ГЛАВА 21

Миссис Фаншо разжигает огонь, а О'Хара раздувает пламя

Ричард Карстерз очень скоро воспользовался разрешением миссис Фаншо посетить ее и нанес визит в дом № 16 по Маунт-Стрит. Он нашел обстановку его весьма элегантной, а старшую сестру, тоже вдову, доброжелательной и гостеприимной хозяйкой.

В первый раз он оказался не единственным гостем: кроме него были две дамы, которых он не знал, и юная кузина, а позднее появился еще мистер Стандиш, с которым он обычно лишь раскланивался. Увидев, что у него не будет возможности поговорить с вдовушкой о своем брате, он вскоре распрощался, пообещав вновь навестить ее в недалеком будущем. Когда спустя три дня он снова назвал свое имя и был приглашен войти, то нашел эту даму в одиночестве и с благодарностью услышал, как она приказала слуге больше никого не принимать.

Склонившись над ее рукой, он высказал надежду, что она здорова.

Миссис Фаншо усадила его рядом с собою на диванчике.

– Я совершенно здорова, мистер Карстерз. А вы?

– Тоже, – улыбнулся он, но вид его не соответствовал этим словам.

Она, засмеявшись, так ему и сказала, и он пожаловался на хлопотливую неделю.

– Что ж, сэр. Я полагаю, что вы пришли поговорить со мной не о своем здоровье, а о моем друге… не так ли?

– Уверяю вас…

– Помните, никаких пустых комплиментов! – умоляюще проговорила она.

– Тогда, сударыня, да. Я хочу услышать о… Ферн-дейле. Видите ли, я… как и вы… испытываю к нему большой интерес.

Она бросила на него острый взгляд и кивнула.

– Конечно, я расскажу вам все, что знаю, мистер Карстерз, но это очень немного, и вы, возможно, разочаруетесь. Я знала его лишь то короткое время, когда мы оказались в Вене, и… он был не слишком общителен.

– Ах!.. он не делился с вами, сударыня?

– Нет. Если кто-либо пытался вызвать его на откровенность, он становился вежливым айсбергом.

– Тем не менее, сударыня, пожалуйста, расскажите мне все, что вы знаете.

– Боюсь, это не займет много времени. Я встретила его в Вене в 48 году, на Прейтере, где я прогуливалась со своим мужем, который поехал в Вену поправить здоровье. Я случайно обронила свой ридикюль как раз, когда сэр Энтони проходил мимо. Он подобрал его и заговорил с нами на ужасном немецком, – она слегка улыбнулась при этом воспоминании. – Мистер Фаншо, испытывая глубочайшую неприязнь ко всем иностранцам, был безмерно рад услышать его английский акцент. Он уговорил сэра Энтони продолжить прогулку с нами, а затем пригласил посетить нас, что тот и сделал. По-моему, он тоже был счастлив встретить соотечественников, потому что приходил часто. Однажды, когда я ним разговаривала, он на мгновенье отбросил… как бы это сказать… свою настороженность… и рассказал мне, что не говорил на родном языке почти четыре года. Но тут же, кажется, пожалел о том, что сказал так много, и переменил тему, – она замолчала и подняла глаза, чтобы посмотреть, интересно ли это ее слушателю.

– Да, да? – поторопил ее Ричард. – А потом?

– Не помню. Как я уже сказала, он приходил часто, в основном поболтать с моим мужем, который был инвалидом, и иногда со мной. Он почти никогда не говорил об Англии… думаю, не доверял своей выдержке. Никогда он не упоминал ни родных, ни английских друзей, а когда я заговаривала о доме, он очень крепко сжимал губы, и вид у него становился чрезвычайно печальный. Я видела, что по какой-то причине для него это больной предмет, так что я перестала об этом говорить.

