Бакшот поставил свой стакан и, повернувшись спиной к стойке, сказал:
       – Нам пора возвращаться в стадо. Девлин кивнул, помедлил и поинтересовался:
       – Как твоя челюсть?
       – Пока я способен еще жевать то, что Куки подает на ужин, за нее можно не беспокоиться.
       Бакшот потер свой подбородок в том месте, куда пришелся удар этого горячего юнца.
       – Молокосос, хотел свести со мной счеты таким образом! Он вряд ли доживет до двадцати, если будет продолжать в том же духе: говорить что попало тем, кто старше его.
       Девлин знал, насколько его друг прав. Если бы Бакшот был вспыльчивым человеком, то парень бы умер, так и не успев сообразить, откуда грянул выстрел. По мнению Бренигана, нет на земле ни одного мужчины, который бы управлялся с револьвером быстрее, чем его товарищ и постоянный собеседник. Конечно, этого никогда не скажешь, посмотрев на Бакшота Джоунза. В седле сей седой старикан смотрелся, как настоящая развалина, подобно которой не найти на обоих берегах Миссисипи. По его виду казалось, что у него нет сил держать оружие, не говоря уже о том, чтобы извлечь револьвер из кобуры на бедре и выстрелить из него до того, как противник поймет происходящее.
       Девлин отошел от стойки и направился к дверям салуна, следом за ним двинулся старик. Выйдя на тротуар, он прищурился от горячего летнего солнца. Старый ковбой похлопал приятеля по спине, отвязал своего коня и взлетел в седло.
       – Поехали, Кид. Нас ждут коровы. Маккори просто не поймет причины нашей задержки в городе.
       – Что ж… тронули.
       Они, не торопясь, ехали по улицам Доджа, как и подобает в такой жаркий день. Девлин понимал, что в такую погоду большинству людей не хочется работать больше, чем нужно.
       Большинству, но не всем. Например, ковбоям… Независимо от капризов небес они продолжали трудиться.
       «Я сижу в седле, когда, могу поклясться, на полях моей шляпы вполне зажарится яичница… Мне всегда приходится находиться в седле… Даже когда снег летит в лицо и кажется, что ресницы смерзлись и никогда больше не откроются… Да и во все остальные, менее ненастные дни мне тоже приходится работать», – Девлин улыбнулся своим размышлениям.
       К собственному изумлению, Бренигану очень нравилась ковбойская деятельность. В основном, конечно, из-за Бакшота.
       Он заинтересовал этого повидавшего виды человека, когда впервые приехал в лагерь Роберта Маккори и спросил насчет работы. Сердитый, обозленный, готовый драться со всяким и каждым… Это описание наилучшим образом подходит к тогдашнему Девлину. Почти все избегали вспыльчивого ковбоя. Все, кроме Бакшота.
       По предложению Джоунза Брениган обдумывал возможность дальнейшего путешествия, в Айдахо. Его друг считал, что ему следует пока остаться здесь, с ними. Он все время повторял: «Нет ничего постыдного в признании собственных ошибок. Ведь ты старался сделать все возможное». Может быть, Бакшот прав, и наступило время повидаться со своими родными. А что, если попросить Джоунза поехать вместе с ним?
       Краем глаза Девлин заметил сверкнувший на солнце металл.
       – Никто не смеет смеяться надо мною, старик!
       За этим гневным окриком раздался выстрел.
       Выхватив револьвер, Брениган успел заметить, как его друг падает с лошади. Он выстрелил в сидевшего в засаде парня, упавшего тут же лицом на грязную дорогу, развернул скакуна и соскочил на землю. Бакшот был мертв.

      Происходившее было равносильно возвращению на театральные подмостки. Единственное отличие – все, как сплошная импровизация. Ей не нужно запоминать текст пьесы, во всяком случае, вначале. Она должна быть готова ко всему, должна следить за тем, что говорит, чтобы, повторяя историю полностью, не противоречить самой себе.
      А в нынешнем сезоне придется играть только один-единственный спектакль, причем в течение долгого времени.
      Анджелика оглядела гостиную. Ее глаза встретились с глазами Девлина. Он улыбнулся ей, и на секунду, прежде чем она успела отвести взгляд, у нее перехватило дыхание.
