Бэвенс немного ослабил хватку, и Либби, удивляясь, что еще держится на ногах, отскочила в сторону, чтобы он не мог до нее дотянуться.
Молодой человек винчестером указал на коня.
– Садитесь в седло и убирайтесь.
Бэвенс сердито посмотрел на него и перевел злой взгляд на Либби.
– Ну, быстро! – потребовал юноша.
В его голосе Бэвенс услышал неприкрытую угрозу. Не говоря ни слова, он вскочил на спину лошади, пустил ее легким галопом и ускакал, скрывшись за густыми зарослями деревьев.
Либби пристально смотрела ему вслед. Неровно дыша, она никак не могла унять дрожь в ногах. Если бы не незнакомец, Бэвенс мог не только просто поцеловать или испугать ее. Если бы не незнакомец…
Она повернулась к своему спасителю в тот момент, когда его винчестер с громким стуком упал на землю. Молодой человек попытался ухватиться за косяк двери, но не смог и медленно осел на землю рядом со своей винтовкой.
Либби бросилась ему на помощь. Опускаясь рядом с ним на колени, она заметила, как на белой повязке проступают красные пятна крови. Он открыл глаза. Темно-синие, такие же, как небо Айдахо перед грозой.
– Он убрался?
– Да.
– Хорошо, – с этими словами его глаза медленно закрылись.
Шесть часов спустя незнакомец снова пришел в себя.
Стоя рядом с его кроватью, Либби наконец вздохнула с облегчением.
– Привет, я рада, что вы опять в сознании.
Он устремил взгляд на ее лицо, но не произнес ни слова.
– Спасибо за то, что вы сделали. Я имею в виду, что вы остановили Бэвенса.
– Сколько времени я был без сознания? – спросил он и нахмурился, пытаясь сосредоточиться.
– С сегодняшнего утра. Около шести часов.
– Нет. Я имею в виду, всего. Сколько прошло времени с тех пор, как меня подстрелили?
– Пять дней.
Он закрыл глаза.
– Что у меня с ногой?..
– Я точно не знаю. Думаю, все будет в порядке. – Она опустилась на соседний стул, вновь мучаясь от угрызений совести. – Похоже, что заражения нет. Конечно, лучше бы вы на нее пока не ступали…
Он открыл глаза и встретился с ней взглядом.
– …Но я очень рада, что вы это сделали, – закончила она фразу, чувствуя, как трудно вдруг стало дышать.
– У меня не было выбора, – сухо сказал молодой человек. – Он мешал мне спать.
Она покачала головой, не обратив внимания на его слабую попытку пошутить.
– Я перед вами в неоплатном долгу. Особенно если учесть, что это я… особенно после того, как я… – Она так и не договорила, не зная, как закончить эту фразу.
Он долго изучал ее пристальным взглядом синих глаз и наконец сказал:
– Я так понимаю, что вы каким-то образом причастны к тому, что мои ребра и нога болят так, словно… словно их сжигает огонь.
Либби вспомнила то мгновение, когда выстрелила в него. Она ведь запросто могла убить этого человека!
– Почему? – спросил он.
– Почему? – повторила девушка, почти не слыша его, погрузившись в воспоминания.
– Почему вы стреляли в меня?
Она заставила себя сосредоточиться на его вопросе.
– Я думала, это Бэвенс.
Он вздохнул.
– Пожалуй, я вас понимаю. – Он поморщился. – На вашем месте я бы тоже выстрелил.
Не удержавшись, она улыбнулась.
Во время посещения особняка Вандерхофов, расположенного на 72-й улице в Манхэттене, Ремингтон внимательно изучил портрет Оливии Вандерхоф. Теперь ему стало совершенно ясно, что художнику не удалось уловить самого главного, что было в оригинале. На лице девушки с портрета не было и тени улыбки, в зеленых глазах не сверкали яркие искорки, плотно сжатые губы не заставляли улыбнуться в ответ.