Он был очень интересным собеседником, мистер Карстерз, и часто рассказывал мужу истории, заставлявшие того смеяться, как не смеялся тот многие месяцы. Он был очень живой, остроумный и всегда тщательно и щегольски одетый, но чем занимался, я сказать не могу. Он говорил, что он праздный джентльмен, но не думаю, что был очень богат. Он часто посещал игорные дома, и я слышала рассказы о его фантастическом везении, так что как-то даже поддразнила его этим. Он только засмеялся и сказал, что живет Случаем… он имел в виду кости. И в то же время я знаю из разговора, который однажды произошел у меня с его слугой, что временами его кошелек был весьма и весьма тощ.

– А тот случай, когда он вам помог, миссис Фаншо? В чем там было дело?

Она покраснела.

– Это было через несколько месяцев после первой нашей встречи. Я совершила… глупость: моя замужняя жизнь не была… очень счастливой, и я… влюбилась… или, вернее, вообразила, что влюбилась в австрийского дворянина, который… который… В общем, достаточно сказать, сэр, что однажды я согласилась пообедать с ним вечером. И я обнаружила, что он был вовсе не тем галантным мужчиной, каким я его считала, совсем наоборот. Я не знаю, чтобы я делала, если бы не приехал сэр Энтони.

– Так он туда приехал?

– Да. Видите ли, он знал, что этот австриец пригласил меня пообедать… я рассказала ему… и он советовал мне отказаться. Но я… ну, вобщем, сэр, я уже вам говорила, что была молода и глупа… Я его не послушала. Когда он заехал к нам домой и узнал, что меня нет, он сразу догадался, где я, последовал за мной в дом графа, назвался австрийским именем и был объявлен как раз, когда граф пытался… пытался… поцеловать меня. Думаю, мне никогда не забыть того облегчения, что я испытала в этот момент! Он был такой надежный, такой английский! Граф был в ярости, и я сначала подумала, что он прикажет своим лакеям выбросить сэра Энтони вон. Но когда он выслушал все, что сэр Энтони захотел ему сказать, он понял, что удерживать меня бесполезно… и меня отвезли домой. Сэр Энтони был очень добр, он не ругал меня и ничего не рассказал моему мужу. Двумя днями позже они с графом дрались на дуэли, и тот был ранен в легкое. Вот и все. Но я была очень ему благодарна и интересовалась его делами. Мистер Фаншо уехал из Вены несколькими неделями спустя, и с тех пор я никогда больше не видела своего Безупречного Рыцаря, – она вздохнула и внимательно посмотрела на Карстерза. – А вы… вы так на него похожи!

– Вы так считаете, сударыня? – это было все, что он смог ответить.

– Считаю, что да, сэр. И, знаете что… не сочтите за дерзость… Сэр Энтони ваш брат?

Внезапность этого нападения, заставила Карстерза растеряться. Он побелел.

– Сударыня!

– Пожалуйста, сэр, не бойтесь моего, как говорится, женского языка. Я не скажу лишнего. Уверяю вас, когда я увидела вас тогда на балу, я была поражена этим сходством и спросила своего спутника, мистера Станли, кто вы. Он сказал ваше имя и еще много чего наговорил, но я тогда не очень стремилась слушать.

– Чего еще ждать от Уилла Станли! – воскликнул Ричард, в душе проклиная добродушного спутника.

– Среди прочего он рассказал мне о вашем старшем брате… который… который… в общем, он рассказал мне всю историю. Конечно, я сразу подумала о моем бедном сэре Энтони, несмотря на то, что он выглядит моложе вас. Я права?

Ричард поднялся и, отойдя к окну, встал спиной к ней.

– Да!

– Я была в этом уверена, – кивнула она. – Значит поэтому он не хотел говорить об Англии! Бедный мальчик!

Душу Ричарда эта жалость обожгла, как раскаленным железом.

– Значит, он всегда будет изгоем, – продолжала она, – одиноким, несчастливым, без друзей…

– Нет! – вскричал он, оборачиваясь. – Бога ради, нет, сударыня!