      «Он превосходный актер», – подумала Корралл, пытаясь успокоить биение сердца. Сегодня Брениган смотрел на нее с необыкновенной нежностью, словно любящий муж. Даже она, как бывшая актриса, находила его игру отличной и безупречной. С ним легко притворяться: почти забываешь, что всего лишь играешь роль.
      Конечно, очень важно, чтобы они исполнили свой спектакль хорошо. Анджелика понимала: если удастся убедить этих людей, она сможет убедить кого угодно. Если родственники самого Девлина поверят их рассказу, поверят их супружеству, то можно не беспокоиться – другие просто не смогут сомневаться в истинности происходящего. И она навсегда избавится от прошлого.
      Нет, конечно, Анджелика не могла не чувствовать себя немного виноватой, находясь здесь, в теплой и дружеской атмосфере гостиной Такера Бренигана. Ведь, в конце концов, мать Девлина и жена его брата встретили ее с таким радушием, какого она давно уже не видела да и не встречала. Корралл не ожидала этого: ее «мужа» родные не лицезрели уже почти два десятилетия, и она считала, что ее встретят – ну, по крайней мере, – с некоторой долей скепсиса.
      Но родственники Девлина оказали Анджелике такой радушный прием, словно она – часть этого большого семейства.
      – Я бы хотела показать вам наш дом, – предложила Мэгги, бросив взгляд в противоположный конец гостиной.
      Такер и Девлин сидели по обеим сторонам от Морин Фостер. Мать держала ее «мужа» за руку и смотрела ему в глаза так, словно не могла разглядеть его лицо как следует.
      Глядя на них, Анджелика почувствовала, как горячие слезы обжигают ей горло. Никто уже очень давно не смотрел на нее с такой любовью.
      – Не думаю, что нас будет не хватать им, – продолжила Мэгги, – а все остальные вернутся только к ужину. Тара присмотрит за Робби и Гвен… Правда, Тара Морин?
      Она взглянула на свою двенадцатилетнюю дочь, сидевшую на полу с двумя малышами. Та кивнула и поставила еще один кубик в пирамиде, которую она уже строила довольно долго.
      – Да, присмотрю, – спокойно ответила девочка. Поднимаясь с дивана, Анджелика вздохнула.
      «Ваш выход. Сцена – слева», – подумала она, готовясь к тому, что будет, хотя и в осторожной форме, но все-таки допросом. Встреча с Такером прошла гладко. Но женщину обмануть намного труднее.
      – Давайте начнем со двора. Такой чудный день… Весна – мое любимое время года.
      С этими словами Мэгги направилась к дверям.

* * *

      В каштановых волосах его матери появилась седина, лицо покрыла сеть Морщин. В то время, как Девлин предполагал, что она могла уйти в мир иной, ему и в голову не приходило подумать о тех внешних переменах, которые неумолимо приходят с годами. Он всегда помнил маму такой, какой она была во времена его детства. «Самая красивая женщина во всех четырех округах», – обычно говаривал его отец, и Девлин всегда с ним соглашался, потому что никто не годился ей и в подметки.
      Морин погладила долго отсутствовавшего сына по щеке во второй раз за последние пять минут. Слезы все еще сверкали в уголках ее некогда прелестных глаз.
      – Я уже даже и не думала увидеть тебя, – повторила она. – Считала потерянным навсегда, как Грэйди и твой отец.
      Выглядело бы по-детски глупо – хотя ему очень хотелось – говорить ей, как часто у него возникало желание приехать, сколько ночей он провел, мечтая о встрече с матерью и представляя, как она сидит на веранде Твин-Виллоуз… Господи! Как Девлин тосковал по ней! Не мог он объяснить матери, почему не приезжал. Морин Брениган никогда бы не поняла, почему ее сын стал бродягой с револьвером в руках и жил по другим законам, нежели ее старший. Это прозвучало бы оскорблением всему, за что боролись всегда Брениганы.
      – Я тоже скучал по тебе, – произнес Девлин, надеясь простыми словами выразить те противоречивые чувства, о которых ему трудно говорить.
