Джайлз улыбнулся:
      – На первый взгляд – три вещи.
      – Три? – Ханнасайд оглядел комнату. – Ну, я обнаружил только две. Это интересно. Прежде всего, на столе стакан виски с содовой. Я прекрасно представляю себе, как Роджер Верикер пьет перед тем, как застрелиться. Чего я не могу себе представить – так это того, что он налил себе стакан и оставил его нетронутым. Второе – хотя я не знаю, имеет ли это большое значение – его положение. Оно меня настолько поразило, что я решил сделать снимок. Он отвернулся от стола. Посмотрите, под каким углом находится его кресло. Почему он его повернул? Если он сидел за столом, то вероятнее всего, он писал. Но он не мог писать, сидя почти боком.
      – Это верно, – согласился сержант. – Вы имеете в виду, что он повернул кресло, чтобы с кем-то разговаривать?
      – Думаю, это вполне возможно. – Ханнасайд достал носовой платок и с его помощью открыл лежавшую на столе кожаную папку для бумаг. В ней был листок бумаги. Он взял его, прочел и передал Джайлзу. – Ну? – сказал он.
      Письмо, написанное неряшливыми каракулями Роджера, датировалось предыдущим днем и было не закончено.
      «Уважаемые господа, – начиналось оно. – В конверте вы найдете чек на сумму 15 фунтов 6 шиллингов 3 пенни в оплату вашего счета. Буду рад, если вы пришлете мне…»
      На этом короткая записка кончалась.
      – Не кажется ли вам это странным? – спросил Ханнасайд.
      – Кажется, – ответил Джайлз, – Роджер, оплачивающий счет, кажется мне более чем странным.
      – В некоторых отношениях вы очень похожи на ваших родственников, – резко сказал Ханнасайд.
      – Его прервали, – сказал сержант, в свою очередь читая записку. – Это противоречит здравому смыслу: он не стал бы ничего просить прислать ему, если бы собирался покончить с собой. Что-то, должно быть, заставило его сделать это. Но мы не знаем что. Но, конечно же, его прервали. Скажем, кто-то позвонил в дверь. Он засовывает письмо в бювар – или нет! – бювар открыт, и он пишет на нем. Он только закрывает его, когда идет к двери посмотреть, кто там. Такое инстинктивное движение, понимаете?
      – Да, что-то в этом роде, – сказал Ханнасайд. – Но мистер Каррингтон еще не сказал, какой третий момент.
      Добродушное лицо Джайлза стало суровым:
      – Ханнасайд, вы хорошо стреляете из пистолета?
      – Пожалуй что нет.
      – Так я и подумал. Вашему эксперту не понравилось бы вот это. – Он показал на пол около его ног, где наполовину спрятавшись в пушистом ковре у камина, поблескивала гильза.
      Оба полицейских посмотрели вниз.
      – Да, я уже видел ее, – сказал Ханнасайд. – Она что, лежит не там, где следует? В этом дело?
      – Да, – кивнул Джайлз. – Если бы Роджер Верикер, сидя в том кресле, приложил пистолет к правому виску и нажал курок, пустая гильза должна была бы упасть где-то между письменным столом и окном, а не здесь у камина. – Он зажег сигарету и швырнул потухшую спичку в камин за спиной. Глазами он измерил расстояние от себя до кресла, стоявшего у письменного стола. – Я думаю, когда будет сделано вскрытие, выяснится, что пистолет был не настолько близко к голове, – заметил он.
      – Спасибо, – сказал Ханнасайд, глядя на него с любопытством. – Кажется, я был несколько несправедлив по отношению к вам. Я подозревал, что вы стремитесь скорее помешать, чем помочь в этом конкретном случае.
      – Я могу переварить одно убийство, – кратко ответил Джайлз. – Но от двух меня уже начинает тошнить. Более того, хоть Роджер был и непутевый малый, но совершенно безобидный. Для убийства Арнольда могло быть несколько объяснимых причин, но для убийства Роджера – только одна, причем совершенно непростительная. Нет, определенно непростительная.
      – Действительно непростительная, – сказал Ханнасайд. Вдруг глаза его сузились – он увидел что-то за спиной Джайлза. – Ваш кузен курил трубку?
      – Не думаю.
      Ханнасайд сделал шаг вперед, чтобы получше рассмотреть трубку, лежавшую на каминной полке.