В семнадцать лет она позировала художнику, одетая в роскошное платье из белого атласа и кружев, крупные жемчужины украшали прическу, на тонкой шейке красовался золотой медальон. Теперь ей уже исполнилось двадцать пять, она носила мужскую рубашку и, если он не ошибается, брюки. На ней не было ни жемчугов, ни медальона, ни каких других украшений.
«Что заставило тебя избрать этот суровый образ жизни?» – размышлял он.
Однако причины ее решения не имеют ровно никакого значения, напомнил он себе. Важно только то, что он отыскал пропавшую дочь Нортропа Вандерхофа. С помощью денег, полученных за обнаружение прекрасной наследницы, Ремингтон сможет выполнить то, в чем он поклялся отцу: сумеет отомстить человеку, ответственному за смерть Джефферсона Уокера.
Ремингтон заметил, что под его пристальным взглядом по лицу Оливии разлился румянец. Улыбка, которая, казалось, вот-вот превратится в смех, исчезла, девушка выпрямилась, вздернула подбородок и протянула ему руку.
– Полагаю, нам давно пора познакомиться, сэр. Меня зовут Либби Блю. Я хозяйка ранчо «Блю Спрингс».
Он взял ее руку в свою.
– Приятно познакомиться, миссис Блю. Меня зовут Ремингтон Уокер.
– Я – мисс Блю.
Он почувствовал какое-то странное облегчение. Значит, все-таки никакого мужа нет и не было.
– Что привело вас на мое ранчо, мистер Уокер?
Ремингтон умел быстро распознавать людей, что способствовало его славе удачливого детектива. Очень немногим в этой жизни удалось обмануть его. Оливия Вандерхоф явно никогда не войдет в число этих немногих. Он заметил в ее глазах умный блеск с толикой здорового чувства осторожности с некоторой примесью недоверия. Она, конечно, не поверит ему, если он скажет, что ищет работу. По его внешнему виду она, конечно же, сразу определила, что он не пастух, тут можно смело спорить на половину той суммы, которую Ремингтон собирался получить от Вандерхофа.
Он позволил себе мрачно усмехнуться.
– Я считал себя счастливчиком до тех пор, пока вы меня не подстрелили.
Ее щеки покраснели сильнее, но она не отвела взгляд.
– Правда, мисс Блю, очень проста и состоит в том, что я заблудился. Я был в столице Айдахо по делам и до возвращения домой решил посмотреть, как выглядят эти земли. У меня была карта, но, к сожалению, я решил, что могу позволить себе кое-какие безумства, например, проникнуть вглубь территории, ознакомиться с ней и вернуться назад как ни в чем не бывало. Как вы уже, вероятно, поняли, я заблудился. Но все-таки мне повезло, и я наткнулся на ваш дом, прежде чем меня постигла куда более печальная участь.
– Почему же вы не поехали по поляне, где вас можно было бы увидеть? – Ее глаза сузились. – Почему у вас в руках было ружье?
– Я принял неверное решение. Я не собирался причинить вам никакого вреда.
Ремингтон понял: она взвешивает то, что только что услышала. На какое-то мгновение он даже испугался, что она ему не поверит. Но подозрение исчезло из ее глаз. Легкая улыбка вновь коснулась уголков губ девушки.
– Вы ведь не местный, мистер Уокер? Это чувствуется по вашему акценту. Откуда вы?
– Я родился и вырос в Виргинии, мэм.
– Отлично! Советую вам вернуться туда как можно скорее, как только вы сможете продолжить свой путь. – Она со строгим видом поднялась со стула, в ее тоне чувствовалась некоторая насмешка. – Здесь, в Айдахо, мы живем по своим законам.
Ремингтон кивнул.
– Стреляете первыми? – Правой ладонью он прикоснулся к своему левому боку. – Я заметил.
Он улыбнулся, чтобы его слова не прозвучали слишком обидно.
Либби почувствовала, как учащенно забился ее пульс. Внутренний голос предупреждал ее о неведомой опасности. Она ощущала угрозу, исходящую от Уокера. Неужели она ошиблась, приняв его за безобидного путника? Быть может, он опаснее Бэвенса!
Она отошла от его кровати.
