41

Северный Ярим

Высохшее русло Кровавой реки представляло собой толстый слой песка поверх красной глины, вдобавок засыпанный снегом. Драконица обнаружила, что эти три слоя дают прекрасную возможность избавиться от вони и остатков испражнений: она проползла сквозь глину, повалялась в песке, а потом выбралась на свежий снег, охладивший ее разгоряченное тело.

Ярость, владевшая ею до нападения на Илорк, была лишь легким раздражением, тенью неудовольствия по сравнению с ревущим вулканом ненависти, кипящей в ней сейчас. Теперь ее гнев превратился в нечто куда более пугающее — холодное бешенство оскорбленного дракона. Именно в таком состоянии она, будучи королевой намерьенов, спланировала гибель половины континента, совершила большую часть своих чудовищных преступлений, неискупимых грехов — ее счастье, что она родилась лишенной души, в противном случае ей бы пришлось за них заплатить.

Но теперь все это не имело значения. Она не помнила своего ужасающего прошлого, ее разум был устремлен к одной цели, в нем не осталось места для других мыслей и желаний.

Она потратила целый день на поиски одного из корней Великого Белого Дерева, о котором рассказала ей сестра. Корень высох и превратился в обычный старый отросток, но сила все еще присутствовала в его волокнистых тканях. Она не помнила самого дерева, но, как ей казалось, с ним у нее должно быть связано множество воспоминаний, она чувствовала, что это дерево когда-то имело для нее огромное значение.

Драконица сконцентрировалась, позволив своему ненавистному телу расстаться с физической формой и стать эфемерным.

Затем она проскользнула внутрь корня и поползла по нему — постепенно корень становился толще, она ощутила в нем живую энергию и начала двигаться все быстрее, забирая силу от дерева, за которым ее мать с такой любовью ухаживала. И после нескольких биений ее трехкамерного сердца она переместилась на другой конец континента.

Круг, Гвинвуд

Главного жреца Гэвина пригласили в Сепульварту для встречи с Патриархом, возглавлявшим второе, столь же значимое религиозное течение из принятых в центральной части континента. В его отсутствие жрецы филиды ухаживали за Деревом и священным лесом Гвинвуд, убирали валежник, собирали лекарственные растения, успевшие вырасти за время оттепели. И готовились к возвращению холодов, когда у подножия дерева появился дракон, словно бы сотканный из эфира.

Сначала филиды в ужасе отступили, решив, что видят призрак. Три года назад Гвидион из Маносса, ныне ставший королем намерьенов, в крови которого текла кровь драконов, пришел в лес, чтобы отомстить предателю, главному жрецу Хаддиру, попавшему в рабство к демону ф'дору. Хаддир стал главным жрецом, победив в поединке отца Гвидиона, Ллаурона. Гвидион сжег тогда существенную часть леса, но очищающий огонь уничтожил лишь самих предателей и их дома, пощадив всех остальных.

Одного взгляда в сверкающие безумной яростью глаза чудовища было достаточно, чтобы понять: сейчас на справедливость рассчитывать не приходится.

Зверь втянул в себя воздух и выдохнул огонь — голубой в центре и черный по краям, — в брюхе призрачного вирма пылал нестерпимый жар.

Затем драконица закрыла глаза, чтобы как можно полнее насладиться мучительной агонией людишек, напиться чужой болью и страхом, повисшими в наполненном дымом воздухе, пока огонь превращал живые тела в обугленные кости и пепел.

То было изумительное ощущение.

Драконица открыла глаза. Теперь, когда ее страсть к убийству была на время утолена, она увидела, что находится на заросшей травой поляне, окружающей Дерево, гладкие белые ветви которого поднимались вверх, насколько хватало глаз, а часть ветвей, склонившись над поляной, образовывала своеобразный гигантский шатер. За густым облаком дыма она при помощи драконьего чутья обнаружила поселение — несколько больших домов, вокруг которых разместились маленькие хижины, построенные совсем недавно, каждая с небольшим садиком и загоном для скота, большинство домов были украшены необычным шестиугольным знаком. Энвин этот знак показался знакомым, она мучительно всматривалась в него, но так ничего и не вспомнила.

