Джорджетт ХЕЙЕР
      СМЯТЕНИЕ ЧУВСТВ
      ТОМ 1
      Анонс
      Адам Девериль виконт Линтон, герой войны с наполеоновской Францией, после тяжелого ранения возвращается в родовое поместье За время отсутствия Адама умер его отец, поместье заложили, мать и сестры влачат жалкое существование Единственный вариант рассчитаться с долгами - женитьба на дочери богатого предпринимателя, желающего дать своему чаду аристократический титул.
      Пэту Уолласу с любовью
      Глава 1
      Библиотека в поместье Фонтли, подобно большинству основных помещений в вытянутом здании, бывшем когда-то монастырем, выходила окнами на юго-запад, откуда открывался вид на запущенные сады и кленовые насаждения, служившие защитной лесополосой и заслонявшие от взора однообразие простирающихся дальше топей Даже солнечным мартовским днем свет не заглядывал в готические окна, отчего и комната, и ковер, и шторы, и тисненые кожаные корешки книг в резных шкафах казались такими же сумрачными, вылинявшими, как и униформа человека, который недвижно сидел за письменным столом, сцепив руки на кипе бумаг, и не сводил взгляда с желтых нарциссов, кивавших на ветру, устремлявшемся за утлы здания и проносившемся, подобно тени, над некошеной лужайкой На униформе, такой же вытертой, как и ковер, виднелись желто-коричневые нашивки и серебряные галуны 52-го полка, но, при всей своей поношенности, она казалась какой-то еще и несообразной, неуместной в этой тихой комнате, впрочем, таким же неуместным чувствовал себя и носивший эту форму человек Однако человек этот не должен был чувствовать себя так, дом в Фонтли был местом его рождения и принадлежал ему, но его взрослые годы прошли в местах, весьма отличающихся от тихих топей и пустошей Линкольншира, а переход от величия Пиренеев был слишком внезапен и сопровождался обстоятельствами слишком ужасными, чтобы казаться ему чем-то иным, нежели просто дурным сном, от которого его вот-вот поднимет на ноги команда "в ружье!", или побежавший в панике мул, поваленный оттяжками его палатки, или просто бивачная суматоха на рассвете.
      Письма из Англии настигли его в последний день января. Сначала он прочитал письмо от матери, написанное в смятении от тяжелой утраты и доводящее до его сведения через едва различимую череду наползающих друг на друга строчек, что его отец умер. Никогда не удостаиваясь большего, нежели шапочное знакомство с покойным виконтом, он был скорее потрясен, чем опечален. Лорд Линтон, хотя и был грубовато-добродушным и благожелательным, когда сталкивался с кем-либо из своих отпрысков, не был наделен семейными добродетелями. Он предпочитал общество своего близкого друга принца-регента обществу собственной семьи и поэтому проводил очень мало времени в своем доме и вовсе не предавался размышлениям по поводу надежд и стремлений единственного выжившего сына и двух дочерей.
      Лорд погиб на охоте, при первом же залпе, стреляя дуплетом на скаку, неудивительный конец для бесстрашного и зачастую безрассудного всадника. Что действительно удивило сына, так это открытие, что, вопреки советам и увещеваниям, отец его поскакал на неопытной и норовистой молодой лошади, прежде никогда не опробованной в поле. Лорд Линтон был бесшабашным наездником, но не дураком; его наследник, зная, какой дикий переполох поднимали при первом залпе Кворн и Бельвуар, заключил, что он поскакал, намеренно выбрав молодую норовистую лошадь на пари, и перешел к той части письма, где содержался материнский наказ немедленно оставить армию и вернуться в Англию, ибо его присутствие дома было крайне необходимо.
      Новый лорд Линтон (правда, прошло еще много недель, прежде чем он стал с готовностью откликаться на непривычное обращение после "капитана Девериля") не сумел отыскать в письме своей матери какой-либо веской причины, по которой ему следовало бы пойти по столь претившей ему стезе. Письмо от поверенного в делах лорда Линтона было менее пылким, но более ясным.
      Он прочел его дважды, прежде чем его мозг сумел объять ужасающую новость, и еще много раз, прежде чем он положил его перед своим полковником.
      Никто не мог бы быть добрее к нему, да никому другому Адам Девериль и не смог бы показать это письмо. Полковник Колборн прочел его не изменившись в лице и не проявил никакого непрощеного сочувствия.
      - Вы должны ехать, - сказал он. - Я немедленно дам вам отпуск, чтобы ускорить дело, но, конечно, придется оставить армию. - Потом, догадавшись о мыслях, бродивших на застывшем лице Адама, он добавил:
      - Год назад еще могли быть какие-то сомнения, каким путем вас должен повести долг, но теперь их нет вовсе. Мы скоро обратим Сульта <Сульт Никола Жан де Дье (1769 - 1851) - наполеоновский маршал.> в самое настоящее бегство. Я не скажу, что вас не будет не хватать, - будет, и еще как! - но ваше отсутствие не повлияет на дела здесь. Знаете, в этом нет никакого сомнения: вы должны ехать домой, в Англию.
      Он, конечно, знал это и, не споря ни со своим полковником, ни со своей совестью, отплыл на первом же доступном транспорте. После короткой остановки в Лондоне на почтовых лошадях поскакал в Линкольншир, предоставив своему поверенному в делах вникнуть в круг своих новых обязанностей, а своему портному - доставить с возможной поспешностью одежду, приличествующую штатскому джентльмену в глубоком трауре.
      Одежда еще не прибыла, но весть о том, что его полк отличился в битве при Ортизеях, достигла Фонтли, сделав Адама одновременно ликующим и несчастным; а мистер Уиммеринг появился в Фонтли за день до этого. Он провел ночь в поместье, но младшая мисс Девериль придерживалась мнения, что ему выпало не более чем два-три часа сна, поскольку он оставался взаперти вместе с ее братом до рассвета. Он был очень учтив с дамами, так что было немилосердно с ее стороны уподобить его предвестнику беды. Он также был очень учтив с новым виконтом и очень терпелив, отвечая на все его вопросы, не подавая виду, что находит его удручающе несведущим.
      Адам сказал с улыбкой в усталых серых глазах:
      - Вы, должно быть, считаете меня дураком за то, что я задаю вам так много глупых вопросов. Но, видите ли, я новичок. И никогда не имел дела с подобными вещами. Я не разбираюсь в них, а должен был бы.
      Нет, мистер Уиммеринг не считал его светлость дураком, зато глубоко сожалел, что покойный виконт не считал нужным посвящать его в свои тайны. Но покойный виконт не считал нужным посвящать в свои тайны даже собственного поверенного в делах: на фондовой бирже заключались сделки, к которым привлекались агенты, неизвестные Уиммерингу Он с печалью сказал:
      - Я бы не мог посоветовать его светлости вложить свои деньги так, как он порой это делал. Но он был оптимистом по натуре - и я должен признать, что иногда ему везло в предприятиях, которые я как поверенный в делах ни за что бы ему не порекомендовал. - Он освежился щепоткой табаку из видавшей виды серебряной табакерки, по которой постукивал кончиком тонкого худого пальца, и добавил:
      - Я был хорошо знаком с вашим почтенным родителем, ваша светлость, и долгое время был убежден, что он надеялся вернуть былое процветание поместью, которое унаследовал и которое, как он знал, должно, согласно естественному ходу вещей, перейти впоследствии в ваши руки. Рискованное и, увы, неудачное предприятие, в которое лорд ввязался незадолго до своей безвременной кончины... - Поверенный в делах прервался и перевел взгляд с лица Адама на покачивающиеся вдали верхушки деревьев за садами. К ним, очевидно, он и обратил остаток своей речи:
      - Никак не следует забывать при этом, что его покойная светлость был, как я уже отметил, оптимистом по натуре. Бог ты мой! Получай я по сотне фунтов каждый раз, когда его светлость терпел неудачу на бирже без малейшего уменьшения своего оптимизма, я был бы богатым человеком, уверяю вас, сэр!
      Никакого ответа на эту тираду не последовало. И вместо того чтобы искать какие-то иные утешения в сложившейся ситуации, Адам ровным голосом спросил:
      - Проще говоря, Уиммеринг, как обстоят мои дела в настоящее время?
      Такая прямота в ситуациях сугубо деликатных всегда несколько претила Уиммерингу, но, побуждаемый каким-то особым свойством негромкого голоса наследника, он ответил с непривычной откровенностью:
      - Плохо, милорд.
      Адам понимающе кивнул:
      - Насколько плохо?
      Мистер Уиммеринг аккуратно сложил кончики пальцев вместе и уклончиво ответил:
      - Это в высшей степени прискорбно, что дедушка вашей светлости скончался прежде, чем вступил в возраст его покойной светлости. У него было намерение вернуть поместье в прежнее состояние. В те времена, о чем мне нет нужды напоминать вашей светлости, мой собственный достопочтенный родитель находился в таких же отношениях с четвертым виконтом, в каких я находился с пятым и - да будет мне позволено выразить это пожелание - в каких я надеюсь состоять с вашей светлостью. Когда вы, милорд, достигли своего совершеннолетия, моим искреннейшим желанием было побудить его покойную светлость исправить упущения, которые сделали неизбежными неисповедимый промысел Господен. Его светлость тем не менее не счел момент благоприятным для осуществления замысла, который, уверяю вас, пришелся ему очень по сердцу. Ваше присутствие, милорд, стало бы очень важным; мне нет нужды воскрешать в вашей памяти обстоятельства, которые сделали по-настоящему трудным для вас просить об отпуске именно тогда. Битва на Коа! Кажется, еще вчера мы жадно вчитывались в сообщение об этом сражении, содержащее слова благодарности лорда Веллингтона, обращенные к офицерам и солдатам полка вашей светлости!
      - Земельные владения, насколько я понимаю, к тому времени уже были заложены? - вставил его светлость.
      Мистер Уиммеринг склонил голову в скорбном признании, но снова поднял ее, чтобы предложить смягчающее обстоятельство:
      - Однако вдовья часть наследства ее светлости была сохранена, - А доли моих сестер ?
      Уиммеринг, вместо ответа, вздохнул.
      Помолчав, Адам подвел итог:
      - Положение, кажется, отчаянное. Что я должен делать?
      . - Серьезное, милорд, но, смею полагать, не отчаянное. - Он поднял руку, когда Адам растерянно указал жестом на кипу бумаг на своем столе. Позвольте мне просить вас не слишком принимать во внимание требования, которые в данных обстоятельствах неизбежны! Ни одно из них не является безотлагательным. Определенной степени тревоги у кредиторов следовало ожидать, и унять ее поистине было моей первейшей заботой. Ни в коей мере я не отчаиваюсь уладить эти дела.
      - Я не слишком разбираюсь в цифрах, - ответил Адам, - но полагаю, долги составляют сумму большую, нежели имеющиеся в моем распоряжении средства. - Он взял со стола бумагу и изучил ее. - Вы, как я вижу, не назначили никакой цены на конюшни. Их, я считаю, следовало бы продать немедленно, и городской дом тоже.
      - Ни в коем случае! - с горячностью перебил его Уиммеринг. - Подобные действия, милорд, окажутся гибельными, поверьте мне! Позвольте повторить, что моей главной заботой было унять беспокойство кредиторов: до тех пор, пока мы не увидим ясно, что к чему, - это самое необходимое.
      Адам отложил бумагу:
      - Мне это уже ясно. Что, нависла угроза разорения, да?
      - Ваша светлость смотрит на вещи слишком мрачно. Потрясение выбило вас из, колеи. Но нам не следует отчаиваться.
      - Если бы я имел достаточно времени и средств, возможно, я смог бы вернуть наше состояние. Наверняка Фонтли процветало во времена моего дедушки? С тех пор как я приехал домой, я ходил повсюду с нашим управляющим, стараясь научиться у него за неделю вещам, которые мне следовало бы узнать, когда я был еще мальчиком. Вместо этого, - он грустно улыбнулся, - я был помешан на армии. Эх, знать бы заранее!.. Впрочем, слезами горю не поможешь. Земля здесь такая же плодородная, как и повсюду в Линкольншире, но как много предстоит сделать! А будь у меня средства, я больше всего хотел бы выкупить закладные, но на это у меня определенно нет денег.
      - Милорд, не все ваши земли заложены! Прошу вас, не нужно...
      - К счастью, не все. Дом и прилегающий к нему участок не заложены. Вы можете сказать мне, какую цену нам следует назначить за них? И то и другое в запущенном состоянии, но монастырь, по общему мнению, прекрасен и, кроме того, представляет исторический интерес.
      - Продать Фонтли?! - в ужасе воскликнул Уиммеринг. - Вы ведь это не всерьез, ваша светлость! Вы, конечно, говорите шутки ради!
      - Нет, я не шучу, - спокойно ответил Адам. - Вряд ли когда-нибудь в жизни мне так мало хотелось шутить. Если бы вы могли подсказать мне, как избавиться от долгового бремени, как обеспечить моих сестер, не продавая Фонтли, - но вы ведь не можете, правда?
      - Милорд, - сказал Уиммеринг, придя немного в себя, - я верю, что, возможно, мне удастся это сделать. Наверное, задача не из легких, но мне пришла в голову одна мысль - могу ли я говорить откровенно о предмете довольно интимного свойства?
      Адам посмотрел удивленно, однако кивнул.
      - Злополучные ситуации вроде этой - не такой уж редкий случай, как хотелось бы, милорд, - сказал мистер Уиммеринг, пристально разглядывая свои пальцы. - Я мог бы вспомнить истории из своего собственного опыта, когда печальным образом рухнувшее благосостояние благородного дома восстанавливалось с помощью разумного брака.
      - Боже правый, уж не предлагаете ли вы, чтобы я женился на богатой наследнице? - спросил Адам обескураженно.
      - Так часто поступают, милорд.
      - Полагаю, что наверное, но, боюсь, не следует ждать этого от меня, возразил Адам. - Да и среди моих знакомых нет богатой наследницы, кроме того, я уверен, что меня не восприняли бы как подходящего мужа.
      - Совсем наоборот, милорд! Вы - из очень знатного рода, вы обладатель титула, собственник значительной земельной собственности и поместья, как вы сами сказали, представляющего исторический интерес.
      - Я никогда не подозревал, что вам может прийти в голову подобная ерунда! - перебил поверенного Адам. - Названия моих владений лишь красиво звучат, но стоит о них узнать побольше, как все это превращается в пустой звук. В любом случае я не собираюсь выставлять себя на продажу!
      В голосе молодого виконта зазвучали категоричные нотки, и Уиммеринг смирился, довольствуясь уже тем, что заронил идею в его голову. Он мог сколько угодно возмущаться, но Уиммеринг был совсем неплохого мнения о здравом смысле лорда и надеялся, что когда тот окончательно оправится от потрясения, оказавшись на грани разорения, то осознает преимущества того, что являлось, на взгляд его адвоката, весьма простым выходом из трудного положения. Вот ведь счастье, что он не был помолвлен, - если он и в самом деле не был помолвлен. Уиммеринг знал: год назад Адам вообразил, что влюблен в дочь лорда Оверсли, но нигде никаких известий о помолвке не появилось, и роман сей не нашел одобрения у пятого виконта. Пятый виконт желал, так же страстно, как и Уиммеринг, чтобы его сын женился на деньгах, а на основании того, что он знал о состоянии лорда Оверсли, Уиммеринг не мог предположить, что тот, в свою очередь, с энтузиазмом отнесется к подобному союзу. Мисс Джулия была признанной красавицей, и если кто-либо мог иметь точное представление о степени финансовых затруднений лорда Линтона, так это его старинный друг Оверсли. Нет, Уиммеринг склонялся к мысли, что его покойная светлость был прав, когда посчитал этот роман простым юношеским увлечением.
      "Мой молокосос вообразил, что у него любовь с девчонкой Оверсли! возмутился как-то его светлость в момент гнева. - Все это - надуманная болезнь! Его от девчонок за уши не оттащишь с тех пор, как он научился ковылять по Маунт-стрит. Двое желторотых! Уж я-то сон не потеряю из-за такой чепухи!"
      Уиммеринг тоже не потерял сон. Новый виконт с отвращением отверг предложение поискать богатую наследницу, но он не проявил никаких признаков того, мнению, прекрасен и, кроме того, представляет исторический интерес.
      - Продать Фонтли?! - в ужасе воскликнул Уиммеринг. - Вы ведь это не всерьез, ваша светлость! Вы, конечно, говорите шутки ради!
      - Нет, я не шучу, - спокойно ответил Адам. - Вряд ли когда-нибудь в жизни мне так мало хотелось шутить. Если бы вы могли подсказать мне, как избавиться от долгового бремени, как обеспечить моих сестер, не продавая Фонтли, - но вы ведь не можете, правда?
      - Милорд, - сказал Уиммеринг, придя немного в себя, - я верю, что, возможно, мне удастся это сделать. Наверное, задача не из легких, но мне пришла в голову одна мысль - могу ли я говорить откровенно о предмете довольно интимного свойства?
      Адам посмотрел удивленно, однако кивнул.
      - Злополучные ситуации вроде этой - не такой уж редкий случай, как хотелось бы, милорд, - сказал мистер Уиммеринг, пристально разглядывая свои пальцы. - Я мог бы вспомнить истории из своего собственного опыта, когда печальным образом рухнувшее благосостояние благородного дома восстанавливалось с помощью разумного брака.
      - Боже правый, уж не предлагаете ли вы, чтобы я женился на богатой наследнице? - спросил Адам обескураженно.
      - Так часто поступают, милорд.
      - Полагаю, что наверное, но, боюсь, не следует ждать этого от меня, возразил Адам. - Да и среди моих знакомых нет богатой наследницы, кроме того, я уверен, что меня не восприняли бы как подходящего мужа.
      - Совсем наоборот, милорд! Вы - из очень знатного рода, вы обладатель титула, собственник значительной земельной собственности и поместья, как вы сами сказали, представляющего исторический интерес - Я никогда не подозревал, что вам может прийти в голову подобная ерунда! перебил поверенного Адам. - Названия моих владений лишь красиво звучат, но стоит о них узнать побольше, как все это превращается в пустой звук. В любом случае я не собираюсь выставлять себя на продажу!
      В голосе молодого виконта зазвучали категоричные нотки, и Уиммеринг смирился, довольствуясь уже тем, что заронил идею в его голову. Он мог сколько угодно возмущаться, но Уиммеринг был совсем неплохого мнения о здравом смысле лорда и надеялся, что когда тот окончательно оправится от потрясения, оказавшись на грани разорения, то осознает преимущества того, что являлось, на взгляд его адвоката, весьма простым выходом из трудного положения. Вот ведь счастье, что он не был помолвлен, - если он и в самом деле не был помолвлен. Уиммеринг знал: год назад Адам вообразил, что влюблен в дочь лорда Оверсли, но нигде никаких известий о помолвке не появилось, и роман сей не нашел одобрения у пятого виконта. Пятый виконт желал, так же страстно, как и Уиммеринг, чтобы его сын женился на деньгах, а на основании того, что он знал о состоянии лорда Оверсли, Уиммеринг не мог предположить, что тот, в свою очередь, с энтузиазмом отнесется к подобному союзу. Мисс Джулия была признанной красавицей, и если кто-либо мог иметь точное представление о степени финансовых затруднений лорда Линтона, так это его старинный друг Оверсли. Нет, Уиммеринг склонялся к мысли, что его покойная светлость был прав, когда посчитал этот роман простым юношеским увлечением.
      "Мой молокосос вообразил, что у него любовь с девчонкой Оверсли! возмутился как-то его светлость в момент гнева. - Все это - надуманная болезнь! Его от девчонок за уши не оттащишь с тех пор, как он научился ковылять по Маунт-стрит. Двое желторотых! Уж я-то сон не потеряю из-за такой чепухи!"
      Уиммеринг тоже не потерял сон. Новый виконт с отвращением отверг предложение поискать богатую наследницу, но он не проявил никаких признаков того, что его чувства уже кому-то отданы, было не удивительно, тогда, год назад, что он избавлялся от боли и усталости во время месяца, проведенного в руках хирургов, благодаря флирту с очаровательной мисс Оверсли; еще менее удивительно было, что романтическая девушка поощряла ухаживания героя Саламанки. По мнению Уиммеринга, удивительнее было бы другое: если бы такой мимолетный роман пережил бы разлуку.
      Что же до сомнений его светлости относительно собственной состоятельности, то Уиммеринг их не разделял. Лорд Оверсли мог не одобрять этот союз, но не о таких родителях, как Оверсли, думал Уиммеринг. Виконту явно не приходило в голову, что ему следует искать жену в кругах богатых коммерсантов; возможно, поначалу эта идея пришлась бы ему не по вкусу, но он казался разумным молодым человеком, и, скорее всего, из тех, кто, вероятно, пойдет почти на все, чтобы сохранить место, которое из поколения в поколение было домом Деверилей. В таком браке не было бы ничего необычного - его светлости вовсе не нужно жениться на наследнице какого-нибудь вульгарного выскочки. Мистер Уиммеринг мог припомнить не одного весьма благопристойного джентльмена, занимающегося торговлей, который горел бы желанием подтолкнуть своих отпрысков вверх по социальной лестнице, но адвокат скорее склонялся к мысли, что невесту следует искать в одном из крупных банкирских домов. Это было бы просто идеально. Да к тому же, если бы девушка попалась не слишком уж привередливой, его светлость наверняка пришелся бы ей по душе. Адам был молодым человеком приятной наружности, хотя и без той несколько вульгарной красоты, какой обладал его отец. У него было тонкое живое лицо, становившееся обаятельным от улыбки, которая была необычайно приветливой. Он выглядел старше своих двадцати шести лет, может быть, из-за сильно обветренной кожи и чуть заметных морщин: он постоянно щурил глаза от палящего солнца. Молодой лорд был среднего роста, хорошо сложен, но ему недоставало физической мощи своего отца: в самом деле, не будь в его осанке подтянутости, выдававшей мускулы, можно было бы заподозрить, что он хлипок и слаб, настолько он был худым. Он слегка прихрамывал при ходьбе после битвы при Саламанке, но это, казалось, не слишком его смущало. Уиммеринг не знал, сколько мучительных операций пришлось перенести молодому офицеру, прежде чем хирургам удалось извлечь пулю и осколки кости. Адаму повезло, что ногу не ампутировали, хотя вряд ли в то время он так думал.
      Адвокат больше не возвращался к идее с женитьбой и вместо этого посвятил себя задаче провести виконта по запутанному лабиринту отцовских дел. Он неподдельно горевал, замечая все более глубокую озабоченность во взгляде умных привлекательных глаз молодого человека, но не пытался приуменьшать тяжесть его положения: чем более полно милорд осознает все, тем более вероятно, что он преодолеет свое нежелание жениться ради богатства. Уиммеринг, уезжая из поместья, был почти уверен в том, что здравый смысл его нового патрона возьмет верх. Тот воспринял потрясающую новость молодцом, не ропща на судьбу, не произнося никаких горьких слов. Если он и винил в чем-то своего отца, то безмолвно, - казалось, виконт более склонен винить себя самого. Он несомненно был слегка ошарашен, но когда он придет в себя, был уверен адвокат, то, в поисках преодоления невзгод, вспомнит сделанное ему предложение и, возможно, обдумает его более спокойно.
      Мистер Уиммеринг был не слишком душевным человеком, но, прощаясь с Адамом, он ощутил чисто человеческое желание помочь ему. Тот вел себя прекрасно, гораздо лучше, чем его отец вел себя в моменты внезапного потрясения. Усаживая Уиммеринга в один из своих экипажей, который должен был доставить адвоката в Маркет-Дипинг, Адам напутствовал его со своей восхитительной улыбкой;
      - Боюсь, вы всю душу растрясете! Дорога такая же скверная, как в Португалии. Спасибо вам, что вы предприняли столь утомительное путешествие, я вам очень признателен! Я буду в городе через несколько дней - как только улажу некоторые дела здесь и посоветуюсь со своей матерью.
      Он крепко пожал руку Уиммеринга и подождал, пока экипаж не тронется с места, прежде чем вернуться в библиотеку.
      Адам снова сел за письменный стол с намерением навести некоторый порядок в разбросанных на нем бумагах, но когда собрал во внушительную стопку многочисленные счета от продавцов, то какое-то время сидел неподвижно, глядя в окно на желтые нарциссы, но совсем не замечая их.
      Он был выведен из задумчивости звуком открывающейся двери и, оглянувшись, увидел, что в комнату заглядывает его младшая сестра.
      - Он уехал? - заговорщически спросила она. - Можно войти?
      Его глаза весело загорелись, но он ответил с подобающей степенностью:
      - Да, но постарайся, чтобы тебя не было заметно! Она понимающе подмигнула.
      - Из всей семьи ты нравишься мне больше всех, - призналась она, проходя по комнате к креслу, в котором недавно сидел Уиммеринг.
      - Спасибо!
      - Не то чтобы это о многом говорило, - добавила она задумчиво, потому что я не беру в расчет тетушек, дядюшек и двоюродных братьев и сестер. Так что нас теперь только четверо. И сказать по правде, Адам, я любила папу только по велению долга, а Стивена не любила вовсе. Конечно, я могла бы любить Марию, если бы она не умерла до моего рождения, но я не думаю, что любила бы, так как, судя по тому, что рассказывает нам мама, она была гнуснейшим ребенком!
      - Лидия, мама никогда не говорила таких вещей! - возразил Адам.
      - Да совсем наоборот! Она говорит, что Мария была слишком хороша для этого мира, ну.., ты ведь понимаешь, что я имею в виду, правда?
      Он не мог этого отрицать, но предположил, что Мария, будь ей отпущено больше шести лет, возможно, изжила бы свою гнетущую добродетель. Лидия согласилась с этим, хотя и с сомнением, заметив, что Шарлотта тоже всегда была очень добродетельна.
      - А я совершенно искренне привязана к Шарлотте, - заверила она его.
      - И наверняка к маме тоже!
      - Конечно, это ведь обязанность! - ответила она с достоинством.
      Адам был ошеломлен, но, поглядев на сестру с минуту, благоразумно воздержался от комментариев. Он не слишком хорошо ее знал, потому что она была на девять лет моложе; и хотя во время его тягостного выздоровления частенько забавляла его своими подростковыми рассуждениями, ее приходы к его больничной койке были ограничены во времени: мисс Кекуик, гувернантка неопределенного возраста и сурового вида, вызывала Лидию из комнаты брата по прошествии получаса либо на урок итальянского, либо для часового упражнения на арфе. Плоды ее кропотливого усердия до сих пор не были видны Адаму, потому что, хотя в живом лице сестры сквозил незаурядный ум, она пока не проявляла признаков учености, которой можно было бы ждать от человека, образованием которого занимается столь знающая наставница, как мисс Кекуик.
      Он спрашивал себя, почему Лидия обаятельнее своей старшей, гораздо более красивой сестры, когда та очнулась от каких-то неизвестных мечтаний и привела его в замешательство, спросив.
      - Мы разорены, Адам?
      - О, я надеюсь, что все это не настолько плохо!
      - Мне следовало бы сразу тебе сказать, - перебила его Лидия, - что хотя я всегда решительно противилась образованию, от которого, как я очень быстро поняла, мне в любом случае не будет никакого проку, но я вовсе не глупа! Ну, если уж даже Шарлотта догадывалась, что мы годами пребывали на грани катастрофы, - а ведь никто не скажет, что она соображает лучше меня! И еще, Адам, мне уже исполнилось семнадцать, помимо того, что у меня уйма житейской мудрости, и я собираюсь помочу тебе, если смогу, так что, пожалуйста, не говори со мной таким тоном, будто меня это не касается!
      - Прошу меня простить! - поспешно извинился он.
      - Это разорение?
      - Боюсь, что-то до боли на него похожее.
      - Я так и думала. Мама уже неделями говорит, что может в любой момент остаться без крыши над головой.
      - До этого дело не дойдет, - заверил он ее. - Она получит свою вдовью долю наследства - ты знаешь, что это такое?
      - Да, но она говорит, что это ничтожная сумма и что нам придется перебиваться кровяной колбасой, - а это, Адам, никак не подходит для мамы.
      - Мама преувеличивает. Надеюсь, что она будет жить в сносных условиях. У нее около восьмисот фунтов в год - не богатство, конечно, но, по крайней мере, независимость. При разумной экономии...
      - Мама, - заявила Лидия, - никогда не изучала экономию.
      Он улыбнулся:
      - А ты?
      - Только политическую экономию, а от нее нет никакого проку! Я, может быть, не так много о ней знаю, но все-таки знаю, что она имеет отношение к распределению богатства, вот я и решила не мучить себя ею, за неимением какого-либо богатства для распределения.
      - А разве знающая мисс Кекуик не учила тебя экономно вести домашнее хозяйство?
      - Нет, ее мышление - высшего порядка. Кроме того, все знают, что это означает! Это - съедать только одно блюдо за обедом, иметь недостаточно лакеев и самой шить себе платья, что совершенно бесполезно, потому что если у тебя нет денег, чтобы за что-либо заплатить, то это самая идиотская трата времени - учиться, как их сберечь! Мама не станет этого делать - но я думала не о ней, я думала о тебе и о Фонтли. - Она устремила на него серьезный взгляд. - Мама говорит, что Фонтли будет потеряно для нас. Это правда? Пожалуйста, скажи мне, Адам! - Она прочла ответ на его лице и потупила взгляд. Тщательно расправив складки муслинового платья на коленях, она сказала:
      - Я нахожу эту мысль просто отвратительной.
      - И я тоже, - грустно согласился он. - Слишком отвратительной, чтобы о ней говорить, до тех пор, пока я с ней не свыкнусь.
      Она подняла глаза;
      - Я знаю, что для тебя это гораздо хуже, и не собиралась говорить об этом так жалостливо. Дело в том, что я убеждена: нам следует предпринять усилия, чтобы спасти Фонтли. Я много думала об этом и понимаю, что это теперь и мой долг - подыскать блестящую партию. Как ты думаешь - у меня получилось бы, если бы я задалась такой целью?
      - Нет, конечно нет! Моя дорогая Лидия...
      - О, я смогу! - сказала она решительно. - Я, конечно, понимаю, что на этом пути, может быть, встретится загвоздка-другая, особенно важно то обстоятельство, что я еще не выезжаю в свет. Мама, знаешь ли, собиралась выезжать со мной в этом сезоне, но она не может этого сделать, пока мы в трауре, и я понимаю, что если я не появляюсь в обществе...
      - Кто втемяшил тебе в голову всю эту чепуху? - перебил Адам сестру.
      Она посмотрела удивленно:
      - Это не чепуха! Неужели ты не знаешь, как, мама надеялась на то, что Шарлотта подыщет блестящую партию? Она почти это сделала, но не приняла предложения из-за Ламберта Райда. И я должна сказать, что это в значительной степени лишило ее моей благосклонности! Разве что, дура, не знала, что из этого получится. Так оно и случилось! Мама неделями не говорит ни о чем, кроме как о Марии и о том, что она никогда не пренебрегла бы своим долгом, как бедная Шарлотта!
      - Райд? - проговорил Адам, пропустив мимо ушей последнюю, и весьма примечательную часть этой речи.
      - Да, разве ты его не помнишь?
      - Конечно помню, но я не видел его с тех пор, как приехал домой и...
      - О нет! Он в отъезде. Ему пришлось уехать в Эдинбург, потому что одна из его шотландских тетушек умерла, а он был опекуном, или что-то в этом роде. Адам, ты не станешь запрещать Шарлотте выйти за него замуж, правда?
      - Боже правый, мне нечего сказать по этому поводу! Они по-прежнему этого хотят?
      - Да, и ты должен что-то сказать! Шарлотта пока - несовершеннолетняя, и я знаю, что ты - наш опекун.
      - Да, но...
      - Если ты считаешь, что было бы неподобающе разрешать нечто такое, что не нравилось папе, так я скажу тебе - это все не он, а мама, - с готовностью поведала Лидия. - Он сказал, что она должна поступить, как ей нравится, но ему совершенно все равно. - На мгновение задумавшись, она добавила:
      - Я не удивлюсь, если тебе удастся внушить маме эту мысль теперь, когда мы разорены. Ей, конечно, это совершенно не понравится, и я должна признать, что это действительно выглядит потрясающим мотовством со стороны Шарлотты - транжирить себя на Ламберта Райда! Однако отчаиваться совсем не нужно! У меня не так много знакомых молодых джентльменов, но я знаю, что очень хорошо уживаюсь с пожилыми, потому что всякий раз, когда папа принимал здесь кого-нибудь из своих друзей, я замечательно с ними ладила! И, как я обнаружила, именно у пожилых джентльменов самые крупные состояния. Не понимаю, что я такого сказала, чтобы ты так смеялся!
      - Конечно не понимаешь, пожалуйста, прости меня! - взмолился Адам. Думаю, что ты, наверное, поговорила с Уиммерингом?
      - Нет! А что? - спросила она, удивившись.
      - Это именно тот совет, который он дал и мне: найти блестящую партию!
      - Ага! - глубокомысленно проговорила Лидия, подвергая сказанное осмыслению, и покачала головой. - Нет, только не ты! Шарлотта говорит, что, если отношения уже сложились, сама мысль о браке с кем-то другим отвратительна.
      Адам, обнаруживший, что его сестра так же способна смутить, как и позабавить, ответил с похвальным хладнокровием:
      - Так и сказала? Ну, наверное, она знает лучше меня, так что не стану спорить на сей счет.
      - Ты виделся с Джулией, когда был в Лондоне? - поинтересовалась Лидия, не заметив колкости. - Знаешь, Оверсли переехали из Бекенхерста в начале месяца. - Она заметила некоторую напряженность в его лице и, обеспокоенная, спросила:
      - Мне не следовало этого говорить? Но она сама сказала мне об этом!
      - Понимая, что лишь откровенность пойдет ему на пользу, Адам сказал:
      - Не знаю, что она могла тебе сказать, Лидия, но ты обяжешь меня, если забудешь об этом. Между нами действительно возникла привязанность, но мы никогда не были помолвлены. Я еще не наведывался на Маунт-стрит, но, конечно, должен это сделать, когда вернусь в город. Вот, собственно, и все, что можно сказать!
      - Ты имеешь в виду, что лорд Оверсли не позволит Джулии выйти за тебя теперь, когда ты разорен? - спросила она.
      - Он был бы очень плохим отцом, если бы позволил, - ответил он настолько бодро, насколько мог.
      - Ну, я думаю, это ужасно несправедливо! - заявила Лидия. - Мало того что ты обязан выплатить долги папы, к которым не имеешь никакого отношения, так ты еще и должен отказаться от Джулии! Все свалилось на тебя, а ты виноват меньше, чем любой из нас! Мама считает, что жалеть нужно ее, но это вздор, - и ты можешь глядеть как угодно неодобрительно, Адам, но это вздор! На самом деле, ты - единственный из нас, кого нисколько не жалеют! Мама получит свою вдовью долю имущества, Шарлотта выйдет замуж за Ламберта, а я теперь вполне утвердилась в мысли выйти замуж за человека с состоянием. Она тепло улыбнулась ему. - Естественно, такой шаг был бы в высшей степени неприятен для тебя или для Шарлотты, если бы вам пришлось это сделать, но я буду не против, уверяю тебя! Ты должен знать, что мне.., мне неведомы нежные чувства. Разве что, - добавила она менее возвышенным стилем, - я влюбилась в одного лакея, когда мне было двенадцать, но это была непродолжительная страсть, не говоря уже о том, что совсем нежелательная, так что нам не нужно принимать ее в расчет. Кстати, Адам, ты знаком с каким-нибудь богатым пожилым джентльменом?
      - Боюсь, что нет. А если бы и был знаком, то скрыл бы его от тебя! Я скорее предпочел бы лишиться Фонтли, чем смотрел бы, как ты жертвуешь собой ради его спасения, и, хотя ты еще не любила, само собой разумеется, что однажды ты можешь полюбить, и какой тогда это будет тоской для тебя - быть связанной с богатым старым джентльменом!
      - Да, - согласилась она, - но, я считаю, нужно быть готовой на жертвы ради своей семьи. И в конце концов, он может умереть к тому времени!
      - Совершенно верно! А если доживет - хотя я вовсе не думаю, что доживет! - мы всегда сможем прикончить его с помощью пузырька какого-нибудь медленно действующего яда.
      Эта мысль настолько пришлась по душе Лидии, что она расхохоталась; но в этот неподходящий момент дверь открылась и, опершись на руку своей старшей дочери, вошла леди Линтон, волоча за собой ярды отделанного черными кружевами траурного крепа. Она помедлила на пороге, проговорив слабым дрожащим голосом:
      - Смеетесь, мои дорогие? Шарлотта, которая была столь же добра, сколь и красива, сказала:
      - До чего радостно было это слышать! Лидии всегда удавалось рассмешить дорогого Адама, даже когда ему было больно, правда, мама?
      - Я рада узнать, что в Фонтли есть кто-то, способный смеяться в этот момент, - сказала леди Линтон.
      Ничто ни в ее голосе, ни в выражении лица не подтвердило достоверности этого утверждения, но никто из ее дорогих не рискнул к этому придраться. Завершив разгром виновной стороны горестным вздохом, она позволила Шарлотте подвести себе к дивану и опустилась на него. Шарлотта приладила подушку у матери за головой, поставила табуретку ей под ноги и вернулась к креслу по другую сторону широкого камина, устремив, пока она усаживалась, тревожно-вопросительный взгляд на своего брата. Между ними было заметно сильное сходство. Оба напоминали свою мать, в отличие от более крупной и темноволосой Лидии, которая пошла в отца. Леди Линтон часто повторяла, что Шарлотта - копия ее Самой прежней. Хотя тонкая красота вдовы и поблекла со временем, а домашние невзгоды придали брюзгливое выражение ее классическим чертам, она все еще была привлекательной женщиной.
      - Насколько я понимаю, - проговорила она, - этот человек уехал. Наверное, я могла бы надеяться, что он сочтет необходимым попрощаться со мной. Но, как вижу, без сомнения, я должна привыкать к тому, что со мной обращаются как с человеком совершенно незначительным.
      - Боюсь, должен взять вину за этот промах на себя, мама, - сказал Адам. - Уиммеринг жаждал засвидетельствовать тебе свое почтение перед отъездом, но я не позволил, зная, что ты лежишь в постели. Он попросил меня передать его извинения.
      - Я только рада, что была избавлена от необходимости видеть его снова, - заявила ее светлость несколько невпопад. - Он никогда мне не нравился, никогда! И ничто не разубедит меня в том, что наши несчастья вызваны тем, как он вел дела вашего бедного отца!
      Снова вмешалась Шарлотта;
      - Можно нам узнать, как обстоят дела, Адам? Нам кажется, что они не могут быть хуже, чем мы это предполагаем, правда, мама? Едва ли это способно стать для нас шоком, даже если мы совершенно разорены!
      - Ничто не может стать шоком для меня, - сказала спокойно ее родительница. - После всего, что я пережила, я привыкла к катастрофам. И лишь желаю знать, когда мне готовиться к тому моменту, когда будет продана крыша над моей головой.
      - Я не сделаю этого, обещаю тебе, мама, - ответил Адам. - На самом деле я надеюсь, что ты по крайней мере сможешь жить в сносных условиях, даже если никто из нас не сможет остаться в Фонтли.
      Шарлотта спросила запинающимся голосом:
      - Фонтли должно быть продано? И уже ничего нельзя сделать, чтобы его спасти?
      . Адам смотрел потупившись на тлеющие поленья в камине и ответил лишь слабым покачиванием головы. Слезы навернулись на глаза сестры, но прежде, чем они успели пролиться, Лидия отвлекла внимание Шарлотты, бесстрастно сообщив, что, похоже, у мамы случилась судорога.
      Вид вдовы определенно внушал тревогу. Когда смоченная нашатырным спиртом вата была принесена ее младшей дочерью и поднесена к ее носу, она смогла приподнять голову от подушки и произнести мужественным, но слабеющим голосом;
      - Спасибо, мои дорогие! Прошу вас, не придавайте этому значения! Это пустяк - просто волнение, вызванное столь ужасными известиями, сразило меня настолько!.. Ты так долго был гостем в своем доме, дорогой Адам, что просто не мог знать, как ужасно истрепаны мои бедные нервы!
      - Ты должна простить меня, мама, я действительно вовсе не намеревался тебя расстраивать, - сожалел Адам. - Мне казалось жестоким скрывать от тебя то, что ты рано или поздно все равно узнала бы.
      - Без сомнения, ты поступил так, как считал правильным, мой дорогой сын. Мой первенец! - сказала вдова, протягивая к нему тонкую руку. - Но если бы твой брат был жив, он бы понял, какой это сокрушительный удар для меня! Ах, бедный мой Стивен! Всегда такой рассудительный, чувствующий все в точности так же, как я!
      Поскольку жизнь ее второго ребенка, оборвавшаяся, когда он еще был в Оксфорде, была отмечена высокомерным пренебрежением к любым другим соображениям, кроме непосредственно касающихся его самого, это восклицание заставило ее оставшихся в живых детей обменяться красноречивыми взглядами.
      Как раз в тот момент, когда Адам старался убедить мать, что ее вдовья доля имущества и страшнейшая нужда вовсе не синонимы, Лидия внезапно воскликнула:
      - Так, значит, Дауэс был прав! Я совсем так не думала, но теперь вижу! Адам, эти отвратительные торговцы присылают счета за вещи, которые папа никогда не покупал!
      Он быстро повернул голову и обнаружил, что она занята изучением бумаг, которые он оставил на письменном столе, И прежде чем успел вмешаться, она продемонстрировала озадачивающий пробел в своей житейской мудрости:
      - Ведь папа никогда не дарил тебе ожерелье с изумрудами и алмазами, правда, мама? А тут "Ранделл энд Бридж" требуют за него совершенно чудовищную сумму! До чего гнусные мошенники!
      Открытие это произвело на вдовствующую даму действие, подобное электрическому заряду... Доведенная до полуобморочного состояния усилиями двух дочерей обрисовать в привлекательных тонах ее дальнейшее существование, она села, прямая, как палка, и резко спросила:
      - Что?
      - Лидия, положи эти бумаги обратно на мой стол! - приказал Адам раздраженно.
      - Но, Адам...
      - Щеголяла прямо перед моим носом! - проговорила тем временем леди Линтон. - Ну как же я не догадалась! В опере - я еще подумала, до чего вульгарное! Как раз то, чего можно ожидать от такой твари! Да, тут одно другому под стать! Мы могли ходить в лохмотьях, но он предоставлял карт-бланш любой распутнице, которая ему приглянулась!
      - Боже милостивый! - воскликнула Лидия с округлившимися от удивления глазами. - Не хочешь же ты сказать, что у папы - папы! - была...
      - Попридержи язык! - коротко проговорил Адам, забирая счет из рук сестры и засовывая его в один из ящиков письменного стола.
      Поняв, что брат рассержен не на шутку, она тут же попросила прощения. Лидию заботила не собственная нескромность, а то, что какая-то женщина может благосклонно принимать знаки внимания от джентльмена столь преклонных лет, как ее отец, которому было никак не меньше чем пятьдесят два. Шарлотта, у которой, при всех ее достоинствах, напрочь отсутствовало чувство юмора, позже сочла должным указать Адаму, что нераскаяние дорогой Лидии свидетельствовало скорее о ее невинности, нежели о порочности.
      Леди Линтон годами терпела шалости своего супруга с аристократическим безразличием, но изумрудное ожерелье по какой-то причине, которую ее дети так никогда и не открыли, оказало на нее шоковое воздействие. От возмущения щеки ее вспыхнули, и она настолько забылась, что тут же припомнила и несколько прежних прегрешений его светлости, заявив, правда, что те она смогла простить. Ожерелье, стоимость которого она представляла не иначе как хлеб, выхваченный изо ртов его детей, с тем чтобы повесить на шею падшей женщине, - это уж слишком, как она заявила. Это определенно было слишком и для Лидии, которая, издав сдавленный смешок, напомнила таким образом потрясенной родительнице о собственном присутствии. Та была, по ее словам, огорчена, что кто-то из ее детей может быть начисто лишен деликатности и чувства приличия. Она, похоже, нашла некоторое утешение в мысли, что Лидия всегда была в точности такой же, как ее отец, но эти девические несовершенства естественным образом потребовали сравнения с детскими достоинствами ушедшей в мир иной Мэри и побудили вдову сетовать на жестокость судьбы, отнявшей у нее двоих детей, которые поддержали бы ее и утешили в трудную минуту. Одно повлекло за собой другое: прошло немного времени, и Адам обнаружил, что его обвиняют в величайшей бесчувственности; что касалось Шарлотты, которая изо всех сил старалась успокоить свою бедную мать, леди Линтон удивлялась, как та может смотреть ей в глаза, своенравно отказавшись от предоставленной ей возможности поправить пришедшие в упадок дела своего семейства.
      - Ни слова осуждения никогда не сорвется с моих губ, - великодушно простила она. - Я просто дивлюсь на тебя, потому что все эгоистичное по своей природе совершенно мне чуждо. Бедное дитя! Я хотела бы, чтобы тебе не пришлось пожалеть о поступке того дня, но, увы, боюсь, что ты обнаружишь в скором времени, как внимание к тебе со стороны молодого Райда печальным образом пойдет на убыль теперь, когда мы оказались в нищете.
      Но в этом она ошибалась. Не прошло и двадцати четырех часов с тех пор, как она изрекла зловещее пророчество, а мистер Райд уже тряс руку Адама, приговаривая:
      - Ей-богу, это замечательно - видеть тебя снова, да еще таким крепким! Но ты знаешь, как я огорчен причиной, по которой ты здесь оказался! Каким человеком ты, должно быть, меня считал! Но наверное, Шарлотта рассказала тебе, как все случилось: я был в отъезде - одна из моих старых тетушек отдала концы, и мне пришлось спешно отправиться в Шотландию, в сопровождении еще двух тетушек, цеплявшихся за мои фалды. Я уже и не чаял освободиться! Но было бесполезно сбегать прежде, чем уладится дело: мне пришлось бы вернуться назад, знаешь ли, а я этого и не собираюсь делать, если только не возьму туда Шарлотту на наш медовый месяц! - Молодой человек ухмыльнулся и добавил:
      - Ты ведь не станешь запрещать наш брак, не так ли? Лучше не надо, старина, скажу я тебе!
      Адам засмеялся и покачал головой:
      - Я бы не осмелился. Но думаю, тебе следует знать, что дела наши в очень плохом состоянии, Ламберт. Я сделаю, что смогу, чтобы обеспечить Шарлотту по крайней мере какой-то частью ее приданого, но это будет не то, что ей полагалось получить и на что ты мог более или менее рассчитывать.
      - Нет? - резко спросил Ламберт. - Даешь мне шанс пойти на попятную? Очень мило с твоей стороны - нет, в самом деле! А теперь довольно - шутки прочь! Я очень сожалею, но это не является для меня неожиданностью. Я без всякого колебания сознаюсь, что, когда Шарлотта послала мне это сообщение, первой мыслью, что пришла в голову, было то, что теперь, наконец, мы можем соединиться. Поместье Мембери не сравнится с Фонтли, и, хотя состояние мое невелико, оно дает мне возможность вести дела достаточно удачно, чтобы обеспечить своей жене жизнь с комфортом - да и Лидии тоже, если она решит поселиться с нами.
      Он спросил Адама, придется ли тому продавать Фонтли. И когда Адам ответил, что, к сожалению, скорее всего да, он помрачнел и сказал, что это плохо и что Шарлотта будет очень переживать.
      - Знаешь ли, жить так близко и видеть здесь чужих людей... Я рад был бы тебе помочь, но это не в моих силах. Разве что, - добавил он со своим неизменным смешком, - освобожу тебя от Шарлотты.
      Не приходилось рассчитывать, что леди Линтон с готовностью смирится с тем, что ее дочь выйдет замуж за какого-то сельского сквайра, но альтернатива, состоявшая в том, чтобы обеспечивать дочь из собственной вдовьей доли имущества, заставила ее скрепя сердце дать согласие. Хотя и оставляя за собой право сокрушаться по поводу этого союза, она была вынуждена признать, что это не позорно: Ламберт не знатного, но достойного происхождения, и его состояние, прежде казавшееся ничтожным, превратилось, в свете ее собственного жалкого положения, в немалый достаток. Ей бы никогда не пришелся по вкусу этот брак, но она сказала сыну, что вынуждена признать: Ламберт ведет себя великодушно и он добр ко всем ним.
      Лидия тоже не могла не признать доброты Ламберта, но сказала Адаму, что ничто не заставит ее поселиться в его доме.
      - Ну конечно ты этого не сделаешь, - согласился брат. - Ты будешь жить с мамой.
      - Да, хотя это и может показаться тебе странным, я с радостью так поступлю, - сказала она смущенно. - Надеюсь, что я оцениваю Ламберта по достоинству, но это станет мукой - вынужденно жить в одном доме с тем, кто всегда весел и так часто смеется! Уверяю тебя, если нас всех поглотит землетрясение, он и в катастрофе отыщет светлую сторону! Разве тебе он порой не действует на нервы?
      Этого Адам отрицать не мог. Он знал Ламберта с тех пор, как оба были еще мальчишками, и очень любил друга, но его неиссякаемая бодрость порой раздражала его так же, как и Лидию. Тем не менее он сознавал преимущества характера этого человека и, когда видел, как Шарлотта так и сияет от счастья, сам ожидал предстоящего брака если не с энтузиазмом, то по крайней мере с облегчением. То, что будущее сестры обеспечено, было единственной утешительной мыслью, с которой он уехал в Лондон в начале следующей недели.
