ГЛАВА ПЕРВАЯ

ВАЙОМИНГ 1872-73 гг.

Было бурное, ветреное мартовское утро, когда Джим Латур помахал на прощание своей дочери и зятю и в последний раз сказал им «до свидания». Он находился в приподнятом настроении и даже приплясывал от нетерпения и радостного возбуждения. Хотя Джонти, его дочь, была для Латура всем на свете, все-таки приятно думать, что больше не придется притворяться и можно будет опять стать самим собой, то есть выпивохой, отчаянным игроком и бабником Джимом Латуром.

Таким его дочь вряд ли знала.

Он был чертовски счастлив жить вместе с Джонти и ее мужем, Кордом Макбейном, все это время, пока выздоравливал после тяжелого пулевого ранения. Джонти суетилась вокруг него, хлопотала по пустякам, готовила ему специальные блюда, чтобы он скорее поправлялся.

Джим играл со своим внуком Коди, и у него, наконец, появился шанс получше узнать своего зятя, с которым раньше отношения были более чем прохладные в течение нескольких лет.

Но в этот последний месяц, когда силы начали восстанавливаться, он стал беспокоен. Его все чаще стала посещать острая тоска по тем маленьким, но волнующим мелочам, из которых состояла его прежняя жизнь.

И в то время как большой гнедой жеребец по кличке Майор резвой иноходью покрывал милю за милей по равнине, сидящий на нем Джим думал о своем салуне в Коттонвуде. Все-таки приятно будет вновь оказаться в своем «Кончике Хвоста», где его ждут бармен Джейк и Тилли-повариха. И, конечно, нельзя забывать про красотку Ребекку или, как он ее называл, Реби.

Реби была хозяйкой увеселительного заведения, расположенного рядом с его салуном, и на нее работали пять девушек. Было время, когда эти «ночные бабочки» стали обслуживать своих мужчин прямо в его пивной, наверху. Но Джонти резко протестовала против подобной практики, так что, в конце концов, ему это надоело, и он дал Реби денег, чтобы она сняла себе большой дом по соседству.

Джим еще подстегнул жеребца, заставляя того бежать порезвее, а мысли его, между тем, остановились на Реби.

Интересно, сохранила ли к нему свою благосклонность эта чувствительная и такая соблазнительная рыжеволосая особа? Должно быть, конечно, но он что-то сомневался. Реби слишком любит мужиков и даже не скрывает этого. Три месяца, в течение которых он провалялся со своей раной, слишком большой срок, чтобы эта дамочка могла прожить их, не получая регулярных удовольствий, доставляемых ей мужским телом.

Однако, ему также было хорошо известно, что если она все-таки и нашла замену на период его отсутствия, то об этом все равно никто не узнает.

Джим криво ухмыльнулся. Реби будет чрезвычайно осторожна, она будет молчать, и ее избранник тоже не проболтается. Он побоится рассердить Большого Джима Латура тем, что вторгся на его территорию.

Впрочем, сейчас, плавно покачиваясь в седле в такт легкой поступи своего гнедого, Джим думал, что это его не особенно разозлит. Нет, конечно, Реби ему нравилась, но в сердце у него она занимала не бог весть какое место. Он обнаружил, что ей не было равных в постели и что она знает все способы, как удовлетворить мужчину. Но была в ней какая-то холодность. У нее отсутствовали та нежность и доброта, которых большинство мужчин ждут от женщины и хотят в ней найти. Временами она даже заставляла его чувствовать себя так, будто он — шлюха, пришедшая к сводне.

В самой глубине его глаз посторонний наблюдатель мог бы заметить промелькнувшее выражение печальной задумчивости. За все эти годы у него было множество женщин, но ни одной так и не удалось изгнать из памяти его милую Клео, его первую и единственную любовь… Клео умерла в возрасте семнадцати лет при родах в то время, как он скрывался от закона и находился в бегах далеко от нее.

Господи! Как он любил ее! Его глаза слегка прищурились, словно от боли. Да ему и правда было больно вспоминать себя таким, каким был двадцать лет тому назад.

В те времена он напоминал дикого, неприрученного зверька, озлобленного на весь мир, а особенно ненавидящего мир белых людей, которые смотрели на него, молодого метиса, как на что-то грязное, и видели в нем человека едва ли наполовину.

Джим, конечно, знал, что ему, полукровке, куда разумнее было продолжать жить в деревне его матери, после того, как она и ее белый муж, его отец, умерли от какой-то болезни, занесенной в их племя белыми. Его бабка-индианка и двоюродный брат Джонни Легкая Нога пытались убедить его остаться с ними.

Они говорили ему, что в мире его отца никто не будет ему рад, он не будет принят белыми людьми. Но Джим чувствовал ту неодолимую тягу к перемене мест, которая так часто охватывает подростков и которая звала его зажить жизнью, отвергнутой его собственным отцом. Его родитель повернулся к своему миру спиной, а ему, напротив, хотелось со всей страстью молодости стать частью той жизни, от которой отказался отец.

Долгое время Джим скитался по всей стране, выполняя разную случайную работу на тех ранчо, где ему давали приют. Работал он, в основном, за место в амбаре или сарае, где можно было переночевать. Пожив некоторое время на одном месте, он уезжал в другое, останавливаясь в разных маленьких городках и продолжая надеяться на то, что белые люди станут лучше к нему относиться. Но ничего в его жизни не менялось. Единственной работой, которую ему давали, было подметание в салунах или выбрасывание навоза на постоялых дворах и в платных конюшнях.

Вот так, спустя какое-то время, он и оказался в этом маленьком городе. И тут, как и везде, никто даже не спросил, как его зовут. С самого начала ему дали имя Метис. Он ненавидел это слово и начинал уже думать, что, пожалуй, его бабка и двоюродный брат были правы. Казалось, в мире белых людей, и вправду, для него нет места. Он решил проехать немного дальше, поискать еще, может, и найдется дом, где его признают своим и примут.

Продолжая вспоминать, Джим горько усмехнулся. Ему тогда не понадобилось и часу, чтобы доехать верхом до одного городка в Иллинойсе и убедиться, что он принял неверное решение. Мужчины на него смотрели с подозрением, а женщины презрительно и с пренебрежением. От него ожидали, что он будет сходить с деревянной мостовой и уступать белым дорогу, даже если на улице грязь по колено.

Упрямство и гордость удерживали его среди тех, кто судил о нем, как о полукровке, кто вышвыривал его из ресторанов и таверн, кто не хотел сдавать ему комнаты или хотя бы жалкий угол, который он мог бы назвать своим домом.

У него уже почти кончились деньги, когда судьбе было угодно столкнуть его со стариком, владевшим платной конюшней. В обмен на охапку сена, одеяло и доллар в день Джим должен был присматривать за лошадьми и чистить их стойла.

Тот же самый старик однажды предложил Джиму обрезать волосы, которые у него были на индейский манер заплетены в две косы. «С короткими волосами и такими голубыми глазами, как твои, тебя будут лучше принимать, Латур, — сказал он Джиму. — И, может, тебе надо скинуть свои штаны из оленьей кожи и одеть рубашку, жилет, ну, и все такое, как у белых людей».

Джим еще почти пару недель отказывался последовать совету старика, пока, наконец, не потратил почти все свои сбережения на приобретение фланелевой рубашки, брюк и жилета, подходящего к ним по цвету.

Еще почти месяц понадобился ему, чтобы привыкнуть к жестким, неудобным ботинкам, которые позже сменили его легкие, мягкие мокасины. И только по прошествии еще двух недель он, наконец, позволил своему боссу обрезать ему косы.

Вскоре Джим заметил, что, как только его длинные и черные, как смоль, косы исчезли, в отношении к нему жителей городка произошли легкие изменения. Его еще не совсем приняли в свое общество, но иногда на улице мужчины приветственно кивали ему, а девушки, когда их родители не видели, стали посылать ему застенчивые, скромные взгляды. «Совсем как индейские девушки в моей деревне», — думал он с довольной ухмылкой.

Джим очень хорошо знал, что у него привлекательная внешность. Женщины бегали за ним с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать, и частенько, когда вся деревня засыпала, залезали к нему под одеяло. Иногда он даже не видел в ночной темноте, на ком лежит, да ему это было и безразлично. Он был молод, и его кровь была горяча. Все, что ему было нужно, так это облегчить томление своей мужской плоти — только это его и интересовало.

Некоторое время его в этом плане занимала вечно голодная до мужиков внучка его босса. Почти с самого первого дня, когда еще только начиналась его работа в конюшне, он заметил, как она крутилась поблизости. Ей было лет шестнадцать-семнадцать, она была страшна на вид, но, в общем, всегда чистая и аккуратная. Словом, сойдет.

Еще через пару дней Джим заметил, что девчонка все время наблюдает за тем, как он работает, чистит скребницей лошадей, выкидывает навоз. Он уже довольно долго жил без тех удовольствий, которые могло дать ему женское тело, и, конечно, можно было бы попользоваться тем, что само шло в руки, но его беспокоило, что она может оказаться девственницей, а он слишком уважал старика, чтобы позволить себе неосторожно лишить его внучку невинности.

Но однажды, он, выполнив какое-то поручение своего босса и возвратясь в конюшню, услышал доносившиеся сверху, с сеновала, мужское бормотание и женские стоны, в значении которых не приходилось сомневаться. Джим вошел в пустое стойло и затаился. Он не сомневался, что случайно стал свидетелем тайного свидания. Возможно, какой-нибудь женатый мужчина решил там уединиться со шлюхой. И если это, действительно, так, то уж, конечно, этому парню совсем не захочется узнать, что кто-то застукал его за этим чрезвычайно интересным занятием на сеновале.

Немного погодя стоны и вздохи прекратились, и Джиму оставалось только широко разинуть рот от удивления, когда он увидел, как по лестнице спускается известный всему городу почтенный отец семейства, а за ним старикова внучка Алис.

Перед тем, как уйти, мужчина сказал ей: «Приходи завтра вечером к ручью за городом», — и губы Джима растянулись в хищной усмешке. Ну что ж, выходит, внучка уже не девственница, и он может и сам доставить ей удовольствие. С этого дня не будет больше походов к ручью.

На следующий день, когда девушка показалась на конюшне, Джим отложил в сторону скребок, которым чистил лошадей, и сразу направился к ней, на ходу расстегивая ширинку. Ее глаза жадно следили за ним, а когда он, наконец, обнажил свой большущий и хищно подрагивающий от напряжения член, девушка хихикнула, облизнула внезапно пересохшие губы и, схватив парня за руку, торопливо потащила его к лестнице, ведущей на сеновал.

В конце концов, они с девушкой довели друг друга до полного изнеможения, но когда он приказал ей: «Придешь ко мне сюда ночью», — она с готовностью кивнула головой.

Так и повелось с той поры. В дневные часы, когда удавалось улучить минутку-другую, они стремительно и с жадностью набрасывались друг на друга, но зато каждую ночь проводили на сене не меньше трех часов, предаваясь любовным утехам со всей энергией своих молодых тел.

Сейчас Джим вспоминал, что несмотря на самые безумные забавы, ему всегда удавалось быть осторожным и он всегда успевал слить свое семя в сено. Ему слишком хорошо была знакома боль в сердце от того, что ты — полукровка. Ни за что на свете он не хотел быть ответственным за то, что дает жизнь еще одному ребенку, который не найдет себе места в мире белых людей. Ему оставалось только надеяться, что и остальные мужчины, с которыми в будущем могла связаться эта девушка, будут так же осторожны и внимательны.

Как-то раз, днем, на постоялый двор заехали пять белых парней. Все они были примерно его возраста, крепко пьяны и хотели драки. Когда Джим направился к ним, чтобы взять их лошадей, на их лицах читалось явное желание причинить ему множество беспокойства.

— Глянь-ка, Ред, что тут у нас такое! — заржал один из парней. — Метис с голубыми глазами.

Он вытащил из кобуры пистолет и нацелился на ноги Джима.

— Смотрите, сейчас я его заставлю станцевать танец войны.

Не ожидая продолжения, Джим резко выхватил из-за голенища свой нож и, не раздумывая, стремительно бросился на парней. Одним прыжком он оказался в самой середине их компании и, не давая им опомниться от неожиданности, начал наносить удары направо и налево. Его сухощавое, подтянутое и гибкое, словно бич, тело не делало ни одного лишнего движения, а его кулаки, ноги и лезвие наносили стремительные, как молния, удары. Не прошло и минуты, как двое мужчин уже валялись без сознания на полу конюшни, а третий корчился от ножевого ранения в руку. Двое других парней, внезапно ослабев, попятились назад. Желание связываться с метисом исчезло так же стремительно, как и появилось.

Пока Джим ждал, напрягшись и готовясь продолжать драку, мужчина, которого звали Ред и который, видимо, был вожаком, заговорил:

— Ну-ну, полукровка, неплохо работаешь кулака ми и ножом. Нам бы как раз пригодился кто-нибудь, вроде тебя. Пойдем с нами, если хочешь. А как насчет того кольта, что у тебя на бедре? Ты с ним также лихо управляешься, как и с этой поросячьей грозой?

Он кивнул на нож Джима.

Джим невесело улыбнулся. С кольтом он умел обращаться с раннего детства. Когда ему исполнилось четырнадцать лет, отец подарил ему оружие, а потом долгие часы учил его пользоваться им.

Сначала их мишенью были кусочки коры, свисавшие с веток деревьев. Когда Джим научился сбивать каждую цель единственным выстрелом, они стали стрелять по листьям. Наконец, отец был удовлетворен тем, как сын научился сбивать все, что хотел, не тратя лишних патронов, и тогда он начал вырабатывать у него быстроту реакции. И Джим научился выхватывать кольт движением настолько быстрым, что оно было даже незаметно для других.

Словом, спустя секунду после того, как Ред заговорил, он уже изумленно таращился на свою шляпу, лежавшую в паре шагов от него с верхушкой, пробитой пистолетным выстрелом.

— Ну и как, устраивает? — холодно спросил Джим.

— Думаю, у тебя чертовски недурно выходит, — только и смог произнести Ред, поднимая свою шляпу. Ударом ладони он сбил с нее пыль и соломинки и нахлобучил опять себе на голову.

— Как насчет того, чтобы присоединиться к нам? Эти пятеро были не совсем те, кого Джим хотел бы выбрать себе в друзья. Кроме того, он подозревал, что они не в ладах с законом. Совершенно точно можно было предположить, что его двоюродный брат Джонни Легкая Нога посоветовал бы ему держаться от них подальше, потому что ничего, кроме забот, это знакомство не принесет. Но один Господь ведал, как одинок был Джим в те дни и как хотелось ему иметь приятелей или хоть какую-нибудь компанию, в которой над ним не будут смеяться

Однако, надо было еще принять во внимание и его старого босса Старик был добр к нему. Это его отношение дало возможность Джиму остаться здесь, в городе, где он никому не был нужен и задержался только из-за собственного упрямства. Как бы то ни было, ему нельзя вот так, просто, взять и уйти и бросить старика-хозяина.

Джим посмотрел на Реда и покачал головой.

— У меня тут работа, и я чувствую, что кое-чем обязан человеку, который дал мне ее.

— Ну, так и продолжай себе работать, — Ред махнул рукой. — У нас у всех есть кое-какие занятия. Мы собираемся по ночам, немножко выпиваем, немножко бузим, в общем, забавляемся вовсю.

Он протянул руку Джиму.

— На самом деле меня зовут Дик Харлэн Это мое настоящее имя, а Редом (Ред. — от англ. Red — красный, рыжий) меня прозвали из-за волос. Вот этих двоих на полу, — Ред махнул в сторону пар ней, — зовут Эд и Текс, а парень, что держится за руку — это Херб.

Потом его новый знакомец взглянул на более взрослого мужчину, прислонившегося к столбу и меланхолично наблюдавшему за тем, как его компаньоны с шумом поверглись на землю.

— А вот это, вон там — Рустер (Рустер — от англ Ruster — петух, задира).

Джим резко и отрывисто кивнул каждому, с кем его знакомили, и в ответ получил такой же кивок

Так все и началось. Каждый вечер они встречались в маленькой пушной фактории в нескольких милях от городка, участвовали в шумных хмельных пирушках, завязывали драки и буянили вовсю. Когда их деньги подходили к концу, они угоняли несколько голов скота из стада какого-нибудь фермера, выжигали поверх хозяйского тавра новое, а потом продавали животное владельцу фактории. Мужичонка с бегающими глазками никогда не обращал внимания на то, что у скота другие клейма.

Недели шли за неделями, и, мало-помалу, его друзья стали смотреть на Джима, как на вожака, и ждать от него указаний.

Что будет делать Латур?

Он был прирожденным лидером, и все остальные, может, даже не осознавая почему, признали за ним право руководить.

Единственный, кто сделал легкую попытку оказать сопротивление такому повороту событий, был Дик Харлэн, но на него не обратили никакого внимания. Однако, Джим очень хорошо знал, что этот невысокий, коренастый мужчина жестоко обижен тем, что его больше не считают предводителем. Это было видно даже по его поведению. Чувство досады у Дика выражалось даже в том, как он, деланно шутя, называл Джима «Метисом».

Однажды, где-то около полудня, когда Джим чистил лошадь, ожидая появления Алис, на постоялый двор зашла девушка. Это было похоже на чудесное видение; ему даже показалось, что он видит ее во сне. Рука Джима замерла на лошадиной спине. Ему за всю жизнь не доводилось видеть более прекрасного лица. Девушке было лет пятнадцать-шестнадцать, и она была невинна, как дитя.

Ее невинность и чистота светились в глазах, излучавших бархатное сияние. Она взглянула на него и увидела, с каким благоговейным трепетом смотрит на нее Джим.

Она застенчиво ему улыбнулась и сказала, что хотела бы нанять лошадь, примерно на час.

Он влюбился в нее сразу, с первых звуков ее голоса, и любовь эта продолжалась вот уже двадцать лет.

Он выбрал для нее самую смирную лошадь и дрожащими руками помог девушке сесть верхом. Ее не было не больше часа, но ему это время показалось вечностью, и он никак не мог дождаться, пока она вернется и даст ему возможность помочь ей спуститься с лошади.

И хотя краешком глаза Джим заметил, что Алис появилась и дожидается его, он продолжал стоять рядом с хорошенькой юной девушкой, пытаясь завязать с ней знакомство. Помнится, он спросил, как ей понравилась прогулка и куда она больше всего любит ездить во время верховой езды.

Они назвали друг другу свои имена. А потом Клео Рэнд сказала, что ей лучше вернуться домой, потому что мать будет волноваться, если она будет долго отсутствовать. В конце разговора Джим с затаенной надеждой спросил девушку, скоро ли она собирается снова покататься верхом, и та застенчиво кивнула — да, в скором времени, может, даже завтра, она захочет прогуляться еще раз.

А потом он смотрел ей вслед, восхищаясь ее стройной, гибкой фигурой и грациозностью, с которой девушка шла по городской улице.

Вдруг Джим вздрогнул от неожиданности, почувствовав легкое прикосновение девичьей руки к своему плечу.

— Эта малышка никогда не раздвинет для тебя ножки, метис, — ехидно улыбаясь, сказала Алис. — Забудь о ней, и пошли-ка лучше со мной наверх, на сеновал.

Джим посмотрел вниз на Алис, стоящую перед ним с горящими глазами, так, словно увидел ее впервые. Сегодня у него не было ни малейшего желания уединяться с этой разбитной девицей. Во всяком случае, у нее между ног он не собирался оставаться и пары часов. И вообще, у него было чувство, что он выжат, как лимон.

— Не сегодня, — мрачно проворчал он. — У меня много работы.

Ему было ясно, что Алис прекрасно догадывается о причинах его внезапного желания поработать, потому что она бросила на него разъяренный взгляд и опрометью выскочила из конюшни. Он криво усмехнулся. Пожалуй, ей придется восстановить свои ночные прогулки к загородному ручью. Ну это не страшно: у нее не будет недостатка в желающих заменить его и помочь ей скоротать одиночество.

С этого времени Клео каждый день приходила на постоялый двор, чтобы нанять лошадь для верховой прогулки. А вскоре и Джим стал стараться улизнуть с конюшни под любым предлогом, чтобы сопровождать девушку в ее поездках. Они разговаривали обо всем на свете. Он рассказал ей о том. как его родители умерли от пневмонии, а она печально поведала ему о смерти своего отца.

Как-то раз, за городом, когда они с Клео шли вдоль берега речки, ведя на поводу своих лошадей, Джим набрался храбрости и признался Клео в том, что любит ее. Он был удивлен, когда она сказала в ответ, что тоже любит его. А спустя две недели их любовь достигла своей естественной вершины.

И только одно омрачало их безоблачное счастье — мать Клео — Мэгги Рэнд. Однажды, она, разыскивая Клео, застала ее в объятиях Джима. Он даже вздрогнул от той ненависти, которая прозвучала в голосе женщины, когда она злобно прошипела: «Не смей никогда больше приближаться к моей дочери, ты, полукровка!» И она проследовала мимо него к выходу из конюшни, ведя за руку плачущую дочь.

Глядя, как они уходят по улице, Джим чувствовал, что с каждым их шагом из него по капле уходит жизнь.

Он издал горький смешок и пошел в конюшню расседлывать лошадей, на которых они с Клео только что вернулись с прогулки.

— Безмозглый метис! — задыхаясь от бессильной ярости, ругал себя Джим. — Как только могло взбрести в твою башку, что такая девушка, как Клео, может иметь хоть что-то с таким, как ты!

Однако, на следующий вечер, закончив свою работу и нехотя собираясь, чтобы ехать на встречу со своей шайкой, Джим обнаружил за отворотом своей куртки записку от Клео. Там было написано: «Жди меня сегодня в полночь за постоялым двором».

Таким образом, их отношения продолжались еще около месяца, а потом, однажды ночью, Клео прошептала Джиму, что у них будет ребенок. Эта новость вызвала у него смешанные чувства. Он был невероятно счастлив, потому что теперь-то уж неумолимой Мэгги Рэнд волей-неволей придется разрешить им пожениться. Но с другой стороны, он не мог не спрашивать себя, как удастся ему, полукровке, без гроша в кармане содержать жену и ребенка! Ведь нельзя же, в самом деле, ожидать, что жена будет спать на охапке соломы. И как он будет кормить ее, если едва может прокормить самого себя?

В ту ночь, после того, как Клео ушла, он лежал на сене и лихорадочно обдумывал разные способы, как прокормить свою будущую семью.

Ему пришло в голову, что они могли бы отправиться на маленькую ферму недалеко от той деревни, где он вырос, и которая все еще могла ему принадлежать. Ферма была заброшенной, но здания были прочными, а почва плодородной. Так что там им с Клео будет хорошо.

Джим тяжело вздохнул. Зашелестело сено. Это он повернулся на бок и невидящим взором уставился в крохотное окошко сеновала. Ему еще потребуется инвентарь и хоть какая-то мебель, несколько голов домашнего скота, всякая там живность. И еще нужно иметь деньги, чтобы жить, пока он возделает сад, вырастит урожай и продаст его. А если все-таки это не принесет достаточно дохода сразу?

В полном отчаянии он снова и снова спрашивал себя, где ему, полукровке, взять эти чертовы деньги. Он обдумывал и так и эдак, отвергая один вариант за другим, и вдруг, уже на исходе ночи, нашел ответ.

Джим лежал в полном смятении еще около часа, уставившись в темноту. Внутренний голос предупреждал его: «ТЫ ГЛУПЕЦ, НИЧЕГО ИЗ ЭТОГО НЕ ПОЛУЧИТСЯ», — но голос рассудка тут же заглушался другим голосом, звучащим еще громче: «У ТЕБЯ НЕТ ДРУГОГО ВЫХОДА».

И прежде чем уснуть, он принял, наконец, окончательное решение. Вместе со своими парнями он ограбит банк, находящийся на окраине этого сонного маленького городишки. Завтра вечером, когда они встретятся, как обычно, в фактории, он посвятит их в детали своего плана.

Следующей ночью, когда Джим рассказал друзьям о том, что он придумал, все отнеслись к его идее с восторгом. Единственным, кому не понравился план стать вооруженными налетчиками, был Рустер. Он с сомнением произнес:

— Если нас все же узнают, нам придется быть в бегах всю оставшуюся жизнь. В каждом городе, куда мы поедем, поразвесят плакаты с нашими физиономиями. Вот, что я вам скажу, парни, — от закона скрываться не очень весело.

— Да нас никто и не узнает, — возразил ему Дик Харлэн. — Глупец, мы завяжем лица платками.

Он посмотрел на сомневающегося Рустера и зло прищурился.

— Короче, ты с нами или нет?

Тот немного помолчал, внимательно рассматривая свой стакан с виски, и, наконец, ответил.

— Я просто думаю. Но мне это очень не нравится.

Сомнения Рустера были отвергнуты. Наклонившись над столом и сдвинув головы, пятеро молодых людей принялись с увлечением обсуждать детали предстоящей операции.

Решено было напасть на банк сразу после открытия, когда там практически не будет посетителей. Эд останется с лошадьми и будет следить за единственной улицей. Если вдруг появится шериф, то он должен будет свистом предупредить всех о его приближении. Вот и все — проще простого!

Спустя неделю, закончив приготовления к ограблению и уже отправившись на дело, Джим сказал своим людям перед тем, как они должны были въехать в город:

— Слушайте, парни, что бы ни произошло, не должно быть никакой стрельбы! Поэтому, давайте-ка, лучше прямо сейчас разрядим свои револьверы.

Некоторые, особенно Дик Харлэн, заворчали.

— Господи, Боже мой! — оскалился тот, тряхнув рыжей шевелюрой. — Неужели, если кто-то будет в меня палить, я даже не смогу выстрелить в ответ!

— Вот как раз поэтому я и не хочу, чтобы ваше оружие было заряжено. А особенно твое, Ред. — Джим мрачно взглянул на бывшего предводителя шайки. — Одно дело, если тебя будут разыскивать за ограбление банка, и совсем другое, если тебе на шею повесят обвинение в убийстве. Если мы кого-нибудь убьем, тогда нас точно отыщут и на краю земли и, как только сцапают, повесят на первом суку!

Несмотря на целую неделю подготовки, налет оказался неудачным с самого начала, с той минуты, как они ворвались в банк с закрытыми лицами. Харлэн все-таки порядком волновался, и поэтому, вместо положенного по сценарию грозного рыка, из его глотки вырвалось лишь хриплое карканье.

— Это ограбление! Всем руки вверх!

Два старых, замшелых кассира едва взглянули в их сторону сквозь стекла своих конторок и не проявили ни малейшего желания выполнять команду. Харлэн потряс в воздухе разряженным револьвером и совсем уж не солидно завизжал:

— Слышите, вы? Руки!

Но в следующую секунду ему пришлось растерянно отступить назад, потому что один из стариков рявкнул ему в ответ, как видно, не принимая всерьез его манипуляций с оружием:

— Ты бы лучше катился отсюда к черту, Дик Харлэн, а в следующий раз, когда соберешься выкинуть подобную дурацкую шутку, то сначала убедись, что как следует закрыл свои рыжие патлы!

Осознав, что разоблачены, налетчики в панике, наталкиваясь друг на друга, бросились к выходу и один за другим выскочили на улицу.

Следом за ними, наступая им на пятки, на улицу выбежали обрадованные возможностью разогнать провинциальную тоску старики-кассиры. Деды радостно вопили во всю мощь своих, еще сохранивших юношеский задор, глоток:

— Ограбление банка! Зовите шерифа!

Джим и четверо других неудачных грабителей птицами взлетели в седла своих коней, а на улицу уже выбегали жители, встревоженные необычной для такого времени суматохой. И когда вся шайка галопом вылетела из города, по ее следам уже мчалась погоня с шерифом во главе.

Отчаянно нахлестывая лошадей, они все-таки смогли уйти от преследования, а еще через неделю вся компания пересекла мексиканскую границу. Они набрели на какой-то старый, заброшенный сарай, в котором было всего три стены, случайно и без всякой системы соединенных в единое целое древними бревнами и листами жести.

Теперь оставалось решить, как жить дальше.

Ответ нашел Харлэн. Им следует переправиться через Рио (Рио — Рио-Гранде — пограничная река между США и Мексикой) и угнать несколько голов скота с какого-нибудь богатого ранчо на американской территории. Переправить их через реку в Мексику будет проще простого, а уж тут всегда есть спрос на хорошую говядину.

В принципе, все они были даже довольны своей теперешней жизнью. Денег вполне хватало на то, чтобы заплатить за мексиканскую водку и за услуги девочек в соседней деревушке, куда они стали часто наведываться.

Джим в этих поездках участия не принимал. Свою долю денег от продажи скота он старался сохранить на будущее и постоянно думал о Клео. Ему все время было не по себе от тоски, беспокойства за нее и стыда от того, что пришлось оставить любимую девушку одну.

В этой тоске и постоянных волнениях о Клео прошли два месяца. Наконец, Джим решил вернуться в Иллинойс, пробраться в городок, из которого они сбежали после неудавшегося ограбления, и забрать Клео с собой в Мексику. Земля здесь стала чертовски дешева, и у него в седельных сумках достаточно денег, чтобы купить какую-нибудь небольшую ферму.

Однажды ночью, когда все компаньоны отправились в деревню поразвлечься, он оседлал своего жеребца и направился в Иллинойс, оставив друзьям записку, в которой сообщал, что вернется через пару недель.

Но как только Джим пересек границу штата, всем его надеждам на лучшее пришел конец. Везде, где он проезжал, ему попадались на глаза плакаты, на которых были портреты его друзей и его самого. Под их именами было написано, что каждому, кто сообщит об этих преступниках какую-нибудь информацию, будет выплачено пятьсот долларов вознаграждения.

Это было жестокое разочарование. Он даже не осмелился проникнуть в городок, где жила Клео. Совершенно очевидно, что его арестовали бы, как только он осмелился приблизиться к ее дому. Его мучила мысль о том, как будет расти его ребенок без отца и кто у него — сын или, может, Клео родила ему дочурку? Он даже этого не мог узнать. Через неделю Джим возвратился в Мексику…

Следующие пять лет они прожили все пятеро в такой маленькой деревушке, что у нее даже не было названия. Но он никогда не переставал думать и тосковать о Клео.

В конце-концов, кот да закончился пятый год их разлуки, Джим почувствовал, что больше не может этого выносить. Он должен поехать туда и найти ответ на те вопросы, которые мучили его и не давали ему заснуть долгими ночами.

Однажды, когда он с друзьями по изгнанию сидел, как обычно, в таверне, он объявил, что возвращается в Иллинойс, чтобы разыскать мать своего ребенка и жениться, наконец, на ней.

— Да ты рехнулся, парень! — воскликнул Харлэн и от удивления даже выдернул руку из-под юбки какой-то американской потаскушки. Потом согнал ее со своего колена и продолжил. — Нас же арестуют, как только мы приедем в этот вшивый городишко!

— Не думаю… — Джим задумчиво крутил в руке стакан крепкой мексиканской водки. А потом посмотрел Харлэну в глаза. — Нет никаких доказательств, что это мы пытались ограбить тот чертов банк… За секли только тебя, и то видели только твои рыжие кудри.

— Он прав, Дик, — присоединился к Джиму Рустер. — Да и скажу тебе по правде, я устал от этой страны: жара, песок, гремучие змеи, — ну ее к дьяволу! Я готов вернуться в Америку, хотя бы для того, чтобы увидеть высокие деревья, зеленую траву, поесть, наконец, американской еды. У меня желудок уже расстроен от этой насквозь проперченной жратвы, которую я в него пихаю все эти годы!

И уже через час все вместе пересекли Рио в последний раз и направились прямиком в Иллинойс. Когда через шесть дней они осторожно въехали в городок, из которого бежали несколько лет назад, Джим обнаружил, что в нем не произошло никаких изменений, за одним исключением: та маленькая ферма, на которой выросла Клео, больше не принадлежала Мэгги Рэнд. Ее новый владелец сказал, что не имеет ни малейшего представления о том, куда направились миссис Мэгги и ее дочь. До самого вечера Джим не прекращал расспрашивать жителей городка, не знают ли они что-нибудь о местопребывании Мэгги Рэнд, но те в ответ только отрицательно качали головами. Когда солнце село, стало ясно, что все надежды рухнули, и ему пришлось прекратить свои поиски.

Направив своего коня к старому постоялому двору, где он когда-то работал короткое время, Джим думал о том, что, может быть, сейчас, после стольких лет разлуки, Клео уже и вовсе забыла о нем, и он стал для нее просто смутной тенью в ее воспоминаниях.

По крайней мере, надо как следует покормить коня и дать ему хороший отдых. Назавтра Джим решил отправиться на Запад и совсем уехать из этого пустынного штата, где, кроме редких маленьких ферм, нет теперь ничего. Если он как следует постарается, то сможет навсегда выбросить из своей головы Клео Рэнд.

Старик, который когда-то пожалел всеми презираемого и гонимого метиса, искренне обрадовался, увидев его опять. И Джим, не ожидавший этого, почувствовал, как у него потеплело на сердце. Как все-таки приятно было думать о том, что тебя еще кто-то любит и помнит. Он расспросил старика о здоровье и о том, что сталось с его внучкой Алис.

— Сам видишь, парень, меня скрючило от ревматизма, а Алис сбежала с каким-то проходимцем, который проезжал через город. Я о ней уже пару лет ничего не слышал…

Когда Джим уже расседлывал своего жеребца, старик задал ему свой вопрос.

— Ну, а ты в своих путешествиях где-нибудь встречался с той малышкой, дочерью Мэгги Рэнд?

— Нет. Я все это время был в Мексике, — Джим снял с конской спины седло. — Я было надеялся увидеть ее здесь, но, похоже, она с матерью куда-то уехала.

— Угу, они уехали в Абилин, есть такой городок в Канзасе.

Джим от неожиданности уронил седло и, еще не веря услышанному, уставился на бывшего своего хозяина.

— я тут полгорода расспросил, не знает ли кто-нибудь, куда уехали Рэнды, а знаешь только ты! Откуда?

— Как-то случайно зашел на станцию, ну и слышал, как Мэгги просила два билета до Абилина. По том вскоре подошел поезд, и они с дочерью сели в него. Понятно, я никогда никому ничего об этом не говорил. Я так подумал, если бы Мэгги хотела, чтобы люди знали, куда они направились, она сама бы им сказала!..

Джим на радостях так хлопнул старика по спине, что тот пошатнулся.

— Завтра рано поутру я вернусь за своим жеребцом, — сказал он и уже собрался уходить, но возле большой двойной двери остановился и повернулся к хозяину. — Слушай, старик, я тут подумал, если ты не против, может, я переночую у тебя? Вряд ли мне обрадуются в гостинице больше, чем пять лет назад.

Старик кивнул:

— Жаль, конечно, но это правда.

После этого разговора Джим отправился искать своих людей и нашел их на той самой фактории, где они так много повеселились в свое время до того, как пришлось скрываться от Закона. Вся компания с огромным энтузиазмом приняла известие о том, что им всем предстоит рано утром отправиться в Канзас.

— Это чертовски веселый городок! — проинформировал своих компаньонов Харлэн. — Там, как мне говори ли, борделей больше, чем где-либо еще на Западе.

Через три дня они въезжали в Абилин. Город оказался точно таким, как расписывал его Харлэн. Веселый, дикий. И, к радости парней, буквально нашпигован домами с более чем сомнительной репутацией. Как только они рванулись в первый попавшийся им по дороге бордель, Джим оставил их и отправился по шумным многолюдным улицам на поиски Клео, думая о том, что ему никогда не найти ее в этом городе, среди такого множества народа.

Целую неделю он провел в бесплодных поисках, рыская по городу, надеясь на чудо, которое поможет ему как-нибудь встретить Клео. И, наконец, Джим с горечью вынужден был прийти к заключению, что, видимо, он больше ее никогда не увидит. Возможно, они с матерью вообще уже не живут в Абилине. Мэгги могла купить где-нибудь за городом маленькую ферму, или они могли уехать отсюда куда-нибудь еще, так что надежд на встречу не оставалось никаких.

Однажды, Джим сидел, коротая время в салуне, и равнодушно разглядывал лица прохожих за окном, как вдруг увидел, что из овощной лавки напротив вышла высокая седоволосая женщина.

— Проклятье, да это же Мэгги Рэнд! — прошептал он. В следующую секунду стул с грохотом полетел в сторону, а Джим бросился к выходу.

Стараясь оставаться незамеченным, Джим шел за своим старым врагом почти два квартала. Женщина подошла к дощатому крыльцу большого некрашенного и обшарпанного дома, молодой мужчина остановился и, не веря своим глазам, уставился на вывеску над той дверью, куда вошла мать Клео. Огромными красными буквами там было написано: «ДОМ НАСЛАЖДЕНИЙ УНЭХЛИ».

Какого черта могла делать в публичном доме чопорная и строгая Мэгги Рэнд. Уж, конечно, она не обслуживала клиентов!

Ему внезапно пришла в голову мысль, от который заледенела кровь. Возможно ли, чтобы в этом качестве работала Клео? Нет, это невозможно! Даже в самом крайнем случае ей не пришло бы в голову заняться проституцией — Мэгги никогда бы этого не допустила. Джим еще немного выждал после того, как Мэгги отомкнула дверь и скрылась внутри. Он постоял на маленьком крылечке, давая ей возможность разместить свои покупки, а затем заколотил в дверь.

Женщина, которая открыла ему дверь, казалась старше своих лет, главным образом из-за глаз, озабоченных и с какой-то затаенной болью в глубине. Она несколько мгновений с неподдельным ужасом смотрела на посетителя, и он даже испугался, что она вот-вот упадет в обморок, таким мертвенно-бледным стало ее лицо. Джим даже машинально сделал движение к ней навстречу, увидев, как она зашаталась, но хозяйка резко отступила назад, чуть не наступив на маленького ребенка, цеплявшегося за ее юбку, и закричала с ненавистью:

— Ты?!

Ребенок издал протестующий писк и только тогда Джим обратил на него внимание. И тут сердце молодого мужчины сжалось, потому что он увидел, что глаза малыша такие же голубые, как у него самого.

— О, Боже, это же мой ребенок! — прошептал он.

Когда стало ясно, что Мэгги не собирается приглашать его в дом, он насильно отодвинул ее в сторону и вошел в большую кухню.

— Я пришел за Клео и моим ребенком, — сказал Джим, сразу переходя к делу.

Мэгги торопливо шла за ним через весь дом, и в глазах у нее сверкала ничем не прикрытая ненависть.

— Ты опоздал на пять лет, метис, — сказала она, и голос ее в этот момент дрожал от гнева. — Они оба мертвы. Ты найдешь их могилу на кладбище в конце города!

За свои двадцать восемь лет Джим Латур еще никогда не испытывал такой острой, пронизывающей боли, как та, что сейчас охватила его. Кровь отхлынула у него с лица, и он в отчаянии воскликнул:

— НЕТ!!!

— Да! — Мэгги наблюдала за его горем с нескрываемым злорадством.

Джим бессильно опустился на стоявший рядом стул, потому что ноги отказались ему служить. И тогда маленький мальчик освободился из объятий Мэгги и, подойдя к незнакомому мужчине, доверчиво оперся на его большую ногу. Незнакомый дядя осторожно убрал чудные черные кудри с белоснежного лобика мальчугана и нежно спросил:

— Как тебя зовут, парень?

— Джонти Рэнд. — Глаза, совсем как его собственные, взглянули прямо на него. И тогда Джим вновь перевел взгляд на Мэгги.

— Ты лжешь мне, старуха! Уж, по крайней мере, ребенок жив. — Он встал со стула, подхватил мальчика на руки и, с наслаждением вдыхая свежий, детский молочный запах, решительно произнес:

— Я забираю его и уезжаю… Прямо сейчас.

Но как только Джим направился к двери, Мэгги одним прыжком загородила ему дорогу и закричала:

— Джонти не мальчик! Это девочка! Ты не можешь жить с ней в банде среди своих преступных дружков.

Он даже не поверил старухе и тогда та, в отчаянии, сорвала штанишки с ребенка, чтобы доказать Джиму, что на сей раз она говорит правду. К его собственному изумлению, Джим даже обрадовался, что стал отцом маленькой девочки. Дочь, показалась ему, родилась в их дочери, чтобы никогда не разлучаться с ним.

Однако он должен был признать, что Мэгги права и в другом. Скрываясь от закона, он не может найти места для маленькой девочки.

Он опустил Джонти на пол и тихо сказал:

— Да, я оставлю ее с тобой на время. Но когда она станет старше, я ее у тебя заберу. — И Джим вышел из здания, в котором Мэгги Рэнд жила и сдавала часть комнат в аренду содержательнице публичного дома.

Прямо оттуда он направился на городское кладбище. Там, словно сама Клео указывала ему дорогу, он прошел к ее могиле под высоким раскидистым деревом и, опустившись на колени возле аккуратного могильного холмика, долго стоял, и слезы, которых у него не было с тех пор, как ему было столько же, сколько Джонти сейчас, слезы текли по его щекам. Там Джим поклялся единственной женщине, которую он когда-либо любил, что он сможет вырастить и воспитать их дочь.

Джим и его люди кружили вокруг Абилина в течение недели. Все это время, несмотря на явную недоброжелательность Мэгги, он навещал дочь каждый день. К тому времени, когда ему пришлось уезжать из города, между ним и дочерью завязались теплые, нежные чувства, переросшие в крепкую привязанность. Он обещал дочке, что вернется к ней очень скоро. А Джонти очень полюбила мужчину, которого называла дядя Джим.

В последующие годы Джим периодически навещал Джонти. Он начал откладывать понемногу деньги, чтобы когда-нибудь стать добропорядочным гражданином и обеспечить дом своей дочери. Незадолго до того, как ей должно было исполниться восемнадцать лет, умерла Мэгги, и он обнаружил, что все-таки не сумел скопить достаточно денег, чтобы реализовать мечты о собственном доме.

Ему пришлось неохотно выполнить предсмертную волю Мэгги и передать Джонти под опеку Корда Макбейна, хозяина богатого ранчо

Некоторое время Джонти крепко портила нервы Макбейну. Их стычки продолжались до тех пор, пока владелец ранчо случайно не узнал, что является опекуном девушки, а совсем не сорванца. Ну, конечно, он в нее тут же влюбился, вскоре они поженились, а еще через некоторое время стали родителями прекрасного сынишки по имени Коди, Джим как раз отправлялся их навестить, но по дороге был тяжело ранен одним своим старым врагом и чуть не умер…

Высоко над головой Джима, прерывая его воспоминания и возвращая в настоящее, раздался пронзительный крик орла. «Я РАД, ЧТО ВСЕ ЭТИ ДНИ ПОЗАДИ», — внезапно подумал Джим.

С тех пор он стал одним из уважаемых граждан города Коттонвуд, владельцем крупнейшего и, пожалуй, лучшего в округе салуна. Мужчины, встречая его на улице, с почтением снимали шляпы, а женщины, проходя мимо него, очаровательно улыбались.

Он был не очень тщеславным человеком и без особого самомнения, но твердо знал, что мог бы уложить в постель любую женщину, неважно, замужнюю или нет, если бы только захотел.

Но у него никогда не возникало даже мысли об этом. Все порядочные женщины Коттонвуда мечтали о замужестве, а это было единственное, чего он никогда не смог бы им предложить. Это было бы оскорблением памяти о той женщине, которая уже никогда не станет его женой.

Заснеженные вершины гор остались позади, когда как-то неожиданно солнце совсем зашло. Уже в сумерках Джим оказался в тихом лесу среди устремившихся к вечернему небу стройных сосен и, похлопав жеребца по шее, он произнес:

— Ну, что, Майор, кажется, нам пора разбивать лагерь?

Вскоре невдалеке послышалось тихое бормотание бегущей воды, и он повернул коня в том направлении.

Подъехав к маленькому потоку, всадник спешился и, разминая затекшие ноги, подошел к воде, тяжело нагнулся и плеснул себе в лицо несколько раз холодной влагой. Кости болели значительно сильнее, чем следовало бы им в его сорок два года.

Он отвязал спальный мешок, притороченный к луке седла, потом достал то, что приготовила ему Джонти. Не торопясь, раскатал на земле одеяло, расседлал и стреножил коня, а седло положил на одеяло себе в изголовье: оно будет ему вместо подушки.

Еще через несколько минут поблизости весело трещал костер, и на нем в котелке закипал кофе.

Сандвичи с говядиной были вкусными и прекрасно утолили его звериный голод. А потом, уже перекусив, он сидел, глядя на огонь костра. Вверх поднимался сизоватый дымок его сигареты. Джим умиротворенно прихлебывал из походной кружки кофе и слушал, как в верхушках сосен вздыхает ветер.

Когда, наконец, тени, окружавшие его, сгустились, он влез в свой спальный мешок, вытянулся и вздохнул с наслаждением. Еще через минуту он заснул.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Маленькая, хрупкая женщина, спотыкаясь, бежала через огромную плоскую равнину. Рядом с нею, едва касаясь земли, мчался маленький мальчик. Они бежали к опушке густого соснового леса, где надеялись спрятаться от человека, преследовавшего их верхом на лошади. Весь этот день и часть предыдущего он гнался за ними буквально по пятам.

Убегая от него, Сэйдж Ларкин спасала не себя. Она знала наверняка, что ее деверь, Миланд Ларкин, не причинит ей вреда. Встреча с ним была опасна для ее племянника, Дэнни. Мать мальчика была из индейского племени, а Миланд ненавидел индейцев. Сэйдж должна защитить мальчика потому, что он был единственным, кто остался у нее на свете после того, как позавчера ее муж и родители Дэнни были застрелены какими-то бандитами.

— Нет, нет! Я не должна об этом думать! — задыхаясь, шептала молодая женщина, продолжая бежать.

От быстрого бега у нее кололо в боку, не хватало воздуха, и, казалось, что ее вот-вот совсем оставят силы, когда, наконец, Сэйдж и мальчик достигли первых высоких деревьев, которые, словно стражи, охраняли вход в лес. Она подтолкнула Дэнни к ближайшей огромной сосне, и они впервые за долгое время смогли хоть чуть-чуть отдохнуть, привалившись к могучему стволу и настороженно вслушиваясь в окружающую их тишину вечернего леса. Женщина и ее племянник затаили дыхание.

Прошло минут десять, а может, чуть больше, но до них не доносилось ни звука, кроме писка пичужек, готовящихся ко сну, и шороха возившихся среди сосновых иголок мелких животных.

Может, Миланд потерял их следы? Молодая женщина молила Господа, чтобы так оно и было. И еще она молилась о том, чтобы ночь наступила как можно скорее, потому что сил у нее уже почти совсем не осталось, и она буквально падала от изнеможения.

Ее взгляд перебегал с одной огромной сосны на другую. Им с племянником необходимо найти укромное убежище, где можно будет скоротать еще одну долгую, холодную ночь. При мысли об этом женщину, в ее легком, не по сезону платье, начала бить дрожь. Сейчас, ранней весной, вечера были еще достаточно холодными, а они даже не могли развести огонь, чтобы согреться.

Сэйдж и Дэнни решили пойти в разные стороны, чтобы поискать надежное укрытие. Зубы у Сэйдж стучали от холода. Всю прошлую ночь, когда они сидели с племянником, тесно прижавшись друг к другу, в дупле огромного дерева, ее била дрожь. Сегодня она весь день чихала и кашляла так, что стало понятно — она простудилась.

Ей оставалось только радоваться тому, что Дэнни так хорошо держится: не хнычет и не жалуется. Может, скоро ей удастся отыскать какое-нибудь поваленное ветром дерево или расщелину в скале, где им удалось бы укрыться.

Поиски убежища затянулись. Сэйдж было уже совсем потеряла надежду найти подходящее место, как вдруг, насторожившись, подняла голову и застыла на месте. Издалека до нее донесся жалобный крик козодоя. Только очень чуткое и натренированное ухо могло заметить разницу между птичьим криком и тем, который издавал человек.

Она устало улыбнулась — это Дэнни подавал знак, что нашел место для ночлега.

Печальный крик птицы доносился через короткие интервалы, указывая Сэйдж, где находится ее племянник. Ярко-красный шар солнца еще виднелся сквозь сосновые ветки, когда она разыскала Дэнни, стоявшего на дне глубокого, заросшего кустарником оврага. Мальчик забрался по крутому откосу и подал Сэйдж руку, помогая ей спуститься вниз.

— Вон там, — произнес он тихо и показал Сэйдж глубокую расщелину в стене, практически скрытую от постороннего глаза россыпью больших валунов, принесенных сюда дождями за много лет.

— Там будет отлично, — произнес Дэнни, в то время как Сэйдж на четвереньках вползала внутрь.

Да, там, действительно, было неплохо. Расщелина была достаточно длинной, чтобы можно было вытянуться во весь рост, и просторной, так что они оба там отлично поместятся.

— Тетя Сэйдж, ты вся горишь, хоть тебя и бьет дрожь. — Дэнни забрался в укрытие вслед за ней и прижался своим гибким мальчишеским телом к ее спи не. — Ты себя хорошо чувствуешь?

— Да, милый, все нормально. Просто устала. ПРОСТО УСТАЛА и наполовину не выражало того, что Сэйдж на самом деле чувствовала. Более точным было бы сказать, что она устала до смерти: устало ее тело, душа, не говоря о мучительном чувстве голода.

Вчера им с Дэнни удалось съесть только несколько сухих ягод, забытых птицами в течение долгой зимы, да еще они случайно обнаружили несколько ям, наполненных водой, и смогли утолить жажду. Сэйдж знала, что мальчик тоже голоден, возможно, даже больше, чем она. Он растет, и его молодому организму требуется много пищи. Как ей уберечь от страданий этого ребенка, которого она любила, как своего собственного? Она потеряла направление и сейчас, пожалуй, не могла бы с уверенностью сказать: направляются ли они к цивилизации или удаляются от нее. Единственное, что ей было точно известно — так это то, что сегодня утром восходящее солнце светило им в спины. Может быть, им удалось не потерять направления и они по-прежнему двигаются на Запад, а не по кругу. Если же направление на Запад ими утеряно, то они запросто могут угодить в лапы ее деверя.

От отвращения и ужаса Сэйдж передернуло, несмотря на высокую температуру, которая у нее сейчас, несомненно, была. Миланд Ларкин хотел, чтобы она стала его женой, но один Господь ведает, что он сделает с Дэнни, если тот ему попадется. Брат ее мужа был религиозен чуть не до фанатизма, но точно так же фанатично он ненавидел индейцев. Это была какая-то необъяснимая, болезненная ненависть. Никто не знал, откуда она взялась, в чем ее причины. Наоборот, всем было известно, что краснокожие не причинили Ларкину никакого вреда.

И все-таки эта глубокая, черная ненависть жила в нем. Она полыхала в его глазах, когда он смотрел на Дэнни или его мать.

В затуманенном болезнью сознании Сэйдж встали картины трагедии, которая разыгралась накануне и которую ей так хотелось забыть. Смерть мужа Артура, гибель ее брата Кейла и его жены Мэри, матери Дэнни.

…Стояла прекрасная весенняя погода. Яркое солнце разогнало туман, и теплый утренний воздух был напоен густым ароматом свежей зелени, распускающихся почек и сырой земли. Сэйдж видела все это, как сейчас. Мужчины и ее невестка начали работать в саду, на доходы от которого и жили обе семьи.

Ее муж и брат владели равными частями большого участка земли. Там они и построили свои небольшие домики совсем рядом, в нескольких ярдах один от другого. От нее и Дэнни помощи не требовалось, поэтому они взяли корзины и пошли собирать зелень на поляну недалеко от домиков. Корзины были уже наполнены почти наполовину нежными, молодыми стеблями одуванчиков, как вдруг со стороны их фермы раздались три выстрела. Сердце у Сэйдж тревожно сжалось. Стреляли из кольтов, а у Артура и Кейла были только ружья. Бросив свои корзины, они с Дэнни помчались к дому. Добежав до склона небольшого холма, закрывавшего их жилища, Сэйдж из предосторожности опустилась на землю и потянула за собой племянника. Остаток пути до вершины холма они проделали ползком и, взобравшись наверх, посмотрели на двор фермы.

Как только они взглянули на то, что там происходит, у них обоих вырвался сдавленный крик ужаса.

Ее муж и Кейл лежали в неестественных позах в саду, а Мэри — в нескольких футах от двери в жилище. По тому, как были разбросаны в сторону ее руки и ноги, по виду разорванной пополам длинной туники Сэйдж догадалась, что эту маленькую, хрупкую женщину изнасиловали, прежде чем пуля оборвала ее жизнь.

Внезапно эта ужасная картина пополнилась новыми действующими лицами. Неизвестно откуда внизу появились трое мужчин, до того момента незамеченные ею. Двое направились к Артуру и Кейлу, а третий мужчина остановился над телом Мэри. Сэйдж никогда не сможет забыть, как полыхали его рыжие волосы, когда он склонился над мертвой женщиной и, взяв ее за ноги, потащил в дом. Через мгновение он вышел из домика навстречу своим дружкам. Один из них тащил за плечи Артура, а другой — поменьше ростом — Кейла Согнувшись под тяжестью мертвых тел, бандиты вошли внутрь строения, а спустя несколько секунд появились, теперь уже без своей ужасной ноши.

Трое мужчин немного постояли, переговариваясь о чем-то, потом тот, с рыжими волосами, достал из кармана своих кожаных брюк какую-то тряпку, чиркнув спичкой о подошву ботинка, зажег кусок материи и, когда она разгорелась, бросил ее внутрь помещения.

Спустя еще мгновение расширившимися от ужаса глазами Сэйдж увидела, как сухие бревна вспыхнули, словно порох. Она с трудом подавила готовый сорваться с губ пронзительный крик и, схватив Дэнни за голову, уткнула его лицом в свою грудь, чтобы заглушить жалкий крик отчаяния. Нельзя, чтобы эти чудовища там, внизу, догадались, что есть свидетели их злодеяния.

— НУ, ИДИТЕ ЖЕ, УХОДИТЕ! — Сэйдж пыталась мысленно приказать бандитам

— ХОТЬ БЫ ОНИ СКОРЕЕ УХОДИЛИ, ЧТОБЫ Я МОГЛА ПОБЕЖАТЬ К МУЖУ И БРАТУ И ВЫТА ЩИТЬ ИХ ИЗ ПЛАМЕНИ. ВДРУГ ОНИ ЕЩЕ ЖИВЫ!!!

У Сэйдж не было никаких сомнений относительно невестки. Мэри мертва, и ей уже ничем не помочь.

Но троица не уходила. Они только взобрались на своих лошадей и, закурив сигареты, стали ожидать, пока обрушится крыша маленького строения И только после того, как это случилось, они пришпорили своих скакунов и спокойно ускакали, словно и не убили только что трех человек.

Словно в кошмарном сне Сэйдж услышала всхлипы Дэнни, который повторял снова и снова: «Мама! Папа!» Она обняла мальчика и, подавив собственные рыдания, постаралась успокоить или хотя бы немного утешить ребенка. Ее мучил вопрос: где сейчас бандиты? Вдруг они все еще рыщут поблизости? И вернутся ли они назад на место преступления?

Внезапно Сэйдж затихла и притаилась. В отдалении послышался глухой стук копыт. Может, как она и ожидала, возвращаются назад бандиты? Она прошептала: «Ш-ш-ш!» Приподняв голову, как насторожившийся зверек, она стала вглядываться в догорающие бревна пожара. Когда всадник приблизился, женщина увидела, кто скачет, и радостно вскрикнула. К дымящимся развалинам дома галопом мчался ее деверь Миланд.

«Какая злая ирония судьбы, — вдруг пронеслось в ее голове. — Он никогда не навещал их прежде и вот едет, когда Артур мертв».

Она уже совсем было приготовилась подняться и окликнуть деверя, но вдруг инстинкт самосохранения приказал ей остаться там, где она была. «Что-то тут не так», — сказала себе Сэйдж. Слишком уж невозмутимо сидел в седле Миланд, слишком спокойно смотрел он на дымящиеся развалины, где еще недавно жили счастливые люди и кипела жизнь. Неужели ему не приходит в голову, что под тлеющими руинами могут быть останки людей?

Но когда Миланд, сложив рупором руки, стал громко звать ее, беспокойство Сэйдж перешло в страшное подозрение, что ему как раз очень .хорошо известно, кто находится под развалинами дома. Иначе, почему это он не выкликает и имя своего брата?

Она не хотела этого, но страшные, ужасные вопросы один за другим вставали перед ней. Неужели Миланд действительно знает, чьи тела лежат там среди головешек и тлеющих углей? Здравый рассудок подсказывал ей, что он, наверняка, должен был заметить тех троих и догадаться, что это именно те люди, которые подожгли дом его брата. Почему в таком случае он не воспользовался своим ружьем? Ведь он отличный стрелок и мог запросто перестрелять всех.

— ЗАБИРАЙ МАЛЬЧИКА И ПРЯЧЬСЯ! — снова заговорил в ней внутренний голос.

И женщина решила послушаться голоса разума. Она разжала объятия, в которых сжимала племянника, и, предостерегающе поднеся палец к губам, кивком приказала ему следовать за ней с вершины дальше от дома. Когда, наконец, они оказались в безопасности и Миланд уже не мог их заметить, Дэнни повернул к ней залитое слезами лицо:

— Тетя Сэйдж, это же брат дяди Артура. Неужели ты не откликнешься?

Сэйдж покачала головой. Сейчас не время для объяснений. Вместо этого она указала мальчику на высокую сосну в нескольких ярдах и тихо-тихо, еле слышно, сказала:

— Заберемся на дерево и спрячемся там, пока он не уедет.

Пока они с Дэнни, затаившись, сидели среди густых еловых лап и следили за Миландом, который продолжал выкрикивать имя Сэйдж, она напряженно думала, можно ли им осторожно отправиться по его следам, чтобы укрыться в доме родителей ее мужа, милях в пяти отсюда. Впрочем, Сэйдж практически сразу отказалась от этой мысли. Она любила стариков, но как же она сможет сказать этим милым людям, что подозревает Миланда в убийстве родного брата? Потеря Артура уже будет огромным горем, но если им скажут, что их собственный сын нанял бандитов, чтобы убить родного брата, то это будет для стариков таким ударом, от которого они никогда не оправятся.

Наконец, Миланд ускакал в том же направлении, в котором недавно удалились трое убийц, а Сэйдж и Дэнни, спустившись на землю, бросились в противоположную сторону.

Около полудня они остановились в тени нескольких высоких, выделявшихся на равнине скал, чтобы немного отдохнуть. И в это время Дэнни увидел всадника примерно в полумиле от того места, где прятались беглецы. Это был Миланд на своей чалой лошади. Лошадь шла медленным шагом, а сам Миланд, склонившись в седле, внимательно рассматривал землю. Сэйдж почувствовала, как у нее сжалось от ужаса сердце. Он нашел их следы и теперь идет по ним! Женщина схватила Дэнни за руку, и они вновь бросились бежать.

За то, что им в конце концов удалось оторваться от Миланда, нужно было благодарить Дэнни и уроки, которые давала ему мать-индианка.

Неназойливо, в форме игры, Мэри учила сынишку передвигаться по лесу и равнине, не оставляя никаких следов. Сейчас ее уроки пришлись как нельзя более кстати. Правда, двигались беглецы не очень быстро, потому что Сэйдж, следуя указаниям племянника, должна была ставить ноги точно туда, куда он говорил.

Пока было возможно, они передвигались по каменистым осыпям, шли по стволам поваленных деревьев, тщательно пряча свои следы, и, наконец, подошли к широкой, но мелководной реке. Над равниной уже опускались сумерки, когда до смерти уставшие мальчик и женщина перешли через стремительный поток на другой берег. Там им удалось отыскать дерево с большим дуплом и они, чуть не падая от усталости, расположились в нем на ночлег. Все это было вчера…

Дэнни тихонько всхлипывал и вздрагивал во сне, и это вернуло Сэйдж в настоящее. Она тяжело, судорожно вздохнула и постаралась расслабиться. Ей хотелось забыть о холоде, хотелось не думать о событиях последних двух дней. От всех этих воспоминаний у нее только сильнее разболелась голова. Но образ деверя снова и снова возникал перед глазами измученной женщины.

Дети Ларкинов и Уиллисов росли вместе. Их родители были друзьями и жили по соседству. Кёйл, брат Сэйдж, был старше нее и не принимал участия в играх, в которые играла она и Артур Ларкин. Миланд тоже не играл с ними. Он был старше Артура на шесть лет и считал ниже своего достоинства заниматься детскими забавами. Впрочем, они с Артуром и не очень желали быть с ними в одной компании. С раннего возраста Миланд был чрезвычайно благочестив и набожен. Его постоянные цитаты и примеры из Библии, которыми он уснащал свою речь, наводила на них смертельную скуку. Тем более, что они, по большей части, даже и не понимали, о чем это он им толкует.

Но когда ей исполнилось четырнадцать лет, Сэйдж превратилась в очаровательную девушку, стройную и прекрасно сложенную, и вот тогда она заметила, что если никого не было рядом, Миланд бросал на нее далеко не благочестивые взгляды. Ей довелось несколько раз заметить, как он на нее смотрел, и каждый раз у нее по спине пробегали мурашки от страха и отвращения. Уже тогда своим юным, неопытным умом Сэйдж поняла, что внутри Миланда живет сам дьявол. С тех пор она знала, что ей никогда не следует оставаться наедине с этим человеком.

С другой стороны, его брат Артур, серьезный молодой человек, был деликатным и заботливым, и его глаза всегда излучали добрый теплый свет. Поэтому оказалось совершенно естественным, что когда Сэйдж и он выросли, их дружба постепенно превратилась в любовь.

У нее всегда замирало сердце, когда она вспоминала тот вечер, во время которого они с Артуром сказали родителям, что хотят пожениться. Родители, узнав об их решении, были счастливы, но не удивились.

Однако, реакция Миланда на эту новость была совершенно иной. Его лицо потемнело от гнева, он резко вскочил на ноги и стремительно вышел из дома. Удивленная и смущенная поведением своего старшего сына, миссис Ларкин пробормотала, что мальчик, видимо, огорчен тем, что брат уходит от них.

Но Сэйдж подозревала, что Миланд уже тогда хотел заполучить ее. Позже, той же ночью, подозрение перешло в уверенность. После того, как Артур проводил ее домой, Миланд подстерег его на обратном пути, затеял с ним драку и безжалостно избил Артура. Даже когда они через три недели играли свадьбу, у Артура еще были заметны на теле синяки.

Поэтому она и не удивилась, когда Миланд не явился на венчание и не пошел на маленькую вечеринку после церемонии.

Артур с чистым сердцем простил грубую выходку брата, искренне желая, чтобы ему было хорошо с ними, чтобы он стал полноправным членом их молодой семьи, но Миланд никогда так и не навестил их маленький домик, построенный рядом с домом Кейла. И с тех пор они виделись с ним только на семейных торжествах.

Сэйдж всегда очень боялась этих семейных праздников. Она постоянно чувствовала на себе темный, мрачный взгляд Миланда. А когда ему случалось посмотреть на Мэри, в его глазах вспыхивала настоящая, ничем не прикрытая ненависть. Но он был всегда подчеркнуто вежлив с этой хорошенькой молодой женщиной, может быть, только потому, что знал горячий нрав Кейла и боялся его увесистых кулаков. Дэнни для него как будто и вовсе не существовал.

«Мэри — такой прекрасный человек, Миланд!» — неожиданно вскрикнула Сэйдж. Сейчас в ее смутных, туманных видениях прошлое стало смешиваться с настоящим. Молодая женщина металась и плакала в бреду, вскрикивая: «Ты должен с этого дня к ней хорошо относиться, слышишь, Миланд!»

Под самое утро, когда ее тело буквально полыхало огнем, Сэйдж в бреду увидела свою мать так, как видела ее в один весенний день лет пять тому назад. Они в вдвоем в лесу собирали свежую зелень к завтраку. Зная, что сейчас произойдет, Сэйдж, всхлипывая, позвала мать и в это мгновение огромный серый медведь-гризли, только что вставший после зимней спячке, злой и голодный, бросился на них. Мать в ужасе пронзительно закричала и ее крик услышал отец Сэйдж. Он бросился спасать жену как был, с пустыми руками, захватив только большую тяжелую палку. В тот день ее родители погибли. Ее стоны и крики разбудили Дэнни. Мальчик открыл свои мокрые от слез глаза. Его ночью тоже посещали кошмарные видения. Он слышал выстрелы, видел родителей, лежащих на земле, и языки пламени, пожиравшие дом, в котором они жили.

Мальчуган приподнялся и потряс женщину за руку, испугавшись тому, какая она горячая.

— Тетя Сэйдж, проснись, у тебя просто плохой сон!

Когда она не ответила, он нахмурился и положил свою грязную ладошку ей на лоб.

— О, тетя Сэйдж! — голос мальчика задрожал. — Да ты же вся горишь!

Он поднял глаза наверх и обеспокоенно посмотрел на окружающие их деревья. Природа пробуждалась. Сквозь утренний туман стали проступать стволы сосен, золотые в лучах восходящего солнца. Если бы не их бедственное положение, он, наверное, залюбовался бы этой красотой. Но сейчас его не волновала красота просыпающегося леса. Что ему делать? Дэнни боялся потерять единственного оставшегося у него близкого человека.

— Если бы только я мог развести костер, — в отчаянии прошептал мальчик. Он знал, какие ветки необходимы для костра, ему были известны растения, настой из которых сбил бы температуру у его тети. Но костер мог бы привести к их убежищу человека, который гнался за ними и которого так боялась тетушка Сэйдж.

Первые предрассветные лучи, пробиваясь сквозь серые хлопья тумана, упали на маленькую индейскую деревушку, когда один из ее обитателей проснулся.

— Что случилось, Джонни? — сонно спросила тихим голосом женщина и, повернувшись, крепче при жалась своим обнаженным телом к мужу.

— Не знаю… Просто мне только что приснилось, будто я должен пойти и разыскать двух человек, которым очень нужна помощь. Они просто в отчаянном положении…

— Но мы же сегодня собирались отправиться в Коттонвуд. Помнишь, мы хотели навестить твоего двоюродного брата Латура? — женщина еще теснее прижалась к телу мужа. Тот, как и она, лежал обнаженным, и теперь холмик внизу ее живота мягко терся о его жесткие волоски. Жена, совершая едва заметные движения телом, в то же время спросила:

— Разве ты не знаешь, твой брат сегодня вернулся в свой салун.

— Да, это правда, — Джонни Легкая Нога улыбнулся в полумраке вигвама, когда ее темноволосая голова легла ему на плечо. Немия хочет почувствовать его сильную плоть, но ни за что не выскажет вслух своего желания. Так, по ее мнению, жена поступать не должна. Но вместо этого все, что нужно, скажет ее тело.

Гибкое, нежное тело женщины все теснее прижималось к высокому стройному индейцу, и Джонни почувствовал, как его мужское естество горячо откликнулось на эти ласки.

— Сегодня мы пойдем и навестим Джима, — согласился он и, все так же продолжая улыбаться, опрокинув жену на спину, раздвинул ей ноги и проник в нее. Женщина уткнулась лицом в плечо мужа и издала вздох наслаждения, потом еще один… еще… Мягкие, но сильные движения мужчины все больше погружали женское тело в меховые шкуры на ложе…

Хотя они и занялись любовью без всякой прелюдии, Джонни сдерживал себя до тех пор, пока жена не испытала оргазм, и только тогда позволил себе разрядку. Кроме того, что он очень нежно и с любовью относился к Немии, он был еще и разумным мужем, понимающим, что счастливая, довольная жена будет стараться сделать жизнь своего супруга более удобной и устроенной. Приготовленная ею еда будет вкусной, а одежда всегда вычищенной и зашитой.

Когда, наконец, их дыхание восстановилось и они смогли опять разговаривать, Джонни потянулся за штанами и сказал:

— Готовь завтрак, поедим и поедем посмотрим, как там дела у Джима?

Уже совсем рассвело, и туман рассеялся. Деревья перестали казаться молчаливыми, загадочными исполинами и приобрели свои естественные формы, когда Легкая Нога и Немия верхом на своих лошадях достигли соснового леса и медленно, не торопясь, двинулись через чащу. Они ехали, наслаждаясь тишиной утра, молчаливо и спокойно. День обещал быть прекрасным, и им некуда было торопиться.

Дремотное состояние двух индейцев было внезапно прервано пронзительным детским криком о помощи, нарушившим спокойствие леса и далеко слышным в утреннем воздухе. Муж и жена обменялись вопросительными взглядами. Откуда мог взяться в этой глуши ребенок, когда и солнце-то еще не совсем взошло.

Джонни подхлестнул жеребца, но тут же резко дернул за узду, так что конь взвился на дыбы и захрипел. Прямо перед ним, едва не угодив под копыта, стоял маленький мальчик с залитым слезами лицом. В жилах мальчика явно текла индейская кровь.

Мужчина спрыгнул с лошади на землю и мягко спросил:

— Что в такую рань делает здесь юный храбрец, да еще совсем один?

— Я не один! — воскликнул мальчуган, а потом, потянув внезапно встреченных людей за собой, спрыгнул в какой-то овраг. — Тут еще со мной тетушка Сэйдж, но я боюсь, что она смертельно больна!

Джонни жестом приказал Немии остаться с лошадьми, а сам последовал за мальчиком с индейской кровью и зелеными глазами. Наткнувшись на убежище, в котором скрывались ребенок и его тетка, мужчина с легкостью взял на руки хрупкое женское тело, лежащее там. Одного взгляда на ее горевшее лихорадочным румянцем лицо было достаточно, чтобы признать — мальчик был прав. Белая девушка, действительно, была смертельно больна.

Индеец взглянул на мальчугана, на его встревоженное лицо.

— Боюсь, у нее то, что белые люди называют воспалением легких, — сказал он. Затем Джонни снял с себя куртку и закутал в нее Сэйдж. — Надо как можно скорее отвезти ее к доктору.

— А есть поблизости хоть один? — на глазах у Дэнни выступили слезы, а Легкая Нога встал, держа на руках Сэйдж, и посмотрел на жену, которая спускалась сверху в овраг.

— Есть один поблизости, — успокаивающе произнесла она. — Лезь наверх, подержи лошадей, пока я помогу мужу.

Дэнни кивнул и послушно полез по откосу. Следом за ним показались Джонни и Немия. Выбравшись наверх, индеец передал Сэйдж жене, а сам легко взлетел на своего белоснежного жеребца. Когда он оказался на сложенном одеяле, служившем ему седлом, Немия, с трудом приподняв Сэйдж, передала ее мужу из рук на руки. Потом она посмотрела на Дэнни:

— Ну, давай, маленький храбрец. Поедешь со мной.

Дэнни вскарабкался на твердую спину животного. Немия уселась позади, и они тронулись в путь. Дальше они двигались хорошей рысью, все также молча. Внезапно Немия тихонько дотронулась до плеча мальчика и мягко сказала:

— Этот доктор, к которому мы везем твою тетю, очень хороший. Он дважды спасал жизнь двоюродному брату моего мужа.

— О, я буду молиться, чтобы все обошлось! У меня во всем свете не осталось никого, кроме тети Сэйдж! — голос Дэнни задрожал.

— Почему так, маленький храбрец? Разве у тебя нет мамы, папы?

У мальчика по щекам заструились слезы, и он, всхлипывая и запинаясь, рассказал обо всем, что произошло.

— С твоей тетей все будет хорошо, — Немия усадила ребенка боком в седле и положила его голову себе на плечо. — Отдыхай, скоро мы приедем в Коттонвуд.

Джонни оглянулся на нее через плечо, и они обменялись понимающими взглядами. Женщина увидела в глазах мужа сочувствие и огромную симпатию к этому мальчугану и поняла, что муж принял то же самое решение, что и она.

Джим гнал жеребца легким аллюром, отдыхая и наслаждаясь скачкой. Как замечательно — снова спать под звездами, вдыхая свежий, настоенный на смолистом сосновом аромате воздух. Ему не приходилось так жить с тех пор, как он скрывался от закона.

Впрочем, сейчас он вспоминал, что не всегда ему так уж нравились ночи, проводимые у костра. Тогда большую часть времени приходилось проводить в бегах, постоянно опасаясь встречи с шерифом и его людьми.

— СЛАВА БОГУ, ВСЕ ЭТИ ДНИ МИНОВАЛИ, — подумал Джим и, дав шпоры Майору, перевел лошадь в галоп. Его всего переполняло волнение и нетерпеливая радость при мысли о скорой встрече с Коттонвудом и всем тем, что было дорого: друзьями, салуном «Кончик Хвоста», Реби. Да, даже с Реби.

И спустя час Майор уже цокал копытами по главной улице Коттонвуда. Городок только еще просыпался, и ему не встретилось и полдюжины прохожих. Джим направился прямо к своему салуну.

Остановив лошадь перед зданием, он с удовольствием и даже с оттенком восхищения полюбовался принадлежащим ему хозяйством.

Вращающиеся двери на входе были сейчас распахнуты, и в глубине помещения он увидел столики с поставленными на них стульями, чтобы не мешали при уборке полов. Джим поискал глазами бармена и с удовольствием обнаружил своего старого друга на его обычном месте. Джейк стоял за длинной стойкой бара и вытирал полки по обе стороны большого зеркала, готовясь к скорому появлению посетителей. Покрытые сукном столы для карточной игры видны не были — они находились в дальнем конце комнаты.

Джим удовлетворенно кивнул, тронул поводья и направил коня вокруг дома, к заднему крыльцу. Там он спешился, обвязал поводья вокруг коновязи и пошел к двери. Проходя мимо кухонного окна, не удержался и заглянул внутрь. Его лицо осветила любовная улыбка.

Тилли, его старая подруга и повариха, стояла за своим рабочим столом. Склонив набок свою седоволосую голову, она была поглощена тем, что крошила овощи и отбрасывала их на железный противень. Латур даже облизнулся. Это его дочь, Джонти, научила Тилли готовить, дала ей первые уроки кулинарии. Прошло с тех пор не так уж много времени, а ученица, пожалуй, превзошла учительницу в умении готовить. Во всяком случае, теперь эта суровая женщина средних лет, экс-шлюха и нищенка в недавнем прошлом, готовила лучшие в округе соусы и бульоны.

Джим тихонько открыл дверь на кухню и подумал, что был чертовски счастливый день, когда Джонти встретила Тилли на улице, привела к ним домой и сделала ее полноправным членом их семьи.

Он подошел сзади к высокой, костлявой женщине и обхватил ее за талию с такой силой, что у нее перехватило дыхание. Тилли издала сдавленный вопль и мгновенно схватила лежавшую рядом на плите поварешку. Она, не глядя, нанесла через плечо удар по нахалу, который осмелился вторгнуться в ее владения, и, если бы не прекрасная реакция Джима, успевшего уклониться, то мирный половник вполне мог превратиться в грозное орудие убийства.

В следующую секунду Тилли услышала громкий хохот хозяина и воскликнула:

— Жаль, что не расколола тебе череп, Джим Латур! Ты меня до смерти напугал!

Джим разжал объятия и отступил на шаг, широко и радостно улыбаясь. Тилли пристально, изучающе посмотрела ему в лицо и нашла его несколько бледноватым после тяжелого ранения.

— Как себя чувствуешь, Джим? — спросила она уже спокойно.

— Ха, Тилли! Я знаю, что выгляжу как выходец с того света, но чувствую себя отлично. Несколько дней на солнце, и ко мне вернутся здоровье, красота и вся моя былая привлекательность.

— Ну, во всяком случае, скромность к тебе уже возвратилась, — женщина тепло и радостно улыбнулась ему в ответ. — Джим, ты все также чванишься и задираешь нос.

Она отодвинула стул от стола.

— Садись. Сейчас налью тебе кофе, а потом соображу что-нибудь на завтрак.

С этими словами Тилли засуетилась вокруг большой черной плиты, по пути достав чашку с полки и продолжая расспрашивать его о семейных делах.

— Как дела у Джонти? А этот заячий хвостик Коди? Вырос, наверное, здорово?

Спустя несколько мгновений на столе перед Джимом уже стояла чашка ароматного напитка.

— Ты знаешь, Тилли, мне кажется, Джонти, наконец, нашла свое счастье, — Джим потянулся к сахарнице. — Где-то зимой у Коди должен будет появиться братишка или сестренка.

— Ух ты, ну разве это не здорово! — Расцвела Тилли, бросая в уже нагретую неглубокую кастрюльку несколько полос бекона. — Я так понимаю, что этот повеса, ее муж, хорошо с ней обращался.

— Лучше и быть не может, — в глазах у Джима засветилась легкая усмешка. — Ходит перед ней на задних лапках и выполняет каждую ее прихоть.

— Это мне нравится, — удовлетворенно кивнула головой Тилли. — Пусть уж лучше мужик бегает перед женой, чем от нее. А то любит ваш брат прыгать на чужих жен.

— Да я как-то не замечал, чтобы кто-нибудь на тебя прыгал, — ухмыльнулся Джим.

Тилли немного помолчала, а потом, мрачно посмотрев на него, сказала:

— У меня однажды был муж, который пытался меня запугать. Но я этого ублюдка бросила сразу, как только он попытался на меня косо посмотреть.

Джим внезапно осознал, насколько мало ему было известно прошлое Тилли. Она никогда не говорила об этом. Точно так же, как он редко говорил о том, что было у него в прошлом. Из всех людей сейчас только Тилли знала о Клео и о том, как она умерла.

Тилли поставила на стол перед ним его завтрак, прервав ход мыслей. А спустя полчаса, расправившись с шестью ломтями бекона, тремя яйцами и горой жареного картофеля, Джим отодвинул от себя пустую тарелку и удовлетворенно похлопал себя по животу. Тогда Тилли налила ему другую чашку кофе, и, пока она наливала, он спросил:

— Как вы тут поживали, пока меня не было? Девочки себя примерно вели, когда приходили в салун?

Тилли захихикала:

— Джейк их держал в ежовых рукавицах. Если они пытались выкинуть что-нибудь, он их тут же выставлял, да еще и предупреждал, что не пустит назад, пока они не обучатся хорошим манерам. Их это живенько успокаивало. У них же в борделе никаких раз влечений, ничего там нет такого.

Джим криво усмехнулся и изумленно поднял бровь:

— В борделе никаких развлечений?

— Ну, ты знаешь, что я имею в виду, — Тилли шутливо замахнулась на него посудным полотенцем. — Там у них ни музыки, ни танцев… Только постель и работа.

Джим сделал большой глоток кофе и задал новый вопрос:

— А как насчет Реби? Она по-прежнему занимает комнату наверху?

— Думаю, да. Но что там происходит наверху, я не знаю. Моя койка стоит тут! — Тилли ткнула пальцем в сторону узкой кровати в углу кухни.

Джим только мельком взглянул в сторону ширмы, из-за которой виднелась аккуратно заправленная койка.

— А чего ты до сих пор не перебралась в комнату Джонти? Это же рядом с кухней, и потом там отличная большая кровать и все такое. Тебе было бы там удобнее.

Тилли пожала плечами.

— А мне и тут хорошо — по крайней мере, я постоянно слежу за порядком. Некоторые из твоих посетителей так и норовят забраться сюда и стянуть кусок мяса или миску супа.

— Да ладно тебе, Тилли! — Джим отодвинул свой стул и встал. — Пойду, переговорю с Джейком, а потом…

Тилли понимающе засмеялась:

— А потом» пойдешь проверишь, скучает ли по тебе малышка Реби!

— Ну, что-то вроде этого, — Джим тоже рассмеялся и распахнул дверь, которая отделяла кухню от общего зала. На пороге он остановился и, немного помолчав, сказал:

— Скажи, пожалуйста, Томи, мексиканскому парнишке, когда он сюда придет, пусть позаботится о Майоре, ладно?

Его приветствовала широкая улыбка, которая при его появлении расцвела на широком лице большого, дородного бармена. Джейк поинтересовался здоровьем хозяина, а потом они занялись обсуждением того, как идут дела в салуне. Джейк рассказал о том, что произошло в его отсутствие.

Когда глаза Джима пару раз беспокойно скользнули в ту сторону, где была лестница, Джейк заулыбался:

— Она спит все еще в той же комнате.

Джим с деланным изумлением посмотрел на своего друга и бармена.

— Эй, Джейк, с каких это пор ты стал читать чужие мысли?

— Да оно не так уж и трудно, мистер, прочитать, что там у тебя на уме, — вдогонку хозяину ответил Джейк, когда тот двинулся наверх и ступени заскрипели под его массивной фигурой.

Джим в ответ только хмыкнул, прошел мимо своего кабинета и открыл следующую дверь.

Реби лежала на спине. В комнате слышалось ее сонное дыхание. Как только Джим вошел, ему в глаза бросились обнаженное женское плечо и ее грудь, освещенные лучом солнца, упавшим через окно. Джим не был с женщиной уже несколько месяцев и сейчас, вспомнив о том, что Реби имела обыкновение спать нагишом, почувствовал, как его охватывает жгучее желание. Ему нравилась эта ее привычка, потому что, когда по ночам его вдруг охватывало быстрое, горячее влечение к ее телу, ему не приходилось возиться со всеми ночными одеяниями, которые носили другие женщины. Очень часто по утрам они и не вспоминали о своих стремительных ночных забавах.

Джим тихонько снял обувь, потом сбросил одежду, приподняв легкое покрывало, скользнул в кровать и лег рядом с женщиной. Она все еще была привлекательной: хрупкая, с нежной кожей. И это при том, что ей было примерно столько же, сколько ему. Мужчина подождал секунду, а потом, склонившись над женской грудью, прикоснулся губами к темно-вишневому соску.

В ту же секунду Реби проснулась и взвизгнула:

— Кто тут, черт побери? Что это ты тут делаешь? А ну, проваливай из моей постели!

Несмотря на все ее визги, Джим без особого удивления заметил, что Реби не сделала попытки оттолкнуть его рот, ласкающий грудь. Ее сосок набухал от желания, и Джим знал, что если он опустит руку ей между ног, то обнаружит там признаки ее возбуждения.

Он тихонько пробормотал, начиная ласкать ее своей рукой:

— Не болтай глупостей, Реби! Ты совсем не хочешь прогонять меня из своей постели.

— Джим! — По женскому упругому телу от его прикосновений пробежала дрожь желания. — Наконец-то ты вернулся домой! Я так соскучилась.

— Я тоже по тебе соскучился, — ладонь мужчины двинулась вниз по женскому округлому бедру, по ее шелковистой коже.

— Давай же покажем друг другу, как сильно мы соскучились, — хрипло произнес он, чувствуя , что его восставшая плоть уперлась в ее живот.

