Глава 1

Спустя не более пяти дней после того, как вдовствующая леди Бакстид отправила срочное послание своему брату, достопочтеннейшему маркизу Элверстоуку, с просьбой посетить ее при первой удобной возможности, она с облегчением узнала от младшей дочери, что дядя Вернон только что подъехал к дому, облаченный в модное пальто с целой дюжиной пелерин, и что вид у него блестящий, как у новенького пятипенсовика.

– У него шикарный новый двухколесный экипаж, мама, и вообще все самое расчудесное! – сообщила мисс Китти, прижимая нос к оконному стеклу, чтобы лучше видеть происходящее на улице.

Леди Бакстид упрекнула дочь в использовании выражений, неподобающих дамам из высшего общества, и отправила ее в классную комнату.

Леди Бакстид не принадлежала к поклонникам своего брата, и то, что он прибыл в Гроувнор-Плейс в двуколке, не улучшило ее мнения о нем. Было солнечное весеннее утро, но дул сильный ветер, и любой из знавших маркиза не усомнился бы в том, что он не заставит своих породистых лошадей ждать дольше, чем несколько минут. Это не предвещало успеха планам леди Бакстид, которая с горечью заметила своей старшей сестре, что и не ожидала ничего хорошего, ибо на свете не существует более эгоистичного и нелюбезного создания, чем Элверстоук. Однако поддержка леди Дживингтон, властной матроны лет сорока с лишним, была весьма относительной. Она согласилась, что ее единственный брат эгоистичен и нелюбезен, но не видела причин, по которым он должен делать для Луизы больше, чем для нее самой. Что касается двух сыновей и трех дочерей Луизы, то леди Дживингтон чувствовала себя неспособной порицать Элверстоука за отсутствие интереса к кому-либо из них. Трудно интересоваться столь заурядными детьми. Тем не менее аналогичная незаинтересованность в ее собственном потомстве, несомненно, свидетельствовала об эгоизме. Каждому ясно, что состоятельный холостяк должен быть только рад ввести в свой избранный круг такого многообещающего племянника, как ее дорогой Грегори, и подыскать достойную партию для ее любимой Анны. То, что Анна уже была удачно помолвлена без малейшей помощи дяди, нисколько не уменьшало возмущения ее милости. Хотя леди Дживингтон признавала справедливыми слова своего супруга, что она сама не одобряла компанию щеголей, в которой вращается Элверстоук, и часто выражала надежду, что Грегори никогда не позволит втянуть себя в нее, она не могла простить брату, что тот не предпринял ни единой попытки. Леди Дживингтон уверяла, что это бы ее не беспокоило, не подозревай она, что Элверстоук не только купил чин корнета лейб-гвардии для своего молодого кузена и наследника, но и обеспечил его солидным содержанием. На это лорд Дживингтон отвечал, что так как он в состоянии сам обеспечить своего сына, который не имеет никакого права требовать чего-либо от своего дяди, то только одобряет Элверстоука за то, что у него хватает здравого смысла не предлагать денежной помощи достопочтенному Грегори Сэндриджу, что глубоко оскорбило бы его родителей. Это была истинная правда, однако леди Дживингтон полагала, что Элверстоуку не следовало предпочитать какого-то отдаленного кузена своему старшему племяннику и что, будь наше общество устроено справедливо, наследником Элверстоука стал бы сын его старшей сестры.

Отнюдь не желая Грегори столь несправедливых преимуществ, леди Бакстид, тем не менее, разделяла презрение сестры к мистеру Эндимиону Донтри, которого обе дамы считали законченным болваном. Но ни одна из них не задавалась вопросом, была ли вызвана их враждебность к этому абсолютно безупречному молодому человеку неприязнью к его вдовствующей матушке или же его красивой внешностью и великолепным телосложением, отодвигавшими на задний план и Грегори Сэндриджа, и молодого лорда Бакстида.