– Разве когда-нибудь общество… жестокое, непримиримое общество… примет его?

– Настанет день… общество примет… примет его снова, миссис Фаншо. Вы увидите.

– Я мечтаю об этом дне, – вздохнула она. – Как хотелось бы мне, чтобы в моей власти было помочь ему… хоть частично вернуть свой долг.

При этих словах он поднял голову.

– Мой брат, сударыня, я уверен, считает это не долгом, а честью, – гордо ответил он.

– Да, – улыбнулась она. – Вы очень похожи с ним, а когда так говорите, то я просто вижу его перед собой.

– Он стоит тысячу таких, как я, миссис Фаншо! – пылко проговорил он и замолчал, упершись взглядом в стол.

– А как его зовут? – мягко спросила она.

– Джон Энтони Сент-Эрвин Дилэни Карстерз, – произнес он, – граф Уинчем.

– Так что Энтони было настоящим именем! Я так рада, потому что для меня он навсегда останется Энтони.

Наступило долгое молчание, наконец прерванное леди.

– Боюсь, я заставила вас загрустить, мистер Карстерз. Вы выпьете со мной чашку чая до того, как уйдете? И мы больше не будем об этом говорить.

– Вы очень добры, сударыня. Поверьте, я очень вам благодарен за все, что вы рассказали. Прошу вас, не разрешите ли снова посетить вас в недалеком будущем?

– Я буду польщена, сэр. Для моих друзей я почти всегда дома.

Вскоре после этого в комнату вошла ее сестра, и доверительный разговор закончился.

Ночью Карстерз долго лежал без сна, слушая, как бьют часы и кричат совы в сквере под окнами. Слова вдовы глубоко проникли в его наболевшее сознание, и он не мог заснуть от мысли о Джоне, «одиноком, несчастном, без друзей»… Время от времени перед ним вставал мучительный вопрос: Джон или Лавиния?.. Он задумался, где теперь его брат, бродит ли он до сих пор по Южной Англии грабителем на дорогах. Никто никогда не узнает, как страшился Ричард всякой поимки военными такого сорта людей. Каждый раз он ждал, что среди них окажется Джон. Он так часто посещал Ньюгет, что друзья начали над ним подшучивать, утверждая, что у него любовь к ужасам, как у Селвина.

Он мог уговаривать себя, что все зависит от самого Джона, все в его руках: если он захочет вернуться в общество, то так и сделает. Но в глубине души понимал, что эти уговоры недостойны даже такого низкого человека, как он сам. Затем его мысли вернулись к Лавинии, которая попеременно то очаровывала его, то приводила в раздражение. Всего неделю тому назад она бросила ему открытый вызов из-за дружбы своей с Лавлейсом, но разве потом она не извинилась и не отстранила капитана ради него? Она была столь прелестно шкодлива, столь по-детски неразумна. Эгоистична? Да, пожалуй, что так, но ведь он любил ее! Любил так сильно, что с радостью умер бы за нее. Но все-таки Джон… Джон был его братом… обожаемым старшим братом и, предпочитая Лавинию, он вредил брату, поступал с ним несправедливо. Если бы только Лавиния согласилась, чтобы правда была рассказана! Он снова и снова возвращался к этому: если она согласится. А она не согласится никогда. Она настаивала, что он женился на ней обманом и теперь не имел права подставлять ее под бесчестье. Она была права, он это знал, но хотел, чтобы хоть раз она была не такой эгоистичной.

Так он мучился всю ночь, метался по широкой постели, но тяжесть на душе и томительная боль в сердце не покидала его.