Реби рывком отбросила в сторону покрывало и посмотрела на его сильное, мускулистое тело.

— Я никогда не перестану тебе удивляться. Понятно, почему девочки все время дерутся друг с дружкой, чтобы только переспать с тобой. Ты восхитите лен! Я тебя обожаю!

Джим запустил пальцы в ее волосы на затылке и нежно прижал лицо женщины к своей груди.

— Ну, давай, покажи, как сильно ты меня обожаешь. Я так соскучился без твоего обожания.

Реби ревниво скривила свои губы:

— Я что-то сомневаюсь, чтобы ты все эти три месяца хранил мне верность. Бьюсь об заклад, что у твоей дочки на ранчо была какая-нибудь молоденькая мексиканочка, которая обожала тебя каждую ночь.

Ее пальцы слегка дрожали, Джим приподнялся на локте и нахмурился: Реби начинает становиться собственницей, а это ему вовсе ни к чему. Он с самого начала говорил, что не будет никаких обязательств в их отношениях.

— Слушай, Реби, — ледяным тоном сказал он, — даже если со мной переспала дюжина женщин, тебя это не касается. Пойми это раз и навсегда.

Слова Джима и особенно его тон показали женщине, что она зашла слишком далеко, пытаясь вторгнуться в его личную жизнь. Ее охватила странная смесь беззащитности и гнева. Еще когда их отношения начинались, она знала, что Джиму нужно только то, что она могла дать ему в постели. Но по мере того, как проходили месяц за месяцем, а он по-прежнему разрешал ей занимать эту комнату, у нее появилась надежда, что, может быть, он начинает ценить в ней что-то другое, более важное.

И вот теперь ей стало ясно, что все ее надежды на то, что Джим ее полюбит, — все это ерунда. Латур будет с ней только до тех пор, пока она его интересует, пока может удовлетворять его лучше других девушек.

И хотя на сердце у нее лежал камень, Реби взяла в свои ладони его напрягшийся член и бережно потерла большим пальцем бархатисто-нежную кожу на кончике. Мужчина затаил дыхание, а она склонилась над его телом и провела языком по его упругой, твердой плоти сверху вниз, оставляя на ней влажную блестящую дорожку.

Реби улыбнулась, услышав, как Джим, не сумев сдержаться, простонал:

— Ну же, давай, девочка!

И она постаралась доставить ему особое удовольствие, зная теперь, что для нее это единственный способ удержать его. В течение нескольких минут она дарила ему самые изощренные ласки, и только когда мужчина уже, казалось, изнемогал, только тогда Реби подняла голову и легла рядом с ним, закрыв глаза.

И в ту же секунду Джим перевернулся и накрыл своим телом ожидавшую женщину, а она блаженно вздохнула, чувствуя, как решительно и легко мужчина проник в нее.

Ожидания Реби были полностью вознаграждены.

Прошло более часа, пока, наконец, Джим насытился любовными утехами и освободился от ее объятий. Нежно шлепнув ее по пояснице, он сел на кровать, свесив на пол ноги, и потянулся за штанами.

Реби смотрела на его узкие бедра, туго обтянутые кожаными штанами и думала о том, что ее любовник чертовски хорошо выглядит. Если судить по его стройному, мускулистому телу, то ему вдвое меньше лет, чем на самом деле. А по собственному опыту ей было известно, что едва ли найдется двадцатилетний юнец, которому удалось бы превзойти Джима, когда тот занимается любовью.

Чувствуя приятную усталость во всем теле, женщина лениво потянулась и спросила:

— Ты еще придешь, попозже?

— Нет, я устал. — Джим обулся и взял оставшуюся одежду. — Сейчас пойду к себе, помоюсь и переоденусь. А остаток дня проведу в кабинете. Хочу посмотреть счетные книги — надо знать, как шли дела, пока меня не было.

— Я не сомневаюсь, что Джейк отлично со всем справлялся. Наверняка в делах полный порядок. — Реби вытянулась на кровати, взяла легкое покрывало и накрылась им. — От его огромного глаза ничего не укроется.

В ее голосе прозвучала откровенная насмешка, и Джим довольно ухмыльнулся. Джейк и Реби терпеть не могли друг друга. Очевидно, пока его тут не было, эта парочка не раз устраивала презабавные турниры. Однако, ему нет необходимости спрашивать, кто у них вышел победителем. Джейк утверждал, что не потерпит, чтобы ему указывала какая-то баба.

— Ну-ну, Джейк — отличный парень, — Джим проигнорировал раздраженные нотки в голосе Реби и, не оглядываясь, вышел из комнаты.

Джим только-только закончил смывать с лица и тела запах духов Реби, когда в дверь постучали. Потом послышался голос Тилли, в котором звучали панические нотки.

— Скорее спускайся, Джим! Твой брат Джонни ждет тебя на кухне, и у него на руках мертвая женщина!

— Что за чертовщина! — у него перехватило дыхание и, схватив чистые брюки, он бросился вниз, застегивая на ходу пуговицы.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Джим захлопнул дверь на кухню перед носами нескольких посетителей салуна, которые, вытянув шеи, с любопытством пытались разглядеть, что тут происходит. Он постоял несколько секунд, чтобы понять, что случилось.

Тилли и Немия стояли по обе стороны от его двоюродного брата, который действительно держал на руках мертвую женщину. Джим внезапно подумал о том, что ему никогда не встречалась женщина прекраснее этой. У нее были красивые черты лица, восхитительные формы тела, ее каштановые волосы беспорядочными волнами свисали вниз почти до самого пола. Ему вдруг ужасно захотелось увидеть, какого цвета у нее глаза, но он тут же с острой жалостью понял, что уже никогда этого не узнает.

Однако, спустя минуту, ему в голову пришла мысль, от которой сердце учащенно забилось. Джим подумал, что, может быть, женщина совсем не умерла. На ее лице не было мертвенно бледной печати, накладываемой смертью. Более того, кожа ее была розовой и покрытой красноватыми, лихорадочными пятнами, словно у нее был жар. А взглянув на своего брата, он почувствовал, что предчувствие его не обмануло, и испытал огромное облегчение.

— Она очень больна, Джим, — спокойно ответил Легкая Нога, отвечая на немой вопрос брата. — Думаю, у нее воспаление легких.

Джим не стал терять время на то, чтобы выяснить, каким образом эта полумертвая женщина оказалась в руках его двоюродного брата. Все это можно будет выяснить потом, позже. Сейчас главное было узнать, что можно для нее сделать. Он открыл дверь в комнату своей дочери и предложил перенести больную туда. А сам прошел прямо к широкой кровати и сдернул с нее покрывало.

— Клади ее сюда, Джонни, — резко приказал он, а потом повернулся к Тилли, которая вошла за ним в комнату. — Мигом приведи сюда Джона.

Отойдя в сторону, чтобы дать дорогу Легкой Ноге, Джим чуть не наступил на какое то маленькое существо, взволнованно трущееся рядом с ним. Он посмотрел вниз и увидел маленького мальчика, но в следующее мгновение, когда он рассмотрел смуглую кожу и высокие скулы, его изумление еще более возросло. Паренек оказался метисом, как и он сам.

Латура охватил необъяснимый и беспричинный гнев. Эта красивая, молодая женщина, которую сейчас его брат бережно укладывал в постель, наверное, была женой индейца! Скорее всего, какого-нибудь вождя. Неужели этот негодяй жестоко с ней обращался? Видимо, она взяла сынишку и сбежала из племени!

Но почему она так долго ждала, чтобы освободиться? На вид мальчику можно дать не больше восьми лет. Джим оборвал свои раздумья, когда светло карие глаза ребенка поднялись на него. В них плескался страх, но Латур знал, что мальчик не боится его, совершенно незнакомого человека. Малыш боится за судьбу женщины, которая уже почти мертвая неподвижно лежала на кровати.

Мужчина положил свою широкую ладонь на узкое мальчишеское плечо и нежно сказал:

— С твоей мамой будет все о'кей, сынок. Тилли пошла за моим другом доктором Стюартом. Он скажет, что можно для нее сделать.

Мальчик доверчиво прижался к его ноге, его голос задрожал, когда он заговорил:

— О, я молю Бога, чтобы так оно и было. Я так боюсь, что тетя Сэйдж умрет!

Тетя? Джим почувствовал, что у него сердце замерло. Она его тетя! Он провел мальчика на кухню, к растопленной плите, где так уютно потрескивали дрова, и, пододвинув поближе к нему стул, сказал:

— Ну-ка, дружок, садись тут, поближе к теплу, и расскажи мне, как зовут твою тетю. Откуда вы, и как это случилось, что она так заболела.

Дэнни вытер свои мокрые глаза и ответил:

— Ее зовут Сэйдж Ларкин, мы пришли издалека. — Его голос прервался, на глазах снова появились слезы, и он, глотая их, стал продолжать:

— Трое каких то мужчин убили ее мужа, дядю Артура, и моих папу с мамой, а затем они сожгли наши дома…

Мальчик всхлипнул.

— Мы с тетушкой прятались, пока они не ускакали, а потом бросились бежать. Я думаю, что тетя заболела потому, что спала на земле… и еще, у нас было мало еды.

Джим уловил, как мальчик быстро посмотрел в сторону плиты, на которой стояла еда и жарилось мясо. Ругая себя за недогадливость, Латур встал. Ребенок устал до смерти, поговорить можно будет потом. Он достал из буфета глубокую тарелку, наложил в нее мяса и овощей из ближайшей сковородки, сверху положил жареной картошки и поставил перед Дэнни.

— Давай, парень, ешь. Тилли готовит лучше всех в округе.

— Тетя Сэйдж тоже голодна, — на Джима опять посмотрели не по детски серьезные глаза. — Она отдавала мне почти все ягоды, которые мы могли отыскать. Она говорила, что не хочет есть, но я знал, что это не правда.

— Не беспокойся о тете. Мы ее покормим после того, как ее осмотрит доктор, — успокоил своего маленького гостя Джим, потом взял огромную буханку хлеба, испеченного утром, и отрезал толстый ломоть. Положив ложку рядом с тарелкой, он спросил:

— Как тебя зовут, сынок?

— Дэнни Уиллис, — уже с набитым ртом ответил мальчик.

Латур печально улыбнулся — не стоит больше задавать вопросы, по крайней мере до тех пор, пока ребенок не наполнит свой маленький желудок.

Тарелка уже почти совсем опустела, когда дверь в кухне распахнулась снова, и на пороге появилась Тилли, а за ней доктор Джон Стюарт.

— Ну что, Джим, в твои лапы попала больная женщина? — вместо приветствия сходу спросил доктор.

— Да, похоже, что так, Джон, — Латур выпрямился и встал из за стола, стряхивая с себя сонную лень.

— Нечего тут рассусоливать! — Тилли подтолкнула красивого доктора к двери, которая вела в комнату, где лежала больная. — Там женщине плохо, ей нужен доктор.

Джим иронически усмехнулся, стараясь, чтобы кухарка не заметила. Похоже, что Тилли нашла себе нового беззащитного, беспомощного ягненочка, на которого можно будет обрушить всю свою заботу.

— Если хочешь, накладывай себе еще сам, Дэнни Уиллис, — сказал он мальчику и вышел в другую комнату вслед за Тилли и доктором.

— Она просто красавица, — произнес доктор Стюарт, как только бросил первый взгляд на горящее лицо Сэйдж. Потом присел на край кровати и достал статоскоп из маленького черного саквояжа, который сопровождал его везде, куда бы он ни шел.

Джим со стыдом почувствовал, что завидует доктору, который в эту минуту начал расстегивать платье на груди у Сэйдж. Конечно, вряд ли мужчину может возбудить вид женщины, лежащей без чувств. Но у этой была такая восхитительная кожа, такое прекрасное тело, что она, несмотря на свою болезнь, могла бы разволновать даже бесчувственное дерево.

Четыре человека окружили кровать и, волнуясь, затаили дыхание, пока доктор Стюарт выслушивал больную. Через несколько минут он вытащил трубочки статоскопа из ушей и взглянул на хозяина салуна.

— У нее воспаление легких. Забиты оба легких. Если мы хотим ее спасти, то придется бороться изо всех сил.

Джим увидел необычную озабоченность на лице своего старого друга, не раз лечившего его в самых тяжелых обстоятельствах, и испугался. Он и сам бы не назвал причины своего страха, но почему то для него было очень важно, чтобы эта женщина осталась жива.

— Чем мы можем помочь, Джон? — спросил он, стараясь не показать, что волнуется.

Доктор поднял изящную тонкую руку Сэйдж, нащупал пульс и нахмурился.

— Для начала надо как можно скорее сбить у нее температуру.

Потом доктор Стюарт посмотрел на стоявших рядышком Немию и Тилли и сказал, обращаясь к кухарке:

— Я поручаю это вам обеим. Будете обтирать ее тело холодной водой до тех пор, пока не спадет жар.

Тилли кивнула и пошла к двери, говоря на ходу:

— Я прямо сейчас пойду приготовлю таз с водой. И тут Джим, не совсем соображая, что он собирается делать, встал у нее на пути и произнес:

— Тилли, тебе нужно работать, а Немия устала после долгой дороги.

Голос у него был хриплым.

— Я сам послежу за ней и постараюсь сбить температуру.

Немия открыла было рот, чтобы сказать, что она ни чуточки не устала, как вдруг увидела глаза мужа. Джонни Легкая Нога взглядом предупреждал жену не возражать Латуру.

Однако, Тилли не остановило бы никакое предупреждение.

— Джим! — закричала она, не веря своим ушам. — Но ты же не сможешь ее купать!

— Это почему же? — Джим попытался придать себе вид искренне недоумевающего человека. Для убедительности он даже пожал плечами. — Можно подумать, будто я ни разу не видел раньше обнаженной женщины. Надеюсь, она ничем не отличается от других.

— Но это же неприлично, Джим Латур! Это твоим шлюхам наплевать, что мужчины видят их голыми! — Тилли отчаянно протестовала, в то время, как хозяин уже подталкивал ее к двери. — Эта молоденькая женщина умрет от стыда, если узнает, что неизвестно кто прикасался к ее обнаженному телу своими лапами… Подумай об этом!

— Я не неизвестно кто, и кто, интересно, собирается ей рассказывать, а, старуха? Иди-ка, лучше скажи этому разбойнику Хуану, чтобы он принес мне воды и был наготове, как только я его позову.

— Тебя, Джим Латур, породил сатана, и сам ты дьявол во плоти! — торжественно провозгласила Тилли и, высвободившись из цепких рук хозяина, гордо подняв голову, выплыла из комнаты, напоследок подарив ему взгляд, полный ледяного презрения.

Джонни Легкая Нога, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, взял Немию под руку и вышел вслед за разгневанной кухаркой.

Джим закрыл за ними дверь и присоединился к доктору, который достал из саквояжа две маленькие бутылочки и поставил их на низкий столик у кровати. Положив возле них небольшую ложечку для лекарств, доктор Стюарт произнес:

— Я бы сказал, что это не совсем приятно, когда моей пациентке будет делать компрессы мужчина, да еще к тому же посторонний.

— Может быть, — казалось, что его слова нимало не беспокоят Джима, — зато я очень хорошо знаю, как обращаться с теми, у кого жар. Когда я бегал от закона, мне часто приходилось ухаживать за теми из моих парней, которых ранили.

Он добродушно ухмыльнулся Джону и добавил:

— Ее раздетое тело для меня будет значить не больше, чем их задницы.

— Врешь… — Джон распечатал обе бутылки, налил несколько капель в ложечку и, придерживая Сэйдж под голову, всунул ложку между ее крепко сжатыми губами.

— Смотри сюда, — он указал Джиму на меньшую бутылку. — Вот это может помочь нам сбить ее температуру. Будешь давать одну полную ложку каждый час до самой ночи. — А вот тут, — доктор наполнил ложку из большой бутылки, — лекарство для очищения ее легких. Две ложки ровно через каждые три часа.

С этими словами Джон Стюарт вернул свой статоскоп обратно в сумку и повернулся к другу.

— Это все, что я могу для нее сделать, Джим. Будем надеяться, что у нее крепкое здоровье и она с нашей помощью сумеет выкарабкаться. Часто, чтобы одолеть болезнь, здоровое, крепкое тело куда важнее, чем самое лучшее лекарство… Здоровье, молодость, ну и, конечно, сильная воля к жизни.

Уже подойдя к двери, Стюарт обернулся и добавил:

— После того, как у меня закончатся часы приема, я еще зайду посмотреть, как у нее дела.

Он открыл дверь и отступил в сторону, пропуская Хуана, который вошел в комнату, неся в руках таз с водой.

— Спасибо, Хуан, — Джим начал закатывать рукава, а мальчик мексиканец аккуратно поставил таз рядом с бутылочками и выпрямился, посматривая на больную и ожидая дальнейших указаний.

— Принеси мне еще кувшин с водой и стакан, а потом будь на кухне, чтобы мог услышать, когда я попрошу, свежей воды.

Подросток кивнул и, еще раз посмотрев на женщину, которая казалась почти мертвой, последовал за доктором на кухню.

Джим Латур, оставшись наедине со смертельно больной женщиной, почувствовал, какую нелегкую ношу взвалил на себя. Он посмотрел на нее, лежавшую неподвижно, вслушиваясь в ее прерывистое дыхание.

«Как ты себя чувствуешь, прекрасная незнакомка? Хватит ли у тебя сил одолеть болезнь? Чувствуешь ли ты в своих лихорадочных, пламенных видениях, что тут есть мальчуган, которому ты нужна? Ты должна бороться, чтобы укрепить эту тонкую ниточку, еще связывающую тебя с жизнью».

Джим знал, что будет делать все, что только возможно, чтобы спасти ей жизнь, и, в конце концов, сможет сбить у нее жар. Поэтому он решительно сел на место доктора на краю постели и начал раздевать лежащую перед ним женщину.

Груда женского белья на полу росла. Мужчина снял с тела Сэйдж и отбросил в сторону платье, нижнюю юбку, лифчик и узкое, обтягивающее трико. Наконец, осталось только снять с ее узких ступней мягкие носки. Вот и они оказались поверх всей одежды. И тут Джим, будучи не в силах сопротивляться собственному искушению, посмотрел на обнаженную женщину, беспомощно и неподвижно лежащую перед ним. Никогда ему не доводилось видеть более прекрасной и гармонично развитой фигуры.

Его искреннее желание рассматривать ослабленное болезнью тело молодой женщины только с медицинской точки зрения моментально исчезло, когда взгляд Джима Латура упал на ее длинные, стройные ноги, скользнул по нежным изгибам бедер и покрытому мягкими волосками холмику внизу упругого живота. На этом восхитительном треугольнике его глаза задержались на мгновение и двинулись дальше. Нет, совсем не как врач на своего пациента смотрел он сейчас на Сэйдж. Его охватило волнение при виде этого покатого, напоминающего перламутровую перевернутую раковину, живота. Узкая, осиная талия манила, звала к объятиям. Хотелось положить на нее ладони так, чтобы почувствовать тепло и нежность шелковистой кожи. Затаив дыхание, Джим смотрел на прекрасные, словно выточенные из слоновой кости полушария ее грудей, на вершинах которых, в такт дыханию, колебались розовые бутоны сосков.

«Боже всевышний! — подумал Латур, не дыша, словно опасаясь, что от колебания воздуха разлетится эта хрупкая красота. — Да любой человек свихнется при виде такого совершенства».

Совершив над собой усилие и немного успокоив бешено колотящееся сердце, Джим погрузил руки в таз с водой и обнаружил там мягкую тряпку. Он осторожно протер ее лицо и горло, потом, вновь намочив кусок ткани, протер правую руку и плечо Сэйдж.

На левой руке молодой женщины ему бросилось в глаза широкое золотое обручальное кольцо. Он на мгновение замер, чувствуя, как его пронзила острая жалость к этой незнакомке. Заканчивая протирать ее руку, Джим подумал о том, куда Сэйдж пыталась добраться.

«ДА ЧТО ТЕБЕ ЗА ДЕЛО, ТЫ, ПОЛУКРОВКА! — грубо оборвал он себя. — ЧТО БЫ С НЕЙ НИ ПРОИЗОШЛО, КАКОВЫ БЫ НИ БЫЛИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ЕЕ ЖИЗНИ, ОНА ТОБОЙ НЕ ЗАИНТЕРЕСУЕТСЯ. ДАЖЕ СЕЙЧАС, КОГДА ОНА БЕЗ СОЗНАНИЯ, И ТО КАЖДАЯ ЛИНИЯ ЕЕ ТЕЛА ПОКАЗЫВАЕТ, ЧТО ОНА — НАСТОЯЩАЯ ЛЕДИ. ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ НИЧЕГО О ТАКИХ ЖЕНЩИНАХ.

Джим как раз заканчивал протирать ее тело, и вода в тазу слегка нагрелась, когда внезапно дверь открылась, и в комнату, неся таз со свежей водой, вошел Хуан. Джим нахмурился и торопливо набросил простыню на Сэйдж, чтобы скрыть от глаз подростка ее беззащитную наготу.

— Нечего хлопать глазами, остолопина, — тоном, не предвещающим ничего хорошего, проговорил он мексиканцу. — Поменяй тазы и больше не заявляйся, пока я тебя не позову.

Помощник Тилли бросился выполнять то, что ему приказали, старательно отводя глаза от кровати. Когда мальчуган, наконец, удалился, Джим снова отбросил простыню и возобновил свои попытки сбить жар в этом безжизненном, неподвижном теле.

«Я не смотрю на нее с вожделением. Это просто больная женщина!» — снова и снова повторял он себе, и, в конце концов, ему удалось успокоиться. Он был слишком обеспокоен тем, чтобы помочь этой несчастной и такой прекрасной женщине, о которой ему до сегодняшнего утра вообще ничего не было известно.

Шли часы, Хуан бессчетное количество раз приходил и менял воду, а у Сэйдж держалась такая высокая температура, что, казалось, вода в тазу нагревалась моментально, за несколько минут.

Наступили сумерки, и Джим дал больной следующую порцию лекарства. Открылась дверь, и в комнату неслышно вошла Тилли. Она зажгла лампу и поставила ее перед зеркалом на туалетный столик.

— Иди, поужинай, Джим, — тихо сказала она, остановившись у изголовья кровати. — Я посмотрю за ней.

Джим покачал головой. Он не мог бы ничего объяснить, но у него было какое то странное чувство, что жизнь этой молоденькой женщины каким то образом связана с его жизнью и зависит от его присутствия. Ему было страшно, что он покинет ее, а вернувшись обратно, уже не застанет в живых.

— Я не голоден, Тилли, — сказал он и добавил. — Я бы выпил чашечку кофе. Будь добра, принеси, пожалуйста.

Тилли открыла было рот, собираясь настаивать на том, чтобы он все таки поел, но, увидев его упрямо сжатые губы, раздумала. Спорить с Джимом Латуром, когда он чего нибудь придумал, все равно, что просить Миссисипи, чтобы она потекла в обратном направлении.

Тилли бросила последний взгляд на больную, которая в этот момент начала метаться в бреду на постели, и только сказала:

— Я пришлю Хуана с кофе. Если я тебе понадоблюсь, ты знаешь, где меня найти.

Джим только кивнул в ответ, она вышла так же бесшумно, как и вошла, пытаясь вспомнить, доводилось ли ей когда-нибудь видеть, чтобы этот человек так волновался о ком либо. Пожалуй, что подобное было только, когда Корд Макбейн без официальной свадьбы взял за себя Джонти с ребенком, впрочем, ребенок то был от него, но Латур тогда был похож на сумасшедшего.

Наступил вечер, затем ночь. В комнату доносились звуки веселья и аккорды пианино. Временами раздавались взрывы хохота. Когда Хуан открывал дверь в зал, чтобы отнести посетителю сандвич, эти звуки становились громче, потом они затихали. Часов в одиннадцать Тилли легла спать.

Вначале вечера, еще на закате, в дверь постучался Джонни Легкая Нога. Он спросил, как себя чувствует больная, посидел немного и ушел. Вскоре после того, как Тилли зажгла лампу, приходил доктор Стюарт. Он снова послушал грудь и легкие Сэйдж, пощупал ее пульс и тихо, устало сказал:

— Я не знаю, Джим. Похоже, лекарство не помогает. Где-то утром у нее наступит кризис. Вот тогда мы и увидим: выживет она или умрет.

Услышав в его голосе погребальные нотки, Джим рявкнул:

— Не говори «умрет», Джон! Не смей даже думать об этом!

Примерно около полуночи в комнату без стука вошла Реби. Она выглядела ужасно сердитой. С потемневшим от гнева лицом Джим накрыл Сэйдж и обратил на шлюху свой тяжелый, мрачный взгляд.

— Что тебе надо, Реби? — резко спросил он.

— Ты что, собираешься сидеть тут всю ночь? — Тон, каким она задала этот вопрос, был наполовину жалобным, наполовину враждебным. — Почему бы Тилли или этой скво[1] не позаботиться о ней?

Она кивнула в сторону Сэйдж, и ее глаза ревниво сузились, когда она заметила прекрасные черты и густые каштановые волосы, разметавшиеся по подушке.

Когда Джим повернулся к хозяйке публичного дома, его взгляд был холоден, как лед.

— Вообще то, это не твое дело, Реби, но я отвечу. Тилли и Немии здесь нет, потому что этого не хочу я. У Тилли был сегодня тяжелый день, а что касается Немии… Я решил, что больная может испугаться, если вдруг очнется и увидит сидящую рядом женщину из индейского племени.

— Ха! — фыркнула Реби. — Что то я сомневаюсь, что она боится индейцев! Как насчет того полукровки, который сейчас дрыхнет в моей постели? Я бы сказала…

Она прервала свою горячую тираду на полуслове, увидев, как окаменело лицо Латура. «М да, пожалуй, она погорячилась и забыла, что в его венах тоже течет индейская кровь. Произносить в его присутствии слово „полукровка“ было не очень вежливо и уж, конечно, неразумно». Реби с минуту постояла в ожидании, что Джим скажет ей хоть что нибудь. Но так и не дождавшись ответа, вышла из комнаты.

Джим забыл о ней в ту самую секунду, как за обидевшейся шлюхой закрылась дверь, и вновь вернулся к своим заботам о Сэйдж. Ее тяжелое, прерывистое дыхание наполнило комнату. И мужчина вновь поднес ко рту женщины ложку прозрачного лекарства.

С интервалами в полчаса он то вновь обтирал ее тело, то подносил к ее губам стакан с водой, бережно придерживая Сэйдж под голову. Иногда она делала глоток другой, а иногда вода стекала у нее по подбородку, и тогда Джиму хотелось кричать от отчаяния и собственного бессилия.

Ночь уже заканчивалась, а температура продолжала держаться, несмотря на все его огромные усилия. По временам и дыхания уже совсем не было слышно, и Латуру казалось, что смерть уже стоит у изголовья кровати, собираясь принять свою жертву. Но в следующее мгновение женская грудь вздрагивала, вновь медленно вздымалась, и он облегченно переводил дыхание.

Глаза у Джима стали красные от бессонной ночи, пальцы сморщились от того, что он опускал их в воду. Ему все чаще приходилось откидываться назад, чтобы хоть немножко дать отдохнуть спине, но в следующую секунду он вновь склонялся к лежащей перед ним женщине и напряженно всматривался в ее лицо, уже едва различая его очертания при тусклом свете керосиновой лампы. И вдруг ему стала видна на бледном лбу Сэйдж маленькая капелька пота!

Из его груди вырвался вздох облегчения, будто с плеч свалилась огромная тяжесть, и только теперь Джим почувствовал неимоверную усталость и радость. Он чувствовал себя слабым, как ребенок, и в то же время ему хотелось выбежать на улицу и кричать, кричать так, чтобы даже на небе было слышно: «Эй, вы все! У нее спал жар! Она будет жить!»

Теперь мужчина продолжал сидеть рядом с Сэйдж, наблюдая за тем, как дыхание больной становится спокойным и легким, как обычно у спящих людей. Он сменил мокрое от пота постельное белье, потом одел на женщину ночную рубашку Джонти, которую та оставила, уезжая из дома. Джим даже немного расчесал ей волосы, и теперь они лежали на подушке, покрывая ее шелковистыми каштановыми волнами. Ему было неизвестно, какого цвета глаза Сэйдж, и он, сидя на стуле у ее постели, думал о том, что, может быть, уже завтра увидит их и услышит ее голос.

Солнце встало, и его первые лучи осветили комнату, делая ненужным свет керосиновой лампы. Джим устало встал, подошел к лампе и, прикрыв стекло широкой ладонью, дунул на пламя. Потом также устало повернулся и на негнущихся ногах вышел из комнаты, чтобы сказать Тилли, что теперь она может заступить на дежурство у постели больной.

Его повариха вопросительно взглянула на него, стоя у плиты, как только он вошел в кухню, но молчала, ожидая, чтобы хозяин заговорил первым.

— Думаю, что с нею все будет нормально, Тилли, — устало улыбнулся Джим. — По крайней мере, температура упала и дыхание стало легче.

— Я молилась за нее прошлой ночью, — Тилли радостно кивнула головой. — Думаю, что господь слышит молитвы старых отставных шлюх.

Джим устало улыбнулся одними глазами.

— Надеюсь, что он слышит и экс-бандитов тоже. Потом он сел за стол и сказал:

— Сейчас я чего-нибудь поем, а потом пойду спать на целый день.

— Ну и что ты с ней собираешься делать, Джим? С нею и ее племянником? — спросила Тилли, хлопоча у плиты и приготавливая ему свиную отбивную с яичницей.

Джим не ответил ей. А действительно, что будет с этой женщиной, когда она выздоровеет? Была ли у нее определенная цель, когда она скрывалась от этого типа, кто бы он ни был, или Сэйдж просто бежала, не зная и не заботясь о том, куда бежит?

Он покачал головой.

— Не мне что то с ней делать, Тилли. И мы еще ничего не знаем о том, кто она такая, Сэйдж Ларкин. А кроме того, сейчас я чертовски устал, чтобы об этом думать.

Тилли метнула на Джима умудренный взгляд и подумала: «АГА АГА. НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО ТЫ МОЖЕШЬ О НЕЙ УЗНАТЬ, ДЖИМ ЛАТУР, Я ГОТОВА ПОСПОРИТЬ НА КАКИЕ УГОДНО ДЕНЬГИ, ЧТО ТАК ИЛИ ИНАЧЕ, НО ТЫ ПОПЫТАЕШЬСЯ ОСТАВИТЬ ЕЕ ЗДЕСЬ. КОГДА МУЖИК ТАК СТАРАЕТСЯ ВЫТАЩИТЬ ЖЕНЩИНУ ИЗ ЛАП СМЕРТИ, ТО ПУСТЬ МНЕ НЕ ГОВОРЯТ, ЧТО ОН БЕСПРЕПЯТСТВЕННО ПОЗВОЛИТ ЕЙ УЙТИ».

С такими мыслями Тилли поставила перед хозяином его завтрак и пошла посидеть к Сэйдж. Минут через двадцать, утолив голод, Джим вылез из за стола и направился через пустой салун к лестнице, ведущей в комнату наверху. Тихонько отворив дверь в комнату, в которой он вчера приказал уложить Дэнни, Латур вошел, стараясь не разбудить мальчика, спящего в кровати Реби.

Он горько усмехнулся своим мыслям, представив, что должна была сказать его любовница, выставленная назад в бордель.

Мальчик лежал на боку, свернувшись калачиком и подложив под щеку свои маленькие руки. Джим посмотрел на заплаканное лицо ребенка и вдруг, уже во второй раз за последние сутки, почувствовал приступ щемящей нежности.

«Жаль, что ты не мой сын, малыш!»

Эта мысль, внезапно родившаяся в мозгу, удивила его самого. Он что то не мог припомнить, чтобы когда то очень уж хотел иметь сына. Ему всегда хватало Джонти. Может, это чувство возникло оттого, что дочь теперь принадлежит другому человеку? А может, у него просто появилось желание полюбить кого то вот такого, как этот малыш, невинного и беззащитного? Джим не знал ответа, но подумал, что, наверное, и к этой женщине, возле которой провел бессонную ночь, он испытывает нечто подобное — стремление защищать и оберегать слабого.

«Ты, старик, с возрастом делаешься сентиментальным», — проворчал он себе под нос и поправил мальчику одеяло. И на кой черт он хочет взвалить на себя, в его то возрасте, заботы о ребенке… не говоря уже о женщине, которой может и дела нет до содержателя харчевни.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Пронзительный, надтреснутый голос, принадлежащий какой то пожилой женщине, и глубокий, густой голос мужчины возвратили Сэйдж к реальности, в тот мир, который она едва сознавала в течение двух дней.

Она наморщила лоб, пытаясь понять, что с ней произошло и где это она оказалась. Мужской голос был удивительно знакомым, словно когда то, может быть, во сне, Сэйдж уже слышала его. Однако, она была уверена, что никогда раньше ей не доводилось слышать голос женщины, который сейчас раздавался где то поблизости. Сэйдж нахмурилась. Если у них гости, то почему Артур не разбудил ее? И почему она чувствует себя такой вялой и разбитой?

Молодая женщина повернула голову к окну, за которым продолжался этот разбудивший ее разговор, и нахмурилась еще больше, потому что увидела, как на окне колышутся от легкого ветерка красные занавески.

Она удивилась — в ее доме никогда не было таких ярко красных занавесок!

Внезапно Сэйдж вздрогнула, глаза ее расширились. Ведь в ее спальне вообще нет никакого окна! Артур давно обещал прорезать для нее окошко, но до сих пор и не собрался.

Она еще больше растерялась. И кровать ее никогда не была такой удобной! Последний раз только до свадьбы, в родительском доме, ей доводилось лежать на пуховой перине. Чувство тревоги, словно холодная волна, захлестнула Сэйдж. Куда подевался Артур?

И как только она подумала о муже, словно яркая вспышка пламени осветила ее память, и женщина вспомнила все, что с ней случилось. Все ее близкие мертвы! Убит Артур и ее брат Кейл, и жена брата Мэри. Снова Сэйдж увидела их тела, неподвижно распростертые на земле, языки пламени, выбивающиеся из под крыши их маленького дома. А потом тлеющие угли на том месте, где только что кипела жизнь и жили любившие друг друга люди.

По щекам женщины потекли слезы. До сих пор у нее просто не было времени для того, чтобы отдаться чувству скорби. Горе было безмерным, но еще больше был страх оказаться в руках Миланда. Сэйдж так боялась этого человека, что даже потеря всех близких отступила на второй план перед необходимостью спасти себя и племянника.

Уже не сдерживая своих слез, Сэйдж вспомнила события того последнего вечера, когда они с Дэнни укрылись на ночь в заросшей норе где то в лесу. Она вспомнила, как ужасно холодно ей было. А потом — непереносимая жара… И все, дальше — полная темнота.

Ее глаза обратились к закрытой двери. А что если Миланду все таки удалось их обнаружить? Может быть, они уже его пленники? Где Дэнни? Женщина сделала попытку приподняться и сесть в кровати. Она должна найти мальчика!

Однако, ее слабое тело отказалось повиноваться. На лбу выступили капли пота, и Сэйдж обессилено откинулась на подушки. Сделав, еще одну безуспешную попытку подняться, она в отчаянии позвала Дэнни и сама удивилась тому, насколько слабо и жалобно прозвучал ее голос.

Разговор за окном тотчас прекратился, и почти в ту же минуту распахнулась дверь. Сэйдж с удивлением увидела высокого, широкоплечего мужчину, который направился прямо к ее кровати. Как то непроизвольно женщина отметила про себя его густые темные волосы с редкими седыми прядями и непередаваемую бездонную синеву его глаз. Взгляд у мужчины был усталым, но лицо его было удивительно красиво какой то дьявольской красотой. Он подошел к кровати, пододвинул стул и уселся на него. Сэйдж вдруг заметила, что его близость страшно волнует ее. У нее учащенно забилось сердце и перехватило дыхание.

— Итак, вы решили все же вернуться к нам, — красивые губы незнакомца под пышными усами растянулись в улыбке, которая обнаружила его крепкие белоснежные зубы.

— Кто вы? — испуганно выдохнула она, натягивая легкую простыню до подбородка.

В глазах Джима промелькнула усмешка, когда он подумал: «Ну, ну, малышка, немного поздно закрываться от меня. Я уже видел твои прелести».

Он посмотрел в ее серо зеленые глаза, точно такие же, как у ее племянника, и тихо, спокойно сказал:

— Меня зовут Джим Латур. Вы находитесь в одной из комнат в моем салуне. А ваш племянник в комнате наверху, он еще не проснулся. — Из своего широкого кармана Джим достал часы, щелкнув по крышке, открыл их и, посмотрев на время, улыбнулся. — Примерно через полчаса он спустится вниз. Этот парень ни за что не пропустит завтрак.

Сэйдж облегченно закрыла глаза. Итак, Дэнни в безопасности.

— Как мы тут оказались? — спросила она. — Я совсем ничего не помню.

— Ну, это и не удивительно, — Джим с трудом подавил желание протянуть руку и коснуться локона на ее лбу. — Вы были при смерти, когда мой двоюродный брат Джонни Легкая Нога обнаружил вас с мальчиком. Он со своей женой и привез вас обоих сюда.

Джим наклонился вперед и положил ладонь на лоб женщины, сделав вид, что хочет определить, какая у нее температура.

— Вы не против, если мы еще немного поболтаем? Я бы хотел, чтобы вы подробнее рассказали о том, что с вами случилось. Дэнни очень сбивчиво, в общих чертах, рассказал нам обо всем.

Сэйдж кивнула и стала вспоминать тот страшный день, который перевернул всю ее жизнь. По мере того как она описывала происшедшее и облик тех троих, безжалостно растоптавших ее безмятежное счастье, Джим становился все мрачнее. А когда женщина дрожащим от волнения голосом рассказала о вожаке бандитов и упомянула о его рыжих волосах, Джим сжал губы, в углах его рта залегли жесткие складки и на скулах задвигались желваки.

Эти трое ему были отлично известны. Эд, Текс и Дик Харлэн — все бывшие члены его банды, знакомые ему с тех времен, когда он сам скрывался от закона и был их предводителем. Эта троица всегда доставляла ему больше хлопот, чем все остальные парни, вместе взятые. Особенно Дик Харлэн. Он был хвастлив и совершенно невоздержан на язык. Из за его постоянного трепа со шлюхами или кем либо еще, полиция частенько садилась им на хвост. Но кроме этого, он очень грубо обращался с женщинами, так что те жаловались шерифу, и у всех парней тогда возникали крупные неприятности.

Джим откинулся на спинку стула, уселся поудобнее, положив ногу на ногу, и задумчиво уставился на собственный, начищенный до зеркального блеска ботинок. Все трое были способны на насилие, если бы краснокожая женщина попалась им на глаза одна, где-нибудь вдалеке от людей. Но индианка, невестка Сэйдж, была убита ими не где-то в лесу, где она собирала ягоды или какие либо коренья, нет. Она была рядом со своим белым мужем, и около них находился еще один белый мужчина, муж Сэйдж.

Джим покачал в сомнении головой. Что-то тут не то, что-то не вяжется. Эти трое, о которых она рассказывает, слишком осторожны, чтобы рисковать своими головами и пойти на убийство трех человек ради возможности удовлетворить свою похоть… Если только тут не замешаны деньги, много денег. А раз так, то тут замешан еще четвертый. Этот, четвертый, и хотел видеть двух белых мужчин и краснокожую женщину мертвыми. И он, этот парень, так этого желал, что готов был заплатить сколько угодно, лишь бы добиться своего.

Латур снова поднял глаза на Сэйдж.

— В бреду вы постоянно умоляли: «Господи, не дай ему нас изловить!» Кого вы имели ввиду?

Сэйдж прикрыла глаза и нервно затеребила уголок простыни, все еще натянутой до подбородка. Значит, Джим Латур считает, что в эту трагедию замешан еще кто-то. Должна ли она рассказать ему о своих подозрениях относительно Миланда и о том, что, по ее мнению, именно ее деверь направлял руку убийц? А вдруг он все же не виновен, и она напрасно его подозревает?

Однако, дурное предчувствие, которое возникло у нее в тот страшный день, и страх, внушаемый ей Миландом, слишком прочно поселились в ее сердце. Поэтому она посмотрела на Джима и ответила:

— Я полагаю, Дэнни рассказал вам, что мы убегали от моего деверя, которого зовут Миланд Ларкин. Мне не хочется так думать, но чем больше я вспоминаю последние события, тем больше мне кажется, что он как fo связан с нападением на мою семью.

— Если это не слишком личное и если вам не трудно, не могли бы вы рассказать, какого рода события заставляют вас так думать?

Сэйдж помолчала несколько мгновений, колеблясь, говорить или нет, но потом сказала:

— Вы знаете, Миланд пришел в страшную ярость, когда я вместо него выбрала его брата. Он жестоко избил Артура, причем безо всякого повода.

Джим посмотрел на красивое лицо лежащей перед ним женщины и подумал: «Да, девочка, пожалуй, мужчина может пойти на убийство, чтобы заполучить такую красавицу».

Но эти мысли он оставил при себе, а вслух сказал:

— Вы думаете, он еще разыскивает вас?

Пытается ли Миланд найти ее? Сэйдж очень боялась этого и надеялась, что он оставит свои попытки разыскать ее. Но, вспоминая, как он звал ее, какое раздражение и неприкрытый гнев звучали в его голосе, когда они с Дэнни прятались, Сэйдж вынуждена была признать — да, Миланд не остановится. Ей стало j страшно, что однажды он все таки сможет найти ее. И этот страх отразился в ее глазах, когда она вновь заговорила.

— Он очень упрямый человек. Я уверена, что он где-нибудь поблизости и не успокоится, пока своего не добьется.

При этих словах Сэйдж задрожала, и тогда Джим положил ладонь на ее руку, лежавшую вдоль тела поверх простыни, и произнес:

— Не думайте о нем. Здесь вы с мальчиком в безопасности. Вам необходимо думать о собственном здоровье. Постарайтесь скорее выздороветь. А здесь вам никто не причинит вреда.

Но он увидел по ее глазам, что Сэйдж ему не верит и боится за себя и племянника. Его это несколько удивило, но, в общем, Джим эту женщину понимал. Она же не знала, что он сам когда то был вне закона и до сих пор поддерживал отношения с некоторыми из своих старых дружков. Эти ребята по прежнему балансировали на грани закона, но, несмотря на это, были честными людьми и были готовы в любой момент прийти ему на помощь, если он их об этом попросит. Кроме того, у него родственники среди индейцев. Любой из них может выследить этого Миланда и воткнет ему нож в сердце раньше, чем тот сообразит, что произошло.

Но Джим не стал говорить ей ничего об этом. Он чувствовал, что эта молодая женщина, почти девушка, до сих пор была окружена чьей-нибудь заботой и находилась под чьей-нибудь защитой. Она, наверняка, не знает ничего о той жизни, в которой люди убивают друг друга, не раздумывая ни секунды. Он просто встал и, улыбаясь ей своей ослепительной улыбкой, спросил:

— Хотите есть?

— Я просто умираю от голода, — заулыбалась она в ответ.

— Ну и отлично. Тилли приготовила огромную кастрюлю своего фирменного соуса с мясом и овощами. Я велю ей принести вам тарелку этого замечательного блюда.

— Спасибо вам, мистер Латур. И вдвойне спасибо за то, что вы взяли нас с Дэнни к себе и помогли мне спастись от смерти.

Ее слова прозвучали немного высокопарно, и Джим, улыбнувшись одними глазами, отвесил ей легкий поклон и сказал:

— Ничего ничего, мне это доставило огромное наслаждение, мадам.

Когда Джим покинул комнату и плотно затворил за собой дверь, Сэйдж нахмурилась. Ей не понравилась его дьявольская усмешка и то, как он сказал «наслаждение». У нее появилось ощущение, что в его словах был намек на что то, известное только ему одному.

— Все таки он очень красив, — вздохнула женщина. И тут же подумала о том, что сама то она, должно быть, выглядит просто ужасно.

Женщина провела ладонью по волосам, и ее пальцы безнадежно застряли в спутавшихся прядях. Тогда она облизнула губы и почувствовала, какие они у нее сухие и обветренные. Вообще то Сэйдж никогда не была тщеславной или кокетливой женщиной, но сейчас она с удивлением для самой себя обнаружила, что ей хочется выглядеть как можно лучше в глазах ее привлекательного хозяина. Еще ей пришло в голову, что у него, наверное, в этом городке огромное множество поклонниц. Размышления Сэйдж были прерваны, когда дверь открылась, и высокая худая женщина с седыми волосами вошла в комнату, держа в руках поднос. Она ногой закрыла за собой дверь, и комната сразу же наполнилась таким ароматом, исходившим от тарелки в центре подноса, что у голодной Сэйдж закружилась голова и рот наполнился слюной.

Женщина улыбнулась, и от этой добродушной улыбки ее коричневое обветренное лицо покрылось сетью глубоких морщин.

— Джим сказал мне, что вы хотите есть. Отличный знак — больные выздоравливают.

С этими словами она поставила поднос с едой на маленький столик возле кровати.

— Должно быть, вы — Тилли, — Сэйдж улыбнулась ей.

— Это я…

Умелые, проворные руки старухи бережно подняли Сэйдж и подложили ей за спину две подушки.

— Джим приказал мне лично убедиться в том, что вы все съели.

Сэйдж устало откинулась назад — малейшее движение давалось ей с огромным трудом. От напряжения у нее на лбу выступил пот. Она снова улыбнулась.

— Я чувствую себя такой слабой. Должно быть, я действительно была очень больна.

— Да уж, — Тилли села на стул рядом с кроватью и подала молодой женщине поднос с едой.

— Джим несколько часов без сна провел рядом с вами. Он так о вас беспокоился, что вы себе не представляете.

— Мистер Латур оставался со мной? — Сэйдж застыла, и ее ложка замерла на полпути от чашки ко рту. Она отчетливо вспомнила прикосновение холодной мокрой материи к своему горячему телу и пылающему лицу. Но не мог же он, в самом деле, протирать ее?

— Я была убеждена, что это вы ухаживали за мной! — Она с надеждой посмотрела на Тилли и тут же пожалела о том, что эта фраза вырвалась у нее. У Сэйдж не было ни малейшего желания узнать, что этот красивый мужчина находился рядом с нею все это время. Если это окажется правдой, то она просто не сможет больше смотреть ему в лицо.

И все таки Тилли не оставила ей никаких надежд Кухарка, словно и не заметив смущения молодой женщины, ответила:

— Я была слишком занята на кухне, мне пришлось готовить для посетителей… Они, видите ли, не только пьют за ужином.

Тилли показала на толстый кусок хлеба, лежавший на подносе, и сказала:

— Я испекла этот хлеб сегодня утром. Отломите кусочек и макните в соус. Увидите, как вкусно!

Потом Тилли откинулась на спинку стула и добавила:

— Вообще, хочу, чтобы вы знали — когда вам требовалась особая помощь, ну, вы меня понимаете, Джим звал меня, а сам дожидался на кухне, пока я выйду. Вам нет нужды беспокоиться: Джим — настоящий джентльмен.

Успокоенная этим известием, Сэйдж не стала дальше выяснять, кто обтирал ее тело. Она взяла кусок хлеба, как советовала ей седоволосая добродушная кухарка, и погрузила его в густой, ароматный соус. Ее желудок слишком долго был пустым, и поэтому сейчас, хотя она и пыталась изо всех сил сохранить манеры настоящей леди, у нее ничего не вышло, и она с жадностью набросилась на еду, отбросив всякие церемонии.

Тилли с довольной улыбкой смотрела, как мясо, | овощи и хлеб с огромной скоростью исчезают во рту i Сэйдж. Когда тарелка опустела и оказалась тщательно вытертой последним кусочком хлеба, Тилли вновь подала голос:

— Может быть, еще немножко добавить?

— Хорошо бы, только я боюсь, что у меня живот лопнет, если я еще хоть немного съем, — рассмеялась Сэйдж. — Я никогда не ела ничего вкуснее.

— Спасибо, дорогая, — расцвела Тилли. — Этот мясной соус меня научила готовить Джонти, дочь Джима.

— Так мистер Латур женат? — Сэйдж почувствовала легкое разочарование, но ей как то прежде и в голову не приходило, что этот красивый мужчина может иметь жену.

Тилли отрицательно покачала головой.

— Нет, не женат и никогда не был. Он очень любил мать Джонти, и в свое время они непременно поженились бы, но бедная женщина умерла при родах и оставила дочурку после себя. — Тилли заморгала и посмотрела за окно. — Мне кажется, Джим никогда не простит себе, что его не было рядом с матерью Джонти, когда она так в нем нуждалась. Это все случилось лет двадцать назад, но он с тех пор ни к одной женщине серьезно не относился. Я думаю, он однолюб.

— Однако, я бы не сказала, что он похож на человека, который избегает женщин, — вслух подумала Сэйдж. — Скорее, у него вид очень опытного мужчины.

— Да уж, Джим такой, — согласилась Тилли. — Женщины от него просто без ума, и он их хорошо изучил. Но он не позволил ни одной из них стать ему настолько близкой, чтобы хорошо его узнать. Впрочем, это и понятно, ему никогда не приходилось иметь дело с приличными женщинами. Он мне как то раз сказал: «Если женщина на тебя ласково посмотрела — жди хлопот». По его мнению, если мужчина только возьмет женщину за руку, как ей тут же хочется выскочить за него замуж! Еще он сказал, что не собирается вешать себе на шею собачий ошейник и ходить перед нами на задних лапках. Он говорит: «Пусть другие отплясывают под эту дудку».

Сэйдж расхохоталась во все горло, так что кровать ходуном заходила.

— Да где это он таких мыслей набрался?

— А кто его знает! Может, и сам придумал… лишь бы не жениться, я думаю, ему просто слишком нравится свобода. Видишь ли, ему уже сорок два года и всю свою жизнь он ходит, куда хочет, делает, что хочет и никому не дает отчета в своих действиях. Если у него будет жена, это все переменится, и ему это известно.

— Возможно, также, что он не знает, будет ли верен своей жене, хихикнула Сэйдж.

Тилли ухмыльнулась.

— Ты знаешь, я и сама об этом думала. Чрезвычайно интересное обсуждение личности Джима Латура и его жизненного пути прервал Дэнни, который засунул в дверь свою всклоченную после сна голову.

Обе женщины с любовью посмотрели на мальчика и улыбнулись ему, а он торопливо пересек комнату и вскарабкался к тете на постель. Мальчуган положил свою теплую маленькую ладошку на лоб Сэйдж и улыбнулся ей.

— Ты сегодня хорошо выглядишь, тетя, и, кажется, температуры нет. Как ты себя чувствуешь?

Сейдж взяла его руку и прижала к своей щеке.

— Я отлично себя чувствую, милый. Просто немного ослабла А как ты?

Она озабоченно посмотрела ему в глаза, так похожие на ее собственные.

— О, не беспокойся! У меня все о'кей, — Дэнни пожал плечами, но голос его дрогнул, и предательски задрожала нижняя губа. Однако, мальчик, как и подобает настоящему мужчине, сдержался, проглотил слезы и, заметив на подносе пустую тарелку, вновь заговорил о здоровье Сэйдж:

— Тилли тебя обязательно вылечит своей едой. Она готовит просто здорово!

— А что ты делал с тех пор, как мы сюда попали?

— Сэйдж бережно убрала прядь волос у него со лба.

В глазах у Дэнни загорелся огонь. Он оживленно заерзал на кровати.

— Джонни Легкая Нога вчера меня брал днем на рыбалку, а сегодня мы с ним собираемся на охоту. Он мне сделал настоящий лук и стрелы.

Сэйдж забеспокоилась и с тревогой посмотрела на Тилли, а потом на племянника:

— Дэнни, я думаю, это неразумно — уезжать из-под защиты мистера Латура. Мне кажется — это опасно.

Тилли проговорила:

— Ха, если он с индейцами, с ним ничего не произойдет. Мальчик с ними в такой же безопасности, как и с Джимом.

Услышав это, Сэйдж успокоилась, и ее лицо посветлело.

— Дэнни, я бы хотела встретиться с твоим другом Джонни Легкая Нога. Мне хочется поблагодарить его за то, что он спас нас и привез сюда.

— Я это уже сделал. А он только погладил меня по голове и сказал, что на это была воля того, кто правит вселенной. Думаю, что он говорил о Боге.

— Конечно, ты прав. И все же мне хочется лично поблагодарить его.

— А его все равно сейчас тут нет. Он взял Немию — это его жена — и они отправились в магазин, где продают всякую всячину. Немия хочет купить себе красные бусы. Надеюсь, что примерно через час они возвратятся. Я как раз к тому времени успею позавтракать.

Дэнни повернулся к Тилли:

— Джим уже позавтракал?

И когда кухарка кивнула, обеспокоенно спросил:

— А он хоть что-нибудь мне оставил?

— Дэнни! — воскликнула Сэйдж. — Как не стыдно, это же невежливо!

— Прости, пожалуйста, Тилли, — Дэнни покраснел от смущения. — Ну ты же знаешь, какой у Джима аппетит!

— Да уж, аппетит у него хоть куда! — Тилли протянула руку и взъерошила мальчику волосы. — Впрочем, я знаю еще одного джентльмена, который не уступит мистеру Латуру.

Она улыбнулась.

— Твой завтрак еще теплый, стоит на плите. Иди, поухаживай сам за собой.

— Он замечательный парнишка, — сказала Тилли, когда за Дэнни закрылась дверь. — Джим и его брат индеец по настоящему привязались к нему.

— Я думаю, что это взаимное чувство, — глаза Сэйдж стали печальными. — Он и его отец, мой брат, были очень близкими. Вы не знаете, Дэнни очень горюет?

— Да, очень! Я не выдумываю. Поэтому Джим с братом стараются как можно сильнее занять его. Они его настолько выматывают разными забавами, что он засыпает сразу, как только коснется подушки.

У Сэйдж на глаза выступили слезы и потекли по щекам, оставляя блестящие дорожки.

— Господи! Я никогда не смогу вас отблагодарить. Я в бесконечном долгу перед вами всеми. Если бы мистер Легкая Нога не нашел меня в той пещере, я бы, наверное, умерла, и тогда только одному Богу известно, что случилось бы с Дэнни!

— Ну-ну, Легкая Нога нашел вас, и у Дэнни все прекрасно, так что не надо больше об этом думать.

Тилли немного помолчала, а потом, запнувшись, спросила:

— А какие у тебя планы?.. Ну, я имею в виду, что ты собираешься делать, когда восстановишь силы и здоровье?

— Боюсь, что я сама еще не знаю, — вздохнула Сэйдж. — У меня просто не было времени как следует об этом подумать. Конечно, назад на свою ферму я не смогу вернуться. После того, что произошло, я просто там не смогу жить. Да если бы даже мне и захотелось туда вернуться, нельзя забывать о моем девере. Ми ланд ужасный человек. Он ни на секунду не оставит меня в покое.

Тилли, соглашаясь, кивнула.

— Да, Джим мне о нем рассказывал. Этот Ми ланд, похоже, настоящая свинья.

— Полагаю, что мне остается сделать только одно: я должна найти какую-нибудь работу, заработать деньги и постараться выбраться из штата вместе с Дэнни. Надеюсь, нам удастся добраться до какого-нибудь большого города, а там, среди множества людей, Миланду не удастся нас обнаружить.

Тилли не стала возражать молодой женщине, но планы ей абсолютно не понравились. Прежде всего, все существо старой подруги Джима протестовало при одной мысли о том, что хрупкая, нежная Сэйдж будет жить среди тысячи абсолютно чужих ей людей, пытаясь прокормить себя и восьмилетнего .ребенка. Кажется, юная вдова даже не представляется чем ей в конце концов придется столкнуться. Она же будет похожа на голубку в стае ястребов!

Такой женщине, как Сэйдж Ларкин, нужна мужская забота и защита. «И что самое главное, — добавила про себя Тилли, — Джиму эта идея тоже не понравится». Этот здоровяк, может, и сам еще не сознает этого, но образ очаровательной Сэйдж, похоже, крепко запал ему в сердце. Конечно, Тилли знала, что этот упрямец, как последний тупица, нет, как осел, будет бороться с собственными чувствами к этой беспомощной и потому такой для него желанной женщине. Он же так часто заявлял, что нет на свете такой бабы, которая бы могла затронуть его душу.

Старая кухарка даже поерзала на стуле, и в ее глазах запрыгали бесенята. Кажется, в этот раз карась попался. Ну что ж, должно быть, будет дьявольски интересно, как Джим Латур будет побежден маленькой женщиной, больше похожей на юную девушку.

— Как вы думаете, это хорошая идея? — прервала Сэйдж ее размышления, и она, улыбнувшись, ответила:

— У тебя еще будет уйма времени подумать о своем будущем. Утро вечера мудренее. Сейчас надо как можно скорее выздороветь и восстановить свои силы.

— Ну, с такой едой это не займет много времени. Я уже сейчас чувствую себя гораздо лучше.

Все еще привлекательное лицо Тилли озарилось широкой, довольной улыбкой:

— Я и в подметки не гожусь дочке Джима, красавице Джонти. Вот уж кто божественно готовит!

— Я вижу, вы ее ужасно любите. Какая она?

~ О! Она такая… такая… лучше ее в целом свете не отыскать!.. Очень красивая. У нее волосы, как у Джима, и глаза такие же синие, как у него. Она примерно такого же роста, как ты.

Довольно смеясь, Тилли добавила:

— Джонти уже сделала Джима один раз дедушкой и зимой собирается еще раз подарить ему внука. Не очень то он похож на деда, а?

— Ой, ни чуточки не похож! Ну и как он себя чувствует в этом качестве?

— Он доволен так, что и нельзя больше. Но ему, по моему, совершенно наплевать, когда Коди зовет его дедушкой.

— Большинство мужчин, одиноких и таких красивых, как мистер Латур, не очень то рады такому званию, — сказала Сэйдж.

Тилли пожала плечами и ответила:

— Это правда, большинству мужчин не нравится, но Джим к этому относится совершенно спокойно. Он слишком уверен в себе и в собственных силах.

Внезапно в памяти Сэйдж всплыли дни, проведенные с Артуром. Бедняга! Ему всегда не доставало уверенности в собственных силах. Бывали дни, когда она, раздосадованная его постоянными сомнениями и боязнью принять решение по любому малейшему вопросу, теряла терпение и выходила из себя. Артур тогда решался, но, к несчастью, чаще всего у него ничего не выходило.

Сэйдж тяжело вздохнула, чувствуя свою вину перед ним за все те резкие слова, которые она иногда ему говорила. Что бы там ни было, но Артур был добрым, любящим мужем… и просто хорошим человеком.

Тилли что то говорила, и Сэйдж постаралась отогнать тяжелые мысли и прислушаться к словам кухарки. Та встала со стула.

— Я пойду к себе на кухню. Может, пока я не ушла, тебе нужно что-нибудь? Могу принести.

— Спасибо большое, Тилли. Я бы хотела щетку или расческу и тазик с водой, чтобы можно было умыться.

— О, Боже мой! Я сама должна была раньше догадаться!

Тилли взглянула на стоявший рядом с кроватью туалетный столик и сказала:

— Знаешь, когда Джонти переезжала в дом к мужу, она оставила здесь свое зеркальце и расчески с гребнями. Да и много еще чего. У нее тут осталось много платьев и другой одежды, которая ей не нужна на ранчо. Так что, выбирай, что хочешь, все в твоем распоряжении.

— Я так благодарна за предложение, Тилли. Ты знаешь, у меня же совсем ничего не осталось, кроме той одежды, в которой меня сюда привезли.

— Не стоит благодарности, Сэйдж. Приятно будет видеть, что эту одежду опять носят.

Тилли принесла расческу и маленькое зеркальце и положила их на кровать.

— Сейчас я тебе принесу мыло и немного теплой воды.

Сэйдж взяла зеркальце и посмотрела на свое отражение: «О, Господи, я выгляжу, как будто только что выбралась с того света. А волосы! У меня старая метла была лучше».

Она с такой силой запустила гребень в свои спутавшиеся волосы, что слезы брызнули из глаз.

Когда вернулась Тилли, неся мыло и воду, Сэйдж уже почти привела себя в порядок, но силы ее совсем оставили, и она только слабо улыбнулась, когда старая женщина воскликнула:

— Матушки мои! Какие же у тебя прекрасные волосы!

Сэйдж благодарно улыбнулась и начала намыливать мочалку, которая плавала в воде. Может быть, волосы у нее и неплохо смотрятся, но лицо так исхудало, что на нем остались только кожа да кости. Одни глаза только и есть. Уж, конечно, этому красивому владельцу салуна она не покажется слишком привлекательной.

Внезапно Сэйдж раздраженно бросила мочалку назад в таз с водой. Боже мой, что же она за человек?! Только четыре дня назад погиб ее муж, а она уже переживает из за того, что какой то незнакомец посчитает ее непривлекательной.

Она насухо вытерла лицо, твердо пообещав себе, что отныне все ее мысли и чувства будут сосредоточены на воспоминаниях об Артуре.

И ей это удалось. Но только до той минуты, как она заснула. Потому что тогда ей сразу же приснился сон. Ей снилось, что к ней приблизился мужчина с удивительно красивым, загорелым лицом и пронзительно синими глазами. Он шептал ей какие то слова, такие, каких она никогда не слышала ни от одного мужчины. И от этого ей было удивительно хорошо, хотя слова эти были, пожалуй, не совсем приличные. Но от них Сэйдж стало так тепло, что захотелось сбросить с себя все, и она скинула с себя всю одежду до последней нитки… тогда этот мужчина лег рядом с ней, и она отдалась ему…

Ее тело дрожало и извивалось в объятиях этого приснившегося ей мужчины так, словно он ласкал ее наяву. И, наконец, Сэйдж внезапно испытала наслаждение, какого даже ее муж ей никогда на доставлял. Все тело пронзила сладостная судорога и…

Когда Сэйдж проснулась от того, что кто то стучит в дверь, ей показалось, что она еще спит. В следующую секунду, осознав, что это все было только сном, молодая женщина едва не заплакала от огорчения, что он кончился. Она все еще находилась во власти своих прекрасных видений, ее темно зеленые глаза возбужденно блестели, когда дверь отворилась и в комнату вошел Джим Латур.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Когда Джим подошел поближе к кровати, на которой лежала молодая женщина, и посмотрел на нее, он чуть не заскрипел зубами от внезапно охватившего его желания. Не будь ему наверняка известно, что в комнате до его прихода никого не было, можно было бы подумать, что леди только что была в объятиях любовника и они явно не о погоде разговаривали. У Сэйдж был такой вид, будто она занималась любовью.

Может ей приснился муж? Глаза Джима прищурились против его воли. Он тут же мысленно выругал себя и раздраженно подумал, что так или иначе, но ему надо быть поосторожнее. Сэйдж Ларкин — обычная женщина. Может быть, более красивая, чем большинство из тех, с которыми ему до сих пор приходилось иметь дело, но это еще не повод, чтобы такой человек, как он, терял свою голову.

Однако, Джим не мог игнорировать тот факт, что рядом с этой женщиной его сердце начинало возбужденно стучать, чего раньше ни одной особе слабого пола добиться не удавалось. Что ж, тем больше поводов для осторожности.

Он пододвинул стул к кровати и уселся на него.

— Я было уже начал о вас беспокоиться.

Его глаза скользнули по нежным очертаниям тела Сэйдж и задержались на золотисто каштановой копне волос, разметавшихся по подушке. С трудом подавив желание запустить ладонь в эти отливающие золотом кудри, он сказал:

— Вы проспали весь день.

— Весь день?! Не может быть! — Но тут Сэйдж заметила, что на низеньком столике уже горит лампа, а за окном почти совсем стемнело.

— Ну вот, теперь я, наверное, всю ночь не засну. Сэйдж посмотрела на Джима.

— Я ненавижу лежать ночью без сна. В темноте на ум ничего приятного не придет, вечно лезут всякие дурные мысли.

Джиму было очень хорошо знакомо то, о чем она сейчас говорила. В те дни, когда ему приходилось скрываться от закона, он провел много подобных ночей, думая о Клео, тоскуя по ней, а позже, оплакивая ее смерть. Еще позже, он часто беспокойно ворочался по ночам, высчитывая, когда ему удастся собрать достаточно денег, чтобы создать хороший дом для Джонти. А потом он волновался, как ей дастся поладить с суровым владельцем ранчо, теперешним ее мужем.

Его лицо приобрело жесткие очертания. Если он не будет достаточно сдержан, то ему придется провести еще не одну бессонную ночь и из-за этой красотки. Джим скривил губы. Нет уж, он себе такого больше не позволит.

— А где Дэнни? — вопрос женщины оторвал его от этих мыслей. — Надеюсь, он тут не очень вас всех беспокоит?

— Совсем не беспокоит. Сегодня они с Джонни ездили на охоту, — Джим усмехнулся. — Он сегодня чувствует себя героем дня. Ему удалось подстрелить голубя из того лука, который мой брат для него сделал.

Сэйдж засмеялась. Она живо представила, как ее племянник прыгает от радости и гордится своей первой добычей.

— Интересно, сколько раз мне придется выслушать его рассказ о том, как он тщательно подкрадывался к птице и как хорошо он целился. Бьюсь об заклад, что эта несчастная птица почти такая же большая, как индейка.

Джим тоже засмеялся, наслаждаясь серебристыми звуками ее смеха. Ее голос звучал, как музыка. Посерьезнев, Сэйдж сказала:

— Я все таки с нетерпением жду, когда смогу встретиться с вашим кузеном и его женой. Я так им обоим благодарна.

— Я попрошу их прийти сюда сразу после ужина, — ответил Джим и предупредил, — но только не очень усердствуйте с вашей благодарностью. Вы смутите Джонни, и он совершенно растеряется.

— Я понимаю. Мать Дэнни была точно такой же. Если я пыталась ее отблагодарить за что-нибудь, поцеловать или обнять, она всегда старалась избежать слишком явного проявления чувств.

Сэйдж вздохнула.

— Мэри была моим самым лучшим другом. Мне ее будет так не хватать! Наверное, до конца своей жизни я буду о ней тосковать.

— А ваш муж? — Джим пристально посмотрел ей в лицо. — Ведь вы о нем вспоминали, когда я вошел,

Правда?

Сэйдж покраснела так, что даже слезы выступили на глазах. И замешательству не было границ. Не могла же она, в самом деле, признаться ему в том, что во сне она лежала в его объятиях, и именно он так страстно ласкал ее. Однако, Сэйдж чувствовала на своем лице его внимательный, проницательный взгляд и знала, что он ждет от нее ответа.

— Я… я не помню, чтобы кого-нибудь вспоминала. А почему вы так подумали?

— Да так… — Джим пожал плечами, а потом, как бы случайно наклонился вперед и взялся за кончик розовой ленты, завязанной бантом под подбородком у женщины на ее ночной сорочке. — Просто, когда вы открыли глаза, у вас был такой вид, словно с вами только что был… ну, будто вам снился приятный сон.

Мужчина тихонько потянул за ленточку, и легкомысленный, крохотный бантик развязался незаметно для Сэйдж. Она же старалась не показать насколько смутило ее то, что Джим заметил ее состояние, холодно проговорила в ответ на его слова:

— Ну, что то я не припомню, чтобы мне что-нибудь снилось.

В это мгновение сорочка распахнулась и обнажился, словно выточенный из слоновой кости восхитительно красивый холмик женской груди с розовым соском на вершине.

Джим выпрямился на своем стуле и, чувствуя, как в висках гулко застучала кровь, хрипло произнес:

— Да, мы часто забываем свои сны.

Он едва удержался от того, чтобы не положить свою ладонь на прекрасное полушарие, но отвести свой горячий взгляд от матово мерцающей женской кожи не смог. Ему вначале хотелось просто подшутить над Сэйдж, поэтому он и развязал бантик на ее груди, но когда она не заметила его игры, Джим просто не сумел остановиться. Желание увидеть вновь ее обнаженное тело, хоть малую его часть, победило рассудок. А теперь к этому желанию примешивалось другое, от которого застилало глаза и кровь шумела в ушах. Он чувствовал, что еще немного и он совершит какую-нибудь глупость.

— Я просто думала о… — Сэйдж начала было говорить, как вдруг она, наконец, заметила горящий взгляд Джима и осознала, что является причиной его пристального внимания.

«О, Боже, — в ужасе подумала она, судорожно запахивая на груди сорочку, — НАВЕРНОЕ, ВОРОТ РАСПАХНУЛСЯ, КОГДА Я СПАЛА».

Джим потер глаза и помотал головой, словно приходя в себя после чудесного видения. Ему не удалось сдержать вздох сожаления, когда маленькая рука женщины закрыла легкой, почти невесомой тканью то, что он готов был созерцать хоть целую вечность. Тогда мужчина медленно поднял свои глаза и, взглянув на залитое краской лицо Сэйдж, произнес:

— Не смущайтесь … У вас прекрасное тело. Вам незачем его стыдиться.

Глаза у Сэйдж округлились. Только теперь она уверилась окончательно в том, что смутно уже начинала подозревать.

— Это именно вы ухаживали за мной, когда я болела?!

— Да, я …

Джим мягко убрал ее руку с груди и завязал маленький бант, как раньше.

— Вы просто сгорали от температуры. А Тилли была очень занята на кухне и просто не смогла бы провести рядом с вами целую ночь. — Он мысленно улыбнулся и положил руку на плечо женщины. — Или вы бы предпочли, чтобы я позвал для ухода за вами Джейка, моего бармена?

— Ну, конечно, нет, — Сэйдж постаралась отодвинуться от Джима и его прикосновения. — Но это все же очень стыдно, знать, что мужчина — совсем незнакомый к тому же — видел меня совершенно раздетой.

Джим откинулся на стуле и внимательно посмотрел ей в глаза.

— Когда вы сказали «мужчина», вы мужа тоже имели в виду? Уж он то вас, наверняка, видел без одежды.

Сэйдж от этих слов стало жарко, и впервые в жизни ей пришло в голову, что для мужчины довольно странно никогда не видеть свою жену обнаженной. Во всяком случае, этот владелец салуна, кажется, считает — совершенно естественным, когда муж может созерцать наготу своей жены. Можно представить, как бы он удивился, если бы узнал, что ее Артур никогда себе не позволял ничего подобного!

Избегая смотреть в глаза Джима, Сэйдж пробормотала, что, конечно, муж видел ее в таком виде.

Но ее растерянность и смущение не укрылись от мужского взора, и он в ту же секунду догадался, что Сэйдж вновь лжет. Джим понял, что оказался первым, кто увидел красоту этой молодой женщины во всей ее первозданности и открытости. Это доставило ему безотчетную радость, но в следующее мгновение он разозлился на себя за это и резко переменил тему разговора.

— Я все думаю о Дэнни и о том, что вы рассказали про своего деверя. Завтра Джонни собирается назад к себе в деревню, и это значит, что мне придется еще присматривать за вашим пареньком. Но у меня днем слишком много разных дел, поэтому ему, видимо, придется все время проводить в салуне. А это меня, откровенно говоря, тревожит: салун — не место для мальчугана его лет.

Джим замолчал и сделал глубокий вздох. У него не было уверенности в том, что Сэйдж правильно отнесется к его предложению, и поэтому он чувствовал себя немного неловко.

— Как вы посмотрите на то, чтобы он поехал к моей дочери и ее мужу, пока вы как следует поправитесь? У них большое ранчо всего лишь в двух днях пути отсюда. Там его Ларкин никогда не обнаружит, но даже если это ему и удастся, мой зять очень быстро все уладит и позаботится обо всем.

Сэйдж обеспокоенно посмотрела на Джима, не скрывая своей тревоги.

— Мы доставляем вам столько беспокойства, мистер Латур. Вы скоро пожалеете, что связались с нами.

Джим поднялся со стула и подумал о том, что она, возможно, права, хотя совсем не потому, почему предполагает. Ему еще никогда не приходилось встречать более привлекательной и, главное, притягательной женщины, которую так бы хотелось защитить всем своим существом. Он действительно боялся, что эта женщина доставит беспокойство. Но это будет беспокойство особого рода, сердечное, и, если он не хочет проблем, ему надо быть как можно осторожнее.

Однако, Джим и виду не подал, какие мысли его мучили. Во всяком случае, на лице у него ничего не отразилось, кроме мягкой усмешки.

— Интересно, сколько беспокойства мне может доставить одна отощавшая женщина и ее похожий на лягушонка племянник?

— Вы зря шутите — это совсем не смешно, — сказала Сэйдж, — Миланд может причинить вам уйму беспокойства.

Джим залюбовался длинными ресницами, в тени которых укрывались глаза Сэйдж, и усмехнулся про себя. Ей неизвестно, что он уже расставил своих людей вокруг города и приказал им немедленно сообщать ему обо всех одиноких всадниках, если вдруг таковые тут появятся. И тем более он сразу узнает о тех трех налетчиках, которые, как он ожидал, когда то были в его банде.

— Мистер Ларкин может причинить СЕБЕ массу хлопот, если только появится в Коттонвуде.

С этими словами Джим направился к двери и там обернулся вновь:

— Мой вам совет — выбросьте его из головы и лучше подумайте о чем-нибудь приятном. Ну, например, о том, какое наслаждение вам доставит ужин, который собирается сейчас принести Тилли.

Он еще немного задержался у двери и вновь посмотрел на женщину:

— Как вы думаете, вам удалось бы заставить себя называть меня просто Джим?

У него насмешливо заблестели глаза.

— Я все таки немного старше тебя.

— Ну, конечно… Джим, — улыбнулась Сэйдж, человеку, который теперь защищал ее и оказался ее единственной надеждой.

Когда дверь за ним закрылась, Сэйдж уставилась в потолок на желтый круг света от керосиновой лампы и задумалась. Она всегда считала, что способна за себя постоять, и полагала, что сил у нее достаточно. На самом деле, это было не совсем так, но даже несмотря на свои заблуждения, Сэйдж была достаточно разумна, чтобы понимать, что в жизни каждой женщины бывают моменты, когда ей нужен рядом мужчина. Сейчас был как раз такой случай.

Затем ей в голову пришла мысль, от которой Сэйдж нахмурилась. Если она отдастся под защиту мужчины, не потеряет ли она часть самой себя? И какую именно часть? Чисто интуитивно она понимала, что Джим Латур не удовлетворится малым и потребует, чтобы его женщина принадлежала ему целиком, без остатка.

Сэйдж почувствовала укол раскаяния. С Артуром ей никогда не приходилось испытывать подобных чувств. С ним ей всегда удавалось сохранить свою личную жизнь в неприкосновенности, и в ее душе всегда оставался уголок, куда не было доступа ни мужу, ни другим, даже самым близким людям. Но Джим … Этот владелец салуна захочет владеть женщиной полностью.

Вот только будет ли он сам отдавать всего себя другому человеку, пусть даже такому, который сумеет ему понравиться? Будет ли Джим делить с таким человеком свои думы, свои надежды, свои заботы? Вряд ли, во всяком случае, она крепко в этом сомневалась.

«О, Господи, ради всего святого! — Сэйдж даже зажмурилась, когда сообразила, чем она озабочена. — Должно быть, возвращается моя горячка! Между мной и Джимом Латуром не может быть и не будет подобной близости. У нас с ним вообще нет ничего общего. Через несколько месяцев я скоплю денег и мы с Дэнни уедем отсюда куда-нибудь далеко далеко. И больше я уже никогда не увижу этого человека вновь».

Когда Тилли вошла в комнату с подносом, на котором была расставлена еда, у Сэйдж было такое хмурое лицо, что седоволосая женщина изумленно подняла брови:

— Вы что, разговаривали с Джимом? — спросила она у Сэйдж, расставляя еду на столике, а потом направилась к окну, чтобы задернуть тяжелые шторы. — Поссорились, что ли?

— Конечно, нет, Тилли. — Молодая женщина села в кровати и поправила волосы. — А почему ты так подумала?

— Да просто, когда я вошла, у тебя был такой рассерженный взгляд, — Тилли подложила больной пару подушек под спину, чтобы было удобнее сидеть, а сама села рядом на стул, где до нее сидел Джим.

Сэйдж тихонько засмеялась.

— Может и так. Я чувствую страшное раздражение от своей беспомощности. У меня никогда раньше не было подобного ощущения и, скажу тебе, мне это состояние не нравится. Такое чувство, будто я — кусок дерева, который безо всякой цели плывет вниз по реке и никогда не пристанет к берегу.

Тилли разостлала полотенце на ногах у Сэйдж и подала ей тарелку с тушеной говядиной.

— А а, брось! Как только окрепнешь, все эти чувства пройдут сами собой, и ты обо всем забудешь. Ты просто болеешь и ослабела, вот и лезет в голову всякая ерунда. Вот подожди, встанешь, начнешь гулять на свежем воздухе и снова почувствуешь вкус к жизни.

— ПОЧУВСТВУЮ ЛИ? — подумала Сэйдж, но не стала спорить, а взяла вилку и опустила ее в тарелку.

Перед глазами все еще стояло лицо Джима Латура, и потому Сэйдж сердцем чувствовала, что возврата к прежней жизни не будет, не может быть. Этот мужчина — слишком искусный ловец женских душ. Наверняка, из-за него не у одной разбилось сердце. Так что, ей придется быть все время начеку, иначе он когда-нибудь захватит ее врасплох, и ей не останется ничего другого, как только подчиниться его диктату.

«А это значит, — сказала себе Сэйдж, — что я должна поддерживать между нами дистанцию, пока не смогу уехать от него подальше».

Внезапно Тилли положила руку на спинку кровати и сказала:

— Знаешь, я сейчас вспомнила, как мне однажды было худо. Я ослабела душой и телом, но больнее всего было ощущение того, что никого в целом свете, казалось, не интересовало, живу я или уже умерла. У меня было такое состояние, что хоть ложись и помирай. И в эту самую минуту на меня набрела Джонти и привела вот сюда, на кухню.

Ну и видок у меня был, скажу я тебе! Грязная, оборванная! Волосы свалялись и превратились в такие космы, что потребовалось два раза нагревать воду, чтобы отмыть их и потом расчесать. Джим сначала был против того, чтобы я у них оставалась. Видишь ли, он боялся, что у меня может быть какая-нибудь дурная болезнь и Джонти подцепит ее. Я его, в общем, понимаю.

А только я знала, что ничего такого у меня не было. Я не то, что другие шлюхи, которые вешались на любого мужика — лишь бы платил. Я выбирала только тех, кто выглядел чистым. Много раз мне не удавалось за всю ночь заработать и десяти пенсов, потому что парни, которые заходили в салун, и выглядели, и пахли так, будто только что обнимались с боровом.

Я Джиму прямо сказала, чтобы он не опасался, что я больна. Если бы это было так, я бы и сама не допустила, чтобы такая хорошенькая и милая девочка, как его дочь, заразилась. Он не очень охотно позволил таки мне остаться, но очень скоро мы с ним стали лучшими друзьями.

Это Джим только на вид такой грубый и суровый, а на самом деле у него в груди бьется такое прекрасное сердце, что ты себе просто не представляешь!

Сэйдж была так поражена этой долгой речью, что на какое то время совершенно лишилась слов. Насколько она поняла, Джим Латур был правой рукой самого Господа Бога, и его вот вот должны были объявить святым. Когда, наконец, Тилли закончила витийствовать о прекрасных человеческих качествах своего хозяина, Сэйдж все таки сумела опомниться от потрясения и сделала вид, что не заметила эмоциональности поварихи.

— Ты знаешь, Тилли, — сказала она, — Джим хочет, чтобы Дэнни поехал жить к его дочери, пока я буду выздоравливать. Что ты на этот счет думаешь? Неплохая идея, как ты считаешь?

— Думаю, что прекрасная идея. Для ребенка просто не найти лучшего места, чем ранчо. Муж Джонти, Корд, научит его ездить верхом на лошади, будет брать его с собой в поездки. Нет, мальчику там очень понравится.

Тилли задумчиво посмотрела в окно и несколько минут помолчала, а потом добавила:

— Конечно, мальчик мог бы поехать с индейцами в их деревню. Там он смог бы узнать побольше об их обычаях и традициях. А Джонни отлично бы присмотрел за ним.

Сэйдж покачала головой.

— Если бы мать Дэнни была живой, он мог бы узнать от нее побольше о жизни индейцев. Она хотела, чтобы Дэнии, когда станет постарше, пожил бы некоторое время со своими индейскими родственниками. Но сейчас я за него отвечаю. А я хочу, чтобы он жил среди белых людей, пока не вырастет — пусть получше узнает этот мир. А когда станет взрослым, тогда пусть сам решает, вступать ему на тропу индейцев или нет.

Сэйдж заметила на лице Тилли неодобрение и поспешила объяснить :

— Нет, Тилли, я же ничего не имею против индейцев, правда! Я очень люблю жену моего брата. Но, понимаешь, я ведь ничего не знаю об индейской культуре, их обычаях, традициях. Как я могу объяснить Дэнни всю разницу между нашими расами: почему у нас разные веры и разные взгляды на многие вещи? И, кроме того, я просто боюсь, что родители Мэри заберут мальчика от меня. Я этого просто не переживу! Я не хочу его потерять!

Тилли удовлетворенно кивнула и сказала:

— Джим может помочь мальчику в этом деле. Латур почти половину жизни провел с народом своей матери.

Сэйдж отставила прочь пустую тарелку и налила себе кофе из маленького кофейника, стоявшего на подносе.

— Я бы попросила Джима рассказать о жизни в индейской деревне, если бы мы приняли решение остаться здесь подольше. Просто я боюсь, что это расстроит мальчика. Мне невыносима мысль о том, что он не сможет повидаться со своими дедом и бабушкой.

— Выходит, ты еще не оставила мысль о том, чтобы покинуть Коттонвуд?

— Да, как только мне удастся скопить достаточно денег, я постараюсь уехать отсюда. Думаю, так будет лучше для всех, Тилли.

~ А ты разговаривала с Джимом о своих планах? Сэйдж отрицательно покачала головой:

— Нет, еще как то не пришлось.

Тилли не стала продолжать разговор на эту тему и начала составлять грязную посуду на поднос.

— Сейчас сюда придет доктор, — сказала она. — Он хочет послушать твои легкие и, вообще, посмотреть тебя. Я через минуту принесу тебе тазик воды и поищу свежее белье.

Уже у самой двери повариха насмешливо улыбнулась Сэйдж:

— Похоже, доктор в тебя втюрился. Джим прямо бесится из за того, что тот через каждые полчаса приходит, чтобы тебя обследовать, а сам только щупает пульс и меряет температуру. Джим заявляет, что док просто хочет тебя потрогать.