      «Почему? – спрашивали ее глаза. – Почему ты не приехал раньше?»
      Но он знал, что мать не спросит об этом вслух. По крайней мере, пока. Сейчас им достаточно просто быть вместе.
      – Расскажи нам об Анджелике, – предложила Морин. – Она такая милая…
      – Это случилось в Денвере, в восемьдесят первом. Впервые я увидел ее на сцене… – Ложь сама собой хлынула потоком. – Никогда не встречал никого краше Анджелики.
      Ну, по крайней мере, хоть это не вранье. Он взглянул на дверь, мысленно спрашивая себя, куда могли запропаститься Мэгги с его «женой»; сейчас, рассказывая о ней, Девлин обнаружил, что хотел снова посмотреть на нее, чтобы убедиться в правоте своих слов.
      – Она все еще играет? – спросил Такер.
      – Нет, Анджелика оставила сцену, чтобы выйти за меня замуж. Я пообещал, что если она сделает это, то мы уедем в Вашингтон и начнем там новую жизнь. Конечно, при условии, что у нас к тому времени будет достаточный капитал.
      – А где именно вы хотели бы обосноваться? – поинтересовался брат.
      – Поселение называется Морган-Фоллз. Судя по рекламному объявлению, которое мы видели, это маленький городок с большими претензиями. – Пожав плечами, он добавил:
      – Но там много свободных участков. А Анджелике так хочется иметь свое собственное ранчо! Мы сядем на поезд, следующий до Портленда, потом пересядем на пароход до Сиэтла… Оттуда… Пока не знаю… Поедем на чем-нибудь или поплывем по реке на лодке…
      – И когда же вы собираетесь покинуть нас? – осторожно спросила мать, снова погрустнев. – Вы уже решили?
      – В конце недели. У нас много дел до наступления зимы: нужно расчистить землю, построить дом и запастись всем необходимым.
      Морин кивнула и произнесла:
      – Я знаю, как это – начинать на пустом месте. Если бы вы остались здесь, вам бы не… – Вдруг резко остановившись, она сжала его руку и храбро улыбнулась. – Вашингтон находится не так уж и далеко. Мы сможем быстро добраться до вас поездом и на пароходе. Обязательно навестим.
      – Конечно, конечно… И мы тоже…
      Девлин не позволял себе даже думать о том дне, когда он покинет Анджелику и Робби и снова окажется один на один со своею свободой.

* * *

      Вот именно о таком доме всегда мечтала Анджелика.
      Когда жила в приюте, она часто представляла себе в мечтах свое жилище – точно такое же здание, огромное и просторное, наполненное детьми, смехом и любовью. Корралл ненадолго забыла о своем тайном желании, пока хотела стать, как и ее мать, актрисой, но потом опять же вернулась к нему еще задолго до того, как встретила Ламара Оруэлла. Может быть, поэтому Анджелика охотно поверила ему. Ей тогда казалось, что их жизненные стремления совпадают. Возможно…
      Мэгги остановилась и сказала:
      – Видишь во-он тот домик?
      Она показала на небольшое деревянное строеньице, почти полностью скрытое кустарниками и деревьями.
      – То наш первый дом. Туда Такер привел меня своей невестой. Наш Кевин родился там как раз перед переходом в новый дом.
      Корралл уловила особенную теплоту, с которой Мэгги рассказывала об этом. Она взглянула на женщину и увидела на ее лице загадочную улыбку.
      – Я считаю, что первый год оказался очень трудным. Но мы были вместе и не отчаивались… Ты поймешь, насколько верны мои слова, когда вы приедете в Вашингтон.
      Анджелика кивнула, не отваживаясь ответить. Тем более, слезы почему-то подступили к горлу.
      – Морин хотела, чтобы Девлин остался здесь, – осторожно продолжила Мэгги, – и нельзя винить ее за подобное желание. Восемнадцать лет – это слишком долгий срок, чтобы не видеть своего сына.
      – Я знаю, – отозвалась Корралл и еще раз взглянула на домик. «Если бы мы поженились на самом деле, то могли бы остаться здесь, – подумала она с замирающим сердцем. – Но… увы! Мы – не муж и жена». Они всего лишь притворяются, играют роли супружеской четы. А в следующем году Девлин уедет и оставит Анджелику и Робби одних.
