Однако им все же дали разрешение остаться на несколько дней, чтобы хоть немного оправиться от путешествия по бурному морю во время ремонта судов, на которых их доставили. Казалось, что это призраки: истощенные, голодные, с закатившимися глазами; их можно было бы принять за мертвецов, если бы они иногда не шевелились слегка… Многие из них умерли на причале, на той его стороне, которая прилегала к рынку и была отведена для приема евреев. Об опасности мора не думали, но с приближением весны стали появляться дремавшие зимой язвы, и это бедствие, долгое время мучившее город, вызвало на следующий год эпидемию».

Если бы Пастор прожил еще несколько лет, он смог бы увидеть, как «эти опасные чужаки» снова двинулись в путь — колонны изможденных людей, гонимых на смерть. Конечно, он бы счел, что все они были замешаны «в безжалостной системе ростовщичества», направленной на уничтожение Германии. Он мог бы увидеть и еще один исход *29, на этот раз через Средиземное море, и сцены, не менее оскорбительные для человечества, чем те, которые вызывали сочувствие Сенераги. С евреями, спасшимися морем от немецкого террора, обращались еще хуже, чем с их предками, изгнанными из Испании Фердинандом и Изабеллой. Набитые беженцами корабли месяцами скитались в открытом море в поисках порта в Старом или Новом свете, порта, согласного принять этот «нежелательный груз». В 1940 году 3 тысячи евреев, которым удалось добраться до Палестины, были задержаны королевским флотом прежде, чем их утлое судно успело подойти к берегу их «национального очага». В Хайфском порту их переправили на британский корабль, который по странному стечению обстоятельств назывался «Патриа» (родина). Им сказали, что порт их назначения — Маврикий. По неясной причине корабль взорвался (возможно, его взорвал кто-то из впавших в отчаяние пассажиров), и 250 человек погибли. Нескольким беженцам, добравшимся до берега, разрешили остаться, а все остальные были депортированы на Маврикий, где в течение пяти лет их держали в концентрационном лагере.

История «Струмы», не приспособленного для морского плавания судна водоизмещением в 180 тонн, закончилась еще более трагически. 769 пассажиров, треть из которых составляли женщины и дети, прибыли в Стамбул, однако им не разрешили причалить, так как у них не было транзитных виз в Палестину. Британское правительство отказалось выдать сертификаты даже детям, когда матери заявили, что готовы отправить детей одних. После двухмесячного ожидания «Струма» была вынуждена вернуться назад, в контролируемый нацистами порт. Но ее пассажиры избежали пыток и газовых камер: корабль наткнулся на мину в пяти милях от турецкого берега, и все, кто был на его борту, за исключением одного человека, утонули. Когда из Еврейского агентства о катастрофе сообщили одному из высших чиновников британской иммиграционной службы, он испытал чувство облегчения. «Ужасно, — сказал он, — но, возможно, это лучшее, что могло случиться».

Шестью годами позже история корабля Хаганы *30 «Эксодус» была кульминацией «морской войны» между королевским флотом и кораблями беженцев. Королевский флот победил, и беженцев вернули в их концлагеря в Германии.

С конца средних веков и до конца 18 века в большинстве стран Европы история евреев — это история терпения, сопротивления и выживания. Они постоянно жили, как беженцы, отданные во власть капризов и алчности христианских правителей, поставленные вне закона церковью, защищаемые папским авторитетом не от всякого угнетения, но лишь от «слишком сильного». Ибо парадокс состоял в том, что осудившие их на вечное угнетение папы были единственными защитниками их права на жизнь. В самые мрачные эпохи на территориях во Франции и Сицилии, находившихся под папским управлением, евреи могли относительно спокойно жить и тогда, когда их подвергали преследованиям во всех европейских странах. В более поздний период с такой же терпимостью к ним относились и в Голландии. В папских владениях евреям никогда не грозило изгнание и, за редкими исключениями, они были защищены от погромов благодаря не только авторитету церкви, но и человечности итальянцев. В Риме или в папских государствах запрет физического насилия над евреями никогда не был только словами. Павел II (1534 — 1549)31 запретил проведение в Колизее мистерий, представляющих Страсти Господни, потому что после этих представлений зрители обычно отправлялись громить евреев.