Какова бы ни была причина, две старшие сестры маркиза Элверстоука пребывали в стойком убеждении, что менее достойного наследника, чем Эндимион, для него не найти, и не жалели сил, год за годом представляя вниманию брата самых хорошеньких девиц, каких только выводили в свет в каждом сезоне.

Главным пороком Элверстоука было то, что он быстро начинал скучать. Это удручало обеих леди, которые не могли считать маркиза равнодушным к женским чарам, учитывая изрядное количество особ сомнительной нравственности, пользующихся его покровительством. В то же время дамы были не настолько глупы, чтобы выказывать чрезмерный оптимизм, когда он, казалось, начинал испытывать нежные чувства к очередному кладезю красоты, знатности и богатства, подсунутому ему под нос одной из сестер. Элверстоук был вполне способен сделать девушку объектом своей галантности на несколько недель и затем внезапно позабыть о ее существовании. Когда до сестер наконец дошло, что осторожные родители с испугом взирают на маркиза, считая его опасным для своих дочерей, они отказались от попыток женить его, посвятив все силы куда более легкой задаче – проклинать праздность и эгоизм брата и порицать все его аморальные поступки, доходившие до их ушей. Только самая младшая сестра Элверстоука воздерживалась от этого, но, так как она отказалась от нескольких выгодных предложений руки и сердца, вышла замуж за сельского джентльмена и редко посещала столицу, обе старшие сестры относились к ней с пренебрежением. Если они когда-нибудь говорили о ней, то только как о «бедной Элизе», и, хотя знали, что Элверстоук предпочитает ее им обеим, ни одной из них не приходило в голову обратиться к ней за помощью в решении проблемы женитьбы брата. Случись такое, они сразу же отвергли бы эту идею, будучи уверенными, что никто не имеет меньшего влияния на Элверстоука, чем их младшая сестра.

Леди Бакстид пригласила брата не для того, чтобы прочитать ему нотацию, поскольку твердо решила не говорить ничего, что могло бы его рассердить. Но пока она ожидала его появления, надежда, затеплившаяся в ее груди, несмотря на долгий и горький опыт, сменилась мыслью о том, что абсолютно в духе маркиза упустить целых пять дней, прежде чем откликнуться на вызов, который, как ему известно, может оказаться неотложным. Леди Бакстид с трудом придала своему лицу выражение радушия и с еще большим усилием вложила в голос сердечные интонации, когда Элверстоук вошел в комнату без доклада. Будучи строгим приверженцем традиций, она порицала подобную бесцеремонность, также весьма характерную для ее брата, не видя причин, по которым он должен был вести себя в ее доме, как в своем собственном.

Сдержав раздражение, леди Бакстид протянула руку:

– Вернон, дорогой, что за приятный сюрприз!

– Почему сюрприз? – осведомился лорд Элверстоук, приподняв черные брови. – Разве ты не просила меня приехать?

Леди Бакстид продолжала улыбаться, но ответила с явным ехидством:

– Разумеется, просила, но прошло уже столько дней, что я решила, будто тебя нет в городе.

– Вовсе нет, – отозвался маркиз, в свою очередь дружелюбно улыбаясь.

Любезность маркиза не обманула леди Бакстид, но она благоразумно проигнорировала то, что сочла намеренной провокацией, и похлопала по дивану, приглашая брата сесть с ней рядом. Вместо этого он подошел к камину и склонился над ним, согревая руки.

– Я не могу задерживаться надолго, Луиза. Что тебе от меня нужно?

Леди Бакстид, собиравшаяся перейти к делу постепенно, была раздосадована этим откровенным вопросом. Она колебалась, и Элверстоук устремил на нее весьма суровый взгляд блестящих серых глаз.

– Ну?