С рассветом он заснул и спал, покуда ему не принесли шоколад. Он горько подумал, что по крайней мере Джона не мучает совесть, и он не засыпает с головой, полной противоречивых доводов, а просыпаясь, не обнаруживает, что решение дальше от него, чем когда-либо. В этот день голова Ричарда болела невыносимо, и какое-то время он оставался в постели, разглядывая серое утро за окнами. Что-то бесконечно угнетающее было в этой картине, и, не в силах больше выносить ее, он наконец поднялся и позволил камердинеру одеть себя. К тому времени, как он посетил жену и выслушал ее восторженный рассказ о вчерашнем рауте, голова немного прошла.

Выйдя в сквер, он подозвал портшез и велел отнести себя к «Уайтсу», где намеревался написать два письма. Как-то получилось, что сегодня Уинчем Хаус был пронзительно полон воспоминаний о Джоне, и он был рад из него уйти.

В это утро «Уайте» был переполнен, и шум болезненно отзывался в его голосе. С разных сторон мужчины приветствовали его, предлагали пари, кто-то пытался рассказать ему новейший скандал… Они не оставляли его в покое, и наконец его напряженные нервы не выдержали. Покинув и этот дом, он направился дальше по улице в другой клуб, «Какао-дерево», надеясь найти его не таким переполненным. Там тоже оказалось многолюднее, чем он ожидал, но многие пришли, как и он, написать письма и побыть в тишине. Игра почти не начиналась.

Едва ли не целый час Ричард упорно писал, а затем запечатал последнее письмо и собрался было уходить. Приклеивая облатку, он услышал за спиной какое-то движение и восклицания.

– Откуда, черт побери, ты явился?

– Господи, я век тебя не видел!

– Боже, это же О'Хара!

В ответ прозвучал мягкий ирландский голос, и Ричард повернулся в кресле, чтобы увидеть всех. В центре маленькой группы увлеченно приветствовавших его членов клуба стоял Майлз О'Хара и объяснял свой приезд.

– Разумеется, я был в городе по делу и подумал, что раз уж я здесь, то должен зайти в этот клуб и повидать вас всех, потому что не часто выпадает мне шанс…

Ричард поднялся, собирая свои письма и разглядывая этого человека, бывшего лучшим другом Джека. Он шагнул к нему, и в этот момент О'Хара обернулся и посмотрел в его сторону. Ричард хотел приветствовать его и вдруг заметил, как у того изменилось выражение лица. Добродушная веселость погасла в глазах ирландца, они стали жесткими и презрительными. Уголки улыбчивого рта надменно опустились. Карстерз застыл на месте, опершись рукой на спинку стула и не отрывая глаз от лица О'Хары. Он читал в них весь жгучий гнев и укор, который Майлз стремился ему показать.

Язвительно усмехнувшись, О'Хара отвернулся и продолжил свой разговор с друзьями.

У Ричарда все поплыло перед глазами. О'Хара его проигнорировал, не захотел с ним говорить… О'Хара знал правду! Он слепо двинулся к двери и взялся за ручку… О'Хара знал! Он прошел коридором, вышел на ступеньки перед входом, ступил на дорогу, продолжая содрогаться. О'Хара знал и смотрел на него, как на… как на… Он снова содрогнулся и, завидев портшез, подозвал его и велел отнести себя на Гросновер-Сквер… О'Хара презирал его!.. упрекал его! Значит, Джек в беде? Он видел его и узнал правду? Боже! В голове у него мутилось…

ГЛАВА 22

Развитие событий

После встречи с О'Харой Ричард лишился последнего покоя. Он не знал ни минуты отдыха: весь день, а иногда и всю ночь его мозг сверлил один и тот же вопрос: Джон или Лавиния? Он четко решил, что должно быть или то, или другое. Мысль о том, что он сможет признать правду и сохранить жену, не приходила ему в голову. Лавиния так часто уверяла его, что он не имеет права ожидать, что она разделит с ним бесчестье, что он в это поверил. Он думал, что она сбежит с Лавлейсом, которого, как подсказывал ему измученный ум, она любит на самом деле. Он с грустью полагал, что любая попытка помешать этому, будет чистым эгоизмом с его стороны. Конечно, он был сам на себя не похож, и голова его работала плохо и не рассудительно. Если бы он задумался, то понял, что болен душевно. Если бы Лавинии вздумалось взглянуть на него повнимательней, она могла бы заметить лихорадочный румянец на его щеках, неестественно блестящие глаза и темные круги под ними.