Евреев защищали от жестокого угнетения, однако ничего не делали для того, чтобы избавить их от того унижения, на которое их обрек Иннокентий III. Позорное Корсо Раче, столетиями устраивавшееся во время римского карнавала, когда еврейских старейшин заставляли полуголыми бежать по главной улице города, было отменено лишь в 1568 году, несколько лет спустя после того, как Монтень *32, сам наполовину еврей, наблюдал это зрелище без всякого осуждения. Эта уступка человеческому достоинству была дана не даром. За отмену этого популярного «развлечения» евреи должны были платить ежегодную денежную компенсацию. По меньшей мере один из членов каждой еврейской семьи должен был еженедельно присутствовать на проповеди в католической церкви. Тех, кто не мог примириться с этим правилом, подвергали штрафу. В поэме «День Святого Креста» Роберт Браунинг *33 описывает гротескную сцену:

В беспорядке мы плотно набиты — Крысы в корзинке, свиньи в загоне, Осы в бутылке, лягушки в сите, Черви в трупе, блохи в рукаве. Тес! Распрямите плечи, расправьте руки И встретьте епископа гулом — вот он входит! Аарон заснул — ущипните его за ляжку Или ткните в брюхо!

Конечно, еврейские деньги шли на жалование проповеднику. Более того, на евреев была наложена особая подать на содержание Дома обращенных, где «заблудшие овцы», перешедшие в лоно христианства по доброй воле или в силу экономического давления, получали наставления в новой религии. Фактически эти деньги служили для того, что оплачивать согласие самих евреев принять христианство или, как предпочел выразиться один французский историк, «на благо новообращенным, которые иногда слишком торопились, чтобы ждать, пока Бог воздаст им должное за отречение от иудаизма» (94, 20).

В папских владениях евреи тоже не имели человеческих прав — их просто терпели. Однако, в конечном счете, там они вели менее тягостную жизнь, чем где-либо в Европе. На протяжении 15-16 веков репрессивные постановления против них зачастую смягчались благодаря гуманистическому влиянию Возрождения. Иногда, правда, это было вызвано другими причинами: нуждавшаяся в деньгах курия понимала, что если евреям дать немного свободы, они смогут платить большие налоги. Порой причиной была гуманность папы, отступавшего от средневековой доктрины. Хронист времени воинственного папы Юлия II34 сообщает об одном таком случае. Папа пригласил римских евреев встретить его на его пути в базилику Св. Петра. Евреи пришли одетые в лучшие платья, неся оливковые ветви и распевая псалмы на иврите. «Папа был доволен, услышав, как они поют».

Никогда более на улицах Рима не видели евреев, шествующих приветствовать папу и распевающих свои священные песнопения на иврите. Это молчаливое признание человеческого равенства не могло повториться. Расколовшая христианский мир Реформация отбрасывала в сторону гуманность и гуманистическое просвещение, когда дело касалось евреев. В этом случае они страдали из-за своей нейтральности между двух враждующих лагерей. Совпавшие с контрреформацией *35 гонения евреев во многом сходны с антисемитской кампанией, начавшейся с провозглашения в 1935 году Нюрнбергских законов. Кардинал Караффа, ставший в 1555 году папой Павлом IV, проводил политику притеснения евреев. В первые же месяцы своего правления он опубликовал буллу Cum nimis absurdum («Сколь же нелепо»), которую один современный историк характеризует как «одну из вех еврейских гонений и мученичества» (153, 295). Этот документ еще раз подтвердил доктрину средневековых пап. Еврейский народ еще раз был объявлен обреченным на «вечное рабство». Евреям снова указали на их дерзость, ибо они желали жить, как все люди, в средневековом духе обвинили в совершении «разнообразных преступлений».