Женщины расхохотались и решили отныне называть Джима «Доктор Латур».

Тилли достала из шкафчика, в котором Джонти хранила свою парфюмерию, кусок ароматного мыла, принесла воду, и, когда через полчаса доктор вошел в комнату, Сэйдж благоухала, как розовый букет.

Доктор Стюарт подумал, что она и сама напоминает розу. Лежащая перед ним в постели молоденькая женщина казалась такой хрупкой, нежной и выглядела такой привлекательной в своем розовом кружевном белье, что врач поначалу даже растерялся. А еще ему пришло в голову, что золотисто каштановые волосы женины, густым, сверкающим облаком окружавшие ее голову и упавшие ей на плечи, были самыми красивыми волосами, которые он когда либо видел в своей жизни.

— Джон, вот пациентка, — торжественно провозгласила Тилли, — Сэйдж, это доктор Стюарт. Тот самый, которому Джим Латур разрешил быть своим помощником, пока он тебя лечит.

Джон Стюарт удивленно посмотрел на Тилли, и та, усмехнувшись, пояснила:

— Это мы с Сэйдж так шутим. Удовлетворенный ответом, худощавый красивый мужчина повернулся к больной, взял ее за руку, сосчитал пульс и спросил:

— Ну, Сэйдж, как ты себя сегодня чувствуешь? Должен сказать, что смотришься ты хорошо!

Владелец салуна вошел в комнату, стал за спиной доктора. Джон Стюарт с оттенком раздражения посмотрел в его сторону и довольно сварливо произнес:

— Слушай, Джим, я право не знаю, стоит ли тебе тут находиться, пока я обследую мою пациентку.

— А в чем дело? — сразу ощетинился Джим. — Что-то раньше, когда ты ее осматривал, я тебе не мешал! А теперь я внезапно стал почему то лишним.

— Раньше было другое дело, — нетерпеливо ответил доктор — тогда она была при смерти, и мы оба боролись за ее жизнь.

Сэйдж посмотрела на Джима. Увидев упрямые складки в уголках его губ, она поняла, что ее хозяин не сделает ни шагу из комнаты, даже если доктор этого потребует и тогда, чтобы предотвратить возможную ссору между двумя мужчинами, которые словно бойцовские петухи уже готовились броситься друг на друга, Сэйдж примирительным тоном сказала:

— Доктор Стюарт, я не против — пусть мистер Латур остается.

Ей стоило большого труда удержаться от улыбки, когда она увидела лицо Джима. У него было лицо точно такое же, как у Дэнни, сумевшего что-нибудь выклянчить у родителей. У Сэйдж даже возникло мимолетное желание стереть с физиономии Латура довольную ухмылку, сказав, что она передумала и не хочет, чтобы он оставался в комнате. Однако, Джим уже уселся на кровать у нее в ногах, и женщина решила не обострять обстановку.

Губы доктора Стюарта сердито вздрогнули, но он тоже промолчал. Однако, не удержался от того, чтобы не выразить свое отношение к Джиму, который Бог весть что о себе вообразил. Поэтому Джон Стюарт передвинул свой стул и сел, повернувшись спиной к оскорбившему его нахалу. Игнорируя Джима, словно его тут и не было, он снова взял женщину за руку и отметил про себя, что ее пульс стал немного быстрее.

— Кажется, вы немного разволновались, мягко сказал он и тут же добавил, впрочем, это и не удивительно, если принять во внимание то, как некоторые ведут себя.

— Мне необходимо послушать ваши легкие, сказал немного погодя доктор, сосредоточенно хмурясь. — Сэйдж, не могли бы вы сесть?

Когда выяснилось, что без посторонней помощи Сэйдж не сможет выполнить его просьбу, Стюарт вскочил на ноги, склонился над ней и произнес тихим проникновенным голосом:

— Ничего, ничего… Позвольте я вам помогу. Он просунул руку под спину женщины, другой рукой обнял ее за плечи и бережно поднял больную.

— Убери свои лапы! Чуть не заорал Джим и даже открыл уже рот, как вдруг, в последнюю секунду, увидел, что Тилли, нахмурившись, смотрит на него. Если бы не этот предостерегающий взгляд, он, наверняка, повел бы себя, как последний осел.

— Ты только посмотри на себя, придурок! — мысленно прикрикнул на себя Джим. — Эта маленькая прелестница начинает действовать тебе на нервы! Раз уж ты до сих пор никогда не ревновал женщин, так, пожалуй, сейчас и поздно начинать.

Доктор Стюарт склонился над своей черной сумочкой и стал рыться в ней в поисках статоскопа. В этот момент взгляд Джима упал на гордые возвышения грудей Сэйдж, туго натянувшие полупрозрачную ткань ее сорочки. Ему сразу вспомнилась их красота, шелковистая нежность женской кожи и розовые, зовущие бутоны сосков, удивленно глядящие в стороны. А еще он вспомнил, как однажды дал себе слово прикоснуться к ним губами и почувствовать их набухающую упругость.

Джим едва обратил внимание на Тилли, когда та вышла из комнаты, потому что в этот момент он был слишком занят своим состоянием. От всех этих мыслей он пришел в такое возбуждение, что теперь всерьез опасался, как бы кто-нибудь не посмотрел на его штаны и не заметил вызывающего бугра у него между ног. Наконец, к его радости, доктор нашел свой дурацкий статоскоп и стал выслушивать Сэйдж. Тогда Джим соскользнул с кровати и повернулся к ним спиной.

— Я поговорю с тобой позже, Джон, — произнес Латур, торопливо направляясь к выходу. У него уже мелькнуло в голове, что, может быть, и на его друга красота Сэйдж оказывает такое же воздействие. И если бы кто-нибудь видел в этот момент глаза Джима, он мог бы сразу сделать вывод: последняя мысль владельцу салуна совсем не понравилась.

— Ну? — Тилли оторвалась от посудины, в которой готовила тесто для того, чтобы печь к завтраку хлеб. — Как дела у Сэйдж?

— Не знаю, — Джим резко отодвинул стул и уселся на него, — доктор Стюарт все еще осматривает ее и, похоже, это ему доставляет большое наслаждение.

Тилли усмехнулась его более чем откровенному ответу и спросила:

— А тебя что же, вышибли вон?

— Нет, у него бы ничего не вышло. Если бы я хотел, я мог бы там остаться.

Его тон показал Тилли, что лучше всего не продолжать эту тему. Она накрыла вздыхающую опару чистым холстом и переменила разговор:

— Как ты думаешь, Джонти завтра приедет?

— Должна бы… — флегматично ответил Джим, глядя на усевшуюся напротив него женщину. Во всяком случае, я буду ее встречать на этой неделе. А вообще, все зависит от того, когда Корд закончит свои весенние работы.

Латур немного помолчал, потом произнес:

— Знаешь, Тилли, я хочу отправить Дэнни к ним на ранчо. Ему с Джонти и Кордом будет хорошо. К тому же и Сэйдж тогда будет меньше о нем беспокоиться.

Тилли кивнула:

— Думаю, это хорошая мысль. В салуне не место ребенку.

— Да, и кроме того, тут не совсем безопасно для него. Я жду, что в один из дней тут может появиться этот родственник Сэйдж, и мне бы не хотелось беспокоиться еще и о мальчике. Я не могу одновременно охранять и тетку, и племянника.

Когда Джим замолчал и уставился в окно, за которым спустилась темнота, Тилли спросила:

— Ты ведь знаешь, что собирается делать дальше Сэйдж? Что ты думаешь о ее планах на будущее?

— О чем ты мне толкуешь? Какие планы? — Латур повернулся опять к своей старой приятельнице. — Она мне ни о чем таком не говорила.

Тилли чуть не хлопнула себя по лбу. И кто ее тянул за язык рассказывать Джиму о том, что было у Сэйдж на уме! Ну, теперь уж, раз она открыла свой болтливый рот, поздно сожалеть. Джим выудит из нее все, что захочет, даже если ему придется просидеть всю ночь. Поэтому, кухарка только слабо пошевелилась, когда Латур проворчал:

— Ну ладно, Тилли, давай, выкладывай…

И ей ничего не оставалось делать, как выкладывать.

— Понимаешь, — сказала она. — Сэйдж решила, что, когда она окончательно восстановит свои силы и здоровье, ей будет необходимо найти работу. Она собирается поднакопить денег, чтобы иметь возможность потом уехать со своим племянником куда-нибудь в большой город, где ее никто не сможет отыскать.

— Господи! Я в жизни своей не слышал более глупых вещей! — Джим вскочил со стула и схватил с плиты кофейник. — Интересно, а как она собирается зарабатывать на жизнь, когда уедет отсюда с ребенком?

— Ну, я не знаю, может быть, она надеется найти работу кухарки или служанки в каком-нибудь богатом доме. По-моему, сейчас все ее мысли о том, как бы забиться куда подальше, чтобы деверь не схватил их. Вряд ли она заглядывает дальше этого.

Тилли увидела, как у сидящего за столом напротив нее Джима потемнело лицо и на скулах задвигались желваки. Чтобы скрыть свое состояние, мужчина склонился над своей чашкой кофе, а его приятельница сказала, стараясь утешить:

— Я, вообще, считаю, что нам пока не стоит об этом сильно беспокоиться. В нашем городке придется как следует потрудиться, чтобы просто найти работу. А если еще искать такую, где бы много платили!..

Тилли махнула рукой, и из этого жеста любому должно было быть понятно, что Сэйдж поставила себе совершенно неразрешимую задачу.

— Ей придется много крутиться: платят мало, а ей ведь потребуются деньги еще и на проезд, и на то, чтобы как-то существовать в том городе, где она решится жить. Не сразу же ей там удастся найти работу. Так что все это долгая песня.

Было видно, что Джим расслабился: с его лица исчезло злое и какое то растерянное выражение. И почему же он сразу об этом не подумал. Конечно же, Сэйдж не сможет найти тут работы! По крайней мере такой, какая ее устроит.

Латур мило улыбнулся доктору Стюарту, который в это время зашел на кухню, и, когда Тилли стала наливать кофе в другую чашку, Джим спросил друга:

— Ну и как твоя пациентка, Джон?

— Если принять во внимание, что когда я ее увидел впервые, она была практически при смерти, то сейчас дела идут прекрасно. У нее огромная воля и желание жить. Что то ей помогло выкарабкаться.

— Не «что то», а кто то! — подала голос Тилли. — Это ее племянник Дэнни. Она страшно боится, что с ним может что-нибудь случиться.

— Может, ты и права, — согласился доктор Стюарт, усаживаясь за стол. — Половина дела, считай, сделана, когда у пациента есть причины сражаться со старухой Смертью. Обычно — это молодые, у которых все еще впереди, вся жизнь. Старики … те другие, — они часто слишком устали бороться, а чаще всего, они просто устали от жизни.

Тилли задумчиво кивнула, соглашаясь. А доктор одним большим глотком выпил свой кофе, поставил чашку на стол и сказал:

— Легкие'у Сэйдж практически чистые. Завтра, если все у нее будет хорошо, она сможет встать с постели и полчасика посидеть на стуле.

Он посмотрел на Тилли и улыбнулся:

— Продолжай ее кормить своей волшебной пищей. Она для нее теперь так же целебна, как и все мои микстуры.

Доктор встал и поднял с пола свой саквояж.

— Завтра я еще заскочу, — сказал он и пошел к выходу.

Нахмурившись, Джим открыл было рот, чтобы сказать что то вослед своему старому другу, но тут же закрыл его, потому что в эту самую минуту с черного входа в кухню вошли его двоюродный брат Легкая Нога и Немия. Латур встретил своих индейских родственников обычной приветственной улыбкой и пригласил их сесть.

— Выпейте с нами кофе с булочкой. Джонни покачал головой:

— Мы пришли повидать твою женщину. А потом поедем к себе в поселок. Пришло время начинать посев.

— Эй эй, минуточку, подожди-ка, Джонни! — протестующе воскликнул Джим. — Откуда это у тебя появилась идея, что Сэйдж Ларкин — моя женщина?

— Она стала твоей с той минуты, как ты стал о ней заботиться. Она живет потому, что ты спас ее. Теперь она твоя.

Джим откинул голову и несколько принужденно расхохотался:

— Ты сегодня, должно быть, наложил себе в трубку дурманящих листьев, милый кузен. Может, у индейцев и есть такой обычай, а попробуй ка сказать об этом той леди, что лежит в соседней комнате.

Он встал из за стола и знаком пригласил Джонни и Немию следовать за ним.

— Пошли, поздороваетесь с нею. Она горела желанием повидать вас обоих.

По мнению Сэйдж, Джим и его высокий родственник были в одно и то же время и похожи и не похожи друг на друга, и трудно сказать, чего — сходства или различия — было больше. Губы Джима, почти скрытые усами, на вид казались чувственными и не такими суровыми, как у индейца, а волосы, черные, как смоль, все таки были мягче. Кроме того, таких голубых глаз, как у Джима Латура, Сэйдж не видела больше ни у кого на свете.

Она почувствовала на себе твердый и стойкий, исполненный внутренней силы взгляд Джонни и протянула ему свою тонкую, бледную руку. Ей припомнилось, как Джим предупреждал ее о том, чтобы не было слишком безудержных похвал и неумеренных благодарностей, поэтому она, улыбаясь, просто сказала:

— Надеюсь, что когда-нибудь я сумею отплатить вам за вашу помощь и заботу обо мне и моем племяннике.

Легкая Нога бережно пожал протянутую руку, а потом подтолкнул вперед Немию, стоявшую рядом с ним, чуть позади.

— Это моя женщина, Немия.

Сэйдж подала свою руку и ей, глядя в бархатные карие глаза женщины. В отличие от своего высокого, широкоплечего мужа, Немия казалась удивительно хрупкой и маленькой. Особую неповторимую прелесть ей придавали длинные черные волосы и гладкая смуглая кожа. И так же, как и мужа, ее отличала спокойная неторопливость движений и благородная, величавая осанка.

— Дэнни мне много рассказывал о тебе, Немия, — улыбнулась Сэйдж засмущавшейся от такого внимания молоденькой женщине. — Он мне рассказывал, что ты ловишь рыбу лучше него и даже лучше твоего мужа и к тому же умеешь рассказывать удивительные истории.

Не привыкшая к лести и похвалам, Немия опустила глаза и сказала:

— В моих историях нет ничего особенного. Они просто о людях моего племени.

Джим, прислонившись к дверному косяку, не вмешивался в их разговор. Ему просто было очень интересно посмотреть, как будет общаться с его родственниками Сэйдж, и сейчас он был искренне доволен тем, как она говорила с Немией и Джонни. В ее манерах не было никакой жеманности или кокетства, не было и высокомерия, столь естественного для белой леди при разговоре с индейцами. Однако, Латур заметил, что его двоюродный брат разговаривает с Сэйдж совсем не так, как с другими женщинами. Видимо, Джон ни заметил в этой красивой случайной знакомой что то такое, что ему в ней понравилось и даже вызвало его уважение.

Джим, наконец, оторвался от двери и, подойдя к кровати, стал напротив брата.

— Она немного отличается от той, какой ты ее увидел в первый раз, Джонни?

Индеец неторопливо кивнул, соглашаясь.

— Я не думал, что ей удастся протянуть еще хоть день.

— Да, она уже одной ногой была в могиле. Джим вспомнил, как у него каждый раз замирало сердце, когда он не слышал ее дыхания, и с каким нетерпением он ожидал ее вздоха.

Легкая Нога сквозь полуприкрытые ресницы бросил взгляд на своего двоюродного брата. Заметив, как у него смягчились суровые черты лица, индеец подумал, что, пожалуй, впервые за все эти годы Джим Латур встретил женщину, которую ему не удастся выбросить из головы после того, как он затащит ее к себе в постель. Эта молоденькая леди глубоко западет ему в сердце.

Джонни положил руку на плечо Немии, как бы давая знак, что пора расставаться.

— Мы пойдем говорить «до свидания» маленькому храбрецу. А потом нам нужно ехать. Скоро на охоту выйдут волчьи стаи, а я не хочу сражаться с ними в темноте.

Он поднял руку, посылая Сэйдж прощальное приветствие. Немия застенчиво улыбнулась и тоже пошла за мужем к двери.

— Я провожу вас к лошадям, — сказал Джим и вышел из комнаты.

Сэйдж не была уверена, не надумает ли хозяин салуна вернуться сюда еще раз. Он так и не пожелал ей спокойной ночи. Надеясь все же, что больше Латур здесь до утра не появится, она приподнялась и, наклонившись к столику, задула лампу. Присутствие Джима Латура волновало и немного пугало ее. Рядом с ним она испытывала такие чувства и ощущения, которых не понимала, но твердо знала, что у приличной женщины их быть не должно. В такие минуты ей казалось, что она ничем не отличается от тех жалких созданий, которые своим телом зарабатывают на жизнь в доме, что находится рядом с салуном.

Легкий ночной ветерок колыхнул занавески и женщина посмотрела за окно. Уже стало довольно темно, на стекле дрожала тень от ветки какого-то раскидистого дерева, росшего у самой стены здания. Сэйдж с тревогой подумала о том, каково будет Легкой Ноге и его хрупкой жене, если вдруг они наткнутся на волков. Потом она с беспокойством подумала, не забыл ли Дэнни умыться и вымыть руки перед тем, как идти в постель.

Из за тонких стен до нее донесся взрыв дикого хохота и визг какой то женщины. Потом чьи то неуклюжие пальцы начали играть на пианино незатейливую мелодию; слышался громкий разговор, звон бокалов. Сэйдж накрыла в отчаянии голову подушкой, понимая, что из за всего этого дикого гвалта по соседству ей никогда не удастся уснуть …

Но следующее, что она увидела, когда открыла глаза, было яркое солнце, заливающее комнату, пылинки, пляшущие в ослепительных лучах, и Тилли, которая трясла ее за плечо и говорила, что принесла ее завтрак.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Сэйдж переступила порог, вышла во двор и зажмурилась от ослепительно яркого солнечного света. Прошлым вечером доктор Стюарт в очередной раз внимательно ее осмотрел и пришел к выводу, что после двух недель, проведенных в комнате, ей, пожалуй, можно выходить на улицу и проводить часик другой на свежем воздухе.

Сэйдж подошла к скамейке, стоящей рядом с кухонным окном, и села на нее. Откинувшись назад и прижавшись спиной к грубо обструганным доскам, которыми были обшиты стены здания, молодая женщина глубоко, с наслаждением вдыхала утренний воздух, напоенный ароматом сосновой хвои. Как прекрасно пахнет весенняя земля! Как тепло от солнечных лучей! Сэйдж никогда не была домоседкой, и сейчас, проведя столько времени в четырех стенах, она почти возненавидела те две комнаты, в которых ей пришлось жить.

Процесс ее выздоровления был очень нелегким. Однако, доктор считал главной причиной того, что больная медленно поправляется, — ее страх за собственное будущее и беспокойство за судьбу племянника. В конечном итоге, так оно и оказалось.

Утверждения доктора подтвердились через четыре дня, когда Дэнни уехал с дочерью Латура Джонти и ее мужем, чтобы побыть у них на ранчо, пока Сэйдж поправит свое здоровье. Только тогда она расслабилась, и ее состояние стало быстро улучшаться. В конце концов, хотя Миланд и не любил мальчика, она сомневалась, чтобы ее деверь по прежнему охотился за Дэнни. Целью его поисков была она и только она.

Глаза Сэйдж засветились теплым, нежным светом, когда ей вспомнилось прощание с племянником. Дэнни, уже готовый к отъезду, пришел к ней и, озабоченно глядя в ее глаза, спросил:

— Тетя Сэйдж, ты точно не против того, чтобы я поехал и оставил тебя? Ты не будешь очень уж скучать без меня?

— Ах, миленький мой, мне тебя будет так не хватать! Но я все равно буду счастлива. Ведь, подумай, это же так замечательно, что у тебя появился шанс немного пожить на ранчо! Да и потом, это все ненадолго.

— А когда твоя тетя достаточно окрепнет, чтобы выдержать поездку верхом, мы вместе с нею приедем туда, и она проведет с тобой пару дней, — сказал Джим.

После этих слов лицо Дэнни посветлело, и он перестал скрывать свое нетерпение и огромное желание поехать на ранчо, о котором он столько слышал.

Сэйдж откинула голову назад и ощутила затылком прохладную, шершавую поверхность стены. Она посидела так, наслаждаясь покоем и бесцельно глядя в никуда, а потом вспомнила свою встречу с дочерью Джима Латура и улыбнулась.

Ее первой мыслью, когда она увидела Джонти, было: «Боже, как поразительно похожи отец и дочь!» Потом Сэйдж почувствовала на себе внимательный взгляд молодой женщины. Ее пронзительно синие глаза, казалось, изучали и оценивали особу, доставившую столько хлопот Латуру. Но в следующее мгновение взгляд Джонти стал теплым и ласковым, и Сэйдж поняла, что выдержала экзамен. Дочь Джима приветливо улыбнулась и протянула свою руку.

— Папа и Тилли рассказали мне, что вы были тяжело больны, чуть не при смерти, — сказала Джонти своим слегка надтреснутым, гортанным голосом.

— Не знаю, потому что в тот момент мало что чувствовала, — Сэйдж тоже улыбнулась. — Я так благодарна им за все, что они для меня сделали!

— Думаю, благодарить нет нужды. Тилли обожает заботиться о других, а мой папочка никогда не считал слишком тяжелым трудом ухаживать за хорошенькой женщиной. Правда, папуля? — Джонти посмотрела на своего отца, который молча стоял в дверях, прислонившись к косяку.

— Вообще то, меня в этом обвиняют, — Джим вошел в комнату, слегка улыбаясь самыми уголками своих губ. — Однако, должен сказать, что Сэйдж не так как другие принимает мои ухаживания. Она не обращает ни малейшего внимания на все мои комплименты.

— Может, это потому, что она умнее всех остальных, — подсмеиваясь над отцом, сказала Джонти. — Просто Сэйдж с первого взгляда может различить пройдоху, вроде тебя.

Сама Сэйдж с некоторым беспокойством вдруг обнаружила, что разговор каким то образом перешел с ее болезни на отношение Джима с другим женщинами. А их у него, как она подозревала, было очень много. Об одной из них ей уже было известно. Звали эту женщину Реби. Дэнни как то раз очень неодобрительно о ней упомянул.

— Эта Реби, — начал он неприязненно, — спрашивала Джима так: «Сколько еще этот мальчишка будет спать в моей комнате?»

Когда Дэнни замолчал, Сэйдж, страшно желая узнать, что ответил Латур, забыла о том, как сама же учила племянника не сплетничать, и спросила:

— Ну и что сказал Джим?

— А он стал сначала злой презлой, как черт. Посмотрел на нее и рявкнул: «Это не твое поганое дело знать, сколько паренек там будет спать! А сейчас катись ко всем чертям из его комнаты и жди, пока тебя не позовут снова!» Ой е, как же она взбесилась! Она на меня так посмотрела, как обычно смотрел на меня Миланд!

Сэйдж облегченно вздохнула. Ее сердце счастливо забилось. Молодая женщина так обрадовалась тому, что рассказал ей Дэнни, что даже забыла сделать ему замечание за употребление всех тех слов, которые он услышал от Джима и этой самой Реби.

Позже, уже спокойнее обдумывая то, что сказал Джим своей подружке, Сэйдж вспомнила конец его фразы: «Жди, когда тебя позовут снова!» Но, по правде говоря, особой причины для беспокойства по этому поводу быть не должно. Правда заключалась в том простом факте, что Джим Латур не позволит ни одной женщине, а особенно шлюхе, командовать собой. Сэйдж узнала о его отношениях с ними из рассказов Тилли.

Маленькая ящерица выбежала на нагретую солнцем скамейку и стремительно бросилась прочь, увидев сидящую там женщину. Однако Сэйдж ничего этого не заметила, слишком погруженная в свои мысли. Теперь, когда Дэнни уехал, у нее не оставалось никаких сомнений, что Реби «позвали снова», и Джим посещает ее каждую ночь.

От этой мысли стало почему то очень грустно, и Сэйдж мысленно прикрикнула на себя. Ей то какое дело до того, сколько женщин спят с владельцем салуна? Он ничего для нее не значит, и вряд ли она его интересует. Невозможно найти двух других таких непохожих, абсолютно разных людей. До недавних пор она вела спокойную, размеренную, вполне обычную жизнь, тогда как Джим, насколько ей удалось выяснить из случайно оброненных слов, прожил бурную жизнь, полную тревог и опасностей. Ни в родительском доме, ни в их с Артуром домишке никогда не было и капли спиртного — Джим Латур владел салуном.

И, наверняка, запросто выпивал со всеми этими ковбоями, шахтерами и охотниками, с утра до вечера толпившимися в его заведении.

Во всяком случае, она слышала несколько раз запах спиртного, исходивший от Джима.

«Раз уж вы оба такие разные, — ехидно ворвался в мысли Сэйдж внутренний голос, — чего ж ты о нем столько думаешь?»

«Не правда! — сама себе возразила она. — Это потому, что…» Женщина задумалась, подыскивая слова, которые могли бы наиболее точно описать, что она чувствует по отношению к Джиму Латуру. Единственным мало-мальски честным ответом был тот, что ей еще ни разу не доводилось испытывать такого физического влечения к мужчине, как к хозяину салуна. Даже Артур, которого она горячо любила, никогда не заставлял ее задыхаться от волнения, и сердце у нее в присутствии мужа никогда так отчаянно не билось.

Заскрипевшая под чьими то шагами галька вывела Сэйдж из состояния сосредоточенного самоконтроля и оторвала ее от попыток определить словами все, что пришлось прочувствовать за последние дни и недели. Она повернула голову и увидела сморщенную, маленькую старушонку, направляющуюся к ней. Коричневое, покрытое сетью глубоких морщин лицо старушки было обрамлено белыми прядями седых волос.

«Господи, Боже мой! — слегка испугавшись от неожиданности, изумленно подумала Сэйдж. — Да ей же, должно быть, лет сто!» Однако, когда старуха, одетая в черное, слегка склонилась вперед, а потом стала перед ней, молодая женщина внезапно увидела, что хотя годы и наложили свою печать на лицо неожиданной гостьи, глаза ее блестели ярко и молодо, как у птенца, выглядывающего из своего гнезда.

Сэйдж улыбнулась старушке, но в следующую секунду пожилая особа радостно и весело прокудахтала такое, что улыбку с губ Сэйдж, как ветром сдуло.

— Я слышала, что Джим завел себе новую бабешку. А что же на это скажет его старая подружка, эта потаскуха Реби? Остерегайся ее, милочка, она — настоящая сука!

Сэйдж в полной растерянности смотрела на горбатую, словно у гнома, фигуру старухи, не зная, что сказать, как вдруг в эту секунду, раздался громкий и разъяренный голос:

— Дженни! Не рановато ли ты сегодня начинаешь строить пакости людям?

Та, которую назвали Дженни, так резко развернулась, что потеряла равновесие, и Джиму пришлось поторопиться, чтобы поддержать ее и не дать ей свалиться на землю.

— Надо было позволить тебе свалиться и сломать свою кривую шею, старая ведьма! — прорычал Джим, помогая подхваченной им старухе утвердиться на ее коротеньких ногах, обутых в черные, разбитые туфли.

— Так что ты сказала? Чьей подружкой была Реби? Маленькие, бегающие глазки Дженни впились в разъяренное лицо Джима, и в следующее мгновение она испуганно и торопливо запричитала:

— Ой, ничьей, то есть… всех… то есть, она такая дура, старая шлюха! Тьфу!

Сэйдж, еще не оправившаяся от первых слов старушонки, теперь смотрела на Джима, желая увидеть, какое впечатление на него произвела эта не очень благоприятная характеристика его теперешней любовницы. И к своему удивлению, она заметила, что Латур кусает губы, с огромным трудом пытаясь удержаться от душившего его смеха. Кажется, его нисколько не трогал поток ругательств, лившихся в адрес женщины, делившей с ним постель. Сэйдж увидела, что владельцу салуна, наконец, удалось обуздать свои эмоции. Напустив на лицо побольше серьезности, он сердито сказал сгорбленной старушке, отпуская ее тонкие ручки:

— Слушай и запомни на будущее, старая карга! Сейчас ты уползешь обратно в свою конуру и там как следует поразмыслишь, можешь ли ты совать свой нос в чужие дела. Не забудь, если я скажу Тилли, что ты опять начала распускать язык, то больше тут для тебя не найдется ни одной тарелки с ужином!

Услышав последнюю фразу, Дженни испуганно ойкнула и, задрав подбородок кверху, заторопилась в направлении жалкой деревянной лачуги, находившейся в нескольких ярдах позади салуна. Джим и Сэйдж с улыбкой проводили старуху взглядами, дождались пока она поплотнее затворила за собой хилую, болтающуюся дверь, и тогда посмотрели друг на друга.

С огромным трудом сохраняя внешнее спокойствие, Джим покатал языком сигарету во рту и сказал:

— На то, что болтает Дженни, никто не обращает внимания. Всем известно, что она выдумывает разные истории, чтобы скоротать время. За такие проделки ей сотни раз могли сломать шею, а старуха все не угомонится!

С языка Сэйдж уже готова была сорваться фраза о том, что, по ее глубокому убеждению, старая леди далеко не всегда говорит не правду. Однако, поразмыслив, она решила воздержаться от язвительных реплик. Если Джим хочет сделать вид, что эта женщина, Реби, ничего для него не значит, ну что же, пусть так и будет. Разве она сама не говорила себе, что ей нет дела до того, как будет прожигать свою жизнь Джим Латур.

А Джим сел на скамейку рядом с молоденькой женщиной и сказал:

— Сегодня утром ты неплохо выглядишь. Как ты себя чувствуешь?

— Мне кажется, что я начинаю чувствовать себя, как встарь, до всех этих событий, — Сэйдж слегка подвинулась, стараясь оставить между собой и мужчиной немного пространства, чтобы его нога не прикасалась к ее бедру.

— Так хорошо на свежем воздухе! Одна из причин, почему я ненавижу зиму, как раз в том, что приходится сидеть взаперти неделю за неделей. Эти длинные, монотонные дни, когда от тумана и сырости все вокруг серое и бесцветное… В такое время я почти схожу с ума.

— Это потому, что ты всегда жила на ферме, а там нечем особенно заняться в зимние дни. В городе все по другому. Вокруг полно народу, и всегда происходит что-нибудь интересное.

— Да, — кивнула, соглашаясь, Сэйдж. — Я теперь вижу, что это — правда. В прошлое воскресенье я слышала, как звонил церковный колокол. Я хочу на этой неделе пойти в церковь. Мне очень хочется познакомиться со здешними дамами, войти в их общество.

Джим плотнее надвинул шляпу на лоб, чтобы скрыть выражение своих глаз. Сэйдж еще не подозревает, что «добрые женщины» Коттонвуда, скорее всего, при встрече с нею будут дружно воротить носы и сторониться ее. По городу уже пошли слухи о «новой бабешке» Латура, и старая Дженни была не единственной женщиной, которая думала, что Сэйдж спит с ним.

И вот ведь чертовски дурацкое положение! Он мог бы поклясться на исповеди, положив руку на Библию, что между ним и этой недавно овдовевшей молодой женщиной ничего и не было, но ни одна живая душа в городе ему бы не поверила!

Впервые в жизни укоренившаяся за ним репутация бабника и дамского угодника стала беспокоить Джима. Эта красотка, сидящая рядом, может очень запросто возненавидеть его, если обнаружит, что ее доброе имя треплют языки городских кумушек и причина тому — он.

— Ты уверена, что тебе надо заводить знакомство со всеми этими старыми сплетницами? — В конце концов спросил Джим. — Видишь ли, мне кажется, что они ведут довольно скучную жизнь… никаких развлечений… обсуждают ближних, только и всего. У нас тут так: если видишь, как судачат три женщины, можешь быть уверен, они перемывают косточки какому-нибудь бедняге.

— Ну уж, Джим! Ты это себе просто вообразил! Добрые христианки никогда не позволят себе плохо отзываться о ближнем, кто бы это ни был.

По ее голосу можно было сделать вывод, что она поражена и не верит ему. Джим с жалостью посмотрел на Сэйдж. Какое потрясение ее ожидает в следующее воскресенье! Совершенно очевидно, что его соседка даже не подозревает, какого рода прихожане обитают в Коттонвуде.

И тогда он решил, что, пожалуй, единственное, что можно сделать в этой ситуации, — это пойти в церковь вместе с Сэйдж. По крайней мере ему удастся предложить ей моральную поддержку, когда ее попытка познакомиться с «ДАМАМИ» натолкнется на холодные взгляды. Джим засмеялся своим мыслям. Когда он заявится на службу, приходские кумушки испытают такой шок, что пожалуй, забудут задрать свои носы перед Сэйдж.

Во все следующие дни Джим взял себе за правило сидеть рядом с Сэйдж на лавочке во время ее ежедневного часового моциона. Они сидели и просто болтали.

Из этих разговоров он узнал, что Сэйдж, оказывается, уже тридцать два года, а совсем не «чуть больше двадцати», как ему показалось вначале. Однако, когда Джим поймал себя на том, что обрадовался этой новости, в следующую минуту цинично расхохотался над самим собой. Ему то что за разница, сколько ей — тридцать два или двадцать два? Она женщина не его типа. Ему нужны грубоватые, горячие подружки, которые не ждут от него больше того, что он может им дать в постели.

Сэйдж Ларкин — леди до мозга костей. И она будет ждать от мужчины большего. Во всяком случае, значительно больше, чем Джим Латур хочет дать. Все лучшее, что было у него, он отдал Клео, и для других женщин у него ничего не осталось.

И все таки, никогда раньше ни одну женщину он не желал так страстно, как эту прекрасную вдову. Всякий раз, когда Джим на нее смотрел, в его груди вспыхивало такое желание, что ему стоило больших усилий сдержать себя!

Перед тем, как идти в церковь на воскресную службу, Сэйдж испытывала особо острую тоску по своим утерянным родственникам. Она скорбела о нежной Мэри, весельчаке Кейле и о тихом, уравновешенном Артуре, ее муже в течение четырнадцати лет.

Скорбь об Артуре и Кейле была похожа на скорбь о двух братьях. Да они оба и казались братьями. Артура Сэйдж знала с тех самых пор, как только научилась ходить и разговаривать.

У них была хорошая семья, пусть и без умопомрачительной страсти. Они жили тихо и счастливо. И их единственным разочарованием было то, что Сэйдж все никак не могла забеременеть, и у них не было ни сына для Артура, ни дочери для нее.

Сэйдж подумала о том, что, может быть, к счастью, у них не было детей. Сейчас ей будет очень трудно обеспечить и одного Дэнни. А что было бы, если бы пришлось растить двоих или троих детей?

Сидя на своем обычном месте возле кухонного окна, она с грустью вздохнула. Чтобы обеспечить племянника всем необходимым, ей надо отыскать работу. Она не может слишком долго рассчитывать на гостеприимство Джима. Он и так оказался более чем щедр, когда давал им крышу над головой, пищу и даже одежду. К счастью, платья Джонти пришлись ей как раз впору, словно были на нее и сшиты. Но надо ведь одевать и Дэнни — у него же совсем ничего нет.

Ее глаза распахнулись от изумления, когда однажды Джим купил мальчику пару ботинок «совсем, как у настоящих ковбоев». Ее племянник сразу заважничал и ходил, слегка пошатываясь, на высоких каблуках своей ковбойской обуви, страшно гордый и своими новыми штанами, которые он заправил в ботинки, и красной фланелевой рубашкой, обтянувшей его узкие плечи. Раньше Дэнни всегда приходилось носить только самодельные, полинявшие от многочисленных стирок вещи.

Но особую важность мальчику доставила широкополая шляпа, которую он, одев однажды, снимал теперь только когда ел или ложился спать.

У Сэйдж было множество причин, за что благодарить своего большого хозяина. Особую признательность у нее вызывало то, что Джим много времени проводил с Дэнни, помогая мальчику легче перенести боль от потери родителей.

На лицо женщины легла тень задумчивости и печали. То, что любезный хозяин очень хорошо относится к ее племяннику, — это очевидно. Но что он думает о ней и что по отношению к ней чувствует, она еще не могла понять. В своих поступках и словах Джим всегда держал себя с ней как настоящий джентльмен. Но в иные моменты, когда его глаза смотрели на Сэйдж, словно раздевая ее, она от стыда и неловкости буквально сгорала. Как ни говори, а он видел ее наготу. Может, он вспоминает ее обнаженное тело, когда его жаркие взгляды жгут ей кожу сквозь платье?

Сэйдж неловко пошевелилась. Она отказывалась признаться себе самой, что взгляды этого мужчины постоянно вызывали у нее какое то новое неизвестное чувство, от которого перехватывало дыхание и становилось тепло в животе. Ей никогда не приходилось испытывать ничего подобного с Артуром. И это очень беспокоило Сэйдж и вызывало у нее чувство вины.

Ее губы сжались в тонкую линию. Она просто обязана найти как можно скорее жилье для себя и племянника. Если ей придется и дальше пользоваться услугами Джима, то, в конце концов, действительно, закончится тем, что она станет, как сказала старуха, «новой бабешкой» Джима Латура.

Наступило воскресное утро, яркое и свежее. Уже с самого начала Сэйдж была в приподнятом настроении и, разглаживая платье, чтобы идти в церковь, она тихонько напевала какой то легкий мотивчик. Как приятно вновь собираться в церковь! Она так соскучилась по церковной службе! В ее жизни воскресенье было единственным днем, который хоть как то нарушал череду монотонных будней и прерывал длинный, скучный ряд однообразных домашних обязанностей.

Будут ли женщины в Коттонвуде так же дружелюбны, как все те, которых она знала раньше, в своей прежней жизни? Сэйдж очень беспокоилась по этому поводу и, чтобы предстать перед ними в лучшем виде, ей пришлось тщательно продумать, что одеть для первого появления на людях. В конце концов выбор пал на красивое муслиновое платье зеленого цвета, украшенное узорами из кружевных веточек. Вслед за ним женщина взяла из гардероба Джонти корсет, нижнюю юбку и пару обтягивающих и коротких, до колен, невесомых и тончайших батистовых панталон.

Может быть, сначала к ней отнесутся настороженно. Но со временем местные жительницы обязательно станут любезно улыбаться ей и кивать при встрече.

Сэйдж сняла через голову свое платье и нижнее белье и, бросив их на кровать, как была, нагишом, подошла к большому зеркалу и стала перед ним. Дома у нее было только маленькое зеркальце, висевшее на гвозде рядом с кухонным окном. В него можно было смотреть, но ей никогда раньше не доводилось видеть себя в полный рост со стороны. Пожалуй, впервые в жизни она могла внимательно рассмотреть свое собственное тело и оценить его.

От тяжелой работы, которую Сэйдж приходилось выполнять всю жизнь, ее тело, каждая его линия к изгиб приобрели удивительную пропорциональность и красоту. Упругие и белые, словно пена, груди гордо вздымались и, казалось, принадлежали юной девушке Талия была такой же по девичьи узкой и стройной, а бедра, восхитительно округлые, казалось, были выточены из слоновой кости. У Сэйдж не было детей, и поэтому ее тело не имело тех следов, которые остаются у не раз рожавших женщин. Внимательно рассмотрев свое отражение в зеркале, она удовлетворено кивнула, одела нижнее белье, а потом через голову натянула платье. Застегивая длинный ряд пуговиц на лифе, женщина вновь почувствовала тревогу перед предстоящим выходом в люди. Снова и снова Сэйдж спрашивала себя, понравится ли она местным женщинам, примут ли они ее в свой круг? «А почему, собственно, она не должна им понравиться? — подумала Сэйдж, расчесывая назад волосы и укладывая их в два больших узла на затылке. — Она выглядит вполне прилично. Да она и есть приличная женщина!»

Сэйдж протянула руку к изящной коробочке, в которой хранились румяна. Ей нужно, пожалуй, нанести немного красок на щеки. Но в следующее мгновение женщина отдернула руку. Все, должно быть, знают, что она была больна, поэтому ожидают, что ее лицо будет бледным и слегка уставшим. Сэйдж осторожно взяла маленькую кружевную шляпку и бережно прикрепила к волосам при помощи заколки. Потом аккуратно расправила две зеленые ленты, свисающие со шляпки ей до пояса и снова стала перед зеркалом, чтобы бросить на себя последний придирчивый взгляд. Она с нескрываемым удовольствием рассматривала это восхитительное крохотное творение шляпных дел мастера, так украсившее ее голову. До сих пор среди головных уборов у нее значились грубоватый поношенный чепчик, который она носила летом, и шерстяная старенькая шаль.

С коротким, счастливым вздохом Сэйдж натянула на свои длинные, тонкие пальцы белые перчатки, взяла маленькую сумочку и, в последний раз глубоко вздохнув, вышла из своей комнаты и пошла в кухню.

— Ах, ты! Ну до чего же ты хорошенькая! — воскликнула Тилли, первой заметившая ее. — Смотри, Джим, правда, она просто красавица?

Джим оторвался от окна, перевел свой взгляд на Сэйдж и … Несколько секунд прошли прежде чем он, наконец, пришел в себя и смог снова спокойно рассуждать. «Хорошенькая» и «красавица» были слишком слабыми словами, чтобы описать женщину, которая сейчас со стыдливым волнением ожидала его ответа. Пожалуй, даже слово «прекрасная» не будет достаточным для справедливой оценки Сэйдж Ларкин.

За время своей болезни она потеряла в весе, похудела, стала хрупкой и невесомой, а ее черты приобрели чистоту и прозрачность лучших образцов фарфора. Зеленые прекрасные глаза сияли, как два изумруда, на порозовевшем от волнения лице, а густые темные ресницы, вздрогнув, как крылья бабочки, опустились на щеки, когда Сэйдж закрыла глаза, чтобы не видеть горячего взора мужчины.

Наконец Джим встал со стула, взял Сэйдж за руку и поднес ее пальцы к своим губам.

— Нет, Тилли, — произнес он хрипло. — Она как видение из самых сказочных и прекрасных мужских грез.

Тилли стало даже жалко несчастную Сэйдж, вспыхнувшую от смущения и покрасневшую до корней волос от такого неожиданного комплимента. Единственное, что говорил о ее внешнем виде Артур, — это то, что она выглядит уставшей и ей требуется немного отдохнуть. Брат Кейл частенько подшучивал над нею, говорил, что она такая же хорошенькая, как розовое ушко поросенка или тому подобную ерунду. Именно поэтому Сэйдж до сих пор не представляла, насколько она красива.

С коротким смешком Тилли воскликнула:

— Да уж, ты все знаешь о прекрасных мужских грезах, Джим Латур!

— Молчи, женщина! — засмеялся Джим и согнул руку, давая возможность Сэйдж взять его под локоть. Так, рука об руку, они пошли к выходу из кухни, а Тилли, проводив их до двери, сказала:

— Уверена, что вскоре услышу, как церковный колокол грохнется на землю. И произойдет это, как только ты, Джим, переступишь порог храма.

Губы Джима растянулись в нервной усмешке. По правде сказать, он и сам боялся, что церковная кровля может рухнуть от его появления. Насколько ему помнилось, он никогда еще не был в церкви. Если когда-либо белый отец брал его с собой на службу, то память Джима не сохранила об этом никаких воспоминаний.

Пожалуй, паства в течение всей обедни только и будет смотреть на него, а не на священника. Он усмехнулся про себя. М да, они меньше всего ожидают, что Джим Латур, полукровка и содержатель салуна, окажется в одной компании с молящимися на молитвенных скамьях храма.

Сэйдж шла, держась за руку Джима; ее длинные, стройные ноги легко переступали с ним рядом, а он в это время пытался вспомнить, доводилось ли ему когда-нибудь еще идти вот так по улице с женщиной. Нет, раньше с ним такого не случалось. Ему, конечно, приходилось, и довольно часто, кататься в коляске вдвоем с женщиной, которая в тот момент его интересовала — Реби, например. Но еще никогда Джим не сопровождал женщину по улице пешком.

Он не видел себя в зеркало, иначе его изумление было бы еще больше. Впервые за долгие годы у него были веселые, улыбающиеся глаза.

Латур взглянул на идущую рядом с ним Сэйдж и подумал: какие мысли посещают сейчас ее прекрасную, склоненную головку? Может, она вспоминает, как ходила в церковь с мужем? Скорбит ли она еще о нем?

Зазвонил колокол, и Джим увидел, что к церкви сходятся прихожане. Они заполняли деревянные мостовые и площадь перед храмом. Здесь была почти половина населения Коттонвуда, во всяком случае, семейная половина: празднично одетые домохозяйки, степенные отцы семейства и их резвые чада.

Джим почувствовал, как дрожит рука Сэйдж, накрыл ее пальцы своей ладонью и легонько сжал их, успокаивая женщину:

— НЕ НЕРВНИЧАЙ, Я С ТОБОЙ.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Когда Джим и Сэйдж свернули на узкий, грубо сбитый деревянный тротуар, который вел к храму и был положен здесь, чтобы женские юбки не пачкались от пыли, грязи и снега, прихожане, еще не успевшие войти в церковь, все, как один, повернулись и изумленно уставились на них.

Джим тихонько захихикал. Можно представить, что сейчас происходит в головах его земляков! Наверняка, многие из них в эти минуты пытаются понять, что же должно было стрястись в мире, чтобы такой отъявленный пособник дьявола, как Джим Латур, все таки решил придти в храм Господень. Преподобный Кетч, стоявший на невысокой паперти и тепло приветствовавший паству, застыл, будто громом пораженный. Пожалуй, он мог и какую-нибудь муху проглотить, если бы не поспешил захлопнуть раскрывшийся от удивления рот.

Люди, направлявшиеся в церковь, останавливались, перешептывались, стараясь подойти поближе к Сэйдж, чтобы повнимательнее рассмотреть новую подружку Латура и решить самим, вправду ли она так хороша, как об этом говорят.

Женщины, бросая холодные взгляды на застенчиво улыбающуюся им молодую женщину, все же не могли скрыть удивления. Незнакомка выглядела просто красавицей, но, самое главное, она производила впечатление настоящей леди, совсем непохожей на тех размалеванных дерзких особ, с которыми обычно привыкли видеть хозяина салуна.

И тем не менее она живет с Латуром! А он — всем известный повеса и развратник, и не говорит ли это о том, что моральные устои этой женщины далеко не высшего качества.

В итоге, когда преподобный Кетч вышел, наконец, из состояния прострации и пригласил свою паству войти в храм, ни одна из женщин не ответила на улыбку Сэйдж.

— Вот это приятный сюрприз! — человек в сутане протянул Джиму руку, когда владелец салуна и его спутница поравнялись с ним. Потом в голубых глазах священника загорелись веселые огоньки, и он добавил:

— Я уже и надеяться перестал, что ты когда-нибудь придешь послушать, как я пугаю прихожан проповедями об адском пламени и потоках серы, в которых тонут грешники.

— Да я и сам дивлюсь, что пришел сюда! — ухмыльнулся Джим ему в ответ и посмотрел на Сэйдж, стоявшую рядом с застывшей на лице растерянной улыбкой. — А вот моя юная спутница постоянно ходит в церковь.

Латур многозначительно посмотрел на четырех женщин, которые с несколько глуповатым видом оглядывались на них, и добавил:

— Я подумал, что мне лучше пойти вместе с нею. Возможно, ее придется защищать от каких-нибудь старых ворон.

Никто лучше священника не знал, что среди его прихожан есть те, кто поступают совсем не так. как следовало бы добрым христианкам, поэтому он ласково улыбнулся Сэйдж и жестом пригласил ее войти в церковь. Ее чистый, искренний взгляд сказал ему, что эта женщина совсем не новая подружка Джима Латура. Однако, священник в то же время очень хорошо понимал, что вряд ли очень многие поверят тому, что все разговоры об этой молоденькой вдове и Джиме просто сплетни. Слишком мало в Коттонвуде женщин, свободных от ревнивых чувств по отношению к той, кто окажется красивее и лучше их. Никто из них и не подумает поддержать добрым словом ту, в ком видят свою соперницу.

Преподобный отец задумчиво покачал головой. Да, временами красота вызывает ненависть.

Сэйдж готова была сесть куда угодно, на первую попавшуюся лавку, возле которой они с Джимом оказались, настолько она была расстроена холодным приемом жителей Коттонвуда. Но Джим не собирался показывать всем этим зазнайкам, что его очень тронули их каменные физиономии. Он решительно провел свою спутницу по проходу между рядами и, выбрав место получше, решительно приказал какой-то толстой бабке подвинуться и дать им сесть. Когда леди попыталась изобразить раздражение, Латур насмешливо ей улыбнулся и, не говоря ни слова, потеснил ее, освобождая место для Сэйдж и себя.

Однако, несмотря на приятную улыбку, игравшую на его губах, внутри у Джима все кипело от ярости. Да как они посмели, все эти христолюбивые дамочки, воротить носы от Сэйдж! Он смотрел на нее, притихшую, глотавшую слезы и не понимающую, чем она заслужила такое презрение, и его сердце разрывалось на части. Ну, погодите же! Дождемся того, как ваши мужья появятся в «Кончике Хвоста». Вас всех ждут дома чертовски приятные минуты. Или эти почтенные мужики устроят своим бабам приличные головомойки, или он достанет долговые расписки и вряд ли хоть один стервец сумеет отсрочить уплату долга и промочить горло в салуне.

Преподобный Кетч тоже пусть как следует побеседует со своей паствой в юбках. Иначе, когда в следующий раз он придет выпрашивать деньги на церковь, не будет никаких больших вкладов от Джима Латура!

Женский шепот и беспокойное ерзанье детишек стали стихать, когда священник взошел на кафедру и приготовился к службе.

Он несколько секунд осматривал молящихся, затем слегка наклонил голову, подавая знак к началу.

Зашуршали накрахмаленные юбки, зашаркали подошвы, и все присутствующие встали и открыли молитвенники. А когда преподобный воздел руки, своды храма огласили величественные звуки псалма «Благословите ныне Господа».

После того как отзвучал первый куплет, Джим удивленно посмотрел на Сэйдж. Она пела самозабвенно, с воодушевлением, и ее чистый, звучный контральто взмывал над головами верующих, достигал небесных вершин и оттуда хрустальным водопадом низвергался на грешную землю. Джим восхищенно покачал головой. Во время своих странствий по большинству западных штатов ему доводилось слышать множество профессиональных певцов, певших в тавернах и на открытых сценах, но никогда он не слышал ничего подобного тем серебристым звукам, которые вырывались из груди Сэйдж.

Вскоре выяснилось, что Джим не единственный, кто обратил внимание на новый голос, звучащий в храме, потому что к концу псалма только немногие продолжали пение вместе со спутницей Латура. Большинство же молящихся замолчали, чтобы иметь возможность насладиться голосом Сэйдж.

И все-таки, хотя она пела подобно ангелу, а выглядела и вела себя, как настоящая леди, после службы, когда все стали во дворе перед церковью и, разбившись на группы, обменивались впечатлениями, на нее снова обрушились презрительные взгляды и пренебрежительные жесты.

Джим видел, как на ее ресницах дрожали слезы, и ему казалось, что каждая такая слезинка — это острая пика, нацеленная прямо в его сердце. Он знал, какие чувства она испытывает. Разве сам он не чувствовал то же самое практически всю свою жизнь!

Мужчина подождал пару минут, а затем, взяв Сэйдж под руку, провел ее в тень большого дерева, росшего напротив церкви. Когда он заговорил, его голос был хриплым от гнева:

— Подожди меня здесь. Я на минутку…

Сэйдж беспомощно и жалко кивнула и стала смотреть, как Латур двинулся от нее, напрягшись, словно пантера, изготовившаяся к прыжку. Женщина хотела окликнуть его, вернуть назад, сказать, что не имеет значения то, как к ней отнеслись жительницы города, но она побоялась привлечь к себе внимание и промолчала. Ей казалось, что она не переживет еще одного уничижительного взгляда, еще одного ледяного кивка в ответ на свое приветствие. Что собирается Джим сказать этим женщинам? Сэйдж закусила нижнюю губу, волнуясь и горько сожалея о том, что вообще пошла на службу.

Джим, однако, прошел мимо женщин, даже не удостоив их взглядом, и направился к кучке мужчин, стоявших у церковной ограды в ожидании своих законных супруг.

Приветственные восклицания и улыбки тут же исчезли с их продубленных всеми ветрами лиц, как только Джим заговорил.

Ни Сэйдж, ни другие не слышали того, что говорил Латур мужской половине прихожан. Но, видимо, очень весомыми оказались его аргументы, потому что результат появился сразу после разговора хозяина «Кончика Хвоста» с его завсегдатаями. Как только он отошел от них, мужья решительно направились каждый к своей жене и, бесцеремонно вырвав свои дражайшие половины из окружения подруг, повели их с церковного двора.

Джим в течение нескольких секунд любовался на поспешное отступление городских кумушек, а потом на его лице появилась широкая, довольная улыбка. Он повернулся к Сэйдж, подал ей руку и ласково произнес:

— Пойдем домой.

Примерно на полдороге домой Сэйдж все-таки не выдержала и разрыдалась.

— За что они так со мной, Джим? Что я им всем сделала плохого?!

Она наугад потянулась за носовым платком, ничего не замечая вокруг от слез, застилающих глаза.

Где-то в глубине зрачков Джима, на самом их дне, загорелось холодное синее пламя, и от этого взгляд Латура приобрел хмурое выражение, подобное студеному зимнему дню накануне снежной бури.

— Я должен был защитить тебя от этих жестоких сук. Прости, что не оградил тебя от них, но я надеялся, что они будут, по крайней мере, вежливы с тобой… Они же все время твердит о любви к ближнему, о соблюдении Христовых заповедей! А на самом деле, все они не что иное, как лживые, лицемерные дряни!

Сэйдж вытерла слезы и удивленно посмотрела на своего спутника.

— Так ты, выходит, знал, что они так ко мне отнесутся? Знал, да?

У Джима не хватило мужества встретить взгляд ее зеленых глаз, поэтому он отвернулся от Сэйдж и, глядя в сторону, ответил:

— У меня было подозрение, что тебя не будут встречать с распростертыми объятиями. К тому же ты остановилась в салуне. И мне жаль, мне чертовски жаль, но, боюсь, что твое имя уже называют вместе с моим.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Джим? — Сэйдж остановилась посреди тротуара и недоуменно воззрилась на него. — Что ты имеешь ввиду, говоря, что мое имя называют вместе с твоим?

Джим решительно потянул ее за собой, заставляя идти дальше, и, собравшись с духом, признался:

— Уже весь Коттонвуд говорит о том, что ты новая подружка Джима Латура.

У Сэйдж перехватило дыхание, лицо побелело, и она, еще как следует не опомнившись от услышанного, выпалила:

— Мне надо покинуть салун! И как можно скорее!

Лицо Джима смягчилось, он с затаенной нежностью посмотрел на крохотную шляпку, каким-то чудом удерживающуюся на густых каштановых волосах женщины, и тихо спросил:

— Куда же ты пойдешь из салуна, Сэйдж?

— Ну есть же в Коттонвуде какой-нибудь приличный постоялый двор, где мне можно было бы снять комнату. Конечно, я попрошу тебя дать мне немного денег взаймы. Но я их тебе верну, как только найду какую-нибудь работу.

Последнюю часть ее фразы Джим проигнорировал полностью.

— Есть у нас в городке приличный постоялый двор. Вот только владеет им Анесса Брайдуэлл — самая первая сплетница в Коттонвуде. Именно она советует своим товаркам., что думать, что говорить или что делать.

Я бьюсь об заклад, что как раз эта самая каракатица и была первой, кто стал болтать о нас.

— Но это же так несправедливо, Джим! — на глазах Сэйдж снова выступили слезы. — Ведь эти женщины меня совсем не знают! Как же они могут решать, что я за человек?

— Я это знаю, .милая, — Латур нежно пожал ее тонкие пальцы, слегка дрожавшие у него на сгибе руки.

— Однако хочу тебе сказать, что если ты только сейчас обнаружила, как несправедлива жизнь, то ты просто счастливая женщина. Советую тебе забыть о том, что в мире есть такая Агнесса Брайдуэлл и другие, подобные ей. Всегда будут люди с куцыми мозгами и безразмерными языками. Надо быть выше этого всего. Просто нужно знать им цену и что они из себя представляют.

Когда они подошли к «Кончику Хвоста», Джим пропустил спутницу вперед и сам пошел за ней на кухню. Там царила привычная суматоха. Тилли поставила в духовку противень с бисквитами, захлопнула дверцу и выпрямилась навстречу вошедшим.

Ей не понадобилось много времени, чтобы рассмотреть заплаканное лицо молоденькой женщины и удрученное лицо Джима. Старая кухарка шагнула к ним и воскликнула:

— Сэйдж! Ты плакала! Что произошло? Сказали какую-нибудь гадость эти старые потаскухи?

— Ах! — Сэйдж всхлипнула и бросилась в кресло.

— Да они мне вообще не сказали ни слова, ни гадкого, ни доброго. Они просто смотрели на меня, как на что то грязное и отвратительное.

Несчастная женщина облокотилась на стол и закрыла ладонями лицо.

— Это просто ужасно, Тилли!

— Мерзкие твари! — глаза кухарки превратились в два лезвия; она неуклюже обняла плечи Сэйдж и сказала:

— Давай-ка, выпьем по чашечке кофе и забудем обо всей этой ерунде. Незачем тебе долго помнить об этих шлюхах.

— Я пытался ей сказать то же самое, Тилли! — Джим тоже уселся за стол. — Но, похоже, она мне не верит.

— Я верю, Джим! — искренне ответила Сэйдж. — Но только боюсь, что не смогу теперь найти никакую работу. У кого возникнет желание нанять меня, если все думают, что я падшая женщина?

— Падшая женщина? — Тилли уперлась руками в бока и разразилась громким, неподдельным смехом. — То, что эти тетки с языками до пояса болтают, будто ты подружка Латура — еще не делает тебя падшей женщиной! В Коттонвуде найдется не так много баб, которым не хотелось бы, чтобы их считали подружками Джима!

Джим Латур крепко смутился, услышав от своей поварихи столь лестный отзыв о его популярности среди местных дам, потом посмотрел на Сэйдж, и кривая усмешка заиграла на его губах.

— Я ей специально приплачиваю, чтобы она говорила обо мне только хорошее.

Сэйдж улыбнулась, однако в глубине ее глаз еще сохранилось тревожное выражение, и тогда Джим, перейдя на серьезный тон, сказал:

— Я хочу, чтобы ты перестала беспокоиться о работе и переезде. Тебе еще нужно как следует подлечиться, прежде чем ты сможешь пойти работать. А что до твоего переезда, так отъезд из «Кончика Хвоста» не остановит сплетен, которые разошлись уже по всему Коттонвуду. Тебя и так быстро забудут, как только произойдет что-нибудь такое, что займет языки наших кумушек.

Давай-ка, работай над улучшением своего здоровья и брось беспокоиться о будущем. У меня уже почти есть идея, как помочь тебе заработать деньги для переезда в этот чертов большой город, который ты вбила себе в голову.

— И что это за идея, Джим? — Тилли поставила на стол, за которым сидели Сэйдж и Латур, три чашки кофе и присоединилась к ним сама.

— Я еще не готов рассказать, Тилли, — Джим потянул к себе сахарницу. — Надо еще обмозговать кое какие детали.

— Нет, ну, а все-таки? Хотя бы в общих чертах! — продолжала наседать заинтригованная кухарка, а Сэйдж с надеждой посмотрела на него.

— Нет, — решительно ответил Джим, допил свой кофе и встал из за стола. Но прежде чем выйти из комнаты, мужчина взглянул на Сэйдж и как бы невзначай сказал:

— Дэнни мне говорил, что ты неплохо играешь на гитаре?

Сэйдж кивнула:

— Да, немного. Отец показал мне аккорды. Он у меня был великолепный гитарист.

— А зачем это тебе знать, Джим? — спросила Тилли. — Это имеет какое-нибудь отношение к твоим планам?

— Ты, мать моя, сегодня, определенно, задаешь слишком много вопросов, — ухмыльнулся тот и в его глазах зажглись насмешливые искорки. — От любопытства, говорят, кошка сдохла. Но если уж ты так хочешь знать, то я думаю предложить Сэйдж выйти на улицу перед салуном с гитарой и жестяной кружкой. Если она будет достаточно громко бряцать по струнам, то, я уверен, прохожие быстренько накидают ей монет, лишь бы она поскорее убралась.

Тилли громко расхохоталась, увидев, что Сэйдж с тревогой посмотрела вслед Джиму.

— Он смеется, милая моя, разве ты не видишь? Но ты можешь больше не беспокоиться. Раз уж у него в мозгу появился план, то он его выполнит У тебя все будет отлично.

И Сэйдж, столько пережившая за сегодняшний день, впервые за последнее время почувствовала, что, действительно, все у нее будет хорошо. И тогда ее лицо озарила широкая улыбка. Молодая женщина встала и сказала поварихе:

— Я пойду в свою комнату и прилягу ненадолго Может, немного вздремну.

Эмоциональный стресс, который испытала Сэйдж от встречи с враждебно настроенными посетительницами храма, повлиял на ее еще довольно хрупкое здоровье, и теперь ей требовался отдых.

Тилли с улыбкой проследила за тем, как молодая женщина поднялась к себе наверх.

«Интересно, что все-таки выдумал Джим?» — подумала кухарка. По ее мнению, хозяин крепко увлекся своей прекрасной гостьей. Это отражается в его глазах всякий раз, как он ни посмотрит на Сэйдж. Поэтому Латур не будет особенно торопиться, чтобы увидеть, как она уезжает из Коттонвуда. А лучше бы ей совсем никуда не уезжать, Наконец-то, кажется, Джим нашел женщину себе по вкусу.

Ну, конечно, скажи ему об этом, так он заспорит, бросится в атаку… Тилли вспомнила, как долго ее хозяин не мог найти себе подругу, улыбнулась, покачала головой и занялась посудой.Это отражается в его глазах всякий раз, как он ни посмотрит на Сэйдж. Поэтому Латур не будет особенно торопиться, чтобы увидеть, как она уезжает из Коттонвуда. А лучше бы ей совсем никуда не уезжать, Наконец-то, кажется, Джим нашел женщину себе по вкусу.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Бородатый мужчина остановил свою лошадь на вершине невысокого холма и посмотрел вниз. Молочно серая пелена тумана затопила лежащую перед ним узенькую лощину, окутала влажным покрывалом высокие деревья, повисла густыми хлопьями на отяжелевших от влаги ветвях.

Сквозь туманную, промозгловатую кисею проглядывала покосившаяся стена жалкой развалюхи, которую вряд ли, даже с большой долей снисходительности, можно было назвать домом. Из трубы этой лачуги вырывалась тонкая струйка дыма и, завиваясь спиралью, растворялась в туманной пелене.

Человек, сидевший в седле, был высок, одет в домотканную, грубо сшитую одежду. На его лице застыло мрачное жестокое выражение, и то ли потому, что весь он выглядел каким-то неухоженным в своей неопрятной одежде, но, казалось, будто всю его фигуру окутывает некая злая аура, и от этого вид у него был зловещий, как у стервятника.

Мужчина груб л дернул за поводья, заставляя лошадь стоять неподвижно, животное, беспокойно перебиравшее копытами, замерло и минут десять не шевелило даже ушами, прислушиваясь к тому, как всадник бормочет проклятья и какие-то невнятные ругательства.

Внезапно Миланд Ларкин встряхнулся и, задрав кверху голову, закричал, словно от неведомой боли:

— Это ты виновата, Сэйдж! Я бы никогда, никогда не связался с этим рыжим ублюдком, если бы не любил тебя до безумия! Я хочу тебя!

От испуга лошадь шарахнулась, но вновь застыла на месте, повинуясь железной руке всадника. А тот так же внезапно затих и задумался. Его мысли унеслись далеко в прошлое, на шестнадцать лет назад, когда он покинул родительский дом, задыхаясь от ярости, после того как увидел, что его брат Артур обнимает и целует Сэйдж,

Не раз, наблюдая за ними, Миланд мечтал о том, как беспощадно изобьет брата так, чтобы тот, как червяк, извивался в пыли и не мог бы подняться. И когда это случится, то он, Миланд Ларкин, подойдет к тоненькой, нежной Сэйдж и одним движением повалит ее на землю. Потом запустит руку ей под платье и задерет его выше ее грудей, на голову или нет — он разорвет ее одежду так, чтобы на Сэйдж ничего не осталось. Она будет слабо сопротивляться в его руках, жалко вскрикивать, а когда он совсем разденет ее, она затихнет, попытается закрыться руками. И тогда он раздвинет ей ноги широко в стороны и возьмет ее! И изольет в нее свое семя! А Артур в это время будет корчиться рядом, в пыли. Но Сэйдж будет принадлежать ему, Миланду, и никто не сможет ее отобрать. Она будет отдавать ему свое тело всегда, когда он захочет. То есть часто, очень часто.

Миланд опять что-то пробормотал, словно все дикие мечты уже осуществились и предмет его вожделения уже у него в руках. Миланд разговаривал с женой своего убитого брата, что-то приказывал ей и сам отвечал за нее. Потом он опять затих и вновь стал вспоминать прошлое.

Спустя пару дней после помолвки Сэйдж и Артура, Миланд натолкнулся во время скитаний на молоденькую девушку индианку, собирающую зелень и коренья для своей матери. Девушка стояла на коленях и что-то выкапывала из земли, но при его приближении резко вскочила на ноги и замерла, настороженно глядя на него. Миланд увидел, как на ее горле бьется пульс и сама она напоминает испуганного кролика и кажется такой беззащитной, что обезумевший от своего неудовлетворенного желания парень тут же почувствовал, как набухает его член, упираясь в ткань грубых штанов.

Однако, заговорил Миланд с девушкой тихо, миролюбиво, с нежными нотками в голосе:

— Прекрасное утро для такой приятной встречи. Как здорово встретить такую красивую девушку, собирающую зелень для матери… или ты собираешь еду для мужа?

Тихий, вежливый голос незнакомца успокоил девушку, развеял ее страх и она, доверчиво посмотрев на него своими карими глазами, застенчиво ответила:

— Это для матери. Мне четырнадцать лет, и у меня пока нет мужа.

— Тогда мне повезло, — еще шире улыбнулся Миланд и спрыгнул с коня на землю.

Они провели вдвоем почти час, сидя в тени раскидистого старого дерева и разговаривая. Впрочем, говорил больше мужчина. Он рассказывал девушке, что тут неподалеку у него есть ферма и небольшой милый домик. А теперь ему нужна хорошая жена, способная выполнять работы по хозяйству и готовая разделить его заботы. Затем он спросил у индейской простушки, не окажет ли та ему честь и не согласится ли стать его подругой на всю жизнь. Девушка охотно согласилась, потому что он, как она ему объяснила, был такой красивый, такой вежливый — не то что парни в ее деревне. А чего еще нужно молоденькой жене от мужа?

Миланд с трудом сдержал довольную ухмылку; радостное нетерпеливое ожидание охватило его, и он спросил:

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Серый Воробышек, — застенчиво сказала девушка. — Это потому, что я, родившись, первым делом посмотрела на эту маленькую птичку.

— Итак, Воробышек, поехали?

— Нет, мне бы следовало сначала сказать родителям, что я уезжаю, и попрощаться с ними, — робко запротестовала девушка.

Чтобы скрыть гнев и раздражение, охватившие его при этих словах, Миланду пришлось отвести глаза и несколько раз глубоко вздохнуть. Неужели в последнюю минуту добыча от него ускользнет? Эта сучонка не похожа на ленивых, неопрятных индейских женщин. Девочка, кажется, неплохо вышколена, и ее родители, конечно, не такие дураки, чтобы отпустить свою дочь с первым встречным.

Скрывая свое разочарование, Миланд взял девушку за руку и голосом, полным сожаления, произнес:

— Но ты ведь знаешь, Серый Воробышек, что твои родители никогда не разрешат тебе поехать со мной.

Он повернул девичью руку ладонью вверх и поцеловал ее в том месте, где ощущалось слабое биение пульса.

— Мне очень жаль, что ты отказываешься войти в мой дом. Мы могли бы быть так счастливы.

С этими словами он встал, посмотрел в ее наполненные слезами глаза и, понимая, что победил, пошел к лошади. Вскоре за его спиной послышались легкие, торопливые шаги и ее задыхающийся голос:

— Подождите, мистер…

Она догнала его, когда мужчина уже собирался сесть в седло.

— Меня зовут Миланд, — обернувшись к девушке, печально улыбнулся он. — Что тебе еще нужно?

— Я поеду с тобой, Миланд, — еле слышно прошептала юная девушка. — Я оставила записку родителям на коре дерева.

— Ты сделаешь меня самым счастливым человеком, — произнес Миланд и, подхватив девушку, помог ей взобраться на лошадь. Его добыча сидела впереди него и не могла видеть, как на его губах появилась хищная улыбка, больше похожая на волчий оскал. Эта краснокожая сука не услышала больше от него ни одного доброго слова, хотя и прожила с ним почти тринадцать лет.

С трудом сдерживая охватившую его похоть, Миланд все же дождался, пока они удалились от индейской деревни на безопасное расстояние. И как только вокруг началась безлюдная местность, Миланд Ларкин спрыгнул с лошади и одним рывком стащил вниз Серого Воробышка. Ничего не понимающая, растерявшаяся девушка почти не сопротивлялась, когда он повалил ее на спину и стал срывать с нее одежды.

Мужчина навалился на нее, стало трудно дышать, потом она почувствовала, как он грубо раздвигает ей ноги и как его плоть проникает в нее, раздирая ее на части. Девушка закричала от боли, и в ту же секунду на нее обрушился град ударов, жестоких, беспощадных.

Ларкин изнасиловал индейскую девушку три раза подряд, а в промежутках жестоко избивал ее. Казалось, что он никак не может насытиться тем, что в руки ему попало беззащитное существо. Ее покорность только сильнее распаляла безумца. Казалось, его приводила в неистовство сама мысль о возможности делать все, что угодно с доверившейся ему девушкой. Когда, наконец, он отпустил свою жертву, ее дух был сломлен. Она боялась открыть рот и дрожала от страха, стоило только Миланду взглянуть на нее. По дороге они еще останавливались пару раз, и девушка по его приказу сбрасывала с себя одежду и ложилась на землю, стараясь ничем не вызвать вспышки гнева своего повелителя. Но он больше не насиловал ее, наслаждаясь собственной властью, любовался распростертым перед ним юным телом, а потом приказывал ей одеться, и они отправлялись дальше.

Наконец, они приехали к заброшенной развалюхе, и Миланд сказал девушке, что это ее новый дом. В ее глазах мелькнуло разочарование, но она не осмелилась ничего сказать.

Он оставался с нею почти неделю, утоляя свою похоть в любое время, когда только у него возникало желание. В такие минуты Миланд тащил несчастную молодую индианку к продавленной кровати, на которой ничего не было, кроме набитого трухлявой соломой матраса, торопливо срывал с нее одежду и потом насиловал, удовлетворяя самые дикие причуды своего воображения. За день до того, как уехать из своей хибары, Миланд побывал в маленьком городке по соседству, где обычно приобретал все необходимое для себя. Там он купил большой мешок бобов, солонины и сухарей. Всего этого должно было хватить проклятой девке до того дня, когда ему вздумается вернуться или она сама уберется к своим соплеменникам.

Он покинул Серого Воробышка, не сказав ей ни слова. Утолив на время свою похоть, Миланд возненавидел себя за то, что поддался этой греховной страсти, но особенно возненавидел юную девушку, которая, как он считал, соблазнила его и ввела в грех.

Два месяца он где-то скитался, пока снова не стал испытывать позывов к удовлетворению сексуального желания. Эти позывы привели его к дому, где он оставил Серого Воробышка. То, что девушка все еще там, немного удивило Миланда, но он отнес это на тот счет, что индейская шлюха слишком горда, чтобы возвратиться к родным.

На этот раз Ларкин провел дома два дня и две ночи, пополнил запасы и вновь уехал.

Так прошло пять месяцев, и во время одного из своих наездов домой Миланд заметил, что его сожительница ждет ребенка. Он пришел в страшную, дичайшую ярость. К его стыду, ему предстояло стать отцом метиса, дать жизнь грязному ублюдку, полукровке! Миланд жестоко избил свою молоденькую скво несколько раз, в надежде, что у нее случится выкидыш. Но все было напрасно, и в тот день, когда Сэйдж вышла замуж за его брата, Серый Воробышек родила мальчика. Как она назвала мальчика, Миланд не знал и знать не желал.

Потом у нее было два выкидыша, а когда первенцу исполнилось пять лет, на свет появился еще один мальчик. Больше Миланд не позволил ей иметь детей.

От его побоев несчастная женщина несколько раз рожала мертвых детей, пока, наконец, через тринадцать лет нечеловеческих страданий не умерла при очередных родах сама.

Миланда в это время не было рядом. Эти два щенка сами закопали свою мать и ребенка, который ее погубил.

«Будь ты проклята, Сэйдж! — Миланд Ларкин вернулся мыслями в настоящее. — Ты знала, как сильно я хотел тебя, но выбрала моего брата слабака. А меня заставила жить в позоре и низости! Но еще ничего не кончилось — ты заплатишь мне за все!»

Зловещая улыбка тронула его губы; мужчина дернул за поводья и толкнул пятками свою лошадь. Животное скосило глаза на человека и начало осторожно спускаться вниз, прислушиваясь к тому, как хозяин продолжает что-то бормотать про себя. В конце концов, он отыщет ее. В нескольких милях отсюда следы Сэйдж и этого проклятого ублюдка, индейского отродья, ее племянника, затерялись. Но они должны быть где-то поблизости. Городок Коттонвуд не очень далеко отсюда. Она, должно быть, бросилась туда. Он послал трех нанятых им головорезов порыскать по окрестностям, возможно, они смогут ее найти.

По лицу Миланда пробежала темная тень. Сейчас, в любой день, эти негодяи могут потребовать от него денег за то, что выполнили работу, ради которой были наняты. «Они ни черта не получат! — с каким-то мстительным злорадством подумал он. Эти три болвана сделали только половину работы. Но самое главное они не сделали. Они так и не привезли ему Сэйдж».

Старший сын Миланда, пятнадцатилетний Лайша увидел спускающегося с горы всадника. В ту же секунду у мальчугана пересохло во рту, а сердце испуганно забилось. Он дрожащей рукой поправил свою самодельную, сшитую из грубого сукна куртку и, увидев, что уставшая лошадь остановилась у покосившихся ворот, повернулся к брату и резко прошептал:

— Бенки, приехал наш отец. Приведи себя в порядок.

В желудках у ребятишек похолодело от страха. Они молча уставились на дверь с таким видом, как будто оттуда должны были появиться солдаты караула, чтобы вести их на расстрел.

Ветхая дверь распахнулась от удара ногой и грохнулась о стену, и на пороге появился Миланд, как всегда мрачный и злой. Он внимательно осмотрел чисто убранную, без какой либо обстановки комнату, выискивая малейший беспорядок. Братья по опыту знали, что его глаза ничего не пропустят.

Ларкин не был дома уже почти два месяца, и хотя мальчики никогда не знали, в какое время отец надумает нанести им визит, они всегда старались, чтобы в хижине было как можно чище и прибраннее. Они привыкли к аккуратности еще и потому, что этот человек с жестоким выражением лица наказывал их по малейшему поводу.

Не говоря ни слова испуганным подросткам, Ми ланд тяжело уселся на единственную лавку, придвинутую к столу.

— Что за помои варятся у вас в горшке? — на Лайшу уставились его злые глаза.

— Оленина, сэр, — ответил мальчик еле слышно. — Я вчера подстрелил молодого олененка. Мясо очень нежное.

— Это я сам решу, — прохрипел Миланд. — Наложи-ка мне миску.

Пока мужчина жадно поглощал еду, чавкая и глотая огромные куски мяса, ни один из мальчиков не проронил ни слова. Они, едва дыша, стояли у стены, молча наблюдая за тем, как пища исчезает во рту отца. Наконец, тот утолил свой голод и, подняв голову, вперил ледяной взгляд в Лайшу.

— У вас кто-нибудь был, пока я отсутствовал?

— Только трое мужчин, которые уже были тут раньше.

— Что им было нужно?

— Тот, с рыжими волосами, страшно разозлился, когда узнал, что вас нет дома. Он приказал передать вам, что они вернутся.

— Ха, готов поспорить, что так и будет, — пробормотал Миланд, отодвигая лавку и вставая из за стола. Потом он подошел к кровати и, как был, в сапогах, рухнул на нее, приказав сыновьям привязать и накормить лошадь.

Мальчикам показалось, что не прошло и нескольких секунд, как с кровати послышался громкий храп. Они смотрели с ненавистью на распростертое перед ними тело и гадали, сколько времени собирается это чудовище пробыть дома. И оба молились духам своей матери и предков, чтобы он уехал сразу, как только проснется.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Бармен прервал разговор с тремя завсегдатаями, сидевшими возле стойки, выпрямился во весь свой огромный рост и улыбнулся вошедшему Джиму.

— О тебе спрашивала Реби. А когда я сказал ей, что ты пошел в церковь, она обозвала меня подлым обманщиком и другими словами. Она шибко хотела забраться наверх в свою прежнюю комнату и там дождаться тебя. После того как я ей сказал не рыпаться и сидеть внизу, мне пришлось узнать о себе массу интересного. Она сказала, что пожалуется тебе, и ты мне задашь по первое число.

— Ну, а ты? — хмуро посмотрел на своего работника Джим.

— …А я сказал, что посоветую тебе плюнуть на это дело. Бедняжка так разозлилась, что вымелась отсюда в ту же секунду.

— Так, кажется, пришло время поговорить с ней, — нахмурился Латур. — Ей уже было сказано, не соваться наверх, пока не позовут.

Вслед за этим он сразу перевел разговор на другое:

— А где ключ от кладовой?

Джейк полез под стойку бара, вытащил длинную отмычку и протянул хозяину.

— Там изрядный кавардак, будь осторожен, ноги не переломай!

Джим молча подошел к тяжелой двери позади бара, открыл ее и переступил порог. Некоторое время он постоял, давая глазам привыкнуть к темноте, и, когда, наконец, стало видно, куда идти, направился к окошку в глубине комнаты. Как только жалюзи поднялись кверху, в запыленную кладовую ворвались потоки дневного света, а на губах хозяина салуна появилась гримаса, как от зубной боли. «Изрядный кавардак» — это лишь наполовину подходило для описания того, что открылось его взору.

Всевозможные вещи, среди которых многие вообще не имели отношения к тому, чем занимался Джим, были развешаны, рассованы, растолканы во все углы. Джим даже удивился, каким образом ему еще удалось добраться до окна. И только то, что требовалось в баре — напитки, бокалы — хранилось в порядке под прикрытием крепкой двери.

А еще там было огромное множество седел, ружей, револьверов в кобурах и без; там же стоял стеклянный прилавок, закрытый на висячий замок и доверху набитый кольцами и карманными часами. Все это принадлежало тем бедолагам, которые иногда до такой степени засиживались в «Кончике Хвоста», что вынуждены были отдавать вещи из за отсутствия звонкой наличности.

Тяжело вздохнув, Джим начал рыться в этом громадном, первобытном хаосе, перекладывая и отбрасывая в стороны все эти седла, попоны и всевозможные виды оружия. Ему в руки попалась даже пара обуви. Эти предметы до единого, были снабжены специальными ярлычками и находились здесь в ожидании, когда их выкупят хозяева.

Джим почти уже потерял надежду найти то, что ему было нужно, когда, наконец, обнаружил в углу гитару, почти прикрытую огромной картиной с изображением обнаженной женщины, лежащей на софе. Эта картина висела в баре в те времена, когда он еще только осматривал салун, раздумывая, покупать его или нет.

Гитара пылилась тут уже около года. Ее бывший владелец, молодой ковбой, погиб однажды ночью: во время бури животные в панике затоптали его, испугавшись близкого удара грома. Гитара был единственной ценностью паренька, но родственников у него не было, и некому теперь было выкупить ее у Джима.

Латур осторожно прикоснулся ладонью к поверхности инструмента. Даже под толстым слоем пыли благородным блеском мерцала гладкая, прекрасно отполированная поверхность дерева, напоминавшая на ощупь темную нежную кожу женщины. К тонкому, стройному грифу был привязан медиатор из слоновой кости. «Дорогая вещица», — подумал Джим и провел по струнам. Раздался тихий звон, словно гитара вздохнула, просыпаясь от долгого сна…

Сэйдж проснулась с чувством, что в ее жизни должно произойти что-то приятное. Из за двери комнаты доносились запахи приготавливаемой пищи и негромкие голоса. За окном дневной свет приобрел тот неповторимый оттенок, который придает ему приближающийся вечер, когда еще светло, но уже на всем лежит печать наступающей ночи. Итак, она проспала весь обед.

Сэйдж лениво потянулась, повернулась набок и посмотрела в окно. «Интересно, что делает сейчас Дэнни? — подумала она. — Скучает ли он по ней так же, как она скучает по племяннику? Может быть, и нет. У него на ранчо такая напряженная жизнь, ему так там нравится, что, может, он не имеет и минуты свободной, чтобы вспомнить о тете!»

«ВОТ ЕЩЕ И ПОЭТОМУ Я ДОЛЖНА КАК МОЖНО СКОРЕЕ СОЗДАТЬ ДОМ ДЛЯ НАС ОБОИХ» — эта мысль пришла ей в голову внезапно. А вслед за этим Сэйдж вдруг ощутила беспокойство — что же все-таки придумал для нее Джим? Кажется, он сказал, что она сможет зарабатывать каким-то образом.

Спустя минуту, словно в ответ на ее мысли, в кухне послышался голос ее благодетеля, и женщина торопливо вскочила с кровати. Она лихорадочно оправила юбку, привела в порядок волосы и торопливо подошла к двери, чтобы идти в кухню, где Джим разговаривал с Тилли. Он мог в любую минуту постучать в дверь и попросить разрешения войти, а ей в последнее время все меньше и меньше хотелось оставаться с ним наедине.

Скольжение его голубых глаз по ее фигуре и внимательный, как бы оценивающий прищур, вызывали в ней ощущения, которые она не понимала и которых боялась.

«Нет, — поправила себя Сэйдж, уже взявшись за дверную ручку. — Она очень хорошо понимает, какие ощущения вызывают в ней его взгляды. Это те самые чувства, которые не должна испытывать к мужчинам вдова, чей муж погиб менее месяца назад. Особенно к такому мужчине, как Джим Латур. Любая женщина, если у нее есть хоть капля ума, не должна питать никаких иллюзий в отношении этого человека. Во всяком случае, иллюзии, если и появятся, то очень скоро исчезнут. И не только потому, что Джиму Латуру есть из кого выбирать себе подружку, но еще и потому, что, по словам Тилли, он все еще любит умершую женщину».