У Ричарда был вид человека, совершенно измученного, усталого и доведенного до предела. Как сказал он миссис Фаншо в ответ на ее беспокойство, он не мог отдыхать, а должен был все время двигаться и думать. Она понимала, что он сам не свой и посоветовала ему обратиться к врачу. Его почти сердитый отказ не сильно удивил ее, но чем она была потрясена, так это тем, что в ответ на ее мольбу позаботиться о себе, он яростно заметил:

– Я был бы счастлив умереть!

Она не понимала, почему жена не замечает его состояния, и думала, что же ей предпринять, но, не будучи знакома с леди Лавинией, сознавала, что заговорить с ней о Ричарде было бы самонадеянной дерзостью с ее стороны. «Если бы, – размышляла она, – я считала эту болезнь физической, то могла бы попытаться замолвить словечко». Но поскольку она не сомневалась, что это болезнь ума и души, оставалось лишь надеяться, что все излечится временем, и он выйдет из своего подавленного состояния.

Леди Лавиния продолжала порхать, как бабочка, не интересуясь ничем, кроме собственных удовольствий, и занятая только развлечениями. Она блистательно в этом преуспевала, и все же не могла не желать, чтобы Дикки был повеселее и больше принимал участия в ее веселье. Последнее время он стал хуже и послушнее, чем всегда, и хотя он без единого слова жалобы исполнял все ее желания, ей почти хотелось, чтобы он отказал ей и проявил хоть сколько-то огонька, а не подчинялся всему с таким ужасным безразличием.

Лавлейса неделю не было в городе, и Лавиния удивилась, насколько она по нему не скучала. Конечно, играть с огнем очень приятно, но когда этот огонь унесли подальше, она почти о нем забыла. Ей не хватало страстных ухаживаний Гарри и его поклонения, потому что она принадлежала к тем женщинам, которым восхищение и волнения необходимы, но их отсутствие не делало ее несчастной.

Она по-прежнему порхала, посещая все развлечения сезона с каким-нибудь их своих братьев, и когда Лав-лейс вернулся, он был неприятно поражен ее небрежным приветствием. Однако, она несомненно обрадовалась, увидев его, и вскоре снова более или менее подпала под его обаяние, позволяя, когда Трейси не было поблизости, находиться рядом с собой и нашептывать ей на ушко комплименты и любезности.

Надо отдать ему должное, капитан Лавлейс, действительно, влюбился и был готов подать в отставку, если б только она согласилась с ним бежать. Он располагал собственными средствами и обещал ей, что все ее желания будут исполнены. Но Лавиния пожурила его, качая головой. Низменные материальные соображения – это не все. Ричард был ее мужем. Он тоже любит ее, и она к нему очень-очень привязана, хотя он и бывал с нею несносен.

Лавлейс уверял ее, что муж не любит ее так, как он, и когда она недоверчиво улыбнулась, потерял самообладание и воскликнул, что весь город знает, Карстерз проводит время у ног миссис Фаншо!

Лавиния окаменела.

– Гарольд!

– Я удивлен вашей слепотой, – продолжал он. – Как вы думаете, куда он отправляется каждый день? К «Уайтсу»? Нет. В дом 16 по Маунт-Стрит! Станли был там с визитом и встретил его, в другой день их встретила вместе леди Девнант. И Уайлдинг тоже видел его в этом доме. Он проводит с ней почти все дни!

Лавиния была Бельмануар и обладала гордостью Бельмануаров. Решительно встав, она с королевским достоинством запахнула плащ.