– Вы, должно быть, голодны. Чайник стоит на плите. Я принесу вам еду. Вы обязательно должны что-нибудь съесть. – Она отвернулась и торопливо покинула комнату.
«Не верь чужакам», – напомнила себе Оливия минуту спустя, доставая чашку из кухонного шкафчика.
Этого правила она неуклонно придерживалась целых шесть лет. Она не могла позволить себе забыть его – даже ради такой обезоруживающей улыбки, как у этого необыкновенного незнакомца.
Сама того не желая и безо всяких на то причин она вдруг вспомнила своего отца. Человека с царственной осанкой, седыми волосами и серыми глазами. Человека, который покупает и продает людей точно так же, как покупает и продает собственность, или корабли, или что угодно еще. Человека, для которого каждый в этом мире имеет свою цену. Даже его собственная дочь. Она должна была принести ему южную железную дорогу, о которой он мечтал так много лет, и черт с ними, с ее чувствами!
Либби закрыла глаза, прислонившись к буфету. Она не хотела думать об отце, эти мысли делали ее несчастной: ей все равно не удастся его переделать и заставить относиться к себе по-другому.
В памяти постепенно возник образ матери, и Либби почувствовала, как к глазам подступили слезы.
– О мама! – прошептала девушка, и сердце ее сжалось.
Знает ли мама, что у Либби все в порядке, что дочь живет хорошо и счастлива? Дэн Диверс отправил из Шейена по почте письмо Либби, когда в прошлом году ездил в городок по делам. Получила ли Анна Вандерхоф ее послание? Это был безрассудный поступок – написать после стольких лет молчания! Но после смерти Аманды ей стало совсем невмоготу от одиночества, и тоска по матушке усилилась.
– Мамочка, – прошептала она…
Либби вздохнула и открыла глаза. Что-то она разволновалась и расчувствовалась. Здесь, в «Блю Спрингс», она нашла ту жизнь, о которой мечтала. У нее есть своя земля, свои овцы и свой дом. У нее есть Сойер, ей есть кого любить; у нее есть верные друзья – Мак-Грегор и юный Рональд. И, самое важное, – у нее есть свобода! Она никому не принадлежит. Никто не может указать ей, что делать, что говорить, что чувствовать. Она свободна и намеревается оставаться такой.
Глубоко вздохнув, Либби наполнила миску супом, поставил ее на поднос и понесла назад в спальню. Она намеревалась помочь мистеру Уокеру выздороветь и отправиться в путь – чем скорее, тем лучше.
3
Когда на следующее утро Либби вошла в спальню, неся мазь, чистые бинты и теплую воду, она обнаружила, что ее «пациент» сидит в кровати, прислонившись к изголовью.
– Доброе утро, – поприветствовал он девушку.
Пять дней она без сомнений и смущения обрабатывала его раны, но ведь тогда он, совершенно беспомощный, лежал без сознания! Сейчас он уже не казался таким беспомощным. Ремингтон внимательно наблюдал за ней, и она поняла: он знает, как нежно, словно о близком человеке, она заботилась о нем.
Кровь прилила к щекам девушки, но она напомнила себе, что ничего незнакомого в мужском теле для нее нет. Аманда Блю не признавала ложной скромности. «У нас нет времени на такую чепуху», – сказала Аманда Либби в тот день, когда в их дом внесли Роберта Мак-Лейна и уложили его на кухонный стол; сломанная бедренная кость неуклюже торчала через разорванные брюки. За годы, проведенные на ранчо «Блю Спрингс», Либби привыкла заботиться о здешних мужчинах, какие бы болезни и несчастья на них ни сваливались. Ремингтон ничем не отличался от остальных.
Молодой человек шутливо кивнул в сторону кувшина в ее руках.
– Надеюсь, это не завтрак?
– Нет, мистер Уокер. Я пришла сменить ваши повязки.