      Ей и самой уже хотелось такого окончания всей этой истории. Хотелось остаться только с Робби. Тем более, она заключила эту сделку только для того, чтобы Ламар не смог найти ее; нужно целой и невредимой добраться до Вашингтона и побыстрее построить свой дом. Тогда Анджелике Девлин окажется просто не нужен. Ни он, ни его семья, ни кто-либо еще… Она и сама прекрасно проживет.
      Мэгги обняла Корралл за плечи и легонько сжала их.
      – Не волнуйся, Морин все понимает. У вас с Девом свои мечты и планы… Она не из тех матерей, что привязывают своих детей к юбке. Для нее главное, чтобы он чувствовал себя счастливым. А по тому, как он смотрит на тебя, совершенно ясно: ты – его счастье.
      Анджелика смогла лишь кивнуть, надеясь в душе, что Мэгги не прочла в ее глазах отразившуюся тень вины. Ей стало еще неприятнее, когда она осознала, что все слова, сказанные раньше, приняты за чистую правду.
      – Пойдем, нам пора возвращаться в дом. Скоро приедут остальные родственники и наш клан будет в полном сборе, – рассмеялась Мэгги, – но я не хочу пугать тебя… Нас много, мы любим повеселиться, иногда немного переступаем через определенные условности, правда, совсем безобидно. Ты и Робби понравитесь всем. Я просто уверена, они полюбят тебя. Мне уже это удалось.
      Анджелика попыталась подальше запрятать чувство вины, в какой-нибудь темный уголок души, чтобы насладиться той теплотой и радушием, которые она ощущала с тех пор, как Такер переступил порог их гостиничного номера. Неужели нельзя хотя бы ненадолго почувствовать на себе любовь этого семейства, даже ценой лжи и притворства? Она ведь никому не причинит вреда. Корралл, в некотором смысле, притворялась для их же блага, заставляя поверить, что Девлин – именно тот человек, за которого себя выдает. Почему бы ей не воспользоваться их приемом?
      Анджелика смущенно улыбнулась и ответила:
      – Мне кажется, я тоже полюблю вас всех. У меня нет ни малейшей причины для беспокойства и опасений.

* * *

      Марилла рухнула, больно ударившись плечом о кресло. Инстинктивно она подняла руку, чтобы защитить лицо от следующего удара, и попыталась подняться.
      – Говори, где она! – потребовал Ламар, приближаясь к ней.
      Опустив руку немного ниже, она ответила:
      – Я же уже сказала: не знаю.
      Оруэлл очутился возле нее столь быстро, что женщина даже не успела отпрянуть. Он ударил ее тыльной стороной ладони по щеке. Ее голова дернулась, и она затылком стукнулась о стену. От боли на глаза навернулись слезы, и вся комната поплыла перед ее взором. Острая боль пронзила челюсть.
      – Я привез ее в Вуд-Блафф, чтобы ты присматривала и не допускала подобных фокусов! – заорал Ламар. – Где ты шаталась, когда она уехала? Почему не остановила ее?
      Марилла поднялась и, держась за стену, старалась не обращать внимания на бешено бьющееся сердце. Она упорно не отводила взгляд от своего мучителя. «Только бы голос не дрожал, – подумала женщина. – Будь что будет, но я покажу ему, насколько он не страшен для меня».
      – Ламар, я не принадлежу тебе! Тем более, не твоя любовница уже много лет! Я тебе ничего не должна, черт возьми! То же самое можно сказать и об Анджелике.
      Лицо Оруэлла потемнело от гнева, и он заорал, как не в себе:
      – Дешевая шлюха! Если бы не я, где бы ты находилась сейчас?!
      – Точно бы не торчала в этой дыре, называемой городом! Откуда ты знаешь? Если бы не ты, возможно, я была бы счастлива!
      Она собралась обойти Ламара, но он схватил ее за руку и снова прижал спиной к стене.
      – Слушай, ты, Марилла Джексон! Слушай внимательно! – прошипел Оруэлл низким, на одной ноте, ледяным голосом. – Я твердо намерен найти этого ребенка и забрать его в Денвер. Если ты окажешься у меня на пути, то пожалеешь об этом. Тебе прекрасно известно, на что я способен.