От немедленного ответа его сестру избавило появление дворецкого с тяжелым подносом. Покуда он ставил его на стол и информировал маркиза доверительным тоном привилегированного слуги, что рискнул принести не только шерри, но и «Маунтин», его хозяйка успела собраться с мыслями и отметить, что брат явился к ней в бриджах и высоких сапогах с отворотами – то есть в облачении, столь же небрежном к условностям, как и его появление в комнате. То, что сапоги были начищены до блеска, шейный платок аккуратно повязан, а сюртук, обтягивающий фигуру подобно перчатке, мастерски скроен, только увеличило ее неудовольствие. Если бы небрежность маркиза простиралась вплоть до его внешности, леди Бакстид могла бы простить ему отсутствие одежды, подобающей утреннему визиту. Но джентльмен, выглядевший неизменно элегантно и служивший образцом для подражания многочисленным знатным щеголям, просто не имел права не считаться с приличиями! Как-то в минуту раздражения леди Бакстид осведомилась у брата, заботится ли тот о чем-нибудь, кроме одежды. Подумав, маркиз ответил, что, хотя одежда является предметом первостепенной важности, он не в меньшей степени заботится о своих лошадях.

Когда дворецкий удалился, Элверстоук подошел к столу и спросил:

– Шерри, Луиза?

– Тебе следовало бы знать, мой дорогой Вернон, что я никогда не притрагиваюсь к шерри.

– Вот как? К сожалению, у меня чертовски скверная память.

– Кроме тех случаев, когда ты сам хочешь что-то запомнить.

– Это верно. – Он посмотрел на сестру и при виде ее плотно сжатых губ и гневного румянца на щеках неожиданно рассмеялся. – Ну и глупа же ты, сестрица! Ни одна рыба так легко не попадается на приманку, как ты. Так что ты будешь пить? Малагу?

– Я бы выпила полбокала миндального ликера, если бы ты любезно налил его мне, – чопорно отозвалась она.

– Постараюсь быть любезным, хотя это насилие над моими чувствами. Пить миндальный ликер в такое время! Впрочем, как и в любое другое, – задумчиво добавил маркиз. Он протянул сестре бокал ленивым жестом, но с грацией прирожденного атлета. – Ну, что на сей раз? Только не ходи вокруг да около – я не хочу, чтобы мои лошади простудились.

– А я хочу, чтобы ты сел! – свирепо заявила леди Бакстид.

– Хорошо, сяду, но, ради бога, не тяни, – промолвил Элверстоук, опускаясь в кресло с противоположной стороны камина.

– Случилось так, Вернон, что мне необходима твоя помощь.

– Это, дорогая Луиза, я понял, прочитав твое письмо, – ответил он с устрашающей любезностью. – Конечно, ты могла вызвать меня, чтобы в очередной раз прочитать мне мораль, но ты составила свое послание в столь нежных выражениях, что это подозрение почти сразу же исчезло, оставив меня с единственной альтернативой: ты хочешь, чтобы я что-то для тебя сделал.

– Насколько я понимаю, мне следует быть благодарной, что ты запомнил мою просьбу посетить меня! – сердито промолвила леди Бакстид.

– Ты не можешь себе представить, Луиза, мое искушение с ухмылкой принять твою благодарность. Но никто не посмеет обвинить меня в том, что я присваиваю чужие заслуги. Об этом мне напомнил Тревор.

– Ты имеешь в виду, что мистер Тревор читал мое письмо? – возмущенно осведомилась леди Бакстид. – Твой секретарь?

– Я нанял его, чтобы он читал мои письма, – объяснил маркиз.

– Но ведь не письма от самых дорогих и близких тебе людей!

– Разумеется, об этой категории речь не идет, – согласился он.

Грудь ее милости заколыхалась от гнева.

– Ты самый отврати… – Осекшись на полуслове, она героическим усилием заставила себя улыбнуться вновь. – Я не позволю тебе меня разозлить. Я хочу поговорить с тобой о Джейн.

– Кто, черт возьми… Ах да, это одна из твоих девочек.

– Моя старшая дочь и, позволь тебе напомнить, твоя племянница.

– Это несправедливо, Луиза! Я не нуждаюсь в напоминаниях.

– В этом сезоне я вывожу Джейн в свет, – продолжала леди Бакстид, игнорируя замечание брата. – Конечно, я бы хотела представить ее в одной из гостиной королевы, но говорят, у нее настолько плохо со здоровьем, что…

– Тебе придется что-то сделать с ее веснушками, если это та, о которой я думаю, – прервал Элверстоук. – Ты пробовала лимонную воду?