Воздух был наполнен песней Дерева, представлявшей собой низкий мелодичный гул, отражающийся от живой земли и до боли прекрасный. Драконица ощутила, как сжалось ее сердце, или то, что от него еще осталось. На каком-то подсознательном уровне она знала, что некогда это место было для нее очень важным, что если она постарается, то сумеет обнаружить воспоминания, которые помогут собрать в единое целое ее расколотое сознание, и это возможно только здесь, в этом природном храме, возле одного из пяти мест рождения Времени.

Святость этого места невозможно было отрицать.

Драконица напрягла свою волю.

«Я решила быть нечестивой», — мрачно подумала она.

Ее ужасно рассердило, что кора Дерева совсем не пострадала от ее огненного дыхания, даже листья не почернели от жара, в то время как трава и люди, ухаживавшие за Кругом превратились в прах и пепел. Еще один вызов ее власти, над которой совсем недавно посмеялись болги — жалкие полулюди. И вновь ее ярость не могла найти выхода.

Она склонила голову набок, но не нашла следов женщины, ветер доносил лишь крики разбежавшихся жрецов филидов, которые боялись новых огненных атак.

«В гвинвудском лесу, неподалеку от западного побережья, за рекой Тарафелъ», — сказала Мэнвин.

Драконица вновь закрыла глаза, пытаясь услышать шум реки. Нет, река была слишком далеко, но по уровню грунтовых вод, по направлению русла ручья и по расположению деревьев Энвин поняла, что она должна находиться на севере, поэтому драконица снова зарылась в землю и отправилась на поиски большой воды.

Услышать голос Тарафеля оказалось гораздо легче, чем древние отзвуки ее собственного имени. Река, словно маяк в глубинах земли, неспешно и неуклонно катила свои воды к морю. Сейчас уровень воды опустился, река несла отколовшиеся куски льда, — сказывалась оттепель.

Однако зима возвращалась, заставляя течение замедлить свой бег. Драконица ощущала это даже с расстояния в несколько миль. По мере того как она приближалась к руслу, земля становилась все более влажной, и Энвин неохотно преодолевала илистые слои почвы.

Наконец терпение драконицы закончилось, она выбралась на поверхность и далее передвигалась в царстве воздуха по совершенно пустому девственному лесу. Здешние обитатели покинули эти места, как только ощутили ее жуткое присутствие под землей.

До реки оставалось около лиги, и теперь Энвин могла оценить даже ее глубину и скорость течения. Она направилась к илистым берегам, промерзшим почти до самой кромки воды. Воздух стал холодным — сейчас она была ближе к своему логову, чем за все время путешествия, хотя до него оставалась почти тысяча миль. Драконица намеревалась перебраться на другой берег, опять приняв эфирную форму, в которой она добралась до Круга, но без магии Дерева она оказалась запертой в своем тяжелом теле — едва ли ей удастся в таком виде пересечь водную преграду.

Однако горящий в ней гнев заставлял драконицу двигаться вперед.

Она осторожно вошла в воду. В этом месте река была не слишком широкой, так что ей придется не так уж долго находиться под водой. Нужно лишь найти твердую опору на дне и избегать воронок и водоворотов.

Женщина, которую драконица разыскивала, перешла реку именно в этом месте или где-то совсем рядом, и она уловила ее след.

Ярость драконицы не ослабевала. Над водой поднимался пар, собираясь в почти осязаемое облако ненависти.

Она продвигалась все дальше, ее лапы с мощными когтями оставляли длинные полосы в холодной грязи. Наконец она выбралась из реки и оказалась среди заливных лугов.

Она вновь устремилась на север, но вдруг заметила, что воздух перед ней начал мерцать и перемещаться.

Драконица остановилась, словно ей вдруг стало не хватать воздуха.

Сила стихий, неожиданно сконцентрировавшаяся в воздухе посреди леса, невидимая и неощутимая для большинства живых существ, привела драконицу в замешательство.

Она попыталась вдохнуть.

Прямо перед ней возникло и начало обретать очертания существо, такое же большое, как она сама, с такой же уродливой головой, длинным, шипастым хвостом и прозрачными крыльями, поднятыми высоко в воздух. Она уловила едва заметный отблеск меди на чешуйчатой шкуре, но по большей части она была серой, как дым от пожара в подлеске, мерцающий сиянием стихии.