      Она сказала Анджелике, что может позаботиться о себе в случае приезда Ламара. В тот момент Джексон действительно верила в это. Но сейчас, глядя в его холодные глаза, она начала сомневаться в собственных силах. Когда-то, много лет назад, Ламар казался ей очень красивым; высокий, голубоглазый блондин, он являлся для нее самым привлекательным мужчиной из всех, кого только приходилось встречать. Но в данный момент Оруэлл внушал Марилле только страх. Он не остановится ни перед чем, чтобы получить то, что ему хочется. Из нищего Ламар превратился в одного из самых богатых и влиятельных людей в Колорадо. При мысли о том, как ему это удалось, у Джексон по спине прокатилась волна озноба. Лучше бы не знать этого!
      Он еще сильнее сжал ее руку.
      – Ну, а теперь ты скажешь мне, что она говорила перед отъездом. Скажешь, куда отправилась эта дрянь? – прошипел Ламар.
      – Оставь ее в покое, прошу тебя, – умоляюще проговорила Марилла. – Тебе ведь нет дела ни до Анджелики, ни до ребенка! Ты даже не знаешь, как его зовут, так ведь? С полдюжины таких же малышей бегают по улицам Денвера, твоих детей, Ламар, чьи матери забыли об их существовании. Возьми кого-нибудь из них. Оставь Анджелику и ее сына в покое. Она любит Робби! Это все, что у нее есть! Прошу… умоляю, оставь их в покое!
      – Мне не нужно чужое отродье! Если Пенелопа собирается растить ребенка, то я должен быть уверен, что он мой, а не чей-то еще… В его жилах должна пульсировать только моя кровь! Как ты там говоришь?.. Робби? Вот это мой ребенок, и он будет со мною! А теперь немедленно говори, куда она отвезла его.
      Марилла взвизгнула, когда его пальцы впились ей в руку так сильно, что ей показалось – сейчас кость просто хрустнет, ломаясь пополам.
      – Я не знаю, Ламар… Клянусь, не знаю! Она ничего не сказала мне… Может, ей не хотелось, чтобы мне стало что-то известно…
      – Скажи мне хотя бы то, что знаешь!
      Когда Джексон промолчала, Оруэлл заломал ей пальцы. У Мариллы перехватило дыхание от боли.
      – Она села в дилижанс три дня назад, может, четыре. Не знаю, я не считала… Анджелика не брала с собой много вещей. Я… я думала, она поедет к тебе с просьбой оставить ее и Робби в покое. Может быть, сейчас Корралл там и ищет тебя… и больше ничего не знаю. Клянусь! Не знаю!
      Ламар оттолкнул женщину от себя и широкими шагами направился к двери.
      – Если я узнаю, что ты скрыла от меня хоть что-нибудь, – берегись! Я вернусь… Слышишь?! Я обязательно вернусь!
      Спустя несколько секунд дверь захлопнулась.
      Ноги Мариллы подкосились. Она схватилась за спинку стула и упала на жесткое сиденье. Дрожь, возникшая в коленях, распространилась по всему телу. Джексон закрыла лицо ладонями, борясь с тошнотой, подступавшей к самому горлу, несмотря на то, что она шептала, настойчиво повторяя: «Я ничего не сказала… Я ничего не сказала…» Правда, Марилла почему-то не верила собственным словам…
      – Анджелика, спасайся, – тихонько произнесла она. – Спасайся!

       Анджелика погладила ярко-зеленую ткань… Она выбрала именно это платье лишь потому, что оно нравилось Ламару. Корралл вспомнила тот вечер, когда он подарил ей его. Тогда Оруэлл сказал о совпадении цвета наряда и ее глаз и изъявил желание почаще видеть свою возлюбленную в этой одежде.
       Анджелика тревожно посмотрела на часы на каминной полке. Он опаздывал!
       Она повернулась, пересекла номер «люкс» и подошла к одному из больших окон, которые выходили на улицу. На город опускались сумерки. Где Ламар?