Она поставила все, что принесла, на тумбочку у кровати, глубоко вдохнула, склонилась над своим «пациентом» и стянула вниз до талии укрывающую его простыню, открыв широкую, мускулистую грудь. От одного взгляда на полоску черных волосков, сужающуюся к низу живота и уходящую под простыню, Либби вдруг охватило странное волнение. Она надеялась, что он не заметил, как слегка задрожали ее руки, когда она осторожно сняла повязку с раны на боку. Либби знала, что он за ней наблюдает. Она прямо-таки физически ощущала на себе его взгляд.
– Всего-навсего поверхностное ранение, – заметил Ремингтон, когда Либби бросила грязные бинты на пол. – Мне повезло. Сантиметров десять вправо – и мне бы пришел конец.
Она подняла глаза и встретилась с ним взглядом.
– Да.
Либби снова подумала, как ужасно было бы, застрели она Ремингтона. Ей никогда не пришлось бы увидеть синевы его глаз, или изгиба его улыбающихся губ, или…
Девушка быстро вернулась к работе: промыла рану, смазала мазью, которую тетушка Аманда научила ее готовить из кореньев и трав, и накрыла ее чистым льняным полотном. Ей почти удалось убедить себя, что ее не волнует ни вид его обнаженной груди, ни то, как он на нее смотрит. Ей почти удалось поверить: это все равно что заботиться о Сойере, когда тот болен. Почти…
Либби снова глубоко, протяжно вздохнула, сдвинула простыню в сторону, открыв раненое бедро, и принялась последовательно повторять все операции.
Ремингтон явно развлекался, видя ее смущение, и в то же время был поражен ее решимостью. Если бы он не знал о ней так много, то поверил бы, что девушка, которая называет себя Либби Блю, всю жизнь ухаживала за ранеными где-то в глубинке, а не развлекалась в компании отпрысков самых богатых семейств Нью-Йорка – истинных «Кикербокеров». Ему вдруг ужасно захотелось узнать, как она выглядела, впервые появившись в светском обществе.
– Пока нет никаких признаков заражения, – сказала Либби, беря в руки влажную ткань.
Ремингтон внимательно посмотрел на свою ногу и впервые сумел разглядеть результаты выстрела в бедро. Даже поверхностного взгляда было достаточно, чтобы убедиться: эту рану никак нельзя назвать поверхностной. Пройдет некоторое время, прежде чем она заживет, но именно времени-то у него и не было. С другой стороны, ему вовсе не нравится перспектива остаться без ноги, а именно это может произойти, если он преждевременно поднимется с постели.
Ремингтону пришлось покрепче сжать зубы, пока Либби промывала рану. Каждое ее движение сопровождалось острой болью, которая «простреливала» ногу сверху донизу. Чтобы отвлечься от боли, Ремингтон принялся изучать профиль Либби, склонившейся над ним. Он вглядывался в шелковистые прядки, вьющиеся у нее на висках, в необычный цвет ее светлых, с розовато-золотистым отливом волос; заметил маленькие, прекрасной формы ушки и крохотную ямочку на подбородке. Он пришел в восторг от ее густых, загибающихся вверх ресниц, изящных дуг золотистых бровей и гладкой кожи. Ремингтон решил, что даже веснушки на носу этой девушки приводят его в восторг.
«Что же заставило тебя сбежать? Почему ты променяла легкую жизнь на все это?»
Ремингтон припомнил, как Нортроп Вандерхоф, стоя у огромного письменного стола вишневого дерева и сжимая в руке бокал бренди, рассматривал Ремингтона.
– Я слышал, вы лучший из лучших, Уокер.
– Если ее вообще можно найти, я найду! – уверенно ответил Ремингтон, по обыкновению глядя прямо в глаза собеседнику, который сумел полностью скрыть за равнодушным выражением лица горечь, сжигающую его душу.
– Я хочу, чтобы моя дочь вернулась ко мне. И я щедро заплачу вам, Уокер. Вы найдете ее и привезете ко мне.
Сначала Ремингтон подозревал, что дочка Нортропа сбежала с каким-то молодым человеком, которого не одобрил ее отец. Пусть редко, но такие происшествия случались в знатных семействах: слишком часто спутника жизни выбирали там с холодной тщательностью, словно речь шла о гарантии успеха капиталовложений. Однако расследование не навело ни на какой след загадочного любовника. Теперь же он убедился, что и мужа у беглянки нет.