– Я пригласила тебя сюда не для того, чтобы обсуждать внешность Джейн! – фыркнула леди Бакстид.

– Тогда для чего?

– Чтобы попросить тебя дать в ее честь бал в Элверстоук-Хаус! – заявила леди Бакстид, сжигая за собой мосты.

– Что?!

– Я отлично знаю, что ты собираешься сказать, Вернон, но сперва подумай. Она ведь твоя племянница – какое же место больше подойдет для ее выходного бала, чем Элверстоук-Хаус?

– Этот дом, – без колебаний ответил маркиз.

– О, не будь таким упрямым! Я уверена, что в этой комнате смогут танцевать не более тридцати пар. К тому же подумай о суете и хлопотах…

– Как раз о них я и думаю.

– Но какое тут может быть сравнение? Мне придется убирать всю мебель из моей гостиной, для ужина использовать столовую, а приемную превратить в дамскую гардеробную. Ну а в Элверстоук-Хаус такой великолепный бальный зал! К тому же это мой родной дом!

– И мой тоже, – заметил маркиз. – Память иногда подводит меня, но у меня сохранились живейшие воспоминания о явлениях, справедливо охарактеризованных тобой, как суета и хлопоты, которые сопровождали балы, устраиваемые там в честь Огасты, тебя и Элизы. Поэтому я отвечаю «нет», дорогая сестрица!

– Неужели у тебя нет никаких родственных чувств? – патетически осведомилась леди Бакстид.

Ее брат извлек из кармана покрытую эмалью табакерку и стал критически обозревать рисунок на крышке.

– Абсолютно никаких… Я думаю, не сделал ли я ошибку, приобретая эту безделушку. Тогда она мне понравилась, но теперь кажется довольно безвкусной. – Элверстоук открыл коробочку щелчком большого пальца. – А эта смесь мне определенно не по душе. – Он вдохнул маленькую понюшку и с отвращением стряхнул пыль с пальцев. – Конечно, ты скажешь, что я не должен был позволять Мендлшему навязывать мне свой сорт табака, и будешь права: табак нужно смешивать самому. – Маркиз поднялся. – Ну, если это все, разреши мне откланяться.

– Это не все! – воскликнула ее милость, румянец на щеках которой стал значительно ярче. – Конечно, я знала, чем это кончится…

– Если знала, то какого черта тратила мое время?

– Потому что я надеялась, что ты хоть раз в жизни проявишь какое-то чувство долга по отношению к твоей семье, какую-то привязанность к бедной Джейн!

– Это погоня за радугой, Луиза! Мое отсутствие чувствительности огорчало тебя долгие годы, у меня нет ни малейшей привязанности к бедной Джейн, которую я вряд ли узнал бы при встрече, и я впервые слышу, что Бакстиды – члены моей семьи.

– Выходит, я не член твоей семьи? – осведомилась леди Бакстид. – Ты забыл, что я твоя сестра?

– У меня никогда не было возможности об этом забыть. Только не выходи из себя снова – ты понятия не имеешь, какой становится твоя физиономия во время очередного припадка бешенства. Можешь утешаться заверением, что, если бы Бакстид оставил тебя без средств, я счел бы себя обязанным позволить тебе сесть мне на шею. – Он окинул ее насмешливым взглядом. – Да, я знаю, ты сейчас скажешь, что не наскребешь и шести пенсов, но правда состоит в том, моя дорогая Луиза, что ты очень богата, хотя и самая бессовестная попрошайка из всех, кого я знаю. Поэтому не доводи меня до тошноты своей болтовней о привязанности! Ты не больше привязана ко мне, чем я к тебе!

– Почему ты так говоришь? – пролепетала ее милость, обескураженная столь прямой атакой. – Я всю жизнь была к тебе привязана.

– Не обманывай себя, сестрица. Не ко мне, а к моему кошельку.