      – Пенковая трубка, окрашенная сильнее с одной стороны, чем с другой, – сказал он. – Мне кажется, я где-то ее уже видел.
      – Возможно, – сказал Джайлз. – Она принадлежит Кеннету. Но я не стал бы рассматривать это как улику. Кеннет был здесь на вечеринке три-четыре дня назад.
      – Он должен был бы вспомнить о ней, – заметил сержант. – Я бы довольно скоро вспомнил про свою. Более того, в трубке остался табак. Роджер Верикер должен был бы увидеть это, вытряхнуть его и вернуть трубку своему брату.
      – Совсем наоборот, – сказал Джайлз, – трудно ожидать от Роджера таких энергичных действий.
      – Возможно, вы и правы, – сказал Ханнасайд, – но, вы видите, из трубки упал на пол пепел. Наверное, горничная, которая убирает в квартире, вымела бы его.
      – Это зависит от того, какая горничная, – возразил Джайлз.
      Ханнасайд взял трубку и положил ее в карман.
      – Хемингуэй, я хотел бы видеть привратника, – сказал он. – Не попросите ли вы его подняться сюда?
      Джайлз улыбнулся:
      – Насколько я понимаю, вы хотите, чтобы я остался? Чтобы я не попал в Челси раньше вас.
      – Совершенно верно, – ответил Ханнасайд. – Думаю, вы не станете этого делать, но на данном этапе я не хотел бы рисковать. Как вам кажется, похож Роджер Верикер на человека, который может покончить с собой?
      – Нет, не думаю, – ответил Джайлз. – Конечно, он жаловался, что ему действуют на нервы детективы, которые возникают из-за каждого угла, но мне казалось, он не очень-то встревожен. Однако я мало встречался с ним, так что могу быть и неправ.
      – Я думаю, вы правы, – медленно произнес Ханнасайд. – Вы помните тот день, когда он рассказал мне нелепую историю о том, как он поехал в Монте-Карло? Я очень живо вспоминаю, как он сказал: «Разве я похож на человека, который может застрелиться? Конечно же нет!»
      – Да, я помню, – ответил Джайлз. – Но трудно что-либо утверждать о человеке, который так много пьет, как Роджер. Эта гильза скорее является доказательством, и, я думаю, она свидетельствует о том, что стрелял неопытный человек. Например, я бы, выстрелив, внимательно проследил за гильзой.
      – В таких обстоятельствах люди не всегда сохраняют способность думать. Если бы они сохраняли ее, было бы куда больше неразгаданных тайн.
      – Это верно, но разве мы уже не решили, что в данном деле убийца был чрезвычайно хладнокровен?
      – Если предположить, что убийца Арнольда Верикера и убийца Роджера Верикера – одно и то же лицо, – тоскливо произнес Ханнасайд. – Сам я в этом мало сомневаюсь, но другой вопрос – сумею ли я доказать. Между прочим, где вы были вчера вечером?
      – Я так и знал, – заметил Джайлз. – Я был с мисс Верикер с семи часов, когда зашел за ней в мастерскую, и приблизительно до четверти двенадцатого, когда проводил ее туда же. Мы поужинали у Фаволи, а потом пошли в театр «Уиндем». Проводив мисс Верикер, я вернулся назад в Темпл на такси, на том же самом такси, в котором мы приехали из театра. Это будет легко установить. Вернувшись в Темпл, я лег спать. Боюсь, мой слуга уже спал в это время, так что я не смогу представить доказательств, что до самого утра оставался в постели. Как считает полицейский врач, сколько времени прошло с момента смерти?
      – Инспектор Дейвис говорит, по меньшей мере семь или восемь часов, а может, даже и больше. Как я понимаю, он осматривал тело приблизительно в семь сорок пять сегодня утром.
      – Ну, полагаю, я мог бы это сделать, – размышлял Джайлз. – Только сомневаюсь, что Роджер мог еще не спать и писать письма в час ночи, насколько я его знаю.
      – В данный момент вы не являетесь одним из подозреваемых, – ответил Ханнасайд. На лице его была тень улыбки. Когда сержант Хемингуэй снова вошел в комнату, сопровождая привратника, он повернулся и сказал в своей доброжелательной манере: – Доброе утро. Вы здешний привратник?
      – Да, сэр, – сказал человек, с опаской оглядывая комнату. – По крайней мере, правильней сказать, ночной привратник.
      – Как вас зовут?