Драконица ждала.

Наконец второй дракон обрел четкую форму. Низкий голос, исполненный радостного волнения, разнесся в морозном воздухе.

— Привет, мама.

Еще один неожиданный удар. Шкура Энвин мгновенно высохла, и над ней начал подниматься пар.

— Я рад, что ты жива, хотя это оказалось для меня большим сюрпризом.

Голос серого дракона звучал с трогательной искренностью, не позволявшей усомниться в истинности его чувств.

— Кто ты такой? — резко спросила она, и ее монотонный голос слегка дрогнул.

Этот вирм оказался первым существом, кто с того самого момента, как она пробудилась от долгого сна, приветствовал ее с уважением и любовью, и драконица не знала, как к этому отнестись.

Серо-голубые глаза дракона широко раскрылись, а потом он медленно выдохнул.

— Я твой сын, Ллаурон, второй по старшинству из твоих детей. Неужели ты меня не помнишь, мама?

— Не помню, — с горечью ответила драконица. — Тебя нет в моих воспоминаниях.

В серых глазах дракона появилось сочувствие.

— Ну, возможно, ты еще не полностью пришла в себя. Воспоминания вернутся, а если нет, я помогу тебе их восстановить. За долгие годы мы часто оказывались рядом. — Его взгляд стал печальным. — Впрочем, большую часть из этих воспоминаний лучше не воскрешать никогда.

— Но я стремлюсь найти лишь одно воспоминание, — быстро проговорила драконица. — Помоги мне найти золотоволосую женщину.

Печаль сменилась удивлением.

— Рапсодию? Почему ты ее разыскиваешь?

Кровь драконицы моментально вскипела, сердце забилось быстрее.

— Рапсодия! — вскричала она драконьим голосом. Имя зашипело, ударившись о воздух, и эхом, исполненным ненависти, прокатилось по замерзшей траве. — Где она? Отведи меня к ней.

Ллаурон сразу же понял свою ошибку.

— Насколько мне известно, она далеко отсюда, — осторожно промолвил он, слегка повернувшись к востоку, подальше от логова Элинсинос. — И она не стоит твоего внимания. Пойдем со мной, мама, я отведу тебя туда, где мы провели немало времени, где нас никто не потревожит, и мы сможем спокойно поболтать. Если ты хочешь привести свои воспоминания в порядок…

— Нет! — взревела драконица, и ее голос разорвал ткань зимнего ветра. Деревья и трава, встретившие его порыв, сломались, вода в реке забурлила. Вся природа вокруг содрогнулась от ненависти в голосе драконицы. — Скажи мне, где она, Ллаурон. Я твоя мать, и я тебе приказываю.

Серый дракон сложил крылья и серьезно посмотрел на нее.

— Пожалуйста, давай говорить спокойно, — предложил он, с трудом скрывая горечь. — Те дни, когда ты могла мне приказывать только по той причине, что приходишься мне матерью, давно прошли, хотя ты, вполне возможно, забыла почему. Могу лишь сказать, что никто на всей земле не хранил тебе верность так, как я. Однажды я отдал все, чем дорожил, выполняя твой приказ, и мир был разорван на части. Нельзя поставить под сомнение мою любовь к тебе, и даже если ты забыла все остальное, это должно было остаться в твоей памяти.

Драконица яростно покачала головой.

— Я помню лишь одно: мне необходимо уничтожить эту женщину, — честно призналась она. — И если ты меня любишь, Ллаурон, то должен доказать мне свою любовь. Скажи мне, где она.

— Я не могу, — твердо ответил дракон. — Мне это неизвестно. Пойдем, мама, покинем это место…

Драконица вскинула голову и втянула воздух, стараясь вобрать в себя побольше силы.

В одно мгновенье серый дракон перешел в эфирное состояние и только благодаря этому избежал удара едкого огня, который поджег заиндевевшую траву.

Драконица выдохнула еще один сноп оранжево-красного пламени, черного по краям. Огонь бессильно рассеялся в воздухе — там, где только что стоял Ллаурон, осталась лишь пустота. Через миг пламя исчезло.

