В квартире Верикеров гостиную заменяла большая мастерская. Ужин был накрыт на конце черного дубового стола после того, как с него были сняты: собачий хлыст, два тюбика краски, «Обзервер» (открытый на кроссворде Торквемады), словарь Чеймберса, географический атлас, том Шекспира и «Оксфордская антология стихов». Пока Мергатройд топала взад-вперед с бокалами и тарелками, Кеннет бросил последний взгляд на полурешенный кроссворд и заявил – как он делал неизменно: «Будь я проклят, если когда-нибудь еще возьмусь за это», Рудольф Мезурьер, который принес пирог с телятиной и ветчиной и полбатона, сказал, что он знал человека, справлявшегося с подобной задачей в двадцать минут, а Вайолет, осторожно пудрясь перед венецианским зеркалом, заметила: нужно иметь память Торквемады, чтобы решать такие кроссворды.
      – А откуда взялись эти бутылки? – спросила Мергатройд, завороженная видом золотых горлышек.
      – Остались с прошлой недели от вечеринки у Фрэнка Кру, – объяснил Кеннет.
      Мергатройд громко засопела, с сердцем брякнула на стол тарелку и возмутилась:
      – Тоже придумали! Пожалуй, кто решит – уже поминки.
      Гости были явно смущены. Вайолет поджала хорошенькие губки и закашлялась; Рудольф Мезурьер, теребя галстук, неуклюже заметил:
      – Какая ужасная история с мистером Верикером. То есть, как-то просто не верится.
      Вайолет взглянула на него с благодарностью и наградила его очаровательной улыбкой.
      – Невозможно поверить, правда? Я его не знала, но мне становится дурно при одной мысли об этом ужасе. Конечно, я думаю, Кен и Тони просто еще не осознали – совершенно не осознали, – сказала она.
      – В самом деле, любимая! – насмешливо откликнулся Кеннет.
      – Кеннет, как бы ты ни относился к бедному мистеру Верикеру, пока он был жив, я все же полагаю, ты мог бы хоть притвориться, что скорбишь по поводу его смерти.
      – Бесполезно, – сказала Антония, выуживая маслины из высокой бутылки. – Лучше принять нас такими, как есть, Вайолет. Научить Кеннета не выпаливать того, что взбрело ему в голову, задача безнадежная.
      – Ну, пожалуй, линия поведения не слишком удачная, – холодно заметила Вайолет.
      – Тебе не нравится, потому что он сравнил твою зеленую шляпу с курицей в обмороке. Впрочем, это никакая не линия, это болезнь. Рудольф, хочешь маслин?
      – Спасибо.
      Он направился в другой конец мастерской, где она примостилась на уголке обеденного стола. Беря маслину с шомпола, который Антония использовала, чтобы извлекать маслины, он поднял на нее глаза и тихо спросил:
      – Как это случилось? Почему ты там оказалась? Вот чего я не могу взять в толк.
      Она взглянула на него.
      – По нашим делам. Я написала ему, что мы собираемся жениться – подумала, он будет рад и, возможно, пришлет нам красивый подарок.
      – Да, понимаю. Жаль, что ты со мной не посоветовалась. Я не мог подумать…
      – Почему? – перебила его Антония. – Планы переменились?
      – Нет-нет! Помилуй Бог, нет! Я от тебя без ума, дорогая, просто неподходящий момент. То есть, ты ведь знаешь, я как раз сейчас в стесненном положении, и человек вроде Верикера должен был непременно подумать, что я погнался за вашими деньгами.
      – У меня нет никаких денег. Пятьсот в год деньгами не назовешь. Более того, в этом году не все акции дают доход, поэтому я практически нищая.
      – Да, но у него-то деньги были. В общем, лучше бы ты этого не делала, потому что это только поставило меня в неловкое положение. Ну, не то чтобы очень неловкое, но ведь наверняка станет известно, что мы слегка поссорились как раз в тот день, когда его убили.
      Антония подняла голову и глянула на Кеннета и Вайолет, сидевших в противоположном конце комнаты. Казалось, они были поглощены ссорой.
      – Откуда ты знаешь день, когда он был убит? – спросила она напрямик.
      В его темно-синих глазах, опушенных черными ресницами, вспыхнул испуг:
      – Я… Разве ты мне не сказала?
      – Нет, – ответила Антония. Он неуверенно засмеялся.