      – Флетчер, сэр. Генри Джордж Флетчер.
      – Я записал его имя и адрес, суперинтендант, – вставил сержант.
      – Хорошо. В какое время вы приходите на службу, Флетчер?
      – В восемь вечера, сэр, и ухожу во столько же утром.
      – Все это время вы находитесь в помещении? Флетчер слегка кашлянул.
      – Ну, сэр, официально как бы… если вы меня понимаете. Иногда я выхожу подышать свежим вздохом. Я отлучаюсь не больше чем на пару минут или около того. Это бывает не часто.
      – Вы выходили прошлой ночью?
      – Нет, сэр.
      – Вы совершенно в этом уверены?
      – Да, сэр. Вечер вчера был холодный, и мне не захотелось выходить, у меня, как можно выразиться, подверженность простудам. У меня горел камин в комнате внизу, сержант там видел.
      – Маленькая комната, как мне показалось, – сказал сержант. – Думаю, насквозь продувается.
      – Именно, – согласился привратник.
      – Сидите с закрытой дверью?
      – Но это не запрещено, во всяком случае, в моих инструкциях, – сказал, защищаясь, Флетчер. – Если я нужен, мне звонят, и я слышу, как работает лифт, закрыта дверь или открыта. Я могу следить за всем с закрытой дверью, так как верхняя часть, как вы видели, застеклена.
      – Конечно, можете, если не дремлете, – проницательно сказал сержант.
      – Когда я на службе, я не сплю, – проворчал Флетчер.
      Ханнасайд сказал:
      – Ну, ладно, сержант. Я не думаю, что кто-нибудь стал бы винить вас, если бы вы немного вздремнули, Флетчер, Это, должно быть, скучная работа. Как я понимаю, прошлой ночью вы не слышали ничего похожего на выстрел.
      – Нет, сэр, иначе бы я сразу сказал. Но мы находимся рядом с Экзибишн-роуд, а там прошлой ночью было много машин, которые ехали в Альберт-Холл по случаю большого веселья. Я полагаю, это был благотворительный бал. Так или иначе, было более шумно, чем обычно, но не в этом доме, это я могу поклясться.
      – Понятно. Ваша главная входная дверь открыта всю ночь или вы ее запираете?
      – Я не запираю до полуночи.
      – Но потом запираете?
      – Да, сэр, такие у меня инструкции.
      – Так что, кто бы ни входил в здание после двенадцати, он должен позвонить, чтобы вы его впустили?
      – Верно, сэр.
      – Приходил ли кто-нибудь поздно прошлой ночью?
      – О да, сэр! Мистер и миссис Чолмонди из пятнадцатой квартиры, они пришли. Затем сэр Джордж и леди Фэрфакс и две молодые барышни, все они были на этом балу, о котором я вам говорил; и мистер Хамфриз, из шестой квартиры, он тоже вернулся поздно; и миссис Маскетт из девятой, и мисс…
      – Насколько я понимаю, они все живут здесь? А не впускали ли вы каких-нибудь посетителей после двенадцати?
      – Нет, сэр. Да в такой час вряд ли кто-то может прийти.
      – А до двенадцати вы помните, входил ли кто-нибудь незнакомый в здание?
      Привратник потер подбородок.
      – Ну, понимаете ли, это довольно трудно сказать, – признался он. – Конечно, если бы я увидел кого-нибудь подозрительно слоняющегося, я бы сразу вышел; но, сэр, здесь двадцать квартир и довольно много людей входит и выходит. Если кто-то проходит мимо моей двери, я, естественно, смотрю, но я не всегда мог бы поклясться, кто это был, если проходят мимо прямо к лифту или лестнице. Например, я точно помню, что две дамы и три джентльмена поднимались наверх. Я так думаю, первая была мисс Мэттьюз, но я только видел ее шляпу, она была набок, как сейчас носят. Она пришла, должно быть, в восемь тридцать или около того. Вторая пришла вскоре после одиннадцати, но я видел ее только мельком. Я не заметил, как она выходила, так что полагаю, это была мисс Тернер, горничная миссис Делафорд, которая припозднилась. Затем пришел джентльмен – он поднимался на четвертый или пятый этаж. Это точно был чужой, потому что, спустившись около одиннадцати, он попросил меня вызвать такси. Такой высокий военный. Второму джентльмену нужна была квартира адмирала Крейвена, и я поднял его наверх. А другого я как следует не видел. Он пришел, должно быть, примерно в половине одиннадцатого, но поднимался пешком, не на лифте. Я подумал, что это был молодой мистер Маскетт, потому что на нем была такая черная фетровая шляпа, как мистер Маскетт носит с вечерним костюмом, но теперь, когда вы спрашиваете, я бы не удивился, если бы это был вовсе и не он, по той причине, что квартира мистера Маскетта на третьем этаже, а он не такой, чтобы идти пешком, когда есть лифт.