Сэйдж открыла дверь и шагнула за порог, улыбаясь кухарке и ее хозяину.

— Тилли, как здорово пахнет!

— Мясо жарилось.

Тилли показала на большую сковороду, которую она только что достала из духовки.

— Как только бисквиты будут готовы, мы сядем есть.

— Может, тебе чем-нибудь помочь? Я себя чувствую такой лентяйкой, когда сплю днем. Я, вообще-то, этого никогда не делала раньше — на ферме всегда столько работы!

— Спасибо, дорогая, но все уже готово, кроме бисквитов, — Тилли жестом предложила Сэйдж присоединиться к сидящему за столом хозяину. — Ты же знаешь, что сказал доктор Стюарт. Он сказал, что тебе нужно как следует отдыхать и хорошо питаться, чтобы восстановить здоровье и силы.

— Это когда же он такое сказал? — Джим подозрительно прищурился.

— Ну, вчера он забегал на минутку, чтобы проведать Сэйдж, — Тилли с трудом удалось скрыть удовольствие, которое она испытала при виде того, какое впечатление произвели ее слова на босса. «Давай, давай! Может, небольшое соперничество тебя немного возбудит!»

Однако, лицо Джима осталось непроницаемым, ему только пришлось прикрыть ресницы, чтобы скрыть ревнивые искорки, загоревшиеся в глазах.

«Неужели доктор решил поухаживать за своей очаровательной пациенткой? — спросил себя Джим и вынужден был ответить. — А почему бы и нет? Они с Сэйдж отлично подходят друг к другу. Примерно одного возраста; Джон — настоящий джентльмен, а Сэйдж — истинная леди».

Латур пытался уверить себя, что это будет просто здорово, если они полюбят друг друга и поженятся. Кроме всего прочего, тогда бы решился и вопрос о доме для Сэйдж и ее племянника.

Ему хотелось убедить себя, что это был бы самый лучший выход для всех.

Однако, глядя как Тилли накладывает картофельное пюре в тарелки и накрывает на стол, он, словно со стороны, услышал свой собственный голос, саркастический и желчный:

— Мне бы очень не хотелось, чтобы Джон в следующий раз смешивал свои личные интересы с профессиональными обязанностями.

— Что ты имеешь в виду, Джим? — изумленно посмотрела на него Сэйдж, в то время как Тилли торопливо отвернулась, чтобы скрыть свою ехидную усмешку.

— Я имею ввиду, что он опять влюбится и не станет заниматься тем, чем нужно. — Ответил Латур и пояснил. — Меньше года тому назад он влюбился в Джонти и страшно желал жениться на ней.

— Ну и что тут такого? — Тилли поставила тарелку с бисквитами рядом с блюдом, на котором лежало, источая удивительный аромат, жаркое, и села за стол сама. — Большинство мужчин влюбляются сотни раз, пока не встретят ту женщину, которая им нужна И каждый раз их новая любовь такая же сильная, как и предыдущая.

Кухарка бросила на Джима многозначительный взгляд, стараясь угадать, понял ли он ее намек.

— Глупости, так не бывает, если его первая любовь была настоящей! — С этими словами Джим подцепил на свою вилку два куска мяса, положил их себе на тарелку и передал жаркое Сэйдж.

Сэйдж отложила себе мяса и, прежде чем передать блюдо Тилли, посмотрела на Латура и спросила:

— Ты имеешь в виду такую любовь, какая была у тебя… к матери Джонти?

Джим испуганно посмотрел на Сэйдж, потом бросил укоризненный взгляд на кухарку, которая сосредоточенно накладывала себе картошку из кастрюли. Когда стало ясно, что Тилли настолько увлеклась, что не видит ничего вокруг и не променяет своего интересного занятия ни на какие сокровища мира, Джим опять посмотрел на Сэйдж и, натолкнувшись на ее внимательный взгляд, коротко ответил:

— Да…

Дальше ужин продолжался в тягостном молчании, которое нарушалось только звоном ножей и вилок.

Однако, когда Тилли принесла яблочный пирог, налила каждому по большой чашке кофе, напряженность несколько спала, возобновился разговор, но говорили они теперь, в основном, о нейтральных вещах.

Поужинав, Джим скрутил себе сигарету, закурил и вылез из за стола. Он пошел в угол комнаты, а потом сразу вернулся, держа в руках гитару. Очищенная от пыли, гитара приобрела прежнюю красоту и грацию, и увидевшая ее Сэйдж вскрикнула от восхищения, когда Латур передал ей инструмент в руки.

— Как она прекрасна, Джим! Совсем не такая, как у моего папы. У него была старая, потрескавшаяся.

— Ты можешь нам что-нибудь сыграть, Сэйдж? — с восторгом попросила Тилли. — Мне всегда больше нравились гитара и скрипка, чем пианино.

Сэйдж положила свои тонкие пальцы на струны, взяла аккорд и тут же поморщилась.

— Дайте мне сначала настроить, а потом посмотрим, что у меня получится. Я уже так давно не играла на гитаре.

Ей понадобилось немного времени, чтобы подтянуть струны, и в следующие полчаса она развлекала Тилли и Джима, тихонько напевая любимые песни и подыгрывая себе.

Когда пальцы у нее устали и она отставила гитару, Тилли, вытирая глаза кончиком платка и блаженно улыбаясь, сказала:

— Господи, я никогда не слышала ничего подобного, Сэйдж! Ты поешь, как ангел.

Молодая женщина застенчиво улыбнулась, а потом тихо рассмеялась:

— У нас в семье всем нравилось мое пение, но они были невысокого мнения о моем голосе. Уж, по крайней мере, никто не говорил, что он у меня ангельский. А мой брат Кейл обычно шутил, что мой голос похож на квохтание курицы, которая только что снесла яйцо.

Она посмотрела на Джима, который до этой минуты не проронил еще ни слова, и все восторженные похвалы Тилли тут же вылетели у нее из головы. Судя по рассеянному взгляду, он совсем не был тронут пением Сэйдж. Но от первых же слов Джима она растерялась и смутилась еще больше. Он сказал, задумчиво глядя на дымок сигареты:

— Я, кажется, придумал, как твой чудный голос поможет тебе, Сэйдж, заработать деньги. Их будет тебе достаточно, чтобы уехать из Коттонвуда… если ты по прежнему этого хочешь.

— Ты имеешь ввиду уроки пения? — в один голос спросили обе женщины: одна взволнованно, а другая — сомневаясь.

— Ну вы даете, девочки! — Джим покачал головой. — Кого же, интересно, она в этом городе будет учить петь? Ковбоев на ранчо или потаскух в соседнем доме? Ни одна добропорядочная жена не позволит подружке Джима Латура обучать своих чад чему бы то ни было.

Сэйдж вздрогнула, услышав, как Джим ее назвал, но промолчала. В конце концов, этот слух все равно уже распространился по городу. Прежде чем она что либо сказала, Тилли спросила:

— Ну и как же она тогда сможет зарабатывать пением? Я же понимаю, что ты шутил, когда предлагал ей стоять на улице с жестянкой.

— Она может выступать перед моими посетителями.

Сэйдж, не веря своим ушам, уставилась на Джима, а Тилли возмущенно воскликнула:

— Ты что же это, хочешь, чтобы Сэйдж пела перед пьяными ковбоями, шлюхами и парнями, которые уже одной ногой в тюряге? Да это же все равно, что бросить ее на съедение стае волков!

— Неужели ты думаешь, что я позволю хоть какому-нибудь парню до нее пальцем дотронуться? — Джим нетерпеливо поерзал на своем стуле. — Ну, знаешь ли, Тилли, я думал, ты обо мне лучше думаешь!

— Ну я… конечно, — растерянно начала кухарка, — если ты всегда там будешь, то, думаю, они к ней не сунутся.

— Даже если меня и не будет рядом, никто не посмеет обидеть подружку Джима Латура.

— Ну, это конечно, — нехотя согласилась Тилли. Потом она и Джим посмотрели на Сэйдж. Судя по печальному выражению ее лица, она, в отличие от Тилли, не очень-то поверила горячим уверениям Латура, что ей никто не причинит вреда. По ее мнению, то, что она будет подвергаться риску грубых ухаживаний со стороны пьяных посетителей, — только одна неприглядная грань такого занятия, и не самая, может быть, страшная. Совершенно невыносимым было другое — то, что она, Сэйдж Ларкин, всю свою жизнь прилежно посещавшая церковь и исправно заботившаяся о своей душе, должна будет стоять на сцене в салуне и петь толпе грубых мужчин, которые будут заигрывать с нею и с вожделением рассматривать ее.

Женщина даже съежилась при мысли о том, как низко она пала, если ей осмеливаются такое предложить. Это, определенно, дьявол устроил так, что она оказалась под крышей Джима Латура и обязана ему своим спасением.

Но даже возмущаясь тем планом, который предлагал ей владелец, салуна, и чувствуя боль при мысли о том, что ее, в общем-то, поставили на одну доску с женщинами, ублажающими мужчин не песнями, а совсем другим, Сэйдж не могла избавиться от мысли, что она должница Джима. Ведь это именно он так заботливо ухаживал за ней. Он спас ей жизнь и обеспечил защиту Дэнни. И если она может отплатить Джиму Латуру тем, что исполнит несколько песенок, — ну, что же, она как-нибудь наберется храбрости и споет.

Однако, это была первая реакция Сэйдж на то, что она услышала. Но по мере того, как она все больше думала над предложением Латура, тем больше оно ей нравилось. Ведь если все сказанное им окажется правдой, она очень скоро сможет заработать достаточно денег, чтобы перебраться в безопасное место, где Миланд ни за что не обнаружит их с Дэнни.

Тем не менее, когда Джим тихо спросил: «Ну так как, Сэйдж? Согласна ты или нет?» — она все-таки ответила безо всякого энтузиазма:

— Конечно, Джим, если ты хочешь, я буду выступать для твоих посетителей.

Сэйдж поймала на себе его внимательный взгляд и отвела свои глаза в сторону, а потом вниз.

— Я только сомневаюсь, что мужчинам понравится мое пение. Я ведь не знаю грубых и непристойных песен.

Из груди Джима вырвался вздох облегчения. Он и не надеялся, что будет так просто убедить ее в том, что этот вариант самый лучший.

— Не беспокойся, Сэйдж, этим парням понравятся твои песни, — он ободряюще улыбнулся. Хочешь верь, хочешь нет, но ребята, которые сейчас горланят там, в зале, не сразу родились такими отпетыми грубиянами и бабниками. У каждого из них были времена, когда их кто-нибудь любил… хотя бы родители… или хотя бы мать. Твои песни напомнят им об этих временах. И вот увидишь, эти грубияны засыплют тебя серебром и зелененькими бумажками.

И, не догадываясь, насколько печальным стал его взгляд, Латур добавил:

— Ты и опомниться не успеешь, как сможешь уехать от нас, куда захочешь.

Сэйдж собралась с духом и решила быть предельно честной.

— Джим, — сказала она, — я вовсе не хочу уезжать от тебя и Тилли. Вы были так добры ко мне и Дэнни, у вас мы чувствуем себя в безопасности. Я даже не знаю, что бы мы без вашей помощи делали. Но я знаю, что должна уехать. У меня все время такое чувство, будто Миланд где-то поблизости и только выжидает, чтобы набросится на меня.

Я теперь и вправду верю, что у него что-то не в порядке с головою. Об этом поговаривали в семье. Ты знаешь, то, что однажды ему показалось любовью, в любое мгновение может превратиться в ненависть к тому, кого он любил. И я его боюсь, Джим!

— Черт побери, Сэйдж! — горячо воскликнул Джим. — Почему ты никак не поверишь, что этот парень не сможет причинить тебе никакого вреда! Пока ты здесь — ты в безопасности. В большей, чем где бы то ни было!

«Да, — согласилась про себя Сэйдж. — Пока я остаюсь тут с тобой — я в безопасности. Ну, а что произойдет, если ты вдруг увлечешься мной? Только то, что я и вправду стану женщиной Джима Латура. А что произойдет потом, когда ты от меня устанешь и приударишь за следующей проституткой? Мне придется уезжать тогда. Чтобы сердцу было спокойнее и чтобы не рвать его потом, мне лучше сейчас, как можно скорее, уехать отсюда».

Она положила ладонь на руку Джима и тихонько сказала:

— Я знаю, что ты говоришь правду, Джим, и веришь в то, что сказал. Но Миланд… он не похож на нормального человека, который старается добиться всего открыто и отвергает всякие там уловки и ухищрения. Миланд — другой. Он может кружить, как стервятник над жертвой, дни, недели, если понадобится, будет выжидать месяцы, но все-таки доведет то, что задумал, до конца. Посмотри, как долго он выжидал, чтобы отомстить своему брату!

Джим укоризненно покачал головой, сдаваясь. Ее не переубедить. Страх перед этим человеком мешает ей думать спокойно и слушать доводы рассудка. Мужчина сжал ладонью тонкие, хрупкие пальцы Сэйдж и сказал:

— Надеюсь, что ты себя, по крайней мере, в салуне чувствуешь в безопасности. Если Ларкин такой хитрец, каким ты его описываешь, то он вряд ли сунется в дом, где полно мужиков.

— Да, здесь я себя чувствую спокойно, — улыбнулась ему Сэйдж.

— Ну вот и ладно. Завтра вечером начнешь выступать. Покопайся в гардеробе Джонти и выбери себе все, что хочешь.

После того, как Джим вышел из комнаты, Сэйдж еще некоторое время сидела, не двигаясь с места и глядя на Тилли. Наконец, она воскликнула:

— О, Тилли! Как ты думаешь, у меня получится?

— Конечно, у тебя получится и получится превосходно! — широко улыбнулась кухарка.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Сейдж перебирала платья Джонти уже, по крайней мере, минут двадцать. Даже не будь других обстоятельств и не собирайся она выступать на публике, ее все равно привела бы в волнение одна возможность примерить и поносить такие одеяния. В том маленьком домишке, в котором она и Артур жили столько лет, на гвоздиках висели простенькие домотканные платья из грубой шерсти или, в лучшем случае, из ситца, пошитые ее собственными руками. Сейчас она прикасалась к прекрасным творениям из шелка, тафты, муслина, созданным профессиональными портными… по меркам, снятым с Джонти. По счастью, у дочери Латура был почти такой же размер, как и у Сэйдж.

Она потерла уставшие глаза. Этой ночью ее сон был очень беспокойным. А вернее сказать, его практически не было. Сэйдж всю ночь ворочалась с боку на бок, в конце концов, сбила в бесформенную кучу одеяло и простыни, но сон не шел к ней. А когда ей все же удавалось немного забыться, являлись такие видения, от которых она тут же просыпалась. Ей казалось, что она стоит перед целой толпой мужчин с горящими от вожделения глазами, и от их похотливых взглядов с нее сваливается одежда деталь за деталью. Она пытается удержать материю руками, а к ней уже тянутся жадные цепкие пальцы и Сэйдж… просыпается в эту минуту, дрожа от страха и отвращения.

Сзйдж отбросила с лица тяжелые пряди волос и вновь посмотрела на платья, решая, какое выбрать. Больше всего ей понравились два: одно — из темно зеленой парчи, другое — из голубой тафты, но… какое лучше? Без совета тут не обойтись, а где взять опытного консультанта? У нее самой, несмотря на врожденный вкус, все же было очень мало опыта в том, как хорошо одеваться.

Сэйдж вновь, уже в который раз за сегодняшний день, почувствовала, что волнуется. Когда она сегодня утром мыла голову, у нее уже появилась мысль о том, что ее беспокойство напрасно. Ну, в самом деле, сегодня вечером, когда ей надо будет выступать, посетители настолько будут пьяны, что вряд ли вообще что-нибудь увидят перед собой. Так чего же она ломает голову над тем, какое платье одеть?

Часы в кухне стали отбивать время, и Сэйдж тяжело вздохнула: приближается минута, когда ей придется дебютировать в роли кабацкой певички. Какой стыд!

Она села на краю кровати и задумалась. Какой же крутой поворот претерпела ее жизнь в последние недели! Молодая женщина посмотрела на свои руки. «Вот, даже они изменились! За время болезни и вынужденного безделья руки стали гладкими и нежными. С кожи исчезли царапины, ногти блестят и ровно подстрижены, а не обломаны от постоянного перебирания земли, пересаживания, прополок и выполнения других бесконечных работ, которых на ферме огромное количество. На ее ладонях не осталось и следа от мозолей, тех толстых, грубых мозолей, которые, как она думала, сохранятся у нее на руках до самой смерти».

В дверь постучали, и Сэйдж, оторвавшись от самосозерцания, откликнулась:

— Войди, Тилли!

Однако, вовсе не высокая, худая кухарка вошла в комнату.

— Ой, это ты, Джим! — испуганно воскликнула женщина с отчаянием подумав о том, что едва одета. В эту минуту на ней было только легкая льняная сорочка, которую она накинула на тело сразу после купания.

Когда Джим закрыл дверь и двинулся к ней, сердце Сэйдж отчаянно забилось. Ах, как он был красив в своем костюме из черного тонкого сукна. Такой же черный тонкий галстук резко выделялся на первозданной белизне рубашки и, казалось, что если долго смотреть на него, то можно ослепнуть. Не случайно женщины на улице оглядывались вслед этому смуглому мужчине с длинными до плеч волосами и темно синими пронзительными глазами.

Сэйдж внезапно поймала себя на том, что ей ужасно хочется положить свои руки на его широкие плечи, прижаться к мускулистой груди, почувствовать прикосновение его губ. Она от смущения даже помотала головой, отгоняя отчетливое ощущение мужской руки на своем бедре и чувствуя, как немеют ноги и теплеет внизу живот от возбуждения. Что же с ней происходит? Почему ей в голову постоянно приходят такие мысли? Ничего подобного с Артуром у нее не было.

Джим понимающе смотрел на молодую женщину. Ее неуверенность не ускользнула от него, и он понимал, что сам в какой-то степени является ее причиной. Он почувствовал, что его спокойствие явно ему изменяет. Под легкой, почти воздушной, тканью отчетливо угадывались мельчайшие подробности ее прекрасной фигуры. По тому, как колыхались ее груди, когда она прошла по комнате, ему стало ясно, что под льняной сорочкой на женщине больше ничего нет.

Джим Латур чуть не заскрипел зубами и сунул руки в карманы, чтобы скрыть явно увеличивающийся холм в районе ширинки и не положить ладони на тонкую женскую талию. Он взглянул на кровать с разложенными на ней платьями и спросил:

— Ты решила, какое платье сегодня оденешь? Голос его был слегка хрипловатым от желания, и он кашлянул, стараясь не показать своего возбуждения.

Сэйдж покачала головой и отошла от туалетного столика, за которым она колдовала над своей внешностью при помощи щетки для волос и крохотных фарфоровых флакончиков с нарисованными на них красными розами.

— Я не могу решить, Джим, — сказала она, подходя к кровати. — Почему бы тебе не помочь мне?

Латур совершенно точно знал, какое платье ему нравится, но понадобилось не менее минуты, чтобы он смог успокоить свое сердцебиение и заставить внезапно потяжелевший язык шевелиться. Джим облизнул пересохшие губы и, боясь даже посмотреть на стоящую рядом маленькую женщину, сделал вид, что внимательно изучает достоинства каждого платья. Наконец, он указал пальцем на одно из них:

— Вот это, зеленое. Мне кажется, оно совсем как твои глаза.

Только после этого он решился посмотреть на Сэйдж. От него не ускользнули ее волнение и напряженность. От ее хрупкой беззащитности щемило сердце, и тогда он поднял руку, пальцами коснулся завитков ее волос, рассыпавшихся по плечам, и нежно произнес:

— Не беспокойся о своем выступлении. Тут совсем нечего бояться. Эта дикая компания непременно полюбит тебя.

Сэйдж страшно хотелось наклонить голову и прижаться щекой к пальцам Джима, лежавшим у нее на плече, ощутить силу и покой, исходящий от его рук. У нее даже мурашки побежали по спине — так велико было это желание. Но Джим мог не правильно истолковать ее движение, мог подумать, что она предлагает ему нечто большее, нежели просто дружбу и чего-то большего ждет от него. Она не должна допустить ничего подобного — по его собственному признанию, он до сих пор по прежнему любит Клео. Он ни за что не позволит себе отношений, которые свяжут его на всю жизнь, а меньше ей не нужно. И все-таки Сэйдж, затаив дыхание, стояла, боясь пошевелиться и желая, чтобы он не убирал свою руку с ее плеча подольше.

Внезапно Джим осознал, что вот уже несколько минут ласкает нежную кожу женщины. Он резко, словно обжегшись, отдернул руку и сделал шаг назад.

— Я там, в зале, устроил для тебя небольшое возвышение, — сказал он. — Нечто, вроде сцены. Там тебя никто не достанет. — Потом Латур положил руку на свой кольт, торчавший из кобуры, и широко улыбнулся, обнажив свои ослепительно белые зубы.

— За тобой присмотрит не только эта штуковина, но там еще будет и Джейк. Он приготовил тяжелую дубинку из здоровой дубовой ветки. А теперь, — Джим повернулся к двери, — Тилли угощает тебя своим фирменным соусом. После того, как ты подкрепишься, она поможет тебе одеться и сделать прическу. Между прочим, она очень приличный парикмахер и всегда делала прическу Джонти, когда та приезжала сюда сыграть в покер.

Сэйдж изумленно уставилась на Джима:

— Джонти играла в покер здесь, в «Кончике Хвоста»?

— Угу, представьте себе, — Джим усмехнулся. — Она играла до тех пор, пока дикий муженек не отвез ее к себе на ранчо.

— Ну и как же с ней обращались твои посетители?

— Ха, обращались превосходно! Интересно, кто бы осмелился поднять руку на дочь Джима Латура?! — Он насмешливо посмотрел на Сэйдж и добавил:

— И вряд ли найдется парень, который осмелится протянуть лапы к женщине Латура.

Сэйдж почувствовала, как у нее загорелось лицо. Она уже и сама не знала, нравится ей или нет то, что все считают, будто она спит с обворожительным владельцем салуна. Во всяком случае, это к лучшему, если все пирующие ковбои, чьи голоса были слышны ей сквозь тонкие стены, будут считать, что Джим спит с ней.

— Примерно через часик я зайду за тобой, чтобы представить тебя джентльменам, — произнес Латур, сделав шутливое ударение на слове «джентльмены».

Сэйдж сидела в кухне, протирая гитару тряпочкой, когда за нею зашел Джим.

Не прошло еще и двадцати минут, как Тилли помогла Сэйдж одеть зеленое парчовое платье и кольцами заплела ее волосы на висках, скрепив их сатиновой лентой под цвет платья. Сэйдж часто слышала фразу «птица с прекрасным оперением» и сейчас, посмотрев на себя в зеркало, она вымучено улыбнулась. «Ну что ж, по крайней мере, эта испуганная „певчая птичка“ имеет красивое оперение. Неважно, что, может быть, у нее пропадет голос, когда придется покинуть безопасную кухню и ее хозяйку Тилли».

Женщина взволнованно посмотрела на Джима, стараясь догадаться, какое впечатление на него произвела. Одобряет он или нет ее внешний облик?

Голубые глаза мужчины пристально рассматривали хрупкую, тонкую женскую фигуру. Он поймал ее неуверенный взгляд и ободряюще улыбнулся. Ему было совершенно ясно, что в мире больше нет другой такой же прекрасной женщины, как Сэйдж Ларкин. Ни у кого нет таких горделиво прекрасных белоснежных плеч, как у нее, такой вызывающе красивой и нежной груди, едва скрытой под глубоким вырезом платья! У Джима всякий раз кровь бросается в голову, когда он вспоминает их обнаженными с вишневыми коронами сосками на вершине. А ладонь до сих пор помнит их совершенную форму и податливую упругость под тканью, которой он обтирал женщину.

Внезапно Джим понял, что не хочет, чтобы все эти пьяные грубые люди в соседней комнате видели Сэйдж, чтобы их алчные взгляды тянулись к ее красивому лицу и пачкали ее невинность. Потому что она невинна, невзирая на все свои годы замужества. Заглядывая в жаркие глубины ее зеленых глаз, Латур точно знал, что в них на самом дне дремлет удивительная страстность и желание любить, так и не разбуженные ее несчастным мужем.

— Ну, Джим, — прервала молчание Тилли, — как она выглядит?

Хриплым, низким голосом он ответил, все так же не отрывая глаз от прекрасного лица молодой женщины:

— Она выглядит так, будто зеленоглазый ангел спустился к нам с небес.

Сэйдж смущенно улыбнулась:

— Ты мне льстишь, Джим. Тебе очень хорошо известно, что у меня нет крыльев.

Почувствовав двусмысленность этой фразы, о которой женщина даже не подумала, Джим многозначительно улыбнулся и подтвердил:

— Да, уж это мне известно совершенно точно.

Сэйдж залилась краской, но ничего не сказала. Да и что можно было ответить? Возможно, он знает ее тело так же хорошо, как свое собственное.

Она опустила глаза, не имея сил выдержать горячий мужской взгляд. А Джим, будто решив, наконец, сжалиться над ней, произнес нормальным своим голосом:

— Ну что, Сэйдж, пойдем, пожалуй? Порадуем их так, чтобы чертям тошно стало!

Женщина почувствовала, что нервы напряглись до предела; ее руки, когда она взяла гитару, дрожали.

— Ну же, расслабься, детка!

Тилли похлопала ее по спине, а Джим взял под руку и повел к двери в зал. Словно сквозь туман до Сэйдж донеслись слова кухарки:

— Не бойся, просто думай, что поешь для нас с Джимом.

Когда Сэйдж вслед за Латуром вошла в салун, она почувствовала, как ее ноги сразу будто приросли к полу. Словно парализованный инвалид женщина доковыляла вслед за хозяином заведения до стойки бара, и когда Латур остановился, чтобы переброситься парой слов с Джейком, она мутным взором окинула помещение, сизое от табачного дыма. От того, что ей удалось увидеть, она чуть не лишилась чувств.

Вдоль всей стойки, на высоких вращающихся табуретах, сидели мужчины. Столики тоже практически все были заняты. Особо выделялся огромный угол, где еще большее число посетителей стояло, сидело, ссорилось, курило, играя в азартные игры.

В глубине зала под звуки пианино несколько размалеванных шлюх отплясывали с подвыпившими посетителями.

Оглушенная и подавленная шумом, запахами и всей такой чужой ей обстановкой, Сэйдж отшатнулась и вскрикнула:

— Я не могу, Джим! Я не перенесу этого! Джим подхватил ее, притянул к себе:

— Сможешь, ты сможешь, Сэйдж! Тебе тут нечего бояться.

Он приподнял ее голову за подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза.

— Уже пронесся слух о том, что сегодня вечером в «Кончике Хвоста» будет петь одна женщина. Если ты не выйдешь на сцену и не споешь, то у меня тут будет грандиозная заваруха. Парни разнесут салун.

Плечи Сэйдж покорно опустились. Она, конечно, не могла допустить, чтобы это произошло. Слишком много для нее сделал Джим.

Призывая всю свою храбрость, остатки которой сохранились в сердце, женщина собралась с силами и едва слышно произнесла:

— Я постараюсь…

«Я поганый шакал, — сказал себе Джим, держа руку Сэйдж и чувствуя, как она дрожит. Но, черт побери, она же умрет от своей гордости, если и дальше будет от меня зависеть. А эти пьяницы набросают ей к ногам столько монет, что ей удастся стать абсолютно независимой от любого. И очень скоро эта маленькая гордячка сможет уехать в любой большой город. А с таким голосом да плюс с такой внешностью она сможет устроиться в самых прекрасных местах в любом из крупных центров».

Неожиданно у Джима на сердце стало очень тяжело. Стараясь ничем не выдать своего состояния, он помог женщине взойти на сцену, усадил ее на высоком табурете и сошел с возвышения.

Шум в салуне смолк, как по команде, и все находившиеся в зале резко вздохнули, увидев гордую красоту той, кого вывел на сцену Латур.

— Интересно, а петь она может? — раздался чей то вопрос. Но тут же в полной тишине кто-то ответил:

— Да какая разница! Мне достаточно просто на нее смотреть!

Волны напряженного ожидания расходились все дальше от бара, прекращались разговоры, стихали споры и смех. Карты были отложены в сторону, и остановилось никому не нужное колесо рулетки.

Сэйдж почувствовала, как дрожат у нее ноги. Волнение в зале словно передалось и ей и от нее назад в зал. Она расправила ленту на гитаре, одела узкую полоску ленты через голову на плечо. Потом ее глаза скользнули поверх голов, не замечая лиц, жадно, с напряженным вниманием и восхищением смотревших на нее, и, наконец, ее тонкие пальцы легли на струны.

Взгляд Сэйдж упал на Джима, который в полном одиночестве сидел за столиком напротив маленькой сцены. На его лице и в глазах она прочитала выражение одобрения и поддержки. И тогда Сэйдж глубоко вздохнула, взяла несколько аккордов так, как учил ее отец и после вступления запела.

Когда она допела заключительные строки песни «Старики дома» и звуки ее сильного, нежного голоса растаяли в ночной тьме, глаза у этих огрубевших мужчин, не раз попадавших в суровые переделки, подозрительно заблестели. Как только смолкла гитара, раздался шквал яростных аплодисментов, восторженный рев благодарных слушателей и звон множества серебряных долларов, дождем посыпавшихся к ногам певицы.

Сэйдж посмотрела вниз, на Джима. В его синих, блестящих от волнения глазах она увидела гордость за нее. Они улыбнулись друг другу, и ей стало удивительно хорошо и спокойно. Никто из мужчин, ни один, даже не сделал попытки как-то обидеть ее или оскорбить. Наоборот, они, к ее удивлению, явно были довольны ее пением. Да что там довольны! Оно им просто нравилось, это же видно!

Ей стоило больших усилий не соскочить с табурета и не броситься собирать гору серебряных монет скопившихся у ее ног. На свое счастье, Сэйдж вспомнила, что ей советовала Тилли, когда они обсуждали предстоящее выступление: «Ты всегда должна держать себя перед этими пьяницами, как настоящая леди. Даже последний выпивоха знает, что леди выше того, чтобы елозить по полу, собирая монеты. Пусть потаскухи собирают деньги, которые им бросают. А ты себе этого не позволяй. Когда ты уйдешь, Джейк соберет все до последнего цента».

Сэйдж нервно провела рукой по струнам, подождала несколько секунд и начала петь «Кемптаунские скачки». И с первых же слов к ней присоединились все бывшие в зале мужчины и проститутки. Сэйдж исполнила еще две песни, стараясь не обращать внимания на продолжавшие сыпаться к ее ногам деньги.

И, наконец, когда она закончила петь «Мой старый дом в Кентукки», Джим сделал знак, что ей можно покинуть сцену. Женщина встала и, улыбаясь, сказала:

— Спасибо, джентльмены.

И тут же раздались разочарованные, протестующие крики. Но Джим взял Сэйдж под руку и помог ей спуститься со сцены. А потом они вместе, провожаемые взглядами всех бывших в зале, подошли к двери, ведущей на кухню, и скрылись за ней.

— Похоже, это правда, — произнес один из мужчин. — Она новая подружка Латура. Счастливый, сукин сын!

Тилли ожидала их у плиты, и на ее лице улыбались даже морщины.

— Они все тебя полюбили, милая! — воскликнула она, выдвигая из за стола стул и усаживая на него Сэйдж. — Я заварила чай на травах. Это промочит тебе горло.

Так и начался новый этап в жизни Сэйдж Ларкин.

Сэйдж стала привыкать к тому, что каждый вечер пела перед грубыми, плохо воспитанными посетителями салуна, и никто ни словом, ни взглядом не осмелился ее побеспокоить. Слушавшие ее люди относились к ней с огромным уважением, иногда они даже плакали во время песен. И все, кроме Тилли, были уверены в том, что она и Латур — любовники.

— Посмотрите-ка на этого чертова метиса, — говорили они между собой. — Он же не может оторвать от нее глаз!

Но все они с завистью вынуждены были признать, что осуждать его за это нельзя. Среди них любой с готовностью продал бы душу дьяволу, лишь бы оказаться на месте Латура.

Реби тоже была уверена, что эта певичка заняла ее место в сердце Джима. С того момента, как вдова появилась в этом доме, он ни разу не позвал к себе свою прежнюю любовницу.

Все эти дни Латур ее, практически, игнорировал, или, вернее, оказывал ей не больше внимания, чем девочкам, работавшим на нее.

Сейчас Реби не желала вспоминать, как Джим в самом начале предупреждал ее о том, что у их отношений нет и не будет будущего. Он ей честно признался, что женщины ему быстро приедаются. А если ему попадется какая-то, которая понравится больше остальных, то его связь с Реби сразу прекратится. Все это Реби знала, но не хотела сейчас об этом думать и в это верить.

Вечер за вечером раздражение мадам росло и накапливалось. Особенно, когда она видела, как Сэйдж за два часа пения зарабатывала больше, чем все ее девочки с ней самой во главе за месяц изнурительной работы. Реби возненавидела женщину, которую считала главной виновницей всех своих неудач. И в озлобленном уме проститутки начал зреть план…

Сэйдж не смогла скрыть своего удивления, когда однажды, сидя на лавке на своем обычном месте под окном кухни и наслаждаясь солнцем, увидела, что во двор вошла Реби и направилась к ней. Сэйдж видела до этого бывшую любовницу Латура только раз, когда Джцм представил ее, как одну из тех особ, которые занимаются своими делами в соседнем доме. Девушки, работавшие на мадам, часто по дружески улыбались Сэйдж и спрашивали, как идет ее выздоровление.

Но Реби всегда только мрачно смотрела на нее и держалась в стороне.

— Отличный денек, не так ли? — сказала Реби, усаживаясь на скамейку рядом с Сэйдж и приваливаясь спиной к теплым, нагретым солнцем бревнам здания.

— Да, очень, — ответила Сэйдж; она не знала, о чем говорить, и поэтому решила подождать, пока эта красивая женщина с несколько грубоватыми чертами лица сама объяснит, почему решила искать компании с «новой подругой» Джима Латура. А в том, что мадам собирается говорить не только о погоде, Сэйдж была уверена.

Реби знала, что ей нельзя прямо нападать на молодую вдову, вставшую на ее дороге. Если Джим узнает об этом, он в ту же минуту вышибет девочек вместе с ней из салуна, а этого мадам, конечно же, не хотела. Большей частью своих доходов она была обязана тому, что ее бизнес протекал под покровительством посетителей «Кончика Хвоста». Поэтому, еще до того, как идти на встречу с Сэйдж, Реби решила, что успешнее всего она сможет поломать отношения Джима с певичкой, если попытается уязвить гордость своей соперницы. Эта красотка — как там ее, Сэйдж Ларкин, кажется? — не из тех, кто будет делить мужчину с другой женщиной.

Мадам начала реализацию своего плана с того, что бросила на соседку совершенно невинный взгляд и, как бы между прочим, сказала:

— Я говорила Джиму прошлой ночью, что нам нужно больше бывать на свежем воздухе. — Тут она хихикнула:

— В самом деле, не все же время оставаться в постели!

Сначала Сэйдж даже сама не поверила, насколько сильно реплика потаскухи уязвила ее. Она вздрогнула от слов продажной женщины, словно от удара. В то же время молодая вдова была крайне взбешена тем, что ее посвящают в такие подробности, и все же с каким-то болезненным нетерпением ждала от Реби продолжения. Сэйдж знала, что оно обязательно последует. Мадам явно хотела показать, что Джим принадлежит только ей.

— Джим, конечно, согласился, — тихо засмеялась Реби. — Он соглашается почти на все, чего я захочу. Думаю, что сегодня, немного позже, мы с ним поедем на лошадях кататься.

Сэйдж заставила себя улыбнуться и хладнокровно ответила:

— Как это здорово! — Потом, чтобы не очень радовалась ее собеседница, добавила:

— Я то же самое надеюсь предпринять с Джоном. Но мы, скорее всего, отправимся в его экипаже. Он считает, что мне еще пока вредно ездить верхом.

На мгновение Реби потеряла дар речи. Она обратила свое изумленное лицо к Сэйдж и проговорила:

— А я и не знала, что ты и доктор…

— Мы хорошие друзья, — перебила ее Сэйдж. — Вы знаете, он прекрасный человек! И джентльмен во всех отношениях.

— О да! Он отличный парень, — согласилась Реби. — Вот только плохо, что водит компанию с этой дурой Мэй Дентон, владелицей постоялого двора, где он снимает комнатку. Говорят, что он спит с ней.

Теперь, узнав, что все ее страхи были напрасны, Реби пришла в хорошее состояние духа и дружелюбно предупредила свою соседку:

— У этой бабы ужасный характер. Если она увидит, как ты катаешься с доком, она будет всю дорогу гнаться за вами со шваброй. Да и сплетница эта Мэй, каких поискать — у нее не язык, а помело!

Сэйдж равнодушно пожала плечами.

— Ну, не могу же я запретить болтать обо мне. И потом, я не думаю, что Джон позволит ей причинить мне хоть какое-нибудь зло.

— А что, если его рядом не окажется, когда Мэй Дентон нападет на тебя? — внезапно раздался ледяной голос Джима Латура из двери кухни.

Обе женщины от неожиданности чуть не подпрыгнули и разом повернулись к нему. Увидев хозяина салуна, Сэйдж сразу поняла, что у него внутри все клокочет от ярости. «Интересно, — забеспокоилась она, — сколько времени он тут стоит? И слышал ли он весь разговор, или только то, что она врала про себя и Джона? Но с какой это стати все, о чем они с его любовницей говорили, так его разозлило? Сам-то он спит с Реби и почему тогда ей не может нравиться Джон?»

У Реби тоже были более чем веские основания интересоваться, сколько услышал Джим из их разговора. Она засуетилась, вскочила на ноги и излишне торопливо затараторила:

— Я вот тут шла мимо, дай, думаю, зайду к Сэйдж, проведу время… немножко поболтаю. Я вот говорила…

— Сэйдж, забудь о том, что собиралась ехать с Джоном, — прервал Латур болтовню шлюхи. — Джон, если возникнет нужда, сделает все возможное, чтобы тебя защитить, но я крепко сомневаюсь, что он хоть раз держал в руках оружие или участвовал в приличной драке. Если ты уж так хочешь покататься, я возьму тебя с собой.

Глаза Сэйдж упали на кольт, висевший на бедре мужчины. Как-то раз Тилли рассказывала ей, насколько лихо управляется Джим с этой штуковиной. И уж, конечно, он с его гибким мускулистым телом участвовал не в одной потасовке. Несомненно, Латур сможет защитить любую женщину, которая окажется под его покровительством.

Еще она заметила недовольную и угрюмую гримасу на лице Реби и вспомнила о том, в каких отношениях находятся мадам и владелец салуна. Все-таки очень жестоко с его стороны приглашать на прогулку женщину, когда рядом стоит любовница.

Поэтому Сэйдж не ответила на его приглашение, просто сказала, продолжая свою игру:

— Думаю, что мне придется удовольствоваться тем, что мы с Джоном просто пообедаем где-нибудь вместе. Непохоже, чтобы он испытывал большое желание таскать оружие или крушить чьи либо челюсти. — И немного помолчав, добавила:

— В конце концов, его работа спасать людей, а не лишать их жизни.

Джим мрачно посмотрел на Сэйдж.

— Иногда убить какую-нибудь сволочь, значит спасти чью-то жизнь.

Сэйдж и сама пожалела о сказанном. Ее слова были несправедливы по отношению к Джиму, и она не знала, зачем их произнесла. Здесь, на Диком Западе, хорошее владение пистолетом действительно чаще спасало жизнь людям, нежели лишало их ее… в особенности, когда оружие было в руках человека, который не был профессиональным убийцей.

Она посмотрела на Джима, и он прочел в ее глазах раскаяние, когда молодая женщина сказала:

— Конечно, ты прав!

Латур нашел в себе силы улыбнуться в ответ, однако, сам подумал с беспокойством о том, что, возможно, ее реплика о лишении других людей жизни вызвана дошедшими до Сэйдж слухами о его незаконных забавах в юности. В те времена ему приходилось иногда пускать в ход свой кольт.

«Мне наплевать, что думает обо мне эта красотка, — ожесточенно подумал он. — Надо сегодня со всем этим заканчивать! Я проверю, что эта леди обо мне знает. Приглашу ее на прогулку и по дороге расскажу о своем прошлом. А если она сейчас откажется поехать, то он тогда будет точно знать, как она к нему относится и что ей о нем известно».

Джим уже было открыл рот, чтобы заговорить, но тут же захлопнул его. Не все так просто. Что-то в поведении Сэйдж не так, но что? Внезапно его взгляд уперся в Реби, о чьем присутствии он уже и думать забыл. Он нахмурился, увидев ее мрачное, озлобленное лицо и сразу понял, что его бывшая любовница строит какие-то дьявольские козни. Эта ведьма оказалась тут не случайно. О чем они с Сэйдж разговаривали пока его не было? Джим ни на грош не доверял этой женщине.

— Слушай-ка, Реби, — сказал он, — тебя ищут твои девочки.

Сказав это, он отошел в сторону, явно давая ей дорогу и показывая всем своим видом, что ждет, когда она удалится. С лицом чернее грозовой тучи, Реби стремительно бросилась в дверь кухни, по пути напугав своей скоростью хлопотавшую у плиты Тилли, и выскочила в бар, хлопнув дверью так, что стены салуна зашатались.

Джим удовлетворенно кивнул и сел рядом с Сэйдж на освободившееся место.

— Ну так как насчет того, чтобы покататься со мной сегодня? — Он улыбнулся, обнажив при этом свои крепкие зубы. — Коляска у меня отличная. Можем проехаться по дороге вдоль реки — там прохладно и вдоволь тени.

Сэйдж не знала, что и думать.

— А Реби с нами поедет?

Латур решительно покачал головой.

— Ни в коем случае. Она испортит нам все удовольствие. Реби болтает без остановки. У нее удивительные способности трещать без умолку в течение нескольких часов и не сказать при этом ни одного умного слова.

Впервые в жизни Сэйдж неприязненно подумала о Джиме. Как же он может проводить с нею целые ночи, а потом так грубо обращаться с женщиной, которую только что ласкал. Она никогда не думала, что он такой лицемерный человек!

Но даже в эту минуту мучительных колебаний и сомнений молодая вдова знала, что в конце концов согласится на эту поездку. Что-то в глубине души против ее воли толкало Сэйдж навстречу этому человеку. Словно он обладал какой-то волшебной притягательной силой, которая подчиняла себе все ее мысли и руководила ее поступками.

А Джим решительно встал, положил руку женщине на плечо и произнес:

— Я сейчас пойду, заложу двуколку и буду ждать тебя через пятнадцать минут в конце аллеи.

Сэйдж беспомощно кивнула, посмотрела ему вслед и, вздохнув, пошла в свою комнату, чтобы причесаться и приготовиться к поездке.

Менее чем через пятнадцать минут Джим подвел ее к легкой двухместной коляске, подал руку, помогая женщине сесть, и заботливо поправил складки ее платья, расправляя подол, чтобы не смять ткань. Сэйдж была смущена и поражена таким вниманием до глубины души. Когда Латур взял вожжи и хлестнул лошадь, женщина внезапно подумала, что ее Артур никогда не оказывал ей подобных знаков внимания… ни до их свадьбы, ни после.

«В конце концов, — решила Сэйдж, когда коляска, слегка покачиваясь, покатила по пыльной улице, — она действительно совсем ничего не знала о том, что происходило вне их с Артуром жизни. А Джим, наверняка, очень хорошо знаком с правилами, принятыми в высшем обществе здешнего городка. Наверняка, то, что мужчина помогает женщине расправить ее широкие юбки, обычное дело среди жителей Коттонвуда.

Коляска выехала из городка и покатила по направлению к заросшей деревьями реке, и никто из сидящих в двуколке не заметил пары разъяренных глаз, которые следили за ними из верхнего окна дома, расположенного рядом с салуном.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Сэйдж сидела в легкой коляске, расслабившись и наслаждаясь пейзажем, в то время как они с Джимом медленно ехали вдоль речного берега. Ей было очень удобно и покойно. Был яркий летний день, солнечные блики играли на листьях деревьев. До этого дня Сэйдж даже не знала, до какой степени ей надоело сидеть взаперти. Она подумала о Дэнни и почти с завистью представила себе, как ее племянник каждый день играет на улице. Ей было очень тоскливо без мальчугана, но все-таки замечательно, что он живет с Джонти и Кордом. Как Джим и сказал, салун — неподходящее место для ребенка.

Но будет ли для мальчика подходящим местом крупный город, если ее племянник привык жить на воле и никогда не покидал открытые, просторные равнины с шатром голубых небес над ними? А сама она? Разве сама она не привыкла к тому же? А в городе им придется лишить себя всего этого.

Сэйдж вздохнула. Но у нее нет другого выбора. Если они с Дэнни хотят скрыться от Миланда, то должны найти место, где легко можно будет затеряться среди множества людей.

Солнечные зайчики, отражаясь от листьев, весело скакали по коляске, заглядывая в глаза ехавшим путникам, играли на женском платье и окрашивали в золото темные волосы Джима.

Сэйдж, улыбаясь от прикосновения теплых лучей, смотрела на твердый волевой профиль сидящего рядом с ней мужчины, его красивые, чувственные губы под густыми усами и черные ресницы.

Он самый красивый мужчина, какого я когда либо видела! — подумала она и вдруг поймала себя на том, что уже долго рассматривает лицо Латура, невольно любуясь им. Сэйдж в ту же секунду быстро отвела глаза в страхе, что он заметит ее взгляд.

— Ты всегда содержал салун, Джим? — первой нарушила молчание Сэйдж.

«Итак, — подумал мужчина, — она ничего не знает о моем прошлом».

Кончиком кнута он метко сбил овода, усевшегося на лошадь, и ответил:

— Не совсем. Я приобрел «Кончик Хвоста» пару лет назад.

— Удивительно! Такое прекрасное заведение! А что ты делал раньше?

Сэйдж сама давала ему возможность рассказать о его темном прошлом, о годах, прожитых впустую, но теперь Джим заколебался.

Нужно ли рассказывать ей все с самого начала, когда жизнь так сурово начала испытывать его, что он чуть не сломался и едва не стал преступником. Но ведь он все же вступил в конфликт с законом. А вдруг, узнав обо всем, она будет думать о нем хуже, чем сейчас? Вряд ли ее убедят объяснения, почему ему пришлось иногда поступать так, а не иначе.

Да, черт побери! А какая ему-то разница, что будет думать о нем Сэйдж Ларкин. Как только у нее появится возможность, она исчезнет из его жизни, как будто ее и не было. Что-то непохоже, что они смогут слишком долго быть вместе в будущем.

Джим откинулся назад на своем сидении, поводья обессилено обвисли в его руках.

— С того времени, как мне исполнилось двадцать лет и до сорока, я был вне закона, Сэйдж. Я кое-как перебивался, скрываясь от правосудия. Грехи молодости… глупой молодости. Только пару лет назад я понял, как сильно моя дочь нуждается во мне. Я же не мог допустить, чтобы она вместе со мной вела такую распутную жизнь, так что другого выбора просто не было. Мне было необходимо стать респектабельным, законопослушным гражданином, создать дом для Джонти. Я, конечно, понимаю: быть владельцем салуна — не самое лучшее занятие, но это все-таки лучше, чем бегать от людей шерифа.

Сэйдж изумленно втянула воздух сквозь зубы; и это был единственный звук, который она умудрилась издать, когда Джим рассказал ей правду о своем неприглядном прошлом. А сам Джим напряженно смотрел на нее, ожидая увидеть отвращение на ее лице и боясь этого. И вдруг он почувствовал, что, хотя его рассказ и поразил женщину до глубины души, она не делает ни малейшей попытки оттолкнуть его, убежать или выразить свое к нему презрение.

В ней происходила какая-то мучительная внутренняя борьба. «О чем она думает?» — беспокойно спрашивал себя Латур, ожидая конца этого затянувшегося молчания.

И словно услышав его немой вопрос, Сэйдж первая спросила тихо:

— Ты кого-нибудь убил, Джим?

Прошло несколько тягостных мгновений, а потом Джим ответил, также тихо:

— Я стрелял в людей, Сэйдж, почти всегда попадал и всегда с целью самообороны, защищаясь. Там было так: или я, или они. Инстинкт самосохранения — самое самое сильное чувство у мужчин, я думаю. А что до стражников, то я никогда в них не стрелял. Я всегда считал, что парни со звездами на куртках имеют право подстрелить меня, раз уж мне пришлось переступить закон.

— Эти люди, в которых ты стрелял, — немного погодя, задумчиво сказала Сэйдж, — должно быть, ты очень был зол на них. Когда человек в ярости — он убивает. В тот день, когда негодяи убили мою семью, я бы, не моргнув глазом, пристрелила их, если бы только у меня было оружие.

«Так, — удовлетворенно подумал Джим, — по крайней мере, два основных чувства — гнев и ненависть — она понимает. Вот только похоже, что эта красавица совершенно ничего не знает о другом всепоглощающем чувстве, которое испытывает любой мужчина рядом с ней. Это чувство может испепелить любого. И как бы ему хотелось оказаться тем человеком, который разбудит такой пламень в ее сердце.

Коляска медленно катилась по пролеску, а молчание прерывалось только поскрипыванием колес и монотонным стуком копыт по земле. Они выехали из под сомкнутых крон деревьев и продолжали свой путь по равнине, покрытой жесткой, выгоревшей на солнце травой. Внезапно Джим и Сэйдж увидели, как в отдалении небо прочертил зигзаг молнии, и их ушей достиг раскат грома. Джим удивленно уставился на небеса, потемневшие, нахмурившиеся, покрывшиеся клубящейся кипенью облаков.

— Похоже, мы попали в грозу, Сэйдж.

— Но еще полчаса назад на небе не было ни облачка, — Сэйдж беспокойно заерзала на сидении, а Джим стеганул лошадь и пустил ее вскачь.

— В этих местах бури налетают внезапно, — сказал он. — Недалеко отсюда есть сарай. Мы можем успеть туда прежде, чем пойдет дождь.

Они успели проехать меньше полумили, как вдруг черная туча, нависшая над их головами, разверзлась и обрушила на землю потоки воды. Поднялся сильный ветер, и его порывы, бросая струи дождя, залепили глаза путешественников. Лошадь заржала и перешла на шаг.

— А, черт! — Джим выпрямился во весь рост и изо всех сил хлестнул вожжами животное. Этим он достиг, похоже, только одного — лошадь еще больше испугалась и начала шарахаться из стороны в сторону.

Перекрывая вой ветра, шум низвергающейся с неба воды и удары грома, Джим крикнул:

— Она все время пугается, потому что ничего не видит!

Через минуту лошадь остановилась окончательно, мотая головой и испуганно вздрагивая.

— Мне, наверное, придется вести ее! — крикнул Джим промокшей до нитки Сэйдж.

— Но ты-то можешь видеть, куда идти? — перекрывая бурю, спросила она, когда Латур спрыгнул на землю.

— Не знаю, но, дьявол меня побери, надо попробовать! В такую грозу просто опасно тут оставаться! — Джим схватился за скользкую, мокрую уздечку и дернул лошадь.

Перепуганное животное, почувствовав прикосновение человеческой руки, сразу успокоилось и двинулось вперед за хозяином, который шел, руководствуясь одним инстинктом.

Когда коляска въехала на невысокий холм, дождь несколько стих, и в отдалении Сэйдж смогла, наконец, рассмотреть темный силуэт сарая, стоящего среди густых елей и тополей. Вид у здания был такой, словно оно стояло очень долго без людей.

Однако, когда Джим и Сэйдж достигли укрытия, слева, в нескольких ярдах от сарая, она увидела останки сгоревшего дома. «Кто Жил в нем? — подумала с печалью женщина. — Чьи надежды и мечты сгорели тут дотла?» Но кто бы ни были обитатели этого дома, Сэйдж было их жаль до глубины души. Она очень хорошо помнила сердечную боль при виде догорающего дома, и ей только хотелось верить, что в пламени не сгорела ни одна жизнь.

Женщина посмотрела опять на Джима, который стоял, широко распахнув дверь сарая и с трудом удерживая ее под порывами ветра. Тогда Сэйдж взяла лошадь под уздцы и завела ее в сухое, пахнувшее сеном строение. Латур, наконец, отпустил дверь, подошел к Сэйдж и стал рядом. Они посмотрели друг на друга и вдруг весело расхохотались.

— Мы с тобой похожи на двух промокших койотов.

Джим снял с головы Сэйдж насквозь мокрую, потерявшую свою первоначальную форму, шляпку и бросил ее на пол. Подняв руку, он убрал прядь мокрых волос с лица женщины и, когда она улыбнулась ему, вдруг положил ладонь ей на щеку.

— Ты так прекрасна! — его взгляд стал серьезным. И вдруг мужские пальцы скользнули по ее горлу к подбородку, а потом прикоснулись к мягким губам Сэйдж.

Ее ресницы беспокойно вздрогнули. Джим хочет ее поцеловать. А хочет ли этого она? Но прежде чем Сэйдж смогла решить для себя эту проблему, его руки обвили ее, и она прижалась к мужской груди. Он прошептал ее имя тихо, еле слышно, словно наслаждаясь звуками ее имени, а потом губами осторожно коснулся нежных губ своей спутницы. Сэйдж показалось, что она внезапно провалилась в какую-то глубокую, полную сверкающих звезд, пропасть. Сквозь туман, окутавший ее разум, она почувствовала мужские горячие ладони на своих бедрах; они тянули ее вперед, пока ее тело не уперлось во что-то твердое и упругое. Сэйдж сначала даже не поняла, как это «что-то» могло оказаться у Джима в штанах. Она ослабела так, что едва стояла на ногах, и чтобы не упасть, ей пришлось крепче прижаться к мужскому телу… А поцелуй все длился, длился, и женщина чувствовала, как набухают ее груди.

Джим издал какой-то горловой звук и, просунув руку между собой и Сэйдж, начал расстегивать пуговицы на ее платье. Через несколько мгновений ее груди обнажились и всколыхнулись, словно два молочный бутона удивительно прекрасных цветов.

Неожиданно, Сэйдж пришла в себя и напряглась всем телом от прикосновения мужских ладоней к ее обнаженной коже. Дальше нельзя! Надо остановиться! Сегодня ночью этот человек будет спать в кровати с Реби. Она, Сэйдж Ларкин, не желает, чтобы с ней по быстрому повозились на сене, а потом так же быстро забыли.

На нее накатила волна мучительного, обжигающего стыда. Еще так недавно погиб ее Артур, а она уже в объятиях другого мужчины и чувствует такое желание, какого никогда раньше не испытывала. И хотя ее груди даже заболели, а все тело дрожало от неудовлетворенной страсти, она все же нашла в себе силы оттолкнуть голову и оторваться от таких желанных губ Джима. Латур, словно не веря, что это случилось, взглянул на нее, и молодая женщина увидела у него в глазах такую безумную страсть, что даже задержала дыхание. Однако, уже в следующее мгновение Джим разжал объятия и отпустил ее, а лицо вдруг сразу приобрело спокойное и чуть чуть виноватое выражение.

— Прости меня, Сэйдж, — от отступил от нее на шаг. — Я не смог сдержать себя.

Потом Джим отошел еще дальше и прислонился к столбу, поддерживающему крышу сарая. С верхних балок, вместе с сухими травинками, свешивались разные уздечки, поводья, металлические предметы и многое другое. Среди всего этого разнообразия вещей, назначения которых Сэйдж даже не знала, свисала длинная, отороченная бахромой куртка. Куртка была старой и потертой, но она вполне могла скрыть соблазнительные формы тела Сэйдж, поэтому Джим снял ее и подошел к женщине. Сэйдж молча, с благодарностью, приняла его заботу и сунула руки в рукава куртки.

— Ну вот, — криво усмехнулся Латур, — может теперь, когда ты спрятала свое прекрасное тело, мне удастся контролировать себя.

Сердце Сэйдж все еще билось учащенно, и дыхание прерывалось, но, скрывая волнение, она все-таки постаралась заговорить со своим спутником настолько спокойно, насколько смогла.

— Интересно, кому эта куртка принадлежала? — спросила она, словно ей это и вправду было интересно.

— Эта куртка принадлежит Джонни Легкая Нога, — Джим подошел к двери, которая все еще была отворена, и остановился, жадно вдыхая сырой, пропитанный влагой воздух в надежде, что его прохлада охладит кровь и успокоит воображение.

— Так это место принадлежит твоему кузену? — изумленно спросила Сэйдж, тоже подходя к двери, но остановившись все же на некотором расстоянии от Латура.

Джим покачал головой.

— Нет, это мой участок. Дом поджег один мой старый враг. Но раньше Джонти, с помощью моего брата, удалось угнать отсюда несколько голов скота и спасти их.

— Как ужасно! — воскликнула молодая женщина, сразу представив себе языки пламени над ее собственным домом. — Надеюсь, этот негодяй все-таки будет наказан.

— Уже… — мрачно произнес Джим, и голос его прозвучал тяжело и холодно, словно это говорил кусок льда, а не человек.

Они еще немного помолчали, глядя на дождь, который опять усилился. Позади, за их спинами, тихонько пофыркивала лошадь, медленно пережевывая сено, клочки которого свисали из яслей.

— Похоже на то, что стадо Джонти приумножилось, — спустя некоторое время произнес Джим, разглядев при вспышках молний море рогатых голов в четверти мили от них у реки. — Кажется, этой весной родилось много телят.

— Ну, и что ты будешь делать со всем этим скотом? — Сэйдж тоже разглядела стадо сквозь завесу дождя. Впрочем, теперь о присутствии большого количества животных можно было догадаться еще и по испуганному мычанию, которое раздавалось всякий раз, когда гремел гром.

— Сказать по правде, я и забыл про них, — по голосу Джима было ясно, что он и сам немало удивлен тем, что у него такое большое стадо. — Наверное, придется их перегонять на рынок и продавать.

Но еще в то время, как он говорил, внезапно ему в голову пришла другая идея. И, похоже, стоящая. Теперь, когда его старый и смертельный враг Панч лежал на глубине шести футов под землей, ничто не могло помешать ему отстроить дом заново и нанять людей, которые присматривали бы за фермой. Мысли Джима пошли дальше. А что, если вообще продать салун и стать владельцем ранчо? Что дела теперь у него пойдут — в этом он не сомневался. На этом деле он сможет прилично разбогатеть. И тогда не придется ли жителям Коттонвуда посмотреть на него совсем по другому?

Идея ему настолько понравилась, что он решил позже вернуться к ней и все как следует обдумать.

— Когда я была маленькой девочкой, — раздался вдруг голос Сэйдж, — то все время мечтала о том, что буду жить на ранчо!

Она улыбнулась, вспоминая свои детские мечты.

— Возле нашего дома и вокруг были обширные равнины. И если забраться на верхушку высокого дерева, то можно было увидеть дома на соседних ранчо и ковбоев, пасущих стада коров.

— А когда ты выросла, эти ковбои стали ухаживать за тобой? — пошутил Джим.

Сэйдж отрицательно покачала головой:

— Мы уехали оттуда, когда мне было шесть лет. Тогда я и встретила Артура. Он был единственным мужчиной, который ухаживал за мной.

Но сказав это, она припомнила, что, собственно говоря, Артур никогда за ней и не ухаживал. Просто не было никого другого, а он все время был рядом. А потом как-то само собой случилось, что они поженились.

На какой-то короткий миг Сэйдж подумала, что, наверное, все-таки много потеряла от того, что за ней не ухаживали.

Джим заметил ее печальный взгляд и спросил себя, о чем думает сейчас эта красивая и такая желанная женщина. И снова, как уже однажды, почувствовал укол ревности. Она вспоминает мужа? Наверное, все еще горюет о нем? Она очень редко говорит о нем.

«Да что ты себе никак места не найдешь? Мечешься туда сюда и забиваешь себе голову!» — прикрикнул он мысленно на себя, а потом раздраженно нахмурился. К счастью, дождь заметно стихал, переходя в мелкую морось, капли которой ярко заблестели в лучах вновь появившегося солнца. Тогда Джим сурово сказал:

— Давай-ка лучше поедем назад, а то не доберемся домой до темноты.

— Куртку оставить? — спросила Сэйдж, когда он вывел лошадь наружу и приготовил коляску к поездке.

В глазах Джима промелькнула улыбка.

— Нет, лучше оставь на себе. А то у мужиков глаза из орбит вылезут, если они тебя увидят. Это мокрое платье так удачно тебя облепило, что парням и додумывать ничего не придется.

— Ой, — тихонько воскликнула Сэйдж и поплотнее запахнулась в куртку, — тогда я верну ее Джонни, когда в следующий раз увижусь с ним.

На утопающую в грязи городскую улицу, ведущую к салуну, коляска въехала, когда солнце, красное и уставшее, уже садилось за горизонт.

— Иди быстренько «переоденься во все сухое! — приказал Джим, помогая Сэйдж вылезти из коляски. — Я не хочу, чтобы ты опять схватила воспаление.

И когда она пошла, старательно обходя лужи, он вдруг окликнул ее:

— Сэйдж! А что, если я приглашу тебя пообедать в том новом ресторанчике примерно через час?

Сэйдж помедлила, а потом обернулась к нему:

— Сожалею, Джим, но я уже пообещала Джону, что пойду туда с ним сегодня вечером.

— А! И когда же наш добрый доктор сделал свое приглашение?

— Прошлой ночью. Как только я закончила свое выступление.

— Ого! Похоже, старина Джон не хлопает ушами, всех обскакал.

Сэйдж нахмурилась.

— Боюсь, что я не совсем понимаю, о чем ты говоришь, Джим.

— Да брось, Сэйдж. Ты же знаешь, что Джон ухаживает за тобой… приглашает на обед, просит прокатиться с ним в коляске. Неужели не то же самое делал твой муж до свадьбы?

Штука в том, что Артур никогда этого, действительно, не делал для нее, но она не собиралась рассказывать об этом Джиму Латуру. Вместо этого Сэйдж задала ему вопрос, причем такой, который не просто поверг его в замешательство, но и заставил крепко поломать голову над тем, что ответить — она сказала ему:

— Давай-ка выясним до конца, Джим. Ты взял меня с собой на прогулку, целовал, теперь приглашаешь на обед. Похоже, что это ты ухаживаешь за мной, а?

Джима будто столбняк хватил; он замер, ступив одной ногой на землю, а другой все также стоя на маленькой металлической ступеньке своего экипажа, желая или провалиться сквозь землю, или вскочить в коляску и умчаться куда-нибудь подальше. Разве он ухаживает за Сэйдж? Когда мужчина ухаживает за девушкой или женщиной, он имеет ввиду, что в будущем на ней непременно женится. Но с ним же все совершенно иначе, ничего подобного у него и на уме нет! Он ни на ком жениться не собирается. Но, говоря откровенно, его поступки, действительно, могут заставить Сэйдж думать, что он и впрямь ухаживает за ней, что у него есть определенные честолюбивые замыслы в отношении ее.

— Послушай, Сэйдж, — наконец сказал владелец салуна. — Я чертовски извиняюсь за то, что облапил тебя там, в сарае, я совсем не собирался так поступать и обещаю тебе, что впредь это не повторится. Прогулка в коляске и приглашение на обед были просто… товарищескими жестами.

Джим облегченно вздохнул — фу, кажется, объяснил. Хотя, сказать по правде, тут надо было вести речь не о дружбе. Он хотел Сэйдж Ларкин, желал ее так сильно, что в последнее время частенько не мог уснуть от желания. И единственным решением этой проблемы было, насколько он понимал, держаться от прекрасной вдовы подальше.

— Прости, пожалуйста, Джим, я тебя не правильно поняла! — Сэйдж была готова умереть от стыда и разочарования. Ну, конечно, красавец Джим Латур и не собирался за ней ухаживать. Что заставило ее думать обратное? И прежде чем он успел ей хоть что-нибудь ответить, она повернулась и поспешно бросилась в дом, все также старательно обходя грязные лужи, оставшиеся после ливня.

Джим смотрел ей вслед до тех пор, пока Сэйдж не скрылась за углом здания. Всем своим существом он желал бы окликнуть ее, вернуть назад. Но для чего? Что он может ей предложить? «И вообще, — подумал Джим, вновь залезая в свою коляску, — если есть на свете женщина, от которой мужику нужно держаться подальше, так это — Сэйдж Ларкин. Она, находясь рядом, совершенно подчиняет любого мужчину своему обаянию. По соседству с ней любого просто наизнанку вывернет от желания обладать ею. И прежде чем бедняга сообразит, что к чему, он уже будет стоять вместе с ней перед алтарем».

Тилли с увлечением размешивала шумовкой соус в большой кастрюле, но, когда хлопнула входная дверь, оторвалась от своего занятия и нахмурилась:

— О Боже, Сэйдж! — воскликнула она. — Ты же совсем как утопленница. Сию же минуту иди, обсушись и приходи сюда. Тебе просто необходимо выпить чашку горячего бульона перед выступлением.

Сэйдж вбежала в свою комнату, с наслаждением стянула с себя мокрую одежду и насухо растерлась мягким большим полотенцем, одним из многих, лежавших в высоком комоде напротив платяного шкафа. Она обнаружила за время своей жизни в комнате Джонти, что Джим ничего не жалел для своей дочери. Там было практически все, что необходимо для молодой девушки, и почти все, что только можно было себе представить: ароматизированное мыло, маленькая ванная, в которой можно было мыться, усевшись в нее, шелковое кружевное белье, которое сейчас носила Сэйдж.

«Интересно, почему Джонти все это оставила? — подумала молодая женщина, вновь яростно растирая волосы уже другим мохнатым полотенцем. — Неужели дочери Латура не нравятся все эти женские безделушки?»

Сэйдж улыбнулась своему отражению в зеркале. А вот ей все это очень нравится. Все все: и прикосновение шелка к ее телу, и мягкие ночные сорочки, и прекрасные платья со всеми их кружевами и оборками.

Расчесывая большим гребнем волосы, она вспомнила, как часто ей хотелось иметь все это, когда она одевала свои домотканные платья и панталоны.

Часы в кухне отбили полчаса, и Сэйдж пробормотала: «О Господи!» Волосы у нее все еще мокрые, а за оставшиеся полчаса она должна успеть просушить их, одеться и выйти на сцену. Оставалась единственная надежда, что ей удастся выпить бульон, если она как следует поторопится. Спустя несколько секунд Сэйдж надела красивое черное платье из тафты, поправила на бедрах юбку. Расправляя кружевные манжеты, Сэйдж вспомнила, что у нее с утра вообще ни крошки не было во рту. До того, как они с Джоном пойдут в ресторан, должно пройти еще очень много времени.

Она уложила мокрые волосы в тугой узел на голове, пригладила брови и слегка пошлепала себя по щекам, чтобы придать лицу более естественный цвет. Сэйдж была еще очень бледна после своей болезни, но упорно отказывалась пользоваться косметикой.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Когда Сэйдж вышла на маленькую сцену и села на свой высокий стул, сразу раздались громкие приветственные крики.

Она подняла гитару, прислоненную к стулу и находившуюся здесь всегда, даже когда Сэйдж не выступала, и сразу же кто-то из посетителей выкрикнул свою просьбу:

— «Мой старый дом в Кентукки», Сэйдж!

Женщина окинула взглядом прокуренную, всю в клубах сигаретного дыма комнату, улыбнулась и кивнула некоторым из тех, кого узнала. Потом ее глаза скользнули к тому столику, за которым обычно сидел Джим. Его там не было! Инстинктивно она поискала Реби.

Реби не было в салуне тоже. Ее медиатор тронул не ту струну, извлекая фальшивую ноту… Они где-то вместе!.. Наверху, в спальне Джима.

Сэйдж казалось, что никогда в ее жизни два часа не тянулись так долго. Ее губы мучительно болели от того, что она постоянно заставляла себя улыбаться, как обычно. Горло перехватывало от боли, которая звучала в ее песнях. Ей совсем не помогало то, что она пыталась уверить себя, будто ей нет никакого дела до того, чем занимается Джим и с кем.

Наконец, она исполнила последнюю песню ночной программы, торопливо поблагодарила всех и заторопилась на кухню.

Доктор Стюарт уже сидел там, ожидая ее, и Сэйдж снова, в который раз за сегодняшний вечер, заставила себя улыбнуться. Она бы все отдала за то, чтобы не идти к людям, не говорить, не смеяться и не показывать, что отлично проводит время. Наоборот, ей страшно хотелось закрыться в своей комнате и ничего не видеть и не слышать.

«Ты должна держать себя в руках, — сказала она себе. — Доктор слишком хороший человек. Его нельзя огорчать».

— Я буквально на одну минутку, Джон, — улыбнулась доктору Сэйдж. — Хочу только поправить прическу.

— Не торопитесь, Сэйдж: я буду ждать, сколько нужно, — Джон встал при ее появлении и теперь снова сел.

Волосы Сэйдж уже высохли, и она распустила их так, чтобы они обрамляли ее лицо маленькими соблазнительными колечками. Но мысли женщины все время возвращались к Джиму и Реби.

«Он не был бы сейчас с этой рыжей, если бы ты не оттолкнула его там, во время дождя!» — словно говорило ей ее отражение.

«Да! Этой ночью не был бы, — ответила Сэйдж зеркалу и, воткнув последнюю шпильку, отвернулась от собственного осуждающего лица. — Подумай лучше о тех ночах, которые будут потом. О тех ночах, когда он предпочтет тебе эту шлюху Реби, как плохо тебе тогда будет… А сейчас? О будущем ты думаешь, а что ты имеешь сейчас? Беспокоишься о Дэнни, боишься встретить Миланда… Вот и все, что тебе осталось…»

Сэйдж взяла маленький ридикюль и вышла из комнаты, окончательно расстроившись и пообещав себе, что больше ни разу не подумает о Джиме Латуре. Она будет петь песни, накопит денег и как можно скорее уедет куда-нибудь подальше от Коттонвуда. Ее грубые, неотесанные зрители очень щедры. Деньги они бросают к ее ногам, не жалея, так что еще пару месяцев, и они с Дэнни отправятся в путь.

Джим передал лошадь и коляску подростку, который работал в конюшне, и уже собрался уходить, как вдруг его кто-то окликнул по имени. Джим посмотрел через плечо и улыбнулся. К нему шел Рустер, один из членов его бывшей шайки, с которым они до сих пор поддерживали связь.

Рустер снова окликнул его:

— Минутку, Джим! У меня для тебя новости!

Джим остановился, поджидая высокого, мускулистого мужчину, а когда тот подошел, вопросительно уставился на него.

— Харлэн, Текс и Эд разбили лагерь на берегу реки в паре миль отсюда, — произнес Рустер.

— Как ты узнал?

— Я услышал, как одна из потаскушек жаловалась на какого-то незнакомого парня, который плохо с нею обращался, когда она его обслуживала. Когда она его назвала рыжим дьяволом, мне сразу в голову пришло, что это может быть Харлэн. Ты же знаешь, как он обращается с женщинами. Ну, а потом я подумал, что если я прав, то Эд и Текс будут с ним. Короче, я пошел на окраину города и обнаружил следы копыт трех лошадей. Я отправился по ним и вышел на их лагерь.

— А не видел с ними незнакомца — высокого бородатого мужчину?

— Нет, там были только они и бутылка виски.

— .Ну ну. Давай-ка посмотрим, что эти ублюдки делают в Коттонвуде.

Джим повернулся и направился назад в конюшню. Рустер двинулся за ним следом.

Спустя минуту они оседлали лошадей и направились за город. Первые полторы мили они проскакали галопом, потом поехали потише, чтобы не спугнуть трех бандитов, разбивших лагерь у реки. Однако, вскоре Джим и его спутник обнаружили следы потухшего костра, Рустер замысловато выругался.

— Они тут были недолго, — произнес Рустер, обследовав кострище и обнаружив, что слой серого пепла был не толстый.

— Угли еще теплые, — сказал он, запустив пальцы в пепел, — и, похоже, они уехали совсем недавно.

Рустер выпрямился во весь рост, отряхнул руки и посмотрел на Джима:

— Думаешь, они дали тягу, потому что нас услыхали?

— Скорее всего: звуки далеко по воде распространяются, — Латур снова сел в седло и направил жеребца по следам, которые тянулись вдоль берега. Проехал он всего около сотни ярдов, когда следы подошли к самой реке и там исчезли. Джим задумчиво смотрел на текущую воду и гадал про себя, куда могли направиться эти трое — вверх по реке или вниз? Потом, так ничего и не решив, раздраженно помотал головой. В конце концов, какая разница? Даже если он и угадает направление, в котором тронулись эти трое, ему все равно не найти их следов, потому что они могли ехать по воде сколько угодно, прежде чем вышли на берег. Джим развернул своего коня и направился назад в город.

— Нет смысла их преследовать, Рустер. Все равно минут через пятнадцать начнет темнеть.

Рустер тоже тронул поводья и догнал своего друга.

— А почему бы не предположить, что Харлэн пробрался в город просто, чтобы переспать с какой-нибудь шлюхой? Вообще-то ему нравятся краснокожие, но их в округе не очень много.

Джим минуту помолчал, а потом со зловещим блеском в глазах ответил:

— Я думаю, что он разыскивает мою новую певицу Сэйдж Ларкин. Полагаю, что Харлэна нанял ее деверь, чтобы эти трое доставили ее к нему. Этот дьявол буквально сошел с ума от желания заполучить Сэйдж и готов на все. Совершенно точно, что по его заданию эта троица убила его брата, мужа Сэйдж.

Я уверен, что Сэйдж угрожает серьезная опасность от этого негодяя. Поэтому я хочу, чтобы, когда меня нет в городе, ты следил за нею в оба. Я, вообще, хотел тебя просить, чтобы ты ночевал у меня в кухне, пока я не разыщу этого ублюдка.

Рустер ухмыльнулся.

— Думаешь, Тилли мне позволит?

— В обычной ситуации, конечно, нет. Но тут, когда я ей объясню, в чем дело, она не будет против.

— Тогда о'кей. Я сегодня же ночью расположусь перед ее дверью.

И оба всадника, дав шпоры, пустили лошадей по прибрежной дороге в галоп.

Когда Джим поднимался по лестнице черного хода в комнаты над салуном, ему был слышен голос Сэйдж, певшей песню о любви. Джим остановился перед дверью своей комнаты, чтобы ее послушать, и вдруг подумал: «Заметила ли она сегодня его отсутствие? И если да, как к этому отнеслась, что подумала? Может, стоит переодеться и пойти в зал, сесть на свое обычное место?»

В конце концов, Джим решил этого не делать. Еще опять подумает, что он за ней ухаживает, а она на этот счет крайне щепетильна; ей хочется сохранить независимость и поскорее уехать отсюда.

Лучше он пойдет в кухню и поужинает, а когда Сэйдж закончит свою программу, они поиграют в покер.

Джим совсем было уже собрался идти к лестнице, чтобы спуститься в зал и успеть к Сэйдж раньше всех ее поклонников, которые сейчас в благоговейном молчании слушали ее пение, как вдруг вспомнил, что сегодня после выступления Сэйдж ужинает с доктором.

Латур замер на верхней ступеньке. Что, если Харлэн вновь пробрался в город? Джон не сможет защитить Сэйдж от этого громилы!

Ему страшно не хочется этого делать, но, видимо, придется пойти в этот чертов ресторан и последить за ней. «Возможно, — думал Джим, — удастся устроиться за каким-нибудь угловым столиком так, что она и знать не будет о его присутствии. Еще не хватает, чтобы ей пришло в голову, будто он отправился следить за ней потому, что… ревнует»

Когда Джим отворил дверь в свою комнату, его внутренний голос укоризненно произнес: «Не из страха за Сэйдж ты отправляешься в ресторан. Ты-то уж знаешь, что Харлэн в нескольких милях от города».

«Заткнись!» — прикрикнул Латур на наглеца, осмелившегося его стыдить, и стянул с себя одежду. Потом налил из кувшина воды в обыкновенный белый тазик и начал мыться. Спустя пятнадцать минут он уже был готов идти, нарядившись в свой лучший костюм: белую рубашку, черный пиджак с широкими отворотами и великолепные ботинки. Затем Джим взял кобуру со своим кольтом и повязал ее себе на бедро. Проверив, насколько легко она расстегивается, владелец салуна сел возле окна, откуда он должен был бы сразу заметить, как Сэйдж и Джон войдут в ресторан.

Хотя под досками мостовой чавкала грязь, когда Сэйдж и Джон шли по улице, на небесах вновь не было ни облачка. Уже практически ничего не напоминало о том, что всего пару часов назад хлестал дождь и по улицам мчались потоки воды. И так же, как природа избавлялась от следов недавней грозы, так Сэйдж старалась, но никак не могла освободиться от воспоминаний о том, что произошло на прогулке между нею и Джимом.

Наконец, доктор Стюарт и его спутница подошли к ресторану. Сэйдж до этого никогда в ресторанах не бывала и сейчас, следуя за Джоном к свободному столику в углу зала, внимательно и удивленно рассматривала помещение, в которое они зашли. Внутри ресторан оказался освещен несколькими керосиновыми лампами, свисавшими с потолка.

Три молоденькие девушки лет шестнадцати в длинных белых передниках и серо белых платьях проворно сновали между столиками, принимая заказы.

Джон был встречен улыбками присутствовавших, но на Сэйдж посетительницы ресторана демонстративно не обращали никакого внимания или провожали холодными высокомерными взглядами. Отцы семейств, сидевшие со своими женами и дочками, торопливо улыбались ей и поспешно отводили глаза.

«Лицемеры!» — думала Сэйдж, отвечая на улыбки этих мужчин презрительным взглядом. Она их всех знала. Все эти респектабельные джентльмены приходили каждый вечер в салун, чтобы нежно смотреть на нее, пока она поет. И каждый, без исключения, частенько удалялся в сопровождении одной или нескольких шлюх в увеселительное заведение милашки Реби.

В глазах Сэйдж светились искорки саркастической усмешки. Знай все эти почтенные леди, что их мужья предпочитают проституток, уж, наверное, задирали бы не так высоко свои носы.

Но когда Джон подвел ее к столику, накрытому прекрасной белоснежной скатертью с разложенными на ней салфетками, Сэйдж сразу позабыла обо всех этих женщинах и их отношении к ней. Свет от висевшей прямо над ними лампы отражался в сверкающих фарфоровых приборах; от него холодным, загадочным мерцанием сияли серебряные вилки, ножи. Принимавшая пищу всегда только на кухне, Сэйдж была глубоко потрясена всем, что тут увидела, и даже не могла некоторое время вымолвить ни слова.

— Добрый вечер, доктор Стюарт, как поживаете? — К их столику подошла, широко и приветливо улыбаясь, одна из молоденьких официанток. — Добро пожаловать в наше заведение!

С этими словами девушка повернулась к спутнице доктора спиной и заговорила, обращаясь только к нему:

— Мы сегодня можем предложить ростбиф, жареных цыплят с гарниром из картофельного пюре и зеленого горошка. А на десерт — персиковый коктейль и мороженое.

— Подойди попозже! — холодно и резко произнес Джон, разгневанный тем приемом, который был оказан Сэйдж. — Мы с мисс Ларкин еще не решили, что будем заказывать.

Молодая особа фыркнула, развернулась на каблучках и упорхнула, а Джон сочувственно посмотрел на Сэйдж, сидевшую с горящим от стыда, расстроенным лицом.

— Мне очень жаль, Сэйдж. Это дочка Агнессы Брайдуэлл и, боюсь, она не очень отличается от своей мамаши. Агнесса, так сказать, самопровозглашенный лидер всех леди Коттонвуда и самая большая сплетница. Другие не были бы такими язвами, если бы не ее язычок и умение устраивать пакости. Все они боятся, что если не будут делать то, что хочет Агнесса, то сами станут следующей мишенью.

Сэйдж подняла на Джона глаза, полные невысказанной боли:

— Весь Коттонвуд думает, что я сплю с Джимом Латуром, потому что я пою в его салуне.

— А ты когда-нибудь думала о том, чтобы найти другую работу? — Джон повертел в руках ложку. — Это положило бы конец многим пересудам.

Сэйдж горько рассмеялась:

— Никто не возьмет меня на работу, Джон, ты же знаешь.

И вдруг она широко раскрыла от удивления глаза, потому что услышала, как доктор Стюарт тихо произнес:

— Ты могла бы работать у меня.

— Работать у тебя? — Сэйдж продолжала изумленно рассматривать Джона. — А что я буду делать? И разве ты не живешь с… не снимаешь комнату в пансионе?

Джон залился краской и уткнулся в свою тарелку. «Мне надо было знать, что она все равно услышит про меня и Мэй», — сердито подумал он, проклиная городских сплетников.

— Я имел в виду, что ты бы могла работать в моем офисе.

Наконец, он осмелился поднять голову и посмотреть на Сэйдж.

— Ты бы могла записывать имена пациентов, когда они будут приходить ко мне на прием, заполнять карточки, заносить туда сведения о болезнях. — Джон как-то по мальчишески застенчиво улыбнулся. — У меня все это не очень хорошо выходит — я терпеть не могу писанины.

Сначала у Сэйдж от волнения даже мурашки по коже побежали. Работа в офисе у доктора… О, это была бы очень респектабельная работа, ни один тогда не посмел бы отвернуть от нее свой нос.

Но потом ее радость начала понемножку стихать. Она испугалась, что все это станет началом чего-то большего. Джон ведет себя, как человек, который влюбился, и, вполне возможно, что позже он может попросить ее выйти за него замуж.

«Конечно, Джон очень хороший, — размышляла Сэйдж. — Он всегда вежлив, рассудителен, ведет себя всегда как настоящий джентльмен». Она тихонько вздохнула. Все это было и у ее Артура, но теперь ей было понятно, чего не доставала их семье. Не было между ними огня, не было волнующих кровь чувств, таких, которые возникают у нее в присутствии Джима Латура. И в то же время с ним так приятно чувствовать, как закипает в жилах кровь и хочется петь и смеяться.

Но Джим никогда не будет ей принадлежать! Даже если он и желает ее, она не хочет, да просто не вынесет присутствия рядом с ним другой женщины.

Сэйдж подняла глаза на доктора Стюарта:

— Мне нужно побыстрее заработать много денег, Джон, — тихо, словно извиняясь, сказала она. — Ты знаешь о моих планах. Боюсь, что ты не сможешь платить мне столько же, сколько я зарабатываю в салуне пением.