Так что же вынудило ее скрываться?
– Вы всегда жили на этом ранчо, мисс Блю? – спросил он, зная правду, но желая услышать версию Либби.
В глазах девушки промелькнуло странное выражение, когда она встретилась с ним взглядом.
– Я приехала около шести лет назад, чтобы жить с тетушкой.
Ремингтон знал, что у нее не было тетки ни здесь, ни где-либо в другом месте, но не подал виду.
– А где вы жили до этого?
– Я приехала из Сан-Франциско.
В общих чертах это было правдой. Именно в Сан-Франциско ему удалось напасть на ее след. Но она не стала говорить, что далеко не пару месяцев до этого прожила в Нью-Йорке, прежде чем исчезнуть оттуда в неизвестном направлении.
Либби выпрямилась.
– Принесу вам что-нибудь перекусить. Думаю, немного каши не повредит сейчас вашему желудку.
Ремингтон не удержался и скорчил гримасу: он никогда не любил овсянку.
Ее легкий, словно воздушный, смех заставил его улыбнуться.
– Мистер Уокер, у вас с Сойером есть кое-что общее. Он тоже невысокого мнения о моей каше. Но тетушка Аманда – а она редко ошибалась – всегда говорила, что это отличная еда для тех, кого подкосила болезнь. Так что я принесу ее вам, а вы будьте любезны ее съесть.
– Слушаюсь, мэм, – подчинился он.
С улыбкой покачав головой, Либби собрала нехитрые медицинские принадлежности и вышла из комнаты.
По крайней мере, размышлял Ремингтон, ему не будет скучно, пока он лежит здесь без движения. Его явно развлекут наблюдения за тем, как Оливия Вандерхоф по собственной воле живет в образе Либби Блю. А потом он сможет завершить то дело, ради которого и оказался на этом ранчо.
Сойер дождался, пока Либби выйдет во двор, чтобы развесить на веревке выстиранные бинты, и наконец отважился заглянуть в спальню, где лежал раненый.
– Привет, – сказал незнакомец. – Ты, должно быть, Сойер.
Мальчик кивнул.
– Заходи.
Сойер бросил взгляд на заднюю дверь. Либби приказала ему держаться подальше от этого чужака, но сама-то она то и дело сюда входит! К тому же этот человек прогнал мистера Бэвенса, когда тот пытался обидеть Либби. По мнению Сойера, такой человек заслуживает определенного доверия.
– Заходи. Я скажу твоей маме, что сам пригласил тебя.
Сойер вошел в спальню и остановился. Внимательным взглядом мальчик изучал незнакомца.
Этот человек, пожалуй, ничем не отличается от прочих сухопарых мужчин, которые нанимались работать на ранчо «Блю Спрингс». Шевелюра его нуждается в стрижке, подбородок покрылся темной щетиной. И все-таки Сойер сомневался, что этот человек когда-либо работал на ферме. Слишком уж хороши оказались конь и седло незнакомца, да и руки его не были грубыми и мозолистыми.
– Меня зовут Уокер. Ремингтон Уокер. А тебя?
– Сойер Диверс. Но Либби мне не мама. Моя мама умерла. Давным-давно; я и не помню ее.
– Мне очень жаль. – Мужчина протянул мальчугану руку. – Приятно с тобой познакомиться. Извини, что я не встаю, но со мной приключилось небольшое несчастье. – Он дружелюбно улыбнулся.
Понимая, что ему, может быть, не следует этого делать, Сойер все-таки приблизился и пожал руку Уокера.
– Это не несчастный случай. Либби нарочно стреляла в вас. Просто она думала, что это кое-кто другой.
Мистер Уокер громко засмеялся.
– Она мне сказала то же самое. Похоже, мне повезло, что она не так уж метко стреляет.
– Вам правда повезло. Либби не может попасть ни во что, если целится. Она точно хотела пристрелить вас. Может, поэтому вы живой.