Ни в одном официальном документе вплоть до прихода Гитлера о евреях не говорилось в столь грубых выражениях, как в этом послании к христианам: «Сколь же нелепо. Ввиду того, что в высшей степени нелепо и неподобающе, что осужденные Богом на вечное рабство евреи, вследствие того, что их пестует христианская любовь и им позволено жить среди нас, выказывают неблагодарность к христианам, оскорбляя их за их милосердие и держась, как господа, а не как подданные, как им то подобает; ввиду того, что Нам сообщили, что в Риме и других местах они столь бесстыдны, что позволяют себе жить вблизи церквей среди христиан, стремясь одеянием своим не отличаться от христиан, дерзают снимать жилье на самых красивых улицах и площадях городов, деревень и мест, где они живут, дерзают нанимать христианских служанок, кормилиц и другую прислугу и совершают другие позорящие и оскорбляющие христиан проступки; и принимая во внимание, что Римская церковь терпит евреев только как свидетельство истинности христианской веры… Мы приказываем принять следующие меры, которые должно соблюдать вечно…»

Следует заметить, что папа Павел IV подчеркнул вечность еврейского рабства. Подобно Св. Иоанну Златоусту, он не оставил им надежды на спасение ни в этом, ни в будущем мире, если они не примут крещения. Конечно, им снова велели носить позорный знак — правило, которое редко последовательно проводилось в жизнь. Им, словно животным, велели жить в огороженном месте — гетто; они должны были продать по номинальной стоимости всю собственность, которой владели вне своих новых стен. Павел IV сделал так, чтобы еврейские деньги наверняка потекли в христианские карманы.

Папское законодательство в последующие века подтверждало эти репрессивные меры, а зачастую и добавляло новые. В 1565 году Миланский собор рекомендовал «бойкотировать» еврейскую торговлю, открыто приняв точку зрения, согласно которой христианская торговля была честной, а еврейская — бесчестной. Если христианские торговцы были бесчестны, они просто следовали дурному примеру евреев. Этот собор постановил, что европейские правители должны «пресекать мошеннические и коварные обычаи евреев в их торговле с христианами». Евреев отстранили от занятия медициной, им не позволялось преподавать в университетах, занимать общественные или государственные должности, которые давали бы им власть над христианами. Еврейская торговля была ограничена перекупкой ношеного платья и подержанных вещей. Любовная связь между евреями и христианками рассматривалась как святотатство или как животное поведение. Павел IV запретил употребление слова «господин» при обращении к еврею; это было повторено и в марте 1729 года Бенедиктом XIII (1724 — 1730), запретившим христианским слугам называть своего еврейского хозяина «господин». С 16 по 18 век в папских декретах часто повторялось, что евреи — рабы христиан. Тем не менее папы никогда не отменяли запрета на убийство евреев или насилие над ними.

Реформация не привнесла в жизнь евреев Европы заметного облегчения. «Худший из злых гениев Германии, — писал преподобный В. П. Инге, — не Гитлер, Бисмарк или Фридрих Великий *36, а Мартин Лютер». Это заявление сегодня кажется преувеличенным не потому, что оно драматизирует роль Лютера, а потому, что Инге не предвидел и не мог предвидеть того почетного места, которое Гитлеру суждено было занять в истории преступлений. Непримиримый догматизм Лютера усиливался его интеллектуальным высокомерием и фанатизмом веры, которая, подобно вере многих до и после него, была соединена с непоколебимым убеждением, что всякий не согласный с ним — упрямый враг Святого Духа, нарочно отворачивающийся от истины.

Лютер свято верил, что «обновленное» христианство будет с готовностью принято евреями и они присоединятся к нему в борьбе с католической церковью. Поэтому естественно, что он объяснил их отказ принять новое учение не недостатками самого учения или дурным его изложением, а упрямством жестоковыйного народа. Потому он напал на них со всей силой своей ненависти. «Все кровные родственники Христа, — заявил он, — жарятся в аду, и это справедливая кара хотя бы за то, что они сказали Пилату». Он призывал разрушать синагоги, отбирать у евреев имущество, а их самих изгонять. Сочинения Лютера содержат множество высказываний, вполне подходящих для гитлеровской программы уничтожения евреев. «Подлинно безнадежная, порочная, ядовитая и дьявольская вещь, — писал он, — существование этих евреев, которые на протяжении 14 веков были и теперь остаются нашей чумой, пыткой и бедствием» (80, 4, 286)37. Подобное заявление, на наш взгляд, лишает всякого основания утверждения протестантов насчет того, что Лютер был «пионером духовной свободы нашего времени» (172, 6, 254).

Хотя Лютер и разделял распространенную неприязнь к «ростовщичеству», он не винил в этом евреев, считая, что христиане еще больше наживаются на торговле и ссудных операциях (109, 4, 266). Он негодовал на алчность итальянских банкиров, богатевших при расточительном папском дворе. «Окружающие папу флорентийцы, — писал он в 1518 году, — самые жадные из людей; они злоупотребляют добросердечием папы, чтобы заполнить бездонную пропасть своей страстной любви к деньгам» (80, 1, 348).