— Значит, ты все же хочешь уехать из Коттонвуда? — В голосе доктора звучало жестокое разочарование.

— Боюсь, что так, — Сэйдж положила ладонь на его руку.

Возвращение официантки прервало размышления Джона над ответом. Девушка заметила на его руке ладошки Сэйдж и неодобрительно поморщилась. Затем на ее лице появилась раздраженное выражение, потому, как выяснилось, что эта возмутительная парочка еще не решила, какой сделать заказ.

Увидев ее взгляд, и Джон, и Сэйдж одновременно вспомнили мисс Брайдуэлл и тихо рассмеялись. Девушка изумленно уставилась на них, недоумевая, с чего это вдруг они развеселились. Но тут, наконец, ей заказали жареных цыплят.

— И принесите нам, пока их готовят, бутылочку вина, — добавил Джон.

Официантка бросила на Сэйдж взгляд, исполненный презрения и благородного негодования, и величаво удалилась.

Сэйдж устало улыбнулась:

— К завтрашнему утру весь город будет знать, что я не только распутная женщина, но еще и пьяница вдобавок.

— Пусть это тебя не очень волнует, — Джон протянул к ней через стол руку, нежно сжал ее пальцы. — Ты ведь все равно скоро их всех покинешь.

— Это правда, и все-таки я бы… — внезапно ее прервал чей-то очень знакомый грубый смех. Она посмотрела через плечо и почувствовала, как кровь отхлынула у нее от лица. Через два столика от них усаживались Джим Латур и Реби.

Джим просидел у окна почти целый час, прежде чем увидел, как Сэйдж с доктором переходят улицу, направляясь к ресторану. Сэйдж держала Джона под руку и смеялась над тем, что рассказывал доктор. Лицо Латура окаменело, на щеках заиграли желваки, а на висках набухла, пульсируя, вена.

Выходит все-таки, что его певице нравится Джон? Может быть, она к нему чувствует нечто большее, чем просто дружбу?

— Нет, — покачал головой Джим. — Если бы Джон ей нравился, то она бы ни за что не ответила на его собственный поцелуй так, как она сделала это там, в сенном сарае.

Но вскоре, когда Джим покинул салун и пошел через улицу, его сомнения вновь вернулись к нему. Он вспомнил, что Сэйдж Ларкин некоторое время была замужем и муж вот уже два месяца, как мертв. Не будет ли естественным предположить, что нормальная женщина просто начинает скучать о физической близости с мужчиной. А в этом случае Джону, возможно, и удастся пробудить у нее страсть, которая есть у него. И, кроме того, Джон Стюарт может предложить этой женщине то, что он, Джим Латур, никогда не сможет и не должен предлагать — жениться на ней.

С угрюмым взглядом Джим подошел к двери ресторана, увидев через стекло, как люди в помещении смеются и разговаривают, поедая свой ужин. Внезапно его лицо потемнело еще больше, и он раздраженно нахмурился, потому что рядом раздался резкий голос Реби и за рукав его куртки ухватилась ее цепкая рука.

— А я тоже только что собиралась поужинать. Мы можем поесть вместе!

— А, черт! — выругался сквозь зубы Латур и посмотрел на вцепившуюся в него женщину. На ней было ярко красное атласное платье с таким глубоким вырезом, что он оставлял едва прикрытыми ее груди. На голове у нее была какая-то кошмарного вида шляпка с ужасным черным плюмажем — и где она его только раздобыла? Теперь, как никогда раньше, отчетливо Джим видел, что выглядит его бывшая любовница так, как выглядит, ни больше ни меньше — раскрашенная шлюха, у которой к тому же лучшие годы улетают в прошлое.

— М-да, — толкая дверь, мрачно подумал Латур, — Коттонвудским кумушкам будет о чем завтра посудачить. Он почти наяву слышал их голоса. — Певичка перенесла свою благосклонность на доктора, а Латур снова со своей потаскушкой.

Когда Реби своим пронзительным голосом завопила: «О Боже, Боже! Не правда ли, Джим, грандиозно!» — он с отвращением поморщился. А его спутница пронзительно и громко захохотала, давая возможность всем посетителям обратить внимание на свое прибытие. Это ей удалось. Все в зале подняли свои головы и уставились на них. Под их взглядами Джим Латур вслед за Реби и официанткой прошел к своему месту, всего через два столика от Сэйдж и Джона.

Их появление совершенно расстроило Сэйдж Джим откровенно давал понять ей и всему городу, что Реби по прежнему занимает большое место в его жизни и что ничего в отношениях между ними не изменилось.

Глядя в свою тарелку, покраснев от стыда, Сэйдж думала, что теперь будет, если горожане начнут говорить, будто владелец салуна спит с ними обеими. И она абсолютно беспомощна и никак не сможет заставить этих людей думать по другому. При мысли об этом молодая вдова почувствовала, как в ней разгорается гнев. Да так ли уж она беспомощна? Надо показать всем, что ее интересует только Джон и что ей нет никакого дела до Джима Латура.

Конечно, это будет не совсем честно по отношению к Джону, но она постарается, чтобы он ничего не заметил и чтобы после ее спектакля ни у кого не осталось и тени сомнения в том, что красивый доктор ей нравится.

Она стала очень оживленной и начала с увлечением рассказывать Джону, как в далеком детстве отцовский бык однажды загнал ее на дерево. Сам рассказ, правда, никому не был слышен, но вот ее мягкий смех и нежные прикосновения к руке доктора не остались незамеченными аудиторией.

Джона сначала приятно поразила внезапная перемена в настроении женщины, однако, вскоре он догадался, что все это игра, предназначенная для Джима, а совсем не для него. Его это открытие расстроило, но все же он решил поддерживать Сэйдж в ее усилиях. В конце концов и для Джима Латура наступило время узнать кое что о муках ревности.

Джон, улыбнувшись, посмотрел в глаза своей соседки и наклонился к ней, как будто шепча на ухо что-то крайне интимное. На самом деле он сказал, незаметно кивнув в сторону Латура: «Давай-ка, позлим его хорошенько».

На мгновение в глазах Сэйдж мелькнуло удивление, но уже в следующую секунду она хихикнула и игриво замахнулась на Джона, воскликнув при этом: «Ах ты, проказник!», и тут же заметила краем глаза, как Джим дернул головой и внимательно посмотрел на нее.

— О, Джим, Реби, привет! — чрезвычайно приветливо и радостно воскликнула она, будто только-только увидела их. — Не хотите присоединиться к нам с Джоном?

Вместо ответа Джим все так же пристально смотрел на нее, и тогда Сэйдж улыбнулась и, пожав плечами, громко произнесла, обращаясь к доктору:

— Полагаю, влюбленные пташки хотят побыть вдвоем.

Наверняка, слова достигли ушей того, кому предназначались, потому что ответом ей был убийственный взгляд Латура, от которого у нее на минуту похолодела спина.

Затем ей и Джону принесли жареных цыплят, и они набросились на еду с огромным энтузиазмом, продолжая обмениваться тихими смешками и нежными, ласковыми взглядами.

Джим наблюдал за ними сквозь полуприкрытые ресницы, пожираемый приступами ревности. Подобного чувства он еще никогда не испытывал, и сейчас это новое ощущение ему крайне не нравилось. Оно с яростью грызло ему сердце, причиняя неимоверные страдания. Казалось, еще немного и он, вскочив со своего места, бросится к своему старому другу Джону, чтобы врезать как следует по его улыбающейся, довольной физиономии.

В это время он почувствовал, как Реби взяла его за руку и хочет что-то сказать. Джим повернул к ней свое потемневшее от раздражения лицо и скорее пролаял, чем спросил:

— Что тебе еще?

Нимало не смущенная такой его реакцией шлюха беззаботно прощебетала:

— По моему, Сэйдж и Джон отлично проводят время. Никогда не видела раньше, чтобы Сэйдж столько смеялась. Обычно она такая задумчивая.

Реби искоса посмотрела на Джима и спросила:

— А ты знаешь, они, кажется, нравятся друг другу.

— Не знаю и тебе не советую проявлять беспокойство. У них сегодня просто дружеский ужин.

— Да? А мне что-то кажется, что тут более, чем просто «дружеский ужин». Бьюсь об заклад, — Реби хихикнула, — что сегодня док пройдет дальше кухни. И готова спорить, он сегодня снова увидит спальню этой мисс Воображалы. И, черта с два, он будет обследовать ее как больную.

Ехидное выражение исчезло с ее лица, потому что в нее вонзился холодный и острый, как стальной клинок, взгляд Джима.

— А почему бы тебе просто не заткнуться? Подумай о тех, кто сегодня будет тебя обследовать!

— Может, это будешь ты, Джим? — с надеждой посмотрела на него Реби. — Ты так давно не приходил…

— Нет, меня не будет, Реби, — голос мужчины несколько смягчился. — Ты же с самого начала знала, что у нас не будет в будущем никаких шансов остаться вместе. Сейчас время пришло, и наши отношения кончены раз и навсегда.

Эти слова перечеркнули все ее надежды, но так просто шлюха не собиралась сдаваться. Она перешла в атаку на Джима:

— Они, эти отношения, нипочем бы не кончились, если бы тут не появилась эта чертова костлявая вдовушка, и ты это знаешь. Ты сейчас ее хочешь, но я подожду, пока ты ей не надоешь. А это произойдет очень, скоро. Эта девица не похожа на ту, которая, по слухам, спит с держателем салуна! Не спит и не будет спать!

— Да я и не собираюсь с ней спать, с чего ты взяла?

Джим задал вопрос, пытаясь сделать отрицательный жест рукой. М да, фраза Реби была ближе к истине, чем он надеялся.

Когда, наконец, принесли заказ, Джим Латур вздохнул с облегчением и склонился над тарелкой.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Сэйдж проснулась от того, что до ее слуха донеслись две разные песни. Из за окна, от дупла в высокой сосне, стоявшей рядом с салуном, донеслась заливистая трель какой-то звонкоголосой пичуги, а в кухне Тилли решила вспомнить пару непристойных куплетов одной песни из времен ее юности.

Сэйдж легла на спину и потерла ладонями свои покрасневшие от недосыпания глаза. В последнюю ночь она спала очень плохо, и развеселые песни кухарки и птицы не добавили ей хорошего самочувствия. Голова разболелась еще сильнее, явно желая разломиться на куски.

Однако, больше всего Сэйдж была недовольна собой. Почему мысль о том, что Джим все еще связан с Реби так ее растревожила, что она не спала всю ночь? Почему она думала иначе, что дало ей повод к этому? То, что он проводил со своей певицей какую-то часть дня, еще не говорит о том, чем Латур занимался по ночам. Закончив свое выступление перед посетителями салуна, она не видела его до следующего дня. Если бы у нее хватило ума хоть немного подумать, ей стало бы ясно, как и с кем он проводит ночные часы.

Сэйдж села, а затем соскользнула с кровати. Они с Джоном прошлой ночью решили предпринять в ближайшее время поездку на ранчо Макбейна, чтобы повидать Дэнни. Поэтому сейчас, вспомнив об этом, она воспрянула духом. Быстро умылась, надела юбку и сунула руки в рукава красной блузки. Сэйдж ужасно соскучилась по своему племяннику и не могла дождаться, когда, наконец, сможет увидеть его загорелое веснушчатое лицо.

Она одела туфельки, расчесала волосы и вплела в них красную ленту. Закончив одеваться, женщина толкнула дверь своей комнаты и…

У нее перехватило дыхание от того, что она чуть не угодила в объятия Джима, который уже собирался постучать к ней. Сэйдж взглянула на него и подумала, что он-то выглядит еще хуже, чем она. Судя по его диковатому виду, Джим Латур тоже этой ночью спал не очень долго.

«Реби крепко постаралась», — подумала Сэйдж и резко освободилась из рук Джима.

— Доброе утро, — холодно поздоровалась она с ним и, повернувшись к нему спиной, широко улыбнулась Тилли, усаживаясь за стол.

Джим прошел следом и сел с нею рядом.

— Я смотрю, ты оделась, чтобы ехать на прогулку, — сказал он в то время, как Тилли наливала им обоим кофе в чашки. — Боюсь, сегодня я слишком занят, чтобы кататься с тобой, но уверен, что Рустер с наслаждением составит тебе компанию.

— В этом нет необходимости, — Сэйдж потянулась за сахарницей, — Джон согласился отвезти меня на ранчо, чтобы повидаться с Дэнни.

— Черта с два ему это удастся! — взорвался Джим, заставив Сэйдж вздрогнуть и просыпать сахар на стол.

— Даже если вы будете быстрее ветра скакать, вам все равно придется сделать хоть одну ночевку в пути. А я бы тебе не советовал разбивать лагерь вместе с доктором Джоном Стюартом. А то ведь языки в городе поистреплются.

Сэйдж сгребла сахар в ладонь и высыпала его в сухую чашку.

— Я и не знала, что ранчо Джонти так далеко, — разочарованно проговорила она, — я так надеялась повидаться с Дэнни.

— Ладно, повидаешься, — Джим широко улыбнулся ей, — я тебя провожу.

Сэйдж изумленно уставилась на него, не веря своим ушам.

— А что случится с языками, если я с тобой остановлюсь на ночлег?

— Ничего, — Джим покачал головой, — никто вообще этого не заметит. Все и так знают, что ты моя женщина.

— Не болтай глупостей, Джим Латур! — Сэйдж бросила разгневанный взгляд на сидящего перед ней мужчину.

— Ну, скажем иначе, — усмехнулся Джим, — все думают, что ты моя женщина.

— Сомневаюсь, — резко бросила в ответ Сэйдж. — Особенно после прошлой ночи. Полгорода видели, как ты привел в ресторан Реби.

— Я ее туда не звал! — громко рявкнул Джим и грохнул кулаком по столу, отчего Тилли, мирно накладывающая ему на тарелку яйца с беконом, отпрянула назад, чуть не уронив завтрак на пол. — Она сама за мной увязалась, когда я собирался войти внутрь. Что, по твоему, я должен был ей сказать: «Реби, ты не можешь сидеть со мной! Я не хочу этого.» Так, что ли?

— Ну, конечно, ты едва ли мог такое сказать! — фыркнула Сэйдж, — особенно принимая во внимание, что потом, ночью, ты спал с ней!

— С ней? Спал? Да откуда ты, черт побери, получила такую информацию! — Джим уже почти кричал.

— Да все знают, что ты с ней спишь! Это не такой уж большой секрет! — Сэйдж тоже повысила голос.

— Все знают, что я с ней спал! А теперь они думают, что я сплю с тобой!

— Будь ты проклят, Джим Латур!, — закричала женщина. В эту минуту казалось, что она готова вскочить и броситься на него в атаку. — В этом ничтожном городишке все думают, будто этой ночью ты спал с нами обеими!

— Ну, не могу же я приказать им думать иначе, — Джим внезапно успокоился, взял горячий бисквит и принялся намазывать на него масло.

На лице Сэйдж выступила краска негодования. Как спокойно он относится к тому, что ее доброе имя опозорено в Коттонвуде!

— А почему тебя так беспокоит, что думают все эти люди? — вдруг спросила она себя. — Ты же все равно скоро уедешь и никого из этих сплетников не увидишь!

Несмотря на эту здравую мысль, она все-таки хотела отказаться от поездки с Джимом. Но, с другой стороны, уже высказав свое желание поехать повидаться с Дэнни, глупо было теперь брать слова назад. Она ужасно хотела повидаться с племянником. И если уж ей придется ночевать в пути, то, конечно, Джим — единственный человек, который сможет доставить ее на ранчо целой и невредимой. Говоря честно, она вообще не смогла бы чувствовать себя в безопасности с Джоном, особенно зная, что Миланд где-то поблизости и, возможно, следует за ними. Сэйдж взглянула на хлопотавшую у стола Тилли, и в ее глазах увидела ободряющую улыбку. И тогда, незаметно вздохнув, она сказала:

— Я быстро соберусь, только оставлю записку Джону.

— Отлично, — Джим удовлетворенно кивнул и посмотрел на свою кухарку.

— Знаю! — ухмыльнулась Тилли. — Собрать вам в дорогу чего-нибудь.

Джим улыбнулся в ответ, а затем набросился на свой завтрак. На мгновение Сэйдж взглянула на него и с трудом подавила желание запустить чем-нибудь в его довольное, красивое лицо. Как всегда, Латур сделал то, чего хотел.

Сэйдж и Джим, наслаждаясь тишиной, проехали пару миль вдоль берега реки, а потом двинулись прямиком через равнину, направляясь к Чертовой горе, у подножия которой находилось ранчо Макбейна. Между всадницей и ее провожатым царило молчание.

День был прекрасен. Теплый, сухой воздух слегка дрожал, поднимаясь от горячей земли к безоблачному небу, такому синему, что на него было больно смотреть. Под копытами лошадей во все стороны, насколько только хватало глаз, раскинулся роскошный ковер полевых цветов.

— Я люблю эту прекрасную землю! — думала Сэйдж, окидывая взглядом это великолепие цветов и трав. — Как тяжело будет покидать все, чтобы жить в грязном, многолюдном городе, среди чужих людей, которым не будет до меня никакого дела. И не к кому даже будет обратиться, если понадобится помощь. Не хочется даже думать о том, как такой переезд отразится на Дэйни!

И все-таки придется это сделать, если она хочет, наконец, избавиться от своего деверя.

Когда Майор резво помчался вперед, Джим внимательно посмотрел на уши жеребца. Они предупредят его об опасности раньше чего угодно. Конечно, надо быть полным идиотом, чтобы на равнине, вроде этой, решиться преследовать кого-нибудь. Вот когда станет темно и они остановятся на ночлег, тогда и наступит самое опасное время.

Когда они будут сидеть вокруг костра, хорошему стрелку не составит большого труда, оставаясь где-нибудь в тени, одним метким выстрелом отправить противника к праотцам. Джим понимал, что он крепко сглупил, вообще затеяв эту поездку. Однако, Сэйдж на редкость настойчивая молодая особа. Если ей что-то взбредет на ум, нет никакой возможности ее разубедить.

Чего стоит одно только ее стремление уехать из Коттонвуда и освободиться от его покровительства!

— Ладно, — решил Джим, — придется не поспать ночку другую и держать кольт наготове. Да и Майор будет поблизости. Всегда, когда Джиму угрожала опасность, жеребец предупреждал о ней лучше всякой собаки.

Во времена его криминального прошлого Латура не раз будило прикосновение фыркающей рыжей морды: жеребец предупреждал хозяина, что к лагерю приближается посторонний.

После полудня Джим натянул поводья возле маленького водоема. Сэйдж остановилась рядом, и, пока лошади неторопливо утоляли жажду, Джим полез в переметную сумку и достал два сэндвича, аккуратно упакованных в промасленную бумагу. Он передал один женщине и произнес:

— Если у тебя все в порядке, то поедим на ходу.

— Все отлично, — Сэйдж принялась разворачивать еду. — Но почему бы нам не остановиться?

— Эту поездку можно совершить, сделав только одну ночевку, если, конечно, ты не будешь мешкать в пути и не будешь тратить время на пустяки, вроде того, чтобы устроить ленч или развести костер и сварить себе кофе. В этом случае, придется ночевать пару ночей.

— Тогда, конечно, давай скорее поедем, — Сэйдж вздрогнула. — Я бы вообще не хотела ночевать в дороге. С меня хватило того, как мы с Дэнни прятались, убегая от Миланда.

— Ну, в этот раз, уверяю тебя, все будет по другому. У нас будет горячий ужин, спать ты будешь в уютном тепле. И потом, — добавил Латур уверенно, — тебе не придется беспокоиться о том, что твой деверь подкрадется к тебе.

— Это приятно слышать, — улыбнулась Сэйдж и запустила зубы в хлеб с мясом.

Уже начало смеркаться, когда Джим опять остановил своего жеребца возле огромной дуплистой сосны.

— Ну вот, это моя отметка: полпути проехали, — сказал он, спрыгивая на усыпанную сосновыми иголками землю и подводя коня к большому кострищу, устроенному прямо под раскидистыми ветвями дерева.

— Уж и не знаю, кто первый устроил тут свой лагерь, но, как видишь, золы много, значит, останавливаюсь тут не только я.

Мужчина помог Сэйдж слезть с лошади, причем его руки на мгновение задержались у нее на талии. Женщина смущенно посмотрела на него, и Джим в ту же секунду разжал объятия и, отвернувшись, стал расседлывать лошадей. Своего Майора и вторую лошадь он привязал к дереву, решив, что если у ночлега появятся волки, то животные смогут их учуять.

Затем он развязал подпругу, аккуратно уложил ее вместе со стременами на большой камень поблизости и рядом растянул две попоны, чтобы сидеть на них во время ужина. Седла Джим положил тоже поблизости, чтобы они служили изголовьем для постелей.

Сэйдж следила за тем, как неторопливо, основательно мужчина устраивал место для ночлега. В его движениях была какая-то спокойная уверенность, от которой веяло умиротворением и силой. Закончив устройство лагеря, Латур начал готовить костер. Присев возле кострища на корточки, он сложил вместе обгоревшие от предыдущего костра поленья. Положил под хворост пару горстей сухих сосновых иголок и поднес к ним спичку. Спустя мгновение просмоленные ветки весело затрещали, и пламя костра загудело.

Когда Джим достал кухонные принадлежности, Сэйдж спросила: «Может, я могу чем-то помочь?»

— Нет, нет, ничего, — Джим слегка улыбнулся, и в эту секунду показался ей каким-то особенно красивым на фоне этого громко потрескивающего костра, вечернего неба и бескрайней равнины, заросшей цветами и высокой травой.

— Ты просто сиди и украшай наш бивуак своим присутствием. Ты такая красивая, — сказал он. — Мне нетрудно. Я так часто этим занимаюсь, что это стало моей второй натурой.

Сэйдж покраснела, услышав оценку своей красоты, но не ответила. Да и что можно было на это сказать?! Что она не считает себя слишком большой красавицей? Так это создало бы впечатление, что он должен добавить еще какой-нибудь комплимент. К тому же она давно не та хихикающая юная девчонка, которая не понимает разницы между честным комплиментом и неискренней похвалой.

Если Джим сказал, что она красивая, значит, он действительно так думает. Поэтому молодая женщина осталась сидеть, наслаждаясь тишиной и молча глядя, как ее спутник налил воды из своей фляги и вскипятил кофе, а потом нарезал тонким ножом ломтики свинины в закопченную кастрюльку с длинной ручкой.

Солнце стремительно свалилось за темневшие в отдалении горы, и на землю опустилась ночь. В этом бескрайнем темном пространстве их костер казался маленьким, еле заметным, но от его потрескивавших поленьев распространялось доброе тепло, словно от пожатия дружественной руки; яркие искры взлетали высоко вверх, а вокруг плясали сумрачные, загадочные тени. Сэйдж посмотрела через плечо на ставшую вдруг враждебно таинственной темноту, надеясь, что огонь костра достаточно ярок и отпугнет волков, которые, она была в этом уверена, во множестве бродят вокруг.

Джим увидел ее нервное движение и ободряюще улыбнулся:

— Не беспокойся, Сэйдж. Ни один враг на четырех или двух ногах не нападет на нас. Он даже не сможет к нам подкрасться. Майор предупредит меня, если кто-то чужой появится на расстоянии мили от нас.

Затем он притронулся к кольту.

— И если уж я воспользуюсь этим, то никогда не промахнусь в того, в кого целюсь.

И Сэйдж поверила, что мужчина говорит правду, и она в полной безопасности. Джим сумеет защитить ее от любой опасности. Она расслабилась и, наслаждаясь запахом горящих сосновых дров, взглянула на огонь, а затем приняла из рук своего спутника жестяную миску с жестковатым поджаренным мясом и разогретой фасолью.

Наконец, Сэйдж съела все, что у нее было в тарелке, тщательно вытерла ее последним куском хлеба и, удовлетворенно вздохнув, откинулась назад и оперлась спиной на камень, возле которого сидела.

— Вы неплохой повар, босс, — улыбнулась она.

— Спасибо, дружок, — Джим улыбнулся в ответ и налил себе и ей кофе.

— Весь секрет в том, чтобы правильно приготовить фасоль.

Сэйдж улыбнулась и осторожно сделала глоток горячего кофе, в то время как мужчина начал сворачивать себе сигарету. Они еще посидели вдвоем, наслаждаясь тишиной, прислушиваясь к треску костра и доносящемуся до них мирному пофыркиванию лошадей, жующих траву. Наконец, Джим заметил, что у его спутницы слипаются глаза. Тогда он встал, взял скатанные одеяла и развернул их.

Сэйдж тоже поднялась с попоны, на которой сидела, чувствуя, что еще немного, и она заснет, не дождавшись, когда будет готова постель. Однако, когда Джим разложил поверх попоны спальный мешок, женщина, взяв одеяло, остановилась в растерянности, не зная, где его расстелить, чтобы лечь. С другой стороны костра? Это было бы разумно, но она совсем не желала, чтобы Джим находился от нее так далеко!

Когда он заговорил, в его голосе звучало удивление:

— Располагайся рядом, Сэйдж. Как иначе я смогу охранять тебя?

Чувствуя, что ведет себя как последняя дура или старая девственница, молодая женщина приготовилась лечь на свою постель, когда Латур вновь нарушил молчание.

— Я сейчас свожу попить лошадей к озерку в нескольких ярдах отсюда, так что у тебя есть минут десять или около того, чтобы… э э э… приготовиться ко сну.

Сэйдж мысленно поблагодарила своего спутника за ту деликатность, с которой он дал ей возможность лечь без свидетелей. Быстро сделав все необходимые приготовления, она скользнула под одеяло и, когда Джим возвратился к костру, ведя коней в поводу, сделала вид, что спит. Латур вычистил сухими сосновыми иголками посуду, затем посмотрел на старательно притворившуюся спящей женщину, улыбнулся и лег. Спустя некоторое ; время Сэйдж осторожно открыла глаза. Джим заснул, а у нее всю сонливость, как назло, словно рукой сняло.

«А все же неплохо спать под открытым небом, особенно, если устроишься с комфортом», — думала она, глядя на мерцание бесчисленных звезд в бездонном небе. Ей казалось, что в их призрачном, нежном свете исчезают все страхи, беды людские, и звезды, проливая на землю свой голубой свет, словно маленькие серебряные колокольчики, вызванивают хрустальный мотив волшебной колыбельной песенки, под которую так спокойно спать…

Сэйдж было тепло, она была сыта и находилась в безопасности. Как замечательно!

Внезапно в отдалении послышался жуткий волчий вой, нарушивший очарование летней ночи. Сэйдж захотелось придвинуться к Джиму поближе, чтобы почувствовать исходящую от него спокойную уверенность. И вдруг женщина испуганно вздрогнула, потому что услышала совершенно спокойный голос Латура:

— Расслабься, Сэйдж. Они не подойдут к костру.

И, совершенно успокоившись от его голоса, она сразу заснула и только один раз открыла глаза, когда услышала, что мужчина откинул одеяло, подбросил в костер сучьев и снова лег.

«Интересно, как он догадался, что огонь гаснет?» — подумала Сэйдж и вновь провалилась в сон.

Утро началось ярким, теплым солнечным светом, но налетавший временами довольно резкий ветер заставлял женщину дрожать и кутаться в свою теплую куртку. Сейчас она была рада тому, что последовала совету Джима и взяла ее с собой.

— Ветер холодный, потому что дует с гор, — объяснил Джим, приготавливая завтрак, точно такой же, впрочем, как и вчерашний ужин. — Там, на вершинах, еще лежит снег, и он не растает до конца следующего месяца.

Завтрак прошел торопливо. Потом, пока Джим седлал лошадей, Сэйдж собрала постели. Ее руки и ноги немного болели после вчерашней езды в седле. Тело не привыкло к этому, и она немного боялась, что не выдержит еще одного дня на спине лошади, которую нанял для нее Латур. Однако, не прошло и нескольких минут, как Сэйдж размялась и вновь почувствовала себя прекрасно.

В полдень Джим достал еще один сандвич из числа тех, которые готовила Тилли, и передал его Сэйдж; и вновь они подкрепились, не останавливая легкой рыси своих лошадей.

— Надеюсь, что у Джонти на ужин не будет говядины, — запив ленч глотком воды из фляги, произнес Латур. — Я от нее немного устал, а как ты?

— Ой, я не знаю! Я не очень разборчива в еде, — ответила Сэйдж. — Вообще-то, мне нравится говядина. Когда я жила на ферме, мы ели, главным образом, свинину и курятину.

— Я бы хотел услышать о твоей жизни на ферме… если, конечно, тебе не очень больно об этом говорить.

Сэйдж посмотрела на простиравшуюся перед ними равнину. Может ли она говорить о ферме и доме, где они с Артуром провели их семейную жизнь и так упорно работали вместе? В ее памяти встало дорогое, доброе лицо Артура, и она решила: да, она хочет говорить о том месте, где, как ей думалось, прошли лучшие годы ее жизни.

— Это был не очень большой участок, — начала она, — всего около пятнадцати акров, и десять из них — под кустарником и зарослями. Но у Кейла было пятьдесят акров, которые примыкали к нашей земле, так что вместе две фермы давали нам достаточно. Правда, работать нам, четверым, приходилось с восхода солнца до заката. Мы жили небогато, но нам хватало, мы были всегда сыты.

«Но никогда у тебя не было того, что делает жизнь приятной, — подумал с грустью Джим. — Ни красивых нарядов, ни шелковых лент, ни драгоценностей, за исключением того широкого, грубоватого обручального кольца на пальце.»

Джим вспомнил, как поразили его грубые, в мозолях, пальцы Сэйдж в ту ночь, когда он отчаянно пытался сбить у нее температуру. Эти пальцы особенно странными казались в сравнении с ее нежным белым телом.

Внезапно ему остро захотелось дать этой красивой, настрадавшейся женщине все эти милые вещи, которые так шли ей и которых у нее никогда не было.

Как только он об этом подумал, его лицо потемнело и нахмурилось. О чем он, черт побери, думает? Женщина, подобная Сэйдж, примет дорогие подарки только от своего мужа, а Джим Латур никогда не станет мужем какой либо женщины. У него нет ничего, что бы он мог дать ей. И хотя Джим мучительно, с какой-то голодной страстью желал ее, он понимал, что эта женщина слишком порядочна, чтобы можно было ограничиться легкомысленной связью с ней. Ей был необходим добрый, хороший человек, который ее полюбит и женится на ней.

Перед глазами возникло лицо Джона Стюарта, но Джим досадливо отмахнулся от этого видения. Ему бы не хотелось, чтобы Сэйдж стала женой мужчины из Коттонвуда. В этом случае ему придется постоянно с ней видеться и знать, что она принадлежит другому. Сама мысль об этом невыносима! Так пусть она уедет куда нибудь и там выйдет замуж за кого-то неизвестного!

До захода солнца оставалось часа два, когда Джим указал рукой в западном направлении и сказал:

— Вон там, у подножья горы, среди холмов, есть ранчо.

Сэйдж прикрыла ладонью глаза от слепящего вечернего солнца и разглядела в отдалении группу строений.

— Ого! Похоже, это большое хозяйство.

— Да. Мне говорили — одно из крупнейших в этой части западных штатов.

Они вместе подхлестнули лошадей и галопом направились прямо к горам. И вдруг Сэйдж издала звонкий, радостный крик оттого, что увидела, как навстречу им рысит маленький индейский пони с крохотной фигуркой наездника на сильной широкой спине.

— Это Дэнни! — она взволнованно улыбалась Джиму.

— И, похоже, этот маленький чертенок неплохо ездит верхом, — крикнул в ответ Латур. — Это в нем говорит индейская кровь! — И немного погодя горделиво добавил:

— Нет лучших наездников, чем индейцы.

Три лошади, наконец, сблизились, и наездники одновременно натянули поводья. На несколько мгновений всадников скрыли клубы пыли, поднятые копытами. Дэнни и Сэйдж, не дожидаясь, пока пыль уляжется, бросились навстречу друг другу и обнялись. Джим улыбнулся. Ему доставляло огромное удовольствие смотреть на эту смеющуюся, обнимающуюся парочку. Они были так счастливы оттого, что вновь увиделись, и не скрывали этого.

Наконец, Сэйдж отстранила племянника. Ее глаза жадно обежали лицо мальчика.

— О Боже, Дэнни! Ты растешь не по дням, а по часам. Стоит от тебя отвернуться, и ты перегонишь свою тетку по росту.

Дэнни с готовностью кивнул:

— Ага, Корд говорит, что я вырос, по крайней мере, на два дюйма. Он сказал, что если я так и дальше буду расти, то очень скоро он возьмет меня работать на ранчо!

— Похоже, ты очень рад этому, — улыбнулась Сэйдж, однако, в душе она была встревожена. Этот парнишка явно не собирается жить в большом городе. Женщина смотрела на его загорелое, сияющее лицо, в его чистые зеленые глаза, привыкшие к открытым просторам, и ее сердце взволнованно стучало. В грязном, шумном городе с этого личика исчезнет вся радость, когда он лишится возможности играть среди трав или скакать на лошади. И, может быть, там никогда не будет такого же безоблачного, ясного неба.

Джим, не зная об этом, думал примерно так же. Ведь это же почти преступно — оторвать мальчика от жизни, которая ему нравится, и ввергнуть в такое существование, которое лишит его всей радости бытия.

Когда Латур бросил свой взгляд на Сэйдж и увидел, как она беспокойно хмурится, он понял, что ее обуревают такие же сомнения. Тогда он спрыгнул на землю и широко улыбнулся Дэнни.

— Ну, что ты думаешь о моем мустанге, Джим? — Дэнни потрепал маленькую лошадь по холке. — Его мне дал Корд. Я назвал его Героем потому, что он очень храбрый. Однажды, когда мы были на прогулке, он затоптал до смерти гремучую змею.

— Очень красивое животное, и могу тебе сказать, Дэнни, ты за ним очень хорошо ухаживаешь, — похвалил его Джим, и лицо мальчика расцвело от удовольствия. — Нам надо …

Но в этот момент его прервал дробный перестук копыт, и они увидели стремительно мчащегося к ним всадника.

— Джонти! — радостно закричал Джим, чувствуя одновременно и счастье при виде дочери, и тревогу от того, что она так рисковала, пуская лошадь стремительным галопом.

— Вот так сюрприз! — на Латура смотрели такие же, как у него, глаза. Он протянул к молодой женщине руки и легко снял ее с седла.

— Я вас не ждала, по крайней мере, до следующего месяца!

— Будь довольна, что я приехал, когда приехал, — Джим легонько шлепнул ее. — Что-то ты себе позволяешь такие скачки в твоем-то положении? Ты что, не собираешься подарить мне внука?

— Ой, пап, от такой короткой поездки ребенку ничего не сделается! — Джонти засмеялась, а потом повернулась к спутнице отца. — Добро пожаловать, Сэйдж. Дэнни по тебе страшно скучал.

— Да и я тоже о нем тосковала, — Сэйдж обняла племянника за худенькие плечи и вдруг испуганно охнула. Прямо на них несся огромными прыжками такой огромный волк, какого она никогда не видела.

Она в страхе схватила Джима за руку и закричала:

— Джим, волк, волк! Стреляй в него!

Все вокруг засмеялись, и Сэйдж поняла, что испугалась напрасно, когда увидела, как Дэнни побежал навстречу чудовищному животному и, обвив ручонками его толстую шею, закричал:

— Все в порядке, тетя Сэйдж! Это зверюшка Джонти. Он совсем ручной. Его подарил ей Джонни Легкая Нога, а зовут его Вулф.

— Ого! Джонни не пришлось долго ломать голову над именем для этой зверюшки, — слабо улыбнулась Сэйдж, все так же держась за руку Джима и чувствуя, как взволнованно бьется ее сердце.

Сэйдж почти полчаса провела с Дэнни в его комнате. Племянник с восторгом рассказывал ей о волнующей жизни на ранчо, поминутно упоминая имя Корда. Вдруг посреди фразы Дэнни зевнул, и она встала, пожелав ему спокойной ночи. Поцеловав мальчика на прощание, Сэйдж вышла и присоединилась к Джонти и двум мужчинам, сидевшим в большой гостиной.

В камине горел огонь, отгоняя прочь вечернюю прохладу. Когда молодая женщина села на свободный стул, поставленный специально для нее рядом с Джимом, тот заметил, что она чем-то озабочена.

— Может, с Дэнни что-то случилось, — подумал он.

Разговор зашел о мальчике. Джим смотрел на пламя и участия в разговоре не принимал. У него было довольно странное чувство к этому мальчугану, тревожное и слегка ревнивое. Оказывается, он привязался к племяннику Сэйдж больше, чем предполагал. То, что Дэнни ловил каждое слово, вылетавшее изо рта зятя, вовсе не улучшало настроения Латура. Там, в Коттонвуде, все мальчишеское обожание доставалось ему одному. «Может быть, — впервые подумал Джим, — все это время я бессознательно мечтал о сыне?».

— Не будь идиотом! — тихонько фыркнул он. — Сэйдж очень скоро заберет мальчика с собой, и ты его никогда больше не увидишь.

И все же, все же… Джим поймал себя на том, что представляет, как Дэнни скачет на своем маленьком индейском пони на ЕГО ранчо, скачет рядом с НИМ, подражая ЕМУ, сидит так же в седле, ходит и двигается, как он, Джим Латур… Может, даже немного упрямится и ссорится с теткой. Мужчина улыбнулся.

Мысли Джима обратились к дому, который он построит на своей земле. Там будет огромная, как эта, гостиная, где можно будет собраться всей семьей. В кухне он велит прорезать большое окно, и Сэйдж сможет смотреть в него, когда будет готовить еду или мыть посуду…

Большое бревно, лежавшее в камине, прогорело и рассыпалось, разбросав фонтан огненных искр; от его треска Джим очнулся. Он бросил на присутствующих взгляд — не догадался ли кто-нибудь, о чем он думал? Нет, все спокойно.

Латур облегченно вздохнул. Никто на него не обращает внимания. Сэйдж вводила Джонти в круг последних событий Коттонвуда.

— Дженни, конечно, иногда бывает назойлива, — произнесла Джонти, — но я все же надеюсь, что Тилли не забывает давать ей на ужин тарелку чего-нибудь каждый вечер.

— Об этом дырявом, старом мешке не беспокойся, — хмыкнул Джим — уж она-то всегда напомнит Тилли, сколько добра сделала для нее маленькая, милая Джонти. Тилли, конечно, порычит на нее, но покормит.

Он посмотрел на Джонти и пошутил:

— Так же, как ты подкармливала ее старого дружка Тадеуша, помнишь?

— Да, я помню, — улыбнулась Джонти. — Вот еще тоже немного сдвинутый был. Человек, который никогда не молчал.

Джим неожиданно зевнул и, извиняясь, произнес:

— Пожалуй, это от свежего воздуха мне так спать хочется. Я не привык к нему.

— Да и мне тоже хочется спать, — сказал Корд, вставая и швыряя окурок в огонь. — Он посмотрел на Джонти сонными глазами.

— Ну, ты готова идти в кровать, жена?

Молодая хозяйка покраснела от более чем прозрачного намека, прозвучавшего в голосе мужа. Она бросила на него укоряющий взгляд, но Корд только ухмыльнулся, и тогда ей ничего не оставалось, как только отвернуться от его озорной улыбки. Сама Джонти сейчас не думала о занятии любовью, так как решала очень важную проблему — надо ли давать Сэйдж и отцу разные комнаты, или они хотят лечь в одну постель?

Хотя они, кажется, очень неплохо ладят друг с другом, Джонти была уверена, что в их отношениях нет ни тени романтизма. Правда, она заметила, что папочка буквально пожирает Сэйдж глазами, но та, похоже, вовсе не обращает на это внимания или совсем ничего не видит.

Это расстроило дочь Латура. Ей нравилась молодая вдова. Она была первой порядочной женщиной, к которой ее отец проявил интерес.

Самым большим желанием Джонти было, чтобы Джим полюбил какую-нибудь достойную женщину и женился на ней.

Джим встал, потянулся и тут же разрешил все сомнения дочери, спросив: «Я буду спать в той же комнате, что и раньше?»

— Да, — после долгой паузы облегченно вздохнула Джонти и, обернувшись к Сэйдж, добавила:

— А твоя комната, Сэйдж, рядом с нашей спальней. Это в конце коридора, направо.

Были сказаны пожелания доброй ночи, кровати разобраны и постелены. Джим уснул сразу, как только голова его коснулась подушки: все-таки сказалось напряжение поездки.

Но Сэйдж заснуть долго не могла. До нее доносился решительный скрип кровати и стоны Джонти, и она, против своей воли, думала о Джиме, о том, как слабеет у нее все тело, когда он целует ее. Сэйдж прислушиваясь звукам, доносившимся из соседней комнаты, поймала себя на том, что хотела бы, чтобы Джим был с нею рядом и делал с нею то, что сейчас Корд делал с Джонти…

— Жаль, что вы так недолго пробыли у нас, — сказала на следующее утро Джонти укладывая в седельные сумки Джима жареных цыплят и бутерброды.

— Тебе, Сэйдж, вообще можно бы побольше у нас погостить.

— Мы должны возвращаться в Коттонвуд, милая. Мои посетители умрут от досады, если не будут долго слышать пения Сэйдж. К тому же в город приехал один превосходный плотник, и мне надо потолковать с ним прежде, чем он уедет, — сказал Джим.

— Собираешься делать какой-то ремонт в салуне? — Джонти отобрала у мужа блюдо с бисквитами и начала складывать их в сумку отца.

— Нет. Хочу построить дом на нашей земле, на месте сгоревшего.

— Когда это ты решил сделать? — изумленно спросила Джонти.

— Да катались мы тут с Сэйдж однажды и я увидел, как размножилось наше стадо. Я, пожалуй, попробую обустроить ранчо или продам его совсем.

— Строй дом, папа! Там, на равнине, так здорово! Правда, Сэйдж?

— Пожалуй, это одно из красивейших мест, какие я видела, — ответила молодая вдова с неосознанной тоской в голосе.

И Джонти едва смогла скрыть довольную улыбку. Приближается… приближается день, когда папуля обнаружит, что по уши влюбился в свою певчую птичку!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Джим и Сэйдж по дороге назад разговаривали мало. Оба были заняты мыслями о будущем.

Мечты Сэйдж были расплывчаты и неопределенны. Она собиралась жить в том мире, о котором ничего не знала, и это ее пугало. Кроме того, она увидела, как счастлив Дэнни, как нравится ему на ранчо, и теперь у нее появилось еще больше сомнений.

Однако, еще больше пугала ее мысль о том, что она может остаться в Коттонвуде. У Сэйдж было тяжелое предчувствие, что Миланд где-то недалеко, и это только вопрос времени, когда он откроет ее местонахождение.

Джим в это время думал о доме, который собирался построить. Он еще подкупит земли, разведет побольше скота. Продаст ли он салун? Может быть, и продаст. Слишком много времени отнимает это заведение. Иногда бывают дни, что не удается и шагу за порог ступить. Поработай всю ночь, так, конечно, днем только и будешь спать и ничего не успеешь!

С другой стороны, салун приносит изрядный доход. Пожалуй, следует оставить его и предложить Джейку управляться там, пока он сам будет на ранчо.

Придя к такому решению, Джим удовлетворенно кивнул головой. Правда, он и сам себе не признался, что в этих его планах большое место занимало отношение к нему со стороны прекрасной вдовы.

День уже подходил к концу, когда Сэйдж и ее спутник прервали свои мечты, потому что подъехали к тому месту, где ночевали в прошлый раз. Уже совсем стемнело, когда они расседлали лошадей, и Джим начал немедленно готовить костер. Когда все было сделано, Джим вновь, как и в прошлый раз, повел коней на водопой.

Сэйдж осталась одна. До нее доносилось отдаленное пофыркивание животных, плеск воды. Внезапно ей остро захотелось пойти Джиму навстречу. И, подчиняясь минутному порыву, женщина вскочила и пошла по тропинке к водоему. Но как только она вышла из под теплого огненного охранения, и ночь со всех сторон обступила ее, ей стало страшно, и Сэйдж повернула назад, к уютно мерцавшему огоньку костра. И вдруг крик ужаса вырвался из ее груди.

На тропинке, по которой она только что шла, загораживая путь к костру, стоял огромный серый матерый волк. Его клыки блестели в лунном свете, а глаза горели красным жестоким огнем. Сэйдж буквально застыла на месте, чувствуя, как у нее на голове шевелятся волосы, не в силах отвести взгляд от чудовищного зверя. А волк обнажил клыки в зловещем оскале, словно насмехаясь над своей жертвой и давая ей возможность сделать попытку убежать от него.

Но Сэйдж не шевелилась. Парализованная страхом, она понимала, что стоит ей сделать одно малейшее движение, и дикий зверь бросится на нее. Сердце ее отчаянно колотилось, нервы были натянуты до предела: наступила решающая минута.

Внезапно напряженная тишина нарушилась треском ветвей. Волк вскинул голову, его уши насторожились, он посмотрел за спину Сэйдж. Шерсть его вздыбилась, и зверь изготовился к прыжку. В следующее мгновение с яростным рычанием он повернулся и бросился прочь. Но как только серое тело хищника взмыло вверх, прозвучал резкий выстрел, и животное рухнуло на землю, судорожно подергиваясь.

Сэйдж обернулась. За ее спиной стоял Джим, держа в руке дымящийся кольт. Мужчина достал пустую гильзу, перезарядил оружие и спрятал его назад в кобуру.

— Я так и думал, что старый Лобо следует за нами, — начал Джим и вдруг прыгнул вперед, чтобы подхватить тело Сэйдж прежде, чем она упадет на землю.

— О боже! Она, кажется, в обмороке! — замерев, прошептал он, а потом подхватил женщину на руки и понес ее к костру.

Поддерживая ее под спину одной рукой, другой рукой Джим стянул с себя куртку и, свернув из нее подушку, положил ее под голову Сэйдж. Когда он уложил ее, то сразу принялся растирать холодные руки женщины и звать ее по имени. В голосе Джима звучала неприкрытая тревога. Ему еще ни разу не доводилось иметь дело с упавшей в обморок женщиной, и что с нею делать, он совершенно не представлял.

Вдруг ресницы Сэйдж вздрогнули, и она открыла глаза, глядя на мужчину так, словно не видела его. Тогда Латур облегченно вздохнул, а женщина растерянно спросила:

— Что со мной?

— Ты упала в обморок, — произнес он, продолжая растирать ей руки.

Сэйдж несколько мгновений смотрела на него, не понимая, о чем идет речь, и вдруг глаза ее прояснились, и она воскликнула:

— О, Джим! — и ее лицо вновь побледнело от страха.

— Это было ужасно. Я была в одном шаге от смерти, и меня так парализовало от страха, что я даже не могла тебя позвать.

Джим обнял женщину, прижал ее голову к своей груди, нежно поглаживая ее дрожащее тело.

— Тебе не надо теперь бояться, — пробормотал он тихонько, — волк мертв.

Сэйдж еще некоторое время оставалась в объятиях Джима, наслаждаясь теплом его сильных, надежных рук, но потом резко оттолкнулась от него.

— Мне ужасно неловко, — сказала она, смутившись. — Ты, наверное, думаешь, что я ужасная трусиха!

— Я никогда так не подумаю, — уверил ее Джим, немного жалея, что не смог подержать Сэйдж в своих объятиях подольше. Так приятно было чувствовать в руках ее гибкое, нежное тело. — Волк таких размеров мог бы напугать самого отчаянного храбреца, — добавил он, вставая на ноги.

— Я собираюсь сделать кофе и приготовить нам ужин. Когда ты поешь, то почувствуешь себя значительно лучше.

Сэйдж смотрела, как Джим начал заваривать кофе, потом разложил на импровизированной скатерти приготовленных его дочерью жареных цыплят и бисквиты. Нервы женщины практически пришли в норму, и только слабость в руках и ногах напоминала о недавней встрече с волком.

А вот Джиму приходилось несколько труднее. Его кровь кипела в сердце, потому что пальцы мужчины до сих пор хранили память о нежном теле, которое он так желал и которое он держал так недолго. Его грудь еще хранила тепло ее груди, совсем недавно прижимавшейся к нему. Ему стоило большого труда не воспользоваться бессознательным положением Сэйдж и не овладеть ее бесчувственным телом. Конечно, это все было вполне возможно, но что потом? Когда его страсть будет удовлетворена, возбуждение схлынет, а Сэйдж придет в чувства, она может возненавидеть его и уедет, как только они вернутся в Коттонвуд.

«Ну, а если и так?» — спросил себя Джим. Может, было бы лучше, если бы она действительно уехала и скрылась из виду? Тогда не было бы постоянных искушений, которые возникали у него всякий раз, как он видел эту женщину.

Кровь Джима медленно остывала, мужчина возвращался в свое обычное спокойное, уравновешенное состояние. Самообладание вновь вернулось к нему, и он, улыбнувшись из за огня, объявил Сэйдж, что ужин готов.

В полном молчании путешественники поели нежное поджаренное мясо цыплят, выпили по две чашки кофе каждый. И никто не решался первым заговорить. Уж очень драматичным выдался конец дня. Нервы у женщины оказались слишком напряжены, так что исчезло малейшее желание разговаривать.

Когда Сэйдж несколько раз нервно посмотрела через плечо в темноту, окружавшую место их ночлега, Джим, улыбнувшись, сказал:

— Он был один, Сэйдж. Скорее всего, он отделился от стаи. Больше вокруг нас нет ни одного волка.

— Если ты в этом уверен, то я, пожалуй, лягу спать, — отозвалась женщина, стараясь не смотреть в темноту ночи.

— Да и я тоже буду заваливаться, — Джим встал и принялся раскатывать спальные мешки.

Вскоре Сэйдж скользнула под одеяла и полежала немного, глядя на полную луну. Потом веки начали слипаться; в полузабытьи ей было слышно, как возится у костра Латур, подкладывая в огонь поленья и вычищая песком чашки из под кофе. Ее ресницы потяжелели, и, незаметно для самой себя, она провалилась в сон.

Джим проснулся оттого, что кто-то полным смертельного ужаса и отчаяния голосом звал его по имени. Судя по положению луны, было около полуночи. И тут Джим вновь услышал этот вскрик. Кричала Сэйдж. Он дернулся на своем ложе, отбросил одеяло и подвинулся к лежавшей в двух футах от него женщине. Увидев в неверном, призрачном лунном свете, что она по прежнему спит на своем месте, Джим понял, что Сэйдж увидела во сне волка, так напугавшего ее перед ужином. Этого следовало ожидать.

Джим стал возле спящей женщины на колени и легонько потряс ее за плечо:

— Сэйдж, проснись, милая. Тебе снится кошмарный сон!

Ее глаза широко распахнулись, испуганно глядя на него, и даже при свете костра было видно, как на дне ее зрачков плещется страх. Наконец, она поняла, кто перед ней, и воскликнула сдавленным голосом:

— О, Джим!

Потом Сэйдж вскочила и прижалась к его груди.

— Он уже собирался вцепиться мне в горло, а я не могла пошевелиться. Это было совсем как наяву!

— Ш ш ш, — тихонько прошептал Джим, и его руки обвили женщину. — Это только сон. Я убил этого нахала, разве ты забыла?

Он почувствовал, как ее голова уткнулась ему в плечо, и вдруг понял, что еще немного, и ему не сдержаться.

— Давай-ка, теперь спать, — тихонько прошептал Латур, отпуская женщину. — Теперь тебе никто не сделает зла.

Но прежде, чем ему удалось разжать объятия, Сэйдж схватилась за его руки и протестующе воскликнула:

— Не отпускай меня, Джим! Побудь со мной еще немного!

Сердце его отчаянно забилось, в горле пересохло, и он простонал:

— Сэйдж, ты сама не понимаешь, о чем просишь!

— Ой, прости меня, пожалуйста, я веду себя, как ребенок, — пробормотала она, теснее прижимаясь к нему, и не давая ему возможности разжать руки, пряча лицо где-то возле его ключицы. — У тебя со мной одни волнения. Но я, кажется, боюсь даже собственной тени! Я тебе надоедаю!

Джим хотел ответить: «Да, ты волнуешь меня! Все в тебе меня волнует. Твоя красота, твои упругие, высокие груди, твое стройное тело. Меня волнует то, что рядом с тобой я не могу оставаться спокойным и все время желаю тебя. Другими словами, от вас, леди, мне сплошные волнения и расстройства!»

Но ничего этого он не сказал, а нежным движением ладони убрал взъерошенные волосы со лба Сэйдж и, глядя в ее залитое лунным светом лицо, произнес:

— Ты мне никогда не надоешь, девочка. И не беспокоишь ты меня ничуть. Во всяком случае, не в том смысле, что ты думаешь.

И вдруг, без предупреждения, неожиданно даже для самого себя, жадно прильнул своим ртом к ее губам.

Сэйдж издала негромкий, протестующий стон, но Джим не обратил на него никакого внимания, с наслаждением опьяняясь ароматом нежных женских губ. И Сэйдж почувствовала, как тепло и терпкий запах мужчины окутали ее; она вдыхала его, и все вокруг померкло; все страхи, заботы куда-то исчезли. Остались только его сильные руки и мускулистое тело. И тогда женщина, почувствовав, что силы оставляют ее, открыла губы, отвечая на его поцелуй, и легла спиной на одеяло.

Джим застонал от наслаждения, когда Сэйдж, сдаваясь и отдавая себя в его полную власть, положили руки ему на плечи. Он оторвался от ее губ и прошептал еле слышно, словно сам боялся своих слов:

— Сэйдж … я хочу тебя … я хочу тебя так, что мне больно. Мне кажется, я умираю от желания … Пожалуйста, позволь мне любить тебя!

Еле различимый голос здравого рассудка предостерегающе просил Сэйдж не поддаваться этому страстному призыву, потому что это принесет ей, в конце концов, только боль и страдания, но она отмахнулась от этого предупреждения, заглушила его. Хватит. Ей нет дела до будущего! Ей нет дела до того, что муж убит совсем недавно! Она забыла, что Джим путается с Реби! Плевать! Все, что она в этот миг понимала, что еще могла сознавать, так это то, что она хочет стать собственностью Джима Латура. Пусть он овладеет ею.! Пусть любит ее и делает все, что захочет!

Сэйдж ничего не ответила, но по тому, как затихла она в его объятиях, прижимаясь к его напрягшемуся телу, покоряясь ему, мужчина понял, что она хотела Сказать. Прерывисто дыша, он начал раздевать Сэйдж, совсем как когда-то. И все-таки теперь это было иначе, потому что она была в сознании, и он знал об этом, и знал, что отныне только от него зависят ее жизнь, и тело, и душа.

Джим снял с женщины красную блузку, потом юбку, дрожа от нетерпения и возбуждаясь от ее безропотной покорности. Вдруг, словно чего-то испугавшись, он отдернул пальцы. На Сэйдж остался только лифчик и обтягивающее полупрозрачное трико. Медленно, едва дыша, Джим сдвинул невесомые, упругие чашечки лифчика вверх, освобождая от покровов груди женщины, и затем, дюйм за дюймом, снял лифчик ей через голову. Затаив дыхание, Джим сел рядом с нею, не в силах отвести взгляд от полных, удивительно прекрасных полушарий, на вершинах которых стремительно набухали бутоны сосков.

И тогда он склонил к ним голову и кончиком языка провел блестящую, влажную дорожку с одного холмика на другой.

Сэйдж издала тихий рыдающий стон, позвала его по имени, и от звука ее голоса словно окончательно рухнула плотина, сдерживающая его страсть. Джим прильнул ртом к соску Сэйдж, стремительно лаская его языком, с наслаждением чувствуя упругую нежность женской плоти, услышал, как Сэйдж всхлипнула от наслаждения. Чтобы доставить ей еще большее удовольствие, он сжал сосок губами, потом легонько зубами и принялся сосать. От упоительного, волнующего чувства, возникшего во всем теле, Сэйдж чуть не закричала, извиваясь всем телом и боясь, что Джим оторвется от нее …

В первые месяцы ее замужества Артур ласкал ей груди руками, но никогда не прикасался к ним своими губами или языком. Она безумно хотела попросить его об этом, но боялась, что муж посчитает ее развратной женщиной. И вот в эту секунду Джим ласкал ее так, как она мечтала только в самых безумных фантазиях, и, кажется, ему от этого тоже было очень приятно!

Сэйдж осторожно сжала ладонями голову Джима и, повернувшись, подставила его губам другой сосок, набухший от желания, ждущий своей очереди для ласк.

То, что он стал делать с нею потом, повергло ее в состояние исступления. Плотно сжав губами сосок Сэйдж, Джим стал быстро двигать головой вверх вниз, не выпуская ее грудь изо рта и одновременно лаская ее тело свободной рукой. Ритм его движений все убыстрялся, мужчина стал перед ней на колени и, с трудом удерживая одной рукой извивающееся от возбуждения тело Сэйдж, другой рукой начал поспешно стягивать с нее остатки одежды. Сэйдж в полубессознательном состоянии, с наслаждением чувствуя на своей обнаженной коже мужские руки, поджала ноги и приподнялась, помогая Джиму стянуть с нее узкие трусики. Вдруг, осознав, что лежит перед мужчиной совершенно обнаженная, она застыла в неподвижности, боясь от стыда открыть глаза и в то же время желая продолжения ласк.

Конечно, она знала, что Латур видел ее без одежды, когда у нее была горячка. Но это как бы не считалось: ведь она была без сознания! Никто, ни один мужчина, включая мужа, еще никогда не видел ее без одежды! Сэйдж и Артур занимались любовью только после наступления темноты, всегда раздевались, предварительно погасив свет. Но и тогда Артур снимал с себя не все, оставляя на себе нижнее белье. А Сэйдж ложилась в постель в своей ночной рубашке, скрывавшей все тело от шеи до щиколоток. Кроме одного двух поцелуев, они никак друг друга не ласкали.

И вот сейчас, впервые лежа без одежды перед мужчиной, освещенная светом костра, Сэйдж испытывала удивительно острое, возбуждающее чувство беззащитности и, одновременно, горделивой уверенности в том, что ее нагота дает ей огромную власть над мужчиной.

Сквозь полуприкрытые глаза она наблюдала за тем, как Джим торопливо срывает с себя одежду. Он снял с себя все! И остался так же, как и она, без единой нитки на теле. Сэйдж была настолько потрясена, что, забывшись, открыла глаза и с каким-то детским любопытством смотрела на него. Она никогда не видела полностью раздетого мужчину, и сейчас с удивительным чувством стыда, возбуждения и восхищения она наслаждалась видом перетянутых узлами мышц на руках, спине, ровном, крепком животе Джима.

Ее глаза робко скользнули вниз, к темным, кудрявым зарослям под пупком, и зрачки женщины расширились от изумления. Она никогда не думала, что ЭТО может быть таким большим и твердым! Конечно, ей не приходилось видеть интимных частей тела Артура, но она их чувствовала, и внутри себя тоже … однако, у Артура ЭТО было значительно меньше!

Избавившись от одежды, Джим лег рядом с Сэйдж и обнял ее, с наслаждением ощущая под ладонями нежное тепло женской кожи. По всему телу женщины пробежали мурашки. Руки мужчины были везде — на спине, плечах; она не помнила, как оказалась на нем, чувствуя под своей грудью, животом мускулы Джима.

Одна нога Латура, слегка настаивая, протиснулась меж ее длинных ног, и Сэйдж, лежа на мужчине и задыхаясь от его поцелуев, почувствовала бедро Джима на волнистых коротких волосках, закрывавших вход к ее сокровенным частям. Кожу стало покалывать, и внизу живота у Сэйдж стало распространяться волнами тепло. Она, словно в забытьи, позволяла мужчине ласкать свое тело, покорно предлагая его рукам делать все, что им вздумается. Затем Джим положил ее на спину и лег на нее сверху, и Сэйдж, закрыв глаза, робко и с какой-то наивной страстностью ощупывала руки лежащего на ней мужчины, его поясницу, узкие бедра. Он что-то с ней делал … совсем не так, как бывший муж, но от этого было так же хорошо, а, может, и лучше. Его бедро ритмично двигалось у нее между ног, и от этих волнующих прикосновений Сэйдж чувствовала, как дрожит все у нее внутри … А их поцелуй все длился и длился … Разве бывают такие долгие поцелуи? В такт движениям ноги движется его язык, пропуская меж ее губ, касаясь ее десен, прохладных зубов.

Когда Джим оторвался от ее губ, она тихо протестующе вскрикнула и потянулась к его лицу, чтобы это восхитительное чувство длилось бесконечно. Но она тут же бессильно откинулась назад, с радостью догадавшись, что мужчина отказался от ее губ только потому, что захотел вновь испытать, как напрягаются соски под напором его языка.

Сэйдж забыла обо всем, она никогда не думала, что мужские ласки могут вызвать у нее такие ощущения, что она сможет так вести себя в объятиях мужчины. Ласки Артура вызывали у нее только сильное сердцебиение и учащенное дыхание.

И вот сейчас , когда Джим попеременно ласкал то одну ее грудь, то другую, она вскрикивала, стонала и извивалась под его телом, желая, чтобы он был везде — и на ней, и под ней, и в ней …

Джим приподнял голову, поймал ее дрожащую руку и прошептал:

— Дотронься до меня, Сэйдж … трогай меня … коснись везде …

Она с трудом поняла, чего он от нее хочет. А Латур поразился тому, как робко и неуклюже касается его Сэйдж. Неужели она никогда не ласкала своего мужа? Джим поймал себя на том, что был бы рад этому. Ему бы хотелось самому быть ее учителем.

Он взял ее запястье и двинул руку Сэйдж вниз по широкому упругому животу, покрытому мягкими темными волосками.

— Вот так, девочка … Вот так! — прошептал он, двигая ладонью по ее руке. Сэйдж открыла глаза. Ее пальцы находились всего в нескольких миллиметрах от густых, курчавых темных волос, из которых, слов но упругая стрела, подрагивая от напряжения, поднимался мужской член, большой и хищный.

Рука Джима подтолкнула ее пальцы по направлению к этой восставшей ото сна громаде. Латур сам вложил свой орган ей в ладонь и произнес, заметив ее робость:

— Ну же, Сэйдж, сожми это. Сделай так, — он дважды качнул ее руку вверх вниз и простонал прерывающимся голосом:

— М м м, так … Я так давно мечтал об этом!

Сначала Сэйдж не знала точно, как сделать то, что хочет Джим. Она никогда не держала в руках мужской член, и это ей вообще казалось немыслимым. Однако, сейчас он показался ей очень привлекательным и даже красивым. Да, да! Казалось, будто на металлический стержень натянули нежную бархатистую кожу. И, хотя Сэйдж чувствовала упругость органа, лежавшего в ее руке, в то же время ее не оставляло ощущение, что член Джима очень нежный.

И все же она осмелилась сжать его чуть чуть сильнее, потом еще … и начала двигать ладонью вверх вниз, вверх вниз, то убыстряя, то замедляя свой темп.

Сэйдж открыла для себя, что, оказывается, дарить свои ласки ничуть не менее приятно, чем получать их. Она очень быстро научилась тому, что доставляло Джиму особое наслаждение. И это принесло ей такую же радость, как и то, что больше у них нет тайн друг от друга.

Джим легко поднялся на колени, став между ее ног, увидев, как они с готовностью широко раскрылись перед ним. Его широкие плечи нависли над Сэйдж, заслоняя от нее луну, и женщина почувствовала, как его теплые ладони скользнули на ее ягодицы и легко приподняли их вверх.

И тогда она, помогая ему, еще шире раздвинула ноги, сгибая их в коленях и обвивая ими поясницу мужчины, и Джим, слегка качнув ее бедра, вдруг легко проник в ее лоно.

Сэйдж почувствовала, как мужская плоть целиком наполнила ее своей горячей тяжестью. А Джим, войдя в нее, наклонился вперед и лег, опираясь на локти. До нее донесся шепот:

— О Боже, Сэйдж, как здорово! Ты такая хрупкая, в тебе так узко и гладко, как … у девственницы!

Сэйдж, не открывая глаз, улыбнулась и, наугад приложив палец к его губам, сказала:

— Я не знаю … Мне так хорошо … Не говори ничего, Джим, делай это …

В следующую секунду с ее губ слетел стон, потому что мужчина медленно двинулся назад из нее, а потом, почти выскользнув, вновь двинулся внутрь. Его колебания были очень медленными. Джим с наслаждением ощущал, как женская плоть, словно губами, охватывает его орган, и от каждого его движения Сэйдж громко стонала, трепеща всем телом.

Не прошло и несколько минут, а Джим почувствовал, что для него наступают мгновения, когда перехватывает дыхание, и душа возносится к небесам, порывая со своей бренной оболочкой. Но он не хотел отправляться в это путешествие один. В этот, первый раз, они должны быть там вместе с Сэйдж!

И вдруг она вздрогнула — по ее телу прошла судорога. Женщина вскрикнула от наслаждения, и тогда Латур стал двигаться быстрее, еще быстрее, пытаясь догнать свою партнершу …

Их громкие стоны встревожили лошадей, и животные, оторвавшись от травы, повернули свои головы, глядя умными глазами на странное двухголовое человеческое существо …

Сэйдж обняла напряженное тело Джима, чувствуя сокращение его члена внутри своего содрогающегося тела. Спазмы наслаждения, которого ей еще не доводилось испытывать, по прежнему сотрясали ее, стоило только Джиму пошевелиться. Она понимала, что побывала в руках опытного любовника, и ей хотелось продолжения …

Сэйдж легла на живот, отдыхая, чувствуя удивительную легкость во всем теле. Мужские руки медленно и неторопливо ласкали ее тело. Так приятно было слышать их на лопатках, пояснице. Женщина почувствовала, как Джим стал на колени у нее между ног; его пальцы вновь начали ласкать внутреннюю поверхность ее бедер, поднимаясь все выше и выше.

Вдруг, стоя все так же сзади нее, Латур положил свои ладони на бедра женщины и потянул их назад и вверх.

Сэйдж, чувствуя, как его набухающий член требовательно прижимается к ее плоти, еще не веря тому, что это вновь повторится так скоро, с надеждой оглянулась на Джима и прошептала:

— Опять?

— Да, опять! — Джим легонько приподнял ее ягодицы, подсаживаясь под нее так, что женщина, стоя на четвереньках, в то же время оказалась сидящей у него на коленях. — Мы попробуем теперь так … хочешь?

— Да … о, да! — Сэйдж быстро догадалась, как удобнее всего будет в этом положении принять мужчину, и, подаваясь назад, чувствуя, как он вновь наполняет ее собой, застонала:

— Я хочу этого всю ночь!

Джим засмеялся:

— Это мы можем!

И снова он целовал ее спину, плечи, его руки ласкали ее набухшие груди, и в то же время могучий и большой двигался в ней, как гибкий, горячий поршень.

…И снова к вершинам сосен взлетали громкие стон Сэйдж, и луна подрагивала в небесах в такт мужским движениям…

Давно они уже поменяли положение, и Сэйдж, лежа на спине, рвалась навстречу движениям Джима. И он покачивался над ней, бережно поддерживал одной рукой под поясницу. Их тела блестели от пота, и, казалось, что вершины не достичь.

Приступ острого наслаждения пронзил их обоих одновременно, потряс тело и почти испугал своей интенсивностью. У Сэйдж даже не оказалось в легких воздуха, чтобы вскрикнуть. Их тела сотрясались в сильнейших спазмах, гримасы сладостного забытья исказили лица.

Наконец, когда содрогания прекратились, и они вновь смогли нормально дышать, Джим отпустил Сэйдж и, перекатившись на спину, устало вытянулся рядом со своей подругой. Положив ее голову себе на плечо, он пробормотал:

— Вообще-то, я в этих делах не новичок, но никогда, слышишь, Сэйдж, никогда я не испытывал такого наслаждения и такого полного удовлетворения!

Сэйдж теснее прижалась к мужчине:

— Тем более я… Я даже этому немного испугалась. У меня было такое чувство, будто я покинула свое тело и улетаю далеко далеко …

Джим натянул на себя и на Сэйдж одеяло, укрывая ее и свое вспотевшие тела, и произнес:

— Давай, отдохнем, а потом еще немного полетаем. Сейчас я крепко устал.

Однако, этой ночью «маленькая смерть» для них больше не наступила. Утомленные, Джим и Сэйдж уснули и спали до самого утра.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Сэйдж проснулась в прекрасном настроении, с таким чувством, что ей удалось, наконец, обрести что-то такое, о чем она мечтала всю свою жизнь. Лучи утреннего солнца весело ласкали лицо, заглядывали в глаза. И Сэйдж, нахмурившись, подумала о том, с чего бы это у нее появились такие удивительные ощущения, как вдруг вспомнила то, что было у нее ночью с Джимом Латуром.

Она сразу же зажмурилась от яркости, реальности этого воспоминания. Его широкие плечи закрывают луну на небе, тугая тяжесть плоти внутри… мужские руки у нее на бедрах… влажная прохлада языка на сосках… Сэйдж чуть опять не застонала от желания. Она никогда и не представляла, что отношения между мужчиной и женщиной могут быть такими волнующими. Ей казалось, что не только их тела слились сегодня ночью воедино, но и души их растворились одна в одной и вместе парили над землей среди хрустальных колокольчиков звезд. Сэйдж вспомнила все бурные ласки прошедшей ночи. Ей раньше и в голову не приходило, что она позволит себе такое в присутствии мужчины, но сейчас она только улыбнулась своей недавней неопытности и прошлым страхам. Еще раньше у нее появилось подозрение, что она влюбилась в Джима, теперь ей было известно точно, что это свершившийся факт. Только влюбленная женщина могла бы отбросить все свои былые опасения, предрассудки и стыдливость и с такой страстью отдаться любимому. Но в то же время у Сэйдж не было никаких сомнений на тот счет, что Джим Латур ответил на ее страстность и самозабвенную решимость отдаваться ему. И его ответ нельзя назвать простым желанием или страстью. Сэйдж сердцем чувствовала, что здесь нечто большее, ибо ни один мужчина не будет так заниматься с женщиной любовью, если на самом деле не любит ее всей своей душой!

До нее донесся запах закипавшего кофе, и она вдруг осознала, что лежит на своем ложе одна. Оторвав голову от того, что служило ей подушкой, Сэйдж посмотрела на пляшущие языки огня костра и непроизвольно нахмурилась. Рядом с костром, пристально глядя на горящие поленья, сидел Джим. Лицо у него было спокойное и сумрачное, словно его что-то сильно беспокоило.

При виде его лица у женщины появилось странное, тягостное чувство беспокойства. Она подумала о том, что, видимо, ее удовлетворение жизнью, ощущение гармонии и внутреннего покоя будут существовать очень недолго. И зря она так легкомысленно радовалась пробуждению. Волшебство ночи растаяло с первыми лучами солнца, и ей на смену идет день, с его заботами и сомнениями.

Джим тоже вспоминал минувшую ночь, но несколько по-другому, и его мысли шли в другом направлении. Даже сейчас, занимаясь утренними хлопотами, стоило ему вспомнить то, что происходило на этом самом месте несколько часов назад, как в нем вновь вспыхивал огонь желания. И это при том, что Сэйдж, как ни одна другая женщина смогла подарить ему такое наслаждение, так полно удовлетворить его, что он До сих пор чувствовал слабость во всем теле. И все же… все же… несмотря на все это Джим был убежден, что такая ночь не должна более повториться.

Сейчас, как никогда раньше, ему была ясна правота его строгих увещеваний самому себе: Сэйдж — не та женщина, с которой мужчина может позволить легкие, поверхностные отношения. Она никогда не пойдет по пути, ведущему в никуда, или, хуже того, в пропасть.

Но как, интересно, сказать ей, что она не должна придавать какое-либо значение тому, что произошло между ними? Это была минута слабости с его стороны, да, видимо, и с ее тоже. Она была взволнована той ночью, страшно напугана своим кошмарным сном, а он, как последний ублюдок, воспользовался ее состоянием, когда соблазнить ее было легче легкого.

В эту секунду Джим почувствовал на себе взгляд Сэйдж и повернулся к ней, стараясь не смотреть в глаза.

А она, сразу догадавшись, какие мысли тяготили его, понимая, что он совсем не думает о своей любви к ней, потому, что и любви-то, наверное, нет, почувствовала, как сердце у нее замерло, а потом сильно, мучительно заныло. И еще Сэйдж поняла, что когда Джим скажет ей то, что собирается сказать, его слова ранят ее в самое сердце.

— Не позволяй ему догадаться об этом — подняла голову гордость в душе Сэйдж. — Не позволяй ему ни на секунду увидеть, что твой мир рушится!

На лице женщины не отразилось никаких эмоций, никаких чувств, когда Джим подошел к ней, неся в руках чашку кофе. Он присел рядом с ней и Сэйдж высунув из под одеяла голую руку, взяла горячий ароматный напиток и благодарно улыбнулась мужчине.

— За исключением тех дней, когда я болела, мне никогда никто не приносил кофе в постель. — Я подумал, что это поможет тебе проснуться, — в ответ улыбнулся Джим, старательно отводя глаза от матовой поверхности ее обнаженного плеча. Внезапно он заметил красноватую отметину, оставленную его губами на женском горле, и торопливо посмотрел в сторону.

Сэйдж принялась пить кофе, а Латур неловко поежился. Вот проклятье! Как бы ему хотелось сбросить с нее одеяло, обнять ее, ощутив пальцами ее шелковую гладкую кожу и слиться с нею еще хоть раз, последний раз.

«Чего же ты ждешь? — подзадоривал его голос какого-то другого Джима Латура, которого он сам в себе ненавидел, — давай, используй ее, насладись ею в последний раз, а потом скажешь, что между вами больше никогда ничего такого не будет. Вот после этого, она, точно, будет высокого мнения о тебе.»

Сэйдж допила свой кофе, поставила пустую чашку на землю и, посмотрев на сидящего рядом мужчину, заметила сердитое смущенное выражение его лица. Она не отвела в сторону свой обеспокоенный взгляд и продолжала в ожидании смотреть на него. Тогда Джим, неуклюже пошевелившись и предварительно кашлянув, чтобы прочистить горло, сказал:

— Насчет прошлой ночи, Сэйдж… Я сожалею, что позволил себе воспользоваться… Меня извиняет только то, что я наполовину спал. Обещаю, что больше это не повториться! Это просто…

— «Вожделение овладело тобой», — закончила она за него ровным, спокойным голосом. Однако, если бы Джим в эту секунду заглянул ей в лицо, то увидел бы, что мерцание ее глаз выдает душевную боль Сэйдж и скрыть ее, эту боль, она никак не может. Но он не смотрел в ее сторону, а только слышал ее ровный, спокойный голос:

— В любом случае, тебя извиняет гораздо в большей степени, чем меня.

Сэйдж опустила глаза и прикрыла их ресницами, чтобы не выдать собственную ложь.

— О себе могу сказать, что была без мужчины два месяца, и когда ты меня поцеловал, во мне точно огонь зажегся.

Она посмотрела на Латура, и ее лицо показалось ему совершенно непроницаемым.

— Почему бы нам просто не забыть обо всем, что случилось? — спросила она.

Джим против своей воли прищурился и впервые за весь разговор взглянул на Сэйдж, но та равнодушно посмотрела в сторону. Ее спокойное отношение к тому, что ему самому казалось таким волнующе-прекрасным, больно задело самолюбие Латура. Выходит, для нее это был всего лишь способ получить удовлетворение после двухмесячного воздержания? Может быть, он крепко ошибался по поводу ее мужа, — раздраженно подумал Джим. Совершенно очевидно, тот был большой специалист в этой области…

Может, он ошибался и насчет того, что она не позволит себе легкой любовной интрижки?

Что-то ему все-таки сказало, что он не ошибался. Сэйдж Ларкин здравомыслящая женщина. И если она позволила своему телу взять верх над разумом, то это случайность. И, зная ее достаточно хорошо, Латур понимал, что отныне она сама не допустит повторения такой ситуации. Да просто не будет оставаться с ним наедине!

А как же насчет Джона? Сэйдж и доктор часто остаются вдвоем. Целовал ли он ее когда-нибудь? А вдруг и в его присутствии у нее учащается сердцебиение?

Пожалуй, нет. Об этом можно не думать. Сэйдж такая горячая, как ветер в Вайоминге, что дует летом над обширными равнинами. Достаточно вспомнить, как они оба ночью достигли оргазма в первый раз. Он едва прикоснулся к ней, только-только ввел член, и она взмыла к небесам. Нет, Сэйдж действительно вела себя, как женщина, которая давно не занималась любовью.

Однако, сейчас, спустя несколько часов, она выглядела и вела себя так, словно все это не играло для нее особой роли, даже сказала, что им вообще следует обо всем забыть, будто ничего между ними не было.

«Ну что же, мне так лучше», — сказал себе Латур. А вслух произнес:

— Ну и ладно, я рад, что ты к этому именно так относишься.

Однако, в голосе его слышался легкий оттенок сожаления и даже упрека. Он взял пустую чашку и вернулся к костру.

Сэйдж и Джим ехали к Коттонвуду в напряженном молчании, только иногда перебрасываясь отдельными репликами, скорее для того, чтобы показать друг другу, что между ними не произошло ничего особенного, и все остается по-прежнему.

«Да, вот только, ничего по-прежнему не осталось и никогда уже не будет», — с легкой грустью думала Сэйдж, простившись с Джимом возле платных конюшен и направляясь по аллее к двери кухни. Несколько часов любовной игры навсегда изменили их отношения.

— Ну, как поездка? — спросила Тилли, как только Сэйдж переступила порог комнаты. — Как дела у Джонти, малыша Коди, как там Дэнни?

— О, это была длительная и утомительная поездка! — молодая женщина бросилась в кресло, понимая, что необходимо посидеть и поговорить прежде, чем можно будет скрыться в своей комнате и дать, наконец, волю слезам, которые она старательно сдерживала весь день.

Тилли налила ей и себе кофе и уселась за стол. Глаза кухарки блестели, она с трудом сдерживала свое нетерпение скорее узнать все о ее дорогой Джонти.

Сэйдж повторила практически каждое слово, которое было сказано дочерью Джима Латура, описала каждое ее движение и когда, наконец, смогла скрыться в свою комнату, оказалось, к ее удивлению, что слез у нее нет. Вместо них у нее родилось твердое решение выбросить Джима Латура из своего сердца. Она изо всех сил будет стараться, будет петь и зарабатывать деньги. И никогда больше не будет тратить время и думать о человеке, который сожалеет о том, что любил ее.

Сэйдж прошла через комнату к гардеробу и достала самое откровенное платье из сатина, принадлежащее Джонти.

С этого дня она знает, как вести себя со всеми этими мужчинами, которые увиваются вокруг нее и приходят послушать ее песни. Она заставит их всех потерять голову, потому что ей нужны деньги, много и быстро. Чем быстрей она покинет Джима Латура, тем лучше будет для нее самой.

Сэйдж примерила платье, подошла к зеркалу и обратила внимание на то, что ее груди едва прикрыты низким вырезом лифа. У Джонти грудь была меньше, чем у нее, и, возможно, это платье она не часто носила из-за слишком вызывающего декольте.

Однако, Сэйдж не сняла платье и сделала вид, что не слышит предостерегающий голосок внутри, который назойливо предупреждал:

— Ты просто хочешь, чтобы Латур увидел, как будут увиваться вокруг тебя мужчины, когда ты появишься в этом бесстыдном платье. И хочешь, чтобы он опять возжелал тебя.

Однако, Джим ее той ночью в этом откровенном платье так и не увидел. Весь вечер он сидел в своем кабинетике с мистером Полом Эпплгейтом. Сначала они провели около двух часов, вычерчивая синей тушью план дома, который Латур собирался заказывать строителям. Когда они расположились в кабинете, выпили кофе и закурили, Джим подробно рассказал строителю, что он, собственно, хотел бы видеть.

— Дом должен быть двухэтажный. Комнаты большие с широкими окнами, так, чтобы из любой комнаты, в которой я нахожусь, можно было видеть окрестности. Наверху нужно сделать четыре спальные комнаты, а внизу — большую гостиную, кухню, столовую и комнату, где я смогу устроить себе кабинет. Наверх должна вести винтовая лестница.

Эпплгейт, седовласый коротышка, посмотрел на Джима с изумлением:

— Немного великоват будет домишко для одинокого мужчины, а, Латур?

Он вопросительно изогнул бровь, и спросил заказчика:

— Уж не собираешься ли ты жениться и обзавестись большой семьей?

— Нет, боюсь, что женитьба пока не входит в мои планы, — ответил Джим. — Но у меня есть дочь и зять, внук и второй на подходе. Я надеюсь, что они будут часто меня навещать и оставаться на ночь. Потом, может быть, иногда заедут друзья.

Эпплгейт понимающе кивнул и сказал:

— Я так понимаю, что тебе понадобится дом и для прислуги.

— Да, за домом я хочу, чтобы ты выстроил хороший крепкий дом, примерно на двенадцать человек с пристроенной кухней.

— Видишь ли, я буду, как ты понимаешь, целиком занят строительством дома. Но еще понадобится некоторое время, чтобы заготовить бревна и пиломатериалы для стропил, перекрытий и всего такого. Все оконные рамы, двери и другие сложные вещи придется заказывать в Чийенне.

— Сколько времени все это займет? — Джим нетерпеливо стал сворачивать бумагу с чертежами и цифрами, сам удивляясь тому, как сильно ему вдруг захотелось побыстрее построить этот дом. Всего только неделю назад пришла ему в голову эта идея, но сейчас она захватила его целиком. Джим отогнал мысль о том, что торопится закончить строительство раньше, чем Сэйдж уедет из Коттонвуда. Раздраженно подумал, что это вообще не имеет никакого отношения к его решению и что Сэйдж все равно не проявит ни малейшего интереса к его начинанию.

Когда Эпплгейт сказал, что если нанять еще несколько рабочих, то вполне можно управиться за пару месяцев, Джим немедленно согласился. Это время его устраивало. Они еще посидели несколько минут, обсудили кое-какие детали, и, наконец, Эпплгейт встал и простился.

Когда Джим расстался со строителем, Сэйдж свое выступление уже закончила.

— А я и не собирался ее слушать, — досадуя на свое опоздание, пробормотал Джим и вышел из кабинета. — Эта молодая особа теперь не часто будет его видеть, — решительно думал он, спускаясь в салун. Там он немного посидел, выпил с Джейком, одолжил одному ковбою денег и вернулся к себе в спальню.