      Глава 2
      Городской дом Линтонов находился на Гросвенор-стрит и был просторным особняком, значительно увеличенным последним владельцем в былые времена его благосостояния: он пристроил бальный зал с несколькими красивыми покоями над ним. Обставленный со старомодной элегантностью дом удивил Адама, когда он наведался туда: все кресла закрыты голландскими чехлами, а каминные полки абсолютно лишены каких-либо украшений. Едва ли не единственный способ экономии, который практиковал покойный виконт, - это закрывать свое городское жилище на зимние месяцы. Когда его не приглашали пожить в Карл-тон-Хаус, он предпочитал останавливаться в самом дорогостоящем комфортном отеле "Кларедон".
      Адам тоже на сей раз остановился в отеле, но не в "Кларедоне". Когда сопровождавший его слуга провел виконта по всему дому, держась словно опекун, он и не предполагал, что сможет сбыть с рук это одно из своих владений весьма бевболезненно. В его сознании сия операция ассоциировалось с неделями страданий, и он решил, что чем скорее избавится от дома, тем приятнее ему будет.
      Конюшни в Ньюмаркете уже были выставлены на продажу вместе с охотничьим домиком в Мелтон-Мо-убрей и шестнадцатью охотничьими собаками покойного виконта. Уиммеринг не считал, что продажа конюшен может причинить какой-то вред делу, зато сильнр осуждал выставление на продажу охотничьих собак.
      - Это произведет неблагоприятное впечатление, милорд, - сказал он. Мне это не по душе!
      Нельзя сказать, что Адаму это нравилось, однако он был непоколебим. Что и говорить, даже неприятно думать об этом, тем более что в конце охотничьего сезона собак невозможно было продать за сумму, хотя бы отдаленно приближавшуюся к той, которую отец заплатил за них когда-то, но Адам освобождался от обременительных расходов на их содержание. Уиммеринг по-прежнему говорил о необходимости умерить беспокойство, все время владеющее молодым виконтом, но дальнейшее изучение дел покойного отца не открыло Адаму ничего такого, что давало бы основание считать, будто еще можно Что-то выгадать, откладывая неизбежное, и то и дело повторяющиеся мольбы адвоката о том, чтобы сохранить прежнее положение Деверилей, вызывало лишь раздражение у молодого хозяина, нервы , которого были" напряжены до предела. Врожденное воспитание и, учтивость побуждали Адама всякий раз терпеливо выслушивать Уиммеринга, но ни один из аргументов, выдвинутых его поверенным в делах, не заставил его отступить от линии поведения,.продиктованной собственными убеждениями. Он даже не представлял, насколько Уиммеринга озадачивает порой его вежливость и с каким облегчением этот издерганный человек воспринял бы малейшую вспышку гнева.
      Следуя опять же собственному убеждению, Адам расспросил своего банкира в Чаринг-Кросс. Уиммеринг уговаривал его не браться за подобные дела, доверяя его, более богатому, жизненному опыту, на что Адам ответил, что, по его мнению, ему следует самому увидеться с Друммондом.
      - Моя семья всегда имела дело с банком Друм-монда, - ответил он. - И там всегда поступали с нами честно. Поэтому предпочитаю сам поговорить с Друм-мондом.
      Мистер Уиммеринг едва заметно скривил губы, но было ясно, что сам-то он никогда бы не добился таких уступок, которые мистер Друммонд-старший предоставил Адаму.
      Друммонды были потомственными банкирами, и среди их почтенных клиентов числились даже такие клиенты, как его величество король Георг. Фамилия Деве-рилей часто встречалась в последних счетах, и мистер Чарльз Друммонд ожидал прибытия нового лорда Лин-тона с тяжелым сердцем. Он боялся, что тот выдвинет непомерные требования, удовлетворить которые для него было бы невозможно. Он не был близко знаком с Адамом и прежде не имел возможности составить собственное мнение о его характере, помня его лишь как скромного молодого офицера, совершенно не похожего на своего величественного отца; но хотя это обстоятельство и было очком в его пользу, оно ни в коей мере не подготовило мистера Друммонда к встрече с новым клиентом, который не только выложил ему все начистоту, но и сказал с улыбкой, столь же обаятельной, сколь и печальной:
      - В данных обстоятельствах, сэр, выглядело бы возмутительно с моей стороны просить вас о том, чтобы и дальше держать открытый счет, на котором и так уже громадное превышение кредита, но надеюсь, что смогу удовлетворить ваши претензии ко мне и выплатить долг. Я произвел расчет, насколько это возможно, - , хотя точную стоимость некоторого моего имущества можно лишь предполагать, - своего рода баланс между моими долгами и моими ожиданиями, с которым вы, естественно, пожелаете ознакомиться.
      С этими словами он положил бумаги перед мистером Друммондом, который вглядывался в них не без опаски. К тому моменту, когда банкир оправился от потрясения, обнаружив, что ожидания Адама не связаны ни с верным делом в Ньюмаркете <Ньюмаркет известен своим ипподромом.>, ни с какой-либо операцией на бирже, призванной укоротить дни почтенного банкира, он сделал другое открытие, ко-торым впоследствии поделился со своим сыном:, - Молодой человек Похож на своего деда. Та же спокойная манера держаться, та же холодная голова на плечах, - из него выйдет толк!
      Адам взял наемный экипаж от Чаринг-Кродс до Маунт-стрит и с сердцем, бьющимся неприятно быстро, взбежал по ступенькам к парадной двери.
      Адама провели в библиотеку, и лорд Оверсли, воскликнув: "Адам, мальчик мой дорогой!" - поднялся из своего кресла и, быстро пойдя ему навстречу, стиснул руку молодого человека, вглядываясь в его лицо проницательными, добрыми глазами.
      - Бедняга, ты выглядишь смертельно усталым. Да и не мудрено! Но ты снова здоров, не так ли? Я вижу, ты чуточку прихрамываешь, - нога до сих пор побаливает?
      - Нет, ничуть, сэр, я чувствую себя прекрасно. А что до усталого вида, то, возможно, мое черное падь-то тому виной.
      Лорд Оверсли понимающе кивнул. Это был человек с приятным лицом, в возрасте далеко за пятьдесят, одетый модно, но без экстравагантности, и отличающийся непринужденной учтивостью. Он подвинул Адаму кресло.
      - Не стану говорить тебе, как мне жаль, - ты дол-жен-знать, что я испытываю по этому поводу! Твой отец был одним из моих старинных товарищей, и, хотя пути наши разошлись, мы оставались добрыми друзьями. Так вот, Адам, я не собираюсь разводить тут с тобой церемонии. Скажи мне, насколько плохи, оставленные твоим отцом дела?
      - Очень плохи, сэр, - откровенно ответил Адам. - Но надеюсь освободиться от долгов, однако боюсь, что это самое утешительное, что можно теперь сказать.
      - Этого и я боялся. Я видел твоего отца у Брукса менее чем за неделю до несчастного случая... - Он замолчал и после минутного колебания продолжил:
      - Хочу поговорить с тобой. Это породило в свое время чертовски много всяких разговоров, и делать вид, что это не так, - стало бы всего лишь обманом! Неизбежно все это должно'было привести именно к таким последствиям и к тому, что кредиторы налетели на тебя, как рой саранчи. - Оверсли снова устремил на Адама проницательный взгляд:
      - Да, понимаю, туго тебе приходится. Но не это мне хотелось сказать. Я очень много думал о том несчастном случае. Твой отец не собирался этого делать. Он мог совершенно вылететь в трубу, но никогда не поскакал бы с намерением свернуть себе шею, - я уверен в этом так же, как в том, что сейчас сижу здесь перед тобой! А ты ведь так не считал, да?
      - Не знаю, - сказал Адам. - Я стараюсь об этом не думать.
      - Ну так подумай, об этом сейчас, мой мальчик! - потребовал лорд Оверсли. - Если бы он и в самом деле собирался покончить с собой, то нашел бы более верный способ это сделать! Боже правый, ни один человек не понимал лучше, чем Барди Линтон, что скачка ради падения имеет не больше шансов закончиться сломанной шеей, чем сломанным плечом. Нет, нет, он никогда не помышлял об этом! Я знал Барди! Он был слишком гордым, чтобы признать себя побежденным, и слишком праведным, несмотря на все свои недостатки, чтобы подставить тебя под чьи-то нападки! - Лорд Оверсли помолчал и положил руку на колено Адаму, слегка сжав его. - Видит Бог, у тебя достаточно на то оснований, но не суди его чрезмерно строго. Он был слишком молод, когда вступил во владение наследством. Когда парень его склада становится таким богачом и его никто не сдерживает...
      - О нет, нет! - быстро перебил Адам. - Боже милостивый, какое я имею право?.. Я и не предполагал, насколько серьезно обстояли дела, но знал, что это были не лучшие времена отца: он часто говорил, что скоро нам придется несладко. Я не обращал., на его слова внимания - всегда казалось, что денег достаточно, - и все, что меня заботило, - это военная служба! Если бы я поменьше думал об этом и побольше о Фонтли...
      - Ну, довольно! - перебил его лорд Оверсли. - Ты ведь не размазня какая-нибудь, так не нужно сидеть здесь и нести мне всякий неудобоваримый вздор! Ты ничего не мог поделать, а если думаешь, что Барди хотел твоего присутствия в доме, то ошибаешься. Не говоря уже о том, что он гордился тобой, - Господи, видел бы ты его, когда о тебе упомянули в одной из военных сводок Он не хотел, чтобы ты обнаружил, насколько глубоко он увяз в долгах. И всегда считал, что сможет справиться и; привести все в порядок! Должен Признаться, что ему несколько раз потрясающе повезло, -'- задумчиво добавил его светлость. - Жаль, что... Но так всегда происходит с настоящим игроком. Ладно, ладно, об этом молчок! Но если ты собираешься возложить вину За этот гром с ясного неба на кого-то еще, помимо твоего отца, возложи ее скорее на Стивена, чем на себя! Во сколько же этот молодой распутник обошелся Барди!., Я должен был рассказать тебе об этом, Адам, но больше мы и словом об этом не обмолвимся, бедного парня уже нет на свете.
      Повисло непродолжительное молчание, которое пер-" вым нарушил Адам:
      - Не знаю, что и сказать, нр есть нечто такое, в чем я должен винить себя, сэр. И это настолько же верно, насколько правы и вы.
      Лорд Оверсли ответил с сердечностью, видимо скрывающей смущение:
      - Я - нет Я не собираюсь болтать всякую чушь, будто не понимаю, что ты имеешь в виду. Правда "без прикрас состоит в том, что мне ни в коем случае не следовало близко подпускать тебя к моей девчонке, - и я это знал! - Он криво усмехнулся. - Видишь ли, Адам, никого я так не хотел бы видеть своим зятем, как тебя, будь у меня все в порядке с финансами,но я знал, что это не так, и должен был спровадить тебя, как только заметил, куда ветер дует. Дело в том, что я считал это всего лишь флиртом, а тебе - видит Бог - в то время нужно было как-то отвлечься! Я никак не предполагал, что это продлится после твоего возвращения в армию. И уверен, этого не произошло бы - по крайней мере с Джулией! - если бы не этот убийственный случай, потому что нельзя отрицать, что Джулия привлекательная девчонка и у нее нет недостатка в ухажерах. Они так и вьются вокруг нее с тех пор, как она вышла в свет, и ей присвоили столько же глупых прозвищ, сколько и жене бедного Уильяма Лэмба. Фея, Сильфида; Зефир!.. Тьфу! - сказал его светлость, безуспешно пытаясь скрыть свою гордость, - Достаточно, чтобы вскружить голову девчонке. Нет, я не говорю, что она не огорчилась, когда ты уехал обратно в Испанию, - огорчилась. Более того, ее мать сказала бы, что у нее началась хандра, но все это вздор. Девушка, которой посылают по дюжине букетов в день, не страдает хандрой! Я говорю это не для того, чтобы ранить тебя, Адам: она бы забыла этот короткий эпизод, если бы какие-то болваны не назвали ее недосяраемой. Конечно, это выбило у нее почву из-под ног. Она вообразила, что связана обетом с доблестным воином и сотворила из тебя такого героя, что волосы дыбом вставали! А потом бедный Барди погиб, и от нее никак нельзя было утаить, что ты в затруднительном положении. И вот теперь она заявляет, что никогда тебя не бросит, и это просто убивает меня, вернее, убивало бы, если бы я не знал тебя слишком хорошо, чтобы считать.., проклятие, Адам, чертовски трудно говорить тебе это, но...
      - Вам незачем это говорить, сэр! - прервал его Адам, поднимаясь и подходя к окну быстрой, неровной неходкой. - Конечно, это невозможно. Я понимал это с тех самых пор, как впервые повидался с отцовским поверенным в делах, - простите, мне следовало немедленно прийти к вам! Я надеялся, что, возможно, дела не настолько плохи, как описывал Уиммеринг. Но на самом деле они оказались даже хуже. Я не в том положении, чтобы предлагать кому-то руку и сердце. Мне и не снилось даже, что смогу такое произнести, но я желаю - да, от всего сердца! - чтобы она забыла меня! - Голос Адама задрожал; он сделал мужественную попытку скрыть свои чувства. - Тогда мне не пришлось бы идти на попятную, что я и должен сделать, - и потому пришел сюда, чтобы сказать вам об этом.
      Лорд Оверсли, поднимаясь и тоже подходя к молодому человеку, чтобы положить, руку на его плечо, сказал:
      - Я знаю, мой мальчик, знаю! И будь я богатым человеком...
      Его прервали. Дверь внезапно раскрылась, послышался мужской голос, воскликнувший: "Нет, Джулия, черт возьми, тебе нельзя!.." - и они с Адамом, обернувшись, увидели, что мисс Оверсли стоит на пороге, ухватившись одной рукой за дверную ручку, а в другой держа свой хлыст для верховой езды и перчатки.
      Какое-то время она оставалась там, рот был приоткрыт от нетерпения, глаза, слишком большие для ее маленького, нежного личика, полны света. Она являла собой поистине прекрасное зрелище, была стройным созданием, настолько хрупким, что легко было понять, отчего поклонники зовут ее Сильфидой. Даже пушистые локоны, выбивавшиеся из-под шляпки, подобно киверу, были воздушными, а строгого покроя платье для верховой езды, казалось, только подчеркивало ее волшебное очарование.
      Адам стоял, не в силах оторвать от девушки пристального взгляда, и его глаза выражали все, что было у него на сердце. Она выронила хлыст с перчагками и бросилась вперед, воскликнув негромким, радостным голосом:
      - Я это знала! Я не могла не знать, когда ты так близко от меня, Адам!
      Входя в комнату следом за ней, ее брат Чарльз приглушенным голосом пояснил отцу:
      - Увидела шляпу в прихожей и догадалась, в чем тут дело! Упорхнула прежде, чем я понял, что у нее на уме.
      Она бросилась бы в объятия Адама, но он помешал ей, ухватив ее руки, сжав до боли, но удерживая ее на расстоянии. Он был очень бледен и не смог вымолвить ни слова, кроме ее имени. Он склонил голову, чтобы поцеловать ей руку, а его собственные руки дрожали от волнения.
      Лорд Оверсли предостерегающе молвил:
      - Пожалуйста, умерь свой пыл, Джулия! Мы все рады снова видеть Адама, но для столь бурных чувств, кажется, нет повода. Вроде бы, Адам, ты не виделся с Чарли, когда в последний раз был-в Англии, но, полагаю, вы не забыли друг друга?
      Его наследник, благородно поддержав эту попытку создать отвлекающий фактор, немедленно отозвался:
      - Господи, конечно нет! То есть я помню вас, Лин-тон, Хотя, возможно, вы меня и не помните. Как поживаете?
      Адам отпустил руки Джулии. Он был по-прежнему бледен, но ответил более или менее спокойно:
      - Конечно я вас помню! Однако признаюсь, что мог бы при встрече не узнать вас.
      - Еще бы, ведь когда вы в первый раз пошли в армию, я был еще подростком. Господи, как же я вам завидовал!
      - Адам! - произнесла Джулия. - А что папа тебе говорил?
      - Ах, Джулия, ради Бога! - раздраженно перебил ее лорд Оверсли. - Я не сказал ничего такого, чего Адам не говорил сам, так что...
      - О нет! - воскликнула она, обращая свои переполненные чувством глаза на молодого лорда Линто-на. - Нет, нет, я в это не верю! Ты ничего не передумал! Я знаю, что не передумал!
      - Нет.., не то чтобы.., но...
      - Как тебе не стыдно, Адам! - сказала девушка, тут же изменив выражение лица. - О, я так на тебя сердита! Ты заслужил хорошей взбучки! Ты думал, я непостоянная? Или что меня хоть как-то интересует богатство?'Пожалуй, я и в самом деле устрою тебевзбучку!
      На-губах Джулии залграла очаровательная улыбка, и она снова протянула к нему свои руки. Он взял их, но не осмелился посмотреть ей в лицо и сказал, не поднимая глаз:
      - Я бы никогда не усомнился в тебе. Но когда я.., когда мы.., когда я имел смелость просить твоего отца... - Он прервал речь с совершенной безысходностью и после секундной паузы продолжил:
      - Я думал тогда, что смогу обеспечить тебе достойную жизнь. Неприглядная правда заключается в том, что ныне я не способен обеспечить даже своих сестер. И был бы последним негодяем, если бы помышлял сейчас о женитьбе. И твой отец тоже выглядел бы не лучше, допусти он даже мысль о моем сватовстве! - добавил он, попытавшись улыбнуться.
      Мисс Оверсли устремила игривый взгляд на своего , родителя и дерзко сказала:
      - Ха1 Как будто мы не сумеем сладить с папой!
      Глупости!
      Адам поднял глаза:
      - Джулия, ты не поняла. Дорогая, здесь дело не в том, что придется какое-то время пожить, будучи стесненными в средствах. У меня совсем нет никаких средств к существованию. А совсем скоро не останется даже дома, где мы могли бы жить...
      Она недоверчиво посмотрела на него:
      - Не будет дома? А.., а Фонтли?
      - Я выставляю Фонтли на продажу.
      Последовало немое изумление. Чарльз Оверсли устремил удивленно-вопрошающий взгляд на своего отца, а лорд Оверсли смотрел на Адама из-под внезапно нахмурившихся бровей. Джулия выкрикнула дрожащим голосом:
      - О нет, нет, нет!
      Адам молчал.
      Она высвободила свои руки из его.
      - Ты ведь это не всерьез! О, как ты можешь так говорить? Милое, милое Фонтли! Дом принадлежит Деве-рилям испокон веку - сколько с ним всего связано!
      - Да полно тебе, Джу! - урезонивал ее брат. - Такого не могло быть! Я хочу сказать, что это настоящий монастырь! Ну, то же самое, что монастырь, правда? Закрытие монастырей - ну, я не помню точно, когда это было, но суть в том, что прежде там не могли жить никакие Доверили, если, конечно... Нет, не сходится! - решил он, добавив со знанием дела; - Знаешь ли, священники дают обет безбрачия... Так что это обман!
      Адам невольно рассмеялся:
      - Да, боюсь, что это так. Первый Деверидь, о котором мы имеем более-менее точные сведения, обосновался в Лестершире. Лишь с 1540 года Фонтли принадлежало Деверилю - и, насколько я могу судить, он был потрясающим мошенником!
      - Вполне вероятно, - мудро согласился лорд Овер-ели. - Сдается мне, что большинство предков были самыми что ни на есть отъявленными висельниками. - - Да чего стоит один только Оверсли, сколотивший наше состояние! Уж у него-то рыльце основательно было в пушку, да, папа? спросил Чарльз.
      - Увы, воистину так! - сказал отец Джулии, поблескивая глазами.
      - О, не говорите так, не говорите! - перебила его девушка. - Как вы можете все обращать в шутку? Адам, скажи, ты ведь это не всерьез? Чужие люди в Фонтли? О нет! Все чувства восстают! Рощи и аллеи! Развалины часовни, где я так часто сидела, ощущая старину повсюду, так близко, что почти могла представить себя ее частью и видеть призраки тех мертвых Деверилей, которые жили там! - Она помолчала, переводя взгляд с брата на отца и Адама, и со страстью воскликнула; - Ах, вы не понимаете! Даже ты, Адам! Как такое возможно? Чарли не понимает, я знаю, но ты!.. Ты!..
      - Пожалуй, я действительно не понимаю, - согласился брат. - Знаю одно, что если бы ты когда-нибудь увидела призрак, то убежала бы с криком "Караул!". К тому же я помню эти развалины не хуже твоего, а вполне возможно, даже лучше! Всякий раз, останавливаясь в Фонтли, мы играли среди этих развалин в прятки, и это была отличная потеха!
      " - Бывали и другие времена, - проговорила Джулия приглушенным голосом. - Ты предпочитаешь делать вид, что тебе все равно, Адам, но я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поддаться на розыгрыш. В свое время вы разделяли все мои чувства, это папа привил вам такую сдержанность.
      Адам ответил спокойно:
      - Мне есть до этого дело. Было бы нелепо притворяться, что мне все равно. Если я и кажусь* тебе сдержанным, то только потому, что все это мне слишком небезразлично.
      Она произнесла с глубоким сочувствием:
      - Ах, какая же я ужасная! Какая глупая! Понимаю тебя, конечно, я тебя понимаю! Мы не будем говорить об этом, не будем даже думать об этом! А что до сетований, то не буду этого делать, обещаю! Ты мог бы стать счастливым в маленьком домике? Я могла бы! Как давно я мечтаю жить в таком - с белыми стенами и соломенной крышей и ухоженным маленьким садиком! Мы заведем корову, и я научусь доить ее и делать сыр и масло. А еще заведем кур и свиней. О, да со всем этим и нашими книгами и фортепьяно впридачу мы будем богатыми, как набобы, и нам не потребуется для полного блаженства ничего другого!
      - Ax вот как! - вмешался еще не оценивший всего сказанного брат. - Ну, если готовить еду будешь ты, Линтону очень быстро потребуется нечто большее! А скажи, кто будет забивать свиней и выгребать помет из курятника?
      Эта язвительная реплика осталась без внимания. Джулия мысленно была поглощена созерцанием картины, вызванной ею к жизни, и Адам, хотя и пребывал в хорошем расположении духа, был слишком глубоко тронут, чтобы рассмеяться. Он лишь покачал головой, и пришлось-лорду Оверсли возвращать свою дочь на грешную землю, что он и сделал, энергично сказав:
      - Очень мило, моя дорогая, но совершенно непрактично. Надеюсь, Адам сумеет подыскать себе более достойное занятие, нежели выращивание свиней. Более того, я не сомневаюсь, что сумеет, и тем легче, если он не будет ничем обременен! Я, как никто другой, сожалею, что обстоятельства складываются подобным образом, но ты должна быть хорошей девочкой и понимать, что о браке не может быть и речи. Адам понимает это так же, как и я, так что не нужно считать меня тираном, милая!
      Она слушала с побледневшим лицом и, обратив умоляющий взгляд на Адама, прочла ответ на его лице, залившись слезами.
      - Джулия! О, не надо, моя дорогая, не надо! - взмолился он.
      Она опустилась в кресло, уткнувшись лицом в ладони; ее тело вздрагивало от громких всхлипов. К счас-тью, в тот момент, когда и отец ее, и брат обнаружили полную неспособность справиться с положением, в комнату вошла леди Оверсли.
      Миловидная женщина, немного полнее своей дочери, но с такими же большими голубыми глазами и чувственным ртом, она, застав сию грустную картину, издала горестное восклицание и устремилась вперед.
      - Ах, милая, милая! Ну что ты, что ты, любовь моя! Адам, мальчик дорогой! Ах вы, бедные дети! Полно, полно, Джулия! Ну, тише, сокровище мое! Не нужно так плакать, ты совсем разболеешься, и подумай, как больно бедному Адаму! Ах, дорогая, я понятия не имела, что ты вернулась с верховой прогулки! Оверсли, как ты мог? Ты, должно быть, по-настоящему был жесток с ней!
      - Если это жестокость - сказать ей, что она не сможет жить в маленьком домике с соломенной крышей, разводя кур и свиней, - я безусловно был жесток, и Адам тоже! - резко возразил лорд Оверсли.
      Леди Оверсли, сняв шляпку с Джулии, заключила ее в объятия и нежно вытерла слезь! с ее лица, но внезапно подняла глаза, воскликнув:
      - Жить в маленьком домике? О нет, сокровище мое, поступить так было бы в высшей степени опрометчиво! Особенно в крытом соломой, потому что в соломе обязательно водятся крысы, хотя, конечно, нет ничего живописнее такого домика, и я прекрасно понимаю, почему тебя к*этому влечет! Но ты обнаружишь, что в таком доме удручающе неуютно; для тебя это никак не подходит, да и для Адама, наверное, тоже, потому что оба вы привыкли к совсем иному образу жизни. А что касается кур, я бы ни за что не стала разводить таких вялых птиц! Ты знаешь, что происходит всякий раз, как только в кухне требуется яиц больше обычного.? Птичница ни за что не может их доставить и всегда говорит: это из-за того, что эти существа высиживают яйца. Да, а потом, они издают такие унылые звуки, которые тебе, любовь моя, с твоей тонкой чувствительностью, покажутся совершенно невыносимыми. А "от свиней, - с содроганием закончила ее светлость, - ужасно неприятно пахнет!"
      Джулия, вырываясь из мягких объятий матери, вскочила на ноги, резко проводя ладонью по глазам. Обращаясь к Адаму, который неподвижно стоял за креслом, вцепившись руками в его спинку, она проговорила сдавленным от рыданий голосом:
      - Я смогла бы вытерпеть любые лишения и неудобства! Запомни это! - Она истерически рассмеялась и поспешила к двери. Открывая ее, она, оглянувшись, добавила:
      - Мое мужество мне не изменило! Запомни и это тоже!
      - Ей-богу, ну надо же сказать такую глупость! - воскликнул мистер Оверсли, когда за его сестрой захлопнулась дверь.
      - - Замолчи, Чарли, - приказала ему мать. Она подошла к Адаму и с теплотой обняла его:
      - Дорогой мальчик, ты сделал именно то, что следовало, именно то, чего мы от тебя ждали! У меня болит сердце за тебя! Но не отчаивайся! Я уверена: ты с этим справишься! Вспомни, что говорил поэт! Я не уверена, какой именно, но весьма вероятно, это Шекспир, потому что так оно обычно бывает, хотя я и не представляю почему!
      С этими неясными, но ободряющими словами она ушла, помедлив немного лишь для того, чтобы порекомендовать мистеру Оверсли последовать ее примеру. Обрадованный тем, что может уйти, наконец, от этой душераздирающей сцены, мистер Оверсли попрощался с Адамом. Когда он ушел, Адам сказал:
      - Пожалуй, сэр, я тоже пойду.
      - Да, через минуту! - сказал лорд Оверсли. - Адам, то, что ты сказал Джулии о Фонтли,. - ты ведь это не всерьез? Дела ведь не настолько плохи?
      - Я был вполне серьезен, сэр.
      - Боже правый! Но у тебя должно быть десять или-двенадцать тысяч акров хорошей земли!
      - Да, сэр. Большинство ее заложено, и вся она в настолько запущенном состоянии, что доход от сдачи в аренду сократился до чуть более тысячи фунтов в год. Он мог бы быть в десять раз больше, располагай я средствами... - Адам перевел дух. - Впрочем, средств у меня нет, и я могу только надеяться, что кто-то более состоятельный поймет, во сколько земля фермы, стоящая теперь не более двенадцати шиллингов за акр, может быть оценена, скажем, лет этак через пять. В четыре раз дороже этой суммы! Думаю, мы в Фонтли отстали от жизни на пятьдесят лет.
      Едва обращая на него внимание, лорд Оверсли воскликнул:
      - Адам, этого не должно быть! Да, да, я знаю! Ты обременен краткосрочными арендаторами, никаких правильных договоров, открытые поля, слишком много посевов льна и плохое осушение, - но эти недостатки можно исправить!
      - Не я буду исправлять их, - ответил Адам. - Будь в моем распоряжении пятнадцать - двадцать или хотя бы десять тысяч фунтов, думаю, я очень многое смог бы сделать - в том случае, если был бы свободен от долгов, а это, к несчастью, не так.
      Оверсли в сильном потрясении от слов Адама принялся расхаживать взад-вперед по комнате.
      - Я не думал, Боже правый, сколько можно было бы иметь... Ну да ладно, Бог с ним! Нужно что-то делать! Продать Фонтли! А что потом? О да, да! Ты избавишься от долгов, обеспечишь своих сестер, но что будет с тобой? Задумывался ли ты об этом, мальчик?
      - Наверное, я не останусь в полной нищете, сэр. А если и останусь - ну что же, я буду не первым офицером, живущим на собственное жалованье! Знаете ли, я еще Не вышел в отставку. И как только я улажу свои дела...
      - Чепуха! - небрежно бросил лорд Оверсли. - Перестань говорить так, будто продать родовое имение для тебя то же самое, что избавиться от лошади, повадки которой пришлись тебе не по нраву! Он нахмурил лоб и возобновил свое хождение. Через какое-то время он бросил через плечо:
      - Джулия, знаешь ли, не годится тебе в жены. Сейчас ты так не думаешь, но когда-нибудь ты порадуешься тому, что сегодня произошло. - Не получив на это никакого ответа, он повторил:
      - Нужно что-то делать! Я не колеблясь говорю тебе, Адам, ибо считаю это твоим долгом: спаси Фонтли, чего бы тебе это ни стоило.
      - Если бы я знал, как это сделать, я бы не посчитался с ценой, проговорил Адам устало. - К несчастью, не знаю. Не утруждайте себя мыслями о моих делах, сэр. Я справлюсь. А сейчас позвольте попрощаться с вами.
      - Подожди! - Лорд Оверсли вдруг оторвался от своих размышлений.
      Адам повиновался. Пока его светлость стоял, хмуро разглядывая ковер под ногами, царило молчание. После долгой паузы он поднял наконец глаза и сказал:
      - Думаю, я смогу тебе помочь. Но не нужно закусывать удила! Я не предлагаю тебе денежной помощи, мой дорогой мальчик. Видит Бог, я бы предложил, если бы мог, но все, что я в состоянии делать сам, - это удерживаться на плаву. Проклятая война! О, если Бони разобьют до конца года - ты слышал, что Бордо высказался в пользу Бурбонов? По последним слухам, прибывает депутация, чтобы пригласить Луи обратно во Францию. Я знаю из очень достоверных источников, что они дожидаются этого в Хартуэлле. И не знаю, насколько это получится, но, так или иначе, каким бы ни был исход, какого-либо внезапного расцвета в Сити не ожидается. Ну, это все дело будущего, и об этом я собирался тебе сказать. Мне пришло в голову... - Он помедлил и покачал головой. - Нет, лучше я не "буду тебе-раскрывать все карты: я ни на минуту не поверю, что тебе это понравится, и даже не уверен, что... И все-таки, может быть, стоит пустить пробный шар?! - Он нерешительно посмотрел на Адама. - Ты ведь не прямо сейчас возвращаешься в Фонтли, нет? Где ты остановился?
      - В "Фентоне", сэр. Нет, я не вернусь домой еще несколько дней; дел пока по горло, и, хотя Уиммеринг, ей-богу, просто молодец и гораздо более знающий, чем я, без меня дела решить нельзя.
      - Хорошо, - сказал лорд Оверсли. - Ну а сейчас мне остается сказать тебе только одно, Адам. Не предпринимай ничего опрометчивого до тех пор, пока я не выясню, что могу сделать для тебя! У меня в голове есть одна идея, но вполне может статься, что из нее ничего не выйдет, так что чем меньше я скажу тебе сейчас, тем лучше!
      Глава 3
      Когда Адам покинул Маунт-стрит, лорд Оверсли испытывал некоторые угрызения совести, опасаясь, что пробудил в нем надежды, которые, возможно, вскоре придется разбить о землю. Если бы он только знал, что его опасения напрасны: у Адама не появилось никаких надежд. Если, бы в момент тяжелого душевного потрясения он мог бы их оценить, то заключил бы, что это слова доброжелательного оптимиста, не более, потому что не представлял, что лорд Оверсли каким-то образом сумеет вытащить его из затруднительного положения. Ему это было не по силам. Крушение собственных надежд отодвинуло более крупные проблемы, с которыми он столкнулся, на периферию сознания. Нет, они не были забыты, но, пока срывающийся голос его возлюбленной отдаваться эхом у него в ушах и ее прекрасное лицо было ярко в его памяти, любая другая невзгода казалась незначительной.
      В каком-то потаенном уголке сознания притаилась мысль, что его нынешнее отчаяние по природе своей не может продолжаться бесконечно, но мысль эту не следовало поощрять. Но прошло немало времени, прежде чем он смог оторваться от размышлений о том, что могло бы быть, и вместо этого сосредоточился на том, что должно быть.
      Возможно, к счастью, слишком много дел требовало его внимания, чтобы оставлять ему достаточно времени на раздумья. Это действовало более как контрраздражитель, нежели как болеутоляющее, но постоянно держало его в состоянии полной занятости.
      Отвлекающим фактором, добавившим ему забот, равно как и неизбежного веселья, стала младшая сестра, приславшая длинное письмо, за которое ему пришлось заплатить два шиллинга. Лидия извинялась за эту расточительность за чужой счет, сообщая ему о том, что с тех пор, как находится вдали от дома, ей не удалось получить и франка. Она оставила свои матримониальные плань(. Шарлотта (Адам мысленно осенил ее своим благословением) придерживалась мнения, что приобретение богатого и старого мужа - не такое дело, которое можно осуществить с быстротой, требующейся, чтобы поправить финансовое положение семейства. Признавая убедительность этого довода, Лидия написала Адаму, предупредив, чтобы он не возлагал каких-либо надежд на ее прежний замысел. В попытке любящей души смягчить боль разочарования, она заверила его, что, если ей удастся когда-нибудь в будущем осуществить свои стремления, ее первой заботой будет проблема заставить своего злополучного супруга выкупить Фонтли и немедленно подарить его дорогому Адаму.
      Пока же она строила планы, связанные с тем, откуда добывать собственные средства к существованию. Она считала вполне справедливым сообщить Адаму, что мама, просчитав все пути и доходы, пришла к заключению, что, хотя никто не должен сомневаться в ее готовности запихнуть последнюю корку в рот голодающей дочери, она будет совершенно не в состоянии обеспечивать девицу из мизерной доли своего вдовьего имущества.
      С упавшим сердцем Адам взял второй лист пространного послания Лидии и обнаружил, что у мамы возникло намерение искать приюта в Бате, у своей сестры, леди Брайдстоу. Но из этого, писала Лидия, ничего не выйдет, поскольку тетя Брайдстоу овдове-ла гораздо раньше, чем мама.
      Подлинное значение этих слов ускользнуло от Адама, но он понял, что они весьма зловещи. В чем бы тут ни было дело, молодая мисс Девериль поняла, что она вряд ли станет утешением для матери, и решила попытать собственного счастья, поскольку ничто (старательно подчеркнуто!) не заставит ее стать обузой для своего брата. Вполне возможно, что ее новый план не получит его одобрения, но у нее не было никаких сомнений, что его здравый смысл поможет ему быстро осознать все связанные с этим преимущества.
      С самыми дурными предчувствиями Адам перевернул лист и обнаружил, что его худшие страхи были небезосновательны: младшая мисс Девериль (впрочем, она считала, что ей скорее следует взять имя Ловелас) вознамерилась совершить скачок к славе и богатству на лондонской сцене, мечтая блестяще воплотить там все самые известные комические роли. И Адам не сомневался, что она сможет это сделать!
      На Рождество, когда в Фонтли устраивались большие приемы, спектакли всегда были гвоздем программы. Предпочтение отдавалось "Двенадцатой ночи", и однажды по какому-то величайшему везению дама, выбранная на роль Марии, в одиннадцатом часу была поражена внезапным недугом, поэтому Лидия заняла ее место. Все провозгласили ее прирожденной актрисой. Она согласилась с этой единодушной оценкой, но скромно усомнилась, будет ли удачна в трагических ролях. Комедийные роли были ее сильной стороной, и, хотя это могло повлечь за собой исполнение ролей травести, она была убеждена: что бы ни говорила Шарлотта, Адам не найдет никаких веских возражений против этого. Короче, она была бы очень благодарна ему, если он сойдется поближе с каким-нибудь театраль-ным импресарио, самым, по его мнению, солидным, и даст понять этому магнату, что тому предоставляется редкая возможность воспользоваться услугами молодой актрисы, которая готова взять город приступом и не боится проиграть в сравнении с такими опытными исполнительницами, как миссис Джордан, или мисс Меллон, или мисс Келли. Он с улыбкой узнал, что появление на подмостках мисс Лидии Девериль (или Ловелас) станет для этих дам сигналом к уходу в удручающую безвестность.
      Он мог сколько угодно подсмеиваться над наивными планами своей сестры, но они нисколько не прибавили ему душевного спокойствия. Его мучило сознание, что она ломает голову над тем, как обеспечить себя, в то время как ей следовало бы думать о своем выходе в свет, и это оттесняло на задний план собственные беды. Конечно, он нашел время, но не для того, чтобы сойтись с солидным импресарио, а чтобы написать Лидии тактичный ответ, и был занят этим делом, когда лакей пришел в его личный кабинет с визитной карточкой на подносе и запиской, начертанной рукой лорда Оверсли.
      - Какой-то джентльмен ожидает вас внизу, милорд. Адам взял карточку и прочел ее, слегка приподняв брови. Эта карточка была гораздо крупнее, чем обычно принято, и имя на ней было написано чрезвычайно вычурным почерком. "Мистер Джонатан Шоли" - гласила надпись. За ней следовал адрес на Рассел-сквер и другой, в Корнхилле. Это показалось весьма странным. Озадаченный, Адам обратился к письму лорда Оверсли. Оно было кратким, всего лишь с просьбой принять "моего хорошего друга, мистера Шоли" и тщательно рассмотреть любое предложение, которое, возможно, сделает ему этот джентльмен.
      - Попросите мистера Шоли подняться наверх, - сказал Адам.
      Он уловил глубокое неодобрение в окаменевшем лице лакея и в том, как в высшей степени невыразительно - он ответил;
      - Да, милорд.
      Не падая духом, но недоумевая, чем вы.зван визит мистера Шоли, он кивком отпустил лакея и стал ждать развития событий. Было совершенно ясно, что у лорда Оверсли в голове была какая-то идея, как ему помочь, но каким образом неизвестный мистер Шоли может внести в это свою лепту, он совершенно не мог представить.
      Через несколько минут лакей вернулся, доложив о мистере Шоли, и в комнату вошел очень крупный, крепкий человек, который остановился на пороге, смерив Адама энергичным взглядом из-под изогнутых бровей. Взгляд был одновременно подозрительным и оценивающим. Адам встретил его довольно спокойно, но без особого восторга - лицо его выражало приветливость и одновременно некоторое высокомерие: какого черта этот человек, судя по виду, торговец, так на него уставился?
      Мистер Шоли был человеком средних лет, его могучее тело было облачено в старомодный костюм табачного цвета. В отличие от "хозяина, одетого в облегающий сюртук с закругленными фалдами из высокосортного черного материала, узкие панталоны и высокие сапоги, мистер Шоли отдавал предпочтение стилю, в, соответствии с которым многие годы одевались только солидные коммерсанты и, возможно, некоторые сельские сквайры, совсем не стремящиеся блистать в светском обществе. Его сюртук был длинен, на нем были панталоны с чулками и туфли с квадратными носами, украшенные стальными пряжками. Его манжеты были тщательно накрахмалены, а галстук повязан скорее аккуратно, нежели с артистизмом; лишь жилет оживлял общее однообразие одежды широкими чередующимися полосами травянисто-зеленого и золотого цвета. Самый малодушный представитель денди скорее принял бы смерть на костре, чем напялил на себя подобное одеяние, но, бесспорно, оно смотрелось внушительно. Так же, как и бриллиантовая булавка, воткнутая в галстук мистера Шоли, и перстень с изумрудом. Он явно был человеком состоятельным, но своими огромными мускулистыми плечами, короткой толстой шеей и привычкой двигать челюстями, будто пережевывая жвачку собственных мыслей, никого сейчас так сильно не напоминал Адаму, как воинственного быка.
      - Мистер Шоли? - проговорил Адам.
      - Да, так меня зовут. Джонатан Шоли, не больше и не меньше! Это не значит, что я не смог бы прибавить к нему титул, если бы мне вздумалось это сделать. И стало быть, ни Богу свечка, ни черту кочерга? Нет уж, меня вполне устраивает Джонатан Шоли! И любого вполне устроит, если уж на то пошло, - добавил он глубокомысленно. - И вот что я вам скажу, милорд: в Сити вы днем с огнем не сыщете имени более уважаемого! - Это было произнесено с угрозой и вызовом, но, к счастью для Адама, который не нашелся что ответить, мистер Шоли внезапно продолжил:
      - Так вот, я из тех, кто любит чувствовать твердую почву под ногами. Вы - виконт Линтонский? Опешив, Адам ответил:
      - Да, я - виконт Линтон.
      - Не Линтонский? - резко переспросил мистер Шоли.
      - Не Линтонский, - подтвердил Адам с восхитительной серьезностью. Знаете ли, мы, виконты, часть того, что вы могли бы назвать охвостьем пэрского сословия! Никто с титулом ниже графского не может употреблять это "ский"!
      - Врт этого его светлость мне не сказал, - заметил мистер Шоли. - Но, пожалуй, это не имеет существенного значения, а вообще-то я действительно мечтал о графе. И все-таки виконт лучше, чем барон. Барон мне никак не подходит, в этом вы меня не переубедите! - Он снова испытующе посмотрел на Адама и хмыкнул:
      - Ага, сейчас вы спрашиваете себя, кто я, черт возьми, такой и что мне от вас нужно, не так ли? Адам рассмеялся:
      - Я действительно спрашиваю себя, что вам от меня нужно, но не кто вы такой. Вы - Друг лорда Оверсли. Не желаете ли пдисесть?
      Мистер Шоли позволил отвести себя к креслу, но сказал, не сводя проницательных глаз с лица Адама:
      - Он так вам и сказал, да? Я благодарен ему за это. Сам бы я не осмелился на такую дерзость, хотя не отрицаю, что мне снова и снова удается подтолкнуть его светлость на верные дела, и я всегда находил его очень любезным. Но я не прихвостень титулованной знати, болтающий о своих важных друзьях, лорде Этом и лорде Том, чем не одурачишь никого, кроме праздных зевак." Вам следует это запомнить! - добавил он, нацелив на Адама толстый палец. - Вы не увидите меня обосновавшимся в Мэйфере <Мэйфер фешенебельный район Лондона.> среди разных, вельмож, потому что я прекрасно знаю, что не добьюсь ничего, кроме как сделаю из себя посмешище. - Он освежил себя щепоткой нюхательного табаку. - У меня - лучший! - горделиво заявил он, вытирая нос платком из тончайшего батиста. - Тридцать седьмой номер от Хардма-на - с ним ничто не сравнится! - Он взглянул на Адама поблескивающими глазами. - Итак, это все, что вы обо мне знаете, не так ли? Друг милорда Оверсли! - Он поразмыслил над этим пару секунд. - А больше он ничего вам не сообщил?
      - Нет, - ответил Адам, добавив с улыбкой:
      - Нет необходимости сообщать что-то большее.
      - Гм! Не сказал вам, какое у меня к вам дело? А я-то думал, что скажет, хотя и он говорил, что предоставит мне изложить вам все на собственный лад. Он знает толк в делах, черт меня подери! Догадался, что мне потребуется нечто большее, чем его свидетельство, прежде чем я раскошелюсь. - Он кивнул и снова бросил пронзительный взгляд на Адама. Если он рассказывал вам, кто я такой, то должен был сказать, что я очень крепко держусь в седле. Я из тех, кто любит, чтобы все было честь по чести, однако это не значит, что я не дам фору любому в торговом деле, уверяю вас! Но никто не скажет вам, что Джонатан Шоли кого-то надул. Я ни с кем не шучу шуток,.потому что это не в моей натуре, и, что, еще важнее, доброе имя стоит сотни сделок, заключенных под выпивку! У меня все делается так, что комар носа не подточит, а что касается моей деловой репутации, она хорошая, где бы ни велась торговля. Вы, наверное, захвтите узнать, как я сделал свои денежки, потому что я ведь не явился в этот мир прямо в чулках и башмаках!, Слегка опешив, Адам собирался отрицать всякое подобное желание, когда интуиция подсказала ему, что его напористый гость воспримет это как обиду. А потому постарался изобразить на лице интерес. Мистер Шоли снисходительно улыбнулся:
      - Держу пари, вы поняли бы не намного больше, если, бы я и рассказал вам, милорд, и это в порядке вещей - каждый мерит все на свой аршин! Вы могли бы сказать, что я был индийским коммерсантом? А ведь с этого я начинал в торговле! Безусловно, я им являюсь, но, помимо этоге, я еще кое-кто - по сути дела, я запустил палец практически в каждый пирог, который стоил выпечки.
      - Простите, - проговорил Адам, - но почему вы мне все это рассказываете?
      - Наверное, потому, - сказал мистер Шоли, наблюдая за ним, - что я хотел бы запустить палец и в ваш пирог, милорд.
      - Я это понял, - сказал Адам, - но, если лорд Оверсли сообщил вам, что мой пирог стоит выпечки, думаю, мне следует сказать, что он ввел вас в заблуж-.дение.
      - Может быть. Но уверяю вас, милорд, кончика моего пальца в вашем пироге окажется достаточно, чтобы сберечь ваши денежки. Ну а предположим, что я запущу туда всю руку?
      - Вы обнаружите, что неудачно вложили свои средства, мистер Шоли. Не знаю, что вам мог сказать лорд Оверсли, но поскольку я питаю к сделкам, сдобренным выпивкой, не больше любви, чем вы, то сразу разъясню вам, что мои дела из ряда вон плохи. Насколько я представляю, вы не вкладываете свои деньги, когда нет шанса хотя бы на хорошую отдачу. Этого я вам предложить не могу. Если, как я подозреваю, вы рассчитываете выкупить закладную...
      - Я совершенно не интересуюсь закладными, - перебил его мистер Шоли. И все-таки я бы выкупил те, которые вы уже оформили, и никогда не потребовал бы с вас ни пенни, если бы мы договорились. Я также не собираюсь покупать ваше поместье. Я ищу не денег, милорд. Мне нужно кое-что другое, и можете не сомневаться: я готов выложить за это денежки, если найду подходящий товар, - что, возможно, я уже сделал. Помимо того, что его светлость говорит о вас, мне нравится ваша внешность, милорд, не в обиду вам будет сказано!
      - Ни в коей мере, - ответил Адам, столь же позабавившийся, сколь и сбитый с толку. - Я вам очень признателен! И все-таки. - чего вы от меня хотите?
      Мистер Шоли несколько мгновений усердно работал челюстями, словно не был уверен, как лучше продолжить. В конце концов он поскреб голову и выпалил:
      - Будь я проклят, если до этого кому-нибудь приходилось тянуть меня за язык в деловых вопросах! Я прямой человек, милорд, и не умею разводить полите-сы, да и не хочу. Вообще-то лучше бы это исходило от его светлости. Однако вы задали мне вопрос в лоб, и я дам вам честный ответ: мне нужно ваше имя, милорд.
      - Мое имя?
      - Говоря точнее, - поправился мистер Шоли, - ваш титул. Хотя, признаюсь, я рассчитывал на графа, но на тот случай, если не сумею раздобыть маркиза. На герцога я не надеюсь и никогда не надеялся - вы не увидите, чтобы Джонатан Шоли старайся прыгнуть выше луны! Герцоги мне не по плечу, тут и говорить не о чем!
      - Глубокоуважаемый сэр, о чем вы говорите? - непонимающе смотрел на гостя Адам в живейшем изумлении. - Я не могу отдать вам свой титул!
      - Черт возьми, я не такой болван, чтобы этого не понимать! - резко оборвал его мистер Шоли. - Я хочу его не для себя! А для своей дочери!
      - Вашей дочери?!
      Мистер Шоли поднял огромную ладонь в умиротворяющем жесте:
      - Только спокойнее! Не закусывайте удила, пока не выслушаете меня!
      - Вы знакомы с Уиммерингом, моим поверенным в делах? - спросил Адам.
      - Нет, но буду рад с ним встретиться, если мы достигнем понимания. Правда, я бы обошелсй с вами по-честному и без всякого адвоката, следящего за сделкой, но я не стану хуже о вас думать, если вы пожелаете убедиться, что вас не надувают. Более того, я так же охотно улажу это с поверенным в делах. Таким образом, у нас все будет честь по чести, так что комар носу не подточит.
      - Извините! Но боюсь, я ввел вас в заблуждение, задав вопрос.., гм.., совсем по другой причине!
      - Ах вот оно что! Ну, кажется, я понимаю, в чем тут дело. - Мистер Шоли зловеще улыбнулся. - Не думайте, что я олух. Я такой же смекалистый малый, как и любой другой в Сити, иначе не сделал бы своего состояния! А если ваш поверенный в делах сказал вам, - а он наверняка это сказал, - что единственный способ для вас поправить дела - это связать себя с богатой наследницей, он сказал вам чистую правду, как бы вас от нее ни воротило, а я вижу, сэр, вас воротит.
      Чувствуя себя совсем подавленным как прямолинейностью своего гостя, так и мощью его натуры, Адам попытался как-то преградить путь этому напору.
      - Мистер Шоли, прошу вас не...