Охваченная новым порывом ярости, драконица устремилась на север, повторяя имя женщины, пробуя воздух, надеясь поскорее обнаружить ее след.

42

Выйдя из пещеры, Акмед остановился возле остывшего кострища, в котором еще не так давно пылал огонь и согревал Кринсель. Он собрал оставленные здесь вещи и кивнул повитухе, успевшей зашнуровать свои ботинки и одеться.

Они отошли от пещеры всего на сотню шагов, когда воздух перед ними замерцал серым сиянием.

Между стволами деревьев перед ними возникла фигура дракона, наполовину сотканная из эфира, наполовину вполне материальная. Акмед застыл на месте, инстинктивно отодвинув Кринсель себе за спину, и навел на дракона квеллан, который показывал Гвидиону Наварну несколько месяцев назад. Его реакция была мгновенной, разум напомнил о своем существовании чуть позже. Акмед уже совсем приготовился стрелять, но тут вспомнил, что однажды видел этого дракона — три года назад на Совете Намерьенов, и вирм сидел тогда у ног Эши, чем вызвал у короля болгов легкую досаду.

— Ллаурон? — резко спросил Акмед, не опуская оружия.

— Акмед, — нетерпеливо ответил знакомый голос, — где мой сын?

Глаза повелителя Илорка сузились.

— Он отправился в Гвинвуд к троим жрецам или в Наварн, чтобы раздобыть карету для Рапсодии и новорожденного щенка, — ядовито буркнул он.

Серо-голубые глаза дракона засияли.

— Значит, ребенок родился?

— Да, — кивнул Акмед. — А теперь будь добр, отойди в сторону, чтобы мне не пришлось попробовать мои новые диски, рассчитанные как раз на драконов.

— Нет, — решительно возразил дракон, и от источаемой им тревоги воздух вокруг короля болгов и повитухи стал теплым и сухим. — Задержись. Ты должен мне помочь. Приближается Энвин, она ищет Рапсодию, чтобы отомстить ей. Она будет здесь очень скоро. Помоги мне как можно быстрее забрать отсюда Рапсодию и моего внука.

— Что ты лепечешь? — рассердился Акмед. — Энвин? Энвин мертва и, как тебе хорошо известно, замечательным образом похоронена на месте Великой Встречи.

— Да, мы все так думали, но мы ошибались, — с отчаянием проговорил Ллаурон. — У нас нет времени для сомнений и предположений — она приближается. Энвин уничтожит всех, кто попытается помешать ей найти Рапсодию. Моя невестка сейчас с Элинсинос?

— Да, — коротко ответил Акмед, бросив быстрый взгляд в сторону леса.

Голые, заиндевелые деревья трепетали под ледяным ветром, и казалось, что они дрожат от ужаса. Он оглянулся на Кринсель — женщина изо всех сил боролось со страхом.

— Забери их отсюда, — приказал Ллаурон, в его голосе дракона появились властные нотки. — Я попытаюсь направить Энвин в другую сторону.

И он вновь растворился в воздухе, оставив лишь ощущение надвигающейся катастрофы.

Акмед развернулся на каблуках, схватил за руку Кринсель и, бормоча под нос проклятия, побежал обратно в логово древней драконицы.

Рапсодия едва успела успокоиться, когда из туннеля появились Акмед и Кринсель.

— Твои друзья вернулись, — удивленно промолвила Элинсинос, потом склонила огромную голову набок, ее фасетчатые глаза широко раскрылись, и по пещере пронеслись танцующие сполохи света. — О нет, — едва слышно прошептала она, ее голос с трудом пробивался сквозь топот ног Акмеда и Кринсель. — Нет, этого не может быть.

Меридион вновь захныкал, а потом расплакался от страха.

— В чем дело? — испуганно спросила Рапсодия, переводя взгляд с ребенка на Элинсинос: драконица и ребенок казались одинаково напуганными без всякой на то причины.

— Приближается Энвин. — Драконица резко поднялась с пола пещеры, взметнув тучи песка. — Она вне себя от ярости, широкая полоса леса между рекой и моей пещерой уже горит.