Лютер нападал на своих врагов, на католиков или евреев, с тем специфическим оттенком грубости, который всегда находил отклик в немецких сердцах. После того, как он с помощью еврейских раввинов перевел Библию на немецкий язык, он заявил, что теперь это — немецкая книга. А единственная Библия, на которую есть права у евреев, «это та, что у свиньи под хвостом; добытыми оттуда письменами вы можете насыщаться вдоволь» (80, 4, 285). Он обвинял евреев в том, что по субботам они в своих синагогах проклинают Христа; что они при всякой возможности совершают грабежи, предательства и убийства христиан. Лютер облекал свою ненависть в выражения, ставшие образцом для современных немецких гонителей евреев. Сегодня его речи кажутся бредом одержимого:

«Когда Иуда повесился и его кишки излили свое содержимое, а мочевой пузырь опорожнился, евреи с готовностью собрали эти драгоценные вещи, жадно глотали и лакали их и тем самым приобрели такую остроту глаза, что стали видеть такие тонкости Писания, которые ни Матфей, ни сам Исайя… не могли бы заметить; или, может быть, они смотрели в задницу своего бога Шеда *38 и нашли все это написанным в этой дымовой трубе…»(80, 4, 406).

«Дьявол помочился и опорожнил желудок — эти вещи и есть подлинная святыня для евреев… — целовать, пожирать, лакать и поклоняться; в свою очередь и Дьявол жрет и лакает то, что эти его добрые ученики выплевывают и извергают сверху и снизу… Дьявол своим рылом пожирает то, что извергается из ротового и анального отверстия евреев, это его любимейшее блюдо, на которое он набрасывается, как свинья в хлеву…» (80, 6, 78). Хотя современники не всегда одобряли грубый стиль Лютера, они приняли его тезис, что евреи — изгои, дети Сатаны и не могут жить рядом с добрыми немецкими протестантами. «Нам нельзя терпеть, чтобы евреи жили среди нас, ели и пили с нами», — писал в 1558 году лютеранский проповедник Эрхардт, советуя, по примеру Св. Амвросия, «сжигать их синагоги». Не забыл он и о необходимости освободить евреев от их денег: «Следует конфисковать все их деньги, серебро и золото; такие благоверные советы и законы были даны нашим боговдохновенным Лютером». Экспрессивный стиль Лютера зачастую использовался в Германии, а иногда и во Франции для выражения той особой ненависти, которая несет на себе немецкий отпечаток. Немцы выказали подобающее уважение к своей исторической традиции, когда заявили, что первый крупный нацистский погром в ноябре 1938 года был благочестивым мероприятием в честь годовщины рождения Лютера.

Сущность этой немецкой ненависти, которая не претерпела существенных изменений с тех пор, как в 12 веке монах Рудольф проповедовал крестовый поход на Рейне, была проанализирована в начале 20 века писателем Якобом Вассерманом *39. Он впервые столкнулся с этой стороной реальности и обнаружил, что значит быть евреем в Германии, когда его призвали на срочную службу в армию:

«Я впервые встретил ту тупую, окостеневшую, почти немую ненависть, пронизывающую этот народ. Слова „антисемитизм“ недостаточно, чтобы описать ее, так как этот термин ничего не говорит ни об истоках, ни о глубине, ни о смысле этой ненависти. В ней сочетаются элементы предрассудков и умышленного обмана, фанатического ужаса, священнической грубости, злости потерпевшего и ущербного человека, невежества, лжи, бесстыдства, апологетической самозащиты и религиозного изуверства. В этой ненависти присутствуют алчность и любопытство, кровавая похоть и страх перед соблазном и совращением, любовь к таинственному и комплекс неполноценности. По своему составу и подоплеке это специфически немецкое явление. Это — немецкая ненависть» (188, 53). Конечно, представителям других наций было бы очень приятно согласиться с Якобом Вассерманом, что антисемитизм — специфически немецкое явление. Но согласиться с этим — значит игнорировать европейскую историю. Одна из черт этой ненависти, которую порой упускают из виду, состоит в том, что она не зависит от непосредственных контактов с ненавистным народом и может процветать (и фактически процветает) в тех странах, где евреи не жили на протяжении многих поколений. «Мои более счастливые собратья по вере, — писал Герцль *40, — не поверят мне, пока юдофобы не докажут им на практике, что чем дольше антисемитизм остается без употребления, тем более яростно он прорывается». Поэтому выражение «каждый еврей носит антисемитизм за плечами» не объясняет распространенности и постоянства этой заразы; скорее истина состоит в том, что каждый христианин носит за плечами антисемитизм.