      - Да погодите же немного! - прервал его мистер Шоли, снова поднимая свою похожую на окорок руку. - Если вас не интересует эта затея, вы можете прямо сказать об этом, и без всяких обид, но я пришел сюда сделать вам предложение, - конечно, в том случае, если решу, что вы подходите, а я так решил, - и я доведу это дело"до конца, потому что так у меня принято. Я не стану хуже думать о вас из-за того, что вы не набросились на мое предложение как петух на ежевику, - более того, я бы распрощался с вами, поведи вы себя так, - но вам не помешает выслушать то, что я собираюсь сказать. А первое, что я должен вам сказать, чтобы между нами не осталось непонимания, - это то, что я прекрасно знаю, насколько глубоко вы увязли. Правда, это не имеет для меня значения, так как это не вы промотали сво"е состояние. А если бы так, то вот тогда дело бы обстояло совершенно иначе: я не стану помогать деньгами никакому игроку, будь он хоть десять раз маркиз! Его светлость утверждает, что вы не заключаете пари и не играете на суммы, большие, чем установлено приличиями, а против этого я не возражаю, Хотя сам и не любитель заключать пари.
      Он помолчал, но Адам, понимая, что остановить его способна лишь батарея девятифунтовых пушек, отдал себя во власть неизбежного и воздержался от комментариев. Мистеру Шоли это, похоже, пришлось по нраву, поскольку он кивнул и приветливо улыбнулся.
      - Вот так-то! - сказал он, устраиваясь в кресле с видом человека, собирающегося держать пространную речь. - Вы удивитесь, с чего это мне взбрело такое в голову, и я объясню вам, милорд. У меня не было никакой цыпочки, и я вовсе не стремился ее завести, когда миссис Шоли сошла в могилу. Уверяю вас, много было таких, кто пробовал меня окрутить, потому что я был тогда весьма горячим мужчиной, но я никого не мог представить себе на ее месте. Она была замечательной женщиной, моя Мэри! Кровь с молоком, и, к тому же происходила из хорошей семьи, йоменской, и гордилась этим! Когда мы связали наши судьбы воедино, считалось, что она вышла замуж за человека ниже ее по положению, но я поклялся, что обеспечу ей жизнь на широкую ногу прежде, чем она успеет стать намного старше, и, видит Бог, я это сделал! Она умерла, когда Дженни было всего три года, умерла при родах, и младенец вместе с ней - не то чтобы мне было до этого дело, хотя это был мальчик, как мы и мечтали. Я больше ничего не стану об этом говорить, не то раскисну. Дело в том, что, когда родилась Дженни, миссис Шоли сказала мне, думая, что я разочарован тем, что это не сын: "Джонатан, попомни мое слово - мы доживем до того дня, когда она выйдет замуж за лорда! Поскольку, учитывая то, как ты преуспеваешь в жизни, я не вижу, что бы могло ей помешать!"
      Она шутила, но эта мысль засела в наши" головы, и суть в том, что, когда она умерла, я решил выдать Дженни замуж в соответствии с ее желанием. А когда Джонатан Шоли принимает решение, милорд, его очень трудно остановить!
      Адаму было совсем несложно в это поверить, но он негромко сказал:
      - А вы не думаете, что миссис Шоли, возможно, Хотела бы видеть свою дочь замужем за человеком более знатным и более состоятельным, чем я?
      - О, я не сомневаюсь, что хотела бы! - откровенно признался мистер Шоли. - Но здравого смысла ей было не занимать, и она так же быстро, как и я, поняла, что для такой девушки, как Дженни, бесполезно думать о маркизах и графах. Заметьте, на ее воспитание не жалели никаких средств! Я не скряга и никогда не жалел ни гроша из своего богатства, потраченного на то, чтобы дать ей образование! И вот что я скажу: я сделал из нее элегантную барышню! Она - леди до мозга костей! Она брала все, какие положено, уроки: фортепьяно, пения, танцев, французского и итальянского, рисования акварелью, ношения корсета, - всего! А что касается книжных знаний, так я часто говорю, что она ни в чем не уступит любому справочнику! Знаете ли, я отправил ее в школу в Кенсингтоне. Ей это совсем не нравилось, она хйтела остаться дома, со мной, но я был не такой дурак, чтобы позволить ей это. Я мог бы нанять для нее гувернантку, и учителя танцев, и прочих, но это не помогло бы ей завести дружбу с шишками, не так ли? А она это сделала, в этом нет никакого сомнения! Да, я отправил ее в пансион благородных девиц мисс Саттерли. - Он затрясся в приступе раскатистого смеха. - Если бы я сказал вам, сколько мне это стоило, от начала до конца, милорд, вы бы не поверили! Синий чулок - вот кем считают эту старую сплетницу, но я скажу, что ей следовало открыть меняльную лавку вместо пансиона, потому что с большей жадиной лучше бы мне никогда не встречаться! Она еще задирала свой длинный нос перед Дженни, пока я не дал ей понять, какое высокое положение занимаю. После этого... - Он помолчал, потирая подбородок и задумчиво ухмыляясь. - Но нужно признать, в своем деле она знала, толк! Не многие могут похвастать тем, что облапошили Джонатана Шоли, но она это сделала, как только увидела, что я готов заплатить втридорога за то, что мне нужно. Что я и сделал, уверяю вас. Однако я на нее не в претензии: хотя это,и не принесло такой отдачи-, на которую я рассчитывал, ее вины тут не было. - Он какое-то время сидел е задумчивом молчании, прежде чем открыть рот в порыве новой откровенности. - Вы не уличите меня в том, что я непомерно набиваю цену своему товару, а потому я не собираюсь говорить вам, что моя Дженни красавица, поскольку это не так. Но, уверяю вас, она ни в коем случае не уродина: не косая, не с заячьей губой, ничего такого! Хотя вынужден признаться, что она не поражает воображения. Она, знаете ли, тихая и такая застенчивая, что с ней просто беда. Это всегда ставило меня в тупик, и не стану скрывать, временами она буквально приводи-ла меня в бешенство, потому что у нее не было недостатка в возможностях тесно подружиться с шишками, если бы только она приложила к этому хоть малейшее усилие, вместо того чтобы забиваться в угол и сидеть тихо как мышка, так что никто ее даже и не замечал. О, если бы она была такого склада, как мисс Джулия!.. Вот уж красавица так красавица! У нее нет недостатка в ухажерах, я поручусь за это пасхальным яичком! Да, это было одно из тех дружеских знакомств, которые Дженни завязала в школе и которые обнадеживали меня. Бог знает, чем они друг Другу приглянулись, потому что в них ведь нет ни капли сходства, не говоря уже о том, что моя Дженни на два года старше мисс Джулии. Вот так мне и довелось познакомиться с моим милордом Оверсли. Ну, я сумел оказать ему хорошую услугу, когда он сидел на мели, что, так сказать, наложило на него некоторые обязательства. Конечно, мы с " ним похожи друг на друга как гвоздь на панихиду, но мы очень сдружились. Он - человек, который мне нравится и с которым я могу разговаривать без всяких околичностей, что я и сделал, сказав ему прямо, чего я хочу для своей девочки. Конечно, я не рассчитывал, что он станет искать супруга для Дженни, но чего я действительно хотел и что получил, так это то, что миледи Оверсли предоставила ей возможность познакомиться с парочкой лордов. Никто не мог бы быть добрее - вот что я скажу! Она водила мою Дженни на всякого рода роскошные приемы, помимо того что просто приглашала ее провести день с мисс Джулией, таким образом она и познакомилась со всеми важными персонами, которые приходили туда с утренними визитами, и все такое прочее. Не ее вина, что из этого ничего не вышло. - Он вздохнул и покачал головой. - Да, я не так часто попадал впросак, но, сознаюсь, мне начинало казаться, что я зашел в тупик, когда его светлость приехал , ко мне предложить, чтобы я подумал, не подойдет ли виконт для этой цели, потому что в таком случае, как он считал, ему, возможно, удастся предоставить мне возможность коротко сойтись как раз с тем человеком, что стоил моих денег. Он был очень откровенен и открыт со мной и дал вам исключительно хорошую рекомендацию, милорд, - вы уж не отнеситесь с презрением к этим моим словам. И к тому, что скажу вам: я вовсе был не в восторге от этой затеи. Не говоря уже о том, что виконт - это не граф, с какой стороны ни глянь, я бы не хотел выдать свою Дженни за кого угодно, как говорят, жениться на навозной куче ради удобрения. Нет, вам незачем обижаться, милорд! Лорд Оверсли сказал мне, что существует возможность неприятия вами этой идеи. Это вызывало у, меня сомнение до тех пор, пока он не сказал мне, кто вы такой. Лорд Линтон - так он вас назвал, но хотя я знал, что ваш батюшка принадлежал к так называемому кругу Карлтон-Хаус и был, по общему, мнению, первостатейным денди, это мало что для меня прояснило. Однако как только он сообщил мне, что вы - капитан Девериль, ей-богу, это придало делу совсем иной оборот!
      - Вот как? - проговорил Адам, смотря на него словно зачарованный. - С чего бы это, не возьму в толк, но, прошу вас, - продолжайте, сэр - Да, именно так, - кивнул мистер Шоли. - Не то чтобы я сам когда-либо вас видел, но у Меня всегда было сильное подозрение, что вы нравитесь моей Дженни больше, чем любой из молодых щеголей, с которыми она водила знакомство.
      Ошеломленный, Адам спросил:
      - Но разве мы когда-нибудь встречались?.. - Он осекся, осознав слишком поздно неуместность этого нечаянного восклицания.
      Мистер Шоли, к его огромному облегчению, не обиделся.
      - Да, вы встречались с ней, - ответил он снисходительно. - Вы часто встречались с ней, но меня не удивляет, что вы не можете ее припомнить, потому что Так всегда и бывает: она позволяет другим девушкам затмить себя. Она не болтушка, но когда вы были в городе в прошлом году - кожа да кости, после того как над вами поработала свора хирургов, как они сами себя называют, хотя, по моему разумению, слово "мясники" было бы точнее, и ни одному из них я не позволю дотронуться до меня пальцем, потому что пусть уж меня лучше похоронят, и кончено дело... Так вот, когда вы ковыляли туда-сюда, унылый, как мигрень, - сказал мистер Шоли, неожиданно снова подхватив основную нить своих рассуждений, - она говорила о вас без конца." Знаете вроде ничего особенного сказано не было, но достаточно, чтобы заставить меня навострить уши. Кажется', хоть вы и были увлечены мисс Джулией, но находили время, чтобы проявить учтивость по отношению и к Дженни.
      Смутное воспоминание о том, как он несколько раз заставал в гостях у Джулии какую-то странную особу, промелькнуло в сознании Адама, но поскольку он был совершенно не в состоянии вспомнить, как она выглядела или что он мог сделать такого, чтобы заслужить ее одобрение, то благоразумно не стал притворяться, что вспомнил. Мистер Шоли, возможно, был непоследователен, но никто, столкнувшись с проницательным взглядом этого человека, не мог бы принять его за того, кого легко провести.
      - Вот так-то! - подытожил мистер Шоли. - Не знаю, что еще можно добавить сейчас на этот счет, разве только что я не жду ответа раньше, чем у вас будет время обмозговать все это, милорд.
      Адам поднялся:
      - Вы очень любезны, сэр, но...
      - Нет, нет, обдумайте все, прежде чем вынесете свое решение! - перебил его мистер Шоли. - Поспешишь - людей насмешишь, поверьте моему слову! В конце концов, никто не поручится, что моя Дженни захочет этого в большей степени, чем вы. Переночуйте с этой мыслью! Да и поговорите с его светлостью иди вашим поверенным в делах. Вы должны убедиться, что вас не надувают. Пока же вам приходится лишь верить мне на слово, что я - человек состоятельный.
      - Я совершенно уверен, что вы именно тот, за, кого себя выдаете, сэр, но, право же...
      - Ну, может быть, вы и уверены, но будет вполне благоразумно, если ву захотите навести кое-какие справки. Вам не увидеть, как Джонатан Шоли покупает кота в мешке, и мой лозунг - поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой. Если вы останетесь довольны, - а-вы, уверен, останетесь довольны, - то, как я думаю, вам следует оказать нам честь и как-нибудь вечером отобедать с нами на Рассел-сквер чем Бог послал и познакомиться-с Дженни. Не будет никаких гостей - только я, Джен-ни да миссис Кворли-Бикс. ,0на - та сударыня, которую я нанял, чтобы-составить компанию Дженни и выводить ее в свет. А почему я называю ее сударыней, я не знаю, потому что, по моему разумению, она не подарок. Более того, порой мне кажется, что меня просто надули с ней, - мрачно сказал мистер Шоли. - Я бы не удивился, если бы обнаружил, что она такая же родственница этим своим Кворли, как я. Или если и родственница, то из тех паршивых овец, какие, как говорил мне его светлость, попадаются в лучших семнях, и, встретившись однажды, они лишь кивают друг другу. Я не говорю, что она выглядит немодно, но я говорю, что достаточно поставить ее рядом с миледи (c)версли, чтобы увидеть, что она не на высоте. К тому же единственный раз, когда я выбрался покататься в парке с ней и с Дженни, было много кивков, глупых ухмылок, взмахов руками, но никто не подошел, чтобы поговорить с ней. Хотя, добавил он ради справедливости, - это могло быть потому, что я сидел в ландо, а никто не примет меня за щеголя! Нет, даже если я разоденусь в пух и прах, все равно не-примут! Да, да, мне было бы чрезвычайно интересно, как считаете вы, милорд, поскольку вы-то уж первостатейный денди; с шиком и блеском, как я определил с первого взгляда! Учтите, это если Дженни согласится! Я еще не разговаривал с ней, но поговорю!
      Адам, в значительной мере чувствуя себя песчинкой, застигнутой приливной волной, сделал отчаянную попытку отбиться от непреодолимой силы:
      - Мистер Шоли, я самым настоятельным образом прошу вас не предпринимать ничего подобного! Я вполне осознаю.., уверяю вас, я отдаю должное...
      Но снова был остановлен этой большой, вскинутой кверху рукой.
      - Обдумайте все! - добродушно порекомендовал мистер Шоли. - Если вам не понравится затея, после того как вы переночуете с ней, мне больше нечего будет добавить, обещаю вам! Но обдумайте эту идею тщательно! Я знаю, что вы совершенно разорены и пытаетесь с честью выйти из положения, и я уважаю вас за это. Но если бы вы сделали мою Дженни светской дамой и обращались бы с ней в точности согласно уговору, - а вы, конечно, будете так поступать, а иначе вам придется иметь дело со мной, - не возникнет никаких треволнений по поводу долгов или закладных, можете в этом не сомневаться! Вы сможете просто выкинуть это из головы - и вот вам на это моя рука!
      С этими словами он протянул руку и, когда Адам в какой-то прострации ответил на рукопожатие, сказал:
      - А теперь я пожелаю вам хорошего дня, и пока это мое последнее слово!
      Глава 4
      Адам был оставлен в одиночестве и постепенно приходил, в себя от воздействия этого сногсшибательного визита, испытав после отвращения веселье и думая, что окончательно выбросил этот эпизод из головы. Но визит мистера Шоли снова пришел на ум, когда он сел, чтобы закончить прерванное письмо сестре, а с ним - и эхо ее голоса, говорящего: "Я считаю, нужно быть готовым на жертвы ради своей семьи". Она определенно была готова на это, но слишком молода, чтобы понимать в полной мере, что это означает. И ей еще не приходилось влюбляться. Он улыбнулся, припоминая наивный план, который она придумала, чтобы ему помочь, но улыбка эта не была радостной и вскоре угасла. Он спрашивал себя, как в конечном счете сложится судьба Лидии, и пытался нарисовать картину ее дальнейшей жизни с леди Линтон в Бате. Казалось, не такая уж мрачная перспектива, но он обнаружил, что относится к ней с опасением, и решил, что нужно не только оградить хотя бы часть ее приданого от финансового краха, но и найти способ обеспечить ее содержание, потому что не приходилось сомневаться: любую экономию леди Линтон будет осуществлять за счет Лидии.. Единственный раз, когда он рискнул предложить ей несколько путей сокращения расходов, и среди них такие, как замена ее безумно дорогой горничной на более скромную прислугу, она разнесла его в пух и прах, ответив, что подумывала об этой мере, но когда спросила себя, захотел бы бедный папа, чтобы она произвела эту гнетущую замену, то получила недвусмысленный ответ: он бы этого никак не захотел.
      - И с этим не поспоришь, - заметила Лидия, - потому что это правда! Он лишь сказал бы: "Тьфу! Чепуха!"
      Один из способов сэкономить, к которому, как опасался Адам, может прибегнуть его мать, был связан с выездом Лидии в свет. Леди Линтон была не слишком общительной натурой, ей никогда не нравились большие приемы, и можно было предположить, что она использует бедность как оправдание, чтобы пренебречь этой частью своих материнских обязанностей. В сознании Адама лишь промелькнула мысль, что, будь он сам женат и не стеснен в средствах, его жена смогла бы вывозить Лидию в свет.
      Мысль исчезла; он обмакнул высохшее перо в чернильницу и закончил письмо Лидии довольно внезапно, не посмешив ее, как собирался вначале, рассказом о своей беседе с мистером Шоли.
      День был неприятно оживлен запиской, доставленной с нарочным из конторы Уиммеринга. Задерганный делами стряпчий получил тревожное письмо, уведомлявшее о еще одном обязательстве, взятом на себя покойным лордом Линтоном. И очень опасался, что и его придется выполнить наследнику. Никакими документами, относящимися к сделке, он не располагал и в спешке написал запрос: не обнаружил ли нынешний виконт чего-либо подобного в частных бумагах отца.
      Адам, понимая, что люди, совершающие самоубийство, не обязательно безумны, поставил перед собой задачу еще раз тщательно изучить бумаги своего беспечного родителя.
      Он был поглощен этим занятием, когда ему вдруг доложили о визите лорда Оверсли.
      - У меня всего несколько минут, - сказал тот, пожимая ему руку, - но я посчитал, что должен постараться с тобой увидеться, а то вдруг наломаешь тут дров прежде, чем у меня появится возможность объяснить тебе... Ты виделся с Шоли, знаю - он зашел ко мне сразу после этого. Ты ему понравился, и я знал, что ты понравишься.
      - Очень ему благодарен! - бросил в ответ Адам. - И я ответил бы ему тем же комплиментом, если бы мог.
      - Ага! - сказал его светлость. - Вот этого-то я и боялся. А потому и решил выкроить момент, чтобы повидаться с тобой!
      - Боже правый! - воскликнул Адам. - Не могли же вы допустить - уж от вас-то я никак не ожидал! - будто есть хоть малейший шанс на то, что я... Да это немыслимо!
      - Тогда я не постесняюсь сказать тебе, Адам, что ты не тот человек, за которого я тебя принимал! - отрезал его светлость. - Я также скажу, что, если ты упустишь такую прекрасную возможность спасти Фонтли, обеспечить сестер и подчистую избавиться от долгов, я настолько хуже стану о тебе думать, что буду рад, а вовсе не опечален тем, что ты не стал моим зятем! -Гость увидел, как оцепенел Адам, поэтому добавил более мягким тоном:
      - Я знаю, это очень, трудный шаг, и это не та партия, которую кто-нибудь хотел бы для тебя, но горькая правда состоит в том, мой мальчик, что дела твои дрянь! Скажу со всей прямотой, что твое имя обязывает тебя ухватиться за любой достойный шанс выкарабкаться.
      - Достойный?! - не выдержал Адам. - Продать себя дочери богатого простолюдина? Да нет! Не себя - свой титул!
      - Ха! Не нужно разводить тут челтенхемских трагедий! Поверь, это честная сделка, из тех, которые заклю. - чаются чаще, чем ты думаешь. Да, да, у тебя возникло чувство к Джулии, которое ты считаешь вечной страстью! Господи, если бы мы все женились на своих первых возлюбленных, какое море неудачных браков образовалось бы! Выброси мою дочь из головы'! Ты можешь поверить, когда я говорю, чтр она годится в жены разве что отставному офицеру, не более...
      - В этом нет необходимости, сэр! - вставил Адам. - Даже если я не сумел бы выбросить ее из головы, вы можете быть совершенно уверены, что у меня вообще нет мысли о женитьбе на ней или на ком-то другом!
      - Да послушай, Адам! - попросил Оверсли. - Если ты думаешь, что мисс Шоли вроде своего отца, то это далеко не так! Она не красавица, но всегда казалась мне милой, благонравной девушкой. Поэтому не вижу причины, по которой она не сможет стать тебе хорошей женой. Она немного застенчива, это верно, но вполне разумна и никогда не даст тебе повода краснеть" за ее манеры. Что касается Шоли, не думаю, что и он может поставить тебя в неловкое положение. Он не навязчив. Да, я знаю, что у него есть пунктик относительно дочери, но сам он не мечтает быть допущенным в высшее общество. Можешь в это не поверить, но до сегодняшнего дня он никогда не переступал порога моего дома. Я.весьма ему обязан и действительно считаю, что мог бы по-настоящему в этом помочь ему, но об этом и речи не идет! Все, что он хотел от меня, так это посодействовать Дженни в знакомстве с теми, кого он называет важными персонами! Отказался даже от единственного приглашения, которое я ему послал, отобедать на Маунт-стрит, сказав, что с удовольствием пообедал бы со мной в Сити, но ко мне домой не пойдет. В нем много такого, что мне нравится, и нет в Сити человека, который заслуживал бы большего доверия!
      - Уверен, что он весьма почтенный человек, - согласился Адам, - но у меня нет никакого желания жениться на его дочери.
      - Спустись с небес, Адам! - сурово призвал Оверсли. - Говорят - и я в это верю! - что он один из богатейших людей в стране и что эта девчонка унаследует все его состояние! Он известен тем, что проворачивает дьявольски трудные сделки, но он не скряга, и, кажется, чем больше тратит на Дженни, тем становится счастливее. Женись на ней - и ты будешь кататься как сыр в масле всю оставшуюся жизнь! Ты не только сможешь сохранить.Фонтли, ты сможешь снова сделать его таким, каким они было при твоем дедушке. - Он положил руку на плечо Адама, стиснув его. - Послушай меня, ты, молодой дурень! У тебя нет никакого права отказываться от единственного предлагаемого тебе шанса восстанем вить то, что промотал твой отец! Если бы ты смог сделать это собственными силами, я бы не склонял тебя к этому браку, но ты этого сделать не сможешь. Ты говоришь о возвращении в полк, и, насколько я знаю, мог бы дослужиться до высших чинов. Но стоит только упустить из своих рук фонтан - и ты.уже никогда его не вернешь. Обдумай это, мой мальчик, и помни, что ты - глава семьи и в твоей власти помешать ее падению, если ты решишь приложить к этому усилия! - Его хватка стала еще крепче. - Не делай из этого трагедии! - сказал Оверсли грубовато-добродушно. - Это честная сделка: не нужно чувствовать себя так, будто ты предлагаешь кому-то фальшивую монету! Девушка знает, что ты ее не любишь. А что до, остального - я всем сердцем хочу, чтобы у тебя было время прийти в себя, прежде чем все это на тебя свалится, но, поверь мне, Адам, ты придешь в себя! Вот и все, что я хотел сказать... Боже правый, взгляни, который час! Мне уже нужно идти!
      Быстрое рукопожатие - и он исчез за дверью, огорчаясь от одного вида перекошенного лица Адама, но, как он позже признался своей супруге, не считая это дело безнадежным.
      А на следующий день, после бессонно проведенной ночи, Адам написал мистеру Шоли, что принимает приглашение посетить его дом. Два дня спустя в наемном экипаже он отправился на Рассел-сквер "отобедать чем Бог послал".
      Свидание было назначено на шесть часов. Виконт сначала решил, что следует явиться в дневном туалете, позднее его стали одолевать сомнения, и в результате он выбрал фрак, белый жилет, черные панталоны и шелковые чулки, составившие безупречный вечерний наряд. Возможно, он находил себя одетым чересчур парадно, но слишком будничная одежда, как он подозревал, могла быть воспринята как знак неуважения.
      Потребовалось немало времени, чтобы добраться до Рассел-сквер, улицы сравнительно новой, появившейся на месте Бедфорд-Хаус четырнадцать лет назад, когда там снесли герцогский особняк. У Адама сохранились смутные воспоминания о том", как его ребенком привозили в Бедфорд-Хаус, но, пока кляча медленно тащилась по булыжникам, ему, в его подавленном настроении, казалось, что его увозят к черту на рога. Однако когда он, наконец, прибыл на место, то был приятно удивлен размерами и стилем новых застроек на площади. Она занимала довольно обширное пространство и была почти сплошь окружена кирпичными домами, достаточно внушительными, чтобы агенты по продаже недвижимости могли рекламировать их как "особняки, о которых мечтают". В центре находился огражденный сквер с несколькими живописно растущими деревьями, кустарником и огромной статуей человека, опершегося на плуг.
      Заплатив извозчику, Адам по низким ступенькам поднялся к парадной двери дома мистера Шоли. Она распахнулась настежь, едва он успел поднести руку к массивному бронзовому молоточку, и его с поклонами пригласили в дом те, кто на первый взгляд показались ему взводом лакеев. На самом деле их было четверо, помимо дворецкого, куда более величавого, чем, его собственный, в Фонтли, проводившего его вверх по устланной малиновым ковром лестнице в гостиную на первом этаже и звучно объявившего о его прибытии.
      Еще не истекло светлое время суток, но, хотя шторы на окнах не были задернуты, свечи горели и в великолепной хрустальной люстре, висевшей под потолком, и во всех настенных канделябрах. Мириады светящихся точек на какой-то момент ослепили Адама. У него возникло ощущение сумбурного сверкания, перемежавшегося с желтым атласом, позолоченными зеркалами, стульями и рамами картин, прежде чем его вниманием завладел хозяин, который устремился ему навстречу, выставив вперед руку, с многоречивым приветствием на устах.
      - Заходите, милорд, заходите! - проговорил он радушно. - Я сердечно рад, что имею честь принимать вас, да к тому же точно в назначенное время, на что я и не надеялся после того нагоняя, который получил от своих дам здесь за то, что пригласил вас на обед к такому раннему часу! Да, да, я знаю, это не по-светски - обедать раньше восьми, но, надеюсь, вы нас простите. Дело в том, что, когда обед задерживают, я просто изнемогаю от голода. Однако не знаю, когда еще был так потрясен! Подумать только, ваша светлость приехал в наемном экипаже! Да если бы вы только сообщили мне, что не привезли в город своей карету, я бы послал за вами свою собственную! Ну уж обратно к "Фентону" вы не поедете на извозчике - это я вам обещаю! Эй, Баттербанк! Отправь кого-нибудь на конюшню сказать, что позднее нам понадобится экипаж!
      - Глубокоуважаемый сэр, вы очень любезны, но, уверяю вас, в этом нет необходимости! - сказал Адам. - Прошу вас, не гоняйте из-за меня кучера!
      Его возражение было отвергнуто, мистер Шоли заметил, что все его слуги, похоже, прижились у яслей и кормушек, а было бы лучше, чтобы они занялись каким-нибудь делом.
      До этого момента внушительная фигура Шоли заслоняла от взора Адама двух других обитателей комнаты, но теперь он, вспомнил о своих обязанностях хозяина и повернулся, чтобы сделать необходимые представления. Сделал он это в своей манере, сказав:
      - Итак, это наша миссис Кворли-Бикс, милорд, а это - моя дочь!
      .Женщина с угловатыми манерами вышла вперед, протянув руку и произнеся голосом, выражающим непомерный восторг:
      - Лорд Линтон! Как поживаете? Кажется, я прежде не имела удовольствия вас видеть, но наверняка узнала бы благодаря сходству с вашей любезной матушкой!
      Адам пожал ей руку, отвечая с какой-то машинальной учтивостью. Он с радостью осознал, что интуиция не подвела его, когда побудила явиться во фраке. На миссис Кворли-Бикс было платье из лиловой тафты, с низким вырезом, со шлейфом и отделанное многочисленными лентами. Ее голову увенчивал тюрбан, на руках были лайковые перчатки, а помимо ридикюля, она держала веер.
      Молодая дама, которая густо залилась краской и сделала легкий реверанс, когда взор Адама обратился на нее, была наряжена еще богаче, потому что, хотя платье из узорчатого французского муслина вполне соответствовало ее годам, оно настолько изобиловало кружевами, что из-под них видна была лишь очень малая его часть. Нитка изумительно красивого жемчуга охватывала ее горло; жемчужные серьги, несколько длинноватые для короткой шеи, свисали из ее ушей; несколько сверкающих браслетов украшали каждое запястье; и брошь из рубинов и бриллиантов была приколота к кружевам на груди. Парчовая шаль и отделанные блестками туфли довершали ансамбль, про который лишь такой пристрастный критик, как ее отец, мог подумать, что он к лицу молодой девушке.
      Мисс Шоли не унаследовала крупность своего родителя. Было известно, что злые языки недоброжелателей описывали ее как маленькую толстушку. Адам был невысоким мужчиной, но ее голова доставала ему лишь до плеча. В ней угадывалась предрасположенность к полноте: девушка уже была пухлой и, вероятно, впоследствии должна была раздобреть еще более. Она определенно не была красавицей, но в ее наружности не было ничего отталкивающего. Глаза были не большие, но ясно-серые, широко раскрытые (за исключением тех моментов веселости, когда они сужались до сверкающих щелочек) и смотрели серьезно и вдумчиво; волосы, тщательно уложенные и завитые, имели пепельный оттенок; у нее был маленький, решительный рот; нос пуговкой и цвет лица, который был бы хорош, если бы она изжила неуместную склонность густо вспыхивать каждый раз, когда смущалась, Она была так не похожа на ммсс Оверсли, как только можно себе вообразить! Не было блеска в ее глазах, не было шарма в улыбке, никакой мелодичности в ровном голосе и ни малейшего намека на воздушность ни в лице, ни в манере держать себя. В то время как Джулия, казалось, плыла по.воздуху, эта ступала твердым, энергичным шагом; в то время как Джулия могла быть очаровательно игривой, эта была неизменно прозаичной. Она умела по достоинству оценить шутку, но не всегда улавливала юмор и, похоже, обладала скорее здравым смыслом, нежели чувствительностью.
      Узнавание вовсе не пронзило Адама ослепительной вспышкой, но он сумел соотнести ее с той невзрачной девицей, которую слишком часто заставал на Маунт-стрит годом раньше. Он подошел к мисс Шоли, проговорив со своей подкупающей улыбкой и непринужденной учтивостью:
      - Нет нужды представлять меня мисс Шоли, сэр, поскольку мы давние знакомые. Как много времени, кажется, прошло с нашей последней встречи!
      Она подала ему руку, но ответила лишь быстрой, какой-то судорожной улыбкой и совсем мимолетным взглядом. Румянец на ее щеках стал еще гуще; ее смущение вызвало у Адама искреннюю жалость, и он попытался помочь ей пережить неловкий момент, отпустив замечание по поводу размеров Рассел-сквер, безусловно самой большой улицы в Лондоне.
      К счастью, поскольку девушка продолжала держать рот на замке, ему ответил мистер Шоли, который с удовольствием рассказал об истории площади, обстоятельствах, побудивших его переехать сюда из района Саут-гемптон, и о цене, которую он заплатил за дом здесь.
      - Расхаживать гоголем среди важных шишек в Мэй-фере - это не по мне, хотя, признаюсь вам, мы много их перевидали, подъезжающих к дому номер 65, теперь, когда здесь поселился этот художник! Они приезжают, чтобы с них нарисовали портрет, и хороши же они, с какой стороны ни посмотри! Ну, да им это на роду написано - вот что я скажу! Вы просто не поверите, милорд, но он сдирает с вас по восемьдесят или сто гиней за маленькую картинку, за которую я не дал бы и ста шиллингов!
      - О, вы слишком саркастичны, мистер Шоли! - возразила миссис Кворли-Бикс. - Вы, наверное, знаете, лорд Линтон, что мы говорим о мистере Лоуренcе <Лоуренс, сэр Томас (1796 - 1830) - живописец и рисовальщик, самый модный английский портретист конца XVIII - начала XIX в.>. Какой талант! Я просто обожаю его картины и - да будет мне позволено это сказать, уважаемый мистер Шоли, - часто лелеяла мечту о том, что вы закажете ему портрет, чтобы запечатлеть образ нашей милой мисс Шоли.
      - Гм, я действительно подумывал об этом, но когда он как-то завел речь о четырехстах гинеях за портрет в полный рост, - а это то, что хотелось бы сделать, потому что если уж я заказываю какую-то вещь, то мне ее делают как положено, - ну, я и откланялся. Решил, что это чистое надувательство! Хотя кто знает - может быть, я еще и надумаю, если дела пойдут так, как я этого хочу, - добавил он многозначительно.
      - Наверное, вы, лорд Линтон, были знакомы с этой частью города, еще когда стоял Бедфорд-Хаус? Нельзя не жалеть о его исчезновении! Такой великолепный! А сколько воспоминаний с ним связано! Какую боль вы, должно быть, испытали, видя, как район застраивается заново!
      - О нет! - ответил Адам. - По-моему, я наведывался в Бедфорд-Хаус всего лишь раз в жизни и был настолько молод в ту пору, что сохранил лишь смутные воспоминания о том случае.
      - Но вы наверняка знакомы с герцогом? Он так сильно напоминает своего брата, покойного герцога, с которым вы конечно же часто виделись. Он был одним из друзей вашего отца, не так ли? Знаете, оба - страстные агрономы. Вы видели статую пятого герцога на площади? Одна из работ Уэстмакотта <Уэстмакотт, сэр Ричард - скульптор, автор памятников адмиралу Нельсону в Ливерпуле и Бирмингеме.>, выполненная в его лучших традициях - насколько я разбираюсь в этом деле!
      - Ну, статуя красивая, большая, - признал мистер Шоли, - но никак не возьму в толк, зачем графу понадобился плуг, да и агрономия, ведь это занятие для фермеров, а не для герцогов. Каждый должен заниматься своим делом - вот мой девиз.
      - О, я уверяю вас, любезный сэр, агрономия сейчас стала очень популярна! - воскликнула миссис Кворли-Бикс. - По-моему, мистер Кок Норфолкский ввел ее в моду, а он, знаете ли...
      - Господи, мэм, что вы такое несете! - нетерпеливо воскликнул мистер Шоли. - А вот, наконец, и звонок к обеду! Дженни, дорогая, веди нас вниз, будем надеяться, ты заказала достойный обед для его светлости, даже если черепахи нынче нипочем не достать. Впрочем, я вас предупредил, милорд, чем богаты, тем и рады! - Он добавил это на тот случай, если Адам поймет его слишком буквально и забеспокоится. - Просто, хорошо и обильно - вот мое правило, и на стол никогда не подают ничего такого, что я не стал бы предлагать гостю, если он вдруг заскочит перекусить. Я не знаю, что Дженни предложит. нам сегодня, но уверен в одном: в доме Джонатана Шоли вам'не придется сидеть на бобах!
      Он мог бы не утруждать себя. К этому времени у Адама сложилось ясное представление о том, что стоит перед ним, и он ничуть не удивился шерен-те кушаний и гарниров, от которых ломился длинный обеденный стол, заставленный до самого буфета. Поскольку обед был неофициальным, подали только одну смену блюд, чему не мог не порадоваться Адам. Он был не бог весть каким едоком и за несколько последних лет привык к походной еде, которая чаще всего состояла из заячьего супа и тощего цыпленка, и воздать должное даже одной смене блюд, состоявшей из дюжины яств, было для него сущим наказанием. Мистер Шоли, взмахнув рукой, сказал:
      - Прошу к столу, милорд! - и затем уже-мало участвовал в разговоре, отвлекаясь от столь серьезного дела, как поглощение пищи, лишь на время, достаточное, чтобы извиниться за отсутствие деликатесного палтуса, порекомендовать сладкое мясо или потребовать еще соуса.
      Мисс Шоли спокойно объяснила. - что недавние штормы сделали невозможным промысел палтуса, и Адам, лишь бы что-нибудь ответить, дал ей юмористическое описание одной из наименее аппетитных трапез, которой его как-то потчевали в Испании.
      Она улыбнулась в ответ:
      - Но на одной из ваших квартир для постоя - я помню, что вы рассказывали нам об этом, - всегда была пенелла, и весьма отменного вкуса. Я правильно произнесла это слово?
      - Да, абсолютно верно, и она была хороша! Что-то вроде тушеного рагу, которое никогда не снимали с огня у меня на глазах, но что туда клали, я так и не узнал - всего понемногу, как я подозреваю!
      - Я не любитель тушеного рагу, - заметил мистер Шоли. - Объедки - вот что это такое, и соответственно едят их на кухне. Позвольте мне угостить вас кусочком ветчины, милорд!
      Адам отказался; и миссис Кворли-Бикс, возможно из благого побуждения поддержать разговор, принялась перечислять всех отпрысков благородных семейств, служивших в те времена на Пиренейском полуострове, чьи родители были ее давними знакомыми или дальними родственниками. Она нисколько не сомневалась, что все они были хорошо известны его светлости, но, поскольку тех, кто не состоял в кавалерийских полках, следовало искать в 1-м полку гвардейской пехоты, он не смог дать удовлетворительного ответа и был благодарен хозяину за то, что тот перевел разговор на другую тему, хотя и мог бы упрекнуть его за то, в какой манере это было сделано.
      - А ну их к лешему - лорда Такого, достопочтенного Сякого! - сказал мистер Шоли. - Отведайте лучше кусочек утенка, милорд!
      Адам согласился на утенка и, пока хозяин вырезал несколько ломтиков с грудки, поспешил предупредить любые дальнейшие расспросы относительно его армейских знакомств, спросив мисс Шоли, читала ли она последнее стихотворение Байрона. Ее ответ удивил его, потому что, вместо того чтобы немедленно разразиться восторгами, она быстро покачала головой и сказала:
      - Нет. И не собираюсь, потому, сдается мне, оно - об очередном варварском восточном персонаже и так же изобилует окровавленными мечами, как и "Гяур", который показался мне ужасным.
      - Ах, перестаньте, мисс Шоли! - воскликнула миссис Кворли-Бикс, всплескивая руками с нарочитым испугом. - Божественный Байрон! Как вы можете так говорить? "Абидосская невеста"! Первые строки! "Знаешь ли ты землю, где кипарисы и мирты - символы деяний, которые совершаются в их краях..."
      - Да, это очень хорошо, но следующие строки кажутся мне нелепыми. Ярость стервятника может переплавиться в грусть, хотя это кажется очень маловероятным, но почему любовь дикого голубя должна привести к помешательству и преступлению, я не могу себе представить. И к тому же, добавила она решительно, - я в это не верю!
      - Конечно же! - согласился Адам, весьма позабавленный этой новаторской точкой зрения.
      - Что касается меня, то я ничего не знаю о любви черепах, да и никто этого не знает, но готовить их лучше всею западноиндийским способом, с добрыми полутора пинтами мадеры, разложив сверху дюжину крутых яиц и покрыв раскаленной формой, - сказал мистер Шоли.
      - Любезный мистер Шоли, это недоразумение! Поэт пишет о диком голубе!
      - А! Так бы и сказали! Я не знаю, ел ли я диких голубей, но, скорее всего, они почти такие же, как обычные. Я не питаю к ним особой склонности, - задумчиво произнес мистер Шоли, - но, когда я был мальчишкой, мы, бывало, готовили их в сливочном масле. Называлось это "голуби в ямке".
      - Как "жаба в ямке"? - осведомилась мисс. Шоли.
      - Дорогая мисс Шоли, как вы можете так говорить? - запротестовала миссис Кворли-Бикс. - Лорд Линтон, судя по его виду, просто потрясен!
      - Неужели? В таком случае мой вид дает обо мне неверное представление. - Адам обратился к хозяйке, сказав с едва заметной улыбкой:
      - Вы не представляете, как это занятно - встретить женщину, которая не впадает в экстаз от одного лишь упоминания имени Байрона!
      - Вы насмехаетесь надо мной? - спросила Джен-ни Шали напрямик.
      - Конечно нет! Я не большой знаток поэзии, но действительно ли стихи лорда Байрона настолько переоценивают?
      - Ну, я так считаю, - ответила она. - И давно поняла, что, как бы ни старалась, вообще не могу оценить поэзию должным образом. Тем не менее я все-таки предприняла величайшие усилия, чтобы прочитать "Абидосскую невесту".
      - Тщетные, насколько я понимаю?
      Она кивнула, выглядя слегка пристыженной:
      - Да, хотя, пожалуй, я бы с упорством продолжала, если бы библиотека не прислала мне сверток с двумя книгами, которые мне очень уж хотелось прочитать. Но я обнаружила, что больше не в состоянии сосредоточиться, и потому оставила попытки. А одна из книг была вполне достойной! - сказала девушка, словно оправдываясь, и добавила:
      - "Жизнь Нельсона" мистера Саути <Саути Роберт (1774 - 1843) английский поэт и писатель.> - она вам не попадалась?
      - О да! Это действительно замечательный труд! Стоящий всех его "Талабасов", "Мэдоков" и "Проклятий"! Но, мисс Шоли, что это был за другой труд - не такой достойный! - который отвлек вас от "Аби-досской невесты"?
      - Ну, это был роман, - призналась она.
      - Предпочесть роман лорду Байрону! Ах, мисс Шоли! - насмешливо воскликнула миссис Кворли-Бикс.
      - Да, я действительно его предпочла. Более того, я взялась за него с величайшим облегчением, потому что он о вполне обычных, реальных людях и в нем никто никого не убивает. Кроме того, он оказался исключительно занятным, как я и догадывалась. - Она застенчиво посмотрела на Адама и спросила, слегка запинаясь:
      - Он написан автором "Разума и чувствительности" <"Разум и чувствительность" - роман Джейн Остин.>, который - н-но, вы, возможно, не помните! - понравился мне, но м-мисс Оверсли сочла его слишком скучным. Я помню, что мы поспорили о нем однажды в вашем присутствии.
      - Нет, я не припомню этого случая, - ответил он, чуть покраснев, - но знаю, что мисс Оверсли предпочитает романтику будничности. Она также очень увлекается поэзией.
      - Ну, о вкусах не спорят, - сказал мистер Шоли, который приближался к завершению своей трапезы. - Но, должен сказать, я не понимаю, какая польза в написании стихов, разве что для детей, чтобы учить их этому в школе, хотя какую пользу они им принесут, тоже не знаю. И все-таки это было замечательно - слушать, как ты декламируешь, Дженни, а ты так прекрасно запоминала свои отрывки.
      Миссис Кворли-Бикс бросила многозначительный взгляд на Адама, но тот, уклонившись от него, ухватился за возможность, предоставленную замечанием хозяина, вовлечь мисс Шоли в череду воспоминаний о разных стихах, которые их детьми заставляли учить наизусть. Мисс Шоли стала заметно менее застенчивой в этой игре, связанной с неуместными сравнениями, обстоятельство, которое побудило ее родителя мимоходом заметить, когда дамы покинули обеденный зал, что она и гость понимают друг друга с полуслова.
      Адам почувствовал, что весь сжался, и постарался преодолеть отвращение. Ему это не вполне удалось, но мистер-Шоли не стал развивать эту тему, посчитав гораздо более важным убедиться сперва, что его портвейн оценен должным образом, а потом узнать, созвучно ли мнение его благородного гостя относительно миссис Кворли-Бикс его собственному. Адам ответил уклончиво. Хотя он не был в восторге от этой дамы, но считал ее положение нелегким и испытывал к ней глубокую жалость, кау, к любому человеку, вынужденному жить с мистером Шоли.
      - Ну, по моему разумению, она просто-напросто ломака, - сказал этот достойный муж. - Я надеялся, что вы поставите ее на место, потому что чего я не выношу, так это притворства! Да, и я тоже не люблю смитфилдские сделки, и у меня сильное подозрение, что как раз это я и получил, когда нанял эту даму компаньонкой к Дженни. Поймите, я не скряга, но я хочу получить за свои деньги стоящую вещь, и не жалею ни пенни, когда получаю ее, можете не сомневаться! Наверное, вы заметили жемчуга, которые носит моя Дженни? Я купил их у "Ранделл энд Бридж" и не моргнув глазом выложил за них восемнадцать тысяч - хотя, конечно, сбил цену на пару тысяч, прежде чем сказал "По рукам!"
      Вызвать мистера Шоли на разговор о его имуществе не представляло особой трудности. Прежде чем он объявил, что настало время присоединиться к дамам, Адам подвел его к описанию обстоятельств, при ко-, торых он приобрел массивную многоярусную вазу для середины обеденного стола; того, сколько он заплатил за различные картины, которые украшали стены; как заполучил, прямо с таможни, обеденный сервиз, которым Адам искренне восхищался, и множество других сведений того же рода. В душе презирая себя, виконт поощрял его разглагольствования на любимую тему. Это было плохо, но гораздо хуже было подвергнуться расспросам, достаточно ли ему нравится мисс Шоли, чтобы жениться на ней, а именно этот вопрос, как он понимал, все время вертелся на языке мистера Шоли.
      Войдя в гостиную, мужчины обнаружили, что дамы , сидят у камина, мисс Шоли была занята вышиванием. Миссис Кворли-Бикс тут же обратила внимание на Адама, призывая его полюбоваться вместе с ней изящным узором, который дорогая мисс Шоли сама нарисовала, и интересуясь, видел ли он когда-нибудь еще такую красоту.
      - Я всегда говорю, что она служит мне немым укором, заставляя краснеть, своей энергичностью и своими достоинствами. Я льщу себе мыслью, что я не ,га-кая уж посредственная швея, но ее стежки ложатся так ровно, что мне просто стыдно показывать свою собственную работу. А ее музыка! Милая мисс Шоли, надеюсь, вы доставите нам удовольствие сегодня вечером? Позвольте мне позвонить лакею, чтобы он открыл инструмент! Я знаю, что вам, лорд Линтоп, понравится ее игра, которая, осмелюсь заметить, просто великолепна.
      Адам сразу же откликнулся, сказав, что с большим удовольствием послушает игру мисс Шоли, но та отказалась с такой категоричностью, что не было смысла настаивать. Миссис Кворли-Бикс обратилась за поддержкой к мистеру Шоли, но и это оказалось тщетным.
      - Да, она играет очень хорошо, не отрицаю, и я временами не прочь послушать хорошую мелодию, но сейчас нам не нужна музыка, - сказал он. Любовь моя, я пообещал его светлости показать свой фарфор, так что подойди к моему шкафу и покажи лучшие экземпляры, потому что, как я сказал ему, ты знаешь об этом больше меня.
      Она повиновалась, но, поскольку Адам слишком мало знал о фарфоре, чтобы суметь ее разговорить, эта попытка способствовать лучшему взаимопониманию между ними была не слишком удачной. Мисс Шоли, может быть, и обладала немалыми знаниями, но она явно не испытывала воодушевления. Адам, вспоминая, как ее отец говорил ему, что она ничем не уступает справочнику, подумал, что учебник был бы более удачным сравнением. Она могла восполнить пробелы в его знаниях относительно мягкой глины и жесткой; объяснись, что винсенская лазурь на вазе, которой он восхищался, нанесена кистью; рассказать, что пара великолепно глазурованных тварей, сидящих на пьедестале, - это килины <Килины - изображения мифического животного на китайском и японском фарфоре.>; но когда она Обратила его внимание на прекрасную текстуру чернильницы фарфора Сен-Клод, она сделала это ровным, бесстрастным голосом, и ее руки, когда она демонстрировала тарелку династии Юнчжен с красным дном, были осторожными, но не любящими. Адам вдруг осознал - с проблеском удивления, - что не она, с ее превосходным знанием, по-настоящему любила все эти вазы, чаши и сервизы, а отец, который мог лишь сказать, нежно поглаживая вазу famille noire <Разновидность китайского фарфора, ставшая известной в Европе во время правления императора Канси (1654 - 1722). При его изготовлении растительный орнамент наносился на густой черный фон.>:
      - Ее нужно чувствовать, милорд, - и вы всегда отличите!
      Казалось странным, что человек, судивший о ценности картины по ее размерам и обставивший свой дом с вульгарной роскошью, не только собирал китайский фарфор, но интуитивно различал хорошее и плохое. Это-то и привлекло интерес Адама. Он старался подбить мистера Шолй на разговор о его хобби, но как только этот джентльмен почувствовал, что его дочь отошла на задний план, он прервался и сказал, убирая в шкаф великолепный сервиз:
      - Ну, не знаю, почему мне нравятся эти вещи, но это факт! Вам следует поговорить с моей Дженни, если вы хотите узнать о них: она получила книжное образование; которого у меня никогда не было.
      - Я думаю, мисс Шоли не обидится, сэр, если я рискну сказать, что у вас есть нечто более ценное, чем книжные знания.
      - Нет, потому что это очень верно, - тут же сказала дочь. - Я узнала про фарфор, чтобы сделать приятное папе, но сама я отнюдь не артистическая натура.
      - О, мисс Шоли, как вы можете так говорить? - воскликнула преданная миссис Кворли-Бикс. - Когда я думаю о прекрасных рисунках, которые вы сделали, вашей вышивке, вашем музыкальном таланте...
      - Ах да, это мне кое о чем напомнило, - перебил мистер Шоли. - Я хочу показать его светлости рисунок, на котором Дженни изобразила площадь в перспективе. Не могли бы вы, мэм, спуститься в библиотеку и помочь мне его отыскать!
      К ее чести будет сказано, миссис Кворли-Бикс изо всех сил противостояла этой беззастенчивой попытке оставить молодую парочку наедине; но все ее уверения, что мистер Шоли найдет набросок в некоей папке с образцами работ, не смогли отвратить его от намеченной цели. Через какие-то несколько минут ему удалось выпроводить упиравшуюся даму в библиотеку, произнеся явную ложь о том, что оба они мигом вернутся.
      Ситуация сложилась неловкая, и смущение мисс Шоли не способствовало ее исправлению. Оно послужило лишь поводом к тому, что лицо ее покраснело, а рот оказался на замке; и когда Адам сделал какое-то непринужденное замечание, чтобы как-то разрядить обстановку, она не ответила, но, вскинув на него испуганный взгляд, выпалила: "Прошу прощения!" - и тут же отвернулась, прижав ладони к своим пылающим щекам.