      – Да нет, сказала – по телефону. Просто позабыла. Но ты ведь понимаешь, какое у меня положение? Конечно, это не так уж важно, но полиция может заподозрить, а кому же хочется быть замешанным… То есть, в моем положении надо быть по возможности осмотрительным.
      – Не беспокойся, – сказала Антония. – Они подозревают меня.
      – Я просто не понимаю, Тони. Почему ты там оказалась? Что же могло привести тебя туда? Ты ведь месяцами с Верикером не разговаривала – и вдруг бросаешься в коттедж «Риверсайд». Какая-то бессмыслица!
      – Нет, не бессмыслица. В субботу утром Арнольд написал мне из конторы мерзкое письмо, я в тот же день получила его. Я поехала, чтобы объясниться с ним по этому поводу.
      – Ах, милая! – Мезурьер тихонько сжал ее руки. – Все ясно. Написал обо мне какую-нибудь пакость. Могу себе представить! Но, дорогая, ты не должна была этого делать. Я сам могу о себе позаботиться.
      – Полагаю, что можешь, – сказала Антония. – Но все равно, я не хотела, чтобы Арнольд распространял о тебе клевету.
      – Милая! И что же он тебе сказал?
      – Да ничего особенного, потому что я так его и не увидела. Он написал на нескольких страницах всякую чепуху, и все про то, как мне предстоит вскоре узнать, за какого подлеца я собралась выходить, что ты мерзавец и вор, и все в этом роде.
      – Черт, вот свинья! – вспыхнул Мезурьер. – Конечно, он понял, что через год он уже не сможет помешать нашей свадьбе, вот и попытался очернить меня в твоих глазах. У тебя есть это письмо?
      – Нет, я его сожгла. Подумала, так безопасней. Он внимательно посмотрел на нее:
      – Ты имеешь в виду, чтобы оно не попало в руки полиции? Ты ведь ничего не скрываешь, дорогая? Если Верикер обвинил меня в чем-то конкретном, я хочу знать.
      – Нет, ни в чем. – В мастерскую вошла Мергатройд. Антония встала со стола и бросила взгляд на брата. – Если вы кончили ругаться, ужин на столе. – Она подумала и добросовестно прибавила: – И если не кончили – он все равно готов.
      Кеннет подошел к столу.
      – Я снова рассердил ее, ведь правда, любимая? А где масло и уксус?
      – Не рассердил, – сказала Вайолет печальным голосом. – Только обидел.
      – Обожаемая! – сказал он сокрушенно, но проказливая улыбка чуть тронула его губы.
      – Ничего, все прекрасно, – сказала Вайолет, садясь за стол на свое место, – но иногда я думаю, что тебя интересует только моя красота.
      Он сверкнул на нее глазами, полусмеющимися, полусерьезными, и сказал:
      – Я преклоняюсь перед твоей красотой.
      – Спасибо! – холодно откликнулась Вайолет.
      – Она не настоящая красавица, – заметила Антония, борясь с холодной куриной ногой. – У нее глаза слишком широко поставлены, это первое, и потом, не знаю, замечал ли ты, у нее одна сторона лица не такая красивая, как другая.
      – Но посмотри на эту прелестную линию подбородка! – сказал Кеннет, уронив деревянную салатную ложку и проводя большим пальцем в воздухе линию.
      – Когда же вы оба наконец прекратите! – возмутилась Вайолет. Она бросила обворожительный взгляд на Мезурьера, сидевшего напротив, и сказала: – Ну разве они не ужасны! Разве мы не отчаянные смельчаки, что входим в их семью?
      Он ответил ей в том же духе, и они перебрасывались шутками до конца ужина. Попытки вовлечь в разговор брата и сестру были не слишком удачны. У Кеннета лицо пылало – обычный результат флирта Вайолет с другим мужчиной; а Антония, которую Вайолет попросила подтвердить Мезурьеру, что красный цвет ей вовсе не к лицу, что она в красном – как ведьма, ответила с такой отчаянной откровенностью, что разговор оборвался, подобно лопнувшей нитке.
      – Вы ведь, кажется, художница? – поспешно спросил Рудольф.
      – Нет, – ответил Кеннет.
      – Что ж, может быть, я и не художница в том смысле, как вы, высоколобые, это понимаете…
      – Ты не художница. Ты не умеешь рисовать.