После того, как евреев изгнали из Англии и Франции, их продолжали столь же яростно ненавидеть там много столетий. Неудавшаяся попытка Кромвеля *41 вернуть евреев в Англию спустя 350 лет после их изгнания была, очевидно, частью его плана развития английской торговли. Французский посол в Голландии писал своему коллеге в Лондон, что евреи обратились к нему с петицией, «добиваясь, чтобы этот народ приняли в Англии для развития ее коммерции». План Кромвеля встретил всеобщее сопротивление, основывавшееся на старых религиозных и экономических соображениях. Пуританский памфлетист Уильям Принн (1600 — 1669) противился ему, выдвигая благочестивый довод, что евреи в Англии «распяли по меньшей мере трех или четырех детей, что и послужило главной причиной их изгнания». Очевидно, средневековая традиция оставила глубокий отпечаток в умах англичан. Противники политики Кромвеля утверждали, что было бы неправильно «разрешить евреям жить среди нас и хулить Христа». В одной из групповых петиций было заявлено, что идея возвращения евреев «грешна», а открытие синагоги — «позор для христианской церкви». Однако кажется, что подлинной причиной протестов был страх перед конкуренцией: «Обитатели Лондона считают, что это (возвращение евреев) будет крайне вредно для торговли». И все же евреи стали постепенно возвращаться в страну «вследствие попустительства», как писали в еженедельной газете того времени. Два года спустя, в 1660 году, королю Карлу II42 был представлен «Протест относительно английских евреев», в котором их обвиняли в попытке «купить собор Св. Павла под свою синагогу», а в «комиссию по расследованию положения» евреев была направлена петиция протеста против их возвращения в страну. Это — первое в новой английской истории упоминание о «комиссии по расследованию», комиссии, которая много позже стала постоянным орудием политики британской мандатной администрации в Палестине.

Карл II и Яков II43 либерально относились к горстке евреев, которым в периоды их правления удалось упрочить свои позиции в стране. Но, тем не менее, евреи не имели полноты гражданских прав вплоть до середины 19 века.

Возвращение евреев в конце 18 века во Францию вызвало сильное противодействие церковников. Выступая 23 декабря 1789 года в Национальном собрании, епископ Нанси сказал, что «народ смотрит на них с ужасом; декрет, дарующий им права гражданства, воспламенит всю страну».

Средневековая традиция, видящая в евреях «проклятый народ», продержалась во Франции около 500 лет после того, как они были изгнаны из страны. Вместо того, чтобы угаснуть, ненависть стала еще более сильной, чем прежде. Из-за неприятных выводов, следующих из этого факта, его не признавали те, кто пытался объяснить, не оскорбляя при этом национальных и религиозных чувств французов, неожиданный взрыв антиеврейских демонстраций, нарушивших гражданский мир Европы в последней четверти 19 века. «Массовое безумие антисемитизма — нечто совершенно новое, — писал Эмиль Фаге *44. — Это явление, совершенно неизвестное во Франции на протяжении трех столетий [sic!], обнаружилось около 1885 года».