– О, как ты можешь быть таким несправедливым? Что касается моего богатства, то ты с твоей безрассудной расточительностью был бы удивлен, узнав, что мне приходится соблюдать строжайшую экономию. Почему, ты думаешь, я после смерти Бакстида переехала из нашего прекрасного дома на Олбемарл-стрит в это отдаленное место?

Элверстоук улыбнулся:

– Так как для переезда не было ни малейшего повода, я могу лишь предположить, что все дело в твоем неизлечимом пристрастии к дешевизне.

– Если ты имеешь в виду, что мне пришлось уменьшить расходы…

– Нет, только то, что ты не смогла противостоять искушению это сделать.

– С пятью детьми, оставшимися на моем попечении… – Она умолкла, поняв по насмешливому взгляду брата, что развивать эту тему было бы неразумно.

– То-то и оно, – сочувственно промолвил маркиз. – Думаю, нам лучше расстаться, не так ли?

– Иногда мне кажется, – едва сдерживаясь, отозвалась леди Бакстид, – что ты самое мерзкое существо, какое когда-либо существовало! Не сомневаюсь, что, если бы к тебе обратился с подобной просьбой Эндимион, ты бы согласился без разговоров!

Эти горькие слова, казалось, произвели впечатление на маркиза, однако он быстро взял себя в руки и рекомендовал сестре лечь в постель, предварительно приняв болеутоляющее.

– Ты явно не в себе, Луиза! Уверяю тебя, что, если бы Эндимион попросил бы меня дать бал в его честь, я принял бы меры, чтобы поместить его под надзор.

– О, как же ты отвратителен! – воскликнула леди Бакстид. – Ты отлично знаешь, что я не имела в виду…

– Можешь не объяснять, – прервал он. – В этом нет никакой нужды. Я прекрасно тебя понял, как понимал всегда. Ты – думаю, что и Огаста тоже, – убедила себя в том, будто я испытываю сильное пристрастие к Эндимиону.

– К этому… этому идиоту!

– Ты слишком сурова, он всего лишь туповат.

– Да, мы знаем, что ты считаешь его образцом всех добродетелей! – сердито вскричала ее милость, стискивая пальцами носовой платок.

Маркиз лениво покачивал моноклем, висящим на длинной ленте, однако при этом восклицании поднес его к глазу, чтобы лучше видеть воспламененное гневом лицо сестры.

– Что за странная интерпретация моих слов, – заметил он.

Но леди Бакстид уже было невозможно остановить.

– Твой драгоценный Эндимион получает все, что захочет, в то время как твои сестры…

– Прости, что прерываю тебя, Луиза, но твое утверждение крайне сомнительно. Я вовсе не такой уж благодетель.

– Разве ты не назначил ему содержание?

– Так вот что тебя взбесило! До чего же ты непоследовательна – сперва упрекаешь меня за невнимание к моей семье, а в следующий момент готова сцепиться со мной за то, что я выполняю обязательства по отношению к моему наследнику.

– К этому тупице! – воскликнула леди Бакстид. – Если он станет главой семьи, я не смогу этого вынести!

– Я бы на твоем месте об этом не беспокоился, – посоветовал Элверстоук. – Едва ли тебе придется это выносить, так как, по всей вероятности, ты умрешь раньше меня. По-моему, тебе не протянуть больше пяти лет.

Леди Бакстид, будучи не в состоянии подыскать слова для адекватного ответа, нашла убежище в потоке слез, между всхлипываниями упрекая брата за его грубость. Но если она думала смягчить его сердце подобной тактикой, то допустила очередную ошибку: среди многих вещей, способных повергнуть маркиза в скуку, женские слезы и упреки занимали одно из первых мест. Заверив сестру с весьма неубедительным сочувствием, что не стал бы навязывать ей свое общество, если бы знал, что она не в духе, Элверстоук быстро удалился. В спину ему прозвучала весьма громко выраженная леди Бакстид надежда, что ей удастся дожить хотя бы до того времени, когда ее брат получит по заслугам.