      – Спасибо, дорогой. И тем не менее я этим зарабатываю себе на хлеб, – сказала Вайолет сладким голосом. – На самом деле, мистер Мезурьер, я делаю афиши, занимаюсь рекламой. И думаю, у меня есть что-то вроде профессиональной сноровки… – Кеннет закрыл лицо руками и застонал, – профессиональной сноровки, – повторила Вайолет, – полагаю, мои работы имеют успех. У меня всегда было чувство цвета и линии, и…
      – О, дорогая, замолчи! – взмолился Кеннет. – У тебя столько же чувства цвета и линии, сколько у бультерьеров Тони.
      Вайолет глянула на него высокомерно:
      – Не знаю, ты, видно, хочешь меня раздосадовать, но…
      – Мой ангел, ни за что на свете не хотел бы тебя раздосадовать, но если бы ты только существовала, если бы ты молчала!
      – Понимаю. Я должна сидеть как истукан, пока ты разглагольствуешь по поводу своих теорий.
      – Не может же она вовсе не говорить, Кеннет, – сказала Атония рассудительно. И – к Вайолет: – Он хочет сказать – не говори об искусстве.
      – Спасибо. Уж это-то я знаю: ведь, кроме Кеннета, никто не понимает в искусстве.
      – А если знаешь, то какого же черта ты…
      – Шампанское! – возвестил Рудольф, заполняя паузу. – Мисс Уильямс, вы хотите? Тебе, Тони?
      – Почему в этом доме никогда нет льда? – спросил Кеннет, неожиданно отвлекаясь от темы.
      – Потому, что мы купили дубовый сундук на деньги, предназначавшиеся для холодильника, – ответила Антония.
      Перемена разговора, вкупе с шампанским, тут же спасла компанию от мгновенного развала. Об искусстве больше не заговаривали, и к тому времени, когда обе пары встали из-за стола и переместились на другой конец комнаты, Вайолет стала снисходительнее к Кеннету, который жаждал искупить свои прегрешения, а Рудольф вызвался сделать турецкий кофе, если Мергатройд не возражает. Они с Антонией отправились вместе на кухню и под насмешливым – впрочем, и снисходительным – наблюдением Мергатройд изготовили варево, которое, хоть и озадачило бы турка, можно было тем не менее пить.
      Вечер был теплый, и от всего этого напряжения Антония так разгорячилась, что объявила: она должна принять ванну. Она ушла в ванную и вновь появилась в мастерской спустя четверть часа в пляжной пижаме, которая была ей очень к лицу, но оскорбила Мергатройд, сказавшую, что, мол, стыдно ей в воскресенье и все такое прочее. Кеннет без пиджака (что вызвало неодобрение Вайолет) возлежал на диване, заложив сплетенные руки за голову и расстегнув верхнюю пуговицу рубашки. Вайолет сидела на пуфе, изящная, спокойная, выдержанная, а Рудольф Мезурьер, сделав уступку жаре, расстегнул пуговицы своего чересчур приталенного пиджака и курил, склонившись над подоконником и выдувая на улицу кольца дыма.
      Через десять минут позвонили во входную дверь, и Антония сказала:
      – Это Джайлз.
      – Господи, а я и позабыл, что он придет, – сказал Кеннет.
      Вайолет инстинктивно потянулась за сумочкой, но успела только заглянуть в зеркальце, когда Мергатройд ввела посетителя и мрачно объявила:
      – Вот мистер Джайлз.
      Джайлз Каррингтон остановился на пороге, весело оглядывая присутствующих.
      – Ну прямо картинка из великосветской жизни и жизни низов, – заметил он. – Тони принимает солнечную ванну?
      – Входи и налей себе выпить, – сказал Кеннет. – И не стесняйся сказать нам худшее: мы все здесь свои. Стал я наследником или нет? Если стал, я покупаю холодильник. В этом проклятом доме нет льда.
      Джайлз пропустил мимо ушей эти слова, но улыбнулся Вайолет.
      – Бесполезно ждать от моих родственничков, что они познакомят нас. Моя фамилия Каррингтон.
      – Я знаю. Они безнадежны. А моя фамилия Уильямс. Я невеста Кеннета, вы ведь знаете.
      – Нет, не знал, но поздравляю его. Добрый вечер, Мезурьер.
      – О, как мило с вашей стороны! – воскликнула Вайолет, бросая на него лукавый взгляд.
