которое он испытывал к Джулии. Может быть, Адам всегда будет - хранить Джулию в одном из уголков своего сердца. Она была утомительна сегодня, побуждая его разлюбить ее; но Дженни не считала, что это отвращение продлится долго. Джулия олицетворяет молодость и возвышенные мечты; и хотя он, возможно, и не стремился больше обладать ею, она останется ностальгически дорогой ему на протяжении всей жизни.
      Да, в конце концов, Дженни думала, что она, выходя за него замуж, вознаграждена гораздо больше, чем рассчитывала. Адам действительно любил ее: по-иному, но, возможно, осознанно, и стал зависим от нее. Она думала, что они проживут долгие годы в тихом добром согласии; никогда не достигая заоблачных высот, но живя вместе в обстановке уюта и с каждым годом крепнущей дружбы. "Но нельзя иметь и то и другое, - подумала она, - и я не могу все время жить в приподнятом настроении, так что, пожалуй, мне лучше при нынешнем положении вещей".
      Она почувствовала, как его рука легонько гладит ее по волосам и приподнимает голову. Он смотрел на нее серьезно, понимая, что ей больно, хотя и не вполне сознавая причину этой боли. Она обняла его, ободряюще ему улыбнулась. Поразмыслив, Дженни нашла успокоение в том, что, хотя и не была женой, о которой он мечтал, но именно с ней, а не с Джулией он делил большие и малые житейские превратности. Ее глаза сузились и заблестели, когда она поведала ему о последних.
      - Пока мы были не одни, я бы тебе не сказала, но твоя мама пишет, что все случилось именно так, как она предсказывала!
      Тень беспокойства сошла с его лица и сменилась весельем; он понимающе воскликнул:
      - Ребенок Шарлотты похож на Ламберта! Она, посмеиваясь, кивнула:
      - Да, и она говорит, что бедняжка просто огромен и ничем не примечателен, кроме того, что у него - уже теперь - решительно важный вид!
      Он разразился смехом; и ноющая боль в ее сердце унялась. В конце концов, жизнь складывается не из одних восторгов, а из вполне обыденных, повседневных вещей. Видение сверкающих, недосягаемых вершин само собой исчезло; Дженни вспомнила еще две Домашние новости и поведала о них Адаму. Они были не слишком романтичными, но на самом деле гораздо более важными, чем благородные страсти или рухнувшая любовь: у Джайлса Джонатана прорезался первый зуб, а любимая корова Адама родила замечательную телку.