      В какой-то момент его единственным чувством была досада от,того, что-она настолько неловка. Достаточно было ей ответить с его подачи, и положение можно было бы выправить. Но ее понимающий взгляд, слова, которые она произнесла, та поспешность, с которой она отвернулась от него, сделали это невозможным. Не будь она настолько явно встревожена, он даже мог бы заподозрить ее в попытке заставить его форсировать события.
      Она отошла к огню и, после мучительных усилий взять себя в руки, сказала:
      - Это.., это величайшее наказание - обязанность восхищаться моими рисунками и демонстрировать их гостям - это то, что особенно мне не нравится! Но папа... Вы видите, его ничем не остановишь! Мне.., мне очень жаль!
      Он распознал любезную, пусть и запоздалую попытку сгладить неловкость, и его досада прошла. После некоторого колебания он сказал:
      - Мисс Шоли, вы предпочитаете, чтобы я согласился, что это тяжкое испытание - когда тебе показывают чьи-то рисунки, или.., или чтобы сказал, совершенно откровенно, что я не думаю, чтобы какие-то два человека когда-нибудь попадали в столь неловкое положение, как это?
      - О нет! В такое унизительное! - проговорила она сдавленным голосом. Я не знала, что.., что папа намеревайся сегодня.., так быстро!
      - И я тоже - в самом деле! Но он это сделал, и было бы глупо с нашей стороны - вы так не считаете? - , делать вид, будто мы не понимаем, зачем нас свели вместе. - Он увидел, как она кивнула, и продолжил, не без труда, но очень искренне:
      - Я хочу, чтобы вы были открыты со мной. Ваш отец старается заключить брак между нами, но вам это не нравится, не так ли? Вам не нужно бояться сказать мне об этом - понимаю, как вам может это нравиться, если мы едва знакомы? И опасаюсь, что вы вынуждены принимать меня сегодня помимо вашей воли. Поверьте, вам достаточно сказать мне, что это так, и дело не двинется дальше!
      Такая откровенность успокоила ее. До этого она стояла к нему спиной, потупившись и глядя на огонь, но теперь обернулась и ответила тихим голосом:
      - Меня не заставляли. Папа бы этого не сделал. Я знаю, что так это должно выглядеть, - и он действительно любит распоряжаться, - но он слишком любит меня, чтобы принуждать, и.., и слишком добр, хотя иногда может показаться.., несколько властным.
      Адам улыбнулся:
      - Да, доброжелательный деспот - это, возможно, худшая разновидность тирании, потому что ей труднее всего противостоять! Где все совершается с самыми благими намерениями, - и родителем, которому должно оказывать повиновение, - сопротивляться кажется почти чудовищным!
      Ее румянец сошел, она даже стала несколько бледной.
      - Мне бы очень не хотелось так поступать, но, будь это необходимо, в таком деле, как это, я.., я бы воспротивилась. Дело обстоит иначе. Он хочет, чтобы я вышла за вас, милорд, он не заставляет меня.
      Его лоб слегка наморщился; он пристально вглядывался в нее, стараясь прочитать по ее лицу.
      - Тирания любви? Она покачала головой:
      - Нет. Мне было бы тяжело его расстраивать, и я бы не колебалась, если.., если бы мои чувства уже принадлежали кому-то или если бы мне не нравилась эта затея. - Это было произнесено спокойно, но с усилием. Она подошла к стулу и села. - Вы просили меня быть открытой с вами, милорд. Я не против. Если вы думаете.., если вы чувствуете, что могли бы вынести... Она умолкла и продолжила после небольшой паузы:
      - Я не романтична. Я прекрасно понимаю.., обстоятельства и не жду... Вы сами сказали, что мы едва знакомы.
      Ему пришлось побороть в себе искушение пойти на попятную и сказать себе, что ее принятие предложенного брака не более хладнокровно, чем его собственное. Он был столь же бледен, как она, и ответил напряженным голосом:
      - Мисс Шоли, если вы чувствуете, что можете вынести это, я буду считать, что мне повезло. Я не предложу вам фальшивую монету. Делать торжественные заявления, естественные в таком случае, значило бы оскорбить вас, но вы можете верить, что я искренен, когда говорю вам, что, если вы окажете мне честь и выйдете за меня замуж, я постараюсь сделать вас счастливой.
      Она встала:
      - Я ею буду! Не думайте об этом! И не хочу, чтобы вы старались... Только чтобы вам было уютно! Надеюсь, я смогу сделать это для вас: я буду стараться изо всех сил. А вы будете говорить мне, чего вы хотите от меня, или делаю ли я что-то такое, что вам не нравится, будете?
      Он был удивлен и немного тронут, но сказал, беря ее руку:
      - Да, конечно! Когда я выйду из себя или устану от уюта!
      Она пристально смотрела секунду, увидела лукавинку в его глазах и внезапно рассмеялась:
      - О!.. Нет, я обещаю вам, что не буду злиться! Он поцеловал ее руку, а потом, легонько, ее щеку. Она не отстранилась, но и не выглядела так, будто ей это нравится. И поскольку у него не было желания целовать ее, он отпустил ее руку не с обидой, а с облегчением.
      Глава 5
      О помолвке объявили почти тотчас же, и день бракосочетания был назначен месяцем позже, на двадцатое апреля. То ли от нетерпения видеть свою дочь возведенной в дворянское достоинство, то ли из страха, что Адам может раздумать, мистер Шоли жаждал закрепить сделку и его с трудом удержали от того, чтобы тут же, не сходя с места, послать объявления в "Газетт" и "Морнинг пост". В порыве малопривлекательной откровенности он сказал, что чем скорее новость будет предана огласке, тем лучше это будет для Адама; однако ему пришлось признать, что это неприлично - объявлять о свадьбе прежде, чем Адам сообщит об этой новости своей семье.
      Еще одно препятствие встало на пути мистера Шоли. В разгар составления планов бракосочетания, превосходящего по великолепию все, что было до этого, его остановили, мягко напомнив, что недавняя тяжелая утрата, понесенная его будущим зятем, делала невозможными любые подобные замыслы. Церемония, сказал Адам, должна быть скромной, только с прямыми родственниками и близкими друзьями с обеих сторон, приглашенными участвовать в ней. Это был жестокий удар, который мог привести даже к ссоре, если бы вовремя не вмешалась Дженни, сказавшая с присущей ей прямотой:
      - Ну хватит, папа! Это было бы и в самом деле ни на что не похоже!
      В разных местах известие было воспринято очень по-разному. Лорд Оверсли сказал, что он чертовски рад это слышать, а леди Оверсли залилась слезами. Уимме-ринг, вначале ошарашенный, пришел в себя, поздравил своего патрона и умолял Оставить все финансовые дела в его руках. Подобно миссис Кворли-Бикс, он был вне себя от восторга, единственное, что омрачало его радость, - это решимость Адама довести до конца свое намерение продать дом Линтонов. На доводы, что теперь ему, как никогда, понадобится городской дом, он отвечал, что у него есть намерение снять какие-нибудь более скромные покои, чем особняк на Гросвенор-стрит; на предостережение, что арендованные покои нельзя счесть солидными, он лишь сказал:
      - Какая чушь!
      Адам сообщил леди Линтон о своей помолвке в письме, воспользовавшись этим событием как предлогом, чтобы не возвращаться в Фонтли. Ему было бы невмоготу столкнуться с неизбежными изумлением, вопросами и, возможно, неодобрением, которыми должны были встретить его заявление; и он знал, что ему не под силу такая задача, как описать словами мистера Шоли. Он мог сообщить, что тот. - богатый коммерсант, с которым лорд Оверсли находится в дружеских отношениях, и леди Линтон не должна была узнать, читая о спокойных манерах Дженни, необыкновенной чуткости и ладной фигуре, что эти беглые фразы не без труда вышли из-под его пера. Он закончил письмо просьбой к матери приехать в Лондон, чтобы познакомиться со своей будущей невесткой, но счел целесообразным отправить с той же почтой короткое и гораздо более откровенное письмо старшей из сестер.
      "Шарлотта, я рассчитываю, что ты привезешь маму в Лондон. Объясни ей, как неприлично это будет с ее стороны запаздывать со знаками внимания, визит вежливости следует нанести. Если она придерживается намерения поселиться в Бате, хотелось бы, чтобы она решила, что из обстановки в Линтон-Хаус она желает получить в собственное пользование, что нельзя устроить в ее отсутствие. Скажи ей это, чтобы она не выкинула один из своих номеров".
      Прежде чем до него дошли какие-либо новости из Фонтли, известие о его помолвке было опубликовано, и в его положении произошла внезапная перемена. Люди, которые донимали его, требуя заплатить по счетам, вдруг страстно захотели видеть его своим клиентом. Портные, галантерейщики, ювелиры и каретных дел мастера умоляли оказать им честь, став их постоянным клиентом. И первой в списке стояла фирма Швейцера и Дэвидсона, чьи неоплаченные долги за одежду, поставленную пятому виконту, исчислялись четырехзначной цифрой. Даже старший Друммонд позволил себе победную улыбку, когда объявил своему наследнику:
      - Его светлость, мой мальчик, может заказывать у Друммондов любую музыку, какую только пожелает.
      - Да, сэр, я в этом не сомневаюсь, - ответил молодой Друммонд с благоговением.
      Результат его помолвки стал желанной переменой после непрестанных требований, которыми до этого изводили Адама, но сознание того, что даже подобострастием управляющих и персонала отеля "Фентон" он обязан золоту Шоли, едва ли могло порадовать его. Письмо от мисс Оверсли также не способствовало поднятию его настроения.
      Леди Оверсли сообщила новость Джулии; вкладывая ей в руки роковой экземпляр "Газетт" со словами:
      - Джулия, любовь моя, крепись!
      До тех пор она крепилась, поддерживаемая исключительной чуткостью матери, но сообщение на какое-то время совершенно раздавило ее, и она почувствовала, что не скоро восстановит душевное равновесие.
      Слезы мешали ей писать, и все-таки она пожелала ему счастья и заставила свою непослушную руку черкнуть записку мисс Шоли: "Я верила, что это однажды случится, мой друг". Ей предстояло уехать из города, чтобы навестить свою бабушку в Танбридж-Уэллс. Мать считала, что в настоящее время будет благоразумнее не подвергаться риску столкновения с Адамом.
      Со следующей почтой ему пришел поток писем от разных родственников, начиная от требования его тети Брайдстоу сообщить, кто такая эта мисс Джейн Шоли, и заканчивая сентиментальными излияниями старшей кузины, старой девы, которая была убеждена, что мисс Шоли самая милая девушка, какую только можно себе представить, - высказывание, которое заставило Адама осознать, что он ничего не знает о нраве своей невесты.
      Ему пришлось подождать несколько дней писем из Фонтли, но наконец они пришли. Неистовые каракули Лидии, которая была уверена, что Дженни - самая препротивная девица на свете, и встревоженное письмо от Шарлотты. Дорогая мама, писала она, испытала столь жестокое потрясение, узнав, что ее единственный оставшийся в живых сын помолвлен с совершенно незнакомой девушкой, что у нее наступил полный упадок сил. Затем у нее случились страшные судороги, и, хотя все эти тревожные симптомы были сняты лекарствами, предписанными их славным доктором Тилфордом, она все еще слишком выбита из колеи, чтобы взяться за столь трудоемкую задачу, как написание письма.
      "На благословение пока рассчитывать не приходится, - писала Шарлотта с нотками предостережения, - но я уверена, что она заставит себя сделать все подобающее такому случаю. Она старается преодолеть нервозность, но сознание того, что ты собираешься продать дом Линтонов, повлекло за собой некоторую возбужденность мыслей, ведь наш дорогой брат родился там... Здесь, дорогой Адам, меня прервал мой любимый Ламберт; его визит оказался очень полезен для мамы, поскольку он просидел с ней час, раскрывая перед ней со спокойной рассудительностью все преимущества твоей женитьбы..."
      Похоже было, что до тех пор, пока у нее не появилось такого блага, как спокойная рассудительность Ламберта, мама заявляла: тяжелая утрата сделала само собой разумеющимся, что она не будет ни жить в отеле, ни наносить утренние визиты. Но Ламберт был прав: при условии, что Адам сможет подыскать ей жилье в каком-нибудь приличном отеле, расположенном в тихом месте, мама предпримет требовавшееся от нее мучительное усилие. "Но только, - писала Шарлотта, - не "Кларедон", с его пронзительными воспоминаниями о дорогом папе".
      Но самое желанное письмо, которое получил Адам, пришло от строгой старшей сестры его отца. Написав из имения своего супруга в Йоркшире, леди Нассингтон хвалила его за здравый смысл и предлагала ему свой " дом в Гемпшире для проведения медового месяца и помощь ее третьего сына во время брачной церемонии.
      Адам с радостью принял первое из этих предложений, поскольку мистер Шоли выказывал тревожные признаки того, что буквально жаждет не только распланировать медовый месяц, но также и оплатить его; но от второго отказался, сделав своим шафером долговязого Тимоти Бимиша, виконта Броу, старшего сына графа Адверсейна.
      Его дружба с Броу вела свой счет с его первого периода службы в Харроу и пережила как разлуку, так и разительную разницу интересов. Редкая переписка держала их в курсе дел Друг друга, а через несколько лет связь укрепилась с прибытием в штаб 52-го полка мистера Вернона Бимиша, необстрелянного и застенчивого младшего офицера, для которого Броу настойчиво добивался покровительства Адама.
      "Если он не свалится за борт или не заблудится в португальских дебрях, ты вскоре получишь подкрепление из моего младшего брата, мой дорогой Дев, нацарапал Броу. - Мальчишка просто замечательный, так что будь с ним подобрее и не разрешай играть с этими гнусными лягушатниками..."
      Броу не было в Лондоне, когда Адам вернулся из Франции, но через два дня после того, как сообщение о предстоящей женитьбе Адама появилось в "Газетт", он прибыл в отель "Фентон" и, когда ему сообщили, что лорд Линтон вышел, сказал, что дождется его возвращения. Час спустя Адам вошел в свои частные покои и застал друга развалившимся в кресле у камина; его очень длинные ноги были вытянуты перед ним, а остальное тело - спряталось за номером "Курьера". Он опустил его, открыв изможденное лицо, на котором застыло выражение неизбывной грусти.
      - Броу! - радостно воскликнул Адам.
      - Только не говори, что ты рад меня видеть! - попросил его светлость. - Ненавижу бакенбарды!
      - Черт с ними, с бакенбардами! Я еще никого не был так рад видеть!
      - Ну, это уж ты загнул! - вздохнул Броу, выбираясь из кресла и потягивая руку. - Или ты только что прибыл в Англию? Ну давай! Не бойся, жми как следует!
      Адам, улыбаясь, схватил его костлявую ладонь.
      - Я уже несколько недель как в Англии. Три - но кажется, что больше.
      - Все хитришь, да? - протяжно произнес его друг. - Нет, честное слово! Я искал тебя в Бруксе, но мне сказали, что ты все еще в Нортгемптоншире. И написал тебе вчера: наверняка ты еще не получил моего послания. Как ты меня отыскал? Что привело тебя в город?
      - Нет, я не получал твоего письма и нашел, расспросив о тебе на Гросвенор-стрит; меня привело в город сообщение в "Газетт", - ответил Броу, подсчитывая вопросы на своих длинных пальцах. - Это, знаешь ли, навело мой могучий ум на мысль, что ты уже вернулся в Англию. Но с чего мне пришло в голову, что ты можешь быть мне каким-то образом полезен, - ума не приложу!
      - Если только твой могучий ум не предвидел, что я захочу сделать тебя своим шафером! - сказал Адам, улыбаясь ему и глядя в его глубоко посаженные голубые глаза. - Ты сделаешь это для меня, Броу?
      - Ну еще бы! С величайшим удовольствием, Дружище! Я не знаком с мисс Шоли, но мой отец говорит, что это отличная партия. Говорит, ты поступил именно так, как следовало, и я передаю тебе его поздравления. Между прочим, как мой младший брат?
      - Он был в полном порядке, когда я последний раз его видел. Хотелось бы знать, что происходило с тех пор, как я уехал! Сульта тогда обратили в бегство, но еще не разбили. И в такой момент мне пришлось просить об отпуске! Но дело не в этом, конечно.
      Я увольняюсь.
      - Уверяю, тебе показалось бы смертной скукой служить в мирное время, заметил Броу. - По слухам, Бурбоны вернутся до окончания лета. Я не знаю, насколько их задержит это печальное происшествие в Берген-оп-Зом. Грэм <Грэм, сэр Джеймс (1792 - 1861) - британский политик, доверенное лицо и советник премьер-министра Р. Пила.>, кажется, наломал там дров. Адам кивнул, поморщившись, но сказал:
      - Серьезным поражением нам это не грозит. Если мы сможем обойти Сульта с фланга и прижать его к Пиренеям, лишить снабжения, посмотрим, не развалится ли весь карточный домик! Ты не представляешь, каково настроение в Южной Франции. Мы считали, что местные жители расположены более к нам, чем к испанцам! - Он вдруг рассмеялся. - Мы, видишь ли, платим за те, что реквизируем, чего не делает армия Бони. Господи, хотелось бы мне знать, где мы сейчас! Прошел уже почти месяц после Ортизей - полагаю, нас сдерживает возня политиков!
      На следующий день была опубликована весть о победе при Тарбе двадцатого марта. Части легкой дивизии пришлось жарко, но не похоже было, чтобы 52-й полк принимал в боевых действиях большое участие, обстоятельство, которое слегка примирило Адама с его вынужденным отсутствием. Но тем не менее Веллингтону не удалось отрезать коммуникации Сульта. Маршал в строгом порядке отступал к Тулузе.
      Теперь дела более личного свойства потребовали внимания Адама. Мистер Шоли, которому помешали осуществить планы относительно пышной брачной церемонии, хотел знать, предстоит ли его Дженни ждать до следующего года, прежде чем ее представят в свете. Он понимал, под влиянием миссис Кворли-Бикс, что дочь не может появиться в обществе до тех пор, пока не состоится эта торжественная церемония. А с другой стороны, если бы она не появилась ни на одном светском приеме, это выглядело бы так, словно господин милорд стесняется своей невесты, а он (мистер Шоли говорил об этом, задиристо выпятив вперед подбородок) договаривался совсем не об этом.
      Адам был не в восторге от характера этих увещеваний и не желал принимать участие в сезонных празднествах, но он понимал, что возражения мистера Шоли вполне обоснованны. Мистер Шоли щедро платил ему за то, чтобы утвердить Дженни в кругу аристократии, и хотя букву сделки можно было соблюсти возведением той в сословие пэров, но дух требовал предпринять все усилия, чтобы представить ее в обществе. Невелика "радость стать виконтессой, если при этом придется провести целый год в затворничестве. Более того, Адам опасался, что, если не делается никаких представлений, не рассылаются открытки, возвещающие о готовности жениха и невесты принимать церемониальные визиты, некоторые ревнители этикета, чье мнение имело первостепенную важность для дамы, жаждущей попасть в круг избранных, к которому они принадлежали, могли посчитать, что, таким образом, период траура совершенно освободил их от обязанности наносить визиты леди Линтон. Могли даже подумать, что строгое соблюдение периода траура - безмолвный сигнал о том, что обычных церемоний не ожидается, потому что это, конечно, может показаться очень странным - прерывать этот период ради празднования бракосочетания, которое уместнее было бы отложить.
      - Да, но ваши дела не терпят отлагательства, милорд, - напомнил мистер Шоли, когда Адам пытался объяснить ему это затруднение. - Я не опрокину фишки до тех пор, пока не увижу, что узелок завязался, потому что я не из тех, кто раскошеливается, не имея гарантий более надежных, чем те, что вы в состоянии мне предложить. Ну, не нужно сердиться! Не сомневаюсь, что вы будете неукоснительно соблюдать уговор. Но кто может поручиться, что вы будете в живых, чтобы это сделать? С вами всякое может произойти. И с чем я тогда останусь? С носом!
      Такая точка зрения вряд ли была по вкусу Адаму, но чувство юмора пришло ему на выручку, и, вместо того чтобы поддаться безрассудному порыву и разорвать помолвку, он обратился за советом к леди Оверсли.
      Она тут же обдумала этот вопрос и оценила сложность ситуации.
      - Ее нужно представить, - решила она, - а иначе это произведет очень странное впечатление, потому что, как ты знаешь, так всегда поступают по случаю вступления в брак. И нет ничего предосудительного в том, чтобы появиться на официальном приеме во время траура; правда, как я считаю, не одеваясь в яркие тона, за исключением разве что лилового. Вот только кто ее представит? Вообще-то это делает мать, но у бедной Дженни нет матери, а если бы и была... Боже мой, да! Это некоторое неудобство, потому что, вряд ли ты сможешь просить об этом свою собственную мать, то есть я хочу сказать, не сможешь, пока она в такой глубокой скорби! Ладно, это сделаю я, хотя почти убеждена, что, если бы нам удалось подыскать члена твоего собственного семейства, это произвело бы более благоприятное впечатление.
      - А моя тетя Нассингтон? - предложил Адам.
      - Она согласится?
      - Думаю, может.
      - Ну, если ты в состоянии уговорить ее, сделай это! Никто так не подошел бы для этой цели, потому что она обладает большим весом в обществе и прославилась тем, что дает порой сокрушительный отпор самым почтенным людям! Ее одобрение будет очень ценно. А что до остального, не думаю, что тебе следует ходить на балы, - обеды и собрания! Никаких балов! В крайнем случае ты можешь сходить, но танцевать тебе не следует.
      - Я не смогу, - заметил Адам. - Хромота, мэм! Ну и зрелище я бы собой представлял!
      - Вот именно! - согласилась леди, просияв на глазах.
      Она не показала виду, что напоминание о его увечье сняло тяжелый камень с ее души; и если он и догадывался, что она ломает голову над тем, как уговорить, надменных патронесс "Альмака" поручиться за Дженни, то не сказал этого вслух. Он же наверняка знал, что право войти в эти целомудренные залы для собраний на Кинг-стрит приносило тому, кто его удостоился, гораздо больший почет, нежели представление ко двору, и добиться его было гораздо труднее. Клубом заправляли шесть благородных дам, которые устанавливали правила столь же неукоснительные, сколь и деспотичные. Знатность сама по себе еще не служила пропуском в "Альмак", и хотя отвергнутые удивлялись, что кто-то мечтает о билете на собрание, где не найдешь напитков крепче оршада и где не танцуют ничего, кроме шотландского рила и деревенских плясок, эти злые нападки никого не вводили в заблуждение. Возможно, веселее было вихрем кружиться на балу в новом германском вальсе или постигать тонкости кадрили, и ни одной хозяйке в Лондоне не пришло бы в голову потчевать гостей чаем и черствым хлебом с маслом; но никто не мог делать вид, что приглашение на все великолепнейшие балы сезона шли хотя бы в какое-то сравнение с тем, чтобы один-единственный раз появиться в "Альмаке".
      Окинув мысленным взором шестерых хозяек, леди Оверсли испытала такое облегчение от того, что ей не придется упрашивать леди Сэфтон или леди Каслри - очень благожелательных, как одна, так и другая, - поручиться за Дженни, что предложила быть замужней подругой невесты на свадьбе. Дженни, однако, отказалась от этого, говоря, что поддержать ее во время этого события она уже пригласила мисс Тивертон. Она сказала Адаму, что мисс Тивертон по-настоящему благовоспитанная женщина. Это замечание вызвало у него раздражение, но он непринужденно заметил:
      - Если она тебе нравится, то наверняка она славная. Твоя компаньонка мне не по душе! Тебе придется приглашать ее на свои приемы ?
      - О нет! Я не собираюсь продолжать это знакомство, - сказала она спокойно. - Она мне самой очень не нравится.
      В этом было что-то от отцовской безжалостности, и это встревожило Адама. Она увидела его серьезный взгляд и добавила:
      - Знаешь, не чувствую себя чем-то обязанной ей. Она получала отличное жалованье, и у нее появилась уйма возможностей свить собственное гнездышко. Видишь ли, все свадебные платья шьются в самых дорогих ателье, а она, само собой, получила комиссионные за то, что подкинула им работу.
      - Боже правый! Конечно, это весьма некрасиво с ее стороны, наживаться на тебе, подбивая тебя на расточительство. Тебе действительно лучше от нее избавиться!
      - О да, но она, наверное, считает, что это не имеет значения, поскольку папе нравится, чтобы я делала все покупки в самых дорогих заведениях. - После некоторого колебания она застенчиво спросила:
      - Я вспомнила в связи с этим, что хотела спросить тебя: следует ли мне нанять горничную? Миссис Кворли-Бикс говорит, что следует, а я сделаю то, что считаешь правильным ты. Правда, я с гораздо большим удовольствием оставила бы прежнюю служанку, потому что знаю, что важная горничная стала бы презирать меня.
      - Если все горничные такие, как мисс Пулсток у моей мамы, она будет задирать нос перед нами обоими. Более напыщенной особы я еще не встречал.
      - Тогда можно я скажу папе, что ты не видишь в этом необходимости?
      - Да. Скажи ему; мисс Пулсток привила мне такую ненависть к горничным, что я не хочу держать их в доме! А если уж речь зашла о домах, скажи, как ты хочешь, чтобы я поступил с городским домом. Уиммеринг говорит мне, что будет совсем не сложно продать дом на Гросвенор-стрит, так что, возможно, нам не мешает поискать другой - если кто-то из нас сумеет выкроить время, в чем я сомневаюсь! Нужно ли сказать Уиммерингу, чтобы он попробовал что-нибудь для нас найти, пока мы будем в Гемпшире? Тогда, если ему попадется что-нибудь, на его взгляд, подходящее, мы сможем осмотреть это до того, как я отвезу тебя в Фонтли.
      Она туг же согласилась и спросила, поедут ли они в Фонтли сразу же после медового месяца.
      - Если только ты не будешь против. Я хочу познакомить тебя и с ним, и со своими родными.
      - Ты хотел бы остаться там? Не приезжать в город весь этот сезон?
      - Как, пропустить весь сезон? - откликнулся он шутливым тоном. - Нет, в самом деле! Ты разве забыла, что тебя нужно представлять? Нам нужно постараться вернуться в город до середины мая, и это сведет наше пребывание в Фонтли всего лишь к нескольким дням.
      - Я просто думала, что, возможно, поскольку ты в трауре, то предпочел бы не ходить на приемы.
      - Совсем наоборот. Я советовался с леди Оверсли, и она уверяет, что нам приличествует все, кроме танцев. А я, ты знаешь, не танцую - хотя мне и предстоит сопровождать тебя на балы в следующем году и стоять, как, по словам моей сестры, стоит Байрон, мрачно озирая гостей!
      Глава 6
      У леди Линтон ушло шесть недель на то, чтобы добраться до Лондона, поскольку она предпочла путешествовать в фамильной карете, старомодном экипаже, который не был приспособлен для быстрой езды. Он обладал тем преимуществом, что оказался достаточно просторен, чтобы вместить мисс Пулсток, помимо нее самой и Шарлотты, но она не упомянула об этом, когда объясняла Адаму, почему притащилась в город именно в нем. Вместо этого она напомнила сыну, что одной из его первых мер по экономии стало увольнение форейторов, которых всегда держал его отец.
      - Я предоставляю судить тебе, дорогой, насколько это было мудро. И уверена, ты сделал то, что считал правильным, потому что не беру в расчет собственные неудобства!
      - Но ты могла подыскать наемных форейторов и приехать в почтовом дилижансе, мама! - возразил Адам.
      Уж лучше бы он промолчал, потому что ему мигом припомнили все его недостатки - особенно черствость, позволявшую ему хладнокровно относиться ко всем тем опасностям, которым подверглась бы его мать, доверь она себя наемным форейторам. Пока читалась эта нотация, у Адама было время вникнуть в детали ее туалета, и он, как только остался наедине с сестрой, спросил, не собирается ли мама нанести визит на Рассел-сквер одетая в гофрированный кресс единственным своим украшением - большой траурной брошью с изображением в серых тонах на перламутре женщины, горестно склонившейся над могилой.
      - А кстати, почему Лидия не поехала с тобой? Шарлотте пришлось признаться, что Лидия сама этого не пожелала.
      - Она так сильно к тебе привязана, что ей казалось, она не вынесет.., то есть она...
      - Понимаю тебя, - перебил он. - Однако она ошибается. Мисс Шоли очень славная девушка. Думаю, Лидии она понравится. Надеюсь, что понравится, потому что если нет, то это вызовет размолвку между нами, что очень бы меня огорчило.
      Она склонила голову, но рискнула заметить:
      - Позволь хотя бы раз сказать тебе, дорогой брат, как глубоко я осознаю приносимую тобой жертву! Когда я размышляю о том, что, обладая твоей решимостью...
      - Шарлотта, не будь дурочкой! Ты не участница трагедии! О, я знаю, что у тебя на уме! Но такого вопроса - жениться мне или оставаться холостым не стояло. Прошу тебя, не нужно устраивать из этого целое событие! - Он слегка обнял ее, и это сказало ей больше, чем все его слова. - Мама уже решила, где она хочет жить? Она останется в Фонтли или по-прежнему думает о Бате?
      - Думает о Бате, и.., ах, Адам, меня это так беспокоит, я не могу избавиться от чувства, что, возможно, мой долг - сопровождать ее! Но Ламберт считает, что стоит мне поехать в Бат, как мама снова станет противиться моему замужеству. Я в ужасной нерешительности и хочу, чтобы ты дал мне совет!
      - Ты конечно же выйдешь замуж за Ламберта. У мамы будет Лидия, чтобы составить ей компанию. А также тетя Брайдстоу. Почему ты колеблешься?
      - Ну, если ты не считаешь, что это дурно, - ведь мама совсем недавно" овдовела! - произнесла она, запинаясь.
      Он заверил ее, что вовсе не считает, от чего она тотчас повеселела, а он впоследствии удостоился сердечного рукопожатия мистера Райда, который сказал ему:
      - Вдовствующая леди подает тревожные признаки того, что готова взять обратно свое согласие на брак. Вся штука в том, старина, что теперь, когда ты так удачно устроил все дела, эта партия нравится ей не больше, чем прежде, - поведал он. - Дай ей только увезти Шарлотту в Бат, и она будет находить то один, то другой предлог, чтобы удерживать ее там!
      - Понимаю! Ну, если моя мать настаивает на том, чтобы ехать туда немедленно, нам лучше всего назначить твою свадьбу неделей позже моего.., нашего с Дженни возвращения из Гемпшира.
      Эта договоренность так и не получила одобрения Вдовствующей. Она сказала, что две столь поспешные свадьбы в одной семье произведут очень странное впечатление.
      - Я должен признаться, что считаю: было бы лучше отложить замужество Шарлотты на несколько месяцев, - согласился Адам. - Если и ты того же мнения, то не переезжай в Бат до осени! У тебя, если на то пошло, вообще нет для этого никакой причины.
      - Дорогой, тебе не следует просить у меня слишком многого! - возразила ее светлость. - Если мое дальнейшее пребывание в Фонтли могло бы принести тебе пользу, я бы, собрав последние силы, осталась, чтобы подавить мучительное чувство, непременно возникшее бы при виде на моем месте посторонней женщины. Но я ничем не смогу тебе помочь, мой бедный мальчик.
      Это не сулило ничего хорошего от предстоящего визита на Рассел-сквер; но он, похоже, насколько Адам мог судить, прошел вполне благополучно. Леди Линтон и Шарлотта застали мисс Шоли и ее компаньонку доме, но поскольку они наносили утренний визит, то не повстречали хозяина дома. Шарлотта считала, что мисс Шоли приятно удивила маму, потому что хотя та и сожалела о невзрачности ее лица и предсказывала, что она растолстеет прежде, чем ей исполнится сорок, но сказала, когда они с Шарлоттой возвращались обратно на Албемарл-стрит, что она, по крайней мере, рада, что ей не придется краснеть за манеры своей невестки.
      - Ив самом деле, Адам, я считаю ее очень естественной и милой и уверена, что научусь относиться к ней хорошо, - благородно пообещала Шарлотта.
      Суровую критику леди Линтон припасла для миссис Кворли-Бикс, которую описывала как противную и навязчивую. По ее словам, худшего испытания, чем быть вынужденной терпеть общество этой особы, невозможно себе представить. Но это было до того, как она познакомилась с мистером Шоли.
      Встреча состоялась в отеле "Лотиан" и носила неофициальный характер; задачу пригласить семью Шоли на обед доверили Адаму. Леди Линтон, готовясь к этому скромному празднеству с мужеством мученика, умоляла его сделать все возможное, чтобы исключить из числа приглашенных миссис Кворли-Бикс, но весьма великодушно заранее сняла с него вину, сказав, что нисколько не надеется на успех, поскольку такие бесцеремонные особы непременно влезут туда, где их меньше всего ждут. Тем не менее все было с легкостью улажено мистером Шоли, который, выразив свою благодарность за то, что ее светлость, как он выразился "снизошла до них", добавил:
      - Только смотрите, ни слова миссис Кью-Би, потому что я уверен: вашей светлости ни к чему ее бесконечные жеманные улыбки и кривляния.
      Соответственно в назначенное утро в отел; Лотианд появились только Шоли, и их провели в покои леди Линтон. Драгоценности мисс Шоли были слишком уж броскими и для ее возраста, и для такого повода. Но ее платье из сиреневого шелка было безупречно; и если панталоны и сверкающая заколка на галстуке ее родителя больше подходили для придворного торжества, нежели для праздничного обеда в семейном кругу, этот старомодный стиль не оказал ему плохой услуги в глазах Вдовствующей.
      Хотя ее сын смотрел на атрибуты скорби матери с некоторой тревогой, на мистера Шоли они оказали немедленное воздействие. Он низко склонился к протянутой ему хрупкой ладони и сказал, что это очень любезно с ее стороны - пригласить его на обед. И добавил:
      - Что наверняка потребовало мужества от вашей светлости - ведь вам сейчас не до гостей.
      Грустная улыбка стала признанием этому комплименту.
      - Очень радей - пролепетала вдова, снова усаживаясь в свое кресло и указывая взмахом веера, что ему следует занять соседнее. Пока молодые участники обеда вели между собой довольно вымученную беседу, вдова изо всех сил старалась перед мистером Шоли. К тому времени, когда пришел лакей возвестить, что обед ожидает в соседнем зале, мистер Шоли узнал, сколь многочисленны и ужасны перенесенные ею страдания и как мужественно она держалась под ударами судьбы. Он узнал даже, каких усилий ей стоило предпринять путешествие в Лондон в условиях крайнего дискомфорта, и он был потрясен настолько, насколько ей этого хотелось. Он посчитал чудовищным, что знатной леди явно слабого здоровья пришлось трястись по скверной дороге в громоздком экипаже, да еще без единого всадника, способного защитить ее. Он заверил, что почел бы за чисть, или бы ему позволили доставить ее обратно в Фонтли в его собственной карете.
      - Без всяких там трусливых прохвостов, миледи, - сказал он ей. - Она подрессорена не хуже любой из тех, в которых вы ездили, да так оно и должно быть, учитывая, сколько я за нее заплатил. И отличные, выученные в Хаунслоу форейторы, в этом можете не сомневаться, потому что Джонатану Шоли подходит только все самое лучшее.
      За обедом он с внушавшей тревогу энергией вникал в планы ее светлости относительно Бата, предлагая не только устроить, учитывая все детали, ее путешествие, но и немедленно отправить в Бат смышленого молодого парня из своей конторы, чтобы выяснить, какие дома в городе сдаются внаем. Леди Линтон прерывистым голосом сказала, что не смеет доставлять ему лишние хлопоты, но он заверил ее, что для него будет удовольствием, а вовсе не хлопотами избавить ее от утомительных поисков дома. Уже начинало казаться, что бедную даму выпроводят в Бат и поместят, помимо ее воли, в любое здание, выбранное для нее смышленым молодым парнем из конторы; но как раз в тот момент, когда она бросила страдальческий взгляд на своего сына, мисс Шоли без обиняков сказала:
      - Леди Линтон предпочитает сама выбрать для себя дом, папа.
      - И у ее светлости есть два сына, чтобы помогать ей, сэр, - весело прощебетал Ламберт. - Да будет мне позволено так себя называть!
      Говоря это, он бросил на Вдовствующую лукавый взгляд, что побудило ее любезно улыбнуться мистеру Шоли и сказать, что она ему очень признательна, но уверена; Уиммеринг сумеет уладить ее дела.
      - Еще бы! - согласился мистер Шоли, добавив с улыбкой:
      - Это такая продувная бестия! Уж он позаботится о том, чтобы вы не остались в накладе, миледи. - Он увидел, что его замечание вызвало напряженность, и бодро сказал:
      - Вовсе незачем краснеть, милорд: Вам также не стоят утруждать себя этим делом - предоставьте мне и Уиммерингу устроить все как надо! Ручаюсь, мы поймем друг друга так, как вам ни за, что не удалось бы!
      Избавив семейство от смущения столь мастерским способом, он затем обратил свое внимание на Шарлотту. Его проницательные глаза оглядели ее с одобрением, но разговор между ними не клеился. При всем огромном желании разговаривать с ним любезно, чрезмерная утонченность заставляла Шарлотту смотреть на Шоли с таким же нервным удивлением, которое она испытывала бы, если бы к ней обращался туземец. Мистер Шоли обращался с молодыми дамами в шутливой и покровительственной манере. Он был убежден, что они любят, когда им делают комплименты по поводу их внешности и подшучивают насчет их кавалеров, но подобные комплименты вгоняли Шарлотту в краску, а когда он отпустил озорное замечание по поводу ее предстоящей свадьбы, предсказывая, что, когда новость огласят, будет множество разбитых сердец, она в изумлении подняла глаза на него, не в состоянии скрыть, насколько ей не по вкусу эта неуклюжая галантность. На выручку пришел Ламберт, шутливо ответив за нее. Его усилия занять мистера Шоли получили достойную оценку, но попытка подобрать верный тон привела к тому, что он стал вести себя примерно так, как человек, добродушно сюсюкающий с ребенком, и потому вскоре получил достойный отпор.
      Мисс Шоли была спокойна, но весьма немногословна - обстоятельство, по поводу которого ее отец иронизировал, когда они ехали обратно на Рассел-сквер. Она сказала:
      - Просто мне больше нравится слушать, чем говорить. Но я разговаривала, папа, с милордом и с мисс... Шарлоттой! Она попросила так себя называть.
      - Огромное одолжение с ее стороны! - проворчал он. - Как ты с ней ладишь? Она из гордячек, да?
      - О нет! Она была очень добра и хочет меня полюбить, что по-настоящему хорошо, я думаю, она не хочет; чтобы милорд женился на мне. Она изо всех сил старалась выглядеть радостной Мне хотелось сказать ей, что я понимаю, как она должна себя чувствовать, но я недостаточно хорошо ее знаю, и, наверное, это было бы не вполне уместно.
      - А теперь, Дженни, скажи мне, - потребовал мистер Шоли, положив руку ей на коленку, - ты не хочешь пойти налопятную, девочка моя? Учти, я тебя не неволю.
      - Нет, я не хочу этого делать, - ответила сдержанно дочь.
      Он снова уселся в углу кареты, заметив, что рад этому.
      - Уже не говоря о положении, которое у тебя будет, - а этого не так легко добиться, согласись! - мне нравится его светлость. Это не значит, что он со мной одного поля ягода или что я хотел бы вести с ним совместное дело, но он такой, каким я представляю себе настоящего джентльмена. А что касается его семьи, уверен, что его матушка - милая дама, горемычная душа! Мне самому не понравилась эта сестра, но если она обращается с тобой так, как и подобает, - а ты говоришь, что так оно и есть, - пусть себе строит из себя недотрогу, коли хочет, мне все равно. Если сложить все плюсы и минусы, семья его светлости нравится мне больше, чем я ожидал.
      К несчастью, семья его светлости не отвечала взаимностью на эти сантименты. Леди Линтон, с таким видом, словно она не падает в обморок лишь благодаря частому прикладыванию к своему флакону с нюхательной солью, умоляла объяснить, что она сделала, чтобы заслужить такую напасть, как мистер Шоли, а Шарлотта, заламывая руки, воскликнула:
      - О, мой дорогой Адам, тебе следовало нас предупредить! Какой удар для бедной мамы! Мы никак не ожидали, что он настолько вульгарный!
      - Да будет вам! - смеясь, сказал Ламберт. - Это естественно, что вы так думаете, но я могу вам сказать, что бывают еще хуже! Хотя, должен сказать. - Он осекся, встретившись со взглядом Адама, поморгал, а потом довольно поспешно закончил:
      - Прошу прощения! Бывает, язык сболтнет невесть что!
      Адам кивнул и отвернулся от него. Но заткнуть рот дамам было не так-то просто, и, обсудив, как водится, за глаза, чужие огрехи, те вскоре обнаружили у мистера Шоли гораздо больше серьезных недостатков, чем им бросилось в глаза поначалу. Защищать его было бесполезно, и попытка положить конец дебатам привела лишь к тому, что леди Линтон трагически воскликнула:
      - Хороший оборот приняло дело, когда мать уже не может откровенно поговорить со своим сыном!
      Она добавила, что слишком уважает его чувства, чтобы проронить хоть одно пренебрежительное слово о его будущей жене. Ей остается лишь уповать на то, что он убедит ее не увешивать себя драгоценностями, которые, помимо того что слишком броски, не приличествуют ее возрасту, и их ношение всегда невыигрышно для маленьких и толстых женщин, не обладающих ни манерами, ни внешностью.
      Шарлотта почувствовала, что это заходит слишком далеко. Она быстро сказала - Не сомневайся, она делает это только потому, что так хочет ее отец! Какая радость для нас, что она совсем на него не похожа!
      - Вот именно! - сказал Ламберт. - Очень милая девушка и очень тактичная, я бы сказал. А что касается ее отца, видите ли, мэм, о нем вообще не нужно думать! Я слышал, как он говорил вам, что не собирается себя навязывать.
      - Хочется верить, что он не шутит!
      - По крайней мере, ты, мама, можешь не сомневаться, что я вполне серьезен, когда говорю тебе, что он всегда будет желанным гостем в моем доме'! - сказал Адам довольно твердо - Ах, Адам! Только не в Фонтли! невольно воскликнула Шарлотта.
      - Именно в Фонтли! Ты, кажется, забыла, что, если бы не он, Фонтли пришлось бы продать! Ты можешь себе представить, что я не предложу ему навестить нас там? Хорош же я буду!
      Сестра отвернулась, произнеся тихим голосом:
      - Я забыла или, возможно, не позволяла себе думать о таком унизительном обстоятельстве, с которым просто невозможно смириться! Больше я ничего не скажу.
      - Думаю, уже сказано достаточно, - ответил брат устало.
      Эти переживания не разделяла его мать, которая заявила, что она вынуждена признать: никто не посчитался с ее чувствами, и ее единственное утешение в том, что несчастного отца Адама уже нет в живых и он не испытывает подобных терзаний.
      Шарлотта разрыдалась, сдавленно протестуя, но в глазах Адама проступила горькая усмешка. Однако он лишь сказал:
      - Очень хорошо, мама. Мне отказаться? Ты этого хочешь?
      Если он рассчитывал, что Вдовствующая смутится от этого вопроса, то недооценивал ее. Она сказала ему, что у нее нет никаких желаний, которые не были бы тесно связаны со счастьем ее дорогих детей.
      - Я далека от того, чтобы попытаться на тебя повлиять! - сказала она. - Увы, у нас натуры настолько разные, дорогой, что я не в состоянии угадать, что сделает тебя счастливым! Для меня богатство ничего не значит. С тобой дело обстоит иначе, и ты должен решать сам. В одном ты можешь быть уверен: ни одного слова упрека никогда не сорвется с уст твоей матери!
      С этой великолепной тирадой она ушла в свой спальный покой, опершись на руку Шарлотты, которая уже приготовилась не сомкнуть глаз на протяжении ночи.
      К счастью для ее дорогих, на следующий день мысли ее получили нужное направление благодаря известию о том, что Уиммеринг получил очень выгодное предложение относительно дома Линтонов. И в самом деле, будущий покупатель был готов заплатить высокую цену, назначенную за него, если немедленно получит его в собственность. Адам согласился на его предложение; и мучения, постоянно преследовавшие его родительницу, прошли почти сразу же, как только он сказал ей, что продажа даст ему возможность обеспечить Лидию. Таким образом, леди Линтон могла оплакивать потерю дома, который не нравился ей и не был нужен, и получила жертвенные мотивы для того, чтобы скрепя сердце согласиться на его продажу. Теперь ей предстояло только решить, что из обстановки она хотела бы оставить в собственное пользование. Адам предоставил возможность ей взять то, что она выберет, и оставил ее на попечении Шарлотты. - Поскольку все находившееся в доме, казалось, хранит драгоценные - пусть и неведомые прежде - воспоминания, не похоже было, что там многое останется.
      Глава 7
      Свадьба состоялась двадцатого февраля - дата, совпавшая с въездом Людовика XVIII в Лондон, где он был встречен на государственном уровне принцем-регентом. До этих пор он жил как частное лицо в Хартуэлле, и это был первый раз за его двадцать лет изгнания, когда его публично признали королем Франции. Данное обстоятельство в значительной степени примирило мистера Шоли со скромным торжеством, к которому его вынуждала тяжелая утрата Адама - Потому что совершенно ясно, что за всей шумихой, которую устроили вокруг этого французишки, никто не обратит ни малейшего внимания на свадьбу, даже если я устрою это дело в два раза пышнее, чем собирался!
      Общественные события безусловно приковывали к себе всеобщее внимание.
      Адам вернулся из короткой поездки в Фонтли и услышал, как пушки Тауэра стреляют в честь вступления союзников в Париж; неделей позже пришла весть об отречении Бонапарта, за которой вскоре последовала публикация депеши от лорда Веллингтона, отправленной из Тулузы двадцатого апреля. Похоже было, что его светлость одержал свою последнюю победу в войне. Она тянулась так много лет, что люди испытывали недоверие в такой же степени, в какой и волнение; находились даже такие, кто мрачно пророчествовал, что союзников еще разобьют, и много таких, которые считали безумием позволить Бонапарту укрыться на Эльбе.
      - Попомните мое слово: он начнет все заново! - ; сказал мистер Шоли. Можно сделать только одно - это покончить с ним, потому что ясно как Божий день: человек, бесчинствовавший повсюду, не станет спокойно сидеть на таком острове, каким мне описали эту Эльбу. Он снова разойдется вовсю, это как пить дать!
      Он добавил, пожевав челюстями недовольно и задумчиво, что, похоже, единственное, что заставило бы людей заметить свадьбу его дочери, - это присутствие на церемонии великой герцогини Ольденбургской.
      Эта недавно овдовевшая дама, сестра императора России, прибыла в Лондон несколько недель назад и остановилась в "Палтни" на Пикадилли, сняв весь-отель для размещения своей персоны, одной из дочерей, двух очень уродливых придворных дам и многочисленных слуг. Все считали, что замышляется брак между ней и принцем-регентом, либо, если ему не удастся получить развод у принцессы Уэльской, она, возможно, вместо этого выйдет за его брата, герцога Кларенса. Сама овдовевшая дама говорила, что визит предпринят всего лишь ради развлечения и осмотра достопримечательностей; и было не слишком похоже, что она предпринимает какие-то усилия, чтобы понравиться регенту. Хорошо осведомленные люди говорили, что ее единственный матримониальный замысел не связан непосредственно с ней и что она вмешивается в дела принцессы Шарлотты Уэльской, чья помолвка с принцем, похоже, ни к чему не привела.
      - И с чего это все глазеют на нее всякий раз, когда она выезжает, - не пойму-, хоть убей!, - удивлялся мистер Шоли. - По моему разумению, она уродина, несмотря на белую кожу, о которой мы наслышаны. Это еще хорошо, что у нее белая кожа, потому что иначе ее, с этакими толстенными губами, принимали бы за негритянку.
      Несмотря на столь уничижительную критику, было очевидно, что, если только кто-нибудь из членов семьи Деверилей был бы знаком с великой герцогиней, ничто не удержало бы его от того, чтобы пригласить ее на свадьбу, - вовсе не из желания водить компанию с людьми столь высокого положения, как объяснил мистер Шоли Адаму, а потому, что он всегда обещал превратить свою дочь в великосветскую даму.
      - Так оно и было бы, - заметил он. - Это произвело бы такой же фурор, как если бы ко мне пожаловал в своей карете лорд-мэр.
      Адам ответил сочувственно, но твердо отрицал даже малейшую степень знакомства с великой герцогиней. В какой-то момент он с тревогой спросил, знает ли мистер Шоли о дружбе покойного графа с принцем-регентом. Мистер Шоли знал, но сказал, что считает себя не настолько глупым, чтобы метить так высоко.
      - Иностранка - это одно, а принц-регент - совсем другое. Она может быть сестрой императора России, но кто в конечном счете он?
      - Ив самом деле - кто? - согласился Адам. - Давайте не искать приключений на свою голову из-за каких-то членов королевской фамилии! Мы прекрасно обойдемся и без них!
      Он говорил бодро, ничто в его голосе или поведении не выдавало чувства нереальности происходящего, владевшего им. Последнее время ему казалось, что он живет будто во сне. Сны были без будущего, и он не пытался открыть, каким оно у него может быть: слишком усталый, он был не в состоянии заглядывать вперед. Да и времени на размышления оставалось мало: он был беспрестанно занят, и по мери того, как приближался день свадьбы, его одолевало столько всего забытого и не сделанного, что ему удалось выкроить время лишь для одной короткой встречи с лордом Расселом, доставившим домой депешу из Тулузы. Встреча пошла ему на пользу: узнав обо всем, что произошло с тех пор, как он оставил армию, получив известия о своих друзьях, радуясь по поводу чудесного исцеления лорда Марча от раны, которую тот получил при Ортизеях, и посмеявшись над последними штабными шутками, он снова на короткое время обрел реальность, и это его воодушевило.