Как только за маркизом закрылась дверь, ее милость перестала плакать и вскоре обрела бы самообладание, если бы спустя несколько минут в комнату не вошел ее старший сын и не осведомился с прискорбным отсутствием такта, посетил ли мать его дядя и что он ответил на ее предложение. Услышав, что Элверстоук повел себя так нелюбезно, как и следовало от него ожидать, он слегка помрачнел, но заявил, что не сожалеет об этом, ибо по зрелом размышлении пришел к выводу, что план ему не нравится.

Леди Бакстид была такой же эгоистичной, как ее брат, и куда менее честной, так как никогда не признавала своих недостатков. Она давно убедила себя, что принесла свою жизнь в жертву лишенным отца детям, и, неизменно предваряя их имена ласкательными эпитетами (хотя далеко не всегда в разговоре с ними), представила себя в глазах некритичного большинства преданной матерью, думающей исключительно о своих отпрысках.

Из всех пяти детей Карлтон, которого леди Бакстид слишком часто именовала своим первенцем, был ее любимцем. Он никогда не причинял ей беспокойства. Будучи солидным и уравновешенным с детских лет и прекрасно зная цену своей матушке, Карлтон вырос достойным молодым человеком, обладающим развитым чувством ответственности и серьезным складом ума, которые не только предохраняли его от переделок, в которые часто попадал его более легкомысленный кузен Грегори, но и не позволяли ему понять, что забавного находили Грегори и другие его сверстники в своих проказах и развлечениях. Хотя интеллектуальные способности Карлтона были весьма умеренными и его даже можно было назвать тугодумом, он не завидовал брату Джорджу, хотя знал, что тот гораздо умнее его.

Карлтон гордился Джорджем, считая его чрезвычайно остроумным и многообещающим юношей, и, хотя понимал, что горячая натура может увести брата со стези добродетели, никогда не делился своими опасениями с матерью и не сообщал ей о своих намерениях наблюдать за Джорджем, когда его обучение подойдет к концу. Он не доверял матери, но никогда не спорил с ней и не произносил ни слова критики в ее адрес, даже разговаривая со своей сестрой Джейн.

Карлтону было двадцать четыре года, но, так как до сих пор он не стремился отстаивать свое мнение, для леди Бакстид явилось неприятным сюрпризом, что ее старший сын не видит причин, по которым выходной бал Джейн должен происходить в доме и за счет его дяди. Привязанность ее милости к Карлтону резко уменьшилась, и, так как она уже пребывала в раздраженном состоянии, дело могло бы дойти до прямого столкновения, если бы Карлтон благоразумно не покинул возможное поле боя.

Вскоре он с огорчением узнал, что Джейн разделяет чувства матери, заявив, что со стороны дяди Вернона было просто отвратительно проявлять такую несговорчивость и скаредность из-за нежелания потратить какие-то несколько сотен фунтов.

– Я уверен, Джейн, – строго заметил Карлтон, – что чувство приличия не позволит тебе оказаться до такой степени обязанной дяде.

– Какая чушь! – сердито воскликнула она. – Почему я не могу быть ему обязанной? В конце концов, это его долг!

Верхняя губа Карлтона слегка вытянулась, что являлось признаком недовольства.

– Я готов понять твое разочарование, но думаю, что бал в нашем доме доставит тебе куда больше удовольствия, чем сборище в Элверстоук-Хаус, где добрая половина гостей наверняка окажется тебе незнакомой.

Вторая сестра Карлтона, Мария, учитывая перспективу собственного дебюта, была возмущена не менее чем Джейн и едва дождалась окончания монолога брата, чтобы осведомиться, почему он болтает подобный вздор.

– Жалкая вечеринка в нашем доме с какой-то полусотней гостей доставит Джейн больше удовольствия, чем первый бал в Элверстоук-Хаус? Очевидно, ты спятил! – заявила она молодому лорду Бакстиду. – Зная маму, ты должен понимать, какое это будет убожество! А вот дядя мог бы устроить великолепный бал с сотнями знатных гостей, с омарами, заливными желе и кремами…

– Приглашенными на бал? – с тяжеловесным юмором прервал Карлтон.