       За ее спиной на столе остывали любимые блюда Оруэлла. Бутылка шампанского охлаждалась в ведерке со льдом. Она попыталась предусмотреть все, чтобы этот вечер стал особенным.
       Анджелика боялась, что он начал терять к ней интерес и перестает любить ее. А ей так страшно потерять его! За последние две недели визиты Ламара становились все более редкими, он перестал водить ее ужинать или в театр. Они совсем не выходили из номера в «Виндзоре».
       Оруэлл обычно приходил без предупреждения. Они как-то второпях занимались любовью, затем он одевался и уходил.
       Но теперь все будет по-другому. Когда Ламар узнает новость, то признается ей в любви и тут же предложит Анджелике выйти за него замуж.
       Она услышала, как в замочной скважине повернулся ключ, и бросилась к двери.
       Оруэлл сразу же посмотрел на накрытый стол и вино, а потом уже бросил косой взгляд на нее, стоявшую у окна.
       – Что это?
       Анджелика подошла к нему и сказала:
       – Да вот, подумала, может быть, поужинаем вместе.
       – У меня нет сегодня времени. Что случилось, Анджелика? В своей записке ты написала о каком-то важном разговоре…
       Он снял сюртук и бросил его на кресло.
       – Но я же предупреждал тебя, чтобы ты не беспокоила меня в конторе.
       – Извини, Ламар, Просто… мне… я не видела тебя почти две недели, и мне…
       – Ты что, думаешь, у меня нет больше других дел, как только бегать к тебе каждый раз, когда ваше сиятельство почувствует себя одиноко? Разве я не прихожу всегда, при первой же возможности…
       – Да, но я думала…
       Ламар принялся расстегивать рубашку.
       – Я ничего не хочу, кроме тебя. Пойдем в спальню.
       У Анджелики комок тошноты подкатил к самому горлу.
       – Ламар, прошу тебя… Мне нужно поговорить с тобой.
       Он раздраженно вздохнул, и его лицо перекосилось от злости.
       – Ламар, я… – нерешительно начала она, потом подошла поближе и продолжила, – я люблю тебя… Ты прекрасно знаешь об этом. Мне всегда хотелось думать, что ты… м-м-м… ты тоже любишь меня. Иначе зачем же ты…
       По какой-то неизвестной ей причине Анджелика больше не могла смотреть ему в глаза. Она чувствовала себя почему-то беззащитной… и грязной. Повернувшись спиной к Оруэллу, Корралл договорила:
       – Ламар, у меня будет ребенок. Нам нельзя больше ждать…
       Он развернул ее так резко, что Анджелика чуть не упала.
       – Ребенок?! Ты что, беременна?!
       – Да. Я…
       Оруэлл ударил ее по щеке сильно и жестоко. Корралл, не ожидавшая такой реакции, не удержалась и упала на диван. Он быстро приблизился к ней и заорал:
       – Ты, идиотка! Неужели ты ничего не понимаешь? Почему ты не предотвратила это? Неужели ты настолько глупа? Да любая шлюха в салуне подскажет тебе, как не дать случиться подобному!
       Ламар занес руку, словно приготовился для нового удара, Анджелика вжалась в спинку дивана.
       – Пенелопа еще может простить мне любовницу, но ребенка – никогда! – Побледнев, он добавил:
       – Если Александр когда-нибудь узнает об этом…
       – Кто такая Пенелопа? – тихо спросила Корралл. – Кто он, этот Александр?
       Бледность исчезла с лица Оруэлла. Сощурив глаза, он взглянул на нее: от ненависти к этой женщине гримаса злости исказила его черты.
       – Пенелопа – моя жена, а Александр – ее отец.
       – Твоя… жена?! – прошептала она, боясь задать вопрос громче: настолько ошеломили его слова.
       – А ты думала, что я тут же оставлю ее, как только узнаю о ребенке? Причем, скорее всего, от какого-нибудь проходимца! Здорово это ты придумала – подкинуть его мне.
       – Ламар, ты же знаешь, он твой…
       – Откуда мне знать?! Еще неизвестно, чем ты тут занимаешься в мое отсутствие!
       Анджелике хотелось умереть… Ей казалось, что она умрет. «Господи! Дай мне возможность умереть сейчас, сию минуту!»