Улыбка исчезла с лица Уокера. Он нахмурился.
– Понятно, – пробормотал он и, сменив тему, спросил: – А почему вы здесь только вдвоем? Мне казалось, что на ранчо всегда бывает много народу.
– Мак-Грегор, он – с овцами. Рональд Абердин – тоже. А остальных отпустили. Либби не может сейчас платить другим работникам. Все здесь жуть как трудно, после того как умер мой папа.
– Твой отец здесь работал?
– Он был старшим над рабочими на ранчо. Он попал в буран и замерз насмерть прошлой зимой в Медвежьих горах. Он искал овец, которых угнал Бэвенс. – Сойер сжал кулачки. – Это Бэвенс виноват, что папа умер, и когда-нибудь я ему покажу за это!
Ремингтон наблюдал за тем, как мальчик пытается побороть гнев. Он не понаслышке знал, что значит потерять отца. Понимал, что это такое – видеть, что виновный продолжает безнаказанно процветать, потому что нет никаких доказательств его преступления. Стараясь отвлечь Сойера от грустных мыслей, Ремингтон спросил:
– А ты заботился о моем коне эти дни?
Карие глаза Сойера стали огромными, словно два блюдца, на личике не осталось и следа от недавней ярости.
– Конечно! Это лучший конь, каких я видывал! Как его зовут?
– Сандаун. Он у меня уже очень давно. Я сам вырастил его. Он мне очень дорог, и мне не хотелось бы, чтобы с ним что-нибудь случилось. Вот что я тебе скажу, Сойер. Ты заботься хорошенько о моем коне, пока я здесь лежу, а я буду тебе платить пятьдесят центов в день.
– Пятьдесят центов! В день?
– Правильно.
– Спасибо, мистер Уокер, – прервала их разговор Либби, появляясь в дверях, – но Сойер не может принять это предложение.
Ремингтон и Сойер одновременно повернулись к входящей в спальню хозяйке дома. Она хмуро смотрела на мальчика.
Не успев прийти в себя от удивления, Сойер снова повернулся к кровати.
– Я буду хорошо заботиться о вашем коне, мистер Уокер. Но вам не нужно мне платить. И все равно – спасибо. – Сказав это, Сойер поспешно вышел из комнаты.
Ремингтон удивленно посмотрел прямо в глаза девушки.
– Я уверена, что у вас были добрые намерения, – сказала она ему. – Но Сойер будет помогать вам, потому что так и должно быть, а не потому, что он может на этом заработать.
– Я только хотел…
– Я прослежу, чтобы он вас больше не беспокоил. – Она вышла из комнаты и закрыла дверь.
Ремингтон вздохнул и откинулся на подушки. Он только пытался помочь. Сойер сказал, что у них почти нет денег. Ремингтон ни секунды не сомневался, что мальчик хорошо заботится о Сандауне. Неужели это так ужасно – заплатить за хорошую работу?
«Сойер будет помогать вам, потому что так и должно быть, а не потому, что он может на этом заработать…»
Пусть Либби и не была Сойеру матерью, но поступала она именно как родная мать. Ремингтон сомневался, что Нортроп Вандерхоф сделал в жизни хотя бы один шаг, если тот не сулил выгоды. Удивительно, что этому неразборчивому в средствах старику удалось вырастить такую принципиальную дочь.
Ремингтону следовало, пожалуй, удивиться и тому, что такой честный и добросердечный человек, как Джефферсон Уокер, мог дружить с Нортропом. Как могло получиться, что этот человек столько лет дурачил его отца? Как мог Джефферсон дойти до такого отчаянного шага? Как вообще могло все это произойти?
Бесполезно искать ответы на эти вопросы. Джефферсон Уокер уже не мог на них ответить. Джефферсон Уокер мертв. Мертв из-за алчности Нортропа.
Внезапно Ремингтон ощутил ужасную слабость и закрыл глаза. Даже погружаясь в тяжелый сон, он продолжал повторять клятву: однажды он отомстит…
Так или иначе.