      На церемонии он держался в манере, которую леди Оверсли впоследствии объявила выше всяких похвал. Она была очень растрогана и позже говорила своему супругу, что едва не расплакалась, глядя, как дорогой Адам скрывает свои подлинные чувства, лишь бледность выдавала, каких усилий ему это стоило.
      На самом деле никаких усилий и не было. Адам, будто снова оказавшись в своем тревожном сне, лишь подчинялся незыблемым нормам полученного воспитания. Приличия требовали определенной линии поведения, и, поскольку соответствовать этим требованиям стало его второй натурой, на свадебном завтраке он разговаривал и улыбался не с каким-то усилием, а чисто машинально.
      Присутствовало не более дюжины человек, но ничто не могло бы превзойти богатство посуды и великолепие закусок. Лидия таращила глаза от пышного многообразия желе, кремов и пирогов и, вспоминая об этом, настаивала, что насчитала по восемь блюд с каждой стороны стола.
      Лидия приехала "в Лондон в подавленном настроении, отрезвленная поучениями Шарлотты. Когда она впервые увидела Дженни, всю в белом атласе, в кружевах и бриллиантах, то первое, что подумала, - Дженни выглядит ужасно невзрачно. Белый атлас не шел Дженни, и усугубляло дело то обстоятельство, что она была настолько же красной, насколько Адам - бледным. Тем не менее она держалась вполне спокойно и четка отвечала на вопросы. Но после церемонии Лидия подумала, что девушка, вероятно, не так спокойна, как кажется, поскольку, когда она считала, что никто на нее не смотрит, то прижимала ладони к щекам, словно старалась стереть свою красноту.
      Лидия чувствовала себя прескверно во время весьма неромантичной церемонии; но на Рассел-сквер ее меланхолия прошла, обстановка была для нее совершенно новой, и хотя она много слышала о вкусе мистера Шоли, но никогда не представляла себе подобной роскоши. Оглядываясь вокруг, она впитывала в себя все это и желала обменяться хотя бы одним взглядом с Адамом. Но это было невозможно, и лорд Броу стал ему достойной заменой. Их взгляды на миг встретились, и она увидела по ленивому блеску его глаз, что ему все это не нравится так же, как и ей, и почувствовала себя намного бодрее. То, что Адам женился на Дженни, а не на Джулии, по-прежнему оставалось трагичным событием его жизни, но было невозможно говорить об этом во время приема со столь разнородной публикой. Она даже едва не рассмеялась, когда миссис Кворли-Бикс, в берлинских шелках и густо нарумяненная, приветствовала леди Линтон с бурным восторгом близкой приятельницы и, не теряя времени, поставила себя на равную ногу с ней, употребляя такие фразы, как: "Мы с вами, дорогая леди Линтон..." и "Светские люди, как мы знаем, дорогая леди Линтон...".
      Мистер Шоли, наблюдая за веселым выражением глаз Лидии, тут же проникся к ней симпатией. Она не была такой красивой, как ее сестра, как раз то, что он называл крупной, статной девушкой, без всяких причуд. Чтобы сломать лед, он сказал ей, что ему просто стыдно, что он не пригласил никого из видных кавалеров для ее развлечения.
      - Есть только милорд Броу, которому придется разрываться между вами и Лиззи Тивертон, а я называю это заниматься делом кое-как. Впрочем, разрываться он будет недолго, если у его светлости столько здраво-то смысла, сколько я в нем подозреваю!
      Лидия, которая гораздо в большей степени унаследовала отцовское здоровое начало, чем ее брат и сестра, вовсе не была оскорблена этой речью. Никто, похожий на мистера Шоли, никогда прежде не возникал на ее пути, но к тому, времени, когда собравшиеся гости расселись для поданной им гаргантюанской трапезы, все шло к тому, чтобы они крепко сдружились, и несколько раз ее мать с болью вслушивалась, как дочь разражалась непосредственным смехом школьницы. Леди Линтон, которая от начала до конца держалась с безупречной, едва ли не холодной любезностью, после окончания церемонии сделала Лидии выговор за то, что та смеялась над мистером Шоли, и прочла ей лекцию о недостаточной воспитанности, которую девушка продемонстрировала, ранив его чувства.
      Но чувства мистера Шоли совершенно не были задеты. Его проницательные глаза поблескивали, когда он поглядывал на Лидию; и после он признался леди Линтон, что не помнит, когда ему нравилась какая-нибудь девушка так, как она. Потом добавил доверительным полушепотом, что он усадил лорда Броу за столом рядом с ней.
      - Хотя она говорит мне, что еще не выезжает в свет, и его светлость должен сидеть рядом с мисс Тивертон Но я вот что скажу, миледи: Бог с ней, с мисс Тивертон! Его светлости, уверен, будет приятнее беседовать с мисс Лидией!
      Леди Линтон, хотя и приняла комплимент вежливо, по не пришла от него в восторг. А Адам, с облегчением заметивший, что младшая сестра, похоже, в наилучших отношениях с" хозяином, благодарно улыбнулся, когда перехватил ее взгляд с другой стороны стола Броу, со своими вальяжными, непринужденными манерами, тоже стал надежной опорой. Мистер Шоли быстро обнаруживающий снисходительное к себе отношение, счел его очень милым молодым человеком, во многом того же склада, что и лорд Оверсли, который любезно отвлекал внимание миссис Кворли-Бикс на одном конце стола, пока его супруга на другом конце поддерживала течение неровной беседы, смеялась над шутками хозяина и радовала его, отведав все предложенные ей блюда, заявляя, что в жизни не пробовала таких вкусных вещей.
      Когда Дженни пошла наверх переодеть платье, Лидия составила ей компанию, спасая от миссис Кворли-Бикс, чье предложение о помощи явно ее не устраивало. Выждав, лишь чтобы убедиться, что мисс Тивертон, очень застенчивая девушка, не собирается предложить свои услуги, она встала, сказав:
      - Могу я пойти с вами? Прошу вас, позвольте мне!
      - Вот и хорошо! - одобрил мистер Шоли. - Сходи с мисс Лидией, дорогая, а вы садитесь, миссис Кью-Би! Дженни не нужно, чтобы вы вдвоем помогали ей справляться с платьем, хотя она и благодарна вам!
      Лидия поднималась вместе со своей новой сестрой по устеленной толстым ковром лестнице, стараясь придумать какие-нибудь приветливые слова. Но первой заговорила Дженни, с запинкой произнеся;
      - Спасибо, я вам очень признательна! Надеюсь, вам это не в тягость?
      - Нет, нет, конечно! - ответила Лидия, вспыхнув. - А вам?
      - О нет! Это так любезно! - вздохнула Дженни. - Если бы вы знали, на кого была весь день похожа миссис Кворли-Бикс!..
      Лидия хмыкнула:
      - Ваш папа говорил, что она Носилась, как муха в коробке с дегтем! Господи, неужели это ваша комната? До чего огромная!
      Она стояла, изумленно оглядываясь, тут же заметив, какое это великое дело - быть единственной дочерью.
      - У меня спальня совсем не такая большая, и у Шарлотты тоже, добавила Лидия, устремив на Дженни серьезный взгляд. - Наверное, Фонтли покажется вам совсем обветшалым.
      - О нет, уверяю вас, что не покажется! Пожалуйста, не думайте... О, Марта, мисс Лидия Девериль была настолько любезна, что пришла мне помочь! Марта в свое время была моей няней, мисс Девериль.
      - Называйте меня Лидией, мне так хочется, - попросила девушка, присаживаясь на краешек элегантной кушетки. Она улыбнулась угловатой женщине, нескладно сделавшей перед ней реверанс, и сказала:
      - Не стану вам мешать, я только посмотрю!
      Присутствие служанки не способствовало ослаблению напряженности, которая сковывала языки двум молодым дамам. Разговор ограничивался банальностями, и Дженни участвовала в нем, в основном отпуская односложные замечания. Лишь когда она встала, уже совсем переодевшись, а Марта Пинхой покинула комнату, она, похоже, взяла себя в руки и внезапно обратилась к Лидии.
      - Вы любите его, правда? - спросила она. - Вам не обязательно говорить мне это: я знаю, что любите и что я не то, чего вы хотели бы для него. Я только хочу сказать вам, что он будет окружен теплом, - я позабочусь об этом! - Напряженность ее лица смягчила слабая улыбка. - Вы не считаете, что это важно, но это важно. Мужчины любят жить в уюте. И у него это будет. Вот и все!
      Она завершила эту речь решительным кивком и, не дожидаясь ответа, энергичной походкой вышла из комнаты, предоставив Лидии следовать за ней вниз по лестнице в холл, где ее ожидала собравшаяся публика Прощание было непродолжительным. Мистер Шоли, заключив свою дочь в медвежьи объятия, наказывал Адаму, наполовину шутливо, наполовину свирепо чтобы тот хорошенько заботился о его дочери; леди Линтон скорбно выразила надежду, что Адам будет счастлив; Шарлотта и леди Оверсли обливались слезами, а Лидия, судорожно обнимая Адама, прошептала:
      - У меня нет к ней ненависти! Нет!
      А джентльмены, присутствовавшие на свадьбе, принесли грубовато-добродушные поздравления, сдобренные рекомендацией не давать лошадям застаиваться.
      Легкий фаэтон, один из свадебных подарков мистера Шоли, уже стоял у двери, запряженный гнедыми, с гербом Линтонов, изображенным на дверцах, и роскошным чехлом на козлах; следом подали повозку для слуг милорда, служанки миледи и всего багажа; а завершающим штрихом, придававшим особый блеск, стала пара верховых в ливреях.
      Адам помог жене сесть в фаэтон и, задержавшись, лишь, чтобы перемолвиться словом с Броу, последовал за ней; ступеньки подняли, дверь закрылась, и под прощальные возгласы и взмахи платков экипаж двинулся вперед. Поскольку для путешествия выбрали форейторов, козлы под этим великолепным чехлом были не заняты, так же как и сиденье для слуги позади экипажа - Адам успешно противостоял попыткам мистера Шоли навязать ему двух лакеев.
      Экипаж обогнул угол площади, и, после того как толпа на мощеном тротуаре скрылась из виду, Адам отвернулся от окна и улыбнулся Дженни:
      - Ну, пусть твой отец говорит что хочет, но я считаю, что у нас была замечательная свадьба, а ты? Ты очень устала от всего этого?
      - Да, я измотана, - призналась Дженни, - но, наверное, не так, как ты.
      - Ерунда!
      - Ты измотан до крайности, я это знаю. Помимо всего прочего, тебе, пришлось сделать гораздо больше, чем мне. Мне остается только надеяться, что тебя не укачает в этом экипаже!
      Он рассмеялся:
      - И я тоже надеюсь. А тебя - как ты думаешь?
      - Вообще-то, думаю, вполне может. Его так раскачивает. Я, наверное, к нему привыкну, но если нет - пожалуйста, не говори об этом папе. Он так расстроится, потому что его специально сделали к этому дню.
      - Когда мы съедем с булыжников, будет легче. Откинься назад и закрой глаза! Ты взяла с собой нюхательную соль?
      - У меня ее вообще нет. А впрочем, есть! Ужасный флакон, свадебный подарок от миссис Кворли-Бикс. Думаю, она еще до того имела его при себе, потому что не могла ведь она предположить, что он мне хоть как-то пригодится.
      - Неблагодарная девчонка! Неужели ты его забыла?
      - Да, но ничего! Я скоро привыкну.
      Это, похоже, было правдой, поскольку, проведя какое-то время с закрытыми глазами, она затем открыла их и немного повернула голову, изучая профиль Адама. Вначале он не заметил ее пристального разглядывания, мысли его витали далеко от нее, а его рассеянный взгляд был устремлен на меняющийся ландшафт; но спустя несколько минут, как будто внезапно осознав, что* за ним наблюдают, он посмотрел на Дженни.
      Видение неземной прелести исчезло. Перед ним, пухлая и немного простоватая, сидела реальность, в модной длинной мантилье и шляпке с полями козырьком и закрученными страусовыми перьями, которые создавали несообразное обрамление для круглого розового лица, примечательного разве только своей решимостью. Отвращение на какой-то момент лишило его дара речи, но, когда глаза его встретились с глазами девушки, он увидел в них тревогу, и его настроение сменилось на сочувственное. По каким бы мотивам она ни согласилась на сделку, заключенную ее отцом, она не выглядела счастливой. Он считал ее положение худшим, чем свое собственное. Выгода, извлекаемая им из этой женитьбы, была весомой; если она искала продвижения по общественной лестнице, то он, рожденный в высшем обществе и относящийся как к само собой разумеющемуся к привилегиям, которыми обладал от рождения и, согласно титулу, считал, что она найдет свое вознесение в сословие пэров стоящей вещью. Если же честолюбивые устремления отца вынудили ее к браку без любви, она заслуживала большей жалости. Он в самом деле жалел ее и, вынужденный ободрять, забыл про собственную сердечную боль. Как это сделать, он не знал и мог лишь улыбнуться ей и взять ее руку в перчатке в свою, сказав бодро:
      - Вот так-то лучше! Ты спала? Ее рука на какой-то момент задрожала, но она ответила ровным голосом:
      - Нет, но мне уже лучше, спасибо. Я хотела бы поговорить с тобой, если можно.
      Завладев ее рукой, он не мог решить, что с ней делать или как от нее избавиться. Она решила за него эту проблему, спокойно убрав ее. Он насмешливо переспросил:
      - Если можно? И что же ты собираешься сказать такого, если на это требуется мое разрешение, глупенькая ?
      Она натянуто улыбнулась:
      - О нет! Просто тебе, возможно, не хочется.., я не уверена, но, по-моему, нам нужно обсудить наше.., наше положение. Я не раз хотела это сделать, но нам так редко выпадал случай остаться наедине. И возможно, ты счел бы, что мне это не пристало. В этом я тоже не уверена, потому что я еще не вполне знакома с тобой и, хотя очень стараюсь следить за этим, знаю, что у меня несдержанный язык - меня всегда бранили за это в пансионе у мисс Саттерли!
      - Тебе вовсе не нужно следить за этим, когда ты разговариваешь со мной! Более того, я надеюсь, что ты не будешь этого делать! Но для начала позволь сказать тебе, что я не слепой и понимаю всю неловкость твоего положения. Мы едва знакомы, как ты сама выразилась, и это наверняка причиняет тебе еще большую неловкость! - Он улыбнулся ей не любовно, но очень по-доброму. - Это зло скоро будет исправлено. А пока не нужно бояться! Я не сделаю ничего такого, что тебе не нравится.
      С непроницаемым лицом она выждала какой-то момент, прежде чем ответить на это.
      - Ты очень любезен, - сказала она наконец. - Я не боюсь. Дело не в этом! Мне кажется, что на свете есть много жен и мужей, которые в самом начале были знакомы не ближе, чем мы. Это не годится для тех, кто наделен чувством ранимости, но я не считаю, что у меня есть это качество. Я имею в виду, что тебе не стоит за меня беспокоиться: я ненавижу суету и болтовню! Вообще-то люди моего круга не часто вступают в браки по расчету, но в вашем они довольно обычны, не так ли?
      - Да.., то есть, кажется, они по-прежнему случаются, но я на самом деле не сведущ в этих делах, - сказал он, едва зная, как ответить на такую прямолинейность.
      - Я не хотела тебя смутить, - сказала она, чувствуя, что уже это сделала, - но нет никакого смысла притворяться, что это не так: мы оба знаем, что я незнатного происхождения. Дело в том, что вы, возможно, полагаете, будто я не понимаю брака по расчету. Нет, понимаю, так что вам не нужно бояться, что я жду от вас, чтобы вы от меня не отходили ни на шаг. Вы также не увидите, чтобы я приставала к вам, словно репей, допытываясь, чем вы занимались в течение дня по минутам и почему не пришли домой к обеду. - Она подняла глаза, посмотрев на него решительно. - Я не стану вмешиваться в ваша дела, милорд, или задавать вам какие-либо вопросы. Вы не будете под каблуком - обещаю вам.
      - Вы даете мне разрешение пуститься в развратную жизнь? - спросил он, стараясь обратить все в шутку. - Следует ли мне предоставить вам такую же свободу действий? Боюсь, вы сочтете меня совсем невеликодушным, потому что у меня нет такого намерения! Я даже настолько мелочен, что сохраняю для себя право задавать вам вопросы в любом количестве! Она покачала головой, улыбаясь, но потупив взор:
      - Это совсем другое дело! Вряд ли у вас появится когда-либо повод для беспокойства. Я не настолько красива! - Она помедлила и с усилием вздохнула, покраснев при этом. - И не та жена, которую вы хотели, но я сделаю все возможное, чтобы вести себя подобающим образом. Вы захотите наследника, и я надеюсь, что дам его вам. Я хотела бы завести детей, и чем скорее, тем лучше. Но это решать вам.
      Она умолкла, плотно сжав губы, и отвернула лицо, чтобы выглянуть в окно; но через несколько секунд, в течение которых он старался придумать хоть какой-то ответ, она заговорила снова, произнеся непринужденным тоном:
      - Знаешь, для меня в новинку жить в деревне. Моя мать была сельская женщина, но папа вырос в городе и не питает никакой любви к деревне, и если мы и выезжали из Лондона, то в Брайтон, или в Рамсгейт, или в другие подобные места... Далеко нам еще ехать до дома твоей тетушки?
      Глава 8
      Они пробыли в Гемпшире менее двух недель; медовый месяц был укорочен решимостью леди Линтон немедленно присоединиться к своей сестре в Бате и такой же решимостью Ламберта Райда жениться на Шарлотте до этого срока. Семейные дела снова призвали его на север, и он предложил всерьез то, о чем первоначально говорил шутя: поехать с Шарлоттой в Шотландию в их медовый месяц. Шарлотта не могла отрицать, что подобная перспектива переполняет ее восторгом, и робко написала об этом Адаму. С одной стороны, она боялась, что ее свадьбу отложат на неопределенное время, с другой - ей была невыносима мысль, что к алтарю ее поведет не брат, а кто-то другой.
      - Ну, я думаю, это и в самом деле не годится! - воскликнула Дженни, когда Адам показал ей письмо Шарлотты. - Напиши ей немедленно и сообщи, что ты там будешь! Ты же видишь - она очень волнуется, а какая разница, если мы отправимся в Фонтли на несколько дней раньше, чем собирались?
      - Если ты не против...
      Она ответила с рассудительностью, которая сделала ее одновременно легкой и не вызывающей волнения спутницей:
      - Что для нас значат несколько дней? Конечно, мне здесь нравится, но теперь, когда я знаю, что леди Нассингтон собирается представить меня на майском официальном приеме, мы должны из-за моего бального платья вернуться в город в конце второй недели. Я уже заказала его и подобрала для него материалы, но, видишь ли, мне нужно его примерить. - Глаза ее сузились до щелочек, когда она невесело хмыкнула. - Боюсь, буду ужасно в тем выглядеть! - призналась она. - Я - ив юбках с кринолином! О, да я буду такая толстая! Уже не говоря о том, что я не сумею его носить, чему, как меня предупредила леди Оверсли, я должна научиться, прежде чем появлюсь в нем на публике. Ну что же, мне остается только надеяться, что я не опозорю тебя!
      - Не опозоришь. Так я скажу Шарлотте, что она может назначить на понедельник, девятого мая, как ей хочется?
      - Да, пожалуйста, сделай это! Мы можем отправиться в Фонтли в пятницу, и, если уедем отсюда во вторник, у меня будет два дня на Гросвенор.., в Лондоне, чтобы примерить платье для двора, а также купить перья и все остальное.
      Дженни произнесла эти слова с какой-то напряженной интонацией, но Адам не подал и виду, что заметил это, произнеся радостно:
      - Очень хорошо, я напишу Шарлотте! Медовый месяц не мог обойтись без неловких моментов, неизбежных при подобных обстоятельствах; но все было преодолено, во многом (как признавался Адам) благодаря весьма прозаическому отношению к происходящему, проявленному его женой. Если их союз и был лишен романтичности, то ему сопутствовало меньше неловкостей, чем он ожидал. Дженни порой оказывалась стыдливой, но робкой - никогда. У нее был практический склад ума, поэтому она вступила в семейную жизнь деловито и почти сразу же явила собой жену с опытом в несколько лет. Она быстро выявила и никогда не забывала присущие Адаму пристрастия, она не требовала и, казалось, не жаждала постоянного внимания к себе, а отправляла его удить форель в ручье, встречая мужа по возвращении расспросами о любимом спорте и спокойным перечислением того, чем она занималась В его отсутствие. Поскольку занятия эти включали, помимо игры на фортепьяно и зарисовок в саду, вышивку каймы совсем крохотными стежками на комплекте его носовых платков, он мучился раскаянием, чувствуя, что подтолкнула ее к столь нудному делу скука. Тем не менее она уверяла его, что ей нравится то, что она называла работой белошвейки; и она определенно выглядела довольной той размеренной жизнью, которую вела. Поместье Рашли могло служить идеальным пристанищем для медового месяца двоим влюбленным, но Линтонам делать там было особенно нечего. Адам удил рыбу, ездил верхом или в повозке с Дженни, а по вечерам они играли в шахматы, Дженни музицировала на фортепьяно или сидела с шитьем, в то время как Адам читал ей вслух. Он был очень склонен винить себя за то, что привез ее в Рашли, в то время как один из оживленных водных курортов, вероятно, больше пришелся бы ей по вкусу; но когда он сказал об этом, она покачала головой в своей решительной манере и ответила, что ей бы это и вполовину так не понравилось.
      - Я знаю все о водных курортах, но никогда прежде не жила в сельском доме, - сказала она. - Это совсем ново для меня и очень приятно. Кроме того, я многому учусь здесь, чем наш приезд сюда меня особенно радует. Я уже не буду такой невежественной, когда мы поедем в Фонтли. И не предполагала, что это будет настолько отличаться от жизни в городском доме.
      - Теперь ты обнаруживаешь и еще невежество! Неужели такая большая разница?
      - О да! Знаешь, в Лондоне человек покупает, а в сельской местности.., производит или выращивает капусту, и яблоки, и яйца... Ладно, не смейся надо мной! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!. Опять же свиньи представь, что ты делаешь собственный окорок! Вряд ли ты в это поверишь, но, я, пока не приехала сюда, никогда не видела, как доят коров, и не имела ни малейшего понятия, как делают масло. Мне нравится наблюдать, чем занимаются на ферме, как и все остальное тут. У тебя в Фонтли есть ферма?
      - Домашняя ферма? Да.., хотя - стыдно сказать - не такая опрятная, как эта!
      Она приняла это без комментариев, но в следующий момент спросила: настолько ли: обширно Фонтли, как поместье Рашли?
      Рашли не было главной резиденцией лорда Нассингтона; и если бы Адама попросили его описать, он бы назвал его прелестным местечком в Гемпшире. На самом деле это был очаровательный домик в архитектурном стиле эпохи королевы Анны из ярко-красного кирпича, расположенный в маленьком парке, имевший, однако, так мало сходства с Фонтли, что он удивленно воскликнул:
      - Фонтли? Но моя дорогая Дженни!.. Здесь не может быть никакого сравнения!
      - Ты хочешь сказать, что Фонтли больше? - спросила она если не с испугом, то определенно с благоговением.
      - Да, конечно! - Он умолк и добавил со смехом и слегка покраснев:
      - Знаешь, я просто не могу представить, что какой-то дом лучше Фонтли. Теперь ты будешь ожидать Четсуорта или Холькхема!
      - Нет, не буду. Как я могу - я никогда не видела ни того, ни другого! Я полагаю, в Фонтли дом очень большой?
      - Он, конечно, больше, чем этот, но.., ну, он совсем другой! В нем нет особенно красивых комнат, за исключением Большого зала, но их гораздо больше, чем здесь. Возможно, ты будешь разочарована или скажешь, как говаривала моя мать, что он ужасно неудобный и в нем слишком много коридоров, и лестниц, и комнат, расположенных анфиладами. Видишь ли, он не строился по плану, как этот. Часть его - все, что осталось от бывшего монастыря, - действительно очень старая, но мои предки перестраивали его, каждый на свой лад, до тех пор, пока он не превратился.., наверное, здесь можно сказать, в настоящую мешанину стилей! Большая его часть в стиле елизаветинской эпохи - но не бойся, что ты окажешься в спальне с неровным полом и потолком настолько низким, что его можно потрогать! Спальни главных покоев - в том крыле, что строил мой дедушка. Надеюсь, оно тебе понравится. И хотя бы по одному поводу ты сможешь быть спокойна: у нас не водится призраков, которые бы донимали тебя, хотя у нас сохранились развалины часовни!
      - Я не верю в призраков. А это действительно развалины?
      - Самые что ни на есть! Более того, от часовни и камня на камне не осталось.
      - Я "имею в виду - не ты соорудил эти развалины?
      - Соорудил? - удивился он.
      - Да, соорудил. Один из папиных знакомых сделал именно так, когда все готическое было в моде, и, кажется, это вызвало много восторгов.
      - А!. - произнес он довольно безучастно. - Нет, мы свои не сооружали: это за нас сделали во время войны зелоты.
      - Ну да, конечно: мне следовало знать, что это было так, как должно было быть, - сконфузилась Дженни. - Тебе ни к чему было сооружать развалины.
      Такие пассажи могли привести его в замешательство, но они и забавляли его. Лишь когда она сообщила ему новость, что это ее отец купил дом на Гросвенор-стрит, у них случилась первая серьезная размолвка.
      Он читал письмо от Уиммеринга, когда она вошла в комнату, держа в руке листок, покрытый неразборчивыми каракулями мистера Шоли, и воскликнула:
      - Адам, по почте пришло письмо от папы! Он поднял взгляд:
      - Вот как? Надеюсь, с ним все хорошо?
      - О да! Он не пишет об этом, но он никогда не хворает! Дело в том, что он ухитрился сделать то, что даже я считала невозможным за такое короткое время. Плохо же я его знала! Особенно когда он сказал мне, что, если придется, наймет целую армию работников, что, как я полагаю, он и сделал. Папа никогда слов на ветер не бросает.
      - Да, уверен, что это так. И что же он сделал? Нечто такое, что очень тебя радует, как я понимаю?
      - Если хочешь, да. Твой дом, Адам! Ты думал, что продал его мистеру Стикни, но тот всего лишь работал на папу!
      Он пристально посмотрел на нее.
      - Твой отец купил мой дом? - спросил он.
      - Да, и хотел вручить тебе купчую в день нашей свадьбы, да только она была не вполне готова. И вот он решил потом, что не расскажет тебе об этом до тех пор, пока не закончат покраску и наклейку обоев и дом не будет готов к нашему приезду. Я никогда не думала, что это произойдет за такое короткое время, но он пишет мне...
      - Это была твоя затея? - прервал он.
      - Нет, боюсь, я об этом не думала, - ответила она. - Хотя это случилось потому, что я сказала папе, что ты собираешься продавать дом. Он тут же решил, что купит его и вернет тебе, если я считаю, что тебе это понравится, и вот...
      - И ты так считала?
      Она вдруг заметила, что он очень бледен. Сошел и ее собственный румянец, она, запинаясь, произнесла:
      - Да, а что? Я думала...
      - Я выставил дом на продажу ради того, чтобы обеспечить двух своих сестер!
      - Да, да, я знаю, ты мне говорил.
      - И ты думала, я захочу, чтобы он его купил? Да еще по цене, которую я всегда считал грабительской?
      Морщины у нее на лбу разгладились, и она сказала, улыбаясь:
      - О, тебе незачем об этом думать! Для папы это пустяк: уверяю тебя, он об этом не жалеет! Более того, он посмеялся над этим и сказал, что ты можешь полностью положиться на Уиммеринга! Папа никогда не относится неприязненно к человеку за то, что тот, как он выражается "продувная бестия". И в этом случае, я уверена, он не хотел торговаться по мелочам о, я знаю, что он бы не стал! - После некоторого колебания она сказала:
      - Понимаешь, когда он спросил меня, почему ты собрался продавать городской дом, и я ему рассказала, он.., он был просто поражен. Он сказал, что уважает тебя за это, хотя это, как он считал, нелепо. Ты знаешь, он очень проницательный: он сразу же понял, что ему не пристало говорить тебе.., предлагать... - Голос ее пресекся; она поднесла руку к своей опять пылающей щеке. - О, я поступила не правильно, допустив это? Папе было так приятно думать, что он может обеспечить тебя.., тем, что тебе нужно, не ущемив твоей гордости...
      - Не ущемив... О Бог мой! - воскликнул Адам. - Так, значит, это должно было стать приятным сюрпризом, не так ли? Ты должна извинить меня: для меня это неприемлемо! Неужели ты не понимаешь? Нет, не понимаешь, и я не могу объяснить тебе это. Мне остается лишь надеяться, что твой отец не понесет слишком большие убытки из-за этого. Полагаю, что нет; если он на славу отремонтировал дом, порекомендуй ему немедленно снова выставить его на продажу! Я буду рад узнать, что он сбыл его с выгодой!
      Продолжая говорить, он вышел из комнаты торопливым, прихрамывающим шагом. Ее рука невольно взметнулась и упала, но он не смотрел на нее. Она не в силах была что-либо возразить, а в следующий момент дверь со стуком захлопнулась за ним. Она не видела его несколько часов. Ему оседлали лошадь, и он проскакал мили, вначале охваченный гневом, но потом, когда гнев улегся, впал в отчаяние. Ему дали ощутить его золотые оковы; он заглянул в будущее, увидев себя рабом щедрости мистера Шоли, и несколько горьких минут сожалел, что пуля, которая сделала его хромым, не угодила ему в сердце.
      Когда он вернулся в поместье Рашли, обед должен был уже почти закончиться, но дворецкий сказал ему, что миледи еще не спустилась вниз. Он застал ее у туалетного столика, со служанкой, застегивающей жемчужное ожерелье у нее на шее. Ее глаза быстро устремились на дверь. Он увидел, как тревожно она смотрит на него, и улыбнулся ей, сказав:
      - Боюсь, я опоздал! Не ругай меня! Я заехал дальше, чем собирался, но я не заставлю тебя ждать больше нескольких минут.
      - Подумаешь, большое дело! - ответила она как ни в чем не бывало. - Я решила, что ты, скорее всего, опоздаешь, и велела им повременить с обедом. Ты хорошо покатался?
      Он дождался, пока Марта выйдет из комнаты, и сказал, когда дверь закрылась:
      - Не очень. Я прошу у тебя прощения, Дженни! Я был невежлив с тобой и недобр, прости меня!
      - Тебе незачем просить у меня прощения, - ответила она. - Это я виновата. Мне следовало спросить тебя и не позволять папе купить дом, не сказав тебе Пропасть разверзлась между ними; она как будто видела ее и скачала, прежде чем он смог ответить:
      - Ты, наверное, думаешь, что мне следовало это понимать вез твоих объяснений. Ну, я не понимала - бесполезно притворяться, что понимала! Теперь понимаю, хотя, наверное, не совсем так, пожалуй, как ты. Это потому, что папа всегда был богатый, и я не особенно думала о деньгах - не думала, как ты, что важно.
      - Ты, возможно, удивиться, почему, приняв так много от твоего отца, я так взбрыкнул по этому поводу, Не могу тебе сказать. Давай не будем больше об этом говорить! - Он наклонился к чей и поцеловал ее в щеку - Ты гораздо добрее ко мне, чем я заслуживаю, - сказал он. - Мне нужно пойти переодеться, пока наш обед не остыл.
      - Бог с ним! - сказала она. - Скажи мне; что ты хочешь, чтобы я сделала! Ты сказал, чтобы я порекомендовала папе снова выставить дом на продажу, если ты, конечно, это серьезно. Я постараюсь ему объяснить, но у меня не получится - я знаю, что не получится!
      - Кажется, моей неучтивости не будет конца, - грустно заключил Адам. По мне, так лучше бы он этого не делал, но раз уж сделал, я ничем не могу помочь.
      - Мне ничего не нужно ему говорить? Спасибо тебе! Он бы так расстроился Ему это стоило стольких хлопот! Понимаешь, ничто ему так не нравится, как готовить приятные сюрпризы или делать дорогие подарки, и.., и если они не понравились человеку.., ну, он делает вид, что ему все равно, но нельзя не заметить, как он бывает огорчен! Вот почему...
      - Моя дорогая, тебе правда не нужно больше ничего говорить! Мы не станем его разочаровывать!
      Он потрепал ее по плечу и отвернулся, а когда подошел к двери, она выпалила:
      - Тебе это не понравится - и я никак не подозревала, что он собирается это сделать, - Адам, он пишет мне, что обставил его для нас!
      Он помедлил, держа руку на дверной ручке.
      - Вот как? Щедро с его стороны! Я очень ему признателен! Уверен, что дом обветшал до удручающей степени. И моя мать так много забрала оттуда, не так ли? Наверное, я едва узнаю дом, когда увижу его снова.
      С этими словами он вышел из комнаты, и, когда они встретились чуть позже, ни он ни она ни словом не обмолвились на эту тему: она больше ни разу не затрагивалась, пока не пришло письмо от Шарлотты, и, когда у Дженни с языка сорвались слова "Гросвенор-стрит", она быстро заменила их на "Лондон".
      Ей хотелось бы непринужденно поговорить о доме, но она не осмеливалась. Она обнаружила, что, когда Адам сердится, он отступает за барьер, столь же непроницаемый, сколь и неощутимый. Ее, привыкшую к вспышкам отцовского необузданного гнева, удивляло, что Адам считает свою умеренную вспышку неуместной. Если бы он набросился на нее, она бы огорчилась, но не встревожилась; его выдержка удерживала ее на расстоянии, и его безупречная корректность вызывала у нее еще большую боязнь нанести обиду, чем мог бы вызвать приступ раздражения.
      В конце концов, именно он завел разговор на опасную тему, спросив, наняли ли слуг. Она нервно ответила:
      - Да, папа сказал, что он предоставит мистеру Уиммерингу нанять слуг, посчитав, что он больше в этом понимает, - и конечно, только на время, потому что, если тебе не понравится кто-то из них...
      - Моя дорогая Дженни, никто не разбирается в этих делах меньше, чем я! Я очень признателен твоему отцу. Но мне в голову пришла ужасная мысль: а что, если мы вернемся в город и окажемся в затруднительном положении, и некому будет готовить для нас еду и подметать комнаты, кроме твоей Марты и моего Кинвера - да и они оба наверняка тут же обиделись бы и покинули нас.
      - Папа посчитал, что ты не захочешь обременять себя подобными вещами, когда тебе предстоит сделать так много другого, - уж не говоря о том, что он хотел сделать это сюрпризом. - Она вспомнила, что это далеко не самый уместный вывод, и поспешно продолжила:
      - Конечно, все устраивали на скорую руку: если ты посчитаешь, что слуг наняли слишком мало.., или слишком много...
      - Ну, это тебе решать, - вставил он. - Дом твой, и надеюсь, ты распорядишься им именно так, как тебе кажется лучше.
      У Дженни упало сердце.
      - Нет, прошу, не говори так! Папа отдает его тебе, а не мне!
      - Ага, но ты забываешь, что я принес тебе в дар все свои земные сокровища! - сказал Адам непринужденно.
      В голове у нее промелькнуло, что он не сказал "твое Фонтли". Потом он отвлек ее от этих мыслей, сказав;
      - Не забудь испросить у меня права на франкированное письмо, когда будешь писать своему отцу, что мы приедем в город во вторник!
      Она засмеялась на это и возразила:
      - Ну, ты ведь знаешь, я только раз забыла, что ты можешь мне его предоставить. Думаю, я должна написать ему немедленно. Ты знаешь, он захочет меня увидеть.
      - Ты, конечно, пригласишь его на обед. Ее лицо просияло, она радостно спросила:
      - Я могу это сделать?
      - Но, Дженни...
      - Он предостерегал меня от этого, - призналась она. - Он сказал, что будет навещать меня время от времени, но конфиденциально.
      - Ну, попросить его не говорить ерунды было бы не совсем удобно, так что просто скажи ему, что мы оба горим желанием видеть его на Гросвенор-стрит в семь часов, ну, скажем.., в среду?
      - Спасибо тебе! Это его очень обрадует. Я немедленно ему напишу!
      Она поспешила уйти, чтобы ему не пришлось ей отвечать, ведь он вряд ли знал, как это сделать, поскольку они были в не настолько доверительных отношениях, которые давали бы ему возможность говорить обо всем откровенно.
      ***
      Они добрались до Гросвенор-стрит третьего мая незадолго до наступления темноты. Адам испытал облегчение, увидев всего двух лакеев в качестве подкрепления для средних лет дворецкого; но его худшие опасения улеглись лишь ненадолго: к тому времени, когда он дошел до гостиной на первом этаже, он уже заметил, что дюжина здоровенных лакеев, облаченных в ослепительные ливреи, сопровождает его.
      Он говорил, что не узнает дом, и теперь обнаружил, насколько верно было это предположение. Вкус мистера Шоли к роскоши разгулялся вволю. Даже столовая не избежала его преобразующей руки, потому что, хотя леди Линтон и не вывезла ничего из ее обстановки, он снабдил ее новым турецким ковром и новыми занавесками из роскошной красной парчи, ниспадающей складками, перекрученной и украшенной яркими золотистыми шнурками и кисточками. Также было дополнено и освещение, которое давали четыре массивных светильника с несколькими фигурными подсвечниками. В холле, на площадке между двумя лестничными пролетами, страсть мистера Шоли к огням выразилась в череде масляных ламп, укрытых в алебастровых вазах и водруженных на высокие тумбы. У подножия лестницы еще один такой светильник - торшер в виде тройной египетской фигуры, поддерживаемой сфинксами, был помещен на нижнюю балюстраду и подавал первый знак о том, чему предстояло в изобилии проявиться, когда будет преодолена первая пара ступеней. Отец Дженни пал жертвой модного помешательства на - Папа посчитал, что ты не захочешь обременять себя подобными вещами, когда тебе предстоит сделать так много другого, - уж не говоря о том, что он хотел сделать это сюрпризом. - Она вспомнила, что это далеко не самый уместный вывод, и поспешно продолжила:
      - Конечно, все устраивали на скорую руку: если ты посчитаешь, что слуг наняли слишком мало.., или слишком много...
      - Ну, это тебе решать, - вставил он. - Дом твой, и надеюсь, ты распорядишься им именно так, как тебе кажется лучше.
      У Дженни упало сердце.
      - Нет, прошу, не говори так! Папа отдает его тебе, а не мне!
      - Ага, но ты забываешь, что я принес тебе в дар все свои земные сокровища! - сказал Адам непринужденно.
      В голове у нее промелькнуло, что он не сказал "твое Фонтли". Потом он отвлек ее от этих мыслей, сказав:
      - Не забудь испросить у меня права на франкированное письмо, когда будешь писать своему отцу, что мы приедем в город во вторник!
      Она засмеялась на это и возразила:
      - Ну, ты ведь знаешь, я только раз забыла, что ты можешь мне его предоставить. Думаю, я должна написать ему немедленно. Ты знаешь, он захочет меня увидеть.
      - Ты, конечно, пригласишь его на обед. Ее лицо просияло, она радостно спросила:
      - Я могу это сделать?
      - Но, Дженни...
      - Он предостерегал меня от этого, - призналась она. - Он сказал, что будет навещать меня время от времени, но конфиденциально.
      - Ну, попросить его не говорить ерунды было бы не совсем удобно, так что просто скажи ему, что мы оба горим желанием видеть его на Гросвенор-стрит в семь часов, ну, скажем.., в среду?
      - Спасибо тебе! Это его очень обрадует. Я немедленно ему напишу!
      Она поспешила уйти, чтобы ему не пришлось ей отвечать, ведь он вряд ли знал, как это сделать, поскольку они были в не настолько доверительных отношениях, которые давали бы ему возможность говорить обо всем откровенно.
      ***
      Они добрались до Гросвенор-стрит третьего мая незадолго до наступления темноты. Адам испытал облегчение, увидев всего двух лакеев в качестве подкрепления для средних лет дворецкого; но его худшие опасения улеглись лишь ненадолго: к тому времени, когда он дошел до гостиной на первом этаже, он уже заметил, что дюжина здоровенных лакеев, облаченных в ослепительные ливреи, сопровождает его.
      Он говорил, что не узнает дом, и теперь обнаружил, насколько верно было это предположение. Вкус мистера Шоли к роскоши разгулялся вволю. Даже столовая не избежала его преобразующей руки, потому что, хотя леди Линтон и не вывезла ничего из ее обстановки, он снабдил ее новым турецким ковром и новыми занавесками из роскошной красной парчи, ниспадающей складками, перекрученной и украшенной яркими золотистыми шнурками и кисточками. Также было дополнено и освещение, которое давали четыре массивных светильника с несколькими фигурными подсвечниками. В холле, на площадке между двумя лестничными пролетами, страсть мистера Шоли к огням выразилась в череде масляных ламп, укрытых в алебастровых вазах и водруженных на высокие тумбы. У подножия лестницы еще один такой светильник - торшер в виде тройной египетской фигуры, поддерживаемой сфинксами, был помещен на нижнюю балюстраду и подавал первый знак о том, чему предстояло в изобилии проявиться, когда будет преодолена первая пара ступеней. Отец Дженни пал жертвой модного помешательства на египетском и классическом стилях. Вдовствующая очистила гостиную почти от всего, кроме большого обюссоиского ковра, и на его тонко вычерченных узорах были расставлены диваны на ножках в виде крокодильих лап, журнальные столики, инкрустированные мрамором и завитками ориентального орнамента, стульями со спинками-лирами, табуретки для ног на львиных лапах и несколько канделябров на пьедесталах, увитых лотосами и цветочными гирляндами.
      Дженни никогда прежде не видела этого дома и, безмолвно идя рядом с Адамом, осматривалась с сомнением, не зная, где заканчивается влияние Деверилей и вступает в свои права Шоли. Некоторые ее сомнения были разрешены, когда она вошла в гостиную, где блестящая, в зелено-золотистую полоску обивка вынудила ее виновато, как бы оправдываясь, произнести:
      - Папа всегда питал пристрастие к зеленому. - Взглянув на Адама, она поняла, что он не разделяет пристрастия ее родителя, а потому поспешно добавила:
      - Ну.., эта полосатая обивка не очень подходит к комнате, но я позабочусь об этом и немедленно начну работать над комплектом чехлов для кресел; папа сразу же увидит, что и остальное нужно поменять, чтобы к ним подходило.
      - Но только, пожалуйста, не за его счет, Дженни.
      - О нет, это...
      - Мне следовало сказать - не за его дополнительный счет. Знаешь, помимо всего прочего, он обустроил прекрасное жилье, и лучше уж я потерплю эту полосатую обивку, чем ты будешь просить об ее замене.
      - Я не стану, - пообещала она. - Мне лишь хотелось сказать, что он не удивится, если я по своему вкусу зачехлю кресла, когда вышитые мною чехлы будут готовы. Пожалуйста, скажи мне, как ты считаешь, Адам, я не должна принимать подарков от папы?
      - То, что он предпочтет подарить тебе, меня не касается. Но мы будем сами оплачивать свои хозяйственные расходы.
      - Хорошо, Адам, - согласилась она и добавила после минутной задумчивости:
      - Хотя порой это будет довольно сложно. Видишь ли, когда он увидит какую-то новую вещь, которая пришлась ему по душе, вроде новомодной лампы или стиральной машины, боюсь, он купит их для нас, потому что это в его духе. Особенно что-нибудь такое, что он считает оригинальным, вроде жаровни Рамфорда. Я могла бы и не спрашивать тебя, он или не он установил все эти лампы, - я сразу поняла, что это он, как только они попались мне на глаза: освещение - его любимый конек. Он был одним из крупнейших вкладчиков "Осветительно-отопительной компании" мистера Уинсора, а теперь, конечно, приложил руку и к "Газовому освещению и коксу".
      - О Боже, неужели он попытается притащить газовые лампы в дом?! ужаснулся Адам. Дженни рассмеялась:
      - Нет, нет, он не настолько сошел с ума! Хотя я слышала, как он говорил: настанет день, когда у нас в домах будет газ!
      - Только не в моем доме! - твердо сказал Адам.
      - Конечно нет! - согласилась она.
      Дженни еще раз оглядела комнату, но, кроме замечания, что это была весьма странная затея - поставить диваны на крокодильи ножки, - не высказала больше никакой критики. Тем не менее, добравшись до своей спальни, она ахнула, воскликнув:
      - О Боже, папа, что, возомнил меня Клеопатрой? Я в жизни не видала такой кровати! И как, он считает, я буду в ней смотреться?
      Это, несомненно, был самый потрясающий предмет обстановки - из красного дерева, инкрустированный серебром, с изголовьем, украшенным резной Исидой <Исида - в древнеегипетской мифологии супруга и сестра Осириса, мать Гора, олицетворение супружеской верности и материнства, богиня плодородия, воды и ветра, волшебства, мореплавания, охранительница умерших. Изображалась женщиной с головой или рогами коровы.>.
      Адам развеселился, но Марта Пинхой выразила недвусмысленное осуждение.
      - Да, спросили бы вы меня, мисс Дженни.., миледи, уж я бы вам высказала! А вам не мешало бы спросить, мисс Дженни, то есть миледи! Язычество - вот как это называется, и я просто не знаю, что нашло на хозяина! Ведь худшее вам еще предстоит увидеть!
      - Боже правый, что? - спросила Дженни.
      - Терпение, миледи! - мрачно сказала мисс Пинхой. - Но не раньше его светлости! Непристойность - вот что это такое! Сейчас, сейчас, подождите!
      - Если это неприлично, думаю, именно мне следует посмотреть на это, а не ее светлости! - вмешался Адам. - Уходи, Дженни! Марта собирается раскрыть мне ужасную тайну, с тем чтобы я мог решить, подобает ли тебе это видеть.
      - Какой стыд, милорд! - сказала мисс Пинхой, Чье почтительное поведение по отношению к нему продолжалось менее недели. Брешь в ее обороне была пробита улыбкой, снискавшей ему столько доброжелателей; прошло не так много дней, и она уже обращалась с ним так, будто он, как и Дженни, был ее питомцем. Теперь она сказала ему с суровостью, в которой лишь посвященные распознали бы признак глубочайшей привязанности, что тут совсем не до смеха. Он удивленно приподнял бровь, но Марта была непреклонна, и он пошел выяснить, какие беспощадные перемены произвела рука мистера Шоли в спальне, ранее принадлежавшей его отцу. Он с облегчением обнаружил, что единственным новшеством был столик для бритья, поистине замечательной конструкции. Он обменялся парой слов со своим камердинером, когда взрыв хохота, самого непосредственного, какой он когда-либо слышал от Дженни, опроверг слова мисс Пинхой и привел его обратно в комнату жены.
      - Нет, вы только посмотрите, милорд! - умоляла его хохочущая Дженни, одной рукой вытирая слезы, а другой показывая на дверь, ведущую в комнату для одевания. - Ой, я сейчас умру! Кто это надоумил папу на такую затею?
      Мистер Шоли, преобразив гардеробную в ванную комнату, уставленную зеркалами и задрапированную шелковыми занавесками, снабдил ее ванной в форме раковины - обстоятельство, которое побудила Адама сказать после минутного замешательства:
      - Ну прямо-таки Боттичелли - рождение Венеры!
      - 0-о-ох! - стонала Дженни, одолеваемая новым приступом смеха. - Но я совсем не красива!
      - Нет, и к тому же вы не распутная женщина, миледи! - вставила ее разъяренная служанка. - Ах, перестаньте сейчас же! И что только подумает о вас его светлость, когда вы смеетесь до колик над тем, при упоминании о чем скромная молодая женщина заливается краской!
      - Да, но это, знаете ли, весьма оригинальная вещь! - вынужден был признать Адам, с интересом рассматривая раковину. - Погляди-ка, Дженни! Вода поступает в нее вот через эту трубу, из этого цилиндра - интересно, каким топливом пользуются для ее подогрева?
      - Не важно, чем пользуются, милорд! - сказала мисс Пинхой, сверкнув глазами. - Пока я забочусь о ее светлости, ей будут приносить горячую воду в спальню, и она будет купаться перед камином, как христианка! А чтобы разводить огонь под этим отвратительным приспособлением - нет уж, увольте, мне еще жизнь-дорога! Не успеем мы опомниться, как оно взлетит на воздух, вроде нового бойлера - еще одной умной затеи хозяина, - а если вы не помните, какой разгром он учинил повсюду, мисс Дженни, то я помню!
      Ванная Дженни была не единственной умной затеей мистера Шоли. Окинув критическим взором санитарную технику на Гросвенор-стрит, он привел целую армию водопроводчиков, чтобы сделать из допотопного сооружения, стыдливо упрятанного под лестницу, туалет, который, по его собственному выражению, был Нечто. На следующий вечер, обедая с молодой парой, мистер Шоли настоял на том, чтобы продемонстрировать и разъяснить Адаму несколько особенностей, которые давали новой модели замка с подвижными вырезами преимущество над старой. Он с такой уверенностью рассуждал о вентилях, движках, потолочных бачках и сифонах, что охваченный любопытством Адам позже сказал ему:
      - Вы так много знаете об этих вещах, сэр!
      - О, даю руку на отсечение, что это так! Вы не увидите, чтобы Джонатан Шоли вкладывал денежки в то, в чем он не разбирается, милорд! - ответил мистер Шоли.
      Он прекрасно чувствовал себя в этот вечер, но предупредил свою дочь, чтобы она не брала за правило приглашать его к себе домой.
      - Потому что я не жду этого и, более того, с самого начала сказал его светлости - пусть не боится, что я пристану к нему как банный лист. Ну-ну, не хмурься, любовь моя! Я буду навещать тебя время от времени, когда вы не ждете гостей, но не нужно навязывать меня своим великосветским друзьям, потому что это никуда не годится, если ты собираешься занять достойное положение в обществе, чего я от всей души желаю.