Отнюдь не «абсолютно неизвестная» во Франции с 1585 по 1885 год, ненависть к евреям в этот период — за исключением краткого перерыва во время Великой французской революции — была устойчивой чертой народа и его гражданских, церковных и интеллектуальных лидеров. Франция, как заметил Пеги *45, всегда была инстинктивно антисемитской. В век Людовика XIV трудно было найти человека, который не принимал бы как аксиому, как незыблемое религиозное и гражданское кредо, что с евреями следует обходиться как с изгоями, врагами Бога и людей. Паскаль *46, например, без размышлений принимал средневековую доктрину. Он никогда не задумывался об иудейско-христианской проблеме; он усвоил христианскую традицию как догмат веры, укрепил ее и передал дальше. «Условия, в которых находятся евреи, — писал он, — служат великим доказательством христианской религии. Ибо удивительно видеть этих людей сохранившимися на протяжении столь долгого времени в извечно бедственном положении; все это служит доказательством истинности веры в Христа: и то, что они продолжают существовать, и то, что они страдают, ибо они распяли Его» (138, 16:5). В сочинениях интеллектуалов уровня Паскаля трудно найти утверждение, которое так смущало бы современного читателя. Почему божественность и учение Христа требуют столь странного доказательства? Почему жалкое положение, в которое евреев поставили политические акции их врагов, и их выживание вопреки непрестанным попыткам уничтожения следует рассматривать как доказательство чего-либо иного, кроме злой воли христиан и еврейской стойкости? Почему Паскаль заявил, что «удивительно видеть этих людей… в извечно бедственном положении», как будто в этом бедственном положении есть нечто необъяснимое и оно не является неизбежным следствием преследований на протяжении столетий? После того, как евреев веками лишали экономических прав; как всевозможными способами, какие только могли придти на ум священникам и политикам, вытягивали из них деньги; как правители и прелаты изгоняли их из европейских стран и заставляли быть бездомными и ненавистными скитальцами — после всего этого явился один из величайших мыслителей 17 века Паскаль и с удивлением обнаружил, что они «всегда в бедственном положении», приписав этот факт божественному промыслу и видя в нем «доказательство истинности веры в Христа». Было ли необходимо для доказательства истинности веры в Христа, чтобы евреев уничтожали в Освенциме, чтобы младенцев заживо сжигали в печах немецких концлагерей? Можно ответить, что «Гитлер зашел слишком далеко»; но определенная ответственность, несомненно, лежит на плечах тех, кто очень давно указал ему путь и сам шел в этом направлении.

Одним из самых речистых антисемитов, проповедовавших во Франции со времени Агобарда, был Боссюэ. Его проповеди отличались религиозным накалом, сравнимым лишь с жаром проповедей ранних отцов церкви. Но, в отличие от них, ему не нужно было наставлять свою паству — уже много поколений усвоили этот урок. Он просто со всей силой своего мощного красноречия выражал чувства, преобладавшие по всей католической Франции, где ненависть к евреям была в крови. Его писания имели еще более пагубное влияние, чем его церковное красноречие. В задуманном как пособие для дофина «Рассуждении о всеобщей истории» он популяризировал теорию, которая на протяжении веков существовала во французской церковной литературе и даже во французской историографии *47. Он радовался несчастьям «сынов Израиля» и почти с садистским удовлетворением характеризовал их как жертвы божественного возмездия, «изгнанные из Земли Обетованной, не имеющие нигде земли для возделывания, рабы повсюду, лишенные чести, свободы, человеческого образа». «Они, — продолжал он, — предмет насмешек и отвращения среди народов». Шестнадцать веков прошло с тех пор, как евреи впервые услышали из уст Св. Иоанна Златоуста: «Бог ненавидит вас».

Французская литература 18 века представляет множество доказательств того, что и 400 лет спустя после изгнания евреев из Франции народное предубеждение против них все еще было живо. Эмиль Фаге, должно быть, забыл, что Жан-Жак Руссо *48 в «Эмиле» написал о них как о «подлейших из людей», а Вольтер *49 характеризовал их как «невежественных варваров, которые на протяжении длительного времени сочетали недостойнейшую жадность с отвратительнейшим предрассудком». В письме к своему португальскому корреспонденту, обвинившему его в нетерпимости, Вольтер извинялся за то, что «приписал целому народу пороки его отдельных представителей», однако тут же присовокупил повторное признание в неприязни к «закону, книгам и предрассудкам еврейства».

В католической Франции плачевное положение евреев на протяжении всей христианской эры самодовольно объясняли божественным промыслом; ненависть или презрение к евреям продолжали вызывать восхищение, как будто они были христианскими добродетелями. «Сегодня, — писал французский исследователь еврейской истории в первой половине 18 века, — все уверены в том, что то бедственное положение, в котором пребывают евреи, и то презрение, которое люди питают к ним, суть следствия проклятия, которому в свое время Иисус Христос подверг этот злополучный народ. Это мнение не делает чести христианской религии» (120, 1).