— Энвин? — не веря своим ушам, переспросила Рапсодия, вскакивая на ноги и крепче прижимая к себе ребенка. — Но как… как такое возможно?

Из туннеля появился Акмед.

— Иди со мной, если хочешь жить, — резко бросил он.

Рапсодия сразу же узнала эти слова: он произнес их целую жизнь назад на Серендаире, именно с этих слов началось их долгое путешествие, которое и привело их в конце концов сюда.

— Энвин? — вновь повторила Рапсодия, поудобнее устраивая малыша на руках и с трудом делая несколько шагов к королю болгов.

— Так говорит Ллаурон, и я ему верю, хотя при жизни он был лжецом. Пойдем скорее, нам необходимо выбираться отсюда.

— Подожди, подожди. — Рапсодия закрыла глаза и потерла ладонью лоб. — Какой смысл в бегстве? Кроме того, с Элинсинос я в безопасности. И Энвин не станет вредить Меридиону. — Рапсодия повернулась к парившей в воздухе драконице, на огромной морде которой было написано отчаяние. — Разве ты не говорила, что драконы ценят свое потомство выше всех сокровищ мира?

— Да, — тихо ответила Элинсинос. — Но Энвин охвачена такой всепоглощающей яростью, что способна думать только о разрушении. И прежде всего она мечтает покончить с тобой, Прелестница.

— Оставаясь здесь, ты подвергаешь опасности Элинсинос. — Акмед протянул Рапсодии руку. — Пойдем.

Рапсодия передала Меридиона Кринсель и, смертельно побледнев, попыталась надеть сапоги. Руки у нее дрожали от слабости.

Энвин не станет убивать мать, даже если она окончательно потеряет разум, — возразила она, справившись наконец с непослушными пальцами. — Разве не так, Элинсинос? Драконы не должны убивать друг друга, ведь тогда может обрушиться мир и все такое?..

Огромное существо печально покачало головой.

— Энвин не настоящий дракон, а лишь потомок дракона, — напомнила она Рапсодии. — Если она пожелает, то может разорвать связь с первородными стихиями. Мне неизвестно, на что она способна.

На лице Рапсодии появилась решимость.

— Хорошо, — серьезно произнесла она. — Я уйду. Акмед, Кринсель, бегите отсюда, двигайтесь на запад, к морю, там вы сможете спрятаться. Вам необходимо уйти от меня как можно дальше.

Элинсинос покачала головой.

— Король болгов, возьми нашего общего друга, — печально попросила она. — Спаси ребенка, его жизнь очень важна для всего мира. И постарайтесь укрыться в надежном месте, а мы с Ллауроном сделаем все, что в наших силах, чтобы направить Энвин по ложному следу. Однако сейчас вам нужно уходить.

Акмед схватил Рапсодию за руку.

— Мы направляемся на запад, — сообщил он, и Кринсель молча поспешила к туннелю. — Ты можешь идти? — обратился он к Рапсодии. Она кивнула, но ее лицо стало пепельно-серым. — Ладно, тогда давай за мной. Мы уже делали это раньше.

Они вместе скрылись в туннеле. Элинсинос посмотрела им вслед, а потом растворилась в эфире.

Они бежали через лес, Рапсодия слепо следовала за Акмедом, который возвращался по собственным следам к Тарафелю. В его памяти вдруг всплыли слова Ллаурона, обращенные к нему, Грунтору и Рапсодии, когда он много лет назад рассказывал им об Элинсинос и Меритине-Страннике.

«Самым печальным в этой истории является то, что если бы Меритин не любил Элинсинос, он, вполне возможно, остался бы жив. Он подарил ей свечу Кринеллы, которая служит для того, чтобы подавать сигнал бедствия. Несмотря на небольшие размеры, в ней заключена значительная магическая сила, поскольку в Кринелле соединились две противоборствующие стихии — огня и воды. Если бы она оставалась с Меритином, когда тонул корабль, Элинсинос увидела бы, что случилась беда, и, вероятно, сумела бы его спасти. Но он оставил свечу ей в знак своей любви, чтобы она о нем не горевала. К сожалению, так часто бывает с благими намерениями».