      - Я знаю, что это так, папа, но, если ты думаешь, что я уговаривала Адама, чтобы он позволил мне пригласить тебя сегодня вечером, ты ошибаешься! Он велел мне это сделать, и, думаю, так будет всегда, потому что он.., он настоящий джентльмен!
      - Да, он джентльмен, - согласился мистер Шоли. - Ну, придется ему растолковать, что я совсем не жду приглашений на ваши приемы, и все тут.
      Он так и поступил, добавив, что Адам должен отговорить Дженни от слишком частых визитов на Рассел-сквер.
      - Я уже говорил ей, что совсем ни к чему это делать, милорд, но будет еще лучше, если вы прибавите свои слова к моим. Ехать, чтобы посмотреть, делает ли миссис Финчли все, как положено! Еще бы она не делала, прослужив у меня в экономках пятнадцать лет! Так что скажите Дженни: пусть оставит меня в покое и не боится, что я обижусь, потому что я не обижусь. Ваши слова на нее подействуют - Надеюсь, что она пошлет меня к черту, - ответил Адам. Он увидел, что мистер Шоли, впервые в жизни выглядит озадаченным, и рассмеялся. - Какое странное у вас обо мне мнение!
      - У меня такое мнение, милорд, что вы джентльмен, а я - простолюдин, и от этого никуда не денешься! А к тому же я хочу, чтобы моя Дженни была леди!
      - Тогда я удивляюсь. - что вы мешаете ей поддерживать такую репутацию! - возразил Адам.
      - Хоть убейте, не понимаю, что вы под чтим подразумеваете! - признался мистер Шоли, потирая нос.
      - Воспитанные женщины никогда не гнушаются своими родителями, сэр.
      - Нет, но они не подсовывают их на глаза высшего общества! - сказал мистер Шоли, быстро приходя в себя. - Очень любезно с вашей стороны, милорд, но, по моему разумению, негоже такому фрукту, как я, кривляться в высшем свете; лучше я останусь простолюдином, чем скоморохом! И не нужно звать меня на ваши приемы, потому что я все равно не приду!
      Точно так же он не позволил Адаму поблагодарить себя за покупку его городского дома.
      - Не берите в голову! - попросил он. - Мне было приятно это сделать, потому что вы вели себя с исключительным благородством по отношению ко мне, милорд, а это было нечто такое, что я мог сделать для вас сверх того, о чем мы условились. А если вам что-нибудь не нравится, так выбросьте, купите вместо этого то, что вам приглянулось, и запишите на мой счет! Хотя, должен сказать, - добавил он, задумчиво оглядываясь вокруг себя, - что Кэмпбелл сделал это все по высшему разряду! Я выбрал его, потому что он делает мебель для принца-регента и графа Йоркского и, само собой разумеется, знает, что такое шик. Я сказал ему, что не поскуплюсь ни на какие расходы, но чтобы все было без дураков! Я сказал: заплачу сполна, но не думайте, что меня так просто надуть, потому что вам это боком выйдет - так и знайте! Ну, не то чтобы он не пробовал меня нагреть с этими стульями у тебя в будуаре, дорогая Дженни, - это всего-навсего лакированный бамбук! - но клялся и, божился, что это последний крик моды, так что я взял их, когда он немного сбавил цену. - Он благожелательно улыбнулся молодым хозяевам. - Вы не поверите, во сколько все это обошлось, с самого начала и до конца! - просто сказал он. - Но если вы довольны, то я не жалею ни о чем!
      Глава 9
      Путешествуя в легком экипаже с четырьмя лошадьми, Линтоны добрались до Фонтли без малого в шесть часов. Поместье было заслонено от дороги деревьями парка, но в одном месте дом просматривался издали. Адам направил туда своих форейторов. Он тронул Дженни за руку:
      - Вот оно, Дженни!
      По его голосу она поняла, как он любит родовое гнездо, и захотела сказать ему что-нибудь приятное. Наклонившись вперед, она с разочарованием обнаружила, что дом находится слишком далеко от дороги, чтобы можно было рассмотреть какие-то характерные черты. Взгляду было доступно лишь асимметричное скопление построек, не высоких, но покрывавших обширную территорию; и первыми словами, что пришли ей на ум, были:
      - Оно так сильно отличается от Рашли! Как ты и говорил!
      Он сделал знак форейторам ехать дальше.
      - Да, сильно отличается. Как тебе эти края?
      Она как раз думала о том, насколько они уступают волнистым гемпширским ландшафтам, поэтому сбивчиво ответила:
      - Ну, это ново для меня, и не совсем то, чего я ожидала, но уверена: со временем мне тут понравится.
      - Надеюсь, что да, но у меня есть подозрение, что на болотах нужно родиться, чтобы их любить. Сейчас мы едем через Дипингские топи. - Он добавил, когда экипаж подпрыгнул и накренился:
      - Прошу прощения, дорога ужасная, да? Мы называем эти дороги проселками для скота. Сейчас мы проехали ров - крестообразную канаву для стока.
      Все это казалось довольно первобытным. Дженни окинула взглядом плоские поля, раскинувшиеся по обеим сторонам незащищенной дороги, и спросила с некоторой опаской, часто ли их затопляет.
      - Зимой - да, - признал Адам. - Осушение - наша основная проблема, и, увы, самая дорогостоящая! Мы тоже промокаем: это морская вода просачивается через мелкозем, когда дренажные сооружения переполнены.
      - Я подумала, что здесь должно быть страшно сыро, как только увидела эти большие траншеи.
      - Рвы. Ты боишься, что нас в Фонтли затопит? Не стоит! К тому же надеюсь, что мне как-нибудь удастся улучшить положение вещей, думаю, мы здесь на пятьдесят лет отстали от жизни.
      - Я ничего не знаю о сельской жизни, мне нужно еще многому учиться.
      - Стыдно признаться, но я и сам знаю очень мало - только то, чего волей-неволей набирается любой мальчишка, выросший в сельском поместье. Вот мы и приехали; эта сторожка у ворот - часть старого монастыря, а вот и миссис Риджхилл вышла, чтобы первой приветствовать тебя! Скажи ей что-нибудь ласковое: она - один из моих старейших друзей!
      Адам уже заметил в Рашли, что Дженни стесняется слуг и слишком склонна скрывать это за внешней грубоватостью манер, но на сей раз она повела себя весьма похвально, ответив на приветствия и комплименты привратницы лишь с той долей неловкости, которую миссис Риджхилл считала вполне подобающей для молодой жены Экипаж снова двинулась вперед, и вскоре за изгибом аллеи показались одна уцелевшая арка и несколько обваливающихся стен и колонн разрушенной часовни, а за ними - разнородный массив самого монастыря. Пристально глядя на длинный, изломанный фасад из камня вперемежку с кирпичом, Дженни высказала первую мысль, которая пришла ей в голову - Боже правый! Сколько же слуг вы держите, чтобы сохранять все это в порядке?
      Ему не пришлось ответить, потому что в этот момент он заметил Шарлотту, спешившую по лужайке с охапкой цветов. Он обратил на нее внимание Дженни, и ту сразу же охватили ужасные сомнения. Она воскликнула, не сводя глаз с простого свободного платья Шарлотты из белого батиста:
      - О, я слишком нарядно одета! Я не знала - и некому было мне подсказать - Ерунда! Эта одежда очень тебе к лицу! - ответил он, спрыгивая с экипажа, в то время как его сестра побежала через ров. - Прозерпина собирает цветы! Но я уверен, Шарлотта, мрачный Дис <Дис - по-латыни "богатый отец", в римской религии бог подземного царства, соответствующий греческому Гаде-су Считался братом Юпитера и внушал римлянам сильный страх Его жена, Прозерпина, искаженный образ греческой Персефоны, олицетворяла растительность, считалась богиней смерти в период ее ежегодного временного пребывания в подземном мире и богиней плодородия в период пребывания на земле не опередит Ламберта!
      Старшая сестра, которая не отличалась особой начитанностью, не обратила на это никакого внимания, но, задыхаясь, воскликнула:
      - О, мой дорогой Адам, мы думали, что вы прибудете не раньше чем через час, и потому задержали обед! И вот я здесь, только что закончила рвать цветы для комнаты Дженни, да еще в этом старом платье! Вы должны меня простить, Дженни!
      Эта речь, вероятно, была придумана, чтобы Дженни не ощущала скованности, но она, выходя из экипажа, все равно чувствовала, что ее красновато-коричневое шелковое платье, бархатная мантилья и шляпа без полей с перьями, возможно, немного не к месту здесь, в Фонтли Хотя Шарлотта, казалось, не замечала смущения Дженни и, поцеловав ее, повела в дом Дженни испытала облегчение и сильно удивилась, обнаружив, что возвращение домой сопровождалось куда меньшими церемониями, нежели их приезд на Рассел-сквер Единственными лакеями, которые попались ей на глаза, были два молодых человека, одетые в темные ливреи и с собственными, не напудренными волосами, а дворецкий, пожилой и слегка сутулый, выглядел, бы совсем ничтожно рядом с величавым Баттер-банком мистера Шоли - Я должна проводить вас прямо к маме, - сказала Шарлотта - Она в маленькой гостиной вместе с моей тетей - ах, Адам, мне следовало написать тебе и предупредить, что тетя Нассингтон здесь, с дядей, а также Осбертом, но времени не было, поскольку они буквально застали нас врасплох Не то чтобы я , в общем, я хочу сказать, я очень признательна ей за то, что она приехала по такому поводу, вот только мы никак от нее этого не ожидали, хотя мама, конечно, ее приглашала - О Господи! - сказал Адам, скорчив гримасу - Не давай себя в обиду, Дженни, или обращайся ко мне за защитой! Я ее до смерти боюсь - Как тебе не совестно, Адам - упрекнула его Шарлотта, ведя Дженни по широкой дубовой лестнице. - Не стоит внимания, Дженни! Моя тетя - очень прямодушная и такая добрая, уверяю вас!
      Следуя за женой и сестрой вверх по лестнице, через прихожую - в Продолговатую гостиную и по ней в расположенную дальше Малую гостиную, Адам спрашивал себя, как Дженни перенесет знакомство с леди Нассингтон, и надеялся, что она не проглотит язык. Он боялся, что властные манеры и язвительная речь ее светлости парализуют его жену, и впоследствии испытал большое удивление и облегчение, обнаружив, что Дженни, которая говорила односложно с леди Линтон, поддерживала разговор с леди Нассингтон без всякого смущения.
      Внешне ее светлость напоминала своего брата. Она была крупной женщиной, с орлиными чертами лица и высокомерно-безразличным взглядом. Подобно ему, голос у нее был громкий и повелительный, и до определенной степени она разделяла его пренебрежение к условностям. На этом сходство заканчивалось. Свободное и естественное поведение лорда Линтона брало начало в его жизнерадостной натуре, а у его сестры уходило корнями в совершеннейшую убежденность в собственном превосходстве и было настолько непредсказуемым, что снискало ей репутацию эксцентричной особы. Она всегда говорила и делала То, что ей вздумается, а также проявляла снисходительность к тем, кому посчастливилось заслужить ее расположение; но она воспитывала своих дочерей в строгости и осуждала любое нарушение этикета, допущенное людьми, которые ей не нравились.
      Помимо своего мужа, худощавого, немногословного человека с усталым лицом, она привезла в Фонтли своего третьего сына, дюжего спортсмена, которого прежде предлагала Адаму в качестве шафера.
      - И правильно сделал, что от него отказался! - сказала она Адаму. - Он по своей бестолковости наверняка загубил бы все дело или, провоняв конюшней, отправился бы в церковь!
      Адам поинтересовался, какие развлечения можно предложить Осберту в течение недели в Фонтли в это время года; но леди Нассингтон просила его не утруждать себя этими заботами, поскольку заинтересовать Осберта во время мертвого сезона было невозможно ничем.
      - Но бедняге будет тоскливо до слез! - возразил виконт.
      - Он с таким же успехом может тосковать здесь, как и в любом другом месте, - ответила ее светлость. - Не обращай на него внимания! Должна сказать тебе, Адам, что твоя жена приятно меня удивила. Конечно, внешность, признаться, не ахти и одета прескверно, но она производит впечатление разумной девушки и не строит из себя липовую аристократку. Тебе могло достаться что-нибудь гораздо худшее. Я не против того, чтобы ее представить, и ты можешь привезти ее на мой прием двадцатого - это станет для нее хорошим началом. Жаль, что твоей матери вздумалось впасть в меланхолию, хотя именно этого я и ожидала! Жених Шарлотты ей тоже не нравится; не бог весть что, я согласна, но, если девушка пренебрегает предложенными ей возможностями, она, в конце концов, должна быть довольна и таким приличным браком. Знаешь, я однажды вообразила, что влюблена в его отца, - добавила она ностальгически. - Из этого бы, конечно, ничего не вышло, но то, что я считала недоступным, твоей матери, я уверена, было не нужно: она всегда была мокрой курицей. Честное слово, удивляюсь, что ты удался на славу, - ей-богу, мой дорогой племянник!
      Он не удержался от смеха, покачав головой:
      - Знаете, это просто неприлично говорить мне такие вещи, мэм!
      - О, я не говорю за спиной у Бланш ничего такого, что я не сказала бы ей в лицо! - ответила она.
      Когда Шарлотта привела Дженни в Малую гостиную, леди Нассингтон оглядела ее оценивающе и, едва та поприветствовала Вдовствующую, велела;
      - Подойди сюда, детка, дай-ка мне на тебя посмотреть! Гм... Да, жаль, что ты не повыше, но я рада видеть, что ты держишься прямо. Как тебе понравилось Рашли? Надеюсь, мои люди создали тебе уют?
      - Да, мэм, они это сделали. Мне там очень понравилось, я хотела поблагодарить вас за то, что вы мне его предоставили. Все было так мило и интересно! Я прежде никогда не жила в деревне.
      - Ты выросла в городе?
      - Да, хотя моя мама была дочерью фермера и приехала из Шропшира, мэм.
      - Наверное, крепкая йоменская семья - ты и сама так выглядишь. Послушай моего совета, научись одеваться попроще! Оборки тебе не идут. А эти жемчужины у тебя в ушах - настоящие? Ну да, а как же иначе, очень жаль, что твоя шея слишком коротка для них. Линтон, купи своей жене пару аккуратных сережек! Ей нельзя это носить!
      - Да, я знаю, что шея у меня слишком короткая, - сказала Дженни, - но ч буду их носить, мэм, потому что мне подарил их папа и я ни за что не стану его обижать!
      - Абсолютно правильно! - одобрила ее светлость. - Я сама поговорю с твоим отцом.
      Тут вмешалась леди Линтон и увела Дженни в спальню, говоря, пока она пробиралась через запутанный лабиринт комнат, галерей и коридоров:
      - Вы должны извинить мою золовку, ее грубоватые манеры никак нельзя назвать приятными.
      - О нет! - воскликнула Дженни. - Я хочу сказать, мне не было неприятно ничего из сказанного ею, потому что все это шло от доброты, а мне нравятся прямые люди, мэм.
      - Мне часто хотелось, чтобы моя чувствительность была менее острой, промолвила ее светлость.
      Обескураженная, Дженни погрузилась в молчание. Проходя через дверной проем в широкий коридор, леди Линтон сообщила ей, что теперь они находятся в современной, перестроенной части монастыря.
      - Кажется, он протянулся на мили! - сказала Дженни.
      - Да, это так неудобно! - посетовала Вдовствующая. - Без сомнения, вы многое здесь поменяете. Комната Адама - здесь, а эта дверь ведет в гардеробную. Следующая комната - в самом конце прохода - ваша, что, надеюсь, не вызовет неудовольствия.
      - О нет! Как я могу? Здесь так мило!
      - Боюсь, она ужасно обветшала. Следовало привести ее в порядок до вашего приезда, но, не зная вашего вкуса, я сочла за лучшее предоставить вам выбрать то, что вам нравится.
      - Благодарю вас, но я не стану этого делать! Она мне нравится и так. Поэтому ничего не хочу менять, мэм!
      - Неужели, моя дорогая? Без сомнения, это глупо с моей стороны, но я не могла не лелеять надежду, что вы не будете этого делать. С ней связано столько воспоминаний! Увы, минуло столько лет с тех пор, как я стала жить в ней в качестве новобрачной!
      Ошеломленная, Дженни пробормотала:
      - Это была ваша комната? О, я бы ни за что.., пожалуйста, поселите меня в какой-нибудь другой!
      Но Вдовствующая, улыбаясь с мягким, ласковым смирением, лишь довершила ее разгром, сказав, что эту комнату всегда занимала хозяйка дома. Она сказала, что Дженни не следует беспокоиться, потому что ее больше не заботит ни собственный комфорт, ни собственная значимость. Поскольку ей удалось создать впечатление, что теперь она ютится в одной из мансард, неудивительно было, что позднее, войдя в комнату, Адам застал Дженни весьма встревоженной.
      Она стояла возле стола, у одного из окон, погрузив ладонь в вазу, заполненную ароматической смесью из сухих цветочных лепестков, и высушенные лепестки просачивались у нее между пальцев. Когда Адам вошел, она подняла на него взгляд и улыбнулась:
      - Я все не могла понять, чем в доме так сладко пахнет, но теперь догадываюсь - должно быть, этим.
      - Ароматическая смесь? Да, ее делает моя мама. Кажется, это рецепт от какой-то француженки - из эмигранток. Если тебе нравится, ты должна спросить у нее.
      - Не знаю, откроет ли она мне секрет. Напрасно ты, Адам, позволил ей отвести для меня ее собственную комнату!
      - Я не знал, что она собирается это сделать. Однако рад, что она это сделала, - весьма достойно с ее стороны.
      - Ну а мне хочется сквозь землю провалиться, - сказала Дженни. - Она сказала, что комната всегда принадлежала хозяйке Фонтли, и сказала это так, как будто ее свергли с престола, чего Я вовсе не делала, как ты, надеюсь, понимаешь!
      - Дорогая Дженни, если ты станешь принимать близко к сердцу все, что говорит моя мать!.. Успокойся, это крыло отстроил мой дедушка, так что ты лишь третья хозяйка Фонтли, которая будет жить в этой комнате !
      Ей пришлось рассмеяться на это, но сказать:
      - Как бы там ни было, я уверена: ей будет неприятно видеть меня в ней. Слава Богу, я сказала, что не хочу ничего в ней менять! Знаешь, она этого опасалась, что я прекрасно понимаю.
      Адам посмотрел на жену несколько иронично, но ничего не ответил. Лидия, пришедшая несколькими минутами позже, чтобы засвидетельствовать свое почтение Дженни, была гораздо менее сдержанной.
      - Какая наглая ложь! - воскликнула она. - Да ведь мама еще в прошлом году сделала занавески и собиралась сделать новые и этом году, потому что эти, как видите, сильно выцвели! Она сказала это лишь для того, чтобы вы скверно и неловко себя почувствовали!
      - Лидия!
      - Ведь это правда, Адам! Я, со своей стороны, считаю, что кто-то должен объяснить Дженни насчет мамы. Видите ли, Дженни, дело в том, что ей просто нравится изображать из себя жертву и заставлять нас испытывать чувство вины перед ней безо всякой на то причины. Не обращайте внимания! Я никогда не обращаю!
      Это откровенное развенчание характера свекрови поразило Дженни, но, проведя в Фонтли два дня, она начала понимать, что во всем сказанном содержится изрядная доля истины, и стала чувствовать себя гораздо менее скованно.
      Она не без содрогания ожидала своего представления в Фонтли и скрывала за неприступным выражением лица боязнь преступить неведомые ей законы. Слушала истории о былой помпезности, царившей в нескольких знатных домах, слишком стеснялась, чтобы обратиться за сведениями к Адаму, и, таким образом, вступила в дом, одолеваемая недобрыми предчувствиями. Но хотя Дженни часто блуждала по нему, она почти сразу же ощутила его особую домашнюю атмосферу, и, поскольку Вдовствующей претила выспренность, она не обнаружила никакого неукоснительного этикета, который бы ее нервировал. Даже такое испытание, как первый обед, оказалось менее тягостным, чем можно было ожидать, потому что он не сопровождался никакими церемониями, и все члены семьи разговаривали так много и так непринужденно, что Дженни имела возможность сидеть, слушая и наблюдая, что было ей как раз по нраву. Лорд Нассингтон оказался совершенно безобидным, а его сын, на первый взгляд пугающе большой и грубоватый, оказался простым малым, который много смеялся и сносил с невозмутимостью и добродушием все отпускаемые в его адрес колкости. Он сидел за столом возле Дженни и сообщил ей, что всегда служит мишенью для всей семьи. Казалось, он гордится этим в той же степени, в какой и безжалостным языком своей матери.
      - Чудесная женщина моя мама! - сказал он. - И как шпыняет нас всех, словно карманных воришек!.. А как вы относитесь к охоте?
      - Я никогда не охотилась, и было бы бесполезно делать вид, будто я хоть что-то в этом понимаю, потому что вы немедленно обнаружите, что я ни в чем таком не разбираюсь, - откровенно призналась она.
      - Вот это то, что я называю разумной женщиной! - воскликнул младший Нассингтон и тут же принялся рассказывать ей разные занимательные случаи из охотничьей практики, которые по большей части были ей непонятны, и мог бы продолжать на протяжении всего обеда, если бы его мать громко не велела Лидии "увести этого болвана, пока он не замучил Дженни до смерти!".
      Уик-энд прошел мило и без особых событий, в осмотре дома и сада, знакомстве с экономкой, помощи Шарлотте в ее последних приготовлениях к свадьбе, и вообще помощи всем и каждому.
      - Мы скоро вернемся обратно? - спросила Дженни Адама, когда они выехали из Фонтли спустя два дня после свадьбы.
      - О да, как ты захочешь, можно в конце сезона. Если ты только не предпочтешь поехать в Брайтон.
      - Нет, не предпочту. А ты - ты хочешь поехать в Брайтон?
      - Вовсе нет. Мне хочется, чтобы ты не скучала.
      - О, я и не буду! На самом деле мне жаль, что мы не можем остаться здесь теперь.
      - Это означало бы пропустить официальный прием и все приемы, на которые пас пригласят. Тебе ведь это не понравится, не так ли?
      - Конечно нет! - быстро согласилась она. - Вот только я бестолкова на приемах и наверняка буду говорить что-нибудь не то и.., и поставлю тебя в дурацкое положение!
      - Не поставишь! - уверенно отозвался он. - Скоро ты привыкнешь к приемам, заведешь уйму друзей и станешь знаменитой хозяйкой дома! Ты будешь моей гордостью, а не позором!
      Дженни сказала охрипшим от волнения голосом:
      - По крайней мере, я попытаюсь ею стать.
      Она подумала, что, возможно, светская жизнь - это то, к чему он стремится, и рискнула спросить, часто ли он ходил на приемы на Пиренейском полуостррве.
      - Нет, очень редко. Для меня это, по существу, первый выезд в свет, как и для тебя!
      Это, похоже, разрешило проблему, она кивнула и сказала:
      - Ну что ж, надеюсь, нас станут приглашать на все лучшие приемы. Вот папа обрадуется!
      В этом не приходилось сомневаться. Опосредствованные устремления мистера Шоли побудили его пытливо расспрашивать о вещах, которые прежде его никогда не интересовали, и впоследствии он мог предоставить своей дочери список наиболее влиятельных хозяек светских салонов. Он пришел в восторг, услышав, что ее пригласили на собрание к леди Нассингтон, - надежный источник заверил его, что ее светлость принадлежит к цвету аристократии, и всячески увещевал, чтобы она постаралась понравиться сливкам общества, которых встретит на этом торжестве.
      - Поскольку его светлость выполняет свою роль с истинным усердием, и тебе нужно лишь как следует играть свою собственную, моя девочка, а не сидеть, надувшись, в углу, как будто ты прежде никогда не бывала ни в одной компании!
      Он приехал, чтобы посмотреть на нее, уже одетую для приема, и оказался, вероятно, единственным человеком, считавшим, что она выглядит как никогда хорошо. Даже Марте Пинхой не могло прийти в, голову, что сиреневый атлас на широком обруче и креповая юбка, вся расшитая аметистовыми бусинками, идет ее воспитаннице; но мистер Шоли, разглядывая это великолепие с бесхитростной гордостью, сказал, что Дженни выглядит замечательно. Более пристальный осмотр тем не менее выявил определенные недостатки. Он в точности помнил драгоценности, которыми одарил ее, и захотел знать, почему она не надела ожерелье из бриллиантов и рубинов, которое было одним из его свадебных подарков.
      - Не спорю, эти жемчужины обошлись мне в целое состояние, но кто поручится, что они настоящие, а не бижутерия из стекла и рыбьей чешуи? Вот огонь алмазов и рубинов не подделаешь. Марта, принеси мне шкатулку с драгоценностями ее светлости!
      - Я должна сказать, мне и самой нравится, чтобы немного искрилось, признала мисс Пинхой, открывая для осмотра большой ларец.
      - Мне тоже, - сказала Дженни, довольно тоскливо глядя на содержимое ларца. - И действительно жаль, что по такому случаю . Но леди Нассингтон посоветовала мне не наряжаться слишком, папа - Ах вот оно как! Ну, если хочешь знать мое мнение, любовь моя, так она завидовала и боялась, что твои драгоценности затмят ее, собственные Хоть я и не имел удовольствия познакомиться, с ее светлостью, но так мне кажется!
      Он удостоился этого удовольствия пять минут спустя, когда одного взгляда на знаменитые изумруды Нассингтонов было достаточно, чтобы внушить ему: у величественной дамы, которая прошествовала в комнату, не было ни малейшего повода завидовать драгоценностям Дженни.
      Ее приход застал врасплох всех, включая лакея, который попытался проводить ее в гостиную, чтобы тем временем сходить к хозяйке и сообщить о ее приезде. Было решено, что Линтоны поедут в дом Нассингтонов, на Беркли-сквер, а оттуда отправятся к Сентджеймскому двору; и в какой-то момент, с одинаковыми облегчением и разочарованием, Дженни подумала: что-то случилось, и никакого приема не будет. Но первые же слова ее светлости, равно как и ее наряд, рассеяли эти подозрения.
      - Так я и думала! - сказала она. - Боже правый, девочка, неужели ты могла представить, что я повезу тебя в свет разряженной, словно вдова ювелира? - Ее высокомерный взгляд вдруг наткнулся на мистера Шоли, и она спросила:
      - Кто это?
      - Это мой отец, мэм. Папа, это миссис Нассингтон! - откликнулась Дженни, внутренне содрогаясь в предчувствии того, что, как она боялась, могло вылиться в битву титанов.
      - О! Как поживаете? - спросила ее светлость. - Те драгоценности, что вы подарили Дженни, слишком крупные. У нее для них короткая шея.
      - Может быть, и так, миледи, - ответил мистер Шоли, ощетинившись.
      - В этом нет никаких сомнений. Сними это ожерелье, Дженни! Тебе нельзя носить рубины с этим платьем, детка! А эти серьги! Давай-ка посмотрим, что у тебя есть в этом чудовищном огромном ящике. Боже правый! Тут хватит на выкуп за короля!
      - Да, и стоят они соответственно. - Мистер Шоли сверкнул на нее глазами. - Не то чтобы я очень разбирался в выкупах за королей, но знаю, сколько заплатил за камушки своей дочери, и это была кругленькая сумма!
      - Больше денег, чем здравого смысла, - заметила ее светлость, перебирая драгоценности. - О! Вот это гораздо более подходящая вещь!
      - Эта? - удивился мистер Шоли, с отвращением взглянув на изящное бриллиантовое ожерелье, свисающее с пальцев леди Нассингтон. - Да эту побрякушку я подарил миссис Шоли, когда только начал сколачивать состояние!
      - Значит, тогда вкус у вас был лучше, чем сейчас. Очень мило, как раз то, что ей следует надеть!
      - Ну, этого она не наденет! - закипая гневом, объявил мистер Шоли. Она отправится в свет одетая с шиком - или я докопаюсь, в чем тут причина!
      - Папа! - умоляюще проговорила Дженни.
      - Она поедет в надлежащем виде или вообще не поедет, - холодно проговорила леди. - Господи, Царица Небесная, да неужели вы не понимаете? Она может с таким же успехом кричать во всеуслышание о том, что она богатая невеста, как и отправиться в свет, увешанная бриллиантами! Выставляет напоказ свое богатство. - вот" что все скажут. Вы этого хотите ?
      - Нет, на самом деле это не так! - сказала Дженни, в то время как ее родитель, слегка сконфуженный, прокручивал услышанное у себя в голове. Вот что, папа, хватит! Ее светлость лучше нас с тобой знает, что такое истинная элегантность.
      - Ну, я не вижу, по какой причине тебе нужно стыдиться моего богатства! - Мистер. Шоли прикрывал свое отступление яростным огнем. Разъезжать по городу в жалком ожерелье, которое выглядит так, будто я не мог позволить себе купить для тебя что-нибудь получше!
      - Если это единственное, что вас расстраивает, вы можете успокоиться! - сказала леди Нассингтон. - Все в свете знают, что мой племенник женился на очень богатой наследнице, и вы можете поверить, что ее лучше примут, если она не станет кичиться своим богатством. Ответьте мне на такой вопрос: вы бы сказали мне "спасибо", если бы я вмешалась в какой бы то ни было ваш бизнес?
      - Вмешались бы в мой бизнес? - переспросил мистер Шоли, ошеломленный. - Нет, миледи, не сказал бы.
      - Вот именно! Так не вмешивайтесь в мой! По счастью, - поскольку лицо мистера Шоли быстро приобретало густую пунцовую окраску, - в этот момент вошел Адам, привлеченный звонкими, несколько повышенными голосами спорщиков. Он занимался такой сложной задачей, как завязывание собственного галстука, и поэтому появился в одной рубашке - обстоятельство, по поводу которого его тетя тут же выразила свое неодобрение. Она велела ему немедленно удалиться и прихватить с собой мистера Шоли, порекомендовав ему вдобавок надеть свежий галстук, поскольку фасон, которого он придерживался, делал его похожим на селадона.
      Мистер Шоли позволил увести себя из комнаты. Он слегка смягчился, обнаружив, что даже благородный племянник не огражден от карающего языка миссис Нассингтон, но сказал, следуя за Адамом в гардеробную:
      - - Не будь она тетушкой вашей светлости, я бы сказал вам, кто она такая!
      - Она была груба с вами? - поинтересовался Адам. - О, это еще что! Вы бы слышали, какие вещи она говорит иногда моему дядюшке!
      - Вынужден признаться, что она прямо-таки вывела меня из себя. А еще ведь графиня! Настоящий левеллер! Вы собираетесь заменить этот галстук?
      - Нет. Но что она тут делает? Я думал, что мы сначала поедем к Ней.
      - Я скажу вам, что она делает, - пояснил мистер Шоли., все еще дыша ненавистью. - Снимает драгоценности с моей Дженни - вот что она делает, даже не извиняясь! Более того - нарочно явилась сюда, чтобы это сделать!
      Шоли сидел, размышляя над этим, пока Адам не оделся и не объявил, что теперь он окончательно готов.
      - Так что идемте вниз, сэр, пока моя тетя не отправит человека выяснить, какого дьявола я ее задерживаю!
      - И чего мне только дома не сиделось? - мрачно сожалел мистер Шоли. Я бы не пришел, если бы знал, что ее светлость будет здесь, - уж это точно.
      Тем не менее он дал себя убедить и в сопровождении Адама проследовал в гардеробную, где к ним впоследствии присоединились и дамы.
      Леди Нассингтон не сумела устранить волнистость в волосах Дженни, но сократила число страусовых перьев, которые были на ней, до пяти и заменила ее чрезмерно большие серьги на пару бриллиантовых капелек, сняла с ее рук все браслеты, кроме двух. Ей не удалось превратить Дженни в красавицу, но она добилась того (как она поведала мистеру Шоли), что сделала из нее светскую женщину.
      - Годится! - энергично проговорила она. - Чудесная девчушка, она мне нравится, и я сделаю все, что смогу, чтобы привести ее в соответствие с модой.
      Мистер Шоли был польщен тем, что его дочь понравилась графине, но по-прежнему сожалел о рубинах и сказал бы об этом вслух, если бы леди Нассингтон не положила конец аудиенции, внезапно обратившись через всю комнату к своему племяннику:
      - Линтон! Твой отец когда-нибудь вывозил тебя ко двору или это твое первое появление?
      Адам разговаривал с Дженни, но повернул голову, сказав - Нет, мэм, мой отец представил меня на дневном приеме, когда мне было восемнадцать.
      - Папа! Леди Нассингтон! - выпалила вдруг Дженни. - Смотрите, что Адам подарил мне!
      Порозовевшая от удовольствия, она развернула веер из разрисованной кожи, натянутой на резные перламутровые спицы. Это была элегантная вещица, но едва ли заслуживающая того восторга, который испытывала Дженни. Непрошеное подозрение промелькнуло в мозгу Адама, когда он наблюдал за ней. Она встретилась с ним взглядом, и ее розовость перешла в малиновый оттенок. Быстро отвернувшись, Дженни поспешно сказала:
      - Это как раз то, что мне было нужно, именно той расцветки!
      - Очень мило, - сказала леди Нассингтон, бросив на него беглый взгляд.
      - Да, очень неплохо, - согласился мистер Шоли, подвергнув вещицу более длительному осмотру, - но что ты сделала с веером из слоновой кости, который тебе подарил я? По-моему, это была бы самая подходящая вещь для твоего платья.
      Ее румянец стал гораздо ярче, она пробормотала какие-то несвязные оправдания. Леди Нассингтон положила конец дальнейшим дискуссиям, объявив, что им пора трогаться в путь. Мистер Шоли проводил компанию вниз и был весьма удивлен тому, что леди Нассингтон подала ему два пальца для рукопожатия, прежде чем взобралась в свой величественный городской экипаж. К этому акту снисхождения она прибавила милостивое, хотя и не от нее лично, приглашение наведаться на Гросвенор-стрит на следующий день, чтобы узнать у Дженни, как прошло ее представление.
      Оно прошло очень хорошо. Королева разговаривала с Дженни исключительно любезно. ("Ты только представь, папа! Спустя столько лет она говорит с сильнейшим акцентом!") И две принцессы встали, чтобы поговорить с ней в самой благожелательной манере, какую только можно себе представить, так что она ни в коей мере не чувствовала себя неловкой или косноязычной. Ее собственным разочарованием стало отсутствие на приеме принцессы Шарлотты Уэльской: обстоятельство из ряда вон выходящее, как, похоже, считали люди, поскольку она в декабре была помолвлена с принцем Оранским, поэтому непременно должна была выезжать в свет. Принца тоже не было, хотя он определенно находился в Лондоне. Обидно, потому что Дженни надеялась его увидеть. Адам, конечно, часто встречался с ним, потому что не так давно состоял при штабе лорда, нет, герцога Веллингтона! Можно было предположить, что принц, избранный для женитьбы на наследнице английского престола, должен быть верхом совершенства, но, когда Дженни сказала об этом Адаму, он расхохотался, воскликнув:
      - Тощий Билли? О Боже, нет!
      И конечно, она очень сожалела, что не может составить собственного мнения о качествах принца.
      Но это было незначительное обстоятельство. Но что папа скажет о том, что ее представили принцу-регенту по его особой просьбе? Кто-то, должно быть, напомнил ему об Адаме, потому что - поверит ли в это папа? - принц подошел к ним и пожал руку виконту Линтону, сказав, как он рад приветствовать его при дворе и как глубоко он сожалеет о смерти своего старого друга, его отца. Потом он изъявил желание познакомиться с женой Адама, и Адам немедленно подвел ее к нему. И папа даже представить себе не может, как мило регент с ней беседовал! Его манеры были просто безупречны! Он простоял несколько минут, беседуя с Адамом о недавней войне и демонстрируя (по словам Адама) доскональное знание военных вопросов. И как раз в тот момент, когда принц отходил, он сказал, что надеется однажды увидеть их обоих в Карлтон-Хаус!
      Искренне обрадованный, мистер Шоли потер руки и сказал, что это превзошло, все его ожидания, ей-богу превзошло! Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что матери Дженни нет в живых, чтобы порадоваться ее триумфу.
      - Хотя, без сомнения, она все это знает, - бодро сказал он. - Подумать только - я еще сомневался, соглашаться ли мне на твой брак с виконтом или настаивать на графе! Но милорд Оверсли дал мне слово, что я не пожалею, и, должен признаться, он был прав. Даже герцог не обходился бы с тобой лучше! Расскажи мне еще раз, что тебе сказал принц-регент!
      Прежде мистер Шоли придерживался невысокого мнения о принце-регенте. Хотя он (как часто заявлял) был не из тех, кто интересуется важными шишками, деяния этой персоны из королевской семьи едва ли могли ускользнуть от внимания самых незаинтересованных людей. Если бы спросили его мнения, мистер Шоли сказал бы, что не одобряет таких поступков, как женитьба на двух женах и прижимистость в отношении их обеих, не говоря уже о большом количестве любовниц, о чем обычный человек должен всегда помнить; не одобряет и разбазаривания наличности - ведь нации приходится выплачивать его долги. Было также секретом Полишинеля, что принц искал повода развестись с несчастной принцессой Уэльской; и, не желая присоединяться к толпе, освистывающей его, мистер Шоли считал, что он обращается с несчастной леди просто низко. Но перед лицом любезности регента по отношению к Дженни все эти соображения отошли па задний план.
      Дженни также не вспоминала, что когда она впервые увидела принца-регента, то испытала жестокое разочарование. Достигнув пятидесяти двух лет, ему мало что удалось сохранить от былого принца Флоризеля, по красоте которого до сих пор вздыхали пожилые дамы Дженни созерцала джентльмена средних лет, тучного телосложения, на красной физиономии которого отчетливо оставили свой след годы разгульного образа жизни. Оп определенно был слишком разряжен - слышно было, как корсет скрипит на нем; он обильно поливал свою особу духами, а в минуты отдыха лицо его приобретало брюзгливое выражение. Но какая бы добрая фея ни присутствовала на его крестинах, она ниспослала ему бесценный дар, который не иссушили ни время, ни излишества: он был непослушным сыном, скверным мужем, неласковым отцом, непостоянным, любовником и ненадежным другом, но у него было обаяние, которое приносило ему прощение даже тех, кого он обидел, и внушало любовь к нему таким случайно встреченным людям, как Дженни, или какой-нибудь молодой офицер, отправленный к нему лордом Батерстом с важной депешей. Он мог внушать отвращение своим близким, но в жизни на людях его поведение всегда было корректным: он никогда не говорил неподобающих вещей и никогда не позволял личной ненависти ослабить собственную учтивость. Принц по крови, он не считался с этикетом; его манеры, когда он вращался в свете, отличались аристократической непринужденностью, которая не покидала его, даже когда ему порой случалось появляться на некоторых приемах в удручающе хмельном состоянии. Его поведение в частной жизни было не таким примерным, но никто из видевших его, подобно Дженни, при дворе его матери не поверил бы, что он способен лгать своему самому ревностному приверженцу, привести своего закадычного дружка послушать бред его отца, обращаться со своим единственным ребенком с мужицкой грубостью или барахтаться, подобно слезливой морской свинке, у ног смущенной красавицы. Дженни, конечно, не верила подобным рассказам, и, когда она повстречалась с ним снова, два дня спустя, на собрании у миссис Нассингтон, и удостоилась его поклона и улыбки узнавания, она была склонна считать, что даже его двум бракам и его громадным долгам должны были сопутствовать смягчающие вину обстоятельства.
      Глава 10
      Не многие приглашения приносили столько почета соискателям общественного признания, как приглашение в дом Нассингтонов. Приемы у леди Нассингтон были чрезвычайно аристократичными, потому что она не любила модные сборища и презирала хозяек, которые оценивали успех званого бала по количеству гостей, способных втиснуться в салон. Красноречивее всего о силе ее личности говорило то, что она давным-давно убедила свет: открытка с приглашением на одно из ее собраний была честью, от которой не отказываются точно так же, как от представления его величеству.
      Леди Оверсли тоже была среди счастливых получателей этих посланий. Она изучала его с двойственным чувством, поскольку леди Нассингтон включила милочку Джулию Оверсли в число приглашенных, и леди Оверсли многое отдала бы за то, чтобы узнать, приглашены ли также лорд и леди Линтон. С одной стороны, это казалось маловероятным, с другой - Адам был племянником ее светлости и она представляла его молодую жену в свете. Будь это кто-нибудь другой, дело тем самым решилось бы само собой, но от леди Нассингтон можно было ждать чего угодно: исполнив то, что она считала своей обязанностью, она вполне могла и игнорировать последующие претензии леди Линтон на внимание к себе.
      Леди Оверсли написала любезный ответ, в котором принимала официальное приглашение, рассудив, что, если только Джулия не будет безвылазно сидеть в Танбридж-Уэллс, встречи между ней и Адамом неизбежны. Письмо от свекрови позволяло ей надеяться, что Джулия подает признаки выздоровления. Ее бабушка покончила с хандрой внучки, устроив череду увеселительных балов, которые не могли оставить равнодушной ни одну девицу в здравом уме. В поклонниках недостатка не было; красавицы Танбридж-Уэллс меркли в сравнении с мисс Оверсли, а в последнее время в завершение своего триумфа Джулия прибавила к числу своих ухажеров ни больше ни меньше как известного ценителя женского очарования и изящества маркиза Рокхилла. По мнению Вдовствующей, этой победы было более чем достаточно, чтобы любая девушка выбросила из головы мысли о молодом Линтоне. Она добавила, что, хотя было бы нелепо предполагать, что этот Рокхилл вынашивает серьезные намерения, он в достаточной степени очарован, чтобы сделать Джулию предметом своих ухаживаний "на достаточно долгое время, чтобы послужить нашим целям".
      Мать Джулии была не столь оптимистична. Ей льстило, что дочь пришлась по вкусу взыскательному маркизу, но она не думала, что вдовец, которому было далеко за сорок, окажется серьезным соперником для молодого и обаятельного виконта, к которому Джулия испытывала бурные чувства. Она также была склонна глядеть несколько подозрительно на ухаживания маркиза, но в этом, сообщил ей ее супруг, она выказывала себя величайшей дурой.
      - Ерунда! - сказал тот. - Рокхилл - джентльмен!
      - Боже правый, уж не думаешь ли ты, что он собирается на ней жениться? - ахнула леди Оверсли.
      - Нет, нет, конечно не думаю! - ответил супруг раздраженно. - Он оказался по той или иной причине в Танбридж-Уэллс и затеял флирт с самой хорошенькой девушкой в этом месте, чтобы не помереть от скуки, вот и все! Я лишь хочу, чтобы это продолжалось до тех пор, пока она не оправится от своего романа, но я на это мало надеюсь.
      Мысль о том, что Джулия, оправившись от одного неудачного романа, падет жертвой другого, пришла в голову леди Оверсли, но она сочла, что самое благоразумное не излагать этого его светлости. Когда Джулия вернулась в Лондон, она не подавала никаких признаков того, что поддалась обаянию Рокхилла, заключив лишь, что он был очень любезен и занятен, а таких слов, по мнению леди Оверсли, можно было ожидать от любой девушки, когда речь заходила о человеке достаточно старом, годящемся ей в отцы. Джулия вообще не говорила об Адаме, она, казалось, вознамерилась извлечь максимум веселья из этого, второго, ее сезона в Лондоне, с презрением смеясь над мыслью, что бесконечная череда балов окажется непосильной для ее организма, и строила планы, как заполнить до отказа все время каждый день. Ее отец считал это обстоятельство весьма обнадеживающим, но леди Оверсли не могла радоваться блеску в глазах Джулии, которые казались слишком большими на ее миниатюрном" личике. Она не знала, что с этим поделать, и ей оставалось лишь надеяться, что одному из обожателей Джулии удастся в конце концов покорить ее израненное сердце.
      Джулия встретила известие о том, что она удостоилась приглашения в дом Нассингтонов с явным удовольствием. Леди Оверсли собиралась предупредить ее, что она должна быть готова к встрече с Линтонами там, но почему-то не сумела подыскать подходящих слов; и в конечном счете, не сказав ничего, успокаивала свою совесть соображением, что Джулия наверняка сама знает существует большая вероятность того, что молодожены будут там присутствовать.
      Поначалу казалось, что она была права, держа язык за зубами. Она не обнаружила Линтонов ни в одном из залов, и Джулия, очаровательная в бледно-голубом газе поверх платья из белого атласа, была в хорошем расположении духа. Присутствовало множество молодых людей, и вскоре она стала душой общества, радуясь, что снова оказалась среди своих старых знакомых, быстро собрав вокруг себя свой обычный круг почитателей и друзей. Леди Оверсли теперь могла ослабить свою бдительность и присоединиться к кружку своих собственных близких приятелей, которые обсуждали все последние слухи, начиная с внезапной смерти императрицы Жозефины от септического фарингита до известия, что союзные монархи прибывают в Лондон принять участие в гигантском праздновании мира.
      Линтоны прибыли полчаса спустя и тут же прошли через первый зал в более маленький, расположенный за ним.
      В комнате набралось, вероятно, человек двадцать, но Адам увидел только ее одну: Джулия стояла возле двери, и ее смех заставил его на мгновение остановиться в дверях.
      - Ледяная? Ну, какая чушь! Я такая горячая! - Говоря это, она повернулась и увидела Адама; издав резкий вздох, услышанный всеми в зале, она упала в обморок.
      Он стоял так близко, что, увидев, как она покачнулась, устремился вперед и сумел подхватить ее на лету.
      Тревожная тишина была прервана сухим голосом Дженни:
      - Правильно, положи ее на диван, Линтон, и открой окно. Бедняжка Лидия тоже всегда плохо переносила духоту в комнатах!
      Почти такой же бледный, как и его драгоценная ноша, Адам подчинился. Джентльмен, вид и одеяние которого выдавали в нем щеголя, сделал торопливый шаг вперед, но остановился; его загадочный взгляд блуждал от лица Адама к лицу Дженни.
      Оторвавшись от своего занятия - обмахивания Джулии веером, - Дженни обвела взглядом публику и сказала с дружелюбной улыбкой:
      - Скоро ей станет лучше. Пожалуйста, не беспокойтесь! Это все от духоты! Спокойный голос произнес возле нее:
      - Вот, возьмите, леди Линтон! - И тонкая рука приблизилась к плечу Дженни с флаконом ароматического уксуса.
      - Благодарю вас! Это как раз то, что нужно, а у меня этого нет! сказала Дженни, поднеся флакон к носу Джулии. И добавила непринужденным тоном:
      - Сама я никогда не падала в обморок, но, когда мы вместе учились в пансионе, мисс Оверсли всегда так делала.
      - Кто-нибудь - ну хоть вы, мистер Толлертон, - не откажите в любезности, разыщите миссис Оверсли и передайте ей, что мисс Оверсли стало дурно! - командовал все тот же спокойный голос.
      - А ты, Линтон, будь любезен, принеси стакан воды! - попросила Дженни.
      Она сразу, же вышла из комнаты, а когда вернулась, Джулия уже пришла в себя и опиралась на плечо своей матери, лепеча несколько возбужденно, что это пустяк - как глупо! - но в комнате так душно!
      Большинство гостей благоразумно удалилось из зала, но один или два гостя остались; и Адам, подавая Дженни стакан воды, обнаружил, что его рассматривает в лорнет, поднесенный к слегка насмешливому глазу, щегольски одетый мужчина. Улыбка тронула тонкие, язвительные губы.
      - Линтон, как я полагаю? - произнес джентльмен. Адам поклонился.
      - Ну конечно! Я был весьма хорошо знаком с вашим отцом и теперь рад познакомиться с вами. - Он уронил свой лорнет и протянул руку, сказав, когда Адам взялся за нее, чтоб пожать:
      - Вы не слишком сильно напоминаете его, но я был уверен, что не ошибаюсь. А я, знаете ли, Рокхилл! - представился он.
      Адам, все еще потрясенный случившимся, ответил с, машинальной учтивостью.
      Маркиз сочувственно кивнул:
      - Какое досадное происшествие, но будем надеяться, ничего серьезного. - Он снова вскинул свой лорнет, на сей раз на Дженни. - Ваша жена?
      - Да, сэр, - ответил Адам.
      - Замечательная женщина! - вздохнул его светлость. - Поздравляю вас!
      - Благодарю! Вы очень любезны! - Адам улыбнулся Дженни, когда она подошла к нему, и протянул руку. Он уже собрался с духом и, хотя до сих пор все еще выглядел бледным, сумел произнести довольно непринужденно:
      - Ей уже лучше! Позволь представить тебе лорда Рокхилла, он сделал мне комплимент по поводу твоего самообладания.
      - Ну, я просто не знаю, отчего он это сделал, - прозаично ответила Дженни. - Не из-за чего было поднимать шум! Как поживаете, сэр? Думаю, нам сейчас следует оставить Джулию с ее мамой. Не пойти ли нам в другую комнату? Чтобы они смогли тихонько удалиться, поскольку Джулия чувствует себя все еще не вполне, хорошо.
      Она хотела было взять Адама под руку, но сообразила, что до сих пор держит в руках флакончик с ароматическим уксусом. Дженни издала восклицание, сетуя на свою забывчивость, и повернулась, чтобы вернуть хрустальный пузырек его владелице, которая приняла его с улыбкой и пытливым взглядом, одновременно и добродушным и оценивающим.
      - Благодарю вас! Вы, насколько я понимаю, леди Линтон. А я - леди Каслри. По-моему, я видела вас в гостиной, правильно? Вы с мужем остановились в городе? И уже готовы принимать по утрам? Тогда я надеюсь продолжить знакомство с вами. Позвольте заметить, вы сейчас очень хорошо держались - просто замечательно!