4
Солнце едва озарило горизонт, когда Либби направилась к сараю. Утренний воздух дышал прохладой, словно бросая вызов наступающему лету. На земле лежала густая роса, капля которой переливались, словно алмазы, рассыпавшиеся по траве.
Либби любила эти утренние часы, особенно в это время года, когда все дышит свежестью и обновлением. Она всегда легко просыпалась рано утром, не боясь забот, которые поджидали ее в самом начале дня. Это было ее время.
Распахнув дверь, Либби услышала, как поскуливают щенки. В следующую минуту раздалось громкое, требовательное мычание.
– Подожди минуточку, Мелли, – сказала девушка, поставив ведро около стойла. Пройдя вглубь сарая, она присела рядом с Мисти. – Как дела, красавица?
Она погладила колли по аккуратной головке и взяла в руки одного из черно-белых щенков.
– Посмотри-ка. Если ты не очарователен, то я уж и не знаю, кто тогда. – Она прижала собачонку к щеке, наслаждаясь мягким прикосновением шерсти к своей коже.
Мелли снова требовательно и жалобно замычала и с силой боднула стенку стойла.
– Хорошо, хорошо! Я тебя слышу.
Либби вернула детеныша матери, встала и, снова перейдя на другую сторону сарая, вошла в стойло дойной коровы.
– Ну что, капризничаем? – спросила Либби, похлопывая Мелли по желтовато-коричневой спине.
Она привязала корову к яслям, подтянула поближе низенький трехногий табурет и подставила ведро под полное вымя Мелли. Устроившись на табурете, Либби наклонилась, взялась за соски великолепной представительницы джерсейской породы молочных коров и принялась за дело.
Либби с удовольствием занималась дойкой с первого дня, когда тетушка Аманда научила ее, как это делается. Ей всегда казалось, что тепло сарая и ритмичный звук бьющих по ведру упругих струек молока дают ощущение покоя. Ее мысли уносились далеко-далеко под аккомпанемент этой успокаивающей музыки.
Сегодня утром она думала о Ремингтоне Уокере.
Накануне вечером ее подопечный попросил найти ему какой-нибудь костыль, чтобы он мог понемногу вставать. Либби нашла тот, с которым когда-то, в 1884 году, ходил Мак-Лейн, и принесла его в спальню Ремингтона. Молодой человек пока не пробовал им пользоваться – по крайней мере, в ее присутствии, – но Либби догадывалась, что скоро он это сделает. Она всей душой надеялась, что Ремингтон не будет слишком торопиться: если ему вдруг станет хуже, придется отложить его отъезд. А чем скорее он покинет ранчо, тем лучше.
По крайней мере Либби старалась убедить себя в этом.
Она представила себе, как губы Ремингтона слегка изгибаются в улыбке, как в уголках его глаз в этот момент появляются едва заметные морщинки. Вспомнила, как он следит за каждым ее движением взглядом темно-синих глаз, когда она находится в его комнате, как внимательно слушает ее, пытается побольше узнать о ней. В ушах Либби зазвучал поразивший ее голос, от которого она странным образом теряла силы и смягчалась. Что-то в этом человеке заставляло Либби испытывать смешанное чувство безопасности и угрозы. Как ни хотелось ей, чтобы он поскорее поправился и покинул «Блю Спрингс», в глубине души она жалела, что настанет день, когда он уедет.
Либби вспомнила, как Ремингтон вышвырнул с ранчо Тимоти Бэвенса. В тот момент у него едва хватило сил, чтобы держаться на ногах, и все-таки он заставил Бэвенса отпустить ее и убраться. Что сможет удержать Бэвенса от попытки вновь испугать ее, как только Ремингтон уедет?
Ничего!
Руки Либби замерли, она прижалась лбом к теплому боку коровы. Она знала, что Бэвенс не сдастся. Он твердо решил завладеть «Блю Спрингс». Ему будет несложно это сделать.
Либби сейчас очень не хватало Аманды. В крошечном теле Аманды Блю не было места даже капельке страха, Аманда Блю знала, как находить управу на Бэвенса.