Однако, сразу ему заснуть не удалось. Он лежал, ворочаясь на своей широкой кровати, а в мыслях постоянно возникали видения зеленых глаз и гибкое, трепещущее в его объятиях женское тело…

Скоро Сэйдж поняла, что Джим ее избегает. Она одновременно и разозлилась, и почувствовала ноющую боль в сердце. Больно было оттого, что Латур, оказывается, и в самом деле воспринимал ту великолепную ночь их любви как нечто обыденное, неважное. А разозлилась на себя потому, что позволила, как последняя дура, использовать свое тело, а потом весь вечер надеялась увидеть его в зале салуна, на его обычном месте, ждала, что он поможет ей сойти со сцены после ее выступления. А Латур ни в тот, ни в последующие дни так и не появился. И теперь ее провожал со сцены Джейк, бросая грозные взгляды на любого, кто осмеливался к ней приблизиться.

Сэйдж понимала, что даже Тилли удивляется, почему это Джим не ужинает вместе с нею, и думала над тем, что скажет своей подруге, и как объяснит ей причину такой резкой перемены, происшедшей во владельце салуна.

Не сможет же она сказать Тилли примерно так: «Ты знаешь, я была настолько глупа, что позволила ему однажды ночью поразвлечься со мной, и теперь он не хочет больше со мной иметь ничего общего».

Дни шли за днями, а Сэйдж продолжала гадать, почему Джим совершенно покинул ее. По ночам, лежа без сна в своей кровати, она снова и снова задавала себе вопросы, на которые не смогла найти ответов. Он очень долго поддерживал связь с Реби, но, проведя с нею, с Сэйдж Ларкин, одну-единственную ночь любви, он прекратил со шлюхой все, даже просто приятельские, отношения.

Из всех причин, которые приходили Сэйдж на ум, ни одна не имела смысла и не могла быть главной причиной того, что Джим отказался от встреч с нею, ни одна, кроме единственной: очевидно, в ту ночь, она разочаровала его. Реби знает, может быть, десятки различных способов удовлетворить мужчину, а она, Сэйдж Ларкин, добропорядочная домохозяйка, оказывается, просто не может удержать мужчину, который ей нравится.

Из-за своего одиночества Сэйдж стала чаще видеться с доктором. После своих выступлений она не раз теперь принимала его предложения поужинать вместе, хотя и понимала, как будут трудиться языки досужих кумушек, всякий раз, когда они входили в ресторан.

Однажды, когда Сэйдж и Рустер, последнее время постоянно находившийся поблизости от нее, ехали вдоль улицы, мимо них прошла Мэй Дентон. Та самая Мэй, которую, по слухам, все считали любовницей Джона. Когда молодая вдова увидела полные ненависти глаза Мэй и почувствовала убийственный, мертвяще холодный взгляд на своем лице, она поняла, что у слухов есть реальная почва.

«Нельзя больше появляться в обществе с Джоном. У нас нет будущего и жестоко продолжать причинять горе женщине, которая его, кажется, безумно любит», — решила она.

Высокое мнение Сэйдж о Джоне Стюарте стало с этого дня меняться в худшую сторону. Ей стало совершенно ясно, что доктор пользовался близостью с квартирной хозяйкой в своих целях, а сам искал в это время другую женщину, чтобы сделать ее своей женой. Она бы, пожалуй, задала этой самой Дентон хорошую трепку за то, что та позволила Джону забраться в ее постель.

Когда-нибудь, он найдет подходящую женщину, которая согласится выйти за него замуж, и Мэй будет оставлена с разбитым сердцем и горькими воспоминаниями о людской неверности. Прошли две недели, прежде чем Сэйдж узнала, почему Джима нет в салуне. Она как раз раскатывала тесто для пирога с изюмом, который собиралась приготовить к ужину Тилли, когда кухарка сказала:

— Плохо, что Джима нет — он бы получил большущий кусок пирога. Это его любимый десерт.

— А где он, кстати? — спросила Сэйдж, поднимая широкий круглый кусок теста и укладывая его на противень. — Его что-то больше нигде не видно.

— А я думала, ты знаешь? — Тилли посмотрела на Сэйдж с изумлением, и когда молодая женщина отрицательно покачала головой, сказала:

— он на своем ранчо, присматривает за строительством своего нового дома. Представляешь, этот чертов глупец постоянно живет на сеновале. А парнишка-мексиканец через несколько дней носит туда провизию.

Тилли сформовала пирог и сунула его в духовку, а потом, вытерев потное лицо краем передника, проворчала:

— Своей едой он окончательно испортит себе желудок.

Сердце Сэйдж радостно встрепенулось: возможно, Джим совсем не избегает ее общества! Глаза у нее радостно заблестели, и она совсем другим, теперь уже веселым и беззаботным голосом откликнулась:

— Да! Я помню! Он упоминал как-то о своем желании восстановить сгоревший дом, но я и не думала, что он собирается заняться этим так скоро.

Она сделала еще один круг теста и кинула его на противень.

— Страшно интересно, почему он этим занялся.

— Мне тоже интересно, — сказала Тилли. — Сперва я подумала, что он, наконец, нашел женщину, на которой хочет жениться. Тут кухарка послала Сэйдж многозначительный взгляд, оставшийся, впрочем, незамеченным. Тогда она вздохнула и добавила:

— Но теперь, я думаю, что дело не только в этом. Мне кажется, он строит этот дом на тот случай, когда он устанет от салуна и захочет попробовать стать хозяином ранчо.

— Джим никогда не свяжет себя с какой-то одной женщиной. Ты же знаешь это, Тилли.

Тилли вздохнула.

— Я знаю. Вот уж двадцать лет он считает себя виноватым в том, в чем на самом деле нет никакой его вины — в смерти матери Джонти. Он считает, что обязан был жениться на бедняжке. А теперь еще, как последний болван, уверяет себя, что все еще любит Клео и поэтому не имеет права связывать себя с другой.

— Боюсь, что в нем ничего не изменилось. И к тому же он слишком долго был холостяком, чтобы ломать сейчас свой образ жизни.

Сэйдж закончила готовить очередной корж и, проведя рукой по мокрому лбу, сказала:

— Выйду на улицу на минутку. Здесь, на кухне, жара — как в духовке.

Во дворе Сэйдж села на свое обычное место, на скамейку, у стены и мечтательно уставилась в пространство, не замечая ничего вокруг, ни синего сверкающего неба, ни маленького дворика с грядками, на которых Тилли разводила овощи для кухни.

Откинув назад голову и прижавшись затылком к нагретым бревнам, женщина впервые за долгое время позволила облику Джима Латура встать перед ее мысленным взором. Она думала о том домике, который он строит, и как им с Дэнни было бы здорово там жить, если бы они только могли… Но два препятствия делали невозможным исполнение этих мечтаний. Во-первых, там ее, наверняка, обнаружит Миланд, а во-вторых, и это самое главное, Джим никогда не предложит ей жить в этом загородном доме. Она знала, что туда к нему будут приезжать женщины и оставаться с ним на ночь, но ни одна из них не будет там жить постоянно.

— Как живете, мисс Сэйдж? — глубокий голос Рустера нарушил течение мыслей молодой женщины. — Решили подышать свежим воздухом?

Рустер сел рядом с ней на скамейку.

Сэйдж уже не удивилась, когда этот большой и грузный на вид мужчина последовал за ней во двор. Стоило ей сделать хотя бы шаг за пределы салуна, как он уже был тут как тут. Правда, в чем причина такого внимания, она еще никак не могла определить. И это ее немного тревожило. Рустер никогда не пытался с нею заигрывать, как другие мужчины, никогда не старался дотронуться до нее, а за руку брал, только ведя через улицу или помогая сесть в седло, когда они вдвоем отправлялись на конную прогулку. Всегда он вел себя, как настоящий джентльмен, и был внимателен и предупредителен к ее нуждам и желаниям.

И все-таки постоянное присутствие Рустера начинало действовать на нервы. Ей теперь совсем не удавалось побыть одной, разве только, когда она удалялась в свою комнату и закрывала за собой дверь. Зная, что Рустер все равно будет сидеть, пока она не уйдет со двора, Сэйдж повернулась к нему и спросила:

— Как вы думаете, не очень жарко будет немного прогуляться?

— Нет… Проедем вдоль берега реки. Там, под деревьями, будет попрохладнее. Пойду оседлаю лошадей и буду ждать вас тут минут через десять.

Мужчина встал, но не пошел в конюшню, пока Сэйдж не скрылась в помещении.

Она только улыбнулась и покачала головой.

— Тилли! Я и моя верная тень отправляемся на прогулку к реке.

Потом взяла пару печений из вазы и добавила:

— Прямо не знаю, что интересного он находит в моем обществе?

— Ты очень хорошая собеседница, Сэйдж, а, может, он просто чувствует свое одиночество. Да и, кроме того, у него приказ Джима не выпускать тебя из виду.

Сэйдж чуть не подавилась куском печения.

— Джим сказал ему следить за мной?!

— Ну да, кажется, он убежден, что тебе угрожает опасность со стороны твоего деверя.

Молодая женщина не нашлась, что и сказать на такую новость и пошла в свою комнату переодеваться. И пока меняла платье для поездки верхом не переставала удивляться загадочной натуре Джима.

Кажется, он больше и не думает о ее существовании, а сам оставляет человека для того, чтобы он ее охранял.

Когда несколько минут спустя экс-налетчик подъезжал к дверям кухни, ведя в поводу лошадь для Сэйдж, молодая женщина окончательно пришла к заключению, что Джим — человек, очень серьезно относящийся к своим обязательствам. Он будет оберегать ее и следить за ее благополучием до тех пор, пока она не уедет из Коттонвуда. А покинув маленький пастуший городок, ей самой придется заботиться о себе.

Когда Рустер помог молодой женщине взобраться в седло, она с грустью подумала о том, что вовсе не рада выводу, который только что сделала. Она была бы куда больше счастлива, если бы этот человек с видом разбойника охранял ее потому, что Джим просто боится за нее.

У реки, в тени, действительно было прохладнее на несколько градусов. Рустер и Сэйдж медленно ехали по пыльной дороге и наслаждались тенью высоких крон сосен, лениво перебрасывались ничего не значащими фразами. За то время, которое они находились в компании друг с другом, у них установились между собой товарищеские теплые отношения, когда вместе можно довольно уютно помолчать, а можно просто подшутить над соседом и вновь вернуться к собственным мыслям.

Они ехали, радуясь тишине, как вдруг ее нарушил какой-то странный звук, и Сэйдж не сразу сообразила, что это ружейный выстрел. Она поняла это в тот момент, когда Р.устер внезапно вздрогнул и начал сползать с седла. Сэйдж испуганно закричала, спрыгнула с лошади и бросилась, чтобы помочь ему и не дать упасть на землю. Но ее телохранитель яростно зашипел на нее:

— На землю! Быстро падай на землю, Сэйдж!

Женщина только-только успела броситься в придорожную канаву, как раздался новый выстрел и у копыт их лошадей взметнулось облачко пыли. Рустер упал рядом с Сэйдж и расчехлил ружье.

— Давай сюда! — указал он на большое придорожное дерево.

Они ползком перебрались под укрытие раскидистой ивы, и там Сэйдж заметила, что у Рустера между пальцев сочится кровь.

— О, Рустер! — закричала она, — ты сильно ранен?

— Ерунда, кожу задело, успокойся.

Шли минута за минутой. Но поблизости раздавался только плеск речной воды. Больше невидимый стрелок не пытался стрелять. Кровь между тем продолжала сочиться из раны, и на груди у мужчины, на рубашке, расплывалось большое темное пятно. Рустер чувствовал, что силы его покидают, он слабеет с каждой минутой, еще чуть-чуть и он потеряет сознание, оставив Сэйдж без защиты.

Однако, спустя еще пару минут мужчина с облегчением услышал, как тишину разорвал дробный топот копыт, удалявшийся в сторону, противоположную той, откуда они приехали.

— Что-то его спугнуло, — произнес Рустер, пересиливая боль, которая, словно раскаленное железо, жгла ему грудь.

— Слава богу! — прошептала Сэйдж и вдруг воскликнула:

— Посмотри, вон на равнине пара всадников. Это, наверное, они и вспугнули того негодяя. Дайка мне свое ружье. Я выстрелю из него и привлеку их внимание.

— Пожалуй, лучше не надо, Сэйдж. Чем меньше людей будет знать, что я ранен, тем лучше. Помоги-ка мне взобраться на лошадь.

Сэйдж поспешно подвела лошадь к дереву, затем помогла своему защитнику подняться на ноги. Это оказалось совсем нелегким делом — под тяжестью мужчины она чуть не рухнула на колени.

— Извини, малышка, — поморщившись от боли, произнес Рустер и навалился на лошадь. Животное захрипело от запаха крови и шарахнулось в сторону, но Сейдж успела схватить ее под уздцы и, слегка похлопав по крупу, вновь подвела к раненому. На сей раз ему удалось попасть одной ногой в стремя, и тогда она из последних сил все же помогла ему сесть в седло. Затем женщина легко поднялась в седло сама и расположилась за спиной Рустера, давая ему возможность опереться на нее спиной. Взяв в одну руку поводья, а другой придерживая мужчину, Сэйдж пришпорила лошадь, радуясь тому, что они с ее спутником не успели уехать далеко от города.

Тилли стояла в дверях и блаженно щурилась, подставляя лицо солнечным лучам, когда из-за угла здания появились сидящие верхом на одной лошади Сэйдж и почти потерявший сознание Рустер.

— Боже милостивый! Сэйдж! Что стряслось? — испуганно закричала она и, повернувшись к окну кухни, позвала: «Хуан, быстро сюда!» — а сама бросилась к мокрой от пота лошади.

— Он ранен, Тилли! И столько крови потерял, что может умереть!

Лицо кухарки стало таким же бледным, как и у Рустера, но она покачала головой и ответила:

— Нет. Он не умрет. Он слишком сильный, чтобы умереть.

Прибежал подросток-мексиканец и они втроем с трудом сняли мужчину с лошади и уложили на кровать у Тилли.

— Быстро, Хуан, беги за доктором Стюартом, — крикнула Сэйдж, склоняясь над Рустером. Она расстегнула его рубашку непослушными дрожащими руками, стянула ее с мужчины, стараясь не смотреть на страшную рану на его груди, затем схватила мужскую тяжелую руку, пытаясь нащупать пульс, но пульс не прослушивался. Сэйдж почувствовала, как слезы застилают ей глаза, и в отчаянии позвала: «О, Тилли! Я боюсь, он умер!»

Тилли оттолкнула прочь рыдающую женщину и приложила ухо к широкой груди Рустера. Спустя несколько секунд напряженного молчания она выпрямилась и ее лицо посветлело.

— Он жив, но очень плох.

Ломая руки и сжимая пальцы так, что побелели суставы, кухарка прошла по комнате, беспокойно заглядывая в окно.

— Да где же, ради всех святых, док? Надо остановить кровотечение.

— Я тут, Тилли! — доктор Стюарт стремительно вошел в дверь, и женщины отошли от кровати, давая врачу место у больного.

Стюарту хватило одного взгляда, чтобы сделать вывод о состоянии мужчины, за которого так беспокоились Тилли и Сэйдж. Рваная рана на груди Рустера привела к тому, что он потерял много крови и сейчас находился на краю могилы. Доктор сел на кровать и принялся закатывать рукава.

— Тилли, давай горячую воду и принеси бутылку виски. Я должен вытащить пулю.

Женщина бегом помчалась к плите, на ходу бросив стоявшему с широко раскрытыми глазами Хуану: «Быстро мчись за Джимом!»

Пулю удалось извлечь. Доктор наложил семь швов, чтобы закрыть пулевое отверстие, и через некоторое время раненый был уложен в приготовленную для него постель, бледный, как призрак, но живой.

Вскоре после этого у салуна послышался стремительный перестук копыт, и во двор на своем жеребце влетел Джим. Латур на ходу выпрыгнул из седла, бросив поводья Хуану, пошел в дом и там, от двери, спросил у Тилли:

— Ну, как он?

Тилли, повернувшись к нему от кастрюли с тушеной курятиной, ответила:

— Жив… но очень плох. Рана не очень страшная, но пуля задела артерию, и он чуть не умер от потери крови. Я готовлю ему бульон, чтобы подкрепить его силы.

Внезапно из-за занавески, где стояла кровать Тилли, а теперь лежал Рустер, послышался его слабый голос:

— Это ты, Джим?

— Да, это я, парень. — Латур стремительно пересек комнату и заглянул за тяжелый занавес, который был плотно задернут, чтобы раненому не мешал дневной свет.

— Что с тобой случилось? Кто тебя стреножил? Джим подвинул стул и сел, напряженно вглядываясь в лицо друга.

— Не представляю, Джим! Я и Сэйдж, вдвоем ехали вдоль берега реки, и вдруг внезапно раздался этот… чертов ружейный выстрел, и у меня в груди появилась дырка. Потом этот негодяй выстрелил еще, но мы с Сэйдж уже спрятались за деревом. Кто бы это ни был, уверен на все сто, что этот молодец хотел меня прикончить. И ему бы удалось, если бы там не появились два всадника и не спугнули его.

— Выходит, ты этого ублюдка не приметил?

— Нет, ни его, ни его лошади. Ты думаешь, это был один из тех, что работают по заказу Ларкина?

— Ну, а может быть, и сам Ларкин?

— Ну и что теперь будет с Сэйдж, пока я валяюсь, а ты все время в отъезде?

— Еще пока не знаю, но ты об этом не беспокойся. Что-нибудь придумаю. У тебя сильно болит?

— Не-а, док мне дал снотворного, так что я после его аптечной настойки еле глаза открываю.

— Ну, тогда спи, — Джим встал. — Зайду, поздороваюсь с Сэйдж, посмотрю, как у нее дела.

— Увидишь, у нее все отлично. Она не из пугливых, не закатывала никакой истерики. Там, у реки, она меня закинула в седло и потом всю дорогу поддерживала. Даже не представляю, как ей это удалось. — Она маленькая, но очень мужественная, — с внезапной гордостью произнес Джим перед тем, как задвинуть занавески, а потом повернулся к печи.

— Сэйдж у себя? — спросил он у Тилли. Та кивнула.

— Отдыхает. Она страшно расстроилась и винит себя в том, что ранили Рустера. У нее такое ощущение, что за всем этим стоит ее деверь.

— Думаю, она права. Ларкин с ума сошел от желания заполучить ее. Не знаю, чего он добивается и каковы его намерения, но уверен, что ничего хорошего от него не дождешься. Может быть, он даже хочет ее убить. Сэйдж мне говорила, что ее деверь — религиозен до фанатизма, а эти идиоты способны на все, что угодно.

— Да уж, хуже не бывает, — согласилась Тилли и встала, чтобы поставить котел с фасолью, которую она чистила во время разговора, на огонь. Затем она налила хозяину большую чашку кофе и вновь села.

— Ну, и кто теперь будет охранять Сэйдж, пока Рустер болеет?

— Я решил остаться в городе, пока он не встанет на ноги. Слабое утешение, но спасибо и за то, что у него рана на левой стороне. Так что он сможет держать оружие.

— Кстати, может перенести его наверх? — задала, наконец, Тилли мучивший ее вопрос. — Ты же знаешь, я люблю, чтоб на кухне всегда был полный порядок.

— Не беспокойся ты, старушка, о своей кухне, — улыбнулся Джим. — Вечером мы с Джейком перенесем его наверх.

После этого он беспокойно посмотрел на дверь комнаты, в которой жила Сэйдж, и сказал:

— Интересно, она еще спит? — Не знаю. Почему бы тебе не постучать — сразу бы узнал.

— Не хочу ее беспокоить, если она отдыхает. Слушай, Тилли, а почему бы тебе не зайти к ней и не посмотреть?

Тилли кивнула, встала, но тут же вновь уселась на прежнее место, потому что дверь сама отворилась и Сэйдж вошла в кухню.

Как всегда, при первом же взгляде на Сэйдж, сердце Джима отчаянно забилось. «Как она прекрасна! — подумал Латур. — В ее красоте есть даже что-то дьявольское, греховное». Своими глазами он пожирал лицо Сэйдж, затем жадно, словно раздевая, обежал взглядом ее стройное, гибкое тело. Платье совсем не скрывало плавных окружностей ее фигуры.

«Она похудела, — вдруг с тревогой отметил он. — Почему? Может, в том виноват Джон Стюарт?» Джим почувствовал укол ревности, но, отбросив его, встал и направился к вошедшей женщине.

— Привет, Сэйдж! — улыбнулся он. — Я слышал, тебя пытаются напугать?

— Да, стараются… — Сэйдж подошла к стулу, который ей предложил Джим. — Кому-то очень хотелось убить Рустера.

— Как ты думаешь, кто это может быть? — Латур сел рядом с молодой женщиной.

— Я подозреваю только Миланда или его молодчиков. Не думаю, чтобы у Рустера были серьезные враги.

— Во всяком случае, не такие, чтобы стрелять в него, насколько я знаю. Пожалуй, ты права. Это или Ларкин, или один из тех трех ничтожеств, что раньше входили в мою банду.

Джим задумчиво посмотрел в окно.

— А может быть, и нет. Они слишком трусливы, чтобы пытаться что-нибудь предпринять, если я поблизости… Если только им не сообщил кто-нибудь, что меня нет в городе.

Сэйдж покачала головой, не соглашаясь.

— Я пришла к выводу, что это, скорее всего, Миланд. Он очень хороший стрелок, — посмотри, он попал Рустеру почти в сердце.

Лицо Латура приобрело жесткое, непреклонное выражение, и тоном, не терпящим возражений, он произнес:

— Я приказываю тебе — ни шагу не делать за пределы этого здания, пока мне не удастся удостовериться, что этот Ларкин не болтается вокруг города.

Сэйдж криво усмехнулась, ее мягкие губы дрогнули.

— На этот счет можешь не беспокоиться. Я боюсь сегодня даже выходить на сцену и петь. Боюсь, что Миланд притаится в темноте и будет меня выслеживать.

— Этого не бойся. Я послежу за улицами, пока ты будешь петь.

— Спасибо, Джим, — от ее улыбки сердце у него пустилось вскачь, а пульс стал отдаваться даже в висках. Он уже и забыл, какой эффект оказывает на него ее улыбка. Когда Сэйдж спросила:

— «Как у тебя дела? Как идет строительство нового дома?», — Латуру пришлось сначала несколько раз судорожно глотнуть, прежде чем он смог, наконец, ответить:

— Сруб уже готов. Принялись за крышу. Со дня на день жду прибытия стада из пятисот голов; добавлю их к моим пятистам и начну свое дело с тысячи голов.

— Ого! — Глаза Сэйдж стали такими же круглыми, как и у Тилли. — Это огромное поголовье. Тебе придется нанять людей, которые помогут пасти такое огромное стало.

— Может быть. Иногда пастухи, которые перегоняют скот, остаются работать у новых владельцев стад. Подожду и посмотрю, сколько из них останется у меня, а потом найму новых людей.

На лицо Сэйдж легла печальная тень. У Джима на будущее все продумано, тогда как ее собственное будущее подвешено в воздухе. У нее нет ни малейшего представления, куда занесет ее судьба. До сегодняшнего происшествия она начала было думать, что Миланд, возможно, решил оставить ее в покое и вернуться к себе домой. Но теперь-то у Сэйдж не было никаких иллюзий. Ей снова придется стать, по сути дела, настоящей пленницей, которая не сможет и шагу ступить из салуна без провожатого. И ее эскорт будет постоянно рисковать — либо быть раненым, либо — убитым. Молодая женщина подумала о Рустере, и у нее мурашки побежали по коже. Больше она никогда не подвергнет опасности чужую жизнь.

— Почему такая печальная, Сэйдж? Что тебя огорчает? — Джим, не отрываясь, смотрел на дорогое лицо, озабоченное новыми тревогами, но от этого еще более прекрасное.

— Ничего и все! — Сэйдж горько засмеялась. — Такое ощущение, что живу в тюрьме или преддверии ада, что точнее, — и все время ожидаю, что что-то случится. У меня все время есть чувство, что когда это что-то произойдет, — добра от этого не будет.

Внезапно Джим Латур со всей остротой осознал, что больше всего на свете ему хочется обнять эту женщину, успокоить ее, сказать ей, что все в ее жизни будет отлично, а он всегда будет рядом, чтобы заботится о ней. Но, он бы солгал, если бы сказал такое Сэйдж Ларкин. Это обещание означает женитьбу, а это единственное, чего он не может себе позволить. И поэтому Джим сказал единственное, что мог сказать совершенно честно и искренне: « Отбрось свои страхи о Миланде, Сэйдж. Я позабочусь, чтобы он больше тебя не беспокоил.

Его слова были так откровенны и произнесены они были таким горячим, убедительным тоном, что Сэйдж почти поверила в то, что она услышала. Однако, ей было слишком хорошо известно, что, хотя Латур и сделает все возможное, Миланд — не тот человек, которого ожидает увидеть Джим. У ее деверя не бывает никаких угрызений совести. Он никогда не встретится с Джимом в честном поединке. Нет, этот человек будет прятаться в темноте, таиться за дверью, чтобы подстрелить свою жертву в спину.

Внезапно ей стало страшно за Джима. Она потянулась к нему и положила свою узкую ладошку на сильную, загорелую руку владельца салуна.

— Обещай мне, что будешь остерегаться Миланда, — попросила тихонько женщина, с тревогой глядя в глаза любимому человеку. — Ларкин — это дьявол, он может сделать все, что угодно, у него нет никаких устоев, и у него достанет терпения ожидать столько, сколько это ему понадобиться, чтобы выполнить задуманное.

Джим легонько пожал руку женщины.

— Это довольно странно, Сэйдж, но если я чего-нибудь решу, — я веду себя точно так же.

Сэйдж внимательно посмотрела в голубые глаза Латура и через минуту улыбнулась.

— А ты знаешь, Джим, я тебе верю. Я как-то неожиданно почувствовала себя в безопасности.

— Ну, вот и хорошо, девочка! — Латур быстро пожал ее руку у локтя и затем встал. — Мне надо немного потолковать с Джейком, спросить, как идет бизнес. За ужином увидимся, пока!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Прошла уже неделя с того дня, когда был ранен Рустер. Рана хорошо затягивалась, и вскоре он начал вставать с постели, а через три дня — ходить по комнате. Единственное, что его еще беспокоило, это плечо, которое побаливало, и плохо двигавшаяся рука.

— Пожалуй, теперь я снова могу охранять нашу Сэйдж, — сказал он однажды стоя у бара с Джимом и Джейком, где они втроем потягивали виски.

Салун начал наполняться своими обычными посетителями. Снова, как и в предыдущие дни, мужчины с замиранием сердца ждали появления Сэйдж и ее песен. Некоторые из них, слушая ее пение, смеялись, иногда плакали, но всегда, каждому из них, звуки ее голоса и слова знакомых песен напоминали старые, добрые времена невинной юности. В этом, собственно, и был секрет популярности Сэйдж. Каждому из посетителей казалось, что эта ослепительно красивая женщина поет для него и о нем.

— Думаю, Джим, тебе не терпится скорее вернуться на ранчо, — посмеиваясь, сказал Джейк, плеснув себе в стакан еще виски.

— Да. Со дня на день должны пригнать скот, может, уже пригнали. Пока я за себя оставил Легкую Ногу, чтобы он присматривал за всем, что там делается.

— Если ты готов, то можешь ехать в любое время, — Рустер поднял свой стакан с виски и посмотрел сквозь него на свет. — Я себя чувствую так, словно заново на свет родился, а раненая рука действует отлично. — Он усмехнулся. — Хотя, я думаю, Сэйдж и слышать не захочет о верховых прогулках.

— Будь уверен, так оно и есть. Да я, вообще-то, и сам не хочу, чтобы она выходила из дома, пока не обнаружим этого ублюдка. Пара моих друзей-индейцев пытаются найти его следы там, где он устроил свою засаду, когда подстрелил тебя.

— Ну, так и когда же ты поедешь, Джим? — Джейк положил свою ладонь на стойку бара.

— Думаю, завтра утром. И, кстати, Джейк, ты тут отлично управляешься, бизнес у тебя хоть куда! Мне это нравится.

Когда Джейк довольно кивнул и улыбнулся, Джим, глядя на грубоватое суровое лицо друга, добавил:

— Я вот, думаю, не предложить ли тебе стать моим компаньоном, если ты, конечно, не против.

— Ты это серьезно, Джим? — Джейк от неожиданности и волнения чуть не сбил локтем бутылку виски, стоявшую на прилавке.

— Угу, серьезно. Так, ты согласен?

— О, черт! Согласен ли я! Конечно! И тебе не придется жалеть, Джим! — бармен протянул ему широкую ладонь. — Вот тебе моя рука!

Посетители один за другим стали отходить от стойки, за столами стихли разговоры, и Джим с товарищами догадались, что сейчас должна появиться Сэйдж. Латур оглянулся и увидел ее в дверях. В ту же секунду он почувствовал, что в нем вновь, как всегда, при виде этой женщины, начинает разгораться совершенно нестерпимое желание. Это его последний вечер перед возвращением на ранчо. Но он не может больше оставаться здесь и не любить ее. Возбуждение теплой волной захлестнуло Джима! Каждую ночь он вспоминал ту единственную, которую они провели вместе, и просыпался весь больной от желания еще хоть раз пережить те восхитительные часы.

Он захотел напоследок, перед тем, как вернуться на ранчо, послушать пение Сэйдж и поэтому обернулся к Рустеру и спросил:

— Ты не последишь за улицей, пока я послушаю, как она поет? Я ни разу ее не слушал, с тех пор как вернулся.

— Ну конечно, Джим! — Рустер оттолкнулся от стойки бара. — Я вернусь, когда она закончит выступление.

Джим подошел к тому месту, где стояла Сэйдж и, взяв ее под руку, с улыбкой помог взойти на сцену, где исполнительницу уже дожидались стул и гитара.

От его прикосновения у женщины пробежала дрожь по всему телу, и, с несколько натянутой улыбкой, она благодарно ему кивнула, а потом взяла гитару. Джим вернулся к бару, знаком показал, чтобы ему наполнили стакан.

Джейк удивленно приподнял бровь, но, не сказав ни слова, выполнил просьбу друга. Определенно, что-то беспокоило Латура, — бармен никогда не видел, чтобы тот столько пил, но, в конце концов, Джейк решил, что это не его дело и бросил ломать над этим голову.

А Джим думал о том, что ему еще не доводилось видеть женщины более прекрасной и желанной, чем Сэйдж. Казалось, что ее вид, ее нежный голос возбуждают всех слушателей. И ему внезапно захотелось схватить ее на руки, унести с этой крохотной сцены от жадных, ощупывающих мужских глаз. Он почти молился о том, чтобы она завтра уехала куда-нибудь из Коттонвуда. Куда-нибудь, чтобы не мучиться постоянно при виде ее, чтобы знать точно, что не сможет к ней прикоснуться.

Его глаза потемнели от желания, пока он слушал певицу, а когда она закончила, отложила в сторону гитару и встала, благодаря зрителей, мужчин и шлюх, Джим резко вскочил со своего места и бешено захлопал.

Сэйдж стояла, не обращая внимания на деньги, дождем сыпавшиеся к ее ногам, а потом Латур бросился к сцене, подал ей руку и помог сойти с возвышения.

Она слегка нахмурилась, заметив, что ее кавалер не очень твердо стоит на ногах. Во время выступления ей было видно, что владелец салуна непрерывно потягивал виски, во всяком случае, всякий раз, когда Сэйдж смотрела на Джима, тот подносил к губам стакан. Молодая женщина, улыбнувшись, пожелала Джейку спокойно ночи, и в сопровождении Латура вышла из зала.

В кухне, из угла, где стояла кровать Тилли, доносился легкий храп кухарки. На столе горела оставленная ею лампа, и все казалось таким тихим, безмятежным. Но это спокойствие почему-то возбуждающе подействовало на Сэйдж; она почувствовала, что ее начинает бить легкая нервная дрожь. И когда Джим захлопнул за ними дверь, она торопливо прошептала: «Спокойной ночи, Джим» и пошла к своей комнате. Сэйдж откинула щеколду, вошла к себе и вдруг испуганно охнула, потому что Латур вошел следом и, не давая ей опомниться, накинул задвижку обратно.

— Джим! — женщина посмотрела растерянно ему в глаза. — Я думала, ты ушел. Ты хочешь со мной о чем-то поговорить?

— Да, я с тобой хочу о чем-то поговорить, — прошептал он в ответ. — Я хочу тебе сказать, что желаю тебя и от этого желания разрываюсь на куски. И прежде, чем Сэйдж смогла сказать или сделать хоть что-нибудь, она почувствовала, как руки мужчины обхватили ее, а его властные, алчущие любви губы закрыли ей рот.

И сразу же она испытала знакомые ощущения, когда кажется, будто вскипает кровь, а сердце мечется, как птица в клетке. И уже из последних сил, стараясь не поддаваться вспыхнувшему желанию прижаться к его крепкому, мускулистому телу, Сэйдж уперлась слабеющими руками в его грудь и отвернулась от ищущих губ мужчины. Однажды ему удалось лишить ее рассудка; его сумасшедшие руки, нежные, требовательные губы не заставят ее потерять голову еще раз!

Сэйдж отчаянно сопротивлялась-, безуспешно пытаясь заглушить страстные призывы собственного тела отдаться тому, кого она так долго ждала. Она боролась с ним, с его руками, которые уже были у нее на ногах и поднимались все выше по бедру, задирая на ней платье; боролась с собой, чувствуя, как слабеют ее руки и все тело, боролась, не думая, что Джим все ближе и ближе подталкивает ее к кровати.

Сэйдж вдруг почувствовала, что падает, инстинктивно схватилась одной рукой за шею Латура и в следующее мгновение упала навзничь на кровать, а мужчина, не давая ей опомниться, лег на нее сверху, придавливая всем своим телом. И тут же, помогая себе при этом руками, Джим раздвинул ей ноги и оказался между ними, продолжая поднимать платье Сэйдж все выше. Его губы прижались к уху Сэйдж, и она услышала его горячий шепот:

— Господи, Сэйдж! Это мука — не видеть тебя, адская мука — все время желать твоей ласки и быть от тебя вдалеке, Сэйдж!

Она, уже чуть не плача оттого, что сама не хочет сопротивляться его требовательным рукам, старательно отворачивалась от его губ, и, не слыша ничего, кроме его дыхания, торопливо шептала: «Джим… Джим… мы же договорились… этого больше не будет… не надо!»

Она почувствовала, как он стягивает с нее панталоны, и его ладони ласкают ее обнаженные ягодицы и жадно шарят .по ее разведенным в стороны ногам. Понимая, что все уже кончено и сил больше на борьбу не осталось, Сэйдж взмолилась:

— Ну, Джим… ничего же не изменилось!

— Знаю… знаю! — он целовал ее шею, и его губы медленно опускались к холмикам женских грудей, оставляя влажную дорожку на нежной, светлой коже. — Мой разум говорит мне, что ты права, — бормотал, словно в забытьи, Джим, — но все тело не обращает на это внимания… Во мне, словно два человека, и я разрываюсь на части!

А его руки продолжали стремительно обегать ее тело. Платье соскользнуло у нее с плеча и обнажившиеся груди взволнованно заколыхались, отражая лунный свет. Мужчина накрыл эти нежные холмы ладонями и, тихо застонав, склонил голову, взял губами, осторожно и бережно, напрягшийся от возбуждения вишневый лепесток соска.

Сэйдж вздрогнула всем телом, непроизвольно согнула ноги в коленях и вновь взмолилась, чуть не плача от наслаждения:

— Джим! О-о-о… Пожалуйста, не делай этого.

— Молчи… — звенящим шепотом откликнулся он. Ее одежда превратилась просто в груду материи, которая каким-то образом еще лежала на ней, в то время, как ноги Сэйдж, покатый, упругий живот с треугольным холмом волос внизу, набухшие груди и плечи оказались обнаженными, и Джим свободно ласкал ее губами, руками, где хотел и как хотел. Спазмы наслаждения одна за другой стали набегать на нее, сдавливая грудь, перехватывая дыхание, и она из последних сил простонала, сама уже не веря тому, о чем просит:

— Пожалуйста, Джим, остановись!

Его губы метнулись к другому набухшему, молящему о ласках соску Сэйдж, а ее руки вдруг сами собой, непонятно как, оказались зажатыми между ее телом и мощным торсом Джима. Женщина сделала последнюю слабую попытку остановить начинающееся безумие, попыталась вырвать руку, чувствуя, как набухает внизу мужчины мощный бугор, словно крепкий, толстый росток, рвущийся из плена на волю. А потом, словно со стороны, она наблюдала за Джимом, который одной рукой удерживал ее ладони, а другой торопливо расстегивал брюки. И вдруг крепкий, тяжелый член, словно сам собой, оказался в ее пальцах, и они непроизвольно, независимо от ее воли, сжались вокруг эластичного и тугого, словно каучук, отростка. И в ту же секунду она услышала, как Джим вздрогнул и застонал от наслаждения.

Подчиняясь последним проблескам сознания, извиваясь всем телом под его тяжестью, Сэйдж попыталась отпустить мужской член. От отчаяния и обиды Джим застонал:

— Нет! Пожалуйста, девочка! Трогай меня!.. Делай так …

— Не делай этого! — из глубины сознания донесся до нее голос рассудка. — Ему нельзя доверять! Он по прежнему любит мертвую женщину. Он никогда не будет принадлежать тебе!

Но в этот самый миг, когда Сэйдж подумала об этом, Джим просунул руку меж ног женщины, дрожа от возбуждения, осторожно раздвинул повлажневшие золотые волоски и бережно провел пальцем по набухшим, нежным, словно дольки персика, складкам женской плоти, разъединяя их.

Вокруг Сэйдж закружился хоровод разноцветных искр, она громко, сладостно застонала, почувствовав, как мужской палец проник в нее и стал осторожно двигаться внутри нее.

— Нет … Не-е-ет, Джим! — застонала она, крепко схватив мужчину за плечи и непроизвольно приподнимая поясницу, чтобы открыть ему доступ к самым сокровенным частям своего тела. А он, крепко обхватив ее за талию одной рукой, другой стал энергично ласкать женский орган. Сэйдж казалось, что весь мир вокруг исчез и остались только его пальцы, губы и крепкий, терпкий запах табака, вина и степных трав, исходящий от мужчины.

Неожиданно он отпустил ее и высвободился из ее объятий.

Женщина громко, протестующе вскрикнула. Подожди, — прошептал Латур, — давай, я сниму с тебя все это.

Он поставил ее на ноги и быстро сорвал с нее оставшиеся на ней одежды, обрывая застежки, пуговицы, разрывая то, что не поддавалось сразу.

Если бы мужчина не придерживал ее одной рукой, Сэйдж наверняка бы упала, настолько ослабела она от его бурных ласк и настолько велико было ее желание отдать ему всю себя.

И вот она стоит перед ним, закрыв глаза, взволнованно дыша, чуть повернув в сторону голову и опустив вдоль тела руки. Теперь ни одна нитка не скрывала от него ее прекрасные, чуть подрагивающие от дыхания груди, тонкую осиную талию, крутые бедра, покатый, упругий живот с треугольником золотистых, курчавых волос.

Джим благоговейно задержал дыхание, словно боясь прикосновением разрушить эту неземную красоту, а затем положил руки на плечи Сэйдж и легонько нажал вниз, усаживая ее на край кровати.

Она села, подчиняясь его немой команде, ожидая, что он сейчас сам начнет раздеваться. Но мужчина мягко толкнул ее, заставляя лечь, а сам раздвинул ей ноги и опустился на колени между ними. Сэйдж не понимала, что он собирается делать, приподнялась на локтях, пытаясь взглянуть на него. И вдруг Латур одним легким движением подхватил ее ноги под колени, забросил их себе на плечи и наклонился к ее лону, согревая ее плоть своим горячим дыханием.

— Джим! — вскрикнула женщина, — что ты делаешь?!

— Я так долго мечтал об этом … я хочу этого, — услышала она его хриплый голос.

— Но … — воскликнула она и тут же без сил откинулась на спину, потому что язык мужчины коснулся чего-то у нее между ног, и это было, как вспышка молнии. Еще у нее мелькнуло, что, наверное, мужчина не должен так делать женщине, что это …грех!

А потом все страхи и сомнения отлетели прочь, и осталось только восхитительное чувство тепла, словно кольцом охватившее все тело. Сэйдж почти кричала от наслаждения, мотая головой из стороны в сторону, пытаясь вырваться из нежных тисков мужских объятий.

Внезапно Джим опять оставил ее; сводящие с ума движения его языка опять прекратились. Она испуганно открыла глаза. Что это? Он собирается покинуть ее? Вот сейчас, такую опустошенную и ждущую его ласк? Она разочарованно села, поджав ноги, и облегченно вздохнула — нет, он не бросает ее!

Джим торопливо срывал с себя одежду, не отрывая взгляда от Сэйдж, наслаждаясь ее светящейся в лунном свете кожей. А она нетерпеливо ждала, когда, наконец, он предстанет перед ней таким же, каким был в ту ночь у высокой сосны. Вот обнажилась его широкая, мощная грудь, а рубашка отлетела далеко в сторону; расстегнул ремень, брюки скользят вниз, открывая ее взору узкие, мускулистые бедра. А потом … У нее замерло сердце при виде того, как из-под покровов появился твердый, торчащий вверх, член.

Сэйдж поразилась длине этого воплощения мужской силы и стати. В нем было что-то грозное, хищное, и в то же время манящее настолько, что у нее не хватило сил отвести взгляд в сторону. Чем больше она смотрела на член, тем сильнее у Сэйдж становилось желание сделать Джиму то, что он сделал для нее, и подарить любимому радость, которую она сама только что испытала. И тогда, медленно и робко, женщина положила руки на бедра стоящего перед ней мужчины и потянула его к себе, а сама склонилась ему навстречу…

Джим затаил дыхание. Да, он хотел этого. Мечтал об этом много долгих, бессонных ночей, но сейчас ему было ясно, какое величайшее доверие оказывает ему его любимая, отрекаясь от всего, что было у нее в прошлом и сдерживало ее чувственность. И еще он понимал, что одно его нетерпеливое, неосторожное движение, и ханжеские предрассудки одержат верх над ее чувством. И он ждал …

Ее влажный язык пугливо и осторожно, словно пробуя, скользнул по самой кромке вздрагивающего от напряжения мужского члена, затем еще… еще…

Джим до боли закусил губу и, не выдержав, простонал:

— Сэйдж! Пожалуйста… Еще! Не останавливайся!

И тогда она, окончательно поняв, что он не осуждает ее за это, а с благодарностью принимает ее дары, взяла могучее орудие мужчины обеими руками и, широко открыв рот, погрузила в него это тяжелое трепещущее сокровище…

Джим, тяжело дыша, наблюдал за тем, как качается в упоительном ритме голова любимой женщины, ласкающей самые интимные части его тела. Он весь дрожал от возбуждения, все крепче прижимая ее к себе, чувствовал, как распущенные женские волосы касаются его обнаженной кожи, и как все ближе становится минута наивысшего наслаждения. Но он не желал получать его один! И тогда, с трудом оторвавшись от Сэйдж, Джим толчком опрокинул ее на кровать и лег на нее сверху…

Она громко застонала, чувствуя, как он наполняет ее всю своей длиной, а потом мужские руки подхватили ее под ягодицы, и она взмыла к небесам, словно вознесенная туда порывом могучего урагана. Волны наслаждения одна за другой, как волны морского прибоя, качали ее в упоительном ритме, и Сэйдж молила этот ураган, небеса, прибой не кончаться и наполнять ее снова и снова…

Казалось, ночь наполнилась звуками любовной музыки. Стоны женщины, скрип кровати заглушили все остальное, через открытое окно вырывались на улицу, улетая к одинокой равнодушно-холодной луне. Они, эти звуки, донеслись и до человека, чья смутная тень то исчезала в тени дерева, то появлялась вновь, и который с удивительной настойчивостью стоял у ограды салуна, чего-то дожидаясь, оставаясь никем не замеченным.

Уже начинался рассвет, когда Джим, совершенно обессиленный, отпустил Сэйдж и встал с кровати.

— Пожалуй, мне лучше уйти, пока не проснулась Тилли, — произнес он и начал собирать разбросанную по полу одежду. Он еще успел поцеловать Сэйдж, а потом она, слабо улыбнувшись ему на прощание, сразу провалилась в сладкий, наполненный истомой, сон.

Но еще до того, как Латур покинул ее комнату, бородатый всадник, отчаянно нахлестывая лошадь, промчался по городской улице и поскакал по загородной дороге.

Мрачное, жесткое выражение светилось в глазах Миланда, и свою злобу он вымещал на бедном скакуне. Миланд Ларкин был в ярости. Женщина, которую он хотел иметь всю свою сознательную жизнь, оказалась обычной потаскухой! Она подчиняется только зову своей плоти. Все то, о чем он втайне мечтал и чего никогда не имел, потому что женщины от него отворачивались, все это досталось не ему! Он опять опоздал!

— Она мне заплатит за это! — Свист ветра относил назад слова, которые всадник злобно выплевывал на полном скаку — О, да! Горько заплатит!

И к небесам взлетел его безумный смех.

Сэйдж проснулась от громкого пения жаворонка за окном. «Ты такая же счастливая, как и я!» — улыбаясь, подумала молодая женщина, сладко потягиваясь и чувствуя приятную усталость во всем теле.

После этой ночи не осталось никаких сомнений о том, любит ли ее Джим Латур. Еще до конца этого дня он попросит ее стать его женой! Попросит войти хозяйкой в дом, который он строит за городом. Как все, в конце концов, замечательно получилось! Дэнни будет жить с ним на ранчо, а она, кроме удивительного, невообразимого счастья, сможет, наконец, вздохнуть спокойно и перестанет бояться Миланда. Джим никогда не позволит этому безумцу причинить ей зло.

Сэйдж подняла голову и посмотрела на маленькие часы, стоявшие на столике возле кровати. Невозможно! Она едва могла поверить своим глазам — уже почти двенадцать! А Джим, наверное, спит в своей кровати? Женщина улыбнулась: скорее всего. Ему пришлось много потрудиться этой ночью. Ее улыбка стала шире. Надо сказать, что он очень трудолюбив — работа ему совершенно не надоедает!

Сэйдж закрыла глаза, с наслаждением предаваясь воспоминаниям о минувшей ночи. Как жаль, что она кончилась! Но впереди еще много таких же и даже лучше! Надо будет еще раз попробовать себя в роли наездницы … Нет, хватит об этом!

Она вскочила с кровати, пробежала, как была, нагишом к зеркалу, чувствуя босыми ногами приятный холодок половиц, и тихонько ойкнула.

— О, Господи! — женщина ближе подошла к зеркалу — Интересно, как все это удастся скрыть!

Синие пятна — отметины любовных ласк, виднелись на ее теле от горла до грудей. Некоторые, вообще, находились в самых неожиданных местах. Сэйдж улыбнулась и торопливо накинула халат, опасаясь, как бы не вошла Тилли.

Сквозь закрытую дверь доносился аромат отбивных котлет, и внезапно Сэйдж почувствовала, что буквально умирает от голода. У нее же с прошлого вечера не было во рту маковой росинки! А ночью ей пришлось работать ничуть не меньше Джима, стараясь выполнить все его прихоти. Дважды он, вообще, лежал неподвижно, а все делала она сама. Один раз он посадил ее себе на колени, а в другой раз она лежала на нем … Ой, нет, хватит! Что за ночь, что за ночь!

Сэйдж вошла на кухню и весело улыбнулась Тилли, стоявшей у плиты.

— Доброе утро, Тилли! Правда, замечательное утро?

Сэйдж взяла кофейник и налила себе полную чашку горячего, ароматного напитка.

— Ха! — фыркнула кухарка. — Вообще-то, уже больше похоже на полдень.

И, увидев смущение на лице молодой женщины, добавила, улыбнувшись:

— Ну, я вижу, ты в отличном настроении.

— О, да! — счастливо улыбаясь, подтвердила молодая женщина и, поставив кофейник обратно на плиту, села за стол. — И, ты знаешь, я так хочу есть, что готова слопать любой неподвижный предмет, кроме утюга.

— Попробую спасти тебя с помощью бекона и яиц, — усмехнулась Тилли. — Сколько тебе, полдюжины хватит?

— Ой, нет, я не настолько голодна, — Сэйдж улыбнулась в ответ. — Мне хватит и двух.

Все время, пока готовился ее завтрак, она продолжала посматривать на дверь в салун Скоро должен появиться Джим, и ей так хочется поскорее услышать нежность в его голосе, когда он обращается к ней, увидеть его синие, как утреннее небо, глаза.

Через несколько минут Тилли поставила перед ней на стол бекон и яичницу и, заметив, как ее влюбленная подруга смотрит на дверь, сказала:

— Он уехал, милая моя.

День для Сэйдж сразу померк. И не жаворонки пели за окном, а с корявой сосны у салуна раздавалось раздражающее верещание какой-то сороки.

— Уехал? — переспросила Сэйдж, не глядя на Тилли. — Но куда?

— Назад, на ранчо, — мягко ответила кухарка. — Он уехал примерно через час, как рассвело.

Лицо Сэйдж стало бледным, как полотно. И, хватаясь за последнюю надежду, она дрожащим голосом спросила:

— А он просил мне что-нибудь передать? Записку какую-нибудь?

Тилли печально покачала головой:

— Сожалею, деточка. Он только сказал, что у него на ранчо очень много работы и поэтому его некоторое время дома не будет.

Сэйдж, ничего не замечая перед собой, смотрела и смотрела на чашку кофе. В голове, словно рефрен какой-то издевательской песенки, звучало: «Попользовались тобой … попользовались…» — и от этого было стыдно так, что слезы выступили на глазах и хотелось бежать куда-нибудь, где никто не увидит позора Господи! Она оказалась наивней молоденькой девчонки — та хоть не задумывается, чаще всего, о нравственных качествах своего избранника. Он ей кажется самим совершенством. Но она-то, она! Ведь видела же, что Латур пьян, что, пока следил за своим дурацким строительством, две недели жил без женщины! А для зрелого мужчины это значило, что он был готов накинуться на первую попавшуюся самку, вроде камышового кота в период весенних игр!

— Сэйдж, деточка, — Тилли села напротив нее за стол, — я пыталась тебе рассказать о Джиме. Я предупреждала тебя, что он никогда не откроет своего сердца для другого человека.

— Я знаю, Тилли, — после тяжелого молчания сказала, наконец, Сэйдж, машинально помешивая ложкой кофе, и не в силах от стыда посмотреть на подругу.

— Я вела себя, как последняя дура. Я вообразила, что смогу оказаться для него той женщиной, которая заставит его забыть девушку, умершую двадцать лет назад.

Наконец, молодой женщине удалось осмелиться и взглянуть на кухарку, которая сидела и с жалостью смотрела на нее:

— Ты знаешь, Тилли, мне даже начинает казаться, что мать Джонти стала для него просто удобным предлогом, чтобы не ограничивать себя только одной женщиной. Ну, как же! Мы все недостойны его драгоценной любви!

Ее аппетит исчез. Когда Сэйдж встала, ее глаза гневно блестели.

— Ну, что же! Джим Латур научил меня, по крайней мере, одному: никогда не зависеть от мужчин и не показывать вида, что тебе хоть один из них дорог. Я сейчас пойду переоденусь, а когда вернусь, я хочу, чтобы ты, Тилли, помогла мне решить, в какой город я поеду.

— Но, Сэйдж! — воскликнула было кухарка и тут же замолчала, потому что Сэйдж стремительно вышла из комнаты.

Переходя от безысходного горя, отчаяния к ощущению острой боли в груди, Сэйдж несколько минут стояла за дверью своей комнаты, прислонившись к ней спиной и боясь разрыдаться. Наконец, немного совладав с собой, она подошла к гардеробу и, с отвращением глядя на синие пятна, видные по всему телу, оставленные мужскими губами, облачилась в платье с самым высоким воротником. Конечно, такое одеяние меньше всего подходило для того знойного дня, который начался, но она не собиралась демонстрировать всему городу «награды», полученные ею ночью за «верную службу», которые украшали теперь ее шею и плечи.

Уже собираясь покинуть комнату, женщина внезапно услышала, как по улице прокатился обычный в это время почтовый дилижанс. Пожалуй, именно на нем она вскоре уедет из Коттонвуда. Только сначала надо будет поговорить с Джонти и попросить ее оставить Дэнни у них на ранчо. Сэйдж заберет племянника сразу, как только устроится.

Когда она вошла на кухню, Тилли по-прежнему сидела за столом, словно ожидая ее все это время.

— Я заварила свежий кофе, — сказала кухарка и встала, — хочешь чашечку?

— Да, Тилли, было бы здорово, спасибо! — Сэйдж уселась на свое обычное место за столом и подождала, пока подруга не села тоже. Только после этого, помешивая ложечкой сахар в чашке с крепким, ароматным напитком, она сказала то, что в эти тягостные минуты занимало ее больше всего:

— Какой город самый большой на территории Вайоминга, Тилли?

Тилли пожала плечами и задумалась.

— Думаю, Шайенн. А почему ты спрашиваешь? Ты хочешь отправиться туда?

Сэйдж кивнула.

— По крайней мере, посмотрю, смогу ли я там найти место, чтобы петь на сцене.

— Сэйдж! Думаю, тебе не стоит так поступать! — Тилли посмотрела на молодую женщину в полной растерянности. — Должен быть какой-то другой путь! Я не могу подумать, что ты уедешь куда-то, совсем одна. И кто будет помогать тебе и мальчику?

— Тилли! Я вовсе не такая уж беспомощная и могу сама позаботиться о себе и о мальчике.

Сэйдж допила остатки кофе одним большим глотком и решительно поставила чашку на стол.

— Ты же понимаешь, Тилли, я не могу теперь здесь оставаться. После этой… этой…

— После этой ночи, — закончила Тилли и горько улыбнулась.

Лицо Сэйдж стало пунцовым. — Так ты знаешь?

Кухарка и не пыталась скрыть своей жалости к обманутой подруге.

— Милая моя, я знаю только то, что сама по себе ты бы не произвела столько шума. Да и, кроме того, я не спала, когда Джим пробрался к выходу из кухни, а просто притворилась спящей, когда он стал меня трясти за плечо и говорить, что пора вставать.

Женщина положила ладонь на плечо Сэйдж и добавила:

— Я тоже надеялась, что у вас с ним… все будет…

Она не договорила, а Сэйдж устало пожала плечами и отвернулась, не говоря ни слова, понимая, что стоит ей только открыть рот, как она разрыдается. Они посидели несколько минут молча, обе думая об одном и том же. Об эгоизме мужчин и о том, что для достижения гармонии во вселенной их всех, по справедливости, следовало бы послать в преисподнюю. И вдруг подруги подскочили от неожиданности, потому что дверь внезапно распахнулась, и в комнату веселой гурьбой ввалились Джонти и Дэнни, держащий на руках Коди.

— Посмотри-ка, кто приехал, — воскликнула Тилли и заключила свою малютку в объятия, а Дэнни, поставив Коди на землю, радостно завопил: «Привет, тетя Сэйдж» и повис на шее тетки.

Несколько минут вся комната была наполнена радостной, беспорядочной болтовней встретившихся людей. Вопросы следовали за вопросами, а ответов практически никто не слушал.

— Ну, как тут у вас жизнь?

— Мы вас так скоро и не ждали! Как Корд?

— Сколько вы здесь пробудете?

— Можно мне печенье?

— А где Джим? — Джим сегодня утром укатил к себе на ранчо.

Тилли еще что-то отвечала без умолку щебетавшему Дэнни, Коди, смешно ковыляя, начал обследовать кухню в поисках любимого печенья, а Джонти разочарованно посмотрела на кухарку и села за стол.

— Ну надо же! Как жалко, что мы разминулись! А мы хотели побыть у вас пару дней. Корд сейчас как раз на постоялом дворе, распрягает экипаж. Он хотел найти стойло для нашей лошади.

— Ну, раз уж так все вышло, почему бы вам не отправиться на ранчо и там повидаться с Джимом, — предложила Тилли.

Лицо Джонти прояснилось, она легонько хлопнула себя по лбу.

— Конечно! Как это я сама не подумала? Я бы, пожалуй, хотела опять побывать на ранчо, хотя… может, и тяжело будет вспоминать все, что там было.

И отвечая на вопросительный взгляд Сэйдж, дочь Латура сказала:

— Я там жила, но, однажды, на нас напал один старый папин враг. Он изнасиловал жену Джона Легкая Нога, а потом поджег дом. Я еле успела вытащить ее и Коди до того, как рухнул дом.

— О, Боже! Джонти! Как ужасно! — воскликнула Сэйдж.

— Да, — тихо сказала Джонти, а потом улыбнулась. — Но там было и много хорошего. Там родился Коди.

Потом она посмотрела на Сэйдж, Тилли и спросила:

— А вы не знаете, что за домик строит папуля? Большой или только так, для себя?

— Да он никогда не говорил об этом, — пожала плечами Тилли. — Он больше говорил о животных, которых ему должны пригнать со дня на день. Мне кажется, он всерьез решил заняться хозяйством. — Приятно слышать, — Джонти улыбнулась. — Я никогда не одобряла его салуна.

Потом она лукаво посмотрела на Сэйдж и добавила:

— Все, что ему сейчас надо, так это найти хорошенькую, приличную женщину себе в жены.

Сэйдж сделала вид, что не услышала более чем прозрачного намека в словах молодой женщины, и, обращаясь к племяннику, сказала:

— Дэнни, пойдем ко мне в комнату. Ты мне все про себя расскажешь. Я так по тебе скучала!

И обняв мальчика, она пошла к двери.

Тилли увидела улыбку, мелькнувшую на губах у Джонти, и когда тетя с племянником удалились, сказала, словно жалуясь на обиду, нанесенную лично ей:

— Да, да! Я тоже надеялась — вот, наконец, достойная женщина! Но ты же знаешь своего папочку. Он по-прежнему думает, что любит только твою мать.

— Знаю, но это просто глупо! После стольких лет… Бьюсь об заклад, он уже и сам не помнит, как выглядела мама.

Джонти встала и, поймав сынишку за рукав, оттащила его от плиты, где он проводил ревизию кастрюль.

— Знаешь, Тилли, что я собираюсь сделать? Когда мы с ним встретимся, я попрошу его рассказать мне о маме, описать ее.

Хитрая улыбка заиграла на лице кухарки.

— Я бы дорого дала, чтобы послушать, что он скажет!

— Я тоже, потому что бабушка мне очень часто рассказывала про маму, про то, какой она была. И лучше бы ему дать мне такое же описание!

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Джим пытался опередить надвигающуюся бурю и отчаянно погонял жеребца. Первые признаки приближавшейся грозы появились, когда он был на половине пути от ранчо, и вот, когда до места оставалось не больше полумили, небеса разверзлись, и на землю обрушились потоки воды. Как только непрерывные холодные струи дождя окатили его голову и плечи, Латур пустил коня широким аллюром. Сверкнула молния, ударил гром, а дождь стал еще сильнее. Вода, слепя, заливала лицо. Казалось, что он едет по дну какой-то жуткой ревущей реки. Вдруг жеребец испуганно захрипел и шарахнулся в сторону, чуть не вышвырнув Джима из седла.

— Какого черта с тобой стряслось, Майор? — рявкнул, удержавшись в седле, Латур, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть в мокрой пелене, которая уже в десяти сантиметрах от глаз становилась совершенно непроницаемой. И вдруг при очередной вспышке молнии, в сверкании льющейся воды он увидел то, что заставило его замысловато выругаться: выпученные глаза, сотни задранных кверху мычащих морд, рога и множество мокрых, блестящих спин животных. Лицо Джима расплылось в довольной улыбке — прибыло его стадо, и они с Майором чуть не оказались в его центре.

За ревом коров на мгновение не стало слышно шума дождя, а в следующее мгновение Джим увидел смутный силуэт всадника на лошади. Лицо всадника было укрыто полями промокшей насквозь шляпы, но он, тем не менее, очень умело, невзирая на дождь, продолжал направлять стадо, не давая животным повернуть назад или разбежаться. При следующей вспышке молнии Латуру удалось различить еще несколько всадников.

Джим нахмурился. Он готов был поспорить, что стадо не разбежится в такую погоду, а вот парням, действительно, может прийтись туго. Их могло убить молнией или они могли заработать воспаление, или просто в такой непроглядной мокрой тьме они вместе с конем могли запросто попасть под копыта животных.

Когда Джим подъехал к ближайшему ковбою так, что его можно было услышать за шумом ливня, он крикнул:

— Эй, вы, на ранчо Латура! Можете сбивать животных в круг, если сможете!

— А черт его знает, сможем или нет! — закричал в ответ пастух, — они точно взбесились!

— Поверните их направо, там поблизости река, оттуда они никуда не денутся.

Медленно, с большим трудом, отчаянно ругаясь, ковбоям удалось завернуть головных животных, и тогда за ними слепо последовало все остальное стадо. И спустя минуту-другую, — как будто мать-природа сжалилась над людьми, — дождь стал слабеть, затем перешел в мелкую темную морось, и Джим, наконец, получил возможность внимательно рассмотреть погонщиков. Он остался доволен тем, что увидел.

Погонщиков было восемь человек, большинство — по виду техасцы, быстрые, энергичные, с чистыми глазами и кристально честные. Как и все выходцы из Техаса, парни, наверняка, прямодушные и честно работают на того, кто их наймет. Они пойдут за своим вожаком, если понадобится, даже в ад и пригонят оттуда столько буйволов, сколько надо, если, конечно, они там водятся.

Животных остановили, сбили в одну группу, и в это время показался крытый брезентом фургон, за которым следовал еще один ковбой и небольшой, голов в двадцать, табун лошадей. Погонщикам приходилось менять лошадей два или три раза в день.

Джим направился к фургону. Остановив жеребца рядом с вихляющейся на неровностях почвы повозкой, он посмотрел на опаленное солнцем, обветренное лицо человека лет пятидесяти пяти, сидевшего внутри и правившего четверкой лошадей. По всей вероятности, возница сам был ковбоем, пока с ним не случилось какое-то несчастье. Возможно, его сбросила взбесившаяся лошадь, а может быть, он попал в середину стада, охваченного паникой, был затоптан и теперь не мог перегонять скот.

— Мое имя Джесси, Джесси Браун, — произнес мужчина, дождавшись пока Латур подъехал к нему и выплевывая прямо под копыта его лошади разжеванный табак.

— Привет, Джесси, — хозяин ранчо подъехал поближе и подал руку худому, высокому вознице. — Я Джим Латур.

Затем Джим махнул рукой в направлении маленького строения, видневшегося в нескольких ярдах впереди и сказал:

— Вон за тем холмом есть сарай. Там ваши люди могут обсушиться и выспаться, а ты пока обустроишься и сможешь приготовить им чего-нибудь горяченького.

Джим правильно определил, что в этой команде отставной ковбой выполняет роль повара.

Джесси кивнул и подстегнул лошадей. Латур посмотрел вослед фургону, отмечая про себя, как все ладно и аккуратно прилажено. С одной стороны повозки был привязан бочонок с водой, на другой — погромыхивал ящик с инструментами и походными снастями. Под фургоном колыхалась огромная веревочная сеть, доверху наполненная дровами, а на самом верху виднелся ящик, в котором, как знал по опыту Джим, находились разные необходимые в дороге вещи, вроде запаса кофе, сахара, а также бекон, фасоль, мука и соль.

В глазах Джима засветилось удовлетворение. Похоже, его агенту в Шайенне, Генри Кристалу, удалось найти повара и снарядить хороший фургон. Теперь, если повар умеет готовить, а пастухи пасти стада, то он, Джим Латур, метис и владелец салуна, явно находится на пути к выполнению своей мечты.

Он направил своего коня вперед и, обогнав фургон, поехал к группе из пяти всадников, ожидавших его в отдалении. Все ковбои были мокрыми до нитки, вода продолжала капать с полей их широких шляп и черных, непромокаемых накидок. Самый высокий из всей группы поехал навстречу хозяину ранчо.

— Я Клем Троубридж, главный погонщик этого загона.

Джим кивнул, пожал протянутую ему руку, назвал себя еще раз, а потом спросил:

— Тяжело пришлось во время перегона?

— Да нет, не особенно. Пару голов угнали какие то коровьи воры; одного нашего человека ранили в руку. Какая-то индейская банда смогла отбить десяток бычков, и около двадцати мы сами потеряли на переправе через реку.

— Неплохо, — кивнул Джим снова. — Я ожидал, что убыток больше. Парень, которого ранили — с ним все в порядке?

— Да, Куки подлечил его, рука поболела пару дней и все. Они подъехали к остальным четверым погонщикам, которые, вольно расслабившись, ожидали старшего и хозяина ранчо. Клем представил своих людей, но Джим даже не старался запомнить их имен. Если кто-то из них останется у него, то, со временем, он и так разберется, а пока, после знакомства, просто сказал, переходя сразу к делу.

— Я плачу тридцать монет в месяц каждому пастуху, старшему больше. Кто-нибудь из вас, парни, хочет остаться поработать со мной?

Все пятеро ответили, что работа нужна и им, и их троим товарищам, которые в эту минуту охраняли стадо.

— Отлично, улыбнулся Латур. — Мне нужна полная команда. Клем, старшим будешь ты!

— Черт! Почему нет? — тут же согласился верзила-техасец. — Мне в этой стороне нравится.

— Ну, вот и порешили, — довольно подвел итог Джим и поспешно добавил:

— Вы, парни, будете жить в амбаре, пока я закончу строить вам жилье. Я тоже буду там спать, пока не построят мой дом. Примерно год назад прежний сгорел у меня дотла.

— Ну, если для тебя, хозяин, этот сарай хорош, так для нас он тоже сгодится, — за всех ответил ковбой, самый младший по виду.

— Спасибо, дружище, — Джим улыбнулся юноше и затем, обращаясь ко всем, предложил им следовать за собой.

— Сейчас, если хотите, поехали со мной. Я еду как раз к амбару, чтобы переодеться в сухое. Более чем вероятно, что Джесси уже приготовил нам кофе.

В сыром, теплом воздухе, действительно, разносился запах свежезаваренного кофе, и всадник направился к видневшемуся строению.

Когда они, разбрызгивая копытами своих лошадей грязь и воду, приблизились к бывшему сеновалу, там уже кипела работа. Джесси подогнал фургон вплотную ко входу в сарай и откинул задний борт. Очаг он устроил внутри так, что огонь и припасы оказались защищенными от огня и ветра, а сам, сварив кофе, теперь как раз помешивал в котле похлебку. Джим и другие мужчины, как только оказались под крышей, схватили расставленные на складном столике железные кружки и торопливо подставили под густо-коричневую, ароматную струю. И после первого же глотка обжигающего, бодрящего напитка, на их лицах расцвели блаженные улыбки.

Латур, захватив свою чашку, пошел в глубину сарая, к задней стенке, где у него хранился запас чистой одежды, развешанной на гвоздях. Переодеваясь, он слышал, как ковбои, сидя у огня, скинули свои промокшие накидки и теперь поддразнивали повара, а Джесси, деловито снуя от фургона к костру и обратно, отшучивался, не желая оставаться в долгу.

Оказавшись снова во всем сухом и чистом, Джим, наконец, почувствовал себя человеком и вернулся к костру. Присаживаясь в круг техасцев, он налил себе еще кружку кофе и улыбнулся.

— Слушайте, парни, чем зевать прямо в лицо кухарке, шли бы вон туда, на сено, разложили бы свои спальные мешки, да вздремнули.

Кто-то из них признал, что это отличная идея. Они достали из фургона свернутые спальные принадлежности и стали располагаться на отдых. Спустя минуту-другую Латур подмигнул повару и кивнул в ту сторону, где укладывались ковбои.

— Послушай-ка, — ухмыльнулся он, — как они добродушно подтрунивают друг над другом.

— Я не желаю спать рядом с Клемом. Он во сне храпит так, что коровы разбегаются.

— Угу, — отозвался Клем. — Да я произвожу вполовину меньше шума, чем вы, коровьи требухи Вспомни, как вы притащили в лагерь двух шлюшек. Шэнси, когда вытаскивал, визжал, как недорезанная свинья А Куки — вопил так, будто у него миску с супом отбирают.

— Ну да, а ты, когда вскарабкался на девчонку, ты молчал! То-то, даже койоты разбежались от твоего пыхтения.

Добродушные подначки и шутки продолжались, пока они не приготовили себе постелей. Затем все вернулись к огню. Один из погонщиков, парень не больше двадцати лет, как предположил Джим, вошел в амбар и начал снимать дождевик.

— Это Кэл, мой сын, — с гордостью в голосе произнес Джесси. — Мальчуган начал ухаживать за лошадьми с шестнадцати лет.

Латур встал и пожал протянутую ему руку.

— Думаю, ты нашел загон позади сарая.

— Да, только нам понадобиться больший. Лошади стали беспокойными и отчаянно грызутся, когда находятся вместе.

— Ты позаботился о наших лошадях, малыш? — спросил Шэнси.

— Ну, чего ерунду спрашиваешь! Конечно! — Кэл налил себе чашку кофе.

После этого разговоры стихли, усталость стала брать свое. Мужчины пили кофе, курили День все таки у них выдался трудный.

Дождь тем временем совсем прекратился, и над землей поплыла пелена серого тумана. Повар наложил мужчинам полные тарелки фасоли с беконом, и они начали устало поглощать еду, и в эту минуту показалась легкая повозка, направляющаяся в сторону ранчо Латура.

Джим встал, прищурился и воскликнул:

— Черт! Пусть я сдохну, если это не моя дочка с зятем!

Когда повозка остановилась у амбара, он с радостной широкой улыбкой на лице вышел навстречу и протянул руку детям.

— Джонти, Корд, каким ветром вас сюда занесло? Корд спрыгнул на землю, помог жене вылезти из повозки и, пока Джим нежно обнимал свою дочь, проворчал:

— Вот, поехала повидаться с любимым папочкой, а когда в салуне его не оказалось, даже целый взвод солдат не удержал бы ее от поездки сюда. По дороге я был уверен, что мы или захлебнемся, или нас расшибет в лепешку молнией.

— Я же вся в папулю! — улыбнулась отцу Джонти, а потом втянула носом воздух. — О! Чертовски хорошо тут у вас пахнет! А я так есть хочу!

— Вы как раз приехали к ужину. Иди, познакомься с моим поваром и некоторыми загонщиками. Трое парней пока у стада.

Мужчины, не видевшие женщин уже недели три, застенчиво заулыбались дочке хозяина и невнятно поздоровались. Потом по очереди пожали руку Корду.

— Я смотрю, вы оставили Коди и Дании с Тилли, — проговорил Латур, вместе с дочерью усаживаясь в кружок ужинающих ковбоев, к наполненным тарелкам.

— Да, Тилли настояла. Она утверждает, что сарай неподходящее место для детей. Сэйдж тоже обещала присмотреть за Коди. Хотя она явно хочет проводить все свободное время с племянником.

При упоминании имени Сэйдж, Джим посмотрел в сторону, мимо дочери. Видимо, что-то крепко его беспокоило, потому что он не расслышал вопрос, и Джонти пришлось его повторить:

— Так сколько голов скота ты купил? Когда мы ехали мимо стада, мне показалось — несколько сотен.

— Так оно и есть, пятьсот голов, если уж быть точным.

— Ого! — воскликнула Джонти. А потом повернулась и поискала глазами мужа, приглашая того разделить с нею ее удивление.

В течение следующих десяти минут в сарае не было слышно ничего, кроме позвякивания ложек о металлические тарелки.

Когда ковбои поужинали, Клем составил пустые тарелки одна в одну и вышел, чтобы кликнуть своих трех товарищей, находившихся у стада. А Джим скрутил себе сигарету, встал и подал руку Джонти.

— Пойдем, взглянешь на дом, который строит твой старик.

В сумерках подкрадывающейся ночи силуэт недостроенного здания возвышался загадочной таинственной громадой. Его мокрые бревна угрюмо темнели на фоне заката. Джим и сам только сейчас, глядя на то, как выглядит его дом в сочетании с окружающей местностью и послегрозовым небом, понял, какое величавое впечатление будет производить постройка после завершения.

Джонти остановилась и изумленно уставилась на стройку.

— Папа, я думала ты строишь просто загородный домик! А это больше похоже на дворец. Зачем такие хоромы старому холостяку?

Она лукаво усмехнулась и толкнула его локтем в бок.

— Или этот статус уходит в прошлое? Положил уже глаз на какую-нибудь прекрасную вдовушку?

Джим сделал вид, что не расслышал двух последних вопросов и сказал:

— Я, конечно, понимаю, что это глупо, строить такой хороший дом для самого себя, но я всю жизнь мечтал о таком. Я хочу доказать всем, что бедный полукровка тоже кое-чего добился.

Джонти любовно пожала руку отца и вновь повернула разговор к Сэйдж.

— Послушай, пап, Сэйдж — прекрасная женщина. Готова поспорить, что если бы ты попытался, она вполне могла бы стать тебе подходящей парой.

Джим сурово на нее посмотрел и отрезал:

— Жениться? В моем возрасте? Я люблю твою маму, Джонти. Она всегда будет в моем сердце.

— Расскажи мне о маме, пап. Какая она была? Высокая или низкая, худенькая или толстушка? Какие у нее были глаза, волосы? Она была серьезной или хохотушкой?

Джим вдруг растерянно остановился, оглянулся, будто ожидая подсказки от кого-то, а потом, нахмурившись, стал говорить, пытаясь получше вспомнить ускользающий, расплывающийся образ своей первой любви.

— У Клео были каштановые волосы и глаза… ну, такие… зеленоватые. Она была высокая — мне до подбородка и стройная… удивительно стройная. А насчет характера — знаешь… такая… смесь серьезности и веселости. Но не легкомысленная, нет!

«Э, папочка, — печально подумала Джонти, — ТЫ ДАЖЕ НЕ ПОМНИШЬ, как моя мама выглядела! Судя по описаниям бабки, волосы Клео были темно-русыми, а глаза — светло-карими. И доставать она Джиму должна была едва до груди. Он сказал, что девушка, которую он любил, была удивительно стройной, но штука-то в том, что она была немного по-детски пухловатой. Единственно, что в его рассказе почти соответствует бабкиному описанию — это то, что ее мать не была легкомысленной». Молодая женщина взяла отца под руку, и они пошли назад к амбару. Сам о том не догадываясь, ее любимый папочка только что описал Сэйдж Ларкин.

Уже совсем подойдя к месту ночлега, Джонти опять нарушила молчание.

— Я бы хотела, чтобы ты все-таки подумал о женитьбе. Мне вовсе не хочется все время думать о том, как ты тут, на старости лет, живешь один в таком дворце.

— Ты хочешь сказать, что не пустишь меня к себе? — пытаясь перевести все в шутку, Джим состроил обиженное лицо. Но дочь не приняла его игры.

— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Ты сам не захочешь жить у нас.

— Не беспокойся обо мне, дорогая, — он похлопал ее по руке. — Твой папа всегда подыщет себе хорошенькую молоденькую экономку.

Позже, уже ночью, когда ковбои заснули, а Джонти и Корд отправились спать на сеновал, Джим долго лежал с открытыми глазами, снова и снова перебирая в памяти разговор с дочерью. Его потрясло то, что он не может себе ясно представить Клео. Ведь он ее так любил! Почему же ему не удается вспомнить ее образ?

Джим лежал, глядя в темноту, возвращаясь мысленно в те далекие годы. Многое забылось, очень многое. Но зато сейчас возникли вопросы, которые до этой ночи вообще никогда у него не возникали. И он сам был поражен ответами, которые на них неизбежно следовали.

Любил ли он Клео Рэнд? Да, конечно! Но его любовь к этой девушке была любовью молодого, азартного юноши. Первая любовь, горячая и страстная, горевшая, как факел в ночи. Вот только теперь Джим спрашивал себя, если бы все-таки у их первой любви был более счастливый конец, сохранился бы этот огонь все время? Может быть, из-за того, что эта юная женщина на подарила ему дочь, плод их любви, дочь, которую он безумно любил, он и вознес Клео на пьедестал? Наверное, тут еще и чувство вины за то, что Клео умерла, подарив жизнь его ребенку… Что, если попытаться честно посмотреть правде в глаза?

Джим беспокойно ворочался, не находя ответов на все эти вопросы, Мучительно пытаясь отбросить все сомнения и вернуть утраченное душевное равновесие и, наконец, не заметил сам, как уснул.

— А не пора ли тебе в кровать? — Сэйдж взъерошила волосы на голове племянника, войдя в кухню после концерта.

— А я и так собираюсь, — улыбнулся Дэнни, демонстрируя тетке губы, обмазанные джемом и сливочным кремом. — Вот только доем эти пирожные и допью молоко.

Сэйдж улыбнулась Тилли:

— Вижу, тебе каким-то образам удалось уложить Коди?

Кухарка посмотрела на детскую кроватку, которую раздобыл где-то Рустер и в которой теперь спал ее любимец, а потом кивнула на Дэнни, весело болтающего ногами, и улыбнулась в ответ.

— Это Дэнни его уложил. Этот куцехвостик делает все, о чем его Дэнни попросит. Он ни на секунду не выпускает твоего племянника из виду.

— Какой ты все-таки молодец, что помогаешь смотреть за Коди. — Сэйдж села возле восьмилетнего мальчугана, которого любила больше всех на свете.

— А, чего там, — Дэнни допил остатки молока. — Он хороший малыш.

После того, как вылез из-за стола, Дэнни подошел к тетке, запечатлел на ее щеке мокрый поцелуй и, обращаясь сразу к ней и к Тилли, сказал: г — Я пошел спать. Спасибо за молоко и пирожные. Когда за ним закрылась дверь, Тилли улыбнулась:

— Он прекрасный мальчуган, такой вежливый!

— Спасибо, Тилли, думаю, что родители неплохо его воспитали. — Глаза Сэйдж наполнились слезами. Ее подруга подошла к ней, легонько сжала руку молодой женщины и глухим голосом проговорила:

— Да, тебе, Сэйдж, мой совет — постарайся поменьше думать о прошлом и оглядываться назад.

— Я стараюсь, Тилли, пытаюсь., все время. Хотя иногда это очень тяжело.

— Я знаю… — Тилли встала и принесла кофейник и чашки.

Сэйдж подождала, пока кухарка нальет в чашки кофе и сядет на свое место, и тогда, не глядя на Тилли, тихонько сказала:

— Я решила уехать в Шайенн после того, как Джонти и Корд возвратятся домой.

— О, Сэйдж! Я не хочу, чтобы ты ехала! — Тилли бросилась к подруге и заговорила взволнованно, пытаясь убедить ее переменить решение.

— Неужели ты еще немного не можешь побыть у нас? Я не могу отделаться от чувства, что твое будущее связано с Коттонвудом. Подожди чуть-чуть, все наладится!

— Тилли, ты ведь хорошо все понимаешь! — мягко возразила Сэйдж — Здесь моя репутация полностью погибла. Дэнни и я всю жизнь проведем под этим облаком и никогда не отмоемся. У меня более, чем достаточно причин для того, чтобы попытаться начать все заново, на новом месте.

И еще, Тилли, готова поклясться, что больше ни за что не позволю втянуть себя в такую переделку, как тут. Мужчин в моей жизни больше не будет, ни одного. — О, Господи! Сэйдж, ты же еще слишком молода, чтобы давать себе зароки. И потом, по-моему, с твоим внешним видом, ты просто не сумеешь постоянно отгонять от себя мужчин!

— Смогу, если решила! — просто ответила Сэйдж. — Сейчас для меня главная проблема — выбраться из города так, чтобы не узнали, кто я. И мне бы не хотелось, чтобы кто-то, кроме тебя, знал, куда я поехала. Я потом свяжусь с тобой в письмах, но обратный адрес я, на всякий случай, не буду писать.

Мне хочется там устроиться , а потом вернуться за Дэнни. На это все, я думаю, уйдет недели три.

Тилли вздохнула, понимая, что все равно не сможет переубедить молодую женщину. Поэтому, немного погодя, она сказала:

— Ну, если уж ты твердо решила дать тягу, я тебе помогу. Дай-ка подумать.

Кухарка яростно размешивала в течение минуты свой кофе, глядя в окно, а Сэйдж с надеждой смотрела на нее. Наконец, Тилли бросила ложечку на блюдце и сказала:

— Тебе надо одеться, как молодой вдове, а чтобы скрыть лицо, оденешь вуаль. Прежде, чем одеть шляпку, повяжешь косынку на голову, иначе тебя узнают по волосам. У нас в Коттонвуде ни у кого нет таких волос, как у тебя.

Тилли помолчала, задумчиво погрызла ложечку.

— Думаю, тебе надо надеть платье пошире и подлиннее. Надо спрятать твою талию и бедра, чтобы у тебя вид был, как у матроны. А когда прибудет дилижанс, тебе надо будет взять билет и посидеть на станции до того времени, как ему отправляться.

— Да, ты все неплохо придумала, Тилли! Сэйдж посмотрела на пожилую женщину, и глаза у нее заблестели. Она поспешно закусила нижнюю губу и посидела так, не говоря ни слова. А затем, слегка нахмурившись спросила:

— Слушай, как ты думаешь, Джонти не будет против, если я возьму несколько ее платьев, пока не куплю своих собственных?

— Ну да! она не будет против, даже если ты их все заберешь! Жене владельца ранчо нет нужды во всяких безделушках.

— Ну и ладно, хватит об этом! — Сэйдж встала и, взяв свою пустую чашку, отнесла ее на столик для грязной посуды. Повернувшись к кухарке, она добавила:

— Пожалуй, теперь и я пойду спать. Завтра у меня будет очень напряженный день.

— Я завтра схожу в магазин и куплю тебе платье и шляпку, — сказала Тилли, тоже вставая из-за стола, — скажу, что покупаю себе. Надеюсь, никто не спросит, за каким чертом мне понадобилась вуаль.

Сэйдж обняла кухарку за плечи.

— Тилли, мне так плохо будет без тебя!

— Ну-ну, только без слез! — проворчала та, пряча свои мокрые глаза. — Иди-ка, ты, ложись, и я тоже лягу, посплю. Как ты сказала — завтра будет тяжелый день.

Стоявшая снаружи, возле открытого кухонного окна Реби слышала весь разговор между Тилли и Сэйдж от слова до слова. Оказавшись тут случайно, экс-любовница Латура почти час простояла, затаив дыхание, в тени здания. И теперь едва не плясала от радости.

Наконец-то, эта певичка, эта выскочка уматывается! Теперь Джим опять вернется к ней, своей Реби!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Часы на кухне пробили шесть часов, когда Сэйдж проснулась следующим утром. Она повернулась на бок и посмотрела на спящего рядом племянника. В ее глазах появилось задумчивое выражение — он выглядел таким маленьким, беззащитным.