– И шампанским! – подхватила Джейн, не обратив на него внимания. – Я бы стояла на верхней площадке огромной лестницы вместе с мамой и дядей, в белом атласном платье с розовыми бутонами и венке…

От этого воображаемого зрелища на ее глазах выступили слезы, однако оно не вызвало энтузиазма у Марии и Карлтона. Мария возразила, что Джейн с ее веснушками и рыжеватыми волосами выглядела бы в таком облачении просто нелепо, а Карлтон выразил удивление, что его сестры так много думают о всякой ерунде. Девушки не удостоили его ответом, но когда он добавил, что рад отказу Элверстоука устраивать бал, они были возмущены не менее их матери и выражали это куда более громогласно. Поэтому Карлтон удалился, предоставив сестрам критиковать его прозаичность, ссориться из-за розовых бутонов и соглашаться, что, хотя их дядя поступил отвратительно, в этом, по-видимому, виновата мама, которая наверняка его разозлила.

Глава 2

Когда спустя некоторое время маркиз вошел в свой дом, то сразу заметил письмо, лежащее на столике из черного дерева, инкрустированного позолоченной бронзой. Адрес был написан крупным размашистым почерком, а светло-голубая сургучная печать не была сломана. Мистер Чарлз Тревор, безупречный секретарь маркиза, с первого взгляда определил, что письмо прислала одна из красоток сомнительной нравственности, временно завладевшая вниманием его лордства. Передав шляпу, перчатки и накидку, вызвавшую восхищение мисс Китти Бакстид, в руки стоящего наготове лакея, маркиз взял письмо и направился в библиотеку. Когда он сломал печать и развернул сложенный вдвое лист бумаги, запах серой амбры атаковал его привередливые ноздри. С явным отвращением маркиз вставил в глаз монокль, бегло прочитал послание, держа его на расстоянии вытянутой руки, и швырнул в камин. Фанни, подумал он, становится невыразимо скучной. Ослепительное создание, но подобно многим красоткам никогда не бывает удовлетворена. Теперь ей потребовалась пара лошадей кремовой масти для ее ландо. На прошлой неделе она возжелала бриллиантовое ожерелье, которое он и преподнес ей в качестве прощального подарка.

Маркизу казалось, будто тошнотворный запах, исходивший от письма, прилип к его пальцам; он тщательно вытирал их, когда в комнату вошел Чарлз Тревор. При виде удивления на лице упомянутого молодого джентльмена Элверстоук любезно объяснил, что не выносит серую амбру.

Мистер Тревор не сделал никаких комментариев, однако его лицо отразило настолько полное понимание, что маркиз промолвил:

– Я знаю, о чем вы думаете, Чарлз, и вы абсолютно правы: на сей раз я предоставлю прелестной Фанни отпуск. – Он вздохнул. – Приятная игрушка, но ужасно глупа и так же невероятно алчна.

Мистер Тревор снова воздержался от комментариев. Впрочем, ему было бы нелегко их сделать, ибо его мысли на эту деликатную тему были крайне запутанны. Как моралист, он мог только порицать образ жизни своего хозяина; как человек, воспитанный на рыцарских идеалах, он испытывал жалость к красотке Фанни, но, будучи полностью осведомленным о щедрости его лордства в отношении вышеупомянутой особы, он был вынужден признать, что у нее нет оснований для жалоб.

Чарлз Тревор, один из младших представителей большого семейства, был обязан своим теперешним положением тому, что его отец занимал в свое время пост наставника отца нынешнего маркиза, сопровождая его во время длительного путешествия. Комфортабельное жилье было не единственным его вознаграждением – благородный ученик сохранил к нему искреннюю привязанность, стал крестником его старшего сына и внушал собственному сыну, что преподобный Лоренс Тревор имеет право на его покровительство.