       Он отвернулся и направился к двери, по пути прихватив свой сюртук с кресла. Когда он оглянулся на нее, его лицо обрело прежние спокойные черты.
       – Одевайся. Я пришлю кого-нибудь за твоими вещами. Сегодня вечером ты покинешь Денвер. – Ламар угрожающе поднял палец и добавил:
       – А если ты когда-либо попытаешься встретиться с моей женой или со мною, или кому-то проговоришься, что это мой ребенок, то пожалеешь об этом, Анджелика.

      Через пять дней, проснувшись утром и открыв глаза, она уже больше не удивилась, увидев рядом спящего Девлина. То, что он рядом, казалось уже естественным.
      Бледный утренний свет пробивался сквозь шторы, Анджелика посмотрела на мужчину, лежащего рядом. Он лежал на спине, прикрыв рукой глаза. Черная щетина покрывала его подбородок. Сильный и волевой подбородок… У него правильные черты лица: длинная линия челюсти, высокие скулы и прямой нос. Прямой, если не считать небольшой горбинки около переносицы… Наверное, сломали нос в одной из стычек в баре. Тоненькие морщинки протянулись в уголках рта и глаз. Над правой бровью виднелся белый шрам. «Лицо человека с характером», – решила Корралл.
      Она вдруг вспомнила, как он смотрел на нее вчера вечером, когда они прощались с его родными, с какой легкостью обнял за плечи и назвал своей женой.
      Но Анджелику больше волновало собственное отношение к этому. Его нежное обращение с ней, будучи на самом деле притворством, казалось ей таким же естественным, как и то, что она лежит рядом с Девлином в постели и смотрит на спящего.
      Да, слишком естественным.
      Анджелика перевернулась на другой бок и закрыла глаза. «Девлин Брениган – человек, который так же легко лжет, как и стреляет», – напомнила она себе. У нее нет другого выбора, кроме как довериться ему и позволить отвезти ее и Робби в Вашингтон. Но Корралл лучше не забывать об осторожности. Хотя бы только потому, что он мужчина. Однажды она уже попала под власть привлекательной внешности и сладких речей. Больше Анджелика не потеряет голову… Ни за какие коврижки!
      И все-таки, как она ни старалась, не могла выбросить из головы воспоминание о его руке на плече, нежности, которой светились черные глаза Девлина, когда он смотрел на нее, его мягком волнующем голосе, произносящем ее имя.
      Незванно всплыл в памяти поцелуй в Денвере у дилижанса. Это воспоминание вытеснило все остальные мысли из головы. Она ощущала тепло его губ, запах одеколона, исходивший от щеки мужчины. Анджелике вдруг ужасно захотелось повернуться и ответить ему поцелуем, хотя бы чтобы просто проверить истинность ощущений, которые жили в памяти.
      – Ты не спишь? – спросил он низким, хрипловатым от сна голосом.
      Корралл открыла глаза, ее сердце непроизвольно забилось сильнее. – Да.
      – Поезд отправляется… – Девлин потянулся и зевнул, – в полдень.
      Мог ли он прочесть мысли Анджелики?
      – Я знаю.
      Брениган привстал, и кровать выгнулась под его весом.
      – Пора собираться.
      – Знаю, – повторила Анджелика, изо всех сил стараясь скрыть звучавшее в голосе волнение.
      Кровать снова прогнулась под ним, когда Девлин встал. Корралл слышала, как он расхаживает по комнате, наливает в таз воды, умывается и начинает одеваться.
      Дверь открылась.
      – Жду тебя внизу, поторопись. Анджелике показалось, что она спиной ощущает его взгляд.
      – Сейчас спущусь.
      Шаги затихли за порогом комнаты.
      Она перевела дыхание, давая возможность успокоиться сердцу. «Сегодня мы уезжаем в Вашингтон, – подумала она и, сев на кровати, коснулась ногами холодного деревянного пола. – Как только мы устроимся на своем ранчо, вокруг нас перестанут появляться незнакомые люди… Нам не придется притворяться влюбленными или чувствовать то, что на самом деле не ощущаем. И тогда это сумасшествие закончится…»