«Похоже, вода служит препятствием для чутья дракона, — подумал он, вспомнив, что стихия воды всегда мешала ему слышать биение чужих сердец. — Если я сумею добраться с Рапсодией до реки, то мы спрячемся от Энвин».

Но если его разум пытался цепляться за эту мысль, интуиция подсказывала, что он тешит себя напрасными надеждами.

До них уже доносился треск ломающихся деревьев и грохот падающих камней — два дракона пытались отвлечь третьего, вскрывая землю, создавая трещины, меняя русла ручьев, швыряя огромные ветви на пути Энвин, и всякий раз в ответ раздавался яростный рев и вспыхивало пламя. Земля дрожала у них под ногами. Акмед оглянулся на Рапсодию, которая мертвой хваткой вцепилась в его руку, затянутую в перчатку. На ее бледном лице застыла решимость, и она продолжала двигаться вперед, продираясь сквозь бурелом и тернистый кустарник и карабкаясь на стволы сгнивших деревьев. Она задыхалась, но не сдавалась.

Гулявший по лесу ветер доносил до них исполненный ненависти голос драконицы:

— Рапсодия! Рапсодия, тебе от меня не спрятаться!

Ветер не стих даже с наступлением сумерек, он нес снег и ледяные брызги с реки, обжигая открытые участки кожи и глаза. Однако из свертка с ребенком не доносилось ни звука, и Акмед начал сомневаться, жив ли он.

С каждым мгновением огонь приближался к ним.

Наконец когда жар уже начал лизать ему спину, Акмед почувствовал, как ладонь Рапсодии выскользнула из его руки.

Он обернулся к ней и увидел, что она согнулась, прижимая ребенка к животу. Собрав последние силы, она протянула ему маленький сверток.

— Пожалуйста, — прошептала она. — Пожалуйста… возьми его… Акмед. Возьми… и беги. Она гонится за мной. — Ее голос пресекся от слабости и усталости. — Возьми его.

После недолгих колебаний Акмед перебросил квеллан за спину, выхватив сверток с малышом из ее слабеющих рук, прижал одной рукой к груди и теперь уже сам вцепился в ладонь Рапсодии. Ребенок не шевелился и хранил молчание.

— Я его понесу, но ты должна следовать за мной, — настойчиво проговорил он, помогая ей перебраться через поваленное дерево. — Щенок все равно без тебя умрет, поскольку я при всем желании не смогу стать кормящей матерью для младенца. Пошли.

И они продолжали продираться сквозь густой кустарник, перебираться через замерзшие протоки, пока не услышали долгожданный шум реки.

— Давай, Рапсодия, осталось совсем немного, — подгонял свою спутницу Акмед, чувствуя, как ее пальцы выскальзывают из его руки.

Земля у них под ногами начала трескаться, появились длинные узкие расселины. Крики драконицы смолкли, теперь они слышали лишь протестующие стоны природы.

— Оставь меня, — задыхаясь взмолилась Рапсодия. — Мой меч… защитит меня… от… огня.

— Но не поможет от кислоты и когтей, — пробормотал Акмед, еще крепче сжимая ее руку. — Пойдем.

Они пересекли последнюю поляну, заросшую высокой травой, пробежали вдоль поймы и оказались на берегу Тарафеля. И в этот миг раздался оглушительный скрежет, и из зияющей расселины, возникшей прямо перед ними, появилась драконица с пылающими яростью глазами. Ее морду исказила гримаса злобы, чудовищная ненависть заставила воздух застыть на несколько мгновений.

Акмед напрягся перед атакой.

В следующую секунду он отлетел в сторону — Рапсодия изо всех оставшихся сил толкнула его и ребенка, а сама встала во весь рост перед драконицей.

Она с трудом заставила онемевшие пальцы сомкнуться на рукояти меча и обнажила Звездный Горн, магическое оружие стихий эфира и огня. Сначала сияющий клинок дрожал в ее руке, а затем застыл в неподвижности, когда Рапсодия наконец выпрямила спину, и ее горящие гневом глаза обратились к врагу.

— Ты пришла мне мстить, Энвин. Ну так давай, трусливое ты существо, — произнесла она истинным голосом Дающей Имя.