— ПОЖАЛУЙСТА, МИЛОСЕРДНЫЙ БОЖЕ! — тихо взмолилась женщина, — ПОМОГИ МНЕ СОЗДАТЬ ДЛЯ НЕГО ХОРОШИЙ ДОСТОЙНЫЙ ДОМ. ОН — ВСЕ, ЧТО ЕСТЬ У МЕНЯ В ЭТОМ МИРЕ!

Затем она соскользнула с кровати, потихоньку, чтобы не разбудить ребенка, и накинула домашнее платье. Она вошла в кухню одновременно с Тилли, которая только что вернулась из магазина. Кухарка положила на стол завернутый в бумагу пакет и заговорщически улыбнулась.

— Здесь твой новый наряд. Он тебе понравится, такой стильный!

— Я и не сомневаюсь, — уголками губ улыбнулась Сэйдж, разворачивая толстую коричневую бумагу и принимаясь рассматривать черную одежду.

Отложив в сторону шляпку и черную густую вуаль, она развернула лежавшее под ними платье Аккуратно придерживая его за плечи, дала расправиться складкам, образовавшимся оттого, что одежда была свернута и, встряхнув, осмотрела со всех сторон.

— Ого-го! — весело рассмеялась молодая женщина. — Какое замечательное произведение! Засмеяться было от чего. Тоскливое черное одеяние, по крайней мере, на два размера больше, чем ей было нужно, было пошито так, что проще некуда. Пуговицы шли от пояса до самого подбородка, как вереница понурых солдат, и никакой другой отделки! Юбка длинная и широкая.

Обе женщины захихикали, сразу представив себе Сэйдж в этом наряде, затем молодая вдова примерила шляпку. Вдоволь насмеявшись над печальной картиной, которую она из себя представляла, Тилли сказала:

— Я прошлой ночью перед тем, как лечь, приготовила тебе кое-какие подкладки, чтобы подложить под платье.

Затем она пошла куда-то в угол и тихонько, чтобы не разбудить Коди, вытащила старый, обитый металлом сундучок. Немного порывшись в нем, Тилли вернулась к столу, неся в руках черную косынку.

— Это тебе, чтобы спрятать волосы, — объяснила она, положив косынку поверх платья.

— Полагаю, этого будет достаточно, — еле заметно вздохнула Сэйдж, собрала свое вдовье одеяние и унесла его в свою комнату. Итак, первый шаг к отъезду сделан. Все остальные будут легче. Вот только делать их придется самой, без Тилли.

Вскоре проснулись оба мальчугана, и пока Дэнни водил Коди в уборную и помогал умыться, Сэйдж и Тилли готовили завтрак.

За завтраком дети весело тарахтели, и все выглядело так, как всегда, но Тилли заметила, что ее подруга очень мало ест и молчаливее, чем обычно.

А Сэйдж, действительно, кусок не лез в горло при мысли о том, что она сидит за этим столом последний Раз, и никогда больше они не будут вместе с Джимом завтракать или ужинать в этой аккуратной и чистой кухне, где постоянно хлопочет Тилли, где все время что-то жарится, варится, и так чудесно пахнет кофе Когда два мальчугана закончили свой завтрак и убежали играть во дворе, Сэйдж вздохнула и встала из-за стола. Надо еще пойти собрать вещи. Когда Тилли мягко спросила ее: «Тебе чем-нибудь помочь, родная?» — она только покачала головой, не в силах произнести ни слова, и боясь расплакаться.

В своей комнате Сэйдж открыла дверцы шкафа, достала с самого дна небольшой саквояж и, положив его на кровать, откинула двойную крышку.

Затем, вернувшись назад к шкафу, она начала перебирать множество висевших там платьев, выбирая себе подходящее. Сэйдж тщательно отобрала те, которые, по ее мнению, могли пригодиться на сцене или в театре. Взяла парочку тех, в которых можно было выходить на прогулку, и три для дома, который будет же у нее когда-нибудь. Затем она выбрала еще пару хороших выходных туфель и разложила все отобранное на кровати.

Закончив с одеждой, молодая женщина подошла к комоду. Там она решила взять с собой недельный запас нижнего белья и несколько пар чулок. У нее возникли сомнения, брать или нет что-нибудь из парфюмерии, в обилии стоявшей на туалетном столике. Наконец, решив, что в большом городе от нее будут ждать, что она умеет пользоваться косметикой, Сэйдж остановила свой выбор на маленькой коробочке с пудрой и румянами.

Начиная укладывать вещи в саквояж, она никак не могла отделаться от мрачных предчувствий, которые стеснили ей грудь. Правильно ли она поступает? Всю жизнь ей довелось провести под чьей-нибудь защитой, а теперь она не может надеяться ни на кого, кроме самой себя. Ей не приходилось бывать в больших городах, чего можно ждать от жизни там? Остается только молить Господа, чтобы он помог и сделал все, как нужно.

Прежде, чем закрыть саквояж и запереть замки на нем, Сэйдж еще раз подошла к комоду и выдвинула нижний ящик. Там, между двумя одеялами, лежал толстый пакет с деньгами. Каждый вечер, когда Джейк приносил заработанное ею серебро, она обменивала его на зеленые банкноты, и сейчас там скопилась порядочная сумма. Сэйдж достала пакет, перевязала его ленточкой и засунула на самое дно саквояжа, между бельем и платьями.

Наконец, все вещи оказались собраны. Сэйдж поставила саквояж возле двери и посмотрела на часы. Было почти одиннадцать часов. До того, как придет дилижанс, оставалось чуть больше часа. Сэйдж тяжело вздохнула. Теперь самое время пойти к Дэнни и объяснить ему, почему она покидает Коттонвуд.

Когда она закрыла дверь перед ничего не понимающим, но страшно заинтересованным Коди, и повернулась к племяннику, Дэнни вопросительно посмотрел на нее.

— У меня к тебе очень важный разговор, — объяснила Сэйдж, — малыш может все разболтать, ведь он еще ничего не понимает.

Потом она села на кровать и показала мальчику на место рядом с собой.

— Иди, сядь ко мне поближе.

Дэнни сел, как просила его Сэйдж, и улыбнулся, явно довольный тем, что его посвящают в какую-то тайну.

— Что ты хочешь сказать мне, тетя?

Сэйдж взяла его руки в свои и, легонько пожав их, посмотрела в глаза племяннику.

— Дэнни, ты помнишь, как нас преследовал Миланд и мы прятались от него?

Когда мальчик кивнул, она продолжала:

— Я боюсь, что он нас отыскал и тут, поэтому я решила уехать в большой город, где он нас не найдет.

Большие зеленые глаза ребенка беспокойно взглянули на нее.

— Куда мы едем, тетя Сэйдж?

— Я тебе сообщу, когда сама устроюсь, — наконец, она решилась рассказать ему самое неприятное. — Знаешь, я сначала не возьму тебя с собой.

И увидев, что он обеспокоенно смотрит на нее, нежно сжала его руки и торопливо добавила:

— Но это всего на несколько недель, мой милый, а потом я приеду за тобой!

— А можно мне будет приезжать на ранчо к Джонти и Корду? — глаза мальчика стали печальными. — Мне так у них нравится! И я буду скучать без Героя.

— Я знаю, мой родной, — Сэйдж чуть не плакала от жалости к ребенку и к самой себе. — Как только мне удастся скопить немного денег, я собираюсь купить небольшой загородный домик с участком, где мы сможем работать и все время, если захотим, будем на свежем воздухе. Ну, и, конечно, если хочешь, я тебе куплю новую лошадь, такого маленького мустанга, лучше Героя.

Сэйдж очень хорошо было видно, что Дэнни изо всех сил пытается сдержать слезы, и тогда она обняла мальчика, а тот обвил своими маленькими ручками ее шею и заикаясь проговорил:

— Я буду скучать без тебя, тетя Сэйдж!

— И я буду тосковать без тебя, любимый.

От неподдельного горя, которое звучало в голосе ребенка, Сэйдж зажмурилась и подумала, что все-таки очень правильно сделала, что попросила Рустера покатать ребят сегодня днем. Конечно, с ее стороны это трусость, сбежать не попрощавшись с Дэнни, но… так будет лучше для них обоих.

Женщина снова посмотрела на часы, думая о том, что пора бы уже появиться и Рустеру. И вдруг из ее груди вырвался вздох облегчения. Она услышала, как ее телохранитель разговаривает с Тилли на кухне. Тогда Сэйдж отстранилась от Дэнни и улыбнулась ему.

— Я вам приготовила сюрприз. Мы с Рустером договорились, что он покатает вас с Коди по окрестностям в своей коляске. Как тебе такое предложение?

— Ух, ты! Вот здорово!

Слезы у мальчугана моментально высохли. Он пулей соскочил с кровати и бросился к двери. Прежде, чем выйти на кухню, Сэйдж расцеловала мальчика в обе щеки и спустя пару минут уже стояла у окна, глядя, как экипаж с одним большим мужчиной и двумя мальчиками удаляется, поднимая клубы пыли. Женщина перевела дыхание и начала готовиться к отъезду сама.

Сняв домашнее платье, она натянула узкие панталоны, одела лифчик, затем, состроив гримасу, одела то самое сооружение, которое Тилли сшила для нее и назвала «кое-какими подкладками». Набитая перьями штуковина, после того, как Сэйдж одела наверх черное уродливое платье, придавала ей вид, по меньшей мере, футов на двадцать тяжелее, чем на самом деле. Оставалось подложить что-то на грудь. На мгновение Сэйдж задумалась, а затем, улыбнувшись, взяла свой багаж, достала оттуда семь пар чулок и напихала их себе за пазуху.

Закончив оформление своей фигуры, она поставила саквояж назад к двери, а затем посмотрела на себя в зеркало. Несколько секунд ей не удавалось вымолвить ни слова при виде той почтенной матроны, которая отразилась в стекле. Наконец, Сэйдж пробормотала:

— Остается только надеяться, что я никогда не наберу такого веса.

Маленькие часики около кровати показывали, что уже пришло время уходить. Быстро повязав косынку и одев черную уродливую шляпку, тщательно закрыв лицо вуалью, Сэйдж в последний раз окинула взглядом комнату, в которой она познала такие прекрасные мгновения любви, а затем — боль от сознания того, что они, оказывается, ничего не значили для Джима.

— Прощай, Джим, — прошептала она, взяв саквояж и сумочку, и вышла из комнаты.

Большая кухня оказалась безлюдной, и Сэйдж поняла — Тилли тоже не любит прощаться. Молодая женщина, не глядя по сторонам, поспешно вышла из дома, прошла по аллее и повернула к станции.

На пути она никого не встретила. Кассир, когда почтенная вдова попросила один билет до Шайенна, удивился было при виде незнакомой дамы, но вопросов не задал. И Сэйдж, радуясь тому, что все идет так, как и было задумано, положила билет в сумочку и села в дальнем углу здания в ожидании прибытия дилижанса.

Ждать ей пришлось недолго. Минут через десять большая повозка появилась на городской улице, отчаянно скрипя колесами и поднимая клубы пыли, подъехала к помещению станции. Сэйдж взяла багаж и заторопилась к выходу, глядя прямо перед собой, боясь, что если она бросит взгляд на улицы этого города, то у нее просто не хватит решительности, и она останется еще хотя бы на один день. Уже забираясь в дилижанс, она увидела, как на улицу выехала четырехколесная повозка Макбейнов, и Сэйдж почувствовала, как ее сердце отчаянно забилось. Просто каким то чудом Джонти и Корд появились в то время, как она села. Появись они минутой раньше, Джонти непременно увидела бы ее своими зоркими глазами и, наверняка, узнала.

Сэйдж очень неудобно расположилась на жестком сидении. Под густой вуалью ей было очень жарко, но откинуть ее она не могла, иначе ее лицо неминуемо было бы покрыто толстым слоем пыли, которая набивалась в карету. Кроме того, ей не хотелось привлекать внимание двух своих попутчиков, карточного шулера в черном помятом сюртуке и торговца виски, сидевших напротив нее. Оба были вчера вечером в салуне, когда она там выступала, и могли бы ее узнать. Шулер посылал ей из-за карточного стола более чем красноречивые взгляды, а продавец спиртного старательно и с огромным воодушевлением пел вместе с нею, причем совершенно фальшиво. Постоянные завсегдатаи салуна устроили овацию, когда Джейк проводил этого «солиста» к дверям и выставил вон.

Она помнила красное от гнева лицо продавца и очень хорошо понимала, что если только он обнаружит, что путешествует в одной карете с певичкой из «Кончика Хвоста», он сделает поездку настолько невыносимой, насколько сможет.

После двухдневной тряски в дилижансе на теле Сэйдж, кажется, не осталось живого места. У нее под конец, вообще, создалось впечатление, что эта колымага не пропустила ни одной кочки, ни одной выбоины на дороге. Глаза Сэйдж стали красными от постоянного недосыпания, потому что рядом с ней сидела тучная дама, направляющаяся погостить у сына в Шайенне и отчаянно храпевшая всю ночь напролет. Своей огромной массой она буквально вдавила хрупкую Сэйдж в угол кареты.

Молодая женщина вначале пыталась оказать достойныи отпор, толкала агрессора, пыталась отпихнуть локтем, но та только громче всхрапывала и не обращала внимания на все попытки Сэйдж отстоять свое жизненное пространство.

— Слава Богу, поездка скоро закончится, — устало подумала беглянка.

Этим утром возница сказал, что к обеду они будут в Шайенне, а сейчас красный солнечный диск висел как раз над головой. Еще через двадцать минут колеса кареты покатились по улицам Шайенна. Напоследок еще раз как следует подбросив пассажиров, дилижанс остановился перед большим зданием с декоративным фасадом, над которым виднелась надпись «Винтеркорн Отель». Возница немедленно принялся сгружать багаж пассажиров, до этого размещенный на крыше дилижанса. При этом вид у него был такой, что всякому было ясно, насколько ему надоели эти пассажиры и все их барахло.

Продавец виски только судорожно вздрогнул, когда услышал, как зазвенели его бутылки с образцами огненной воды, а Сэйдж еле успела подхватить свою гитару и не дать ей упасть на землю.

Ее двое попутчиков первыми выскочили из кареты, даже не подумав о том, чтобы помочь двум дамам, полной женщине и степенной вдове, сойти с высокой подножки на землю. Сэйдж пренебрежительно улыбнулась, вспомнив, как оба мужчины пытались заигрывать с нею всего пару дней назад, а через полминуты они смешались с толпой прохожих, и она навсегда потеряла их из виду.

Сын миссис Толстушки подбежал к матери, и после горячих объятий и приветствий и эта парочка навсегда ушла из жизни Сэйдж. Она осталась совсем одна, с чемоданом в одной руке, гитарой — в другой, растерянная и оглушенная окружавшим ее многолюдьем, гадая — в какую сторону идти?

Сэйдж взглянула на противоположную сторону улицы, посмотрела по сторонам и разочарованно скривила губы. С первого взгляда город ее явно разочаровал.

Шайенн был расположен посреди продуваемой всеми ветрами прерии, где не было ни одного деревца, и весь застроен однообразными домами с декоративными фасадами и наружными лестницами, по которым можно было попасть на верхний этаж.

На улицах было по щиколотку пыли, поэтому прохожие старались, по возможности, не ступать на проезжую часть, а ходить по деревянным мостовым. Когда Сэйдж сама ступила на тротуар, ей пришлось буквально проталкиваться сквозь огромную толпу бородатых шахтеров, ковбоев и тому подобных господ, сопровождающих своих элегантно одетых жен.

Ей пришлось пройти целый квартал, и у нее уже отваливались руки от тяжести саквояжа, когда, наконец, она увидела мальчика, примерно одних лет с Дэнни, который стоял перед салуном и держал поводья лошади. Сэйдж поспешила к нему.

— Молодой человек, — обратилась она к мальчугану, поднимая вуаль, — ты не можешь сказать, где найти приличную гостиницу?

Босоногий мальчишка, взглянув на красивое лицо обратившейся к нему дамы, широко улыбнулся. — Да, мэм, могу. Я бы вас проводил, но мне нужно присмотреть за лошадью одного джентльмена. Он пообещал мне двадцать пять центов. Но это место можно легко разыскать — пройдите еще один квартал, поверните направо и прямо там увидите то, что вам нужно, это единственное здание, которое окрашено. Желтое.

Сэйдж полезла в свою сумочку и подала мальчику монету в десять центов. «Спасибо, сынок», — улыбнулась она и пошла в указанном направлении, а ее помощник настолько этому поразился, что даже не сказал спасибо.

Когда Сэйдж, как и было ей сказано, повернула направо, она вскорости, действительно, увидела желтое здание рядом со своими серыми, обветренными сородичами. Это строение смотрелось, как луч света в окне, и производило, в общем, неплохое впечатление.

Молодая женщина поднялась в своем вдовьем наряде на ступеньки перед входной дверью и взялась за молоточек, повешенный в центре.

Почти в то же мгновение дверь открыл старик-швейцар, который уставился на нее сквозь свои очки в тонкой, круглой оправе. Когда он спросил у Сэйдж: «Чем могу служить, мисс?», она поняла, что старик, практически, слеп. Никто, у кого есть хоть мало-мальски сносное зрение, не мог бы спутать ее в этом одеянии с молодой девушкой.

— Я хочу снять комнату, — ответила она, и тогда старик открыл дверь пошире и отступил в сторону.

— Проходите. Этим утром у нас выехал один джентльмен, и вы можете занять его комнату. Следуйте за мной.

Сэйдж прошла через большой холл, сверкающий чистотой, и ее настроение от этого несколько поднялось. Чистота производила приятное впечатление. Поэтому, когда после небольшого перехода старик открыл дверь в конце узкого коридора, она уже не удивилась тому, что комната была тщательно убрана.

В приличного размера помещении находилась кровать со стоявшим рядом столиком, умывальник с кувшином и тазиком внизу, а также маленький шкаф для белья и высокий стул. На окнах висели чистые легкие занавески и тяжелые, плотные шторы на тот случай, если потребуется занавесить окно от посторонних глаз. Сэйдж поставила тяжелый чемодан на пол, подошла к окну, раздвинула кружевные занавески и нахмурилась.

Окно выходило прямо на улицу. И она сразу поискала глазами задвижку. Нашлась не только задвижка — окно было надежно забито гвоздями. Так что Сэйдж вполне удовлетворилась осмотром. В этой комнате ей можно будет спать спокойно.

Молодая женщина опустила занавески и повернулась к стоявшему в дверях старику.

— Я беру эту комнату, — улыбнулась она, — сколько вы за нее просите?

— Пять долларов в неделю, но сюда входит стоимость завтрака и ужина.

Сэйдж без спора полезла опять в свою сумочку, чтобы заплатить за жилье, хотя и подумала при этом, что ее денег при такой плате надолго не хватит. Придется немедленно начать поиски работы.

Когда дружелюбный старичок передал ей ключи от входной двери и удалился своей шаркающей походкой, Сэйдж заперла за ним дверь. Наконец-то, с нетерпением сорвала с себя ненавистную шляпку с вуалью и бросила их на кровать, к гитаре. Следом за ними отправилась черная косынка, и женщина с наслаждением тряхнула головой, выпуская свои длинные волосы на волю.

Наконец-то, она смогла снять с себя весь свой защитный наряд. Сэйдж скинула с себя платье, сбросила накладные бедра и груди из чулок и, чувствуя благостную прохладу, стала развешивать свою одежду на вешалках, распихивать по ящикам интимные детали своего туалета, расхаживая по комнате в одном нижнем белье. Покончив с этим делом, Сэйдж заглянула в кувшин и обнаружила, что он доверху наполнен водой. Спустя еще двадцать минут она, вволю наплескавшись в воде, смыла с лица и тела грязь и пот двухдневной поездки и, переодевшись во все чистое, вновь после долгих часов своего маскарада почувствовала себя человеком. Приняв таким образом ванну, Сэйдж достала гребень и принялась расчесываться до тех пор, пока волосы не стали опять блестеть, как густой шелк каштанового цвета, Ей захотелось заплести косу, оставив несколько локонов ниспадающими на плечи. Может быть, это была и не самая хорошая прическа, но было так приятно чувствовать, как ветер развевает волосы и обдувает шею после того, как они столько времени были под черной грубой косынкой.

Сэйдж встала со стула и положила расческу на туалетный столик. «Что делать теперь?» — задала она себе вопрос. Для того, чтобы прямо сейчас идти на поиски работы, она слишком устала. Лучше, если она начнет искать место завтра с утра, как следует выспавшись и отдохнув.

Сэйдж посмотрела на кровать, застланную цветным покрывалом, и подумала, не лечь ли ей прямо сейчас, чтобы хоть ненадолго дать отдых уставшему телу.

Она легла, дав себе слово, что просто полежит, но как только закрыла глаза, сразу провалилась в глубокий сон.

Проснулась Сэйдж от звуков мужских голосов, когда солнце уже садилось. Сначала она даже не поняла, где находится и почему вокруг нее совершенно незнакомая обстановка. Однако, очень быстро это состояние прошло, и молодая женщина резко встала с постели.

В щель под дверью проникал запах готовящейся пищи и, по всей видимости, наступило время ужинать. Она вдруг почувствовала, что умирает от голода, поэТ0му быстро расправила слегка сбившееся платье и вновь торопливо причесалась.

Интересно, а что теперь? Ждать, когда кто-нибудь позовет ее и объявит, что ужин готов, или пойти в общую комнату и посидеть там? Женщина решила, что последний вариант предпочтительней, и пошла по коридору.

В большой комнате, через которую Сэйдж проходила в самом начале, уже сидели, уткнув носы в газеты, трое мужчин. Но как только Сэйдж с легким стуком прикрыла за собой дверь, три пары глаз поднялись, чтобы взглянуть на вошедшую. Все печатные слова были забыты в ту же секунду, и все трое уставились на красавицу, стоящую перед ними, как им показалось, в некоторой неуверенности. Наконец, старший по виду джентльмен встал и вежливо осведомился:

— Вы кого-нибудь ищете, мисс? Сэйдж покачала головой:

— Нет, я тут живу. Несколько часов назад я сняла здесь комнату.

При этом известии встали уже все трое. Они поприветствовали ее, осведомились о ее имени и назвали свои собственные. Один из ее новых знакомых, Тим О'Брайан, лет двадцати пяти, был служащим в бакалейной лавке; второй — Питер Свенсон — был примерно ее возраста и владел парикмахерской. А первым с ней заговорил доктор Уэсли Брент. Только один из мужчин поинтересовался, уж не школьная ли она учительница, как вдруг сзади кто-то громко, словно прочищая горло, откашлялся.

Сэйдж повернулась и увидела женщину со строгим лицом, на которой было точно такое же черное платье, как то, что она оставила в своей комнате. Глубоко вздохнув, Сэйдж сказала:

— Меня зовут Сэйдж Ларкин. Думаю, это ваш отец сдал мне комнату. Вы, кажется, удивлены, увидев меня.

Она прошла через комнату и протянула высокой женщине руку. Та вяло пожала ее, и ее лицо стало еще строже.

— Я вижу у вас обручальное кольцо. Где же ваш муж? Надеюсь, вы не сбежали от него?

Ее слова звучали отрывисто и резко.

— О, нет! Я — вдова, миссис …

— Я тоже вдова. Здешние зовут меня вдовушка Бейкер.

Сэйдж улыбнулась:

— Если вы не против, я буду звать вас миссис Бейкер. Ко мне несколько раз уже обращались, называя вдовой, и мне это совсем не понравилось. У меня сразу возникает такое ощущение, будто я не такая, как все остальные женщины только потому, что потеряла мужа.

Лицо женщины несколько смягчилось. Ее угольно-черные глаза добрее посмотрели на молодую женщину, а потом она сказала:

— Мне это тоже не очень нравится, но имя приклеилось и никуда не денешься. Есть у меня две-три подруги, они называют меня Кэрри. Можете меня называть так же.

И, прежде, чем Сэйдж успела оценить по достоинству всю щедрость ее дара, Кэрри Бейкер резким хриплым голосом объявила:

— Господа, ужин на столе!

Трое джентльменов наперебой старались всячески угодить Сэйдж, предлагали ей стул, и, наконец, ей пришлось принять приглашение парикмахера. Тем временем хозяйка закончила накрывать роскошный стол: филе из цыплят с клецками, тушеный горошек, салат йз помидоров были разложены по тарелкам, и, когда ужин начался, доктор Брент спросил:

— Миссис Ларкин, вы, должно быть, школьная учительница?

Сэйдж судорожно вцепилась в свою вилку.

«НУ, ВОТ И ВСЕ! СЕЙЧАС ТЫ УВИДИШЬ, КАК ИХ ХОРОШЕЕ ОТНОШЕНИЕ К ТЕБЕ РАЗОМ ИЗМЕНИТСЯ», — подумала она, вспомнив презрение, которым наградили ее Коттонвудские кумушки за то, что она зарабатывала на жизнь пением. Ее губы сжались упрямо. А почему, собственно, она должна стыдиться голоса, которым наградил ее Господь? Она ничего не сделала такого, что опозорило бы этот дар.

Подняв голову и с независимым видом оглядев своих соседей, Сэйдж громко, отчетливо произнесла:

— Я певица. Завтра с утра я хочу попытаться найти себе здесь работу.

Теперь она ожидала, что глаза Кэрри станут непроницаемо-холодными, а на лицах мужчин появится игривое выражение, однако, ничего подобного, к ее удивлению, не произошло, если не считать того, что у всех мгновенно пробудился живой интерес к ней при этом известии.

— Если вы хотите петь, то это как раз тот город, который вам нужен, — сказала Кэрри. — В Шайенне пять театров. Некоторые, правда, представляют из себя не более, чем дешевые, примитивные варьете с танцульками. Но есть три очень приличных и респектабельных, где вы, наверное, найдете себе место. В этих театрах всегда охотно нанимают красивых женщин.

Сэйдж покраснела, услышав комплимент, который ей выдала Кэрри, но при этом ее неприятно резануло, что определяющим фактором должен оказаться ее внешний вид, а совсем не то, как она поет. Нет уж! Если ее голос не понадобится, ей лучше будет подыскать себе работу горничной или что-нибудь в этом роде. Она уже собиралась об этом сказать вслух, но тут подал голос Питер Свенсон, который предложил показать ей город следующим утром.

— Я покажу вам, где находятся театры и деловые центры, тогда вы сами сможете решить, где вы будете петь, и узнаете дорогу к месту своей работы.

— Большое вам спасибо, мистер Свенсон, — благодарно улыбнулась ему Сэйдж. — Я так боялась, что мне придется ходить совсем одной в первый раз. Мне раньше никогда не доводилось бывать в большом городе.

Соседи по столу ждали, что она станет рассказывать о себе, но когда этого не произошло, чуть не хором поинтересовались, почему же она остановила свой выбор именно на этом городе.

Наступило несколько напряженное молчание, а затем Сэйдж вместо ответа спросила:

— Шайенн очень молодой город, правда?

— Да, — первой ответила Кэрри, — он еще, по сути, в младенческом возрасте. Я сюда приехала весной шестьдесят седьмого, когда он только-только возник. Здесь не было ничего, кроме палаток. Я тоже начинала свой бизнес в большой палатке. Было у меня в ней десять мест, и я брала двадцать пять центов за ночь. Еще пятьдесят центов платили мне за завтраки и ужины. А готовить мне, можете себе представить! — приходилось на улице, на открытом огне.

Большинство моих постояльцев были рабочие, которые строили железную дорогу, проходившую через Шайенн. «Юнион Пасифик» знаете? Осенью того года, в ноябре, как сейчас помню, сюда пришел первый пассажирский поезд.

— Не забывайте, что тогда тут никто и понятия не имел, что такое закон, — включился в рассказ о первых днях Шайенна доктор Брент. — Нам тут частенько приходилось иметь дело с настоящими бандитами, которые нанимались на железную дорогу во время строительства. Их называли «дьяволы на колесах» и, когда стройка дошла до Миссури, они причинили нам уйму хлопот своими драками и пьянством.

— Да, да… Потом появились салуны, проститутки, грабители и продавцы оружия, и все они помогали строителям потратить свои деньги, — добавил Питер Свенсон.

Кэрри согласно кивнула.

— В конце концов, в Шайенне стало так плохо, что генерал Додж, которому было поручено следить за соблюдением законов, попросил генерала Дж. Е. Стивенсона, коменданта форта Расил, помочь навести порядок в городе. Генерал Стивенсон прибыл с кавалерийским эскадроном и вышиб всю эту публику вон из города. Он не позволил им вернуться, пока каждый не дал слово следить за собой и своим поведением.

— Да, после этого Шайенн начал быстро разрастаться, — сказал доктор. — Построили пассажирский вокзал, потом склады грузов и скотные дворы для стад, которые по железной дороге перевозили в Абилин и в Чикаго.

— Однако, законности у нас тут до сих пор маловато, — снова подал голос парикмахер.

— Правосудие в Шайенне поддерживают комитеты бдительности. Конечно, не всем нравится такой метод поддержания порядка — суды Линча, все-таки не закон. И все же городу на границе эти люди нужны.

— До 1868 года полиция и суды тут, вообще, ничего не решали без согласия этих парней, — заметила Кэрри. — Это в 1869 году Шайенн стал столицей штата Вайоминг. С тех пор мы проделали большой путь. Теперь у нас есть свой мэр, пять членов городского совета, городской адвокат, своя казна и, вообще, все что надо приличному городу.

Все это было рассказано с гордостью, и Сэйдж всем своим видом демонстрировала живейший интерес ко всему, что услышала. Когда же ей стало известно, что в городе обеспечены законность и правопорядок, она почувствовала, как у нее, словно камень с души свалился. В этом городе, даже если Миланд ее найдет, она будет в безопасности и может ничего не опасаться.

Затем были рассказаны еще две-три истории о прошлом Шайенна и, наконец, Кэрри встала и начала собирать посуду, а Сэйдж и мужчины вышли из столовой и направились каждый в свою комнату.

Перед тем, как разойтись, Питер Свенсон напомнил Сэйдж об их договоренности на следующее утро, сразу после завтрака, отправиться на прогулку по городу.

В комнате, на столике возле кровати, маленькие часы показывали начало девятого. Однако, у Сэйдж слипались глаза от усталости. Она беспрестанно зевала, а кровать, казалось, так и манила к себе.

Тогда женщина решила, что на сегодня впечатлений для нее достаточно, разделась, тщательно вымыла лицо и руки, затем одела ночную сорочку и откинула покрывало с кровати. Заснула она раньше, чем ее голова коснулась подушки.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Всю неделю после отъезда Джонти и Корда и половину следующей Джим был занят и только иногда в течение дня думал о Сэйдж. Все его внимание было сосредоточено на строительстве дома для подсобных рабочих и возведении кухни и столовой.

Джим был глубоко убежден в том, что после двенадцатичасовой пастьбы и скачек за стадом, его загонщики имеют право на то, чтобы у них было место, где можно переночевать в тепле и сухости, и стол, за которым можно удобно расположиться и поесть с удобством. Да и повару, видимо, тоже надоело готовить на открытом огне, отмахиваясь от пыли и мух.

Пока что еще никто не жаловался — техасцы, вообще, народ неприхотливый и жизнерадостный, но если что-то их не будет устраивать слишком долго, они решительно и ясно заявят о своих претензиях. Но лучше до этого дело не доводить. Это Джим знал по опыту и поэтому работал с восхода до заката, помогая строителям возводить служебные здания. Впрочем, его еще беспокоило и то, что завершение дома пока откладывается.

И все же, хотя в течение дня Джим не очень часто думал о Сэйдж, все становилось совершенно иначе, когда он укладывался на сене и пытался заснуть. Его грызло чувство вины, когда он думал о том, что должна была ощутить Сэйдж, проснувшись и узнав, что он уехал, не сказав ей ни слова. Конечно, бегство от нее было чрезвычайно трусливым поступком. И то, что решиться на это ему было крайне тяжело, не меняло сути. Но Джим знал: останься он до утра, дождись он ее пробуждения, и у него не хватило бы сил покинуть эту женщину. Но заводить друга жизни не входило в его планы.

И все же Сэйдж, вернее ее образ, преследовал его. Настоящим мучением стало для Джима просыпаться на сене, охваченным желанием и неутоленной страстью, и вспоминать, вспоминать, как все у них было… Словно наяву, он чувствовал в темноте, как его обнимают нежные, теплые руки Сэйдж, и снова ее длинные, стройные ноги кольцом обвиваются вокруг его поясницы, а он все движется и движется над ней, и в ней… Он стонал от гнева на собственную дурость, от желания бросить все и мчаться к ней и, измученный вконец, засыпал под самое утро.

Каждый раз Латур давал себе слово выбросить из головы эту женщину, не думать о ней, и каждый раз с наступлением ночи все повторялось.

Наконец, наступил день, когда, практически, оказалась завершена крыша и над домом погонщиков скота, и над столовой. К этому времени Джим совершение потерял голову и взгромоздился на своего Майора, чтобы ехать в город.

Для поездки в Коттонвуд нашелся более чем подходящий предлог. В конце концов, должен он купить кухонную плиту или нет? Не говоря уже о том, что надо приобрести еще жаровню и всяческую мебель.

Джим торопил жеребца по дороге к городу, старательно уверяя себя, что Сэйдж Ларкин к его спешке не имеет никакого отношения. Просто ему не терпится повидаться с Джейком и Тилли и узнать, что произошло в салуне, пока его не было. Давая коню передохнуть время от времени, Латур затем снова пускал его в галоп и, наконец, часа за два до захода солнца, он увидел знакомое здание салуна, а затем стремительно распахнул дверь на кухню, до смерти напугав Тилли, которая сидела за столом и чистила картошку.

— Джим! — радостно воскликнула кухарка. — Я даже не ожидала тебя увидеть. Мы уж тут боялись, что с тобой что-то случилось!

— Как раз напротив, Тилли! Все идет отлично! Строители уже возводят крышу над кухней и общежитием, так что я приехал за плитой и другими вещами.

— О, как замечательно! Наливай себе кофе и, давай, садись рассказывай все, что происходит на твоем ранчо.

Джим налил себе крепкий, ароматный напиток, который никто, кроме Тилли, не умел так вкусно готовить, и, удобно откинувшись на спинку стула, сказал:

— Ну, о чем тут говорить — работаю, как проклятый, помогаю строителям. Думаю, Джонти тебе рассказала, что прибыл мой скот, и все те, кто перегоняли стадо, согласились у меня работать.

— Да, она мне рассказывала. Ей понравились эти ребята. — Тилли вдруг укоризненно посмотрела на Латура и добавила:

— Еще она говорила, что ты там для самого себя отгрохал сказочный дворец. А я-то думала, что ты там строишь что-то вроде того домишки, который сжег тот негодяй.

Искоса взглянув на владельца салуна, кухарка спросила:

— Тебе не будет очень тоскливо болтаться совсем одному по этому огромному дому?

Джим усмехнулся про себя. Тилли ненавязчиво пытается выяснить, не скрывает ли он от нее что-нибудь интересное. Она никак не поверит, что он может пожелать жить в таком большом доме один. А он пожелал… разве нет?

И уже открыто улыбаясь, он сказал:

— Я думаю, что перетащу туда тебя. Если тебе, конечно, не захочется остаться здесь и готовить для всех городских пьяниц.

— Ты издеваешься надо мной, Джим? — У Тилли глаза стали круглыми от удивления.

— Нет, я серьезно. Мне же нужен кто-то, кто бы смотрел за мной, ухаживал, заставлял всегда быть в форме и за что-нибудь пилил время от времени. — Его глаза смеялись. — А что, Рустера тоже возьмем, не переживай!

Лицо Тилли покрылось пятнами.

— Ха! Да на шута он мне сдался! На что этот старый, седой хрыч годится? Я бы очень хотела, Джим, поехать к тебе на ранчо, но только все равно твоему большому дому требуется хозяйка помоложе, чем я. Такая, которая сможет следить за порядком в нем и сможет обуздать тебя, если вдруг тебе шлея под хвост попадет.

— Я знаю твое отношение ко всем знакомым мне женщинам, Тилли, — теперь Джим уже открыто улыбался, а затем, внезапно посерьезнев, добавил:

— И что бы уж поговорить о женщине, которую ты имеешь ввиду, но не упоминаешь, ответь мне для начала — где леди Сэйдж?

Тилли опустила голову, словно что-то увидела в кастрюле с картофелем, стоявшей у нее на коленях, и глухо произнесла:

— Ее здесь нет, Джим…

Джим Латур мгновенно выпрямился и напрягся.

— Ты хочешь мне сказать, что она настолько сумасшедшая, что снова поехала кататься? — чуть не закричал он. — Нет, я тебе говорю не об этом, — совершенно расстроенным голосом произнесла Тилли. — Она уехала совсем из Коттонвуда, Джим На следующий день после твоего отъезда.

Со своего места кухарка очень хорошо видела, как у Джима дернулся кадык и под кожей на щеках задвигались желваки. Несколько мгновений Латур сидел, беспомощно хватая ртом воздух, и, наконец, проговорил. Та-ак. Понятно… И куда она отправилась?

— Не знаю, — сказав не правду, Тилли снова уткнулась в свою кастрюлю. — Она обещала написать мне, как только устроится. Она выразила надежду, что через несколько недель сможет вернуться и забрать с собой Дэнни.

Когда Тилли увидела, что Джим по-прежнему сидит, не говоря ни слова, она добавила:

— Я страшно не хотела, чтобы она уезжала совсем одна. Ты же знаешь, она слишком красивая. Мне страшно, что кто-нибудь воспользуется ее слабостью и обманет ее.

Джим вздохнул и тяжело вылез из-за стола. Внезапно он впервые в своей жизни почувствовал себя стариком, который доживает остаток своих дней, и никого нет рядом, чтобы скрасить его одиночество.

— Ладно, Тилли, мы же знаем, что рано или поздно она все равно бы уехала. Это случилось раньше, чем мы ожидали, только и всего.

Однако, выходя из комнаты, Джим выглядел очень несчастным, его плечи безвольно опустились, и сам он как-то весь разом постарел.

— Проклятый упрямый идиот! — в сердцах плюнула Тилли и яростно принялась крошить картошку.

Джейк радостно поприветствовал своего друга, который подошел к бару и облокотился на стойку.

Бармен закончил разговор с каким-то ковбоем, торопливо подошел к хозяину салуна и воскликнул:

— Чего это ты так рано вернулся в город, Джим? Стало одиноко и решил поискать женского общества?

Джим засмеялся в ответ.

— Веришь или нет, а я тут по делам. Заехал, главным образом, за тем, чтобы купить плиту для столовой.

— Ну, и как там дела? — Джейк поставил перед ним стакан и плеснул туда «бурбона».

— Все идет отлично! — Когда Джим говорил то же самое Тилли, в голосе его было куда больше энтузиазма. — Мне уже пригнали тысячу голов скота, и сейчас несколько отличных парней пасут это стадо. Я их нанял.

Он сделал изрядный глоток «бурбона», а потом спросил в свою очередь:

— Ну, а тут как дела? Были проблемы? Джейк пожал плечами.

— Ничего особенного что-то не припоминается. Ребята немного побузили, правда, в ту ночь, когда узнали, что Сэйдж не будет больше выступать. Ну, сломали там несколько стульев да прострелили пару люстр. Но я этому быстро положил конец — помахал своей дубинкой, достал несколько черепушек — все и закончилось.

Двое мужчин немного посмеялись, а потом Джейк кивнул головой в сторону столика, стоявшего в дальнем углу салуна.

— Вот Реби, как всегда, надоедает своими выходками. Сейчас, когда ты уехал, ей прямо приспичило попользоваться свободными комнатами наверху. Ни от кого не видел хлопот больше, чем от этой сучонки!

— А кто этот незнакомец, с которым она сидит? Что-то я его никогда раньше не видел.

— Да черт его знает! Появился тут пару дней назад, и с тех пор их с Реби водой не разольешь — чисто два голубка воркуют.

Увидев, что Джим смотрит на них, Реби демонстративно склонила свою рыжую голову к незнакомцу, нежно ему улыбнулась и игриво провела рукой по его густой бороде, что-то говоря при этом. Мужчина улыбнулся ей в ответ и, взяв в свою руку ладонь шлюхи, галантно ее поцеловал.

Джим повернулся обратно к Джейку, спокойно заметив:

— Похоже, их любезности предназначены специально для моих глаз.

— Ну, может быть, в этот раз ты зря издеваешься, — ответил бармен, — Реби всем и каждому растрезвонила, что этот мужик предложил ей выйти за него замуж.

— Во дела! И ты считаешь, это правда?

— Вполне может быть, — помолчав секунду, Джейк философски добавил:

— Мужчины и раньше женились на шлюхах. И, говорят, из них получаются неплохие жены.

— Ну, надеюсь, что в случае с Реби все так и есть. Она давно уже собиралась бросить свое ремесло.

— Думаю, у нее некоторое время и на тебя были кое-какие виды. — Джейк опять наклонил было бутылку к стакану Латура, но тот отрицательно покачал головой.

— С ее стороны было глупостью, если она так считала. Ей с самого начала было известно, ЧТО я думаю о женитьбе.

Джим оттолкнулся от стойки.

— Ладно, я пошел по делам, а потом отправлюсь назад на ранчо. Держи под рукой свою дубинку, позже я повидаю тебя еще.

Джейк засмеялся и вдруг нахмурился, заметив, какой ненавистью загорелись глаза незнакомца, когда он посмотрел вслед уходящему Латуру. Может, позвать Джима и сказать ему? Однако, в конце концов, бармен решил, что, возможно, Реби упомянула своему новому любовнику о своих с Джимом отношениях, и то, что он увидел в глазах мужчины, было простой ревностью.

Выходя за двери, Латур столкнулся с Рустером, который входил в салун. Старый товарищ приветственно взмахнул рукой и воскликнул:

— Вот так так, Джим! А я и не знал, что ты в городе!

— Да, я приехал только час назад. Надо подобрать кое-какие вещички для ранчо. Пошли, пройдемся вместе до магазина.

— Думаю, ты уже слышал, что Сэйдж от нас уехала, — Рустер развернулся и пошел за другом. — Никто даже не знал, что она нас покинула, пока Тилли не сказала. Представляешь, просто собралась и исчезла. Я, честно говоря, крепко расстроился — мне казалось, мы' с ней стали хорошими друзьями.

Джим ничего на это не сказал, а Рустер, посмотрев на мрачное лицо друга, решил тоже не продолжать этот разговор.

Солнце уже садилось, когда Латур, наконец, сделал все покупки и отдал последние распоряжения насчет лошадей. Позже, когда он уселся за стол в кухне салуна и приступил к ужину, Тилли спросила его:

— Останешься на ночь, Джим? Он покачал головой.

— Пожалуй, мне лучше вернуться на ранчо. Там нужен хозяйский глаз.

Еще через полчаса он попрощался с Тилли и вскоре выехал из города на равнину. В уголках его рта залегли глубокие морщины, лицо осунулось, и глаза светились мрачноватым блеском. И Майор теперь бежал неторопливой иноходью, а совсем не галопом, которым он несся в город. У Джима не было никакого настроения. Он вспоминал, как билось у него сердце, и, казалось, сама кровь бежала быстрее при мысли о том, что они с Сэйдж скоро увидятся. И вот теперь, узнав, что она уехала из Коттонвуда, Джим чувствовал себя так, будто из его жизни ушло что-то очень важное, без чего и сама эта жизнь ничего не стоит.

Конь мчался дальше, отлично помня дорогу, а Латур, покачиваясь в седле, предавался своим мрачным мыслям. Он ругал себя последними словами за то, что его не было дома, когда Сэйдж пришла в голову эта совершенно нелепая идея ехать куда-то искать счастья. Черт побери! Он мог бы поговорить с ней, убедил бы отказаться от этой глупой затеи или, по крайней мере, поехать с ней, чтобы посмотреть, как она устроится и насколько приличным будет то место, где ей придется жить и работать. А сейчас одна, без всякой защиты, Сэйдж окажется словно ягненок в стае волков!

Джим сжал поводья в бессильной ярости. Ему представились стаи мужчин с жадными, голодными глазами, которые стаями вьются вокруг Сэйдж, мысленно срывая с нее одежды! Разве он сам не смотрел на нее так же точно сотни раз?!

— Да провались ты! — беспомощно выругался Латур и пустил коня галопом. — Мне-то что за дело до того, сколько мужиков будет увиваться вокруг Сэйдж Ларкин!

Встречный порывистый ветер начал посвистывать в его ушах, и всаднику показалось, что полная луна, сопровождавшая его всю дорогу от города, насмешливо ухмыльнулась попытке человека обмануть самого себя.

Когда вдали показался свет от костра, разожженного на его ранчо, Джим чувствовал себя страшно уставшим и физически, и морально. Повар Джесси только взглянул на него из-за своего импровизированного кухонного стола и сразу спросил:

— Голоден, босс? У нас еще осталось отличное тушеное мясо от ужина. Один твой теленок провалился в какую-то нору и сломал ногу, так что пришлось его пристрелить. Часть мы использовали для себя.

«Вот проклятье! — ругнулся про себя Джим и спрыгнул на землю. — Ну, какие еще плохие новости свалятся мне на голову сегодня?»

На следующее утро, после обильного завтрака, состоявшего из яиц с ветчиной и жареного картофеля, Сэйдж и Питер Свенсон вышли на улицу, причем парикмахер гордо поддерживал молодую женщину под руку и довольно оглядывался по сторонам.

Показывая своей новой знакомой город, Питер думал, что во всем Шайенне никогда не появлялась более красивая женщина, и все мужчины, которые ее с ним увидят, будут ему страшно завидовать. Собственно, так оно и получилось. Когда они с Сэйдж ступили на улицу и подошли к первой достопримечательности — большому деревянному зданию, на втором этаже которого находился местный госпиталь, на спутницу Свенсона оглянулось по меньшей мере десятка полтора прохожих.

Он рассказал Сэйдж о том, что здание было построено двумя врачами, и сейчас в нем находится сорок коек. В этом месте Питер криво усмехнулся и добавил:

— Большинство пациентов те, кто был ранен или порезан в драках. Впрочем, зимой бывает много больных воспалением легких, особенно среди ковбоев. Следующим зданием, которое Питер показал своей спутнице, оказалась почта, и Сэйдж страшно обрадовалась, что это совсем рядом, так как ей очень хотелось в течение этой недели отправить письмо Тилли.

А затем они подошли к зданию местной пожарной части.

— У нас тут всегда бывает множество пожаров, — заметил мимоходом Свенсон, — и иногда они просто ужасны. Видите, дома построены так близко друг от друга, что пламя перебрасывается с одного дома на другой, и если бы не наши пожарные, то город, однажды, мог бы выгореть дотла. Надо вам сказать, что парни, которые идут сюда служить, все добровольцы, так что мы можем лми гордиться — они отчаянные смельчаки.

На некотором расстоянии от других домов, но также на главной улице, находилась другая местная достопримечательность — городская школа.

— В ней учится около тридцати сорванцов, — с улыбкой сказал Питер, — хотя… если честно, они ходят сюда не столько за тем, чтобы учить науки, сколько за тем, чтобы мучить своих учителей. Нам, вообще, очень трудно удержать в городе педагогов. Наши детишки совсем не такие, как в деревне или в центре страны. Стоит только учителю отвернуться, и ему в спину сразу летит кусок жеваной бумаги, а то и крупная картечина. Бедняги учителя ничего с этим не могут поделать, тем более, что большинство из них женщины или молоденькие девушки. А старшие ученики обычно больше и сильнее их.

Сэйдж искренне порадовалась тому, что выбрала Для себя карьеру певицы, а не учительницы.

Потом они свернули на какую-то боковую улицу, и Питер с восхищением произнес:

— Мы называем ее Храмовая улица, чуть погодя вы сами увидите, почему.

Вскоре Сэйдж и сама с удивлением поняла причины такого названия. На небольшом отрезке пути она насчитала семь различных церквей и, к своей радости, среди них — методистскую. Завтра ей можно будет сходить на службу и, может быть, она тут не встретит такого же приема, как в Коттонвуде. У нее защемило сердце, когда в памяти всплыло, как Джим сопровождал ее в простенькую, грубо построенную церквушку, а потом стоял позади нее, сурово глядя на тех, кто устроил ей бойкот.

Сэйдж постаралась выбросить из головы мысли о Джиме, потому что в это мгновение Питер взял ее за руку и повел через улицу, на которой стояли жилища семейных горожан. Их маленькие дворики были такими аккуратными и прибранными, с красивыми цветочными клумбами возле широких и просторных веранд. Несколько женщин окликнуло Свенсона, приветствуя его и с любопытством разглядывая его спутницу. А он, ответив на их дружелюбные знаки внимания, проигнорировал их неприкрытое желание узнать, кого это он сопровождает по городу.

Дойдя до городской окраины, Питер Свенсон и Сэйдж пошли на другую сторону улицы и отправились в обратный путь. Мужчина решил показать своей знакомой магазины, расположенные напротив тех зданий, которые они уже повидали. Возле магазинчика готового платья Питер задержался, чтобы дать возможность даме полюбоваться прекрасными шляпками, выставленными в широкой витрине.

— О, Боже! Я еще никогда не видела таких прекрасных вещей! — с благовейным трепетом прошептала Сэйдж.

Затем они подошли к галантерейному магазину, после него миновали аптеку, наверху которой находился кабинет доктора Брента. А в следующем квартале Питер гордо указал на собственную парикмахерскую, расположенную между овощным магазином и мясной лавкой. За ними несколько человек ожидали своей очереди у бани, чтобы помыться горячей водой и поплескаться в лоханях.

Пройдя через следующую улицу, Питер повел свою спутницу к району, где протекала вся общественная жизнь Шайенна, и были расположены салуны, гостиницы и театры. Сэйдж насчитала пять разных театров и одно варьете, от которого, впрочем, решила держаться подальше.

Когда, наконец, они подошли к двум стоящим рядом зданиям, где, судя по объявлениям, давали музыкальные пьесы, Свенсон сказал:

— Вам стоит обратиться в одно из этих мест. Тут показывают много известных музыкальных постановок, труппы приезжают сюда на гастроли и ненадолго останавливаются перед тем, как отправиться в Сан-Франциско. Вот, где сказка! В любом из этих театров вы добьетесь успеха.

— Питер! — смеясь воскликнула Сэйдж. — Откуда вы знаете? Вы же никогда не слышали моего пения!

— Это не имеет никакого значения, даже если у вас вообще нет ни голоса, ни слуха. Хозяева этих заведений будут счастливы иметь вас просто в качестве украшения!

— Ну, уж я-то, конечно, ни за что на это не пойду! — раздраженно воскликнула Сэйдж. — Я хочу, чтобы меня приняли на работу за мое умение петь, а вовсе не за способность быть приманкой для мужчин.

— Я вовсе не хотел задеть ваши чувства, Сэйдж, — стал извиняться Питер. — И все-таки то, что я сказал — правда. Вы очень красивая женщина, и мужчинам будет очень приятно смотреть на вас.

Когда Сэйдж оставила его последнюю похвалу без ответа, парикмахер спросил:

— Ну, так куда вы попробуете сначала устроиться?

— Что, вот прямо сейчас? — растерялась Сэйдж.

— Ну, конечно! Почему бы и нет! Не вижу причин, чтобы откладывать это… а вы?

— Да, пожалуй и я, — ответила она и оценивающим взглядом посмотрела на оба здания.

— Снаружи они выглядят, практически, одинаково. Полагаю, что между ними нет особой разницы.

— Тогда начнем с номера первого. — Питер взял ее за руку, и они направились к широкой двойной двери на входе. Там мужчина повернул дверную ручку, и Сэйдж оказалась внутри. Ее спутник вошел следом за ней.

Солнечный свет проникал в помещение через маленькие, узкие оконца под самым потолком и освещал ряды кресел, спускавшихся вниз, в глубину зрительного зала к широкой сцене. Казалось, во всем огромном здании никого нет, и тогда, немного подождав, Питер громко позвал:

— Эй, есть тут кто-нибудь?

— Есть! Сзади от вас, — откуда-то слева раздался чей-то отдаленный голос. — Я у себя в офисе.

Низенький, крепко сбитый и начинающий лысеть мужчина взглянул на них из-за стола, на котором было разбросано множество листов бумаги. Сразу, как только он посмотрел на Сэйдж, ее спутник перестал для него существовать. Мужчина встал и направился к вошедшей женщине.

— Чем я могу вам помочь, дорогуша?

— Я певица и ищу работу, — улыбнулась Сэйдж.

— Тогда вы пришли как раз туда, куда надо! — хозяин театра уставился на нее, несколько прищурив глаза, словно оценивая. — Вы сможете начать прямо сегодня вечером?

— Но… но вы же не слышали, как я пою! — нахмурилась молодая женщина.

— О, я уверен, что вы поете, как… как… как соловей, — пронзительные глаза мужчины взглянули ей в лицо, затем внимательно стали осматривать с ног до головы.

— А может, я пою, как ворона, — протестующий голос Сэйдж стал резким.

— Уверен, что нет! — толстяк решительно махнул рукой. — Такая красавица просто не может издавать звуков, подобных вороньему карканью.

Вслед за этим была названа такая сумма денег, что Сэйдж на мгновение просто потеряла дар речи. Она не только сможет обеспечить Дэнни приличный дом. Если добавить эти деньги к тем, что заработаны ею в «Кончике Хвоста», то уже в конце года их с лихвой хватит, чтобы начать поиски маленькой фермы, о которой она мечтает.

Все-таки женщину по-прежнему огорчало то, что приняли ее благодаря ее внешнему виду.

«Ну и наплевать! — решила вдруг она. — В конце концов, публика очень скоро увидит, что ты можешь петь. Ты будешь честно отрабатывать свое жалованье».

Питер увидел, как этот низенький человек жадно пожирает глазами его знакомую, и ему это несколько не понравилось. Поэтому он решил, что настала пора вмешаться.

— Меня зовут Питер Свенсон, и я — менеджер мисс Ларкин. С этого момента вы будете иметь дело со мной.

Хозяин театра, наконец, обратил свой мрачный, Удивленный внезапной помехой взгляд на стоящего рядом с новой актрисой человека, и вдруг его лицо расплылось в широкой, льстивой улыбке.

— Я — Клод Джефферсон, — сказал он, протягивая свою руку для приветствия. — Так как? Вас все устраивает?

— Ничего не упоминалось о выходных для Сэйдж. Я могу позволить ей работать только пять дней в неделю. Голосу требуется отдых, знаете ли.

Клод Джефферсон был достаточно опытным человеком, чтобы не выразить свое неудовольствие слишком явно. Эта красотка такова, что мужики будут липнуть на нее, как мухи на мед. И поэтому каждый вечер, когда она не будет петь, означает серьезный убыток.

Однако, эта дамочка слишком лакомый кусочек, и Клоду вовсе не хотелось, чтобы этот тип — Свенсон, кажется? — направился с нею в дом по соседству, к его конкуренту. Уж тот-то своего нипочем не упустит. Поэтому Джефферсон обнажил свои зубы в гримасе, которая должна была изображать улыбку, и сказал:

— Вне всякого сомнения у молодой леди должно быть время для отдыха. Как насчет понедельника и четверга? (Эти дни были самыми некассовыми.)

— Тебя это устраивает, Сэйдж, — Питер взглянул на нее, и она благодарно ему улыбнулась.

— Это будет просто чудесно!

Она вообще не рассчитывала иметь выходные, в «Кончике Хвоста» ей приходилось выступать все семь дней в неделю. Поэтому Сэйдж с готовностью повернулась к Джефферсону и спросила:

— В какое время я должна быть на месте?

— Программа начинается в семь. Однако, вам лучше придти немного пораньше, чтобы я мог вам показать вашу гримерную и познакомить с другими участницами. Когда Сэйдж и Питер уже повернулись, собираясь уходить, Джефферсон внезапно добавил:

— Надеюсь, вы понимаете, что вам придется немного подкраситься, чтобы муж… то есть, публика могла бы лучше видеть вас и ваше лицо.

Сэйдж снова кивнула, соглашаясь на это, про себя, однако, добавив, что она не станет одеваться, как какая-нибудь шлюха. Нет! Она оденет свое… нет, лучше платье из гардероба Джонти.

Они с Питером уже совсем были возле двери и собирались уйти, как вдруг женщина остановилась, будто внезапно что-то вспомнив, и опять обратилась к Клоду:

— Да! Мистер Джефферсон, я забыла упомянуть об одной вещи. Видите ли, я исполняю свои песни, аккомпанируя себе на гитаре, так вот, не могли бы вы приготовить для меня стул или табурет?

Джефферсон нахмурился, но согласился и на это. «Вот дьявол! — подумал он при этом, — досталась примадонна. Может, она и песни-то ни одной стоящей не знает!»

Оказавшись вновь на улице, Сэйдж почувствовала, как внутри нее словно разжалась ледяная ладонь, железной хваткой сжимавшая ей сердце, пока они были в театре. Облегчение, смешанное со страхом и нервным ожиданием предстоящего вечера, вдруг нахлынули на нее, на лбу женщины выступили капельки пота, колени задрожали.

Надеюсь, что вечером все будет хорошо, Пи тер? — скорее спрашивая, чем утверждая, произнесла она, когда Свенсон взял ее за руку и повел через улицу. — Я-ведь, сказать по правде, пела только в салуне, где были только мужчины, да к тому же всегда пьяные. Может быть, приличной публике совсем и не понравится мое пение. — Об этом не беспокойся, Сэйдж. У тебя все будет отлично, вот увидишь, — уверил ее Питер. — И главное, не нервничай. Я и Кэрри, и Док, и Тим — мы все придем и будем в первом ряду. Представь себе, что поешь для нас, как будто, кроме нас, никого и нет в зале.

Сэйдж благодарно улыбнулась, а спустя минуту они уже были у парикмахерской, где трое мужчин ожидали, когда Питер откроет свое заведение. Однако, пока Сэйдж, простившись со своим спутником, не скрылась из виду, ни один из них так и не вошел внутрь.

Сэйдж казалось, что каждая клеточка ее тела испуганно дрожит, когда она уселась перед зеркалом в изрядно обшарпанной гримерной и принялась наносить на лицо косметику. Театр назывался «Золоченая Клетка», и Сэйдж, действительно, чувствовала себя маленькой, беспомощной птичкой, которую собираются здесь запереть. Ей вспомнилось, как жадно ощупывали ее маленькие глазки мистера Джефферсона, и она беспокоилась, не возникнут ли у нее проблемы из за его слишком явного отношения к ней.

«Жаль, Джима нет, — со вздохом подумала она Рядом с ним она чувствовала себя в безопасности. — Но это теперь твое прошлое. Он никогда не станет частью твоей жизни», — напомнила себе Сэйдж. Что тут говорить? Даже если бы она вернулась назад в Коттонвуд, у них с Джимом все равно бы ничего не вышло. Рано или поздно, а скорее всего, рано, она ему надоела бы, и он ушел бы к другой.

Часы на столике показывали, что ей до выхода на сцену осталось пять минут, и Сэйдж бросила последний взгляд на свое отражение в зеркале.

Ее лучшее зеленое платье прекрасно подчеркивало каштановый цвет волос и замечательно подходило к зеленым глазам хозяйки. Оно плотно облегало грудную клетку молодой женщины, но от этого только четче выделялась ее грудь, хотя из-за широкого выреза виднелись только вершины двух прекрасных холмов с темной загадочной ложбинкой между ними Короткие крохотные рукава дополняли ощущение того, что женщина в этом платье, с ее полуобнаженной спиной и плечами, со слегка прикрытой грудью, слаба и нуждается в защите. И еще она напоминала цветок, который станет наградой тому, кто ей окажет эту поддержку и защиту. Широкая юбка, поддерживаемая снизу двумя накрахмаленными нижними юбками, только подчеркивала стройность и хрупкость женского тела.

Сэйдж собрала волосы и подвязала их зеленой лентой, а потом, взглянув в зеркало на свое лицо, подумала, что сказали бы ее мать и Артур, увидев ее такой накрашенной.

Она была уверена, что на лице мужа появилось бы выражение осуждения, а мать., мать тоже была бы опечалена.

Еще раз глубоко вздохнув, Сэйдж отвернулась от своего отражения. Она будет делать то, что должна делать! И нечего тут рассуждать! Пение — это единственный способ обеспечить достойную жизнь племяннику. Молодая женщина взяла гитару и пошла к сцене, чтобы там, за толстым голубым занавесом, ждать, когда придет ее очередь выходить на публику.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Вечерняя программа в «Золоченой Клетке» началась с выступления иллюзиониста За ним на сцену выбежали семь едва одетых юных прелестниц, исполнивших свой танец. Публика визжала и свистела от восторга и исступленно топала, когда танцовщицы в канкане высоко подбрасывали ноги, едва не задевая носы сидящих в первом ряду. Во время исполнения этого номера хватало работы и двум здоровенным вышибалам, которые со знанием дела и очень эффективно удерживали тех мужчин, которые наиболее ретиво рвались на сцену, чтобы облапить какую-нибудь из девушек.

Стояла первая половина июля, очень жаркая и сухая, и поэтому в театре было душно, почти нечем дышать. А тут еще на сцену вышла пышногрудая дама средних лет и, сменив танцовщиц, громким, особенно назойливым в жару сопрано запела что-то на итальянском языке. Публика беспокойно зашевелилась, раздалось шарканье подошв, кашель, и когда ария, наконец, закончилась, у многих зрителей вырвался вздох облегчения.

Под вежливые хлопки оперная дива уплыла со сцены, и тогда Джефферсон объявил, что достойнейшую публику, собравшуюся в театре, ждет сегодня нечто необычайное и исключительное.

— Она не только прекрасна на вид, но и поет, как ангел! — казалось, его голос заполнил зрительный зал до самых отдаленных уголков. — Пожалуйста, поприветствуем! Мисс Сэйдж Ларкин!!!

Сжимая гитару внезапно повлажневшими от волнения пальцами, Сэйдж сделала глубокий вдох и, раздвинув тяжелый занавес, вышла на сцену. Она остановилась у самой рампы, ожидая, пока принесут стул, а в это время в зале повисла такая звенящая тишина, что с улицы можно было бы подумать, что театр внезапно опустел.

На сцену вышел мальчик, держа в руках стул с длинными ножками. Подросток подошел к ожидавшей его молодой женщине и поставил стул прямо под лампой, свисавшей с потолка и ярко освещавшей всю сцену. В своих широких юбках Сэйдж напоминала какой то удивительный весенний цветок, и это сходство еще больше усилилось, когда она легко, словно не касаясь пола, подошла к стулу, села на него и перекинула ленту от гитары через плечо и за голову.

Все это происходило в полной тишине, казалось, что мужчинам, сидящим в зрительном зале, достаточно уже просто любоваться певицей. Никогда раньше в этом театре не появлялась такая красавица.

Чтобы успокоиться, Сэйдж взяла несколько аккордов и запела старую добрую «Джейн, светлоокая Джейн». И, по мере того, как пространство зрительного зала заполнялось прекрасными словами песни и звуками музыки, она замечала, что эта многочисленная и более искушенная публика реагирует на ее пение с таким же обостренным вниманием, как и те грубые люди, для которых ей приходилось петь в «Кончике Хвоста».

Когда затихли последние аккорды песни, несколько мгновений все молчали, будто бы не желая просыпаться от чудесного сна, в который они погрузились под звуки голоса Сэйдж. А затем зрительный зал будто взорвался. Зрители вскочили, яростно хлопая в ладоши и громко требуя: «Еще! Еще!»

Сэйдж взглянула вниз, на первый ряд, где сидели ее новые друзья, и смущенно им улыбнулась, а затем вновь раздались нежные аккорды, и она запела «Прекрасную мечту». И снова приветствия, требования повторить и аплодисменты потрясли своды театра.

Сэйдж решила, что настала пора несколько утихомирить ее почитателей и заставить их вспомнить дни своей безмятежной юности, когда они были наивны и чисты. И она стала исполнять свою третью и последнюю песню «Мой старый дом в Кентукки».

Музыка, словно волшебная река, полилась со сцены, захватывая слушателей, увлекая их за собой, и, убаюканные серебристыми звуками прекрасного женского голоса, зрители поплыли вместе с песней туда, где ярким огнем горели рождественские свечи, потрескивали в очаге дрова и вкусно пахло смолой и где всех их ждали ласковые материнские руки. Сэйдж закончила пение и пошла за кулисы, провожаемая напряженной тишиной. Тишина длилась секунду, две… три. а затем, за спиной певицы, словно рухнула плотина, и на сцег обрушился гром аплодисментов.

Мистер Джефферсон, фокусники, девушки из танцевальной группы — все бросились к ней с поздравлениями. Они окружили ее, восклицая наперебой:

— Какой у вас прекрасный голос! Как мне понравилась последняя песня! Я даже заплакала! Все мужчины готовы валяться у вас в ногах!

— Вы — моя новая звезда! — торжественно провозгласил Джефферсон. — В ваше распоряжение переходит отдельная артистическая уборная!

Сэйдж, понимая, какую честь ей оказывают, удивленно посмотрела на хозяина театра. — А как же мадам Луиза? — спросила она. — Разве не она занимает отдельную уборную?

Джефферсон пренебрежительно махнул рукой.

— Она перейдет в вашу гримерную, к Руби.

«До чего же ты черствое, грубое существо!» — подумала Сэйдж о своем боссе и, хотя еще даже не была знакома с этой самой танцовщицей Руби, отрицательно покачала головой.

— Я не хочу, чтобы с мадам Луизой так поступали Я останусь в одной гримерной с Руби.

Она сразу же поняла, что поступила совершенно правильно, потому что все окружающие, услышав ее ответ, вдруг заулыбались и одобрительно закивали. Ну, что же, новенькая дала всем понять, что она такая же артистка, как и они.

В маленькой гримерной Сэйдж уже ожидали Кэрри и ее постояльцы. И снова ей пришлось выслушать похвалы ее голосу и восклицания о том, как всем понравились песни.

Когда, наконец, все успокоились, Кэрри сказала:

— Мы ждали тебя здесь, чтобы проводить домой. Нам придется пробираться через черный ход, потому что у парадного тебя сегодня будут дожидаться целые орды мужиков, умирающих от желания поужинать с тобой или поближе познакомиться, или хотя бы просто окликнуть тебя. Некоторые из них, наверняка, будут чертовски назойливыми.

— Спасибо, Кэрри, — благодарно улыбнулась Сэйдж. — Ты не представляешь, как мне спокойно с тобой.

— Да ладно… ладно, — Кэрри, казалось, сама была смущена собственной нежностью и особенно тем, что выказала ее. — Это же видно первому встречному, ты похожа на затерявшегося ягненка. У молодой женщины появилось такое чувство, будто она потеряла что-то очень дорогое.

— А что, если нам всем сходить в «Гранд Отель» напротив, выпить чашечку кофе, съесть по кусочку торта? Надо же отметить твой успех, — стесняясь, предложил Тим.

— Ой, это замечательная идея! — согласилась Сэйдж. — Это как раз то, что мне нужно — немного расслабиться вместе с друзьями. Не могу передать, как ужасно я волновалась, когда была на сцене. Мне и в голову не приходило, что мои простенькие песни понравятся такой искушенной аудитории.

Кэрри фыркнула.

— Все эти люди, что слушали тебя, совсем недавно еще были простыми деревенскими жителями. И под их нарядной, элегантной внешностью, они остаются прежними фермерами и ковбоями.

Как она и предсказывала, когда они вышли на улицу, перед «Золоченой Клеткой» слонялось несколько мужчин.

— Ну, что я тебе говорила? — Кэрри взяла Сэйдж за руку и быстро повела прочь.

Ресторан в «Гранд Отеле» был переполнен. Многие желающие войти дожидались, пока освободятся столики. И когда Сэйдж с друзьями увидели это столпотворение, Кэрри предложила:

— Может, пошли домой? У меня еще остался персиковый пирог, хватит всем по кусочку. И не очень много времени понадобится, чтобы приготовить кофе.

— Да, пожалуй, так будет лучше, — согласилась Сэйдж. — Я хочу поскорее смыть с лица всю эту краску.

Так и появилась у них эта традиция — возвращаться домой на кофе с десертом каждый вечер после выступления Сэйдж. Однако, трое мужчин посещали концерты в «Золоченой Клетке» только время от времени. Тим ухаживал за одной юной леди, доктору Бренту иногда требовалось навестить некоторых своих пациентов, а Питер любил два-три раза в неделю посидеть в салуне и немного выпить, после чего он обычно отправлялся в «веселый квартал» с красными фонарями, который находился недалеко от города.

Только Кэрри всегда сопровождала свою квартирантку в театр и обратно. Однако, поскольку поклонникам Сэйдж не понадобилось много времени, чтобы сообразить, что она ускользает через черный ход, то пришлось мистеру Джефферсону выделить своих двух вышибал для сопровождения певицы домой. Так и возвращалась она в окружении двух телохранителей, за которыми следовала Кэрри в качестве боевого резерва.

Девушки из танцевальной группы немного завидовали новой артистке, но изо всех сил старались не показывать виду. Несмотря на то, что Сэйдж была очень привлекательна и на нее засматривались мужчины, отношение к ней подруг по сцене было очень хорошим. Всеми безоговорочно признавалось, что она звезда первой величины на сцене «Золоченой Клетки», да еще к тому же красивая вдова держалась скромно, не заносилась и совсем не требовала особого к себе отношения. И никогда не уходила из театра ни с одним из мужчин, которые буквально преследовали ее своими ухаживаниями.

Сама Сэйдж хорошо относилась ко всем девушкам, подругам по сцене. Ей все нравились, даже мадам Луиза, считавшая, что именно она выше и лучше всех. Но все-таки общаться Сэйдж предпочитала с Руби, своей подругой по гримерной. Руби была пылкой брюнеткой лет двадцати семи. Жила она со своей матерью и воспитывала двух детей: мальчика семи лет и девочку — пяти. Несмотря на то, что бабушка сидела с внуками, пока Руби выступала, она все равно очень волновалась за своих детей. Дело в том, что мать Руби иногда напивалась. В скором времени между Сэйдж и танцовщицей установилась крепкая дружба, может быть, потому, что, в какой-то степени, они были схожи.

Вообще, среди артистов театра существовало негласное правило, никогда не соваться в дела другого Однако, из обрывочных фраз, которые иногда роняла Руби, Сэйдж удалось в общих чертах узнать, что произошло с отцом детей подруги.

Он, однажды, просто ушел из дома и не вернулся. Их дочке в то время было всего шесть месяцев. Поэтому неудивительно, что Руби терпеть не могла мужчин и никому из них не доверяла.

Сэйдж открыто поведала о причинах, заставивших .ее приехать в Шайенн, исключая, конечно, всякое упоминание о Джиме или ее опасениях насчет деверя Она рассказала, что вся ее семья, кроме восьмилетнего племянника, была убита тремя бандитами.

Когда Сэйдж вновь вспомнила все, что пережила в тот страшный день, ей на глаза навернулись слезы. И Руби, всем сердцем сочувствуя горю своей подруги, обняла ее и держала так все время, пока она плакала. Но оплакивала молодая вдова не только смерть Артура, Кейла и Мери, она плакала еще и потому, что навеки потеряла Джима.

«Я никогда его не теряла, — горько подумала Сэйдж, вытирая глаза. — Джим никогда и не был моим».

Затем она рассказала Руби о том, что особенно беспокоило ее.

— Мать Дэнни была индианкой. Как ты думаешь, жители Шайенна примут его, когда я привезу моего племянника в город, чтобы тут жить?

— Знаешь, Сэйдж, врать не буду. Всякие поганцы будут отворачивать от него носы, как и от тебя, впрочем. А простые люди, рабочие, не обратят никакого внимания на то, что у мальчика индейская кровь. Немного помолчав, Руби спросила:

— Послушай, а может, твоему племяннику было бы лучше, если бы ты осталась в Коттонвуде. Ты, по моему, упоминала, что он счастлив на этом ранчо. Может, в салуне просто мало платили за пение?

Сэйдж, конечно, не назвала подруге подлинных причин, по которым она не могла остаться в Коттонвуде. Она не сказала, что боялась превратиться в очередную шлюху Джима Латура или что ее отыщет деверь. Поэтому ей пришлось солгать:

— В маленьком городке не заработать таких денег.

У Сэйдж был выходной, поэтому она все еще лежала в постели, хотя стрелки на ее часах уже приближались к десяти. Она вспомнила свой разговор с Руби неделю назад и почувствовала, что умирает от тоски по племяннику. Однако, теперь, к своему удивлению, она обнаружила, что страстно желает увидеть и Джима. Ей хотелось вновь побыть с ним, услышать его веселый, насмешливый голос. Она вспомнила взгляд Джима сквозь прищуренные глаза, в которых ясно читается его желание заняться с ней любовью.

Сэйдж вспомнила, как все это случилось у них в последний раз, когда они были вместе. Именно тот случай, из-за которого ей пришлось внезапно и раньше, чем она предполагала, уехать в Шайенн. Знает ли уже Джим, что она покинула Коттонвуд? А если знает, что чувствует? Неужели ему все равно?

Конечно, он наслаждался, обладая ее телом, но его последующие поступки показали, что это все совсем не так много значило для него, как для нее.

Сэйдж вздохнула и закрыла глаза рукой. То, что она ему отдавала, могла бы дать Джиму любая женщина и, возможно, даже лучше, чем получалось у нее. Вон, эта шлюха, Реби, например. Уж она-то знает десятки разных способов, как доставить удовольствие мужчине.

— Прекрати! — шепотом приказала себе Сэйдж, села в кровати, а потом поставила ноги на пол. — Ты не должна больше вообще допускать мысли об этом человеке! Подумай хоть на минуту, ведь он обращался с тобой, как с глупым теленком. И, вообще, можно быть уверенной, что и в его мыслях и в его кровати твое место заняла сейчас другая женщина.

Сэйдж ошибалась, когда думала, что Джим забыл о ней. Она также допустила ошибку, думая, что у него появилась новая женщина. С той самой последней ночи с нею он не прикасался и даже не посмотрел ни на одну из них.

Джим вдруг обнаружил, что постоянно думает о Сэйдж, беспокоится о ней. Прошло почти три недели с того дня, когда она уехала, а он постоянно спрашивал себя по несколько раз на день, появился ли у нее уже мужчина. То он говорил себе, что Сэйдж не из тех женщин, которые ложатся в постель с мужчиной после недели знакомства, в следующее мгновение Джим напоминал себе, что она была такой раньше, до того, как они познакомились. Теперь, зная о том, сколько удовольствия может ей принести физическая любовь, возможно, ей захочется как можно скорее получить удовлетворение.

Однако, была еще одна вещь, которая в последнее время начала беспокоить Джима больше всего остального. Что-то в нем медленно, но неотвратимо менялось. Недавно он заметил, что его мечты о Сэйдж, мысли о ней перестали быть только сладострастными и чувственными. Много раз в мыслях она просто тихо лежала в его руках, ее теплое, нежное тело уютно устроилось возле него, а ее голова покоится у него на плече. А иногда она виделась ему на сцене в салуне, поющей свои прекрасные песни, и он так гордился ею, что, казалось, лопнет от гордости.

Но чаще Джим видел Сэйдж в своем новом доме, расставляющей мебель, готовящей еду. И Дэнни вместе с ними, их сын, объезжающий с ним ранчо, помогающий пасти стада.

Каждый раз, когда у него появлялись подобные мечты, Латур злился на себя, обзывал последним идиотом и даже крепче. Однако, следующей ночью все повторялось вновь, его посещали те же видения. Он уже ненавидел эти ночи, свой новый дом, охапку сена, на которой лежал. И как бы ни снилась ему Сэйдж, хозяйкой, возлюбленной или просто далекой знакомой, наутро Джим просыпался в ужасном состоянии, уставшим, неудовлетворенным, слегка растерянным. Ему порой казалось, что он медленно сходит с ума.

Чтобы одолеть назойливые воспоминания о Сэйдж, Джим с головой уходил в работу, старался везде успеть, но дом для рабочих был уже закончен, и парни переселились в него, столовая тоже близилась к завершению, а повар готовил отлично.

Латур часто вспоминал тот день, когда была доставлена заказанная им плита. Он начал было помогать устанавливать ее. Но после того, как Джесси несколько раз врезался в него, терпение повара лопнуло, и тот взмолился, причем мольбы больше походили на рычание: «Босс! Неужели у тебя нет больше никаких дел?»

Джим намек понял и полностью переключил внимание на строительство своего дома. Он решил оказать помощь строителям, возводившим крышу. Полчаса плотник худо-бедно держался, а потом сказал примерно то же, что и Джесси, но только более прямо: «Латур, почему бы тебе не убраться к дьяволу с моей дороги? Хватит путаться под ногами! Проваливай и помогай кому-нибудь еще!»

Единственно, ковбои приветствовали Джима, и среди них он отдыхал душой. Гоняясь в течение двенадцати часов за упрямыми, подвижными и круторогими животными, мужчина настолько выматывался, что засыпал, как только заворачивался в свое одеяло.

Работники Джима нарядили его для работы погонщиком из своих запасов. Они дали ему мягкую шляпу с загнутыми назад полями, пару прочных шерстяных штанов, у которых на заду и с внутренней стороны бедер была нашита оленья кожа. Как объяснили Латуру ковбои, без такого приспособления седло очень быстро перетерло бы ему всю материю, а заодно и то, что под ней.

Один парень подарил Джиму куртку с глубокими карманами, чтобы не тратить время и не лазить в карманы штанов, когда сидишь в седле. А Клем Троубридж отдал ему высокие, до колен, сапоги, которые предохраняют от пыли и мелких камешков. Ну, а шпоры у Джима были свои.

Повар продолжал готовить очень вкусные, обильные блюда, так что тут все было тоже нормально. Джим, вообще, велел, чтобы на харчах никто не экономил, и Джесси, что называется, поймал хозяина на слове. Каждое утро, на заре, прежде чем парням выезжать на работу, они получали на завтрак бекон и гренки или оладьи. А вечером, когда ковбои, загнав скот в загон, возвращались, на ужин их ждало или жаркое, или отбивные, или тушеное мясо. Джесси выпекал прекрасный хлеб, готовил отличный крепкий кофе, а печенье и пироги были выше всяких похвал. Однако, Джим Латур об этих завтраках не жалел, так как прекрасно знал, что даже не будь всего остального, ковбои будут работать на него из-за того, что у них всегда есть хорошая пища, и ее много. Хорошо известно, что ковбои всегда ценили хорошую еду даже выше приличной платы.

Однажды вечером, когда все сидели с полными желудками, умиротворенные, довольные жизнью и курили сигареты, один из парней посмотрел на Джима и сказал:

— Босс, у некоторых из наших мужиков давненько не было женщин. Мы уже прямо осатанели без баб. Мы тут думали, как ты посмотришь на то, чтобы один из нас прокатился в Коттонвуд и привез назад пару девочек на одну-две ночи.

Латур ухмыльнулся и покатал во рту сигарету из угла в угол. Все работники с явным и напряженным вниманием прислушивались к разговору, и ему был понятен их интерес. Он и сам желал женщину, но только одну — Сэйдж. Джим чиркнул спичкой о стол, поднес ее к белому свернутому куску бумаги, набитому табаком, и затянулся. Затем, намеренно не торопясь, выпустил дым через ноздри и ответил ждущим ковбоям.

— Ребята, мысль хорошая, но чтобы из-за них не было драк. Я терпеть не могу, когда мои люди устраивают потасовки между собой. Если кто-нибудь затеет что-то подобное — вышибу дух.

Сразу раздался хор голосов, уверяющих хозяина, что беспокоиться совершенно не о чем.

— Да никто и не собирался устраивать из-за них побоища! — добавил тот, кто обратился с просьбой.

Вслед за этим сразу началось бурное обсуждение другого, не менее важного вопроса — кто поедет? Естественно, что каждому было лестно взять эту почетную миссию на себя и весело провести денек-другой в Коттонвуде. Однако, решение все-таки принял сам хозяин. Латур посмотрел на своего старшего загонщика и сказал:

— Поезжай ты, Клем. Я знаю, что ты не станешь там пропивать все подряд и не забудешь вернуться через пару дней.

Раздался добродушный смех, и работники, поднявшись из-за стола, направились устраиваться на ночлег. Все, за исключением Клема, который пошел седлать лошадь и готовиться к поездке в Коттонвуд.

На следующее утро, когда завтрак подходил к концу, Клем вернулся вместе с двумя самыми молодыми и хорошенькими девушками из заведения мадам Реби. Мужчины бросились к ним, чтобы помочь дамам слезть с лошадей, а Джим, прислонившись к дверному косяку, с удивлением смотрел на растерянные, если не сказать, встревоженные лица девушек. В чем дело? Они что, не хотели ехать с Клемом? Если так, то он сейчас же отправит их назад к Реби. Шлюхи они или нет, но ему тут не нужны женщины, которых принуждают к чему бы то ни было.

Затем он заметил, что направившийся к нему Клем тоже чем-то озабочен.

— Что-то тут не так, Клем, — сказал Джим и сделал шаг навстречу своему помощнику. — Что произошло?

— Мадам… Реби исчезла. Вместе с одеждой и всем барахлом.

— В каком смысле исчезла? — удивился Латур. Может, она укатила с тем своим незнакомцем. Она вроде хвасталась, что они собирались пожениться.

— Что-то непохоже, — подала голос одна из девушек. — Он еще на следующий день был в салуне…

Она оглянулась на подругу и добавила:

— После того, как провел ночь с Мэйзи.

— И более жестокого мерзавца мне еще никогда не приходилось обслуживать! — сказала Мэйзи и вздрогнула. — У меня было чувство, что он ненавидит женщин. И совершенно точно, что у него какая-то изуверская ненависть к индианкам. Я сама слышала, как он говорил об этом.

У Джима словно что-то щелкнуло в голове. Он сразу вспомнил, как Сэйдж, однажды, говорила, что Миланд Ларкин испытывает прямо сверхъестественную ненависть к индейцам и что именно поэтому она так боится за своего племянника. Сердце Джима так гулко застучало, словно стремилось вырваться из груди. И так же, как то, что он, Джим Латур, находится здесь, на своем ранчо, ему стало ясно, что обожатель Реби и деверь Сэйдж Ларкин — один и тот же человек. Этот тип крутился вокруг Реби только потому, что надеялся выудить у той сведения о местопребывании Сэйдж. А если эта потаскуха что-либо знает, а в этом Джим ни на минуту не сомневался, то она, конечно, уже все Ларкину рассказала.

И это означает, что тот уже пошел по следу.