Сколь глубоко эти фанатические идеи укоренились в умах французских католиков, видно из высказывания одного из наиболее либерально настроенных церковников своего времени — Ламенне *50 (1782 — 1854). Этот оставшийся незамеченным провозвестник христианского социализма не распространял свою симпатию к угнетенным на народ Израиля. В одном из наиболее популярных очерков, написанном вскоре после его разрыва с католической церковью, он относил евреев к категории людей, стоящих ниже, чем рабы. «В течение восемнадцати столетий Отец все еще не простил их, и они влачат свою страдальческую жизнь по всему миру, и даже рабам приходится нагибаться, чтобы разглядеть их».

На протяжении 19 века это мнение все еще было широко распространено, особенно среди роялистов и католиков. Одним из доказательств устойчивости такого предрассудка, зачастую скрытого, но всегда опасного и порочного, его способности сохраняться в умах образованных и интеллигентных людей служит фраза знаменитого литературного критика Барби д'0ревилля (1809 — 1889), занимавшего некогда почетное место в литературной жизни Франции. Этот выдающийся писатель, которого некоторые современники ставили в один ряд с Шатобрианом, Ламенне и Сент-Бёвом *51, косвенно одобрил средневековые погромы, осужденные в 1236 году папой Григорием IX, как «невыразимо оскорбительные для Бога». «Евреи, — писал д'0ревилль, — убили Иисуса Христа… и за это богоубийство они расплачивались в средние века. Они испытали на себе остроту копий христианских рыцарей, любивших Иисуса Христа, как никто не любил Его с тех пор… за исключением святых…»

Таким образом, долгое время после изгнания евреев в конце 14 века ненависть к ним оставалась во Франции столь же яростной и иррациональной, как и прежде. А после их возвращения во Францию повторилось то же, что происходило в средние века: конкуренция в борьбе за власть и деньги, экономические мотивы объединились с религиозным рвением, в результате чего был вновь возрожден антисемитизм. В этом явлении не было ничего нового, кроме названия.

Господь сказал (Аврааму): если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие.

Бытие, 18:6, 26

Эдуард Дрюмон, чье имя сегодня почти забыто, был в последнее десятилетие 19 века известен как лидер французских антисемитов. Его предшествующая журналистская карьера не оставила заметного следа и не обнаруживала признаков того обличительного таланта, который с такой силой открылся в нем во время процесса Дрейфуса. До этого его отношения с евреями складывались дружественно и с выгодой для него: в течение десяти лет он за хороший оклад работал в редакции газеты «Ла Либерте», владельцем и редактором которой был Исаак Перейр *2.

Вскоре после смерти своего еврейского патрона Дрюмон под влиянием французского иезуита отца дю Лака стал рьяным католиком. Тогда же он пришел к убеждению, что общественный и экономический упадок Франции объясняется интригами международного еврейства и что его подлинное призвание состоит в спасении страны от этого бедствия. В 1886 году Дрюмон опубликовал книгу, которая постепенно приобрела огромную популярность и принесла ему славу одного из ведущих юдофобов нового времени. Книга называлась «Еврейская Франция». Как показывает сам заголовок, это классическое произведение полемической литературы было написано с целью доказать, что Франция попала в руки евреев, замышляющих погубить христианство и захватить власть над миром. Дрюмон верил, что атакуя евреев, он, подобно крестоносцам, ведет борьбу в защиту христианства, и заявлял о своей готовности принять мученичество от рук неверных: «Я молил Христа, — заявил он, — дать мне смирение, если появление этой книги принесет мне страдания, и скромность, если мои усилия увенчаются успехом». Он заверял своих читателей, что «Бог оказал покровительство этой книге, ибо Он несомненно знал, что ее вдохновила любовь к справедливости». Сегодняшние читатели научились с подозрением относиться к авторам, объявляющим, что Бог на их стороне, поскольку их побуждением служит любовь к справедливости. Подобные заявления о высоких моральных целях часто скрывают нечистую совесть. Возможно, даже Гитлер чувствовал себя неловко, когда писал в «Майн кампф»: «Сегодня я верю, что мои действия отвечают желаниям Творца. Охраняя мир от евреев, я защищаю творение Господа».

Но если у Дрюмона и были какие-либо опасения относительно того, на чьей стороне Бог, реакция французских католиков полностью рассеяла их.