Ноздри драконицы расширились, и она поднялась во весь рост, расправив поврежденные крылья, закрывшие солнце. Воздух затрещал и зашипел от ненависти.

Она сделала глубокий вдох.

Акмед выстрелил.

Три тонких, словно шепот, диска, выкованные из сине-черной стали, вошли в живот вставшей на задние лапы драконицы. Они пробили шкуру один за другим, и каждый загонял другой дальше в тело.

Однако Акмед потерял равновесие после сильного толчка Рапсодии, споткнулся и после выстрела выронил квеллан, но удержал сверток с ребенком.

Драконица взревела от боли и ярости, жар ее обжигающей крови заставил диски увеличиться в объеме, и они начали изнутри рвать ее плоть. В результате ее первая огненная струя не попала в цель, но превратила соседние деревья в пылающие оранжевые факелы. Когда лес загорелся еще ярче, она вновь втянула в себя воздух, направив свое ядовитое дыхание прямо на золотоволосую женщину, чьи глаза так долго преследовали ее в ночных кошмарах.

За долю секунды до того, как смертоносное пламя коснулось Рапсодии, воздух перед ней стал серебристо-серым, с легкими отблесками меди. Огромная прозрачная фигура возникла из эфира, тонкая, точно дыхание ветра, почти невидимая, она закрыла собой короля болгов и королеву намерьенов, встав между ними и разъяренной драконицей.

В тот самый миг, когда Энвин выдохнула пламя, столь едкое и горячее, что оно расплавило камни вокруг, Ллаурон призвал свою магию и выпустил на волю стихию земли, что наполняла его кровь.

И обрел материальность.

Вокруг мужчины, женщины и ребенка возникла затвердевшая оболочка.

И спасла их.

Завершение.

43

Пламя обрушилось на превратившегося в камень Ллаурона, сжигая рядом с ним траву. Рапсодия и Акмед слышали взрыв и рев пламени и оглушительные гневные вопли, затем наступила тишина.

Внутри защитной оболочки было темно, оставалось лишь бледное свечение эфира. Король болгов нашел в темноте руку Рапсодии и крепко ее сжал. Рапсодия отчаянно дрожала, наблюдая процесс Завершения Ллаурона, последовательно проходящий все трагически необратимые стадии.

Вместе с высвобождением магии земли произошло рассеивание звездного огня, который также принадлежал Ллаурону по праву рождения, и холодный свет заставил затвердеть оболочку его тела. Сердце Рапсодии бешено колотилось в груди, и она чувствовала, как бегут по лицу слезы, смешиваясь с дождем, но влага стремительно высыхала, возвращаясь в мир, откуда когда-то пришла душа человека, который любил море. И по мере того как уходила вода, оболочка становилась еще крепче и охлаждалась. Оставалась лишь стихия ветра, принявшего форму сладкого тяжелого воздуха, запертого внутри оболочки.

В темной пещере тела Ллаурона воцарилась тишина.

Затем Рапсодия разрыдалась.

Акмед, будучи наполовину болгом, обладал острым ночным зрением и потому видел, как она подошла к стене, имеющей форму ребер, и положила на нее руку. Потом, охваченная горем, медленно сползла на пол и опустила голову на согнутые колени.

Ребенок на руках Акмеда тут же расплакался.

Некоторое время Акмед стоял неподвижно, затем медленно поднял спеленутого ребенка к груди и попытался успокоить его, неловко раскачивая из стороны в сторону.

— Тише, тише, — прошептал он. — Уймись.

Возле огромной оболочки дракона, который был ее сыном, замерла Энвин.

Сначала ее поразила стремительность происходящего: мгновение назад перед ней стояла женщина, которую она так люто ненавидела, уязвимая и беззащитная, и Энвин уже предвкушала облегчение, которое наступит после смерти Рапсодии, она с нетерпением дожидалась момента, когда ее ноздрей коснется сладковатый запах ее сгоревшей плоти.

А затем вмешался дракон, который называл себя Ллауроном, он возник прямо из эфира, окружил собой ребенка, женщину и монстра, который их охранял, и Завершился. Энвин позабыла магию своей расы, но даже ее неполноценное сознание позволило ей понять весь ужас, всю окончательность жертвы, принесенной Ллауроном.