      Она приветливо кивнула и отошла, прежде чем Дженни успела что-либо ответить, но, возможно, это было даже к лучшему, поскольку Дженни, которую предупреждали, как трудно снискать расположение этой величавой дамы, покраснела до корней волос и произнесла нечто столь же неслышное, сколь и несвязное.
      Однако, несмотря на минутное замешательство, сознание того, что ее похвалила одна из патронесс "Альмака", придало ей уверенности; и вскоре, заметив свою школьную приятельницу и удостоившись ее сердечного приветствия, она почувствовала себя почти как дома. Ее несколько испугали холодные глаза миссис Броу и критические взгляды, бросаемые другими, надменного вида дамами; но прежде, чем она успела по-настоящему смутиться, она увидела долговязую фигуру лорда Броу, устремившегося к ней, и тут же снова успокоилась. Она встречалась с ним прежде всего один раз, но он обратился к ней так, словно они - давнишние друзья, и, подойдя, сказал:
      - Как поживаете? Можете не отвечать - вы выглядите чудесно, даже не скучающей! Ее глаза весело сощурились.
      - Конечно! А с чего бы мне скучать, сэр?
      - Разве вы еще не поняли, что это дьявольски скучный прием? Мне так кажется. Я бы не пришел, если бы меня сюда не затащили! Вы с Адамом единственные знакомые мне люди, с которыми я был рад повстречаться. Я еще никогда в жизни не видел в одном месте столько чудаков и дуэний! У леди Нассингтон на приемах всегда одно и то же - никак не возьму в толк, с чего это сюда еще кто-то приходит!
      - Ради Бога... - запротестовала Дженни. - Вас могут услышать!
      - О, вовсе нет! Только не в этом гвалте! Странная вещь, не правда ли? Все персоны наипервейшей важности шумят, как львы во время кормежки. Идемте, я представлю вас моей матери - она хочет с вами познакомиться. - И добавил со своей ленивой улыбкой:
      - Милейшее создание на свете! Она вам поправится. Мне и самому она нравится.
      Это хотя и рассмешило ее, показалось довольно странным, будучи сказанным о матери, но он оказался совершенно прав, считая, что ей понравится леди Адверсейн, дородная и безмятежная дама, весьма немодного вида, но, судя по всему, с отзывчивым сердцем. Дженни сидела возле нее на диване и думала о том, какой несложной будет ее новая жизнь, если все великосветские дамы столь же добры и безыскусственны.
      Если бы она только знала, что встретит гораздо больше доброты, чем можно было себе представить. Все были осведомлены, при каких обстоятельствах Адам занял место отца. И все желали ему добра. Салли Джерси могла воскликнуть, обращаясь к леди Каслри: "О Боже мой! Умоляю, не давайте ей рекомендацию в "Альмак"!" Но даже она, пожав плечами и надув губы, сказала:
      - Да нет же! Я вовсе не хочу ее обидеть! Бедный сын Барди!.. Боже, что сказал бы Барди по поводу этого союза? У меня просто сердце разрывается от сострадания к этому несчастному молодому человеку! Ведь она выглядит просто ужасно, не правда ли? Но я съезжу на Гросвенор-стрит и пошлю ей открытку с приглашением на мой прием в следующем месяце! Что угодно, только не рекомендация для "Альмака"! Ах, Боже мой, нужно же соблюсти хоть какие-то границы. Скажите мне, - вы гораздо лучше меня знакомы с леди Оверсли, - это правда, что молодой Линтон прежде был помолвлен с мисс Оверсли? - И что у нее только что случился обморок - самый настоящий обморок - при виде его?
      - Ей действительно стало дурно, - признала леди Каслри, - но леди Линтон, чье поведение, надо заметить, было таким, что вызывало у меня уважение, сообщила, что с ней это всегда происходит в душных комнатах.
      - О, редкостный такт, принимая во внимание, что она знала истинную причину! Но наверное, не знала, она выглядит простушкой, дурочкой! Убеждена, ей ничего такого и в голову не может прийти Она ошибалась, Дженни это очень даже приходило в голову, и, при внешней невозмутимости, она снова и снова обдумывала услышанное. Она даже бровью не повела, не дав Адаму повода понять, насколько полно она сознает истинный смысл весьма драматичного обморока Джулии; она бросила лишь мимолетный взгляд на лицо мужа, когда он склонился над девушкой, лежавшей у него на руках, подобно сломанному цветку. В один этот миг она увидела все, что его рыцарская натура хотела бы скрыть от нее, и ее немедленное вмешательство было обусловлено вовсе не врожденным чувством такта, а яростной решимостью защитить его от, любопытства остальных, ставших свидетелями этой сцены.
      Она больше не смотрела на него и не касалась этой темы, когда они ехали обратно на Гросвенор-стрит. Ни он, ни она никогда не говорили о его прежней привязанности - это было как само собой разумеющееся, чего она не осмеливалась касаться, хотя это лежало между ними тяжким грузом. В подобной ситуации оставалось лишь одно - говорить о чем-то другом. И с языка ее за время короткой поездки до дома то и дело срывались банальности: то насчет забавных высказываний Броу, то относительно доброты его матери, то о снисходительности принца-регента, то удивление по поводу того, что совсем невзрачно одетый джентльмен, на которого многие обращали внимание, оказался сам великий мистер Браммель.
      Чтобы отвечать на эти ничего не значащие фразы, не требовалось больших усилий. Адам даже нашел в них некоторое успокоение. Эмоциональное переутомление передалось его телу: никогда, за все напряженные годы службы, он не чувствовал себя более измотанным и уставшим. Он приготовился не дрогнув встретить свою утраченную возлюбленную, но был поистине ошеломлен тем душераздирающим выражением ее глаз, вперившихся за миг до обморока в его глаза. Он подхватил Джулию, удержав в своих руках, и сладкий, вызывающий ностальгию запах ее духов, которыми она всегда пользовалась, мучительно напомнил о прошлом. Он не помнил, но надеялся, что не произнес тех слов, что так и просились ему на язык: "Джулия, любовь моя, моя дорогая!" Кажется, нет. Ровный голос Дженни привел его в чувство, буднично веля ему положить Джулию на диван. Он подчинился и, когда выпрямился, увидел на десятках лиц безудержное любопытство и понял, что должен любой ценой совладать с собой. Провидение - в образе Дженни, хотевшей, чтобы он принес стакан воды, - пришло ему на выручку, даровав передышку. К тому времени, когда ему пришлось вернуться в комнату, он уже снова взял себя в руки, по крайней мере настолько, чтобы быть в состоянии играть предписанную ему роль на протяжении этого нескончаемого вечера.
      Было не удивительно, что все это измотало Адама, поскольку роль оказалась сложнее, нежели он мог предвидеть, и ему приходилось играть ее, испытывая жесточайшее душевное потрясение. Ему казалось, что это его долг ввести жену в средоточие светской жизни. Но ему никогда не приходило в голову, что его собственные обаяние и обходительность могли привести его к этой цели при гораздо меньшей затрате сил. Со стороны он виделся себе самому незначительным сыном человека огромной популярности и отправился в дом Нассингтонов с решимостью, какой бы неприятной ни была его миссия, использовать эту популярность и убедить друзей своего отца принять, по возможности, в свой круг Дженни, потому что они любили его достаточно, чтобы не желать причинить ему боль. Одного этого было уже достаточно, чтобы он ожидал вечернего приема с отвращением; когда же с самого начала к этой обязанности прибавилась еще более насущная необходимость лезть из кожи вон в попытке защитить свою возлюбленную от злых языков - и жену, бедняжку, тоже! - то, что затевалось как увеселительная вечеринка, превратилось в длительное испытание, через которое ему с трудом удалось пройти, поддерживая беспечный разговор с другими гостями, будто ничего огорчительного для него не случилось. Удалось ли ему убедить недоверчивых, он понятия не имел. Но старался изо всех сил, и даже если этого оказалось не вполне достаточно, он слишком устал, чтобы раздумывать, что еще можно было бы предпринять на этом пути.
      Поэтому теперь он был благодарен Дженни за ее успокоительные банальности. Они, правда, могли свидетельствовать о некоторой бесчувственности, но были предпочтительнее, нежели вопросы и комментарии, которых он страшился, - да и с чего бы ей в конечном счете проявлять чувствительность по поводу эпизода, который (если она и поняла его значение) едва ли мог ее ранить?
      Если бы не то обстоятельство, что она вообще не затрагивала этой темы, что было несколько удивительно, он поверил бы, что она и в самом деле считает духоту повинной в обмороке Джулии. Дженни была такой же, как обычно, прозаичной, только несколько более сонной; она не требовала ни объяснений, ни утешений, и он наконец мог расслабиться.
      Несколько часов спустя, когда он увидел ее расставляющей чайные чашки на столе для завтрака, то подумал, что, судя по виду, она в конечном счете спала не так уж много. И будто отвечая его мыслям, она сказала лишь, что не привыкла ложиться так поздно.
      - Ты бы лучше оставалась в постели, - заметил он. - Надеюсь, ты не поднялась только для того, чтобы приготовить мне чай?
      Именно так она и поступила, зная, до чего он неловок в обращении с чайниками для заварки, но лишь сказала:
      - Как будто ты сам не можешь этого сделать! Конечно нет - Не могу, признался он с грустью. - Я никогда не могу сделать это так, как мне нравится, а если для меня это делают внизу, получается еще хуже. Спасибо тебе: это как раз то, что нужно!
      Она улыбнулась, но, подав ему все, что он хотел, погрузилась в чтение рекламного листа сообщений, присланного по почте, который призывал ее, в самых сильных выражениях, не теряя времени, приобрести новое и безотказное патентованное средство от подагры. Ей этот товар был ни к чему, но она знала, что, если будет сидеть, ничем не занимаясь, Адам заставит себя разговаривать с ней, а он, она знала, не любил разговоров за завтраком.
      Вскоре он ушел, и, просидев еще некоторое время в размышлениях над проблемой, которая не давала ей сомкнуть глаз весь остаток ночи, она решительно поднялась из-за стола и велела закладывать лошадей Часом позже, оформив заказ художнику на Стрэнде <Стрэнд - одна из главных улиц Лондона>, она поехала не обратно, на Гросвенор-стрит, а к дому лорда Оверсли на Маунт-стрит.
      Мистер Шоли, к сильному, но старательно сдерживаемому раздражению Адама, наведался на конюшни и в каретный сарай, прилегающие к дому Линтонов, в то время как молодожены пребывали в Гемпшире, и забраковал ландо, которое прежде подавали хозяйке дома, сочтя его весьма неказистым драндулетом; он заменил его на блестящую четырехместную коляску, на плоских дверцах которой, по его настоянию, изобразили герб Линтонов. Экипаж везла пара гнедых. Мистер Шоли выложил за них солидную сумму, но он не был знатоком лошадей, и когда Адам впервые их увидел, не удержался от восклицания:
      - О Боже мой!
      Тем не менее Дженни тоже не слишком разбиралась в лошадях, так что она осталась довольна этой парой Быть может, их и возвели в епископский сан кучер Джин клялся и божился Адаму, что так оно и было, - но они оказались вполне способны с помпой возить коляску по городу.
      Дженни застала леди Оверсли дома, и ее провели наверх, в гостиную, где ее светлость радушно, но довольно нервно приветствовала гостью. Она выглядела издерганной, а когда Дженни сообщила, что заехала проведать Джулию, возбужденно ответила:
      - О!.. Как это любезно с вашей стороны! Знаете, дорогая, боюсь, в тот момент на приеме я так разволновалась, что и, не поблагодарила вас! Но Эмили Каслри рассказала мне, как вы были добры, и я в самом деле очень вам признательна! Бедняжка Джулия! В комнатах было душно, правда? Я и сама это почувствовала, а особенно Джулия, у которой не очень крепкое здоровье - да что там, просто никуда не годное! Так что сегодня я заставила ее лежать в постели, а доктор Балье прописал ей успокоительное.
      Дженни понимающе кивнула.
      - А то я боялась, что у нее начнется один из ее истерических припадков, - заметила она. - Я много об этом думала, после того как мы уехали домой, и решила, что мне надо непременно навестить вас, мэм, потому что, не сомневаюсь, вы очень обеспокоены. Я пока еще мало знаю о людях, с которыми познакомилась на приеме, но полагаю, что они не слишком отличаются от всех прочих, и то, что Джулия лишилась чувств именно в тот самый момент, когда Адам попался ей на глаза, наверняка заставит болтать многие языки.
      Благодарная леди Оверсли, оставив притворство, не без надрыва произнесла:
      - Ах, Дженни, признаюсь, я вся извелась! Сначала Джулия, а потом Оверсли... Но она ведь не нарочно упала в обморок!
      - Нет, конечно нет! Я, правда, вообще не понимаю, как это люди лишаются чувств, но нельзя отрицать, что Джулии всегда достаточно было услышать резкое слово, чтобы она падала в обморок. Еще в пансионе она была очень подвержена меланхолии.
      - Да, - вздохнула леди Оверсли. - А доктора нашли лишь, что она слишком беспокойна! Но сейчас у нее нет меланхолии - по крайней мере, если с ней мягко обращаться и не бранить, когда она и без того сильно расстроена! Надо же такому случиться именно в том доме, да еще в той же самой комнате, где присутствовала Эмили Каслри! Но скажите на милость, Дженни, что толку терзать бедного ребенка и доводить ее до истерики?
      - Ну, толку в этом нет никакого, и никогда не было, - заметила Дженни. - Хотя не стоит удивляться, что его светлость на нее набросился, поскольку джентльменам вообще не нравятся сцены, кроме разве тех, что они сами устраивают; к примеру, мой отец, когда ему не подали приправу к мясу, как положено... Вопрос в том, что теперь делать?
      - Ума не приложу! - огорчилась окончательно леди Оверсли. - У меня голова идет кругом! Оверсли говорит, что если Джулия не может вести себя прилично, то пусть лучше удалится в монастырь, а это, я считаю, совершеннейший вздор, потому что если она и удалится куда-нибудь, так это в поместье к старшей леди Оверсли, но я не хочу, чтобы она это сделала. И вот представьте, у нее второй сезон, а как, скажите на милость, ей удачно выйти замуж, если ее отец несет такой вздор, а она не делает ничего, кроме как... Ах, милочка, как все это неловко! Мне вообще, очевидно, не следовало говорить об этом с вами, это лишь свидетельствует, насколько издерганы мои нервы!
      - Пусть никто не беспокоится за меня, - бесстрастно ответила Дженни. И пустые комплименты между нами тоже не нужны. Никто ведь не думает, мэм, что Адам женился на мне по любви. Жаль только, что весь свет узнает, что ему была нужна Джулия, а ей - он. - Она замолчала, нахмурившись. Множество людей влюбляется, и потом любовь проходит, так что, рискну заметить, не так уж и важно, скольких подруг Джулия посвятила в свои тайны. Но ей не пристало - ведь так? - демонстрировать всем, что она горюет по нему?
      - Конечно не пристало! - с чувством согласилась ее светлость. - И для вас это так неприятно - что, уверяю вас, я прекрасно понимаю!
      - Это не имеет значения. Я думаю об Адаме и о вас тоже, мэм, потому что вы были очень добры ко мне.
      - Мне придется делать так, чтобы Джулия не встречалась на его пути. А как я могу это? Разве что опять отправить ее обрати о-в Танбридж-Уэллс?..
      - Ну конечно, вы не можете, и, по моему разумению, это ничего не даст. Рано или поздно им суждено встретиться, и десять к одному, что мы регулярно будем попадать в подобное положение, потому что стоит ей только его увидеть, у нее, обязательно случится нервный срыв. А избегать нас совсем не годится, потому что, как мне рассказывала Лидия, вы всегда были очень дружны с Деверилями, и соответственно это вызовет новые разговоры. Так что я пришла сказать вам, мэм, самое лучшее - дать понять насмешникам, что все мы остались хорошими друзьями. Нет смысла делать так, чтобы Джулия встречалась на пути Адама чаще, чем это необходимо, но, если она время от времени будет навещать меня и выезжать со мной, она будет спокойнее встречаться с ним и.., и в конце концов привыкнет к этому.
      Леди Оверсли глядела на нее, не в силах справиться с изумлением.
      - Но, Дженни, вы ведь наверняка не желаете.., я хочу сказать.., благоразумно ли это? Дженни какое-то время помолчала.
      - Я и сама, мэм, не раз задавалась этим вопросом. Конечно, лучше всего было бы, если бы они вообще никогда не встречались, но, поскольку это невозможно, мне кажется, если они будут встречаться достаточно часто, чтобы это стало привычной для всех вещью, это лучше, чем если бы они встречались лишь случайно...
      - Если бы я только знала! - воскликнула леди Оверсли, заливаясь слезами. - Мне ни за что не следовало допускать этого, но казалось, все так удачно складывается! Ах, милочка, кто бы мог подумать, что в результате сердце моей любимой Джулии будет разбито! Хотя, конечно, мне следовало об этом догадаться: она всегда говорила, что он такой же, как сэр Галаад <Галаад - персонаж из эпопеи Томаса Мэлори о короле Артуре и рыцарях "Круглого стола".>, и я уверена, что это так, если сэр Галаад был таким, каким я его себе представляю, - или вы так не считаете? - спросила она, заметив, что глаза Джулии внезапно сощурились от смеха, превратившись в щелочки.
      - Ну.., не знаю, мне так не кажется. Однако я никогда не принадлежала к читателям старинных рыцарских романов и легенд, которые обожает Джулия, оправдывалась Дженни. - Зато я знаю, что Адам любит, когда яйца для него варятся всмятку ровно четыре минуты, и не притрагивается к сдобе.
      - Не притрагивается к сдобе? - запинаясь, переспросила обескураженная леди Оверсли.
      - Терпеть ее не может! И, ничто его так не раздражает, как беспорядок в вещах. Он говорит, что все это от палаточной жизни, когда, если ты не держишь все на своих местах, это просто невыносимо. Мне даже пришлось сказать экономке, что, если она не в состоянии воспрепятствовать горничным перекладывать с места на место вещи на его туалетном столике, ей придется получить расчет. Учтите, насколько я знаю, сэр Галаад тоже мог быть придирчивым - хотя я ставлю яичко к Христову дню, как говорит папа, что Джулия так не считает!
      - Нет, - тихо проговорила леди Оверсли. - В самом деле - нет!
      - Итак, если вы согласны, мэм, я попытаюсь уговорить Джулию покататься со мной в парке завтра, а если вы с милордом привезете ее пообедать к нам на следующей неделе, мы будем очень рады. Это было бы вполне естественно с вашей стороны - не так ли? - притом что леди Линтон уезжает в Бат и проведет пару дней на Гловенор-стрит; Это не будет званым приемом, хотя я собираюсь пригласить также лорда Броу.
      - О, но Джулия никогда не... Ах, дорогая, я не знаю, что и сказать! Конечно, это произвело бы прекрасное впечатление, если стало бы известно, что мы отобедали у вас без всяких церемоний, но, боюсь, Джулия.., содрогнется от этой затеи!
      - Не сомневаюсь, что содрогнется, - ну что на это скажешь? Разве только, что, возможно, "мне удастся с ней сладить. С вашего позволения я поднимусь к ней.
      Ошарашенная, леди Оверсли воскликнула:
      - Нет, нет! Я хочу сказать, она так подавлена... Она не захочет видеть вас, Дженни!
      - Скорее всего, нет, но у нее не останется никакого выбора. Так что не нужно волноваться, мэм! Я не причиню ей никакого вреда, обещаю вам!
      С этими словами она встала и энергично вышла из комнаты, оставив леди Оверсли с ощущением собственной беспомощности и с самыми дурными предчувствиями в душе.
      Глава 11
      Свет в комнате Джулии был тусклым, шторы на окнах сдвинуты. Приотворив дверь, Дженни бодро проговорила:
      - Можно мне войти? Хотя глупо об этом спрашивать, когда я уже здесь!
      Она едва отыскала взглядом Джулию, затерявшуюся посреди большой кровати, - светловолосая голова повернулась на подушке.
      - Ты?! - воскликнула больная.
      - Ну да! - кивнула Дженни. - Я пришла тебя проведать. Ты не против, если я раздвину шторы, - а то, если тут не станет светлее, я, чего доброго, наткнусь на мебель.
      - Ты пришла упрекать меня? - спросила Джулия. - Не стоит этого делать!
      Солнечный свет залил комнату; Дженни подошла к кровати, говоря:
      - Да когда я это делала, глупенькая? - Она наклонилась над Джулией и поцеловала ее в щеку. - Хватит себя изводить, милая!
      Джулия вся словно съежилась, отворачивая лицо.
      - Зря ты пришла! Тебе, наверное, захотелось быть доброй, но ты не понимаешь! Будь у тебя хоть капля чувствительности...
      - Ну, у меня ее нет, и бессмысленно ждать, что я поведу себя так, будто она у меня есть. У меня и для Адама ее нет, - добавила неожиданно Дженни, - потому что, если бы я вела себя так же, как ты, Джулия, он бы рехнулся, разрываясь между нами!
      Джулия постаралась взять себя в руки:
      - Я бы не произнесла при тебе его имени и не проронила ни слова о том, что нас разделяет, если бы и ты воздержалась!
      - Да, наверное, - согласилась Дженни, взбивая ее подушки. - Поэтому я и не воздержалась. Не то чтобы об этом было легко разговаривать, но, если мы никогда не будем затрагивать эту тему, возникнет неловкость. Я тоже не знаю, как спрятать свои коготки. Так что говори все, что хочешь, и не бойся меня обидеть, потому что меня невозможно обидеть.
      Огромные глаза удивленно уставились на нее.
      - Какая ты странная! - промолвила Джулия. - Наверное, я никогда тебя не понимала. Но думала, что понимаю! Когда мне показали сообщение в "Газетт", я просто не поверила! Ведь ты была моей подругой! Ты знала о наших отношениях, но украла у меня Адама! Как ты решилась на такое?
      - Этого я тебе сказать не могу; потому что я не крала его, и не сделала бы этого, даже если бы считала, что в состоянии это сделать. Да чтобы я решила стать твоей соперницей?! Не говори ерунды, Джулия! Папа устроил сватовство без моего ведома.
      - Ну, это совсем низко! - перебила ее Джулия, высвобождая руку из-под одеяла. - А дальше ты скажешь, что была бессильна отказаться!
      - Нет, не скажу. Я действительно отказывалась, когда отец первый раз завел со мной об этом речь, пока не поняла, как обстоят дела. Эти дела и положили конец вашим отношениям с Адамом. Он не мог на тебе жениться, Джулия! Он был совершенно разорен! Наверное, ты не знаешь, сколько долгов было у его отца, потому что вряд ли он говорил тебе об этом, но папа знал и рассказал мне. Адам продавал все - даже Фонтли!
      - Уж это-то я знаю! Но ведь он знал, что бедность меня не тяготит! Я бы жила в лачуге и считала себя счастливой! Ты можешь смеяться надо мной, но это правда!
      - Прости, но это тяготило его - думаю, больше всего остального. Я это не совсем понимаю, но вижу, что творится у меня под носом. Поверь, он не был бы счастлив, если бы потерял Фонтли!
      - Но я бы сделала его счастливым! А ты.., ты думаешь, что сумеешь это сделать? Нет, не сделаешь! Он любит меня, а не тебя. - Она перевела дыхание и быстро проговорила:
      - О нет, нет, я не хотела об этом говорить! Отвратительно, отвратительно!.. Лучше уходи, Дженни! Прошу тебя, сейчас же уходи!
      Дженни не обратила на просьбы подруги никакого внимания.
      - Я знаю, что между мною и Адамом нет и намека на любовь. Но это не оговаривалось соглашением.
      - Сделкой! - воскликнула Джулия, содрогнувшись. - Сделкой! Нет, я никогда тебя не понимала!
      - Или его, - сухо вставила Дженни.
      Джулия пристально посмотрела на нее, с расстановкой произнеся:
      - Или его! Нет, он - другое дело! О да, я понимаю, что заставило его сделать это! Но ты! За титул? Кажется, тебя никогда не интересовали такие вещи! Не могла же ты продать себя всего лишь за положение в обществе!
      - А почему бы и нет? Я не первая и не последняя, кто это сделал. Легко презирать то, что у тебя всегда было! - заметила Дженни, не сводя глаз с Джулии.
      - Не верю в это! Ты не могла бы мне нравиться, если бы была такой расчетливой!
      - Ну, не имеет никакого значения, что ты думаешь обо мне, и - Господь свидетель - меня все это очень огорчает. Поверь, я бы никогда не согласилась на этот брак, если бы существовала хоть малейшая возможность того, что он на тебе женится. Но ее не было. Понимаешь? Он выбирал не между тобой и мной, Джулия, а между мной и разорением. Ты говоришь, что он не будет счастлив со мной, но по крайней мере ему будет уютно! Главное же - у него сохранилось Фонтли, и, как бы ты ни думала, это важно для него. - Она помолчала. - Ну, больше на этот счет сказать, пожалуй, нечего. Меня же привело сюда то, что случилось вчера вечером.
      Джулия поморщилась:
      ; - Не нужно об этом! Я больше не могу! Папа, даже мама!.. О Господи, неужели они думают - неужели ты думаешь, - что я нарочно себя выдала?
      - Ну, мы с твоей мамой так не думаем. Я не могу поручиться за его светлость, но вряд ли и он так считает - хотя ты не можешь винить его, если он был резок, потому что нельзя отрицать, что ты выставила нас всех бог знает в каком свете!
      - Ах, неужели тебя только это и заботит? - с горечью воскликнула Джулия. - А как насчет моего унижения? А эта мука - прийти в чувство, увидеть все эти лица!.. - Она осеклась, не в состоянии продолжать, и прикрыла глаза рукой.
      - Да не изводи ты себя так, милая! Это не настолько плохо, чтобы ничего нельзя было поправить, - успокаивала ее Дженни.
      Джулия уронила руку.
      - Дженни, я не хотела! Я думала, что смогу встретить его снова как подобает! Я смогла бы это сделать, если бы увидела его там с самого-начала! Но вначале его не было... Я подумала.., о, я испытала такое облегчение, что мною овладело легкомыслие! Мне не пришло в голову, что он может прийти позже, но он пришел, и когда я повернулась и внезапно увидела его так близко от себя... Дженни, это было потрясение, от которого я лишилась чувств!
      - Не нужно говорить мне об этом. Ведь ты просто довела себя до такого состояния, что упала бы в обморок, даже если бы мышь пробежала по полу! Примерно то же я им и сказала, хотя сослалась не на мышь, а на духоту в помещении.
      - Мама рассказала мне, - что ты держалась молодцом, - равнодушно заметила Джулия. - Спасибо тебе, но никто в это не поверит. Они будут наблюдать за мной и сплетничать на мой счет. Возможно, кто-то станет меня жалеть: "Бедная девушка. Он, знаете ли, передумал!"
      - Нет, ни за что! Если мне будет позволено сказать по этому поводу! перебила Дженни. - Это как раз то, что я Собираюсь пресечь в корне. Так что я буду тебе признательна, если ты не станешь впадать в апатию, когда потребуется быть немного поживее!
      - Но, что тебе до этого? - спросила Джулия, вздыхая.
      - Прояви чуточку здравого смысла, Джулия, ну же! - взмолилась Дженни. - Хорошенькое будет дело, если люди станут говорить такое о моем муже!
      Джулия опять выглядела ошеломленной.
      - Но они не станут! Все же знают обстоятельства - он ничего не мог поделать!
      - Это не помешает им считать, что он обошелся с тобой весьма недостойно, если увидят, что, судя по твоему виду, ты навеки погрузилась в печаль. Адам не будет так выглядеть, что бы он ни чувствовал, потому что слишком уж он джентльмен, чтобы наводить кого-то на мысль, будто ему не нравится наш с ним брак. Все кончится тем, что люди станут болтать: он просто бессердечный и ему нет ни малейшего дела ни до чего, кроме денег и богатства, он счастлив до тех пор, пока богат!
      - Тебе не нужно бояться! - с надломом в голосе произнесла Джулия. - Я собираюсь вернуться к своей бабушке и жить у нее отшельницей. Полагаю, хватит и года, чтобы забыть о самом моем существовании!
      - Скорее в Танбридж-Уэллс построят еще одну гостиницу, чтобы разместить там твоих поклонников! - невозмутимо сказала Дженни.
      Джулия ахнула и сквозь слезы разразилась смешком.
      - Ах, как ты можешь быть такой.., такой отвратительно бесчувственной!
      - Ну, ты ведь знаешь, что я начисто лишена чувствительности. Но у меня, однако, не гуляет и ветер в голове. Так что я посоветую тебе, что делать, чтобы поставить в тупик всех злобных людишек, которые будут рады покаркать насчет тебя. - Дженни заметила, как вспыхнули глаза Джулии, и продолжала:
      - Да, я уже слышу их! Притворяющихся, что они, как ты сказала, жалеют тебя, но довольно облизывающих губы и говорящих, что они всегда знали: Сильфида себя погубит. Потому что ты не могла разбить в пух и прах всех других девиц, без того чтобы не возбудить волну злобы и ревности, - уж это-то я знаю!
      Джулия села в постели.
      - Но каким образом? - спросила она. - Папа не соглашался на помолвку с Адамом, но люди-то знали!
      - Ну и что с того, что знали? Они не сочтут удивительным, что девушка, у которой столько много самых разных поклонников, разлюбила так же легко, как и влюбилась! Еще бы, ты ведь тогда толбко-только вышла из стен пансиона! Потом ты не видела Адама месяцами, и если обнаружила, что совершила ошибку, - что может быть естественней? - Она не обратила внимания на тяжкий вздох Джулии и стала натягивать перчатки. - Так что я заеду к тебе завтра около четырех, и мы с тобой покатаемся в парке, как хорошие подруги, какими мы всегда и были.
      - О нет! - воскликнула Джулия с мольбой. - Нет, я не смогу!
      - Нет, сможешь! И я не стану скрывать, что буду очень тебе признательна, если ты сможешь, потому что мне не нравится кататься в одиночестве, а я еще не знакома со многими. Два-три поклона - самое большее, что меня ждет, если я поеду одна; но если ты будешь сидеть возле меня, карету, наверное, обступит толпа. - Она встала, когда у Джулии опять вырвался натянутый смешок. - И если бы ты смогла упасть в обморок, когда пойдешь на какой-нибудь прием в следующий раз!.. Только имей в виду - не на собрании у леди Бриджуотер, потому что накануне вечером она сказала, что пришлет нам пригласительную открытку, и будет негоже, если ты сделаешь это в присутствии Адама!..
      - Дженни, ты просто несносна! - запротестовала Джулия, не зная, смеяться ей или плакать. - Как будто я могу...
      - Ты сможешь, если поставишь перед собой такую цель, - уверенно сказала Дженни со сдержанной, едва заметной улыбкой. - Стоит тебе только подумать, что ты задыхаешься от жары, и ты задохнешься!
      Она на прощанье прикоснулась к плечу Джулии и вышла, не дав ей времени обдумать смысл последнего замечания. Внизу ее встретила леди Оверсли, которая глядела на нее тревожно-вопросительно. Она ответила ей приветливым кивком и улыбкой.
      - Я ничего не сказала насчет того, чтобы она приехала и пообедала с нами, но мы с ней договорились проехать покататься завтра. Так что не бойтесь! Тогда я ее и приглашу на обед.
      Леди Оверсли обняла ее, пролив несколько слез облегчения.
      - Ах, моя дорогая Дженни, я так вам признательна! Она.., она была все такой же расстроенной?
      - Этого я не могу вам сказать, мэм, - ответила Дженни со свойственной ей прямотой. - Как знать - по крайней мере, я не могу этого знать потому что у нее не больше сходства, чем у щавеля и маргаритки, и я не понимаю ее, и никогда не понимала. Она считает, что да, а мне всегда казалось, что она из тех, кто способен умереть от гриппа только потому, что вбил себе в голову, что это оспа!
      Это было уж слишком для чувствительной леди Оверсли, но, когда она впоследствии рассказывала все это своему супругу, он выглядел весьма ошарашенным и сказал, что Дженни - гораздо проницательнее, нежели он полагал.
      - Твоя дочь, дорогая, - сказал он, - всегда живет в нервном напряжении, и теперь мы видим, что из этого получается Леди Оверсли привыкла к неблаговидной привычке мужа снимать с себя какую-либо ответственность за любого своего ребенка, разгневавшего его, так что она пропустила это замечание мимо ушей, согласившись, что дочь наделена слишком богатым воображением.
      - Да она вся в тебя! - сказал его светлость неумолимо.
      Джулия весь день оставалась в своей спальне, но появилась за завтраком на следующее утро Она выглядела бледной и явно пребывала в подавленном настроении; когда же ее отец, энергично увещеваемый леди Оверсли, поприветствовал ее с величайшей сердечностью, она ответила гримасой, отдаленно напоминавшей улыбку. Но, по счастливой случайности, ее новое платье для прогулок из французского льняного батиста, отделанное оборками из широких кружев, прислали на дом в тот же самый день, и оно было таким прелестным, особенно надетое с одной из ольденбургских шляпок, что Джулия незаметно для себя немного приободрилась. В какой-то момент домашним показалось, что она собирается отказаться от поездки с Дженни; но когда ее убедили надеть новое платье, и ее мама, служанка, две младшие сестры и их гувернантка разразились немыслимыми восторгами, она передумала и, когда экипаж Линтонов остановился у дверей, вышла к нему в полной готовности.
      Дженни, одетая в дорогое, но не слишком шедшее ей платье из брауншвейгского серого люстрина, тоже восхитилась ее туалетом, так же как и множество гуляющих, когда они добрались наконец до парка. Если карету и не обступила толпа, то, во всяком случае, кучеру пришлось много раз останавливать лошадей.
      Это был час модного променада, и парк изобиловал конными упряжками, от дамских колясок до роскошных двухколесных экипажей, верховыми, взгромоздившимися на высоких полукровок, и щеголями, вышагивающими по аллее вдоль дороги. Дженни казалось, что каждый второй человек кланялся или махал рукой ее прелестной спутнице; и, поскольку Джулия хотела обменяться приветствиями с друзьями и немалое количество джентльменов жаждали засвидетельствовать ей свое почтение, Дженни смирилась с тем, что лошади их едва плетутся. Она и сама испытала удовольствие оттого, что ее несколько раз вежливо узнали, но в душе считала эту прогулку, порядком ей наскучившую, пустой тратой времени. Другое дело Джулия, всегда восприимчивая к подобной атмосфере и оживающая, словно истосковавшееся по влаге растение, под дождем комплиментов и галантностей. На щеках ее вновь заиграл румянец, в глазах появился блеск, а ее прелестный смех был столь непосредственным, что никому и в голову не приходило, что сердце ее разбито.
      Не все ее поклонники, надо заметить, были молодыми. Маркиз Рокхилл, ехавший возле них верхом вместе с Броу, пробыл у коляски дольше, чем кто-либо другой. Он был очень учтив с Дженни, но она видела теплый блеск в его глазах, когда он смотрел на Джулию, и не обманывалась мыслью, что он остановился с единственной целью - поговорить с ней самой. Она считала, что он староват для флирта с Джулией, но угадала в нем известного сердцееда и поняла, что его донжуанские манеры весьма привлекательны для Джулии. Было ясно, что он питает к ней нежные чувства, но не пытается безраздельно присвоить ее себе. Когда Броу завладел вниманием Дженни, то Рокхилл тут же завязал разговор с Джулией. Он явно был близко знаком с семьей Девериль, и, когда Дженни сообщила, что ее свекровь будет на Гросвенор-стрит на следующей неделе, маркиз сказал, что обязательно приедет засвидетельствовать ей свое почтение.
      - Такой старинный друг - можно сказать, друг почти что с" колыбели!
      Движимая порывом, она внезапно спросила его:
      - Не желаете ли, сэр, отобедать с нами? - Она увидела, как Рокхилл удивленно вскинул брови, и пояснила:
      - Видите ли, леди Линтон собирается пробыть здесь всего два дня. Так что, полагаю, у нее не будет времени на утренние визиты. Поэтому я собираюсь пригласить чету Оверсли на обед вместе с мисс Оверсли, и было бы.., мы были бы очень рады, если бы вы сочли возможным посетить нас, не придавая значения тому, что это неофициальный прием.
      Его проницательные глаза блеснули из-под тяжелых век. В них заиграла улыбка, и он мягко ответил:
      - О, я с удовольствием приду, леди Линтон! Чудесная мысль! Компании, составленной из таких близких друзей, как Деверили и Оверсли, никогда не помешает , малая толика закваски, не так ли?
      Улыбка в его глазах стала более явной, когда он встретился с ее настороженным взглядом. Но более не сказал ничего, лишь учтиво поклонился, а потом отвернулся, чтобы сказать Броу, что они не должны больше, задерживать экипаж.
      В следующий момент джентльмены поскакали дальше, и Дженни, охваченная внезапным испугом, спросила:
      - Он холостяк?
      - Да, конечно. Он, знаешь ли, кузен Рокхилла. Леди Адверсейн приходится Рокхиллу...
      - Нет, нет, я не о Броу! О Рокхилле!
      - А! Нет, не холостяк. Он...
      - О Боже мой! - воскликнула ошеломленная Дженни. - Я пригласила его пообедать с нами на следующей неделе! Что он теперь подумает обо мне? Наверняка, что у меня не хватило ума! О Господи!
      - Глупенькая! - смеясь, сказала Джулия. - Он же вдовец!
      - Ну слава Богу! - искренне воскликнула Дженни. Джулия с любопытством взглянула на нее;
      - С чего это ты его пригласила? Я не знала, что ты с ним знакома.
      - Я не знакома.., ну, если только совсем чуть-чуть! Он сказал, что надеется увидеть леди Линтон, когда она приедет в город, вот я и пригласила его пообедать. Сказав, что это будет безо всяких церемоний. Приедут твои папа и мама, надеюсь, и ты заглянешь к нам, потому что, как ты знаешь, будет и Лидия.
      - Я? - ахнула Джулия. - О нет! Ты не можешь просить меня об этом!
      Бросив предупреждающий взгляд на спину кучера, Дженни сказала:
      - Да, я признаю, обед будет не слишком оживленным, но я собираюсь пригласить также и Броу, так что, надеюсь, это не превратится в такую смертную скуку, как ты думаешь! Жаль, что я не знаю кого-нибудь еще из джентльменов! Но все друзья Адама во Франции, и есть лишь кузен Осберт, если только.., твой брат придет, как ты думаешь?
      - Дженни, я не приду, не приду! - проговорила Джулия решительным шепотом.
      - Ну, в таком случае лорд Рокхилл посчитает, что это форменное надувательство, потому что я сказала ему, что и ты будешь у нас, отчего, полагаю, он и принял приглашение.
      Джулия ничего больше не сказала, лишь не уставала твердить снова и снова, что не придет, и впала в подавленное настроение.
      Дома она не была столь сдержанна. Единственное, чего добилась своими настойчивыми увещеваниями леди Оверсли, так это привела ее в волнение, и дело кончилось бы истерическим припадком, если бы в комнату не зашел отец, пожелавший узнать, в чем дело. Когда ему рассказали, он вполне сносно разыграл перед своей женой и дочерью роль мудрого римского патриция, торжественно провозгласившего, что Джулия должна повиноваться ему, и с такой необычной для него непреклонностью, что та просто пришла в ужас, не осмелившись на большее непослушание, чем только взмолиться:
      - Ах, папа, прошу, не заставляй меня ехать!
      - Ни слова больше! - приказал его светлость. - Я очень тобой недоволен, Джулия, и если ты станешь и дальше испытывать мое терпение, то пожалеешь об этом.
      При этих ужасных словах обе дамы залились слезами. Его светлость, чувствуя, что это просто выше его сил - выступать и дальше в такой роли, стал с достоинством отступать, нахмурившись достаточно сурово, чтобы придать убедительность заявлению леди Оверсли о том, что папа очень, очень сердится. Мысль о том, что она, всегдашняя отцовская любимица, теперь впала в немилость, оказалась слишком сильным душевным испытанием для, Джулии. Ее плач перешел в рыдания, и такие отчаянные, что пришлось вернуть папу, чтобы успокоить ее заверениями в том, что он по-прежнему к ней благоволит. Как только она узнала, что ее по-прежнему любят, она стала спокойнее, а когда он сказал, что сочувствует ей гораздо больше, чем она об этом догадывается, Джулия испытала такую горячую благодарность к нему, что готова была пообещать все, что он только пожелает.
      Когда известие о задуманном званом обеде сообщили Адаму, он ощутил в душе такое же смятение, как и Джулия, но сумел лучше это скрыть. Дженни, трудившаяся над первым комплектом чехлов для кресел, безмятежно спросила его, можно ли, по его мнению, пригласить мистера Оверсли, и он ответил равнодушно:
      - Ты можешь это сделать, конечно, но я сомневаюсь, что он приедет. Насколько я знаю Чарли, он сочтет это сборище слишком скучным!
      Он был прав, и все-таки Чарльз, пусть и с неохотой, удостоил обед своим присутствием, потому что его отец, вовсе не прибегая к той дипломатичности, которую он считал необходимой, имея дело со своей дочерью, сказал ему, что тот должен там быть.
      - Зачем тащиться бедному кембриджскому студенту к Линтонам? Нет уж, увольте, сэр!.. - запротестовал мистер Оверсли-младший, испытывая отвращение при одной мысли об этой семейной поездке.
      - Чепуха! Если Дженни хочет, чтобы ты был, то ты будешь! Полагаю, ты ей нужен для количества.
      Мистер Оверсли, который ходил с важным видом уже более года, посмотрел на своего родителя со страданием и укором и сказал:
      - Премного ей обязан!
      Лорд Оверсли рассмеялся, но велел ему не скоморошничать.
      - Дело в том, Чарли, что ей пришло в голову таким вот образом привести в чувство твою сестру после того поистине потрясающего происшествия в доме Нассингтонов, и это большая любезность с ее стороны!
      - Вот те раз! - воскликнул встревоженный Чарли. - А Джулия не упадет опять в обморок, нет? Потому что если произойдет еще какой-нибудь скандал в этом роде...
      - Нет, нет, она пообещала, что будет вести себя как подобает! успокоил его отец.
      Глава 12
      Вдовствующая в сопровождении своей дочери и горничной в назначенный день добралась до Лондона довольно быстро, поскольку ехала на почтовых предыдущее путешествие помогло ей преодолеть страх перед незнакомыми форейторами. Мистер Шоли от всего сердца одобрил внушительный вид кавалькады, которая отправилась из Фонтли, поскольку фаэтон сопровождали верхом двое слуг, а следом - карета, везущая лакея миледи и множество сундуков и чемоданов, а также фургон, нагруженный тем имуществом, которое Вдовствующая посчитала своим собственным и вывезла из Фонтли.
      Она прибыла в расслабленном, измученном состоянии. Дженни, когда увидела в окно Приближающийся экипаж, тут же позвала Адама, дабы тот незамедлительно спустился поприветствовать свою мать. Он вышел к подъезду как раз вовремя, чтобы поддержать миледи, когда та, пошатываясь, сошла на мощеную дорожку. Она была обрадована таким вниманием и воскликнула: "Дорогой!" - когда сын поцеловал вначале ее руку, а потом щеку. Потом она с куда менее ласковой интонацией одернула дочь: "Лидия, дорогая!" - когда девица безжалостно стиснула Адама в своих объятиях.
      Адам провел гостей в дом, где первым предметом, привлекшим опасливый взгляд матери, стала египетская лампа у подножия лестницы. Она недовольно втянула в себя воздух - - Боже правый! Ах, ну да, понятно! Женская фигура со сфинксами. О Господи! - Это лампа, мама, - пояснил Адам, как бы оправдываясь.
      - Неужели, дорогой? Несомненно, Дженни сочла, что лестница плохо освещается. Сама я никогда этого не замечала, но... А эти странные алебастровые вазы - тоже лампы?
      - Да, мама, тоже! А вот и Дженни пришла тебя поприветствовать!
      Он испытал облегчение, увидев, что Дженни добилась большего успеха, чем он, в Общении с его матерью. Она приветствовала ее с должной заботливостью и сказала, что неудивительно, если та чувствует себя измученной после дороги.
      - Боюсь, я невеселая, хлопотная гостья, - вздохнула Вдовствующая. - И настолько измотана всем тем, через что мне пришлось пройти, что не гожусь ни для чего, кроме как лечь в кровать.
      - Ну тогда, - сказала Дженни, - вы пойдете прямо наверх и ляжете в постель, а обед вам подадут на подносе.
      - Как любезно! - проворковала Вдовствующая. - Ну разве что лишь чашку супа!
      Лидия, с величайшим возмущением прислушивающаяся к этим унылым планам, воскликнула:
      - Мама, не можешь же ты отправиться в постель сразу, едва зайдя в дом! О, ведь ты сама недавно говорила, когда миссис Митчем навестила нас в Фонтли, что нет ничего более неприятного, чем гость, который приехал только для того, чтобы болеть и постоянно просить подать то стакан теплой воды, то жидкую, овсянку!
      - Ах, ерунда! - смягчила резкость Лидии Дженни. - Мы надеемся, мама не считает себя гостьей в доме собственного сына! Пусть она делает, что хочет. Проходите наверх, мэм, и располагайтесь поудобнее!
      Вдовствующая смягчилась. У нее было коварное намерение сорвать любые праздничные планы, - которые, возможно, вынашивались ради ее удовольствия, - удалившись по приезде в свою спальню в состоянии полного изнеможения; но как только ее стали умолять делать именно то, что ей хочется, она начала думать, что если отдохнет часок, то почувствует себя достаточно окрепшей, чтобы присоединиться к своей семье за обеденным столом. Она позволила Дженни проводить ее наверх, и, хотя, естественно, ей причинило боль то, что она пошла не в "свою" комнату, она обнаружила, что в отведенных ей прекрасно обставленных покоях произвели, ради ее уюта и удобств, такие тщательные приготовления, что ее тоска улеглась окончательно. Поэтому к тому времени, когда она устроилась на кушетке, обложенная подушками, и подкрепилась чаем с тостами, она была на удивление благожелательна с Дженни и сказала ей, что, дабы не разочаровывать ее дорогих, она постарается превозмочь свою усталость, чтобы спуститься вниз к обеду.
      Тем временем Лидия, заглянув в столовую и воскликнув благоговейным тоном:" "Господи, какая роскошь!", поднялась в гостиную вместе со своим братом. Она застыла на пороге и стояла, изумленно глядя и ничего не произнося, целую минуту. Потом с сомнением посмотрела на Адама. В его глазах заиграл озорной огонек.
      - Ну?
      - Можно мне сказать, что я думаю, или.., или нет?
      - Можешь. Но это не обязательно. Я и так знаю, что ты думаешь.
      - Дело в полосатой обивке! - сказала она. - Было бы совсем не так плохо, если бы ты убрал ее, - хотя, должна признаться, что мне не слишком нравится тот странный диван. Эти ужасные маленькие ножки напоминают какое-то животное.
      - Рептилию. Это крокодильи ножки.
      - Крокодильи ?! - Лидия осмотрела их более пристально и разразилась хохотом. - Да, действительно! Я думала, ты пытаешься меня разыгрывать. Но почему? Ах, ну да, конечно. Это египетский стиль, да? Я знаю, сейчас все на этом помешались, но, по-моему, это не слишком удобно, а по-твоему?
      - Я считаю это отвратительным! - ответил брат, тоже рассмеявшись. Погоди, ты еще увидишь нелепую кровать Дженни! Видишь ли, не она выбирала все это добро, а ее отец.
      - Бедный мистер Шоли! Наверное, он считает, что это высшая степень утонченности. Однако маме, знаешь ли, так не покажется. Кроме того, ей вообще не нравится мистер Шоли. А мне нравится, пусть даже он несколько комичен! - Она издала вздох. - Ох, Адам, лучше бы мама не переезжала в Бат! Если бы она остановила свой выбор на лондонском доме, я бы легче это перенесла, потому что могла бы поговорить с тобой, когда приду в полное отчаяние, что, к сожалению, часто со мной происходит.
      - Она стала совсем несносной? - спросил он сочувственно.
      - Да. И кажется, даже я уже не могу служить ей утешением. Я очень бессердечная, Адам? Он покачал головой, улыбаясь.
      - Ну а мама говорит, что очень, и иногда я боюсь, что, может быть, я такая и есть, потому что начинаю испытывать к Шарлотте такую же неприязнь, как и к Марии! Ты поверил бы, что я способна на такое? К Шарлотте!
      Он рассмеялся:
      - Бедняжка Шарлотта! Но, знаешь, у тебя это не всерьез.
      Она посмотрела на него как-то зловеще:
      - Нет! Но будет всерьез, если ты тоже станешь называть ее бедняжкой Шарлоттой!
      - Беру свои слова обратно! - поспешно сказал он. - Я никогда этого не говорил!
      На щеках ее появились ямочки, но она уныло сказала:
      - Это такой вздор! Мама говорит о ней так, словно она умерла; разве что пока не называет ее святой Шарлоттой. Да и как она может это сделать, если знает, что Шарлотта совершенно счастлива! Недавно мы получили от нее письмо, отправленное из Йорка, где они останавливались на несколько дней.
      - Я рад слышать, что она счастлива.
      - Адам, - поведала Лидия благоговейным голосом, - она пишет, что Ламберт разделяет все ее мысли и чувства!
      - Боже правый! Я хочу сказать, какая удача!
      - Они поделились друг с другом серьезными и возвышенными мыслями в храме.
      - Нет, не так, - тут же ответил Адам. - У Шарлотты были серьезные и возвышенные мысли, а Ламберт сказал: "Да, воистину так!" Ей-богу! Лидия, негодница, ты делаешь меня таким же скверным, как сама! Угомонись!