Поэтому, когда преподобный Лоренс рискнул намекнуть теперешнему маркизу, что Чарлз был бы подходящим кандидатом на пост его секретаря, Элверстоук согласился на это куда более охотно, чем Чарлз – поступить к нему на службу. Чарлз не испытывал желания стать священником, но он был молодым человеком с весьма серьезным складом ума и твердыми моральными принципами, а все, слышанное им об Элверстоуке, заставляло ожидать, что новое место обернется чем угодно, но никак не умерщвлением плоти. Но так как Чарлз, помимо здравого смысла, обладал сильно развитым чувством сыновней привязанности и понимал, что небогатому священнику нелегко содержать шестого сына, он оставил свои сомнения при себе, заверил отца, что сделает все, дабы оправдать его надежды, и утешил себя тем, что служба в Элверстоук-Хаус, несомненно, представит куда больше благоприятных возможностей, чем в сельском приходе.

Так как увлечения Чарлза относились к сфере политики, упомянутые возможности до сих пор ему не представлялись, поскольку маркиз не разделял его амбиции и крайне редко появлялся в палате лордов. Однако Чарлзу дозволялось писать для своего патрона предельно краткие речи, которых, по мнению маркиза, от него ожидали, и даже время от времени вкладывать в них собственные политические убеждения.

Более того, Чарлз обнаружил, что не в состоянии испытывать к Элверстоуку неприязнь. Хотя у Чарлза не было оснований предполагать, что маркиза хоть сколько-нибудь заботит его отношение, Элверстоук всегда держался с секретарем дружелюбно, никогда не придирался к нему, а тем более не проявлял высокомерия. Обмениваясь впечатлениями с приятелем по колледжу, который занимал аналогичный пост, но чей работодатель рассматривал его как некую помесь черного раба с дворецким, Чарлз понимал, что ему повезло. Элверстоук мог резко осадить какого-нибудь нахального выскочку, но если его секретарь ошибался, он распекал его, ничем не обнаруживая своего социального превосходства. Друг Чарлза выслушивал грубые приказы, а Чарлз – вежливые просьбы, обычно сопровождаемые одной из самых очаровательных улыбок его лордства. Поэтому Чарлз никак не мог противостоять обаянию маркиза, а также не восхищаться его искусством верховой езды и многочисленными спортивными достижениями.

– Судя по вашему неуверенному поведению и глуповатому виду, – заметил маркиз, весело блеснув глазами, – вы считаете своим долгом напомнить мне о какой-то очередной обязанности. Послушайте моего совета и не делайте этого. Я восприму это крайне нелюбезно и даже могу выйти из себя.

Серьезные черты мистера Тревора осветила улыбка.

– Вы так не поступите, сэр, – сказал он. – К тому же это вовсе не обязанность – по крайней мере, я так не думаю. Просто мне казалось, что вы хотели бы об этом знать.

– Вот как? Мне известно по собственному опыту, что такие слова всегда служат прелюдией к тому, о чем я предпочел бы не знать.

– Да, – простодушно отозвался мистер Тревор, – но я бы хотел, чтобы вы прочитали это письмо. Фактически я пообещал мисс Мерривилл, что вы его прочитаете.

– А кто такая мисс Мерривилл? – осведомился его лордство.

– Она сказала, что вы знаете, сэр.

– Право, Чарлз, вы должны знать меня лучше, чтобы предполагать, будто я держу в голове имена всех… – Маркиз оборвал фразу и сдвинул брови. – Мерривилл, – задумчиво повторил он.

– Думаю, сэр, она какая-то ваша родственница.

– Весьма дальняя. Какого дьявола ей нужно? Мистер Тревор протянул ему запечатанное письмо. Элверстоук взял его, сердито сказав:

– Вы получили бы по заслугам, если бы я бросил письмо в огонь, предоставив вам объяснять, почему вы не проследили, чтобы я его прочитал! – Маркиз сломал печать и открыл письмо. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять его содержание. Дочитав до конца, он устремил на мистера Тревора страдальческий взгляд. – Очевидно, Чарлз, вы вчера вечером хватили лишнего и сейчас немного не в себе?