      – Это просто его итонские манеры, – уверила ее Антония. – Когда начнется инквест, Джайлз?
      – Во вторник. Тебе надо будет присутствовать.
      – Проклятие! Ты там будешь?
      – Конечно. Я тебя привезу. – Джайлз налил себе виски и плеснул содовой. – Машину Арнольда нашли, – сказал он небрежно.
      – Где? – спросила Антония.
      – В гаражах, в стороне от Кромвелл-роуд.
      – Поможет ли это хоть немного полиции, как вы полагаете? – спросила Вайолет.
      – Едва ли. Там были, кажется, только чемодан и шляпа Арнольда и корзина со съестным…
      – Как – и никакой крови? – лениво спросил Кеннет. – И не было окровавленного ножа? Ну, я бы сказал, полицию просто надули.
      – Никакой улики? – спросил Рудольф. – Наверняка должно что-то указывать на убийцу. Я имею в виду, отпечатки пальцев, что-нибудь такое?
      – К сожалению, я не могу вам этого сказать, – ответил Джайлз с присущей ему холодной любезностью. – Полиция не настолько доверяет мне свои тайны.
      – Ты еще видел этого ягненка-суперинтенданта? – спросила Антония, обнимая руками колени.
      – Да, я подвез его назад в город. Кеннет сел.
      – Послушай, ты на чьей стороне?
      Джайлз Каррингтон бросил на него быстрый взгляд. Кеннет ухмыльнулся.
      – Нет, я не в прямом смысле слова, но ты должен действовать в наших интересах.
      – Я и пытаюсь, – ответил Джайлз.
      – Столько препятствий, – пробормотал Кеннет и снова лег. – Тони вдруг занесло в самую гущу этого дела, я тоже не думаю, что мне удастся доказать свое алиби. И все равно, – продолжал он, откидывая голову, чтобы проследить полет мотылька на фоне стеклянной крыши, – им будет трудновато навесить на меня это убийство. Во-первых, у меня нет ножа и никогда его не было; во-вторых – никто не поверит, что я могу так чисто обделать это дельце, не оставив никаких следов. И потом, я последнее время не ссорился с… – Он снова вскочил. – Проклятье! Какой же я идиот! Я написал ему письмо с просьбой о деньгах, а он отказал. И готов поклясться, он сохранил мое письмо и копию своего ответа.
      – О Кеннет, зачем ты говоришь такую ерунду! – взмолилась Вайолет. – Конечно, они на тебя не подумают.
      – Может, и подумают, но им будет чертовски трудно доказать, – сказал Кеннет. – Как ты считаешь, Джайлз?
      – Если ты пожалуешь завтра в двенадцать в мою контору, я скажу тебе, – ответил Джайлз, допивая виски.
      Вайолет встала и оправила юбку.
      – Вы, конечно, не можете говорить при мистере Мезурьере и при мне, – сказала она. – И вообще мне пора домой. У меня завтра трудный день. Кеннет, обещай мне, что ты перестанешь глупить и скажешь все мистеру Каррингтону. Ты прекрасно знаешь, что не делал этого, а всякий подумает, что сделал, по тому, как ты себя ведешь.
      – Да, вы втроем должны обговорить все, – согласился Мезурьер. – Можно, я провожу вас домой, мисс Уильямс?
      Вайолет одарила присутствующих своею скромной улыбкой, и, вопреки громким и возмущенным протестам Кеннета, они с Мезурьером ушли. Вошла Мергатройд, чтобы забрать бокалы, и перебила Кеннета, ругавшего кузена за испорченный вечер:
      – Ладно вам, мастер Кеннет. Послушайте лучше, что вам скажет мистер Джайлз, и держите язык за зубами. А если вам что нужно, я на кухне.
      Она ушла, и они слышали, как она вернулась на кухню и закрыла дверь. Кеннет снова сел и уперся локтями в колени.
      – Мне уже обрыдло это убийство. Они вовек не узнают, кто виноват, так зачем волноваться? – заявил он.
      Джайлз вытащил трубку и стал ее набивать.
      – Заруби себе на носу, – сказал он, – если полиция не отыщет след убийцы, ты окажешься в тяжелом положении.
      Кеннет поднял глаза:
      – Почему? Я думал, больше всего подозревают Тони.