      Она хихикнула, но смахнула слезинку:
      - О, если бы только Мария не умерла! Тогда я не была бы обязана утешать маму или даже ехать в Бат! Он нежно обнял ее:
      - Мне жаль, что тебе "приходится ехать, но думаю, что в любом случае ты должна на какое-то время запастись терпением. Постарайся это вынести. Если мама сама повезет тебя в Лондон будущей весной, захочешь ли ты приехать к нам, с тем чтобы Дженни тебя представила?
      Теперь его горячо обняли сестринские руки, и Лидия с восторгом воскликнула:
      - Да, еще бы! Тетя Нассингтон говорила о том, чтобы вывести меня в свет, но я предпочла бы, чтобы это сделали вы с Дженни. А она согласится?
      Поскольку Дженни, вошедшая в комнату в этот момент, все слышала, то тут же сказала, что ничто не доставит ей большего удовольствия, чем эта процедура. Лидия воспрянула духом и в порыве откровения выразила надежду, что мама останется в Бате на всю весну.
      - Ах ты, скверная девчонка! Уведи ее, Дженни. Кстати, не забудь показать ей свою ванну! Ей она понравится!
      Лидия и вправду пришла от ванны в восторг, решив немедленно ею воспользоваться, чем весьма шокировала Марту Пинхой.
      - Не хочешь же ты сказать, что не моешься в этой ванне, Дженни? Да ведь это прекрасно! Такая роскошная раковина! И опять же эти зеркала! Ты видишь себя, куда ни посмотришь, пока сидишь в ней!
      - Ну, не вижу в этом особого удовольствия, - заметила Дженни. - Но если ты хочешь, пользуйся ею на здоровье.
      - Ну уж нет, миледи! - объявила мисс Пинхой'. - Удивляюсь, что вы говорите такие вещи! Все мы знаем, что это за создания - те, кто сидит в таких ваннах, сплошь окруженных зеркалами! Да сама мысль... - Махнув рукой, мисс замолчала.
      Было очевидно, что Лидия не отягощена этими повсеместно распространенными знаниями, и, поскольку было так же очевидно, что она собирается потребовать от мисс Пинхой просветить ее, Дженни поспешно увела сестру Адама в свою комнату, которую Лидия тоже одобрила, выразив свое восхищение:
      - О, да тут все новое, не считая сундука и стульчика у окна! Должна сказать, это великое улучшение, прежде все тут было очень обветшалым!
      - Тебе нравится? - с беспокойством взглянула на девушку Дженни. - У меня самой не слишком-то хороший вкус - впрочем, я ни имела никакого отношения к меблировке: этим занимался папа, пока мы были в Рашли, чтобы.., чтобы приготовить нам сюрприз. Вот только боюсь, что он сделал это все слишком.., слишком помпезно!
      - Что касается меня, - сказала Лидия, - так меня это нисколько не заботит. До чего прекрасно иметь отца, который преподносит такие роскошные сюрпризы! - Девушка помялась, а потом робко спросила:
      - Не собирается ли он переделывать и Фонтли, нет? Ну.., не очень сильно?
      - Нет, нет, обещаю тебе, Фонтли вообще не будет переделываться! воскликнула Дженни, заливаясь краской.
      - Не хочу сказать, что этот дом не очень элегантный! - поспешно сказала Лидия. - Просто для Фонтли этот стиль не так бы хорошо подошел!
      У Вдовствующей, когда она спустилась в гостиную, сложилось мнение, что излюбленный стиль мистера Шоли вообще не подойдет ни для одного респектабельного дома, и при первой возможности она с предельной прямотой выразила свое мнение Адаму, да так резко, что он вдруг вступился даже за материю в полоску, упрямо настаивая, что такая ткань отлично смотрится.
      - До чего вульгарная расцветка! - содрогнулась Вдовствующая. - На занавесках тоже слишком много канители! Увы, когда я вспоминаю, как в свое время выглядела эта комната, мне остается лишь скорбеть о произошедших переменах!
      Адам не сдержался:
      - Едва ли она могла выглядеть по-прежнему, мэм, с тех пор, как вы вывезли из нее все, кроме ковра и трех картин.
      Такой неподобающий для сына отпор ранил миледи столь глубоко, что не только были вызваны призраки Стивена и Марии, но, когда Дженни сказала ей о небольшом приеме, устраиваемом в честь ее приезда, она сказала, что, несомненно, дорогая Дженни забыла, что она пребывает в глубокой скорби.
      - Будто кто-то из нас мог об этом забыть, когда она постоянно просто испускает траурные флюиды! - сказала Лидия. - Но не беспокойся, Дженни, мама не уйдет в свою комнату, это Я тебе обещаю!
      Дженни пришлось довольствоваться заверением Лидии, но ее тревога не улеглась до конца до тех пор, пока Вдовствующая не спустилась вниз без малого в восемь, облаченная в черный шелк и с мантильей, подаренной Адамом, приколотой поверх испанского гребешка (тоже его подарка), закрепленного в ее светлых локонах.
      - О, вы так чудесно выглядите! - невольно воскликнула Дженни. Простите, я не могла удержаться!
      - Милое дитя! - снисходительно проворковала Вдовствующая.
      - Я считаю это своей величайшей заслугой - понять, что ничто не, пойдет тебе так, как мантилья, - восхитился Адам. - Чудесно, мама!
      - Глупый мальчишка! - Она мгновенно растаяла. - Я решила, что следует сделать над собой усилие, ведь вы пригласили всех этих людей специально, чтобы со мной повидаться. И наверное, если вы упомянули, что завтра мне предстоит утомительное путешествие, они не засидятся допоздна.
      Не слишком-то благожелательное дополнение, но впечатление оказалось обманчивым. С того самого момента, когда Рокхилл, восхищенно воззрившись на лицо миледи, взял ее руку и со старомодной учтивостью поднес к своим губам, не приходилось сомневаться, что вечеринка придется Вдовствующей по вкусу.
      Приезд Оверсли совпал по времени с приездом Броу, и в приветственной суматохе никто не заметил, как Адам и Джулия простояли, взявшись за руки, дольше, чем это принято, и Джулия шепнула:
      - Это была не моя затея!
      - И не моя, - ответил он приглушенным голосом. - Ты знаешь, я не мог бы.., нет: нужды говорить тебе... - Он остановил себя и стиснул ее руку, прежде чем отпустить. - Только скажи, что тебе лучше! Думаю, страдания того мига на приеме будут преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
      - О; не нужно, чтобы это было так! Я больше тебя не опозорю, обещаю! Мне говорят, что мы привыкнем, забудем, что между нами ничего не было, кроме дружбы. Я должна пожелать, чтобы ты был счастлив. -Ты можешь быть счастливым?
      Ответом ей было едва заметное покачивание головы. Она чуть улыбнулась:
      - Нет, сердце у тебя верное. Я только хочу, чтобы ты был доволен.
      Говоря это, Джулия отвернулась от него к Лидии, которая, подойдя, сказала:
      - Так рада тебя видеть, Джулия. Сколько, лет, сколько зим! Я столько тебе должна рассказать!
      Адам отошел, чтобы уделить внимание приехавшим гостям, и лишь некоторая жесткость в его лице выдавала, что он испытывает напряжение. Лидия, которая как школьница восхищалась Джулией, болтала с ней без умолку, и Джулии все казалось интересным и веселым. Адам слышал ее серебристый смех и радовался, потому что к боли - оттого, что она настолько близко, присоединялась осознанная боязнь, что она позволит своей чувствительности возобладать над воспитанием и опять поставит их всех в неловкое положение. Он спрашивал себя, имеет ли Дженни, безмятежно беседующая с лордом Оверсли, хоть отдаленное представление о том, какому испытанию она подвергла его и Джулию. Казалось, она этого не сознает; потому что, когда ей случалось встретиться с ним взглядом, ее глаза не таили никакого подозрения, а только едва заметную дружескую улыбку. Казалось, она приятно проводит время; и это хотя и разводило их еще дальше в разные стороны, но избавляло от другой тревоги: на" собрании у его тетушки и леди Бриджуотер застенчивость превращала ее в неловкую гостью, но в ее собственном доме все было по-другому. Ему вовсе не требовалось следить за ней зорким глазом в готовности помочь ей при затруднении в разговоре или напоминать об обязанностях хозяйки: она чувствовала себя вполне уверенно, поскольку в течение многих лет была хозяйкой в отцовском доме и привыкла принимать гостей.
      Обед, который вскоре подали, был превосходен; и, поскольку для обсуждения имелось несколько животрепещущих тем, интересных всем, беседа не иссякала. Главной среди них была помолвка принцессы Шарлотты с принцем Оранским, поскольку ходили упорные слухи, будто принцесса пошла на попятную, и это, естественно, стало предметом всеобщего интереса. Предполагались различные причины разрыва, но Рокхилл, который, как один из частых гостей Карлтон-Хаус, был, вероятно, более осведомленным, чем кто-либо из присутствующих, сказал, что, по его разумению, разлад случился из-за вопроса о домицилии: принц рассчитывал, что его жена станет жить в Нидерландах; принцесса же, являвшаяся прямой наследницей английского трона, имела твердое намерение остаться в своей собственной стране. Эту решимость после всестороннего обсуждения одобрили, но Дженни оставалось лишь сказать, что это весьма странно, когда регент хочет спровадить своего единственного ребенка в чужие края.
      - Да, в самом деле! - согласилась леди Оверсли. - Это просто удивительно!.. Но думаю, он ей очень нравится. - Тут она поняла, что ее подвел несдержанный язык, и воскликнула совсем уже невпопад:
      - И это напомнило мне, Адам, о том, что тебе предстоит занять свое место! Оверсли говорил буквально на днях - не так ли, любовь моя? - что должен тебе об , этом напомнить.
      - Да, полагаю, что предстоит, - согласился Адам. - Мой дядя говорил со мной об этом накануне вечером. Он сказал, что отправится вместе со мной и подскажет, что мне полагается делать, когда я там окажусь, - потому что я, к стыду своему, не знаю! - Он увидел, что Дженни находится в полном недоумении, и улыбнулся ей, пояснив:
      - В палате лордов, дорогая, у меня есть место, и я должен присягнуть, или что-то в этом роде. Я не обязан произносить речь, нет, сэр?
      - О нет! - заверил его Оверсли. - Конечно, Нассингтон - человек, который поручится за тебя, вот только...
      - Но это не тот человек, необходим другой! - возразил Броу. - Обратись к моему отцу, Линтон!
      Вдовствующая выразила свою поддержку. Она отчетливо помнила, как покойный виконт сетовал на торизм лорда Нассингтона, и соответственно была уверена, что он очень расстроился бы, если бы узнал, что его сыну предстоит занять место под эгидой человека, поддерживающего правительство. Затем она рассказала, слегка переврав, анекдот, рассказанный ей отцом, о вечеринке, устроенной миссис Кру во время больших парламентских выборов, на которой гости носили синие и светло-желтые банты, что было как-то связано с генералом Вашингтоном. Или с мистером Фоксом? Но так или иначе, тост был: "За настоящих синих".
      - За настоящих синих и миссис Кру, мэм, - поправил Броу, хорошо подкованный в исторических хрониках вигов. - Отец часто рассказывал мне эту историю. Принц предложил сказать ей тост, и она с ходу ответила: "За настоящих синих и всех вас!" Приняли очень хорошо.
      Это, естественно, вызвало в памяти огорчительные перемены в позиции принца теперь, когда он стал регентом, и обсуждение стало чрезвычайно оживленным. Адам не принимал в нем никакого участия, но в глазах его горел решительный огонек, и, когда Броу сказал:
      - Отправляйся с моим отцом и позаботься о том, чтобы сесть на скамью оппозиции! - он ответил негромко, примирительным тоном:
      - Но я не думаю, что захочу сидеть на скамье оппозиции!
      Лорд Рокхилл рассмеялся, но другие три джентльмена, на миг ошеломленные этим потрясающим заявлением, едва придя в себя, разразились протестами, даже лорд Оверсли, задетый, сказал:
      - Но ты не можешь! Я хочу сказать, ты, должно быть, пытаешься нас разыгрывать!
      Адам покачал головой, что побудило Броу спросить, почему он был членом клуба Брукса.
      - О, так распорядился мой отец, прежде чем я хоть что-то узнал о политике! - ответил он.
      - Ты и сейчас знаешь очень мало! - сурово сказал лорд Оверсли.
      - Почти ничего, - согласился Адам. - Только то, что меня не тянет к группе людей, которые рычат и бросаются, на пятки старого Дуро!
      - А, Веллингтон! - сказал лорд Оверсли, пожимая плечами. - Вера в то, что его победы были преувеличены, - это еще не вся партийная политика, мор милый мальчик!
      Огонек в глазах Адама исчез, и вместо него появилось довольно опасное искрение; но прежде, чем он успел заговорить, вмешался Рокхилл, ловко сменив тему разговора, перейдя от клуба Брукса к клубу Уайта и поведав, что членами этого клуба в доме Берглингтонов устраивается большой маскарад в честь иностранных гостей. Дамы нашли эту тему куда интереснее, нежели политика, и тут же забросали Рокхилла вопросами. Как и следовало ожидать, он выглядел прекрасно осведомленным, и не только смог сообщить им имена разных принцев и генералов, которые ехали в свите царя и короля прусского, но и предсказать, каким будет празднование; Помимо смотров и официальных приемов, предстояли иллюминации, фейерверки и пышные зрелища в парках.
      - Это правда, - согласилась Дженни. - По крайней мере, я знаю, что они собираются устроить иллюминацию в Индийском доме, в банке и еще в нескольких местах, поскольку мой отец еще вчера рассказывал мне об этом. А также гражданский банкет в Гайдхолл, на который все они отправятся процессией. Он собирается арендовать для нас окно, то есть он может запросто это сделать, если мы захотим! - добавила она, невольно взглянув через стол на Адама.
      - Я не особенно сомневаюсь в том, что вы захотите! - воскликнула Лидия с завистью.
      - И вы тоже, не так ли? - спросил Броу, который сидел подле нее. Нельзя ли это устроить? На вашем месте я бы не поехал в Бат: скучнейшее место! Полным-полно чудаков и калек, балы заканчиваются в одиннадцать, весь день нечем заняться, кроме как пить воды и прогуливаться по бювету <Бювет сооружение над минеральным источником, откуда непосредственно получают воду для питья.>, - вам такой образ жизни не понравится!
      - Я знаю, что не понравится, - вздохнула Лидия. - Но я должна ехать из-за мамы. Это мой долг. Так что, конечно, я не рассчитываю, что мне это понравится.
      Дженни, обладавшая тонким слухом, уловила какую-то часть этой беседы. Она ничего не сказала тогда, но чуть позже, когда дамы удалились, в гостиную и Вдовствующая наслаждалась приятной беседой с леди Оверсли, она отправилась туда, где на диване бок о бок сидели Лидия с Джулией, и внезапно сказала:
      - Я думала над этим, и, по-моему, мне нужно попросить папу подыскать большое окно или, возможно, комнату с несколькими окнами, чтобы мы могли пригласить наших ближайших друзей разделить это с нами. Тебя это интересует, Джулия? А ты как считаешь, Лидия, ее светлость отпустит тебя к нам, чтобы ты могла увидеть процессию и все прочие зрелища?
      - - О, Дженни! - ахнула Лидия. - Если мама не позволит мне приехать, я;., я запрыгну в первую же почтовую карету и приеду без ее разрешения!
      - Нет, так дело не пойдет, это будет ни на что не похоже! - сказала рассудительно Дженни. - Нет причин, по которым она не сможет тебя отпустить, потому что до этого еще несколько недель и у тебя хватит времени, чтобы устроить ее в новом доме. Я расскажу ей об этом деле сейчас, пока миледи Оверсли здесь и может похлопотать за тебя, что она непременно сделает.
      Она в знак подтверждения собственных слов едва заметно кивнула и снова пересекла комнату. Наблюдая за ней, Лидия сказала:
      - Знаешь, Джулия, нельзя не полюбить ее, как бы ты ни была настроена против! Я была уверена, что она окажется противной, потому что просто в бешенство пришла, когда узнала, что Адам сделал; но она не такая! Конечно же мне следовало знать, что она не может быть такой, ведь она твоя подруга!
      - Я никогда ее по-настоящему не знала, - сказала Джулия приглушенным голосом. - О Господи, неужели этот вечер никогда не кончится?
      С этими словами она встала и торопливо отошла на несколько шагов, прежде чем погрузиться в задумчивость.
      Вдовствующая, видя, что она стоит у фортепьяно, сказала:
      - Милая детка! Уж не собираешься ли ты немного помузицировать для нас? Какое наслаждение!
      Джулия какое-то время пристально глядела на нее, как будто едва понимала, о чем речь, а потом, не отвечая, отбросила свой веер с ридикюлем и села за инструмент! Вдовствующая, сказав, как хорошо она помнит, до чего превосходными были выступления Джулии, возобновила свою беседу с леди Оверсли.
      По сравнению с множеством девиц, которые включали игру на фортепьяно в число своих приобретенных нелегким трудом достоинств, выступление Джулии и вправду было превосходным. Она не всегда играла правильно, по обладала, помимо величайшей любви к музыке, подлинным талантом и чувством клавиатуры, в чем Дженни, которая редко брала фальшивую ноту, никогда не могла с ней соперничать.
      Леди Оверсли сначала почувствовала облегчение. Она видела, как стремительно Джулия вскочила с дивана, и тут же ее охватили тревожные предчувствия. Но она знала: стоит Джулии сесть за фортепьяно, и она, возможно, забудет, кто она такая и где находится, и окунется в музыку; так что ей можно было ослабить свое неусыпное внимание и посвятить себя задаче убедить Вдовствующую отнестись благожелательно к затее Дженни развлечь Лидию.
      Джулия все еще играла, когда в комнату вошли джентльмены. Она взглянула на них, но довольно равнодушно, и снова опустила глаза на клавиши, и не поднимала их, пока не взяла последний аккорд сонаты. Рокхилл, выйдя вперед, сказал:
      - О, прекрасное исполнение! Браво! А теперь спойте!
      Она посмотрела на него, чуть улыбаясь:
      - Нет, как я могу? Вы знаете, что у меня совсем нет голоса!
      - Маленький, прелестный голосок очаровательного тембра! Спойте для меня балладу!
      Но она спела ее для Адама, встречаясь с ним глазами и не отводя их. Это была простенькая вещь, сентиментальный мотивчик, от которого все сходили с ума еще год назад. Она спела его негромко и довольно безыскусно, но в ее пении всегда была ностальгическая грусть, которая рвала струны сердца и побуждала людей вспоминать о прошлом и несбывшемся.
      У Адама, которому она прежде пела песню много раз, она вызвала к жизни все запретные воспоминания. Он по-прежнему стоял, его кисти покоились на спинке кресла и, пока он слушал, не в силах оторвать взгляда от лица Джулии, сомкнулись на позолоченном дереве так крепко, что пальцы его побелели. Лидия заметила это, переведя взгляд выше, и увидела на его лице нескрываемое выражение, которое испугало ее. -Она интуитивно посмотрела на Дженни. Дженни сидела очень прямо, как и всегда, сложив руки на коленях и потупив взгляд; но, пока Лидия на нее смотрела, ее веки приподнялись, и она устремила Долгий взгляд на Адама. Потом снова потупилась, и ничто в ее взгляде не показывало, увидела ли она страдание в его глазах.
      Лидии стало не по себе. Роскошная комната, казалось, заряжена чувствами, выходящими за рамки ее небогатого опыта. Едва осознавая это, она тем не менее улавливала напряжение. С ее языка запросто слетали такие выражения, как "разрушенная любовь" и "разбитые сердца"; ей не приходило в голову, что Адам, посмеивавшийся над ванной Дженни, подтрунивавший над Ламбертом Райдом, может быть несчастна, - до тех пор, пока она не увидела взгляда его глаз, наблюдавших за Джулией. Это был, ужасный взгляд, и ужасно, если Дженни его видела, даже если она вышла за него замуж ради продвижения по общественной лестнице.
      Она украдкой обвела взглядом компанию. Никто не смотрел на Адама. Все, пожилые участники вечеринки наблюдали за Джулией; Дженни опустила глаза; Чарльз Оверсли, явно скучавший, не смотрел ни на что конкретно; а Броу, как обнаружила Лидия, смотрел на нее. Во взгляде его сквозила улыбка, она вызвала у нее ответную реакцию, и это подвигло его пересесть на пустовавшее рядом с ней место на диване, сказав шепотом:
      - А вы музицируете, мисс Девериль? Она покачала головой:
      - Нет!
      - Хорошо! - сказал он. - Я тоже.
      Его глаза из-под тяжелых век посмотрели на Адама и снова в сторону, как будто он вторгся в то, что ему не полагалось видеть.
      Песня закончилась. Едва смолк хор одобрительных возгласов, как Лидия, вскакивая, сказала:
      - Дженни, ты говорила, что мы могли бы сыграть каждый за себя! Позволь мне поискать фишки для "спекуляции" !
      Это была бестактность, заставившая Вдовствующую нахмуриться, но Броу, поднимаясь на ноги, одобрительно пробормотал:
      - Хорошая девочка!
      - "Спекуляция" ? О нет! - невольно сказала Джулия.
      Леди Оверсли не слышала этих слов, но заметила жест недовольства и приготовилась вмешаться. Ее выручил Рокхилл, который тихонько опустил крышку фортепьяно и сказал, улыбаясь этим трагичным синим глазам весело и понимающе:
      - О да, моя маленькая негодница! Давайте же, мисс Озорница, надеюсь, вы меня научите!
      Она тоже улыбнулась, хотя и через силу:
      - Вас? О нет! Вы будете играть в вист!
      - Нет, я буду слишком отвлекаться. - Он взял ее за руку и, держа ее, убедительности ради, негромко сказал:
      - Выше голову, моя прелесть. Я знаю, вы сможете.
      Она вцепилась в его кисть:
      - Но ведь вы понимаете - правда?
      - Прекрасно понимаю! - сказал он, и взгляд его сделался еще веселее.
      Глава 13
      Пятью днями позже Адам выехал из Лондона в Линкольншир, обещая вернуться в течение недели. Он не просил Дженни сопровождать его, и она этого не предлагала. Он сказал ей, что едет по делу, связанному с его поместьем; а она ответила, что пусть он не считает, что обязан спешить обратно в город, если это окажется неудобно для него. Он ответил:
      - Я не подведу тебя! Намечается ли в мое отсутствие какой-нибудь светский раут или что-нибудь в этом роде?
      - О да, но это не имеет никакого значения! Если ты все еще будешь в отъезде, я вполне могу поехать с леди Оверсли. - И добавила не без юмора:
      - Мне нужно научиться бывать на приемах и без тебя, а не то люди скажут, что мы совсем как готы. Наверное, мне следует завести - как у вас это называется? - чичисбея?..
      - Если в результате, входя в дом, я каждый раз буду с ним сталкиваться, тогда не нужно!
      Она рассмеялась:
      - Этого не стоит бояться! Хотя в свое время у меня был поклонник. Он считал меня прекрасной хозяйкой.
      - Скучный тип. Но должен признаться, я тоже так считаю.
      Она тут же порозовела:
      - Правда? Я рада.
      Ему показалось трогательным, что она обрадовалась даже такой скромной похвале; он хотел было придумать, что сказать, но она опередила его, переведя разговор с себя и спросив, отдать ли ей необходимые распоряжения на конюшне или он предпочитает сделать это сам.
      - Никаких распоряжений, - сказал он. - Я поеду на почтовых.
      - Но зачем, когда у нас есть собственный экипаж, а также люди, которые просто засиделись без дела!.. А на почтовых тебя не довезут до самого Фонтли!
      - Нет, меня высадят в Маркет-Дипинг, где Фельфам встретит меня на фаэтоне, а что до форейторов, то, должен признаться, мне кажется смехотворным содержать их, чтобы они били баклуши за твой счет. Твой отец по-прежнему настаивает на том, чтобы они служили? Почему ты их не уволишь?
      - Им не нужно бить баклуши, - сказала она. - Они здесь не только для того, чтобы служить мне. Когда папа нанимал их для нас, он не на это рассчитывал. Ну, они будут служить мне, так же как и тебе, позднее, когда я повезу тебя в Фентли.
      Он увидел, как она сжала губы, и попросил после минутного колебания:
      - Оставь мне хоть чуть-чуть независимости, Дженни! Я не спрашиваю о твоих расходах и не хочу, чтобы ты отказывала себе в какой-то роскоши, но не рассчитывай, что я стану расшвыривать деньги твоего отца ради собственного шика. Не смотри так грустно! Путешествовать на почтовых вовсе не тяжело, уверяю тебя!
      - Нет, но.., твой отец так не делал, правда?
      - Мой отец вел себя так, как будто был богачом вроде твоего. Это не тот пример, которому я стану следовать, даже будь у меня такое желание, которого кстати у меня, поверь, нет! Действительно, я не сделался бы счастливым, зажив как принц, так, как жил он, и чего, наверное, ты хочешь от меня.
      - Ты должен поступать так, как тебе хочется, - сказала она смиренно.
      Он не стал продолжать эту тему. Лед был слишком тонким, да он и не чувствовал в себе силы заставить ее понять то, что он даже самому себе не мог объяснить. Его собственная бережливость была лишена всякой до-гики: путешествовать общественным транспортом, ездить в коляске своего отца, предпочитая ее той блестящей, новой, которой его снабдили, не делать покупок без необходимости, - все это создавало лишь иллюзию независимости. Он знал это, но среди роскоши, которая окружала и душила его, он упрямо цеплялся за свою экономию.
      Это было облегчением - сбежать от великолепия дома на Гросвенор-стрит, остаться одному, ехать домой; облегчением даже стало, когда он добрался до Фонтли, увидеть вытертый ковер, вылинявший ситец, кресло, покрытое парчой настолько старой, что она расползалась от прикосновения. Не было никаких современных удобств, никаких ванных с зеркалами, никаких патентованных масляных ламп, никаких усовершенствованных закрытых духовок в кухне; вода накачивалась в судомойню, нагретая в огромном медном котле, подавалась в спальни бидонами, все помещения, кроме кухни, где висела, черня потолок своей копотью, масляная лампа, освещались свечами. Дом на Гросвенор-стрит был залит светом, потому что мистер Шоли установил масляные лампы даже в спальнях; но в Фонтли до тех пор, пока во всех настенных канделябрах не зажигали свечей, оставались мили сумрачных коридоров, и человек шел по ним с единственной свечкой до кровати, оберегая ее пламя от сквозняков.
      Вдовствующая годами пыталась уговорить пятого виконта отреставрировать Фонтли, справедливо полагая, что его обветшалость - это позор; и Адам, вернувшись сюда с Пиренейского полуострова, всем сердцем с ней согласился; но, когда он сбежал от диванного великолепия" городского дома, все неудобства Фонтли показались ему восхитительными, и он бы враждебно отнесся даже к предложению заменить обтрепанный коврик, о который цеплялся каблуками. Он не вполне это сознавал, но в его голове жила ревнивая решимость никогда не допустить, чтобы руки Шоли прикоснулись к его дому: обветшалость не разрушала его обаяния, а золото Шоли уничтожило бы его в мгновение ока.
      Но его терпимое отношение к упадку не распространялось на его землю. Здесь он желал любого современного усовершенствования, какого только мог добиться. Он мог позволить себе дурацкие сантименты в отношении драного коврика, но не тратил их на плохо осушаемое поле, на устаревший плуг или обваливающийся домик работника; и, если бы мистер Шоли разделял его любовь к земле, он, возможно, захотел бы вступить с ним в некое партнерство, поступившись гордостью ради своих акров. Но мистер Шоли, завороженный механическими приспособлениями, не питал никакого интереса к сельскому хозяйству. Рожденный в трущобах, выросший в городе, он не приобрел никаких фермерских традиций и не унаследовал никакой любви к земле. Это было выше его понимания - как можно хотеть жить где-то, кроме Лондона. Но он знал, что шишки (как он выражался) владели загородными имениями; и, поскольку имение весьма прибавляло шишке веса, ценность Адама в его глазах значительно возросла, когда он узнал от лорда Оверсли, что тот владеет обширным поместьем в Линкольншире и особняком, который фигурировал во всех путеводителях по стране. Лорд Оверсли говорил о Фонтли с благоговением. Мистер Шоли придерживался не слишком высокого мнения о старине, но знал, что шишки придают этому большое значение, и, безусловно, было предпочтительнее, чтобы Дженни стала хозяйкой старинного поместья. На его взгляд, это означало роскошную резиденцию, расположенную в обширном саду с такими украшениями, как декоративные водоемы, статуи и греческие храмы, и это все должно было быть окружено парком. Если бы он поразмыслил над этим делом, то посчитал бы, что к особняку должна прилегать ферма, удовлетворяющая хозяйственные нужды, но то, что владелец должен обременять себя заботами по управлению ею, он нашел бы абсурдным и даже неподобающим. Что касается остального хозяйства, он знал, что в сельскохозяйственном районе оно должно состоять в основном из ферм, которые сдавали арендаторам и с которых владелец получал большую часть своих средств. По его мнению, это был скудный источник дохода. Никто не убедил бы мистера Шоли, что фермерством создаются целые состояния: насколько он знал, это был такой же ненадежный бизнес, как и спекуляции на бирже. В любом случае это было занятие не для милорда - вмешиваться в подобные дела; то, что нужно было делать, делалось его доверенным лицом.
      - Джентльмены, - сказал мистер Шоли, подразумевая, что перед ним один из них, - не имеют права быть фермерами.
      Уильям Сидфорд, управляющий, тоже был не вполне уверен, что одобряет интерес Адама к тому, что никогда не интересовало его беспечного родителя, хотя и приветствовал прибытие хозяина, не только прислушивавшегося к его словам, но и, казалось, понимавшего, что если выжимать из земли все до копейки и не вкладывать в нее ни копейки, то это может привести к разорению. Поначалу он был полон надежд, что, сумеет приостановить развал, который он годами оплакивал; но, проведя без малого четыре дня в обществе шестого виконта, он был охвачен беспокойством. Его новый хозяин был напичкан новыми идеями, которые он почерпнул из книг. У Уильяма Сидфорда не было времени, чтобы тратить его на книги, и он относился к новым идеям с крайней осторожностью, поскольку было ясно: что подходило его отцу и деду, должно подойти и ему. Не то чтобы он был врагом прогресса - когда милорд говорил о строительстве дорог, закрытом дренаже и возведении дамб, он от всей души с ним соглашался и ни в коей мере не был против перехода на четырехпольную систему. Но когда милорд начинал говорить о новой сеялке и таких культурах, как брюква и кормовая свекла, ему становилось очевидным, что его долг - того, остановить. Он не говорил, что подобные замыслы не осуществятся; но одно он мог сказать его светлости, а именно: что он не видит, чтобы таллианский метод широко использовался теми, кто считается знатоками в своем деле. Ему, привыкшему на протяжении всей своей жизни видеть поля, которые плодородны летом, бесплодны и часто затоплены зимой, трудно было приспособить свой ум к идеям милорда; конечно, зимние урожаи г заманчивая штука, но чтобы их вырастить, потребовалась бы уйма денег, а что до ограждений, о которых говорил милорд, то он не знал наверняка, но слышал, как говорили, что ограждения способствуют появлению тощих бедняков.
      - Но согласно тому, что я читал, - сказал Адам, - скорее система открытых полей приводит к этому, потому что означает праздность зимой, когда не плетут изгороди, не прочищают канавы, не исправляют дренажную систему и не поддерживают в чистоте культуры, посаженные рядовым методом. Он добавил, поскольку Уильям Сидфорд посмотрел с сомнением:
      - Вы, говорили мне - и я сам видел, - что работники фермы очень бедствуют.
      - Именно так, милорд, но это все из-за низких цен. Я не припомню более скверных времен, - сказал Сид-форд. - Насколько я слышал, свыше двухсот сельских банков в провинции прекратили выплаты, как уже было двадцать лет назад.
      Эти последние слова были исполнены значения и относились, как понял Адам, к финансовому краху в девяносто третьем, в который был роковым образом вовлечен пятый-виконт. Было ясно, что Уильям Сид-форд считал: сейчас не время для расходов, не являющихся необходимыми. Он принялся сетовать на хлебные законы, на налог на собственность, но не был услышан. Адам внезапно перебил его, сказав:
      - А не был ли мой дедушка очень дружен с мистером Коком из Норфолка? Интересно, не согласится ли он дать мне совет?
      Уильям Сидфорд не смог высказать по этому поводу никакого мнения, но его и не требовалось, вопрос был риторическим. Адам положил конец обсуждению, с улыбкой проговорив:
      - Мое невежество удручает, да? Мне нужно снова пойти в школу. А пока, будьте любезны, принимайтесь за ту работу, по поводу которой мы пришли к согласию, Уильям Сидфорд оставил его сочинять письмо мистеру Коку. Не доверяя местной почте, он отправил его с одним их своих конюхов. Ответ немедленно был получен: мистер Кок любовно хранил воспоминания о четвертом виконте и был бы счастлив, насколько мог, помочь нынешней его светлости советом. Он предложил Адаму оказать ему честь, нанеся визит в Холькхем в удобное для того время. Почувствовав радушие, проступавшее в официальном ответе мистера Кока, Адам решил поймать его на слове. Он отправил короткую записку Дженни, сообщая ей, что его возвращение в город немного откладывается, и отправился в Норфолк.
      Опасения, естественные для скромного молодого человека, привлекшего к себе внимание старого друга своего дедушки, мгновенно улетучились благодаря теплому приему мистера Кока. Мистер Кок, живший среди унаследованного великолепия Холькхема, был проницательным человеком с простыми привычками и прямым нравом! Он унаследовал собственность от своего благородного родственника по женской линии лорда Лестера и, вместо того чтобы думать о восстановлении графского титула, посвятил себя задаче благоустройства и освоения большого поместья, доход от сдачи в аренду которого составлял не более двух тысяч гиней. Ныне, менее сорока лет спустя, он приближался к сумме в двадцать тысяч фунтов, и красивый некогда молодой человек, о котором никто ничего не слышал, давно уже стал могущественным землевладельцем. Ом никогда не прилагал ни малейших усилий, чтобы добиться восстановления титула, - его устраивало быть мистером Коком из Норфолка; и ни его богатство; ни его бесспорное господство в сельскохозяйственном мире не изменило его доброго, простого нрава. Он принимал в Холькхеме кого угодно, от королевских графов до совершенно незначительных людей, и обращался со всеми одинаково, без церемоний, но с искренним стремлением обеспечить своим гостям уют. В этом ему искусно помогала его младшая дочь, которая вела домашнее хозяйство. За какие-то несколько минут, пока ему радушно жали руку, Адам почувствовал себя как дома; а к тому времени, когда он провел вечер в компании хозяина, обнаружил, что способен не только попросить совета, но и довериться мистеру Коку в гораздо большей степени, чем он прежде считал возможным.
      Проблемы, донимавшие его в Линкольнширских топях, были не совсем те, с которыми мистер Кок сталкивался в Норфолке, но познания мистера Кока не ограничивались условиями его собственного графства. Он надавал Адаму мудрых советов, провел его по своей экспериментальной ферме и терпеливо посвящал в тонкости эффективного ведения сельского хозяйства.
      Когда Адам уезжал из Холькхема, то, помимо увозимого вороха записей, голова его была набита такой уймой сведений, что он чувствовал себя слегка ошарашенным. Требовалось время на то, чтобы усвоить все, что он узнал; пока же отчетливо вырисовывалось лишь одно обстоятельство: на то, чтобы вернуть процветание своим землям, уйдет гораздо больше денег, чем он мог надеяться, раздобыть.
      Он добрался до Лондона поздно вечером, испытывая угрызения совести, просрочив, то, что ему представлялось увольнением, на целую неделю. Он застал Дженни в гостиной, - за работой над одним из кресельных чехлов, и застыл на пороге с таким опасливо-виноватым выражением на лице, что она расхохоталась и воскликнула:
      - А ты выглядишь словно маленький шалун, которого поймали за озорством! Ну что за глупости!
      Он тоже рассмеялся, но сказал, пройдя по комнате, чтобы склониться над ней и поцеловать в щеку:
      - Ну, именно так я себя и чувствую! И прошу у тебя прощения, Дженни, это было недостойно с моей стороны! Ведь я обещал тебе, что приеду домой, чтобы отправиться с тобой на какой-то прием.
      - Да, но я сказала тебе, что это не имеет никакого значения: я ездила с леди Оверсли.
      - Ты слишком уж снисходительна. Веселый был прием?
      - Да, очень. Налди пел, а я повстречала там старую подругу - девушку, с которой мы вместе учились в пансионе, а теперь она замужем за мистером Асселбай. - Глаза ее весело сощурились. - Меня просто смех разбирал! Я ее в глаза не видела с тех пор, как ушла от мисс Саттерли, но ты не поверишь, как она была счастлива встретиться со мной снова, теперь, когда я - леди Линтон!
      - До чего противная особа! Надеюсь, ты ее отшила?
      - О нет! Зачем? Уверена, здесь нет ничего удивительного, - ответила она. Ее веки приподнялись, когда вошел дворецкий с массивным серебряным подносом для чая. Поднос был поставлен на стол перед ней, и, увидев, что на нем стоит тарелка со свежевыпеченным миндальным печеньем, она, довольная, кивком отпустила дворецкого и стала разливать чай.
      - Какое блаженство! - заметил Адам, опускаясь в кресло. - Я думал, ты попила чай более часа назад, и уже вполне смирился с мыслью, что мне ничего не достанется, поскольку я не смею просить что-нибудь после моего гнусного вероломства!
      - Да что это ты себе вбил в голову? - сказала она. - Как будто в своем собственном доме ты не можешь пить чай, когда тебе вздумается! А, так ты подшучиваешь надо мной, да? Вот возьму и спрячу от тебя печенье!
      - Неужели еще и мое любимое печенье? - воскликнул он. - Дженни; ты платишь добром за зло! А с чего ты взяла, что я приеду сегодня вечером? Или это просто счастливое совпадение?
      Она не сказала ему, что печенье готовилось каждый день, и, лишь улыбнувшись, передавая ему тарелку, спросила, преуспел ли он в своем деле в Фонтли.
      - Ну, наверное, не до конца, но Бог с ним! Я, знаешь ли, ездил в Холькхем. Жаль, что тебя со мной не было: думаю, тебе бы понравилось. Хозяева его - добрейшие люди, и сам мистер Кок, и его дочь - очень простая, умная девушка. Тебе передавали всяческие добрые пожелания и просили в августе взять тебя туда на холькхемскую стрижку. О! Я не пил такого чая с тех пор, как уехал из города! Ты не представляешь, как часто я о нем мечтал! Как раз такой, каким и должен быть! Спасибо тебе! Расскажи мне, чем ты занималась с тех пор, как я уехал! Надеюсь, не корпела над вышивкой все это время?
      - Ах, Боже мой, конечно нет! - ответила она. - Я много выезжала в свет, уверяю тебя, помимо того, что принимала больше утренних визитов, чем мне хотелось.
      Она помолчала, не осмеливаясь спросить его, как он проводил время в Фонтли. Вместо этого он поинтересовался, кто навещал ее по утрам. Ее лицо не выдало ни обиды, ни огорчения; безропотно смирившись с его умолчанием, она принялась перечислять своих визитеров, прибавив пару язвительных комментариев, рассмешивших его.
      Он был рад выяснить из перечисления ее занятий, что она, похоже, успешно осваивается в обществе. Она присутствовала на нескольких приемах, посетила выставку, ездила в парк с одной своей новой знакомой и решилась пригласить Адверсейнов сходить с ней в оперу - хотя и не без опасений.
      - Но Броу сказал мне, что они не арендуют ложу, и казалось стыдно, что наша будет пустовать, когда давали "Альцесту" <опера Кристофа Виллибальда Глюка.>, которую леди Адверсейн особенно хотела послушать, так что я набралась храбрости и спросила ее, не соблаговолит ли она пойти со мной. Она не истолковала это превратно, и я была рада, что так поступила.
      - Наверное, она была очень тебе признательна. Однако для меня это новость, что мы арендуем ложу в опере. Сколько мы за нее платим? Или мы не платим?
      Ее лицо порозовело, она бросила на него опасливый взгляд, проговорив с запинкой:
      - Папа думал... Это был подарок для меня, потому что он знает: я обожаю музыку. Извини меня!
      - Почему ты должна извиняться? Это я должен перед тобой извиниться: мне следовало позаботиться об этом - но, наверное, твоя ложа была бы для меня недоступна! Я знаю, что приходится платить четыреста гиней за довольно посредственную ложу, а про твою, уверен, этого не скажешь.
      Она молчала, словно окаменев, что, как он уже знал, свидетельствовало о растерянности. Покраснев от стыда, он с раскаянием произнес:
      - А теперь я должен извиниться перед тобой! Прости меня - или устрой мне взбучку! Почему бы и нет? Я определенно этого заслуживаю!
      Вместо этого она слегка покачала головой и робко улыбнулась.
      Он сказал с глубоким сочувствием:
      - Моя милая бедняжка, ты слишком терпелива и, если не поостережешься, скоро будешь иметь мужа - исчадие ада! Ты ходила в оперу и, надеюсь, получила наслаждение от нее. Что еще?
      Прошло какое-то время, прежде чем она вновь обрела душевное равновесие, но ей удалось это сделать и ответить, слегка усмехнувшись:
      - Ну, мы с миссис Асселбай ходили на лекцию Запоминающего человека.
      - Кого?
      - Запоминающего человека - я забыла, как его зовут, но он просто великолепен, уверяю тебя! Он учит, как запоминать все, представляя комнаты с ячейками - по пятьдесят в каждой комнате! Кто-то сказал, что он добрался до семнадцатой комнаты, но мистер фрамптон, который после лекции подошел поговорить с миссис Асселбай, сказал, что готов поклясться: спроси, его, что было в сорок седьмой комнате, и он только руками разведет! Пожалуй, больше рассказывать не о чем - разве что о праздновании. Есть много такого, что твоя тетя Нассингтон называет tracasserie <Мелкая неприятность, забота, ссора (фр.).>, связанного с балом в клубе Уайта, потому что принцессе Уэльской каким-то образом удалось раздобыть билеты на него, и принц-регент заявил, что не пойдет туда, если пойдет она. Я не знаю, как оно будет и в чем состоит правда, и не верю, что кто-нибудь знает, потому что каждый рассказывает об этом по-своему! - Она помолчала, набрала воздуха и сказала с небольшим усилием:
      - Официальный банкет назначен на восемнадцатое. Я не знаю, запомнишь ли ты...
      Он пришел ей на выручку, стараясь загладить вину после недавней вспышки раздражения:
      - Да, конечно. Это было так любезно с твоей стороны - пригласить Лидию в город посмотреть, как львы пройдут в процессии, чтобы их накормили. Кажется, ты говорила, что твой отец сможет устроить окно для нас? Он сделал это? Лидия придет в восторг!
      - О, еще бы! - Дженни, радуясь тому, что перескочила через этот барьер, заговорила гораздо более непринужденным тоном:
      - Если бы только твоя мама согласилась отпустить ее к нам! Я вчера получила письмо от Лидии. Кажется, она очень хорошо устроилась в новом доме, так что нет никаких причин, по которым нельзя обойтись без нее несколько недель, тем более что, по ее словам, твоя мама повстречала старую знакомую, чему она очень обрадовалась, и поговаривает о том, чтобы пригласить ее пожить в поместье Кемден, составить ей компанию. Очевидно, та находится в стесненных обстоятельствах и.., и...
      - Заискивает перед ней?
      - Ну, так говорит Лидия, - призналась Дженни. - Более того, она считает, что миссис Папуорт - это та же миссис Кворли Бикс, но этому я совсем не верю.
      - Боже правый, я надеюсь, что нет! Так Лидия едет к нам?
      - Думаю, да, но она говорит, леди Линтон испытывает определенные сомнения, поскольку она не одобряет мысли, что Лидия будет путешествовать без должного сопровождения, и не в силах отпустить мисс Пулсток, чтобы та поехала с ней, - Дорого бы я дал, чтобы узнать, что Лидия думает по этому поводу! - прокомментировал он. Она засмеялась, но покачала головой:
      - Нет, она не писала, что я могу показать это тебе, так что я не стану. К тому же, я уверена - это вполне естественно, что леди Линтон беспокоится. Вопрос в том, сможем ли мы послать за ней Марту в нашем собственном экипаже? Ты считаешь, это получится?
      - Что я думаю, так это то, что все это просто-напросто чушь собачья! Ответил Адам с раздражением. - А насчет того, чтобы ты отправила Марту, тоже ерунда! Скажи на милость, с какой стати ты должна обходиться без своей горничной?
      - Но от меня этого не ждут, - возразила она. - Эта идея - только моя собственная. Я вполне понимаю чувства твоей мамы, потому что девушка, которая прислуживает Лидии, слишком уж молода для этой цели, ты знаешь.
      - Я не знаю, и я не знаю также, почему молодая служанка не сгодится для такого легкого путешествия так же хорошо, как и пожилая. Другое дело, если Лидии пришлось бы провести ночь в дороге, но тут ни о чем подобном и речи не идет. Если хочешь, пошли свой экипаж - хотя это тоже нелепо! - но, конечно, не Марту!
      Она покорно согласилась:
      - Я не стану, если ты мне запрещаешь, но лучше бы ты этого не делал! Боюсь, что в противном случае леди Линтон не отпустит Лидию к нам, а ты только представь, до чего это будет обидно! Мне так хочется, чтобы она была со мной; в самом деле, каких я только планов не строила!
      Он был столь же обрадован, сколь и удивлен.
      - Ты действительно этого хочешь? Ты уверена, что она не станет тебе обузой?
      - Обузой? Мне? Да конечно же нет! Это самое замечательное, что только можно себе вообразить: быть в компании с ней и возить ее по интересным местам! Умоляю тебя, позволь я предложу послать Марту!
      - Если ты действительно хочешь, то конечно, но я все-таки думаю, что это слишком великодушно с твоей стороны, и не хочу, чтобы тобой так помыкали.
      - Как можно так говорить! - воскликнула она. - Будто твоей маме пришло бы в голову так поступить!
      Я тотчас же ей напишу! Она видела Марту, когда мы были в Фонтли, и будет знать, что на ее попечении Лидия будет в полной безопасности.
      Но Дженни заблуждалась на сей счет. Вдовствующая, ответив на ее письмо с величайшей любезностью, не смогла пойти наперекор собственной совести и позволить своей молодой и неопытной дочери подвергнуться опасностям путешествия без мужской защиты. Только мать, добавила она, способна вникнуть в ее переживания и оценить, чего ей это стоило - быть вынужденной отказать своей дорогой детке в предложенном удовольствии.
      - Ей-богу! - воскликнул Адам, давая ей прочитать послание. - Мама выкинула очередной номер!
      Поверь, это не что иное, как решимость удерживать Лидию, чтобы та плясала вокруг нее. До чего сквер-, но! И что же теперь делать? Не съездить ли мне за ней в Бат? Ты этого хочешь?
      - Ты это, сделаешь? - неуверенно спросила Дженни.
      - Да, полагаю, что сделаю. Какая тоска! Ладно, я как-нибудь сумею выбраться, хотя не знаю, когда сумею выкроить время! Я должен занять свое место во вторник, и, похоже, помимо этого, у нас, кажется, намечается куча дел. Не говори маме, что я собираюсь ехать за Лидией! Несомненно, лучше всего будет застать ее врасплох!
      И в самом деле, Вдовствующая была застигнута врасплох гораздо в большей степени, чем Адам мог даже предположить. Мистер Шоли приложил руку и к этому делу.
      Отец Дженни, с одобрением отнесшийся к планам развлечь Лидию, следил за развитием событий с величайшим интересом. Ему сомнения Вдовствующей казались выше всяческих похвал, и, когда, по его мнению, появился очень простой выход из трудной ситуации, он ухватился за него, радуясь, что ему дана возможность выступить в роли Провидения. В один прекрасный день Адам, приехав домой, наткнулся на ошеломленную жену, которая подняла боязливый взгляд на его лицо и, запинаясь, проговорила:
      - Адам, я должна тебе кое-что сказать! Не знаю, право... Я понятия не имела... Боюсь, ты придешь в ярость, но я действительно ничего не смогла сделать!
      Он вопрошающе вскинул брови:
      - Приду в ярость? Давай рассказывай!
      - Это.., это папа! - выпалила она. - Он поехал забрать Лидию из Бата! - Она увидела изумленное выражение на его лице и торопливо продолжила:
      - Он прислал мне записку с одним из своих клерков перед самым отъездом из города, так что я даже не имела возможности его остановить! Кажется, он собирается поехать в Бристоль по делу и написал мне, что тебе не нужно беспокоиться, как выкроить время для поездки за Лидией, потому что он собирается возвращаться через Бат и сам привезет ее в город. Он просто не понимает - в этом все дело, он всего лишь хочет помочь, Адам!
      Она закончила умоляющим тоном, страшась его гнева. Наступило минутное молчание, пока он боролся со своими чувствами, - они были слишком сильны. Потом он неожиданно набрал полные легкие воздуха и.., расхохотался, Она лишь смутно догадывалась, что рассмешило его, потому что не очень чувствовала смешное, и у нее, в отличие от него, не возник перед глазами мистер Шоли, Нагрянувший в Кемден; но она была слишком рада, что он развеселился, а не разгневался, чтобы интересоваться причиной его веселья. Она неуверенно улыбнулась и сказала:
      - Это один из его сюрпризов. Я как-то говорила тебе, что он любит преподносить роскошные сюрпризы, помнишь?
      - Да, Дженни, говорила! О, вот бы попасть в Бат и увидеть все это собственными глазами!
      Она поразмыслила и сказала совершенно серьезно:
      - Ты считаешь, что ее светлость не отпустит Лидию с ним?