Девушка закрыла глаза, вспоминая ночь, когда она впервые встретилась с хрупкой хозяйкой овечьего ранчо из Айдахо…
Оливия ощущала, как неподдельный страх сжимает ее сердце. Дыхание то и дело прерывалось, кровь бешено стучала в висках. Девушка нетерпеливо наблюдала за пассажирами, которые шли по проходу вагона к своим местам, и молча умоляла их делать это побыстрее.
«Поехали, – молила она про себя. – Поехали побыстрее!»
Девушка выглянула в окошко, пытаясь сквозь кромешную тьму рассмотреть, не появился ли человек, которого отец нанял, чтобы догнать и вернуть ее домой. Оливия не была уверена, что ей удалось ускользнуть от преследователя. Она нервным движением проверила, не выбились ли волосы из-под шляпки с высоко поднятыми передними полями, которую она надела, прежде чем покинуть гостиницу, жалея, что не хватило времени выкрасить волосы в другой цвет, и ругая себя, что не сделала этого раньше.
– Вы не против, если я присоединюсь к вам? – Оливия обернулась и увидела перед собой морщинистое личико невысокой женщины, стоящей в проходе. Она совсем уже готова была ответить, что предпочла бы ехать одна, но было поздно.
– Как я рада, что наконец покидаю Сан-Франциско, – сказала женщина, усаживаясь напротив Оливии. – Мне кажется, здесь слишком многолюдно.
Попутчица поставила саквояж на соседнее сиденье и протянула Оливии руку.
– Меня зовут Аманда Блю. А вас?
– Оли… – Она не закончила, вспомнив, как опрометчиво пользовалась до настоящего времени своим настоящем именем. В памяти вдруг всплыло ласковое имя, которым звала ее няня, когда Оливия была совсем маленькой девочкой. Имя, которое отец категорически запретил употреблять после того, как уволил няню и вышвырнул ее из «Роузгейт». – Либби. Меня зовут Либби.
Она почувствовала необъяснимую радость от этого, пусть слабого, проявления неповиновения отцу.
– Приятно познакомиться, Либби. Я еду домой в Айдахо. Вы бывали там когда-нибудь? Прекрасные места. У меня собственное овечье ранчо в гористой местности. Чертовски славное, самое лучшее овечье ранчо на всей этой Богом проклятой территории. – Она покачала головой, стараясь показать, что смущена. – Извините меня за мои речи. Это из-за того, что я живу среди людей, совершенно не умеющих говорить правильно. Даже и не замечаешь, что и как говоришь, если долго живешь невесть где, как я.
Оливия не знала, что ответить. Но, похоже, это и не имело значения. Аманда Блю с радостью взяла на себя труд вести беседу. Когда поезд наконец отошел от станции и помчался прочь от Сан-Франциско, женщина принялась развлекать Оливию, рассказывая ей историю за историей о жизни в гористых районах Айдахо, о людях, которые на нее работают, об овцах и барашках, о сезонах стрижки овец, о ягнятах. Под стук колес позади оставались миля за милей, а она все рассказывала и рассказывала. Рассказывала до глубокой ночи.
Затем Аманда неожиданно наклонилась вперед и накрыла руку Оливии своей ладошкой. В ее серьезных серых глазах светилось понимание.
– Вы попали в беду, не правда ли, милая моя? Это видно по вашему лицу.
Оливия хотела было опровергнуть такое предположение, но не нашла подходящих слов.
– Не беспокойтесь. – Аманда похлопала рукой по саквояжу. – У меня есть кольт сорок пятого калибра на случай, если придется кого-нибудь в чем-то убеждать. Но, похоже, того, от кого вы бежите, нет в этом поезде, иначе он давно бы дал о себе знать. Со мной вы в полной безопасности.
Как ни странно, но эта маленькая женщина вселила в нее ощущение уверенности.
– Почему бы вам не поехать вместе со мной в Айдахо, Либби? У меня в доме полно свободных комнат. И никто даже не сунется туда, чтобы разыскивать вас.