– Вы забываетесь, Гарольд, – надменно проговорила она. – Не смейте никогда говорить со мной о моем муже в таком тоне! Немедленно проводите меня к брату.

Он принял покаянный вид и очень хитроумно принес ей свои извинения. Приглаживая встопорщившиеся перышки, он взял все свои слова назад, но так, что жало их осталось. Она простила его, но больше он так оскорблять ее не вправе.

Хотя она возмущенно отказалась верить сплетням, тем не менее была задета и стала ревнивым взглядом наблюдать за мужем. Она отметила и его равнодушие к ней, и частные отлучки из дома. Затем настал день, когда она велела пронести свое кресло по Маунт-Стрит, и это случилось в тот самый момент, когда Ричард выходил из дома 16.

Лавинии этого было достаточно. Значит, он действительно, устал от нее. Он любит другую женщину! Какую-то несчастную вдову! Впервые она встревожилась всерьез. В этот вечер она осталась дома и приложила все усилия, чтобы очаровать мужа. Но Ричард, перед глазами которого все время стоял Джон, несчастный и укоряющий, едва замечал ее. Голова его горела, мозг разрывали противоречивые доводы и, как только позволила вежливость, он оставил ее, прошел в библиотеку и стал мерять шагами пол, стараясь на что-то решиться.

Леди Лавиния пришла в полный ужас. Она надоела ему своими капризами, как предсказывал ей Трейси! Он больше не любил ее! Вот почему он постоянно извинялся и отказывался сопровождать ее при выходах в свет! Впервые в жизни она посмотрела правде в глаза, и увиденная перспектива ее устрашила. Если еще не поздно, она постарается вернуть его любовь, а для этого, как она понимала, она должна прекратить клянчить у него деньги и перестать его обрывать, когда он не в настроении. Она должна снова очаровать его, чтобы он к ней вернулся. До сих пор, пока он не разлюбил ее, она и не представляла, как сильно к нему привязана. Ужасно! Как она была уверена в Дикки! Уверена, что как бы она ни поступила, какой бы несносной ни была, он будет всегда ее обожать.

А все это время Ричард, далекий от ухаживаний за миссис Фаншо, выслушивал ее рассказы о своем брате, его словах, мельчайших подробностях его внешности. Он жадно впитывал все эти сведения с жаром, старался ухватить хоть клочок слухов о нем, стремясь узнать все, что как-то касается Джона. Его ум был целиком поглощен этим предметом, он даже не замечал, когда Лавиния улыбалась ему и, казалось, не слышал ее воркующих речей. Когда она упомянула о его бледности, он только что не оборвал ее и резко вышел из комнаты. Как-то однажды она обвила его руками и поцеловала в губы, он ласково отстранил ее, но если б она узнала, как благодарен он был ей за это!

Его милость герцог Эндовер, встретив сестру в Садах Рэнила, подумал, что она осунулась, и глаза у нее несчастные. Он осведомился о причинах, но леди Лавиния отказалась поделиться даже с ним и пожаловалась на головную боль. Эндовер, зная ее, решил, что ей отказано в каком-то развлечении, и забыл думать об этом.

Сам он был очень занят. Всего два дня назад на Сент-Джеймс-Сквер явился некий конюх с запиской от Харпера, очень неразборчивой и неграмотной, но по делу:

«Ваша милость,

Я взял смелость нанять этого человека, Дугласа, от в-шего имни. Надеюсь, я скоро Смогу выпалнить Остальное из распряжений в-шей Млости и думаю мое Повдение в-ша Млость адобрит

Ваш пакорный М. Харпер».

Трейси подтвердил, что нанимает конюха и отправил его в Эндовер, где главный конюх несомненно найдет ему какую-нибудь работу. Его позабавило, как слепо этот человек шагнул в ловушку, он цинично размышлял о слабости человеческой натуры, которая всегда поклоняется великому богу Маммону.