      – Вы видели, как он выходил?
      – Ну, точно не скажу, – признался привратник.
      – А вы уверены, что больше никто чужой не входил в дом прошлой ночью?
      – Не скажу, – осторожно ответил Флетчер. – То есть, я не мог бы поклясться в этом.
      Было совершенно очевидно, что часть вечера привратник провел, уютно клюя носом у камина. Если бы даже его вынудили признаться в этом, мало что изменилось бы, так что Ханнасайд благоразумно оставил эту тему.
      – Кто занимает соседнюю квартиру? – спросил он.
      – Мистер Хамфриз, сэр. Я говорил вам о нем. Он был на балу и пришел домой поздно, около половины пятого утра, очень счастливый.
      – А на другой стороне лестничной клетки?
      – Мистер и миссис Томлинсон живут в третьей квартире, но сейчас они в отъезде, а четвертая не занята.
      – А есть ли кто-то в квартире над этой?
      – Да, сэр, миссис Маскетт, она тоже поздно пришла. Я говорю поздно: это было в половине первого. Но сомневаюсь, что она бы услышала выстрел. В этих квартирах хорошая звукоизоляция.
      – Все равно, я поднимусь к ней, – сказал Ханнасайд. – Вы можете не ждать; я думаю, вам пора домой.
      – Да, я уже задержался, – согласился привратник. – Конечно, если что-то нужно, я могу…
      – Нет, ничего не нужно, спасибо. Но на вашем месте я не стал бы об этом распространяться.
      – Я… ни за что, сэр. Мистер Джексон, наш управляющий, чрезвычайно встревожится, когда услышит об этом.
      Ханнасайд промолчал.
      – Да, а где управляющий?
      – Его не было ночью, – ответил сержант. – Ждем его сегодня утром.
      – Понятно. Если Холлиз появится, пока меня не будет, скажи ему, чтобы снял отпечатки пальцев с пистолета и во всех местах, где они могут быть в этой комнате, прихожей и ванной. Я надеюсь скоро вернуться.
      Он вышел и оставил сержанта и Джайлза Каррингтона развлекать друг друга до его возвращения. Минут через пять пришел сержант Холлиз, и, наблюдая, как он взялся за работу, Джайлз сказал:
      – А, это интересно. Сержант, вы не могли бы заняться телефоном в первую очередь? Мне пришло в голову, что надо бы позвонить в мою контору и сообщить, что у меня есть другие, более важные дела сегодня утром.
      – Отнимаем у вас время, да, сэр? – сочувственно сказал Хемингуэй. – Это все рутина. Я бы мог поспорить на пять фунтов, что мы не получим ни единого отпечатка, разве только на той гильзе.
      Джайлз только что закончил разговор со старшим Каррингтоном (который, взорвавшись, сказал, что если Джайлз собирается проводить все время, занимаясь делами своих кузенов и кузины, то чем скорее их всех перебьют, тем лучше), когда в комнату вернулся Ханнасайд. Он молча наблюдал за работой Холлиза, потом, глянув на Джайлза, сказал:
      – Простите, что я заставляю вас торчать здесь. Я сейчас еду в Челси. Вам нет необходимости ехать, разве что вы сами хотите.
      – Поеду посмотреть на честную игру, – сказал Джайлз. – Удалось что-нибудь выяснить у Маскеттов?
      – Довольно сомнительно. Одну вещь я установил: человек, которого видел привратник, был не молодой Маскетт. Прошлым вечером он пришел в шесть тридцать и больше никуда не выходил. Примерно в одиннадцать он услышал звук, который принял за прокол шины. Вся беда в том, что это в самом деле мог быть прокол. – Он повернулся к Хемингуэю. – Сержант, оставляю вас здесь, вы знаете, что надо делать. Увидимся в Ярде. Если вы готовы, мистер Каррингтон, пойдемте.

ГЛАВА XIX