      – Как ты полагаешь, что станет прежде всего отыскивать полиция? – спросил Джайлз. – Мотив убийства. У Тони мотив – месть или враждебные отношения. Ну, назови это как хочешь. У тебя мотив более высокий – у тебя материальные затруднения, ты пытался вытянуть из Арнольда деньги, а с его смертью ты наследуешь большое состояние.
      – Да, но до меня это дошло только после того, как Антония сказала мне, что Арнольд мертв, да и то не сразу. Ведь верно, Тони?
      – Сомневаюсь, что это произведет впечатление на присяжных, – сказал Джайлз. – Что ты делал прошлой ночью?
      – Навещал Вайолет.
      – В какое время?
      – Точно не знаю. Примерно полдевятого. Мергатройд ушла, Тони тоже – кажется, отчалила на всю ночь, вот я и пустился в странствие.
      – Ты пошел в дом к мисс Уильямс?
      – В ее квартиру. Да, но ее не было. На звонок никто не вышел, и я потащился в кино. Не знаю, что это было за кино и как назывался фильм, потому что пришел, когда он уже начался, и фильм был такой скучный, что я почти все время проспал.
      – Хорошо, а что ты делал после кино?
      – Пошел прогуляться, – ответил Кеннет.
      – Куда?
      – В Ричмонд.
      – Боже мой, зачем? – произнес Джайлз терпеливо, однако понемногу впадая в отчаяние.
      – А почему бы и нет? – возмутился Кеннет. – Была прекрасная, очень теплая ночь, и я неплохо вздремнул в кино. Вполне естественно было пойти.
      – И ты пошел, – сказал Джайлз.
      – Но он действительно ходит на ночные прогулки, Джайлз! – озабоченно вставила Антония. – Мы оба ходим, когда слишком жарко и не хочется ложиться спать.
      Джайлз вздохнул.
      – И когда же ты вернулся?
      – О, что-то в три или в четыре часа, мне кажется. Я не посмотрел на часы.
      – И ты не можешь вспомнить никого, кто бы видел тебя – как ты выходил из кино или по дороге в Ричмонд – и кто бы мог тебя узнать? Полицейского ты не встретил?
      – По-моему, нет. Проезжали какие-то машины, но людей что-то не помню.
      – Фактически ни одного слова из этого рассказа ты не можешь подтвердить, – подытожил Джайлз.
      – Нет, – вежливо согласился Кеннет, – и ни одного слова полиция не сможет опровергнуть.

      Машина Джайлза подъехала к дому Верикера на Итон-плейс, как раз когда суперинтендант Ханнасайд поднялся по его каменным ступеням. Увидев Джайлза, выходящего из машины, суперинтендант улыбнулся и сказал:
      – Доброе утро, мистер Каррингтон. Вы очень точны.
      – Это спасает от неприятностей, вы не находите? – сказал Джайлз. – Вы позвонили?
      – Нет еще, – ответил Ханнасайд, нажимая на кнопку звонка.
      Тощий дворецкий с постной физиономией, открывший дверь почти мгновенно, имел вид человека, страдающего несварением желудка. Его взгляд скользнул по суперинтенданту и застрял на Джайлзе. Он слегка поклонился и открыл дверь пошире.
      – Доброе утро, Тейлор, – сказал Джайлз, – суперинтендант Ханнасайд и я хотели посмотреть бумаги мистера Верикера.
      – Да, сэр? – Дворецкий на мгновение задержал неодобрительный взгляд на Ханнасайде. – Библиотека закрыта, как оставил ее вчера суперинтендант, я так понимаю.
      Было совершенно ясно, что дворецкий не слишком высокого мнения о полицейских, которые врываются в порядочный дом и запирают комнаты как им заблагорассудится.
      – Неприятная история с мистером Верикером, – сказал Джайлз, передавая ему шляпу и перчатки.
      – Ужасная беда, сэр.
      – Я хотел бы с вами поговорить, – сказал Ханнасайд, вынимая из кармана ключ и вставляя его в дверь, расположенную справа от входной.
      – Разумеется, сэр, – холодно откликнулся Тейлор. – Сожалею, что меня не было вчера, когда вы приходили, но воскресенье – мой выходной.
      – Да, понимаю. Сюда, пожалуйста. Мистер Каррингтон, будьте добры, возьмите это.
      Он протянул набор ключей на кольце, Джайлз взял их, а дворецкий подошел к окну и раздвинул занавески.