Стул заскрипел, когда Джим тяжело опустился на него, а затем резко встал. Ему придется выходить на поиски с большим опозданием, и он крепко отстанет от Ларкина, потому что даже представления не имеет, где ее искать. И дай Господь, чтобы хоть Тилли знала ее адрес!

— Так, девочки. Вы идите в дом и немного поспите, — Латур тяжелой, стремительной походкой направился к двери — Я скачу в Коттонвуд.

Жеребец задыхался, его бока тяжело ходили, кожа лоснилась от пота, когда Джим, наконец, остановил его у входа в «Кончик Хвоста» и бросил поводья подбежавшему мальчику, не забыв при этом дать ему серебряный доллар, чтобы тот отвел Майора в конюшню, дал коню воды, вытер и накормил его. Затем, потрепав мокрую холку коня, Латур решительно направился в салун.

— Поговорим позже, Джейк, — махнул Джим бармену, направляясь прямо на кухню.

Тилли повернулась к нему от плиты:

— Вот так так! Привет, Джим! — улыбнулась кухарка — Я совсем не ждала тебя сегодня.

— Ты уже что-нибудь получила от Сэйдж? — Джим не стал терять время на объяснения.

Тилли минуту колебалась, прежде чем ответить.

— Да, я, действительно, получила вчера от нее письмо Она пишет, что нашла работу певицы, за которую очень хорошо платят и что через недельку она приедет за Дэнни.

— Откуда было письмо, Тилли? — Джим вплотную подошел к женщине, чтобы сразу увидеть, если она вздумает сказать ему не правду.

Тилли отвела глаза.

— На конверте не было обратного адреса.

— Очень может быть, но ты, черт тебя побери, и так прекрасно знаешь, где она Говори мне скорее.

Тилли сердито взглянула на него.

— С чего бы это вдруг тебе внезапно захотелось узнать, где она? Из-за того, что ты к ней относился по-свински, Сэйдж и уехала Может, тебе просто неожиданно снова захотелось с ней переспать?

— Нет' Я не хочу снова с ней переспать! — в ярости закричал Джим, чувствуя, как у него от стыда вспыхнули щеки. — Я никогда не пытался ее соблазнить, Сэйдж с самого начала знала, что я не смогу на ней жениться.

— Так что же ты не оставишь ее в покое? Она начала новую жизнь, у нее новые друзья. Ей совсем не надо, чтобы ты появился и опять все поломал!

— Слушай, Тилли, — Джим тихим голосом прервал гневную тираду женщины. — Мне кажется, что ей угрожает смертельная опасность от ее деверя. Я боюсь, Реби сказала ему, где Сейдж.

— Но Реби не могла знать… если только… вдруг она подслушала, как мы с Сэйдж говорили о ее отъезде?

Тилли села, лицо ее внезапно побледнело.

— Реби всегда шныряла вокруг, вынюхивала, подслушивала, о чем другие говорят.

Джим кивнул.

— Возможно, так и случилось. А теперь, давай говори, Тилли, где Сэйдж. Время уходит!

— Она в Шайенне, Джим, — торопливо ответила женщина. — Я не врала, что обратного адреса не было Но она поет в местечке, которое называется «Золоченая Клетка». Джим, поспеши за ней! Этот сумасшедший может убить ее, если только найдет!

Латур встал.

— Приготовь мне провизии на два дня, пока я схожу в конюшню за лошадью. Боюсь, что Майор не сможет отправиться со мной.

Однако, приличной лошади в конюшне не оказалось. Ни одна не смогла бы сделать больше десяти двенадцати миль в день, да и то, если бы за ней гналась стая волков.

«Мне нужна лошадь длинноногая, выносливая, которая сможет бежать с утра до вечера с короткими перерывами», — думал Джим, переходя от стойла к стойлу и потихоньку изрыгая богохульства, когда вдруг заметил гнедую Рустера. Он сразу признал эту лошадь, и очень хорошо знал о ее удивительных способностях. Эта гнедая десятки раз уходила от полицейских погонь. И Джим, не колеблясь, набросил седло на спину животного. Рустер не будет против, когда узнает, кто и зачем взял его лошадь.

Однако, Латур все-таки нашел время, чтобы сказать человеку, смотревшему за конюшней, что он берет лошадь своего друга. А после этого направился к концу улицы: там, у дверей салуна, его уже ждала Тилли с дорожным мешком в руках.

— Удачи тебе, Джим, — сказала она. — Я буду молиться, чтобы ты поспел к Сэйдж вовремя.

И Латур, взяв мешок, помчался из города. Быстрое и сильное животное, словно понимая, что нужно всаднику, стремительно покрывало милю за милей. На закате Джим разбил лагерь, где решил остановиться на ночевку. Он подсчитал, что уже успел проехать миль двадцать пять. Сбросив с лошади седло и ласково похлопав ее по спине, Джим взял мех с водой и напоил животное из походного кожаного ведра. Затем, привязав лошадь к кусту, он занялся своим обустройством.

Вскоре над костром в котелке варился кофе; над землей быстро сгущались сумерки. И в это время в отдалении послышалось волчье завывание. Джим решил поддерживать огонь всю ночь. В любом случае, гнедая будет спокойнее, если хищники попытаются подойти к лагерю.

Однако, их заунывный вой раздавался все дальше и дальше, пока не затих где-то в темноте. Джим вздохнул с облегчением, выпил две кружки кофе.

Огонь костра бросал красноватые дрожащие блики на листья большого тополя, под сенью которого Латур устроил свой лагерь. Мужчина собрал остатки еды и бросил их в огонь. А потом завернулся в легкое одеяло и мгновенно уснул.

Как только на следующее утро заалел восток, Джим сбросил одеяло и вскочил на ноги. Разогрев остатки вчерашнего кофе, он выпил его, заедая куском хлеба с вареной телятиной, и вновь двинулся в направлении Шайенна, время от времени посылая лошадь галопом.

По пыльной дороге в Шайенн катилась почтовая карета, в которой сидел единственный пассажир — Реби, бывшая подружка Латура.

Стареющая шлюха едва чувствовала тряску, целиком погрузившись в мысли о будущем. Наконец-то, оно, это будущее, у нее появилось — больше ей не нужно будет продавать себя, ей не придется больше удовлетворять прихоти всех этих мужиков! Реби не отказала себе в удовольствии еще разок открыть маленькую сумочку и заглянуть внутрь. Да. она по-прежнему была там, большая пачка денег, которую ей дал Гарри Джоунс.

Реби откинулась назад на жестком и неудобном сидении и, глядя в окно, стала вспоминать прошлую ночь.

Вчера она и Гарри пришли в ее комнату, и Реби торопливо скинула с себя всю одежду. Но когда она повернулась к своему новому воздыхателю, то, к своему удивлению, обнаружила, что тот раздеваться и не думает. Женщина подошла к своему любовнику и положила руки ему на плечи, чувствуя терпкий запах пота, исходивший от него.

— В чем дело, дорогой? Разве ты не собираешься раздеться? — спросила она. И вдруг удивленно замерла на месте — мужчина резко освободился от ее объятий.

— Слушай, Реби, я хочу с тобой потолковать, — сказал он, усаживаясь на краешек кровати.

— Ну конечно, Гарри! — она села с ним рядом. — Что ты задумал?

— Та женщина, которая пела в салуне, что с ней случилось?

Злое ревнивое чувство сразу зашевелилось в сердце Реби. Неужели же все до единого мужики Коттонвуда думают об одной Сэйдж Ларкин? Реби пожала плечами.

— Не знаю, она уехала.

Миланд Ларкин, злобно прищурив глаза, посмотрел на блудницу. Эта сучка врет! Это можно увидеть по ее бегающим глазкам. Он недовольно вздохнул — что же, придется заплатить, чтобы узнать, куда же исчезла Сэйдж. Миланд потянулся к карману, достал увесистую денежную пачку и положил ее на стол, рядом с кроватью.

Когда Реби смогла хорошо рассмотреть деньги, и в глазах ее появились алчные огоньки, Миланд произнес:

— Здесь достаточно денег, чтобы ты могла начать новую жизнь на новом месте Деньги твои, если ты вспомнишь, куда отправилась Сэйдж Ларкин.

Без колебаний шлюха протянула руку за деньгами и сказала:

— Она отправилась в Шайенн. Там она хотела найти себе работу певицы.

Миланд грубо схватил женщину за руку, так что ей стало больно, и прорычал:

— Если ты мне соврала, я вернусь и всажу в тебя всю обойму из своего пистолета.

— Я не вру, — замотала головой Реби — Я слышал разговор Сэйдж и Тилли и знаю, они решили, что Сэйдж должна ехать в Шайенн.

Тогда мужчина, за которого Реби рассчитывала выскочить замуж, встал и вышел из комнаты, не сказав больше ни слова.

Когда бывшая мадам вновь вернулась к настоящему, она увидела, что солнце уже почти совсем зашло. На горизонте засветились огни большого города; приближался Шайенн. Здесь ей предстояло пересесть на поезд и отправиться в Сан-Франциско, к ее новой жизни.

Вскоре после того, как Реби села в почтовый дилижанс, Миланд Ларкин пошел в конюшню и оседлал свою лошадь Он вывел ее на улицу, вскочил в седло и помчался в направлении Шайенна.

— В этот раз я тебя достану, невестушка, — шипел он сквозь зубы, снова и снова опуская плеть на спину животного. — Наконец-то, ты мне заплатишь за все муки, которые я из-за тебя терплю. И когда я тебя, наконец, отыщу, свершится моя месть, и ты проклянешь тот день, когда твоя мать тебя родила!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

— Ну, и что ты об этом думаешь? — спросила Руби, когда они вдвоем с Сэйдж на нанятых лошадях подъехали к маленькому домику в миле от Шайенна.

— Снаружи выглядит совсем неплохо, — ответила Сэйдж, внимательно разглядывая аккуратное, выкрашенное в белый цвет здание, а потом посмотрела на сорок акров земли, прилегавших к дому.

— У меня есть ключ от передней двери, — сказала Руби, слезая с седла. — Пошли, посмотрим внутри.

Один знакомый ее матери продавал землю, и когда она сказала, что у нее есть подруга, которая хочет купить себе дом, он предложил ей это место, освободившееся за неделю до этого.

— Ты можешь его снять или купить, — сказала Руби, поворачивая ключ в замке.

«Наверное, сначала сниму на время, — из предосторожности решила Сэйдж. — Посмотрю, понравится ли нам с Дэнни в нем, а потом уже куплю».

Внутри дом казался больше, чем снаружи. Сэйдж и Руби насчитали четыре довольно приличного размера комнаты: две спальных, небольшая гостиная и кухня Стены были прочные, только полы слегка скрипели. Мебели в доме никакой не оказалось, за исключением кухонной плиты.

— Ну, обстановку мы тебе сейчас начнем искать. — Руби зашла в спальную, которая была поменьше — Готова спорить, что у Кэрри, в ее громадном домище, полно всякой рухляди, от которой она только будет рада избавиться. Еще можно обратиться к нашим девчонкам в театре. Сомневаюсь, что у них много чего есть, но они спросят у своих знакомых, а те — у своих. Сэйдж особенно и не переживала о том, как обставить дом. Сейчас у нее было достаточно денег, чтобы приобрести самое необходимое Ее главной заботой было, понравится ли здесь Дэнни? Будет ли он счастлив? Она посмотрела в окно кухни: вон там, в сарае, можно будет держать лошадь, к тому же возле дома есть хорошее огороженное пастбище, к нему примыкает равнина, где Дэнни сможет кататься, сколько ему будет угодно. Может, все-таки он и не станет слишком сильно скучать о том, что оставил ранчо Макбейна. Удовлетворенная осмотром, она повернулась к Руби и улыбнулась.

— Давай заплатим за первый месяц, а потом пойдем, расскажем обо всем Кэрри.

— Вот Кэрри обрадуется! Только, мне кажется, она будет без тебя крепко скучать.

— Да, — согласилась Сэйдж, — я, наверное, тоже. Конечно, мы часто будем встречаться, но мне так будет не хватать наших с ней возвращений из театра.

Сэйдж нахмурилась и добавила:

— Я вовсе не хочу каждую ночь добираться сюда совсем одна.

— Ну, ты можешь в любой момент попросить Джефферсона проводить тебя домой. — В глазах у Руби заискрились смешинки — Уверена — стоит тебе только сказать, и он будет скакать до потолка от радости!

— Ха! Он просто толстая обезьяна! Будь у меня собака, я бы этого типа на порог не пустила.

После второго выступления в «Золоченой Клетке», когда Сэйдж сидела в своей гримерной и смывала с лица грим, Джефферсон вошел к ней, не утруждая себя предупредительным стуком. Она увидела в зеркало, как он вошел и направился прямо к ней.

Не спрашивая разрешения, толстяк вплотную приблизился к молодой женщине, сел возле нее и, положив ладонь ей на колено, сказал, медленно шевеля пухлыми губами:

— Я мог бы платить тебе значительно больше, детка, если бы ты мне как следует показала, на что способна. Почему бы нам не отправиться вместе ко мне в отель и не обсудить это в другой обстановке?

Сэйдж смахнула мужскую руку со своей ноги и, холодно глядя на Джефферсона, сказала звенящим от негодования ледяным голосом:

— Если только вы хотите, чтобы я продолжала петь в вашем театре, вы больше никогда ко мне не обратитесь с подобным предложением!

— Да вы же меня не так поняли! — Джефферсон, как ошпаренный, вскочил на ноги. — Это было просто дружеское предложение!

— В таком случае, с этой минуты держите свои «дружеские» предложения при себе! — Сэйдж тоже встала, ее глаза метали молнии.

Совершенно раздраженный и обескураженный, толстяк выскочил за дверь гримерной, громко хлопнув ею при этом. Однако, после этого случая он был чрезвычайно аккуратен в своем обращении с Сэйдж и всегда следил за своими словами. Сэйдж была прекрасной визитной карточкой его заведения, и ему совсем не хотелось ее потерять.

Позже Руби ей рассказала, что Джефферсон обращался с подобными предложениями к большинству своих девочек. Босса они терпеть не могли, однако, некоторые артистки откликались на его приглашения только ради того, чтобы в конце недели обнаружить в конверте с жалованьем несколько дополнительных долларов.

Возвратившись в город, подруги оставили лошадей на станции, а затем направились в контору по сделкам с недвижимостью, где Сэйдж внесла плату за первый месяц аренды дома, получила квитанцию на свои двадцать пять долларов и где ей сказали, что она в любое время может переехать в свой новый дом. Она радостно улыбнулась Руби и сказала:

— Ну, что же, пойдем к Кэрри, расскажем ей.

Как Сэйдж и думала, ее квартирная хозяйка встретила новость со смешанным чувством радости и сожаления.

— Я буду сильно скучать без тебя, девочка, хотя и понимаю, что тебе, конечно, нужен дом для твоего племянника. Ты же не можешь позволить, чтобы мальчик играл на улицах Шайенна.

— Ты знаешь, с этим переездом у меня появляются, по крайней мере, две серьезных проблемы. Надо найти кого-то, кто оставался бы с Дэнни, пока я выступаю, а другая проблема — это, как мне по ночам добираться домой. Мне что-то совсем не хочется ездить туда одной и в темноте, — поделилась Сэйдж своей заботой с Кэрри, когда Руби ушла домой, а они вдвоем сели выпить по чашечке чаю.

— У меня есть на примете одна индейская чета, которых ты бы смогла нанять за небольшую плату. Это очень приличная пара. Им около пятидесяти. Муж мог бы провожать тебя с работы и на работу. Насколько я знаю, он чертовски крепкий малый, и у нас тут никто не отваживается с ним скандалить.

— Это было бы здорово, Кэрри! Ты не можешь с ним поговорить как можно скорее?

Кэрри кивнула, а потом, помолчав, сказала:

— Вообще-то, что тебе, действительно, нужно, так это найти хорошего человека и выйти за него замуж. Тогда бы ты решила все свои проблемы Сэйдж улыбнулась.

— Знаешь, я всерьез начинаю сомневаться в том, что такие мужчины в наши дни еще сохранились Мой муж был прекрасным человеком, но после его смерти я больше таких не встречала.

Наступила короткая тишина, а потом Кэрри заговорила вновь:

— Не собираюсь соваться в твою личную жизнь, Сэйдж, но скажи, тебя в Коттонвуде, наверное, как раз мужчина и обидел, да? У тебя иногда такой печальный вид, словно твои мысли за сотни миль отсюда. Я понимаю, ты можешь печалиться о своем мертвом муже, но, когда тебе кажется, что никто на тебя не смотрит, я вижу у тебя на лице вовсе не скорбь, а нечто другое.

Сэйдж опустила голову, а потом сказала:

— Ты права, Кэрри. К моему стыду, я горевала об Артуре недолго Печально, но он был ничем не примечательным человеком, которого оказалось легко забыть.

Молодая женщина взяла ложечку и стала что-то чертить на скатерти.

— …Был один человек в Коттонвуде. Прекрасный, обольстительный дьявол. Я, по глупости, поверила, что он меня полюбил и вот-вот попросит меня стать его женой… — Сэйдж горько засмеялась. — Как большинство мужчин, он просто хотел переспать со мной, вот и все!

Она вздохнула и добавила:

— Я, вообще-то, не должна бы удивляться. Ему сорок два года, и всю жизнь он был порядочным бабником. Ему слишком нравится обилие женщин, чтобы он решил связать свою жизнь с одной.

И еще немного помолчав, Сэйдж сказала:

— Я больше никогда не поверю ни одному из этой братии.

— Не говори так, Сэйдж. На свете много хороших людей. Просто тебе случилось встретить негодяя.

Молодая вдова вздохнула, допила свой чай и подвела черту под разговором:

— Может, ты и права, но мне пока никого не надо. Сейчас я пойду к себе и напишу Тилли, скажу ей, что скоро приеду за Дэнни.

У Сэйдж и Руби наступил очередной выходной. Почти весь день они обе потратили на то, что ходили из одного места в другое, просматривая объявления о продаже мебели. Большую часть из того, что предлагалось, следовало бы выбросить на свалку столетие назад. Но Сэйдж очень вежливо объясняла причины, по которым ей не подходит та или иная вещь и, в конце концов, это дало свои плоды. Одна старушка отдала ей очень милую, еще крепкую кровать, правда, без матраса. Затем подружка Руби подарила туалетный столик, а сама Руби отдала Сэйдж кресло-качалку из своего и так небогато обставленного дома.

— С меня хватит всех этих «если бы, да кабы», Руби, надоело! — сказала Сэйдж, направляя арендованную легкую повозку со своим скарбом к домику за городом. — Придется залезать в свои запасы и купить все остальное, что мне нужно.

К несчастью, этой весной Кэрри освободила свой дом от всех запасов мебели, которая ей не была нужна, и теперь Сэйдж беспокоилась, сколько придется заплатить за кухонный стол, стулья, кровать для Дэнни и матрац для ее собственной кровати. Ну, что же, дом некоторое время постоит несколько пустоватым, а она постепенно будет приобретать все необходимое, насколько позволит ее жалованье. Пока что у нее еще оставалась большая часть тех денег, которые она заработала в Коттонвуде и с которыми прибыла в Шайенн. Ей очень не хотелось лишаться сбережений, чтобы вновь не попасть в зависимость от кого-нибудь.

Когда повозка остановилась перед арендованным домом, Сэйдж и Руби вместе стащили привезенные вещи на землю и стали переносить в помещение. Когда качалку поставили перед камином, Сэйдж внезапно сообразила, что ей еще необходимы дрова для отопления зимой. Долгий, облегченный вздох сорвался с ее губ, когда она закрыла дверь за собой и Руби.

На обратном пути до города Сэйдж почти не разговаривала. Сейчас, когда завертелись колеса пущенной ею в ход машины по созданию домашнего приюта для Дэнни, только сейчас она поняла, какую большую ответственность взваливает на себя, и как трудно ей будет справиться со всем, что предстоит, в одиночку.

Сжав губы, Сэйдж думала о том, что ей самой довелось вырасти в дружной семье, где все друг другу помогали. Но сейчас удастся ли ей достойно встретить все те препятствия, которые могут встретиться на ее пути? Такие сомнения мучили ее всю дорогу, пока они ехали к дому, где жила Руби.

Наконец, они остановились, и Сэйдж увидела покосившийся, иссеченный ветрами дом с подгнившим крыльцом и захламленным двориком. Затем, однако, ее внимание привлекли двое ребятишек, с шумом выскочивших из дверей и бросившихся обнимать свою мать.

С гордостью в глазах Руби представила хорошенького маленького мальчика и очень красивую девчушку. Сэйдж улыбнулась, глядя вниз на две белокурые детские головки. — Я счастлива познакомиться с вами, Рут Энн и Джемми.

Джемми улыбнулся в ответ, а Рут Энн застенчиво спряталась за материнскую спину. Глядя смеющимися глазами на подругу, Сэйдж сказала:

— Господь благословил тебя прекрасными детьми, Руби.

— Спасибо, Сэйдж. Они, действительно, хорошие ребята.

— Я тебе доставила столько хлопот со своими делами. Тебе, наверное, очень тяжело пришлось, когда ты их одна растила. Надеюсь, и мне удастся воспитать Дэнни.

— О, это было нелегко. Когда отец бросил нас, я чуть не умерла от горя. У меня совсем не было денег, еды в доме — тоже самая малость. Рут Энн была еще совсем маленькой, и мне не удалось бы пойти на работу, даже, если бы что-то подвернулось. — Руби тряхнула головой, словно не желая вспоминать вновь все, что пришлось вынести за время пока ей не удалось пойти работать.

— Моя мамуля пила не меньше бутылки в день все время, сколько я себя помнила. А тут она собралась и пошла работать кухаркой в одну богатую семью на другом конце города и работала как вол. Бедная мамуля! Как же ей пришлось тяжело, оставаться столько времени трезвой, как стеклышко! В детстве мне все время казалось, что она меня совсем не любит и не обращает на меня никакого внимания. Не было всяких там поцелуев, объятий, правда, бить меня не били, но. И вот, когда мне действительно потребовалась помощь, она пожертвовала всем, что у нее было, ради меня, ее дочери. Я узнала, как она меня любит.

Руби взволнованно улыбнулась и тихо сказала:

— Я всегда буду за ней ухаживать, до самой ее смерти, хотя она и старая, и пьянчуга.

Спустя несколько минут, уже оставшись одна в повозке, Сэйдж вдруг поймала себя на том, что ее сомнения по поводу возможности воспитать Дэнни без посторонней помощи, развеялись. Маленькая, хрупкая Руби пять лет воспитывала своих детей совсем одна и прекрасно с этим справилась. Конечно, Сэйдж Ларкин тоже сумеет сама воспитать своего маленького племянника.

Рассвет в пятницу был серым и облачным. Когда Сэйдж проснулась, она обнаружила, что ее ночная рубашка от влажности липнет к телу. «До конца дня, наверняка, пойдет дождь», — с удовлетворением подумала молодая женщина. Если судить по статьям в «Вайоминг Трибюн» хорошего большого дождя уже давно ждут. В газете писали, что фермеры и владельцы ранчо очень беспокоятся из-за того, что земля пересохла и выгорают пастбища, а водоемы пересыхают. Еще немного, и скот начнет падать от жажды, и тогда владельцев скота ждет очень трудный год.

Сэйдж лениво прошлась по комнате, чувствуя, что от горячего, влажного воздуха размягчаются мозги и даже одеваться не хочется. Она с ужасом подумала о том, что сегодня еще придется идти на работу и представила, как непереносимо душно будет в переполненном людьми театре.

Ей стало слышно, что постояльцы-мужчины ушли из дома, и тогда она оделась и пошла на кухню. Кэрри посмотрела на нее из-за кастрюли с горячей водой и, оторвавшись от таза с грязной посудой, вытерла пот со лба.

— Эта духота просто выматывает, — сказала домовладелица вместо приветствия. — Кажется, я сейчас растаю. Мы накануне большой грозы.

Сэйдж согласилась и поставила на плиту маленькую сковородку, чтобы поджарить себе яичницу. Позже, когда она съела свой скудный завтрак и выпила чашечку кофе, Кэрри сказала, что, просмотрев свой бельевой шкаф, нашла кое-какие вещички, которые могла бы отдать.

— Я отложила два комплекта простыней и наволочек и два одеяла. Вот только покрывал у меня свободных нет.

— Да все в порядке, Кэрри. Я тебе так благодарна. Я схожу в торговый центр Джексона и куплю там все, что нужно.

Сэйдж встала, передала грязную тарелку, чашку и вилку Кэрри, взяла посудное полотенце и начала вытирать посуду.

Долгожданный дождь пришел после полудня. Ослепительные зигзаги молний чертили небо, и вслед за ними раздавался ужасающий раскат грома, словно там, в облаках, каталась исполинская колесница. Сэйдж и Кэрри побежали по всему дому, закрывая окна, а потом сели вдвоем на кухне, слушая, как на землю обрушиваются потоки воды, а ветер швыряет их в окна, завывая в ветвях деревьев.

Буря продолжалась больше часа, потом молнии и гром утихли, и пошел тихий, теплый дождь, щедро увлажняя измученную зноем землю. Кэрри открыла несколько окон, и в комнаты, изгоняя изнуряющую жару, хлынул прохладный воздух.

К Сэйдж, наконец, вернулась вся ее энергия и жажда деятельности. После завтрака она сядет в дилижанс, идущий в Коттонвуд, а оттуда Рустер проводит ее на ранчо к Макбейнам, чтобы забрать Дэнни. Остаток дня ей пришлось потратить на то, чтобы приготовить одежду к вечернему выступлению.

Наступил серый, мокрый вечер, дневной свет постепенно померк, и пришли сумерки. К этому времени Сэйдж поужинала, одела свое любимое зеленое платье, и они с Кэрри приготовились к тому, чтобы идти в «Золоченую Клетку».

— Жаль, что не смогу тебя сегодня проводить домой, у меня заболела подруга, — сказала Кэрри, когда они подошли к главному входу в театр. Сэйдж выскочила из-под большого черного зонта, который держала над ней пожилая женщина, и улыбнулась подруге.

— Не волнуйся, Кэрри, и не думай обо мне. Иди, навести свою больную подругу. У меня все будет отлично, я уверена, что после концерта обязательно кто-нибудь меня проводит. Пока, утром увидимся!

— Ну, ладно, — кивнула Кэрри, все еще озабоченно хмурясь, — хотя мне что-то неспокойно на сердце.

Она еще немного постояла, уже после того, как Сэйдж скрылась в здании, а потом, все с тем же встревоженным лицом, повернулась и пошла сквозь дождь в ночную темноту.

Проходя по тускло освещенному коридору в свою гримерную, Сэйдж могла слышать мужские голоса, кричавшие: «Давай певицу, давай певчую птичку!»

Она думала, что из-за дождя зрителей сегодня будет очень мало. Однако, заглянув в дырочку между портьерами, Сэйдж увидала, что зал, как всегда, переполнен. Фокусники, как обычно, начали представление, когда она начала наносить пудру и грим на лицо. Потом начали свой номер девушки танцевальной группы, а ей все никак не удавалось привести в порядок свои волосы. Они отсырели и никак не хотели ложиться в прическу. В конце концов, она оставила свои попытки приручить их и оставила все, как есть. Когда канкан завершился, в комнату вошла уставшая, запыхавшаяся Руби. Оставалось только подождать, пока мадам Луиза исполнит свою арию.

— На сцене пекло почище, чем в аду, — сказала Руби, бросаясь в кресло и вытирая платком лицо — Хотела бы я, чтобы наш танец был в самом конце шоу А то, к концу второго танца я абсолютно выдохнусь.

— Кто сегодня провожает тебя домой, Руби? — спросила Сэйдж свою раскрасневшуюся подругу.

— Не знаю, один из охранников, а что?

— Да сегодня Кэрри меня не сможет встретить У нее заболела подруга, и она пошла к ней. Как ты думаешь, охранник сможет проводить и меня?

— Ну, конечно, будь готова к тому времени, как я оттанцую.

Наконец, отзвучала последняя трепетная нота мадам Луизы, и ей вслед понеслись, как обычно, вежливые аплодисменты женской части зрителей. И мгновение спустя, Сэйдж распахнула занавес и вышла на сцену, навстречу грому аплодисментов и приветственному топанью ног.

Говор стих, за ним стихли и шепоты в то время, как она усаживалась на вертящийся табурет и готовила гитару. Затем Сэйдж улыбнулась всем этим лицам, восторженно глядящим на нее снизу, и каждый мужчина в зале знал совершенно точно, что ее улыбка предназначена именно ему. Несколько старых песен, и парочка новых, и она, наконец, может покинуть эту сцену, привычно слыша за спиной крики: «Еще! еще!»

С облегчением вздохнув, Сэйдж вошла к себе в гримерную, села перед зеркалом и принялась смывать густой слой грима с лица Она как раз закончила вытирать глаза, когда увидела, что дверь, которая вела из ее артистической уборной прямо на улицу, вдруг легко распахнулась… Женщина резко повернулась на стуле, и в ту же секунду ее сердце замерло, оледенев от ужаса. Со зловещей улыбкой на лице в дверях стоял Миланд Ларкин.

Как он ее отыскал? Этот вопрос ярко вспыхнул в ее мозгу. Ведь куда она поехала, знала только Тилли, а старая кухарка умерла бы, но не выдала этот секрет.

«НЕ ПОКАЗЫВАЙ ЕМУ, ЧТО ИСПУГАЛАСЬ! — приказала себе Сэйдж. — ВСТАНЬ! ПРИКАЖИ ЕМУ УБИРАТЬСЯ!»

И хотя вся она внутри дрожала от панического страха, когда ей удалось заговорить, ее голос звучал ровно и слегка напряженно.

— Что ты здесь делаешь, Миланд? Что тебе нужно тут?

— Какой глупый вопрос, Сэйдж, особенно сейчас, — Ларкин закрыл за собой дверь и двинулся к ней. — Чего, по-твоему, я всегда хотел?

— Думаю, я ясно дала тебе понять, когда вышла замуж за твоего брата, что не хочу быть с тобой, — гневно сказала Сэйдж, совсем некстати подумав, что на улице, должно быть, еще льет, потому что с плаща Ларкина капало, и капли воды собирались в лужицы у его ног.

— Тогда, в те времена, ты была молоденькой девчонкой и сама не знала, чего хочешь. Ты выбрала не того брата, а я из-за этого ужасно страдал все эти годы. Но тебе было мало, после того, как я избавил тебя от своего брата-слабака, ты сразу же кинулась к поганому полукровке.

Увидев испуганные глаза Сэйдж, Миланд ухмыльнулся и кивнул головой.

— О да! Я все знаю о тебе и Латуре. Однажды ночью, я стоял под окном твоей комнаты в Коттонвуде и видел, как вы предавались греху. Достойная и благочестивая Сэйдж смогла достаточно быстро развести свои ножки, чтобы дать грязному индейскому ублюдку поелозить между ними!

Лицо Миланда демонически задрожало, глаза безумно блестели, он уже не говорил, а кричал.

— И тогда, стоя там, в темноте, глядя на то, как он ублажает тебя, я смирил свой праведный гнев. Тогда же я поклялся, что перед тем, как я убью тебя, ты дорого заплатишь за всю боль, которую ты мне причинила!

И прежде, чем Сэйдж смогла пошевелиться, Миланд подскочил к ней и схватил ее за руки с такой силой, что от неожиданности и боли она вскрикнула. Но в следующее мгновение на ее лицо обрушился резкий удар, от которого она чуть не потеряла сознание. В следующее мгновение, двигаясь со скоростью молнии, Миланд засунул ей в рот платок и, достав из кармана веревку, связал запястья молодой женщины.

Приподняв одну бровь и отступив от нее на шаг, Ларкин посмотрел на свою жертву и ухмыльнулся: «Ну? Боишься?»

Сэйдж едва не задыхалась от вонючего платка, который деверь засунул ей в рот. И, конечно, она боялась. Она была напугана до смерти. Этот сумасшедший пообещал убить ее Но она не сомневалась, что до этого он будет насиловать и сотворит с нею все, о чем мечтал его безумный мозг.

Миланд приготовился к тому, чтобы взвалить женщину себе на плечо и удалиться, как вдруг открылась дверь из театра, и в комнату вошла Руби.

— Ты что же это, глупая скотина, себе позволяешь? — Закричала она и бросилась с кулачками на Миланда.

Насильник бросил уже почти потерявшую сознание Сэйдж на стул и повернулся к напавшей на него танцовщице, одновременно доставая нож из кожаных ножен, висевших у него на поясе Схватив Руби за плечи, Миланд с силой толкнул ее, а когда женщина упала, он резко взмахнул ножом и ударил ее прямо в спину.

Полные муки, стынущие светло-карие глаза Руби окинули комнату взглядом, потом изо рта у нее пошла кровь. И когда тело ее перестало содрогаться в руках Миланда, он отшвырнул ее прочь от себя, словно и не обратил внимания на то, что совершил, как будто только что загубленная им душа имела значения не больше, чем назойливая муха, которую он прихлопнул.

Все это произошло так быстро, что Сэйдж сначала даже ничего не поняла. Только спустя мгновение, уже глядя на скорченное тело своей маленькой подруги, она осознала, наконец, весь страшный смысл того, что произошло, и ее лицо смертельно побледнело. Сэйдж вскочила со стула, в отчаянии бросилась на своего деверя, пытаясь ударить его своими связанными руками. Горе и отчаянье наполнили ей сердце, ведь не только она потеряла свою дорогую подругу, но и двое совсем маленьких ребятишек потеряли сейчас свою мать.

Но Миланд только рассмеялся, увидев, что Сэйдж пытается на него напасть. А потом резко и сильно ударил ее в подбородок кулаком.

Свет померк в глазах несчастной женщины, и она потеряла сознание. И уже совсем не чувствовала, как Миланд взвалил ее к себе на плечо и пошел по темной аллее позади театра к ожидавшей его лошади.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Джиму не составляло большого труда отыскать «Золоченую Клетку», когда он на своей лошади въехал на главную улицу Шайенна. Большая толпа людей стояла перед входом в двухэтажное здание, слышались взволнованные голоса. Сердце Джима сжало нехорошее предчувствие, а пока он отыскивал место, где можно поставить лошадь, это предчувствие превратилось в уверенность — все эти люди говорят именно о Сэйдж.

Набросив поводья на высокую, блестящую от влаги коновязь, Латур поспешил подойти к взволнованным людям, толпившимся вокруг или стоявшим с бледными лицами. Он тронул за плечо ближайшего к себе мужчину и спросил: «Что случилось?»

— Убили одну из девушек, которая здесь работала. Ножом в спину.

Лицо Джима стало мертвенно-бледным — этот ублюдок нашел все же Сэйдж раньше его. Он почувствовал приступ тошноты, смешанный с острой болью в груди, и даже испугался, что его вырвет прямо на месте.

Однако, уже в следующую секунду, Латур справился со своей слабостью, и его глаза загорелись холодным яростным огнем Миланд Ларкин за это заплатит, и заплатит страшно' Он получит месть, месть индейца! Джим стал проталкиваться через толпу, распихивая мужчин и женщин, стараясь пробиться к театру. Он должен обнять Сэйдж, взглянуть в ее прекрасное лицо в последний раз, прежде чем отправиться на охоту за ее убийцей.

Его успешное продвижение вперед задержалось, когда на пути у него оказалась женщина средних лет с бледным лицом и встревоженным глазами, которая о чем-то спорила с городским судебным исполнителем. Он обошел их и стал пробиваться дальше, к закрытой двери в театр. Когда Джим, наконец, добрался к цели и взялся за дверную ручку, судебный исполнитель поспешно прекратил спор с женщиной и бросился к нему.

— Нет, нет, вы не можете туда войти, мистер!

— А ты хочешь попробовать меня остановить? — рука Джима стремительно метнулась к кольту, как обычно, висевшему у него на бедре.

Служитель закона изумленно остановился, пораженный таким обращением, а Джим, больше не обращая на него внимания, отворил большую тяжелую дверь и вошел внутрь Он постоял несколько мгновений в сумраке длинного холла, освещенного только лучами заходящего солнца, которые с трудом проникали сквозь высокие окна, и попытался сообразить, куда теперь идти. Затем ему стали слышны доносившиеся откуда то голоса, и он пошел в том направлении.

Латур ворвался в маленькую комнатку в тот самый миг, когда на хрупкое тело лежащей женщины набросили белую простыню. Сдерживая отчаянный, рвущийся из горла крик, Джим бросился на колени перед застывшим, словно изваяние, холодным телом. Дрожащими руками он взялся за край простыни и, замирая от неизбежного горя, поднял его вверх.

И вдруг двое стоявших рядом мужчин увидели, как этот большой, сильный человек радостно вскрикнул, и на его глазах выступили слезы радости.

На Джима смотрели мертвые глаза женщины, которую он никогда в жизни не видел! Он накрыл ее лицо и опустил свою голову на руки, мысленно благодаря Бога, что это не Сэйдж лежит перед ним, неподвижная и холодная.

— Вы знаете эту женщину? — донесся до него голос судебного исполнителя.

Джим отрицательно помотал головой и поднялся с колен.

— Я думал, что это другая…

И тут он впервые заметил двух молоденьких женщин, стоявших в стороне и беззвучно плакавших. Сделав к ним два шага, Джим спросил:

— Кто-нибудь из вас знает Сэйдж Ларкин и где ее можно найти?

Высокая блондинка вытерла глаза и, сделав над собой усилие, ответила:

— Мы не знаем, где Сэйдж. Полагают, что ее украл тот, кто убил Руби.

Женщина заметила, как при этом известии у Джима с лица схлынула вся кровь, и добавила:

— Там, на улице, находится ее квартирная хозяйка Кэрри Бейкер. Она что-то может знать о ней.

Латур благодарно кивнул, развернулся и заспешил к выходу. На улице, в толпе людей, все еще толпившихся вокруг театра, нигде не было той стареющей женщины, которая разговаривала с судебным исполнителем. Почему-то он был твердо уверен, что она и есть та самая Кэрри Бейкер.

Среди тех, кто ожидал у театра, ее не было. Джим уже собирался вернуться в помещение театра и спросить, где живет квартирная хозяйка Сэйдж, как вдруг заметил удалявшуюся по улице женщину в ярком цветном платье. Наверняка, это она! Мужчина стремительно бросился за ней вниз по улице, моля об одном, чтобы она хоть чем-то смогла ему помочь.

— Подождите! Одну минутку, мэм, — окликнул он ее. — Можно сказать вам несколько слов?

На него посмотрели заплаканные глаза; она подождала его и сказала тихо:

— Скорее говорите ваши несколько слов, мистер. Сегодня я слишком встревожена и расстроена, чтобы тратить время на всякую болтовню.

— Я тоже, мэм, — мягко ответил Джим, понимая причину волнения этой женщины. — Я думаю, мы беспокоимся об одном и том же человеке. Я из Коттонвуда, ищу Сэйдж Ларкин.

— Почему вы ищите Сэйдж Ларкин? Что вам от нее нужно? — в голосе Кэрри послышалось подозрение.

— Я разыскиваю ее, потому что думаю, что она в большой опасности. А хочу я от нее… Я хочу жениться на ней и увезти ее назад в Коттонвуд, туда, где она и должна жить.

Глаза женщины полыхнули огнем на Джима.

— Почему же вы позволили ей сперва уехать оттуда? Она была очень несчастна первое время-, как приехала сюда.

Латур опустил голову. Видеть осуждение в глазах Кэрри было просто невыносимо! Все, что она сказала, каждое ее слово, правда. Если бы он не был таким тупоголовым, толстокожим болваном, Сэйдж давно бы стала его женой, и была бы в безопасности от того человека, который похитил ее, погубив при этом четырех человек, лишь бы осуществить свой дьявольский замысел.

И все же Джим заставил себя вновь посмотреть на стоявшую перед ним женщину — Я совершил непростительную глупость, позволив ей уехать. Но, уверяю вас, я не думал, что слишком много для нее значу. У вас есть хоть какие-то предположения, где она может быть? Может, она упоминала о том, что боится человека по имени Миланд Ларкин? Это ее деверь.

— Нет, — подумав, ответила Кэрри, — она никогда ни о ком не говорила, только о племяннике, женщине по имени Тилли .. и мужчине, который никак не может удовлетвориться одной женщиной, а постоянно их меняет.

Она с осуждением посмотрела на Латура, а когда он вновь отвел свой взгляд, спросила:

— Вы считаете, что этот Ларкин убил Руби, а потом похитил Сэйдж?

— Это так же точно, как то, что я стою здесь, перед вами. И один дьявол знает, что этот ублюдок собирается с ней сделать.

— Что же вы собираетесь делать? — спросила Кэрри, когда они вдвоем двинулись дальше по улице, — Вы попытаетесь найти ее?

Эти слова прозвучали скорее как приказ, чем как вопрос.

Джим бросил взгляд на солнце, уже почти совсем скрывшееся за горизонтом. Через час совсем стемнеет, и ему чертовски хочется спать. Да к тому же и лошади Рустера требуется длительный отдых. Им обоим придется очень тяжело, когда они отправятся на поиска Миланда Ларкина.

— Завтра утром, с первыми лучами солнца, как только можно будет различать следы этого негодяя, я отправлюсь за ним в погоню. И если только с головы Сэйдж упадет хоть волосок, то этому мерзавцу и сам Господь Бог не поможет.

У Джима было предчувствие, что Миланд со своей жертвой направился в свою местность, туда, где жили он и Сэйдж до того, как оказаться в Коттонвуде. А вдруг ему предстоит найти Сэйдж, вернее, ее мертвое тело, где-нибудь на этом страшном пути. Латур помотал головой, отгоняя непереносимую мысль.

— По-моему, вы устали до смерти, мистер, — сказала вдруг Кэрри, когда их ноги ступили на обочину — Давайте-ка, я вас чем-нибудь покормлю, а потом поищем, куда вас положить на ночлег.

У Сэйдж было такое чувство, будто она едет всю свою жизнь. Но, судя по расположению луны, с той минуты, как Миланд забросил ее на своего коня, прошла всего пара часов.

Сейчас он сидел позади нее, и они стремительно удалялись от города. У Сэйдж до сих пор от его удара болела челюсть, мучительно ныли руки, так туго связанные, что, казалось, и кровь уже перестала поступать к пальцам. Спина несчастной женщины тоже затекла и болела оттого, что она старалась как можно дальше отодвинуться от Ларкина, боясь, что от прикосновения к ее телу Миланд может вспыхнуть похотью.

Пока, однако, хвала Господу, он и не думал приставать к ней с такими намерениями. Но ведь это со всем не означало, что однажды они у него не возникнут. Это все может случиться, когда они остановятся на ночь или, наконец, достигнут того места, куда он ее везет.

Но ее терзал и страх другого рода. Что собирается сделать с ней Миланд, когда ему, в конце концов, надоест мучить ее? Убьет? Теперь она знала, что он может и женщину убить, не колеблясь.

Ей вспомнилась ее маленькая подруга Руби. Она погибла, была убита этим чудовищем только потому, что пыталась защитить свою подругу! Что теперь будет с ее детьми? Сможет ли их бабка бросить пить и хорошо их вырастить? Вряд ли. Может, она бы и рада, но ведь она уже столько лет пьянствует!

И как же Дэнни? Если ей суждено умереть, смогут ли Джонти и Корд воспитать его? Вообще, оставят ли они его у себя? Наверное, да.

Внезапно ей пришлось прервать свои встревоженные, сбивчивые рассуждения, потому что деверь остановил коня и слез с седла.

— Тут мы остановимся на ночь, — сказал он, стаскивая свою жертву с лошади. — Похоже, нас никто не преследует.

Он указал ей на высокую, одиноко торчащую среди равнины скалу и приказал:

— Иди туда и не вздумай улизнуть. Ты будешь вкусной закуской для волков, их тут по лесам шляются целые стаи.

Сэйдж пошла и села там, где ей было приказано, и со своего места с ненавистью наблюдала за тем, как Миланд разжег костер, сварил кофе, а затем поставил на угли сковороду. Внезапно он взглянул на нее и перехватил ее ненавидящий взгляд. Его лицо исказилось от злобы, он встал и подошел к ней. Остановившись прямо перед ней, ее похититель расстегнул штаны и достал свой член.

— Если бы ты не запачкалась тем, что спала с индейским выродком, возможно, я бы и захотел, чтобы ты смогла меня ублажить, — злобно прохрипел Ларкин.

Сэйдж, несмотря на весь свой страх, с отвращением сплюнула на него.

— Никогда! Слышишь, ты, гадина! Никогда я непозволю тебе прикоснуться ко мне. Я до конца своих дней потом буду чувствовать себя в грязи.

Злодея даже затрясло от ярости. Забыв о похоти, Миланд опустился перед Сэйдж на корточки, одной рукой грубо сжал ее подбородок, а другой в это время достал тот самый нож, которым убил Руби. Грубо сжав нежную женскую кожу, он поднял нож и коснулся его широким лезвием лица женщины всего в дюйме от ее правого глаза. Весь дрожа от душившей его злобы, он прошипел:

— Ах, ты себя будешь чувствовать грязной! Запачкаться боишься! А посмотрим, как ты себя почувствуешь, когда запачкаешься в собственной крови.

Сэйдж, закрыв глаза, почувствовала прикосновение холодной стали, затем внизу, у глаз, кольнуло, и теплая кровь побежала у нее по щеке. Безумец порезал ее лицо! Она в ужасе ждала, что он будет теперь вновь резать ее.

Но в следующее мгновение Миланд, изрыгая проклятия, отшвырнул ее прочь и пошел назад к костру Женщина вздохнула с облегчением, с трудом, из-за связанных рук, поднялась с земли и вновь прислонилась спиной к камню. Теперь ей стало ясно, что Ларкин больше не пылает к ней страстью, он просто хочет помучить ее, заставить страдать. А потом, раньше или позже, если никто ее не спасет, она будет убита.

От костра до несчастной женщины донеслись запахи жареного мяса и кофе, и от этих вкусных ароматов она почувствовала, как ее рот наполняется слюной. Последний раз они легко перекусили с Кэрри часа в два дня. Еще спустя пару минут она увидела, как Миланд Ларкин снял сковороду с огня и начал поглощать еду, аккуратно макая хлеб в жир и отправляя в рот свинину кусок за куском.

С нарастающим раздражением Сэйдж поняла, что ей он поесть не даст. Это что, его план? Он хочет, чтобы она умерла от голода? Ей хотелось задушить его собственными руками, когда в конце своего ужина негодяй, выпив две чашки кофе, выплеснул то, что осталось в костер и встал. Некоторое время Миланд наблюдал, как над костром вьются сизые клубы дыма, затем он звучно рыгнул и направился к пленнице.

Сэйдж ждала, что вот теперь он продолжит истязания, но ее похититель только привязал к ее поясу длинную веревку, затем обмотал другим концом себя.

— Если вдруг ты надумаешь ночью погулять, — ухмыльнулся он, — тебе придется захватить меня с собой.

С этими словами Ларкин раскатал свой спальный мешок и улегся, накрывшись сверху одеялом.

Сэйдж почувствовала одновременно и гнев, и облегчение. Она обрадовалась тому, что, видимо, больше сегодня этот мерзавец не будет ее беспокоить, но кроме этого ее душил гнев за то, что он не дал ей даже одеяла, на котором можно было бы лежать. Ее деверь обращался с ней, как с животным!

Хорошо еще, что веревка была длинной и давала возможность женщине хоть немного двигаться. После дождя земля была сырой и холодной, и ей, со связанными руками, никак не удавалось найти хоть клочок сухой почвы, где она могла бы прилечь для сна. Наконец, Сэйдж, скорчившись, уселась на прежнее место, и, дрожа всем телом от холодного ночного воздуха, попыталась заснуть.

Практически всю ночь несчастная молодая женщина страдала от холода, ее тело затекло от сидения на твердой земле, но больше всего ей досаждали муки голода. Порой, сквозь забытье, ей казалось, что уже прошла целая вечность с той минуты, как она последний раз поела. Наконец, когда на востоке уже заалела узкая полоска зари, Сэйдж заснула, и почти сразу же ее разбудил резкий рывок веревки, привязанной к поясу.

— Садись, мне надо снять с тебя эту упряжь, — прохрипел Миланд. Развязав женщину, он спрятал веревку в переметную суму, затем вновь подошел к пленнице, на ходу расстегивая ширинку. Остановившись совсем рядом с нею, Ларкин помочился чуть ли не ей на ноги, забрызгав при этом ее туфли.

Сэйдж закрыла глаза, со страхом думая о том, что может последовать за всем этим. Но, очевидно, ее мучитель решил, что на этот раз он уже достаточно ее унизил, потому что в следующую секунду она услышала его удаляющиеся шаги. Женщина открыла глаза и увидела, как Миланд принялся разжигать костер. Через несколько минут вокруг вновь разнесся удивительный аромат жареного мяса; она почувствовала голодные спазмы в желудке и увидела, как Ларкин вновь усаживается есть один.

Более чем когда-либо раньше Сэйдж уверилась, что негодяй решил умертвить ее с помощью голода, чтобы самому сидеть рядом и наблюдать, как она будет медленно умирать у него на глазах, униженно вымаливая хоть кусочек хлеба.

Еще через пару минут она увидела, как Миланд направился к ней со сковородкой в руке. Он поставил сковороду перед женщиной, и ей стоило большого труда не поблагодарить его, когда она увидела, что там лежат несколько кусков мяса. Не говоря ни слова, Ларкин развязал ей руки Но еще несколько секунд Сэйдж могла только смотреть на еду, потому что руки настолько затекли, что невозможно было двинуть пальцем.

Никогда еще еда не казалась Сэйдж такой вкусной. Она старалась есть помедленней, чтобы растянуть удовольствие, но мяса было слишком мало, и оно быстро кончилось.

Пленница с тоской посмотрела на котелок, в котором был кофе, но, как и прошлой ночью, Миланд выплеснул остатки в костер.

Вместо кофе он позволил женщине сделать несколько глотков из его фляги, а затем вновь связал ей руки и усадил на лошадь.

Солнце взошло повыше, все вокруг было окутано туманом, но день обещал установиться жарким. За все время, после того как они тронулись с места, Миланд не проронил ни слова, и это тревожило Сейдж все больше и больше. Что ее ждет? Куда они едут? Может, они уже приближаются к концу их ужасного путешествия? И вот эти его судорожные вздрагивания, имеют ли они к ней какое-нибудь отношение? Единственное, в чем она могла быть совершенно уверена, так это в том, что, когда наступит конец этой поездки, ее мучения возобновятся, и ей даже страшно было представить, что ждет ее. Она очень хорошо знала, каким чудовищно жестоким может быть Миланд. Часто она видела, как грубо он обращался с животными, не говоря уже о его отношении к родному брату Артуру.

Солнце начинало клониться к западу, и муки голода начали терзать несчастную женщину с новой силой. Скоро снова стемнеет, и он опять начнет разбивать лагерь для ночевки. Позволит ли ее похититель ей поесть, или опять оставит дожидаться утра?

Примерно через час после захода солнца они все еще продолжали свой путь. Миланд по-прежнему подгонял уставшую лошадь; хотя на небе давно уже взошла луна и залила все вокруг своим тусклым светом. Сэйдж Держалась только силой воли, стараясь не показать Ларкину, насколько она ослабела, понимая, что ему как раз этого и надо — сломить ее дух и заставить молить о пощаде. И еще, ей было ясно, что как только ему удастся добиться своей цели, он убьет ее.

От долгой езды верхом, да еще со связанными руками, все тело женщины превратилось в воплощение боли. Она молила Господа, чтобы он послал ей силы выдержать до конца это испытание, как вдруг впереди забрезжил в темноте тусклый мигающий огонек. Вначале Сэйдж показалось, что это просто обман зрения, но вскоре стало заметно, что это свет из окна, и они направляются прямо к нему.

В ту же секунду по спине Сэйдж пробежал леденящий холодок, — ей припомнились трое бандитов, погубивших ее семью. Может быть, они там сидят и дожидаются, когда Ларкин доставит ее к ним?

Вот когда женщина почувствовала, что еще немного, и она закричит от ужаса. Сразу они ее не убьют, сначала злодеи насладятся ее телом, может быть, именно так, как тогда рыжеволосый с бедной Мэри.

Перед глазами Сэйдж возникло из темноты какое-то низкое строение, похожее на сарай больше, чем на жилище. Миланд остановил изможденную лошадь и, спрыгнув с седла, закричал:

— Эй, Лайша, ленивый ублюдок, выходи и позаботься о лошади!

И сразу же из лачуги выбежал лохматый, нечесанный подросток, торопливо подобрал поводья и повел коня прочь, попутно получив от Миланда сильный пинок, когда проходил мимо него.

Сэйдж слегка пошатывалась на своих дрожащих ногах, и Миланд, грубо схватив ее за локоть, почти затащил женщину в дом, где толкнул на скрипящий, шаткий стул. И тут она увидела еще одного маленького мальчика, который смотрел на них. В глазах ребенка плескался неприкрытый ужас, он вскочил, как только услышал приказ Ларкина.

— Поставь ужин на стол, маленькая скотина!

Повернувшись к Сэйдж и заметив, что она смотрит на мальчика, Миланд в дикой ярости прищурил глаза и, протянув к ней руки, схватил ее за горло, глубоко и безжалостно вдавливая пальцы в женскую шею.

— Да! — завопил он. — Они — мое семя! И ты, ты, сучонка, могла бы меня избавить от этого позора, если бы не предпочла тогда Артура!

Он резко отпустил ее и пошел прочь.

Сэйдж едва поняла эти грубые слова, и совсем не обратила внимания на грубость. Она вспомнила, как Миланд ненавидел индейцев еще до того, как она и Артур поженились. Неужели же тогда, много лет назад, ее деверь похитил скво, и у нее появились дети от него? Не было никаких сомнений в том, что в том подростке-метисе, который увел лошадь Миланда в конюшню, была кровь этого чудовищного человека. А мальчику, должно быть, около пятнадцати лет.

Второй мальчуган, который сейчас накрывал на стол, изо всех сил стараясь не привлекать внимания Ларкина, на вид был чуть старше Дэнни. И ее сердце преисполнилось жалости к нему.

Она поняла, что ненависть к индейцам, о которой постоянно говорил Миланд, на самом деле была ненавистью к самому себе за то, что он вынужден был жить с индианкой, за то, что она рожала ему детей, а это все, в его понимании, было ужасным грехом. Сэйдж со страхом подумала о том, что случилось с несчастной женщиной, матерью мальчиков.

Внезапно, словно молния, в мозгу молодой женщины вспыхнула мысль о том, что если не по крови, то через Артура эти мальчики, оказывается, приходятся ей племянниками. Ей стало жаль этих несчастных детей и захотелось броситься на защиту младшего, когда Миланд дал ему сильную затрещину и злобно прорычал:

— Ты прочитал в Библии ту главу, которую я велел?

— Да, сэр, — ответил мальчик дрожащим голосом.

— Потом проверю, — пригрозил Ларкин и уселся за стол.

Он начал набивать рот мясом и бобами, а Сэйдж, чувствуя, что больше не может ни минуты оставаться с ним в одной комнате, встала и вышла за дверь, не думая о том, набросится на нее деверь или нет, и не боясь, что он начнет ее избивать.

Оба мальчугана сидели на пеньках возле лачуги, склонив головы и сложив руки на коленях. Сэйдж подошла к ним и, посмотрев на Лайшу, спросила:

— Почему вы тут остаетесь?

— Нам некуда идти. Когда я был еще ребенком, мать, однажды, попыталась вернуться в свою деревню, но племя изгнало ее, потому что она бежала с ним и опозорила своих родичей. Поэтому маме пришлось вернуться сюда.

Лайша пожал плечам.

— По крайней мере, он сюда не часто заглядывает. Правда, в этом месяце он тут побывал уже дважды.

— Как же вы тут живете?

— Ларкин всегда оставляет мне ружье для охоты. Летом мы выращиваем овощи и ловим рыбу в реке. Ничего, перебиваемся. Лучше иногда немного поголодать, чем жить с ним все время.

— Наверно, ваша мать умерла?

— Да, три года назад, при родах.

Сэйдж повернулась к младшему мальчику. — А как тебя зовут, сынок?

— Бенни, мэм. Женщина улыбнулась.

— Слушайте, мальчики. Вы можете меня называть тетя Сэйдж, если хотите. Когда-то я была замужем за братом вашего отца. Говоря честно, Бенни, ты ужасно похож на своего дядю Артура.

Оба мальчика изумленно и радостно уставились на Сэйдж. Было совершенно очевидно, что им ничего не было известно о родных отца, и, возможно, у них даже мысль не возникала о возможности иметь белых родственников.

— Ты покинула брата Ларкина, потому что он был груб? — спросил Лайша.

— О, нет! Ваш дядя Артур был самым добрым человеком на свете. Его застрелили бандиты прошлой весной.

Сэйдж чуть не добавила «по указанию вашего отца». Но ей удалось сдержаться в последний миг. Для детей могло оказаться тяжелым ударом в одну минуту узнать, что у них был дядя, а в следующую — услышать, что он убит по приказу своего брата, их отца.

Сэйдж уже хотела попросить их развязать ей руки, но промолчала, заметив испуг в глазах мальчиков, а в следующую секунду ей на плечо легла тяжелая рука Миланда. Она резко обернулась, чтобы взглянуть на своего мучителя, и вдруг почувствовала, как у нее пересохло во рту. 3 руке Ларкин держал свой страшного вида нож. По виду мужчины было ясно, что он страшно разозлен тем, что Сэйдж покинула дом, и теперь он собирается ее убить.

Женщина закрыла глаза, ожидая самого страшного, желая помолиться, но от охватившего ее ужаса, ей не удалось вымолвить ни слова.

Она почувствовала холод металла на своей коже, а потом из ее груди вырвался вздох облегчения — Миланд обрезал веревки у нее на руках и грубо расхохотался.

— Ха-ха! Думала, пришел твой час, да?

И прежде чем Сэйдж смогла ответить, он схватил ее за подбородок и поднес лезвие ножа ей к лицу. Когда по женской шее заструилась кровь, Бенни и Лайша изменились в лице, обменявшись взглядами.

А Сэйдж стояла неподвижно, боясь от страха пошевелиться или сказать хоть слово. Миланд громко засмеялся, и смех его звучал зловеще.

— Это только начало, моя красавица. Понимаешь, я решил тебя не убивать Мне пришло в голову более суровое наказание. Я просто обезображу твое прекрасное личико. А когда я закончу отрезать от него по кусочку, уже никогда ни один мужик на тебя не посмотрит. Здорово, да? Твой поганый полукровка Латур с омерзением отвернется от тебя.

Схватив ее за руку, Миланд потащил женщину в дом, толкнул за стол и приказал:

— Жри!

Когда Сэйдж не двинулась, он ухмыльнулся и издевательским тоном произнес:

— Ты что, не голодна? Неужели ты потеряла свой аппетит? До завтрака далеко.

Сэйдж только помотала головой, не в силах вымолвить ни слова. Миланд в точности сделает, как сказал, и выполнит свою угрозу. А потом, с лицом, которым можно будет пугать детей, что она должна будет делать? Как она будет зарабатывать на жизнь, чтобы прокормить себя и Дэнни? Ей больше нельзя будет выходить на сцену и петь для публики.

«Боже Всемилостивый, — взмолилась, в отчаянии, несчастная женщина, — помоги мне избавиться от этого безумца!» Сэйдж устала, очень устала. Почти полтора часа ей пришлось сидеть на маленьком табурете, глядя и слушая, как Миланд проверяет, насколько хорошо Лайша и Бенни знают Библию. И всякий раз, когда ответ не удовлетворял его, он изо всех сил бил провинившегося по голове так, что бедный ребенок чуть не падал со своего стула.

Она чувствовала, как гнев переполняет ее. Каким чудовищным лицемерием было то, что этот убийца с душой, чернее ночи, стоит сейчас перед этими детьми, вбивая в них силой слова Господа. И Сэйдж снова и снова спрашивала себя, почему же Создатель не уничтожил это безумное животное много лет назад?

Вопросы и ответы следовали один за другим, и странная улыбка играла на губах Миланда, когда за малейшую ошибку он наказывал своих сыновей.

И вдруг снаружи кто-то громко позвал Миланда. Изрыгнув проклятия, Ларкин стремительно схватил свой шестизарядный кольт и крутанул барабан, проверяя, все ли в нем патроны. Убедившись, что оружие в порядке, он сунул его под полотенце, лежавшее на столе, и рявкнул Лайше:

— Открывай дверь!

Когда дверь распахнулась и его вновь позвали по имени, Миланд крикнул:

— Эй, мужики! Какого черта вам тут нужно?

— Мы слышали в Шайенне, что похитили Сэйдж Ларкин, и так рассудили, что это твоих рук дело. Так что мы приехали за остатком тех денег, которые нам причитаются.

После короткой паузы Миланд позвал»

— Ладно, входите!

Сэйдж едва сдержала крик ужаса, когда увидела мужчин, вошедших в дом. Это были те самые трое, которые убили ее близких! И все же она заставила себя оставаться спокойной, чтобы не привлекать к себе внимания. Если этой троице взбредет в голову изнасиловать ее, Ларкин может разрешить им это, чтобы получить чудовищное удовольствие от созерцания ее мук.

В сумраке комнаты, освещенной только горящим огарком свечи, три бандита уселись за стол рядом с Ларкином. И пока они тихо о чем-то говорили, Сэйдж лихорадочно обдумывала пути спасения себя и мальчиков от рук этих ужасных людей. Снаружи стоят три оседланных лошади, а Миланд повернулся к ней спиной. Смогут ли она и мальчуганы прорваться к двери, найти в темноте лошадей и ускакать раньше, чем злодеи схватят их? Вряд ли, но попробовать стоит. Другой такой возможности не представится.

Молодая женщина сжала стоявших по обе стороны от нее детей и прошептала:

— Когда я встану и брошусь к двери, будьте готовы последовать за мной так быстро, как только сможете.

По глазам детей она увидела, что они поняли и согласны.

И пока они втроем ждали, между Миландом и бандитами начала назревать ссора.

— Ты сделаешь это, черт возьми! — рыжеволосый верзила стукнул кулаком по столу так, что свечка подпрыгнула. — Мы договаривались! Половину ты платишь, когда порешили твоего братца и Уилсонов, и остаток, когда ты получишь бабу!

Он нагнулся к Ларкину и угрожающим тоном произнес:

— Слушай, ты! Она у тебя, и мы хотим получить наши деньги! В глазах у Миланда тоже загорелись зловещие огоньки.

— Да, я получил ее, только без вашей помощи. Его рука осторожно легла на скомканное полотенце.

— Убирайтесь, вы от меня больше ничего не получите!

— Тогда, клянусь небом, мы сейчас захватим ее с собой, ублюдок! — Рыжий бандит вскочил на ноги. — Это мы сказали тебе, где ее искать!

Все время, пока длился спор, Сэйдж не сводила глаз с Миланда. Она знала, как быстро этот человек в ярости переходит к насилию, и понимала, что развязка близка. Как только он потянется к оружию, спрятанному под полотенцем, ей нужно будет действовать. Другого шанса у нее и мальчиков не будет.

В следующую секунду, Миланд схватил свой кольт, и все сразу смешалось. Сверкнуло оружие, покатились в сторону стулья.

— Бежим! — крикнула Сэйдж и бросилась к двери, а за нею следом — мальчики. Они выскочили благополучно на улицу и сразу натолкнулись на оседланных лошадей, на которых падал тусклый свет из окна. Все трое стремительно взлетели в седла и сразу пустили коней в галоп. И уже удаляясь, услышали, как у них за спиной в хижине раздались выстрелы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Рассвет только начинался, когда Кэрри дотронулась до плеча Джима.

— Джим, пора вставать, — тихонько, чтобы не разбудить остальных квартирантов, сказала она. — Я тебе приготовила завтрак и упаковала вещмешок.

— Спасибо, Кэрри. — Джим резко сел на кровати Вообще Латур провел беспокойную ночь, сон его неоднократно прерывался тревожными мыслями о Сэйдж. Иногда его посещали кошмарные видения, в которых она жалобно молила его о помощи, а он никак не мог до нее дотянуться, чтобы помочь.

Латур быстро оделся, завязал шнурки на высоких ботинках и взял свой кольт, висевший на спинке кровати, в кобуре. Взяв шляпу в руку, он пошел через весь дом на кухню, откуда доносился аромат свежего кофе и жареного бекона.

Кэрри стояла у плиты в своем застиранном домашнем халате. Она взглянула на вошедшего мужчину и, кивнув в сторону умывальника, стоявшего возле окна, сказала:

— Можешь умыться вон там. А когда помоешься, яичница с беконом будет готова.

— Если ты не против, Кэрри, я сегодня не буду умываться — Джим прошел к столу, быстро выпил кофе и встал.

Не прошло и пяти минут после того, как домовладелица разбудила Латура, а он уже вышел из дома и пошел седлать лошадь, стоявшую в маленьком сарайчике.

— Я буду молиться за твою удачу, Джим Латур! — крикнула Кэрри ему вслед, и Джим галопом понесся со двора на своем гнедом скакуне.

В отличие от Миланда, с наступлением темноты он не стал останавливаться на ночлег, потому что человек, которого ему пришлось сейчас преследовать, мог уйти слишком далеко, а Джим не мог этого допустить.

Он остановился лишь два раза, чтобы напоить коня, а сам, начиная испытывать голод, на ходу подкреплялся провизией из сумы, которую ему приготовила Кэрри.

Следы одинокой лошади отчетливо виднелись на сырой земле. Очевидно, Ларкин был уверен, что его никто не будет преследовать. Во всяком случае, этот негодяй даже не пытался скрыть, куда он направился.

Что сейчас с Сейдж? Джим гнал от себя мысль, что она, возможно, уже мертва.

Наконец, небо на востоке стало светлеть, затем порозовело, а затем взошло солнце А бешеная погоня продолжалась, и Латур по-прежнему крепко сидел в седле, не замечая собственной усталости.

Взошедшее солнце превратилось в красный шар, предвещая новый жаркий день, когда всадник заметил, что следы преступника ведут в сторону Коттонвуда Может быть, этот ублюдок хотел попытаться похитить еще и Дэнни, чтобы причинить своей пленнице большие мучения. Латур этого не знал и мог только гадать о намерениях Ларкина. Но он совершенно точно знал, что должен как можно скорее найти Миланда, иначе может случиться страшное.

В течение этого дня Джиму пришлось дважды останавливаться на короткое время, чтобы дать коню отдохнуть. Сам он наскоро перекусывал и вновь садился в седло. Однако, когда серые сумерки быстро сгустились в ночь во второй раз, лошадь Рустера не выдержала. Животное перешло на мелкую рысь, и у всадника не оказалось сил, чтобы заставить его бежать быстрее.

Взошла луна, и лошадь начала спотыкаться, а следы похищения Сэйдж внезапно повернули совсем в другом направлении, взбираясь на гряду невысоких холмов. На вершине одного из них, самого большого, Джим остановился и посмотрел вниз на расположенную в ложбине тополиную рощицу. Кажется, он увидел, как над кронами деревьев извивается спиралью тонкая струйка дыма.

Латур наклонился вперед, пристально вглядываясь в сумрак ночи, кажется, и огонек тусклый блестит? Нет, должно быть, просто глаза обманывают. Он еще немного посидел, не совсем уверенный в том, что огонь ему лишь привиделся. Его глаза вперились в это подозрительное место в глубине зарослей, и внезапно свет появился вновь! Словно там его кто-то загораживал и что теперь этот «кто-то» отошел, и огонь стал виден.

Сердце Джима взволнованно забилось в груди, когда он взял поводья и послал лошадь вперед. Найдет ли он там Сэйдж, и жива ли она? Почему-то Джим нисколько не сомневался, что Миланд Ларкин стремился именно сюда.

Ему оставалось проехать совсем немного, как вдруг до него донесся звук револьверного выстрела.

«О, Боже, — прошептал мужчина, — неужели я опоздал!»

Остановив гнедого в тени высокого дерева, он спрыгнул на землю и, забросив поводья на ветку, начал медленно и осторожно приближаться к лачуге. За лошадь Латур не волновался — она не выдаст своего присутствия. Умное животное не двинется с места, пока ему не прикажут.

Джим бесшумно подобрался к грубо сложенному из бревен строению, которое больше напоминало хлев, чем жилище человека, и заглянул через тускло освещенное окно внутрь. Он увидел, что там по комнате расхаживает высокий бородатый мужчина. Джим видел его однажды и больше не сомневался — это Миланд Ларкин.

Ларкин нагнулся, затем выпрямился и потащил что-то тяжелое к выходу из своей берлоги. Джим на мгновение потерял бандита из виду, а затем вновь увидел того в дверном проеме. Миланд, пятясь, тащил во двор тело мужчины, держа труп за ноги. Внезапно свет луны упал на лицо мертвеца.

«Дик Харлей!» — чуть не воскликнул Латур, мгновенно узнав своего старого знакомого, теперь оставалось только выяснить, живы или нет два других члена шайки. Дождавшись, когда Миланд вернулся назад в дом, он осторожно подобрался к окну и заглянул внутрь опять. И сразу же увидел еще двух знакомых. Текс, скорчившись, лежал на полу, а Эд, раскинув руки, распростерся на столе. Оба были мертвы.

Глаза Джима обследовали комнату в поисках Сэйдж, но ни малейшего признака ее присутствия он не обнаружил. О, Боже! Где же она?

Он вновь посмотрел на Ларкина, а когда увидел, как тот наклонился и взял ноги Эда, чтобы тащить к выходу, Джим перешел к двери и тихо вошел в дом.

— Стой на месте, Ларкин! — прозвучал в тишине его суровый ледяной голос.

Преступник застыл на месте и выпустил из рук мертвеца. Потом он медленно повернулся и изумленно уставился на Латура.

— Так, — наконец вымолвил Миланд. — Ты все-таки догнал меня, индейская свинья.

— Ты что же, был настолько глуп, что думал, будто я не найду тебя и на краю земли, если понадобится?

— Это ты глуп, ублюдок, — оскалился Ларкин. — Ты напрасно за мной гнался.

— Нет, — Джим покачал головой, — ты похитил ее, и я не уйду из твоей норы, пока не вышибу из тебя, где она.

Ларкин бросил на своего противника взгляд, исполненный животной ненависти, и хрипло, злорадно захохотал:

— А я как раз и собираюсь сказать тебе, где она, индейская морда. Я пристрелил эту новую подстилку и оставил на съедение волкам. Теперь только косточки остались от нашей прекрасной Сэйдж!

От боли у Джима перехватило дыхание. Самые худшие его опасения подтвердились! В следующее мгновение в руке Латура, словно сам собой, оказался кольт и грянул выстрел.

Миланд Ларкин захлебнулся смехом, между его глаз появилась большая кровавая дыра, какой-то звук, похожий на всхлип, вырвался из его горла, и он рухнул на пол, на тело Эда.

Только теперь Джим почувствовал кислый запах порохового дыма и гари, наполнявший комнату, и к нему вернулась способность рассуждать. А заодно с этим на него навалилось ощущение безысходности и невосполнимой утраты. Его взгляд потух, и глаза у него стали такими же мертвыми и пустыми, как у тех, кто сейчас лежал перед ним на полу комнаты. Он повернулся и, сгорбившись, точно старик, пошел прочь из дома.

Отыскав оставленную в зарослях лошадь, Джим снял седло и улегся у ног животного, слишком измученный всеми переживаниями, чтобы отправляться домой прямо сейчас. Завтра утром он поедет к себе на ранчо. Прямо туда, чтобы не видеть Тилли, не говорить ей о том, что произошло. Уже засыпая, Джим вспомнил о Дэнни и застонал от отчаяния. Боже, как он сможет рассказать обо всем ребенку?

Резкий топот подкованных копыт гулко раздавался в ночной тишине, когда Сэйдж и два ее юных спутника мчались вдоль по равнине, залитой лунным светом. Лошади бандитов оказались быстроногими и свежими и быстро увеличивали расстояние между Миландом и беглецами.

Сэйдж низко склонилась к лошадиной гриве, ее волосы от быстрой скачки относило ветром назад, и они развевались у нее за спиной, подобно знамени. Женщина молилась о том, чтобы они с мальчиками не сбились с пути и чтобы дорога, по которой они мчались, привела их в Шайенн. Ведь ей пришлось наугад выбирать направление бегства, и она вполне могла принять неверное решение. Спрашивать Лайшу или Бенни смысла не было. Ей было совершенно ясно, что никто из них не удалялся от места, которое они называли своим домом, дальше пяти миль.

Проскакав почти час, Сэйдж остановила свою лошадь, мальчики последовали ее примеру, и все трое прислушались, стараясь уловить звуки погони. Но все было тихо вокруг; слышалось только дыхание лошадей и посвистывание ночных птиц. — А куда мы направляемся, мэм? — тихо спросил Лайша.

— Надеюсь, что мы едем в Шайенн. Там есть судебный исполнитель и власти, которые защитят нас от Миланда.

Лайша внимательно посмотрел на небо, словно исследуя звезды, и сказал:

— Когда Ларкин последние два раза заявлялся к нам, он приезжал вон оттуда. — Мальчик указал направо от того места, где они сейчас остановились, и добавил:

— Если он схватил тебя в Шайенне, тогда нам надо ехать в том направлении.

Сэйдж посмотрела на испуганное лицо Бенни.

— Как у тебя дела, милый? Ты можешь продолжать поездку?

Мальчик кивнул.

— Я могу ехать еще хоть неделю, только бы, в конце концов, освободиться от него.

— Тогда поехали, — Сэйдж повернула коня направо, и мальчики погнали лошадей следом за ней Но Сэйдж понимала, что и они, и их лошади очень устали, и вскоре им придется все равно остановиться на несколько часов, чтобы дать отдых своим уставшим телам. Ее глаза беспокойно обшаривали ровное, открытое пространство, но нигде не было ни одного подходящего укрытия, где можно было спрятаться.

Внезапно Лайша, тоже понимавший, что им нужен отдых, окликнул ее и показал вперед. Женщина всмотрелась в темноту и увидела на гребне горы темные силуэты деревьев. Она улыбнулась подростку и кивнула.

Через двадцать минут они достигли рощи строевого леса и поехали между гигантскими стволами Если бы не острые глаза Бенни, Сэйдж с мальчиками так бы и проехали мимо старой опустевшей сторожки, скрытой от посторонних глаз среди высоких сосен, в тени скалы. Пожалуй, найти это строение только так и можно было — по воле судьбы.

«Отличное место для того, чтобы отдохнуть и, может быть, хоть немного поспать», — подумала Сэйдж, спрыгнув на усыпанную иглами землю. Ее племянники сделали то же самое, а затем Лайша толкнул дверь, и они втроем вошли вовнутрь.

В строении был такой запах, какой бывает только там, где давно уже никто не живет: затхлый, пыльный. Под ногами скрипел песок, дохлые мухи и пауки украшали окно, сквозь которое в дом проникал яркий лунный свет.

— Я думаю, мы можем тут в безопасности оставаться до утра, — сказала Сэйдж. — Только, давайте, сперва спрячем лошадей.

Уставших животных отвели за избушку, где по деревянному желобу струилась родниковая вода. Лошадей расседлали, напоили, а потом, вернувшись назад в помещение, Сэйдж и Лайша улыбнулись друг другу. Пока все шло отлично. Среди вещей бандитов нашлись три спальных мешка. Превосходно, беглецам не придется спать на полу.

— Проверьте, мальчики, седельные сумки, может, найдется какая-то еда, — сказала Сэйдж, вываливая содержимое одного мешка на стол.

Через мгновение Бенни воскликнул'

— Я нашел немного вяленого мяса, а у тебя что, Лайша?

— То же самое. А что у вас, мэм?

Старший мальчик подошел к Сэйдж, которая удивленно рассматривала большой, набитый бумагой пакет, держа его в руке.

— Вот только это, — ответила она. — Но думаю, что это не еда. Что-то слишком мягкое.

Женщина развернула бумажный пакет и высыпала содержимое. На стол выпал ворох зеленых листов прямоугольной формы.

— Это деньги, да, мэм? — изумленно спросил Бенни. — Я видел, как однажды Ларкин давал их тому, с рыжими волосами.

— Да, Бенни, это деньги, и очень много, — она пошевелила бумажную кучу. — Пожалуй, больше тысячи долларов.

— Возможно, это те деньги, которые Ларкин дал Харлену, чтобы он убил вашу семью, мэм, — тихо сказал Лайша.

— Теперь я в этом не сомневаюсь, — пораженно сказала Сэйдж; деньги внезапно стали жечь ей ладони. Она вновь стала смотреть на деньги. Неужели вот эта груда бумажек стала причиной гибели всех ее близких? Ей захотелось поскорее запихнуть деньги обратно в мешок.

— Не забудьте внести ружья, — сказала женщина, поднимая ружье, притороченное к седлу ее лошади.

Внутри строения они все вместе сели в круг и подкрепились кусочками сухого мяса. А потом, перед тем как улечься спать, Сэйдж вышла вновь на улицу и, глядя сквозь листья на полную луну, произнесла:

— Спасибо тебе, Господи, и помоги нам благополучно добраться в Шайенн.

Пока ее не было, Лайша и Бенни раскатали спальные мешки, рядом один с другим. Затем мальчики легли на крайние, оставив в центре место для Сэйдж.

Она вошла, увидела это и нежно улыбнулась: «Какие храбрые маленькие защитники!»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Лучи утреннего солнца проникли сквозь разбитое окно сторожки и упали на лица троих спящих людей. Сэйдж открыла глаза, поморгала и подняла руку, чтобы закрыться от света. Почувствовав тепло на коже, она повернула голову и взглянула на юное загорелое лицо Бенни.

События последних двух ужасных дней вновь нахлынули на нее, напомнив ей, что с ней случилось и где она сейчас. Женщина подняла голову и осмотрела помещение, в котором они укрывались всю ночь, и ей показалось, что вот сейчас из какого-нибудь угла появится Миланд.

Однако, кроме нее и двух мальчуганов в комнате никого не было, если не считать маленькой полевой мышки, которая исчезла в своей норе при первом ее движении.

«Но это вовсе не значит, что он не скрывается где-нибудь поблизости, — подумала Сэйдж. — Он будет преследовать нас, как голодный волк».

Она села, тихонько тронула Лайшу за худенькое плечо, и в ту же секунду мальчик открыл глаза, моргая посмотрел на нее, и ей было видно недоумение в его глазах, Сэйдж улыбнулась ему и сказала:

— Солнце уже встало. Нам пора собираться и ехать дальше.

Лайша кивнул, сразу вспомнив все, что произошло вчера вечером. Он потер глаза, прогоняя остатки сна, встал и свернул свое одеяло. От их голосов проснулся и Бенни. Первое время казалось, что он вот-вот расплачется, оказавшись в незнакомом месте.

— Давай-ка, Бенни, вставай, — грубовато приказал ему брат. — Пора седлать коней и убираться отсюда. Мы не хотим, чтобы Миланд нас тут нашел.

Утренний туман все еще клубился над ложбинами, когда Сэйдж и мальчики поехали прочь от сторожки. Лайша показывал дорогу, так как, хотя ему и было всего пятнадцать лет, развит он был так, будто ему было, по крайней мере, лет на пять больше. Очевидно, что в отсутствии отца, именно на него ложилась основная забота о матери и младшем брате.

Чувство надежности и безопасности охватило Сэйдж. Теперь она уже была уверена, что этот крепкий, сильный мальчик, почти юноша, сможет довести их до Шайенна, где они смогут укрыться в маленьком домике, который она арендовала.

И все же она продолжала постоянно огладываться — слишком долго ей пришлось жить в страхе перед деверем, и этот страх не скоро ее оставит. Если только Миланд остался жив, он последует за ними, это она знала точно.

Сэйдж была в напряжении до тех пор, пока до ее маленького замка не осталось чуть больше мили. Наконец, часа за четыре до захода солнца, беглецы остановили лошадей, она показала на маленькое здание и сказала:

— Лайша, Бенни, вот — это ваш новый дом. Они постояли в молчании, а потом Бенни спросил:

— А мы будем жить одни, мэм?

— Ну, конечно, нет! — Сэйдж улыбнулась ему ободряюще. — Вы будете жить со мной и вашим двоюродным братом Дэнни. Он — сирота. Его отец и мать были убиты несколько месяцев назад. А возможно, с нами будут жить еще двое детей. Они тоже сироты. Когда мы тут устроимся, я поеду в Шайенн и посмотрю, может, им тоже нужен дом. И еще одна вещь. Думаю, вам будет приятно узнать, что у вас также есть дед и бабушка. Когда-нибудь мы к ним съездим.

— Да они нас и видеть не захотят! — с горечью сказал Лайша.

— Еще как захотят! Почему ты так говоришь?

— Да ведь родители нашей мамы…

— Ну, я уверена, что с этими стариками все будет по-другому, — уверила братьев Сэйдж. — Они вас полюбят, вот увидите!

В глазах подростков сомнение сменилось робкой надеждой. Ах, как хотелось, чтобы их хоть кто-нибудь полюбил в этом мире! Но они ничего не сказали Сэйдж в ответ. Надо подождать и самим посмотреть, а потом и можно будет делать выводы.

Жалкая развалюха, в которой лежали четыре трупа, осталась позади, милях в десяти, когда Джим, наконец, выпрямился в седле и посмотрел вверх. Сквозь листья деревьев виднелось небо, сплошь усыпанное яркими звездами.

Он откинулся в седле назад и тяжело вздохнул. Сэйдж погибла! Как он сможет и дальше жить в этом мире, в котором нет ее?

Рыдания сотрясали его тело и слезы показались у него на глазах.

Наступил рассвет. Джим продолжал свой путь домой, все так же чувствуя боль в сердце и душе, боль, которая выматывала, лишала сил. Ему часто приходилось испытывать горечь утрат, однажды, когда он узнал о смерти Клео, он тоже плакал. Но, кажется, никогда еще его скорбь не была такой безмерной.

На мгновение, на один краткий миг, у него мелькнула мысль о том, чтобы прямо сейчас слезть с лошади и с помощью кольта покончить со своими страданиями.

Но он тут же прогнал эту трусливую мысль, ведь у него еще есть его дочь, остался Дэнни, племянник Сэйдж. Конечно, он возьмет его к себе, вырастит, выучит этого славного мальчугана. Он, Джим Латур, сделает это не только потому, что сам этого хочет, она ведь так любила его. И когда Дэнни немножко подрастет, он всегда будет напоминать о ней.

Джим ехал по дороге прочь от Шайенна. Ему не хотелось видеть Кэрри, слишком больно было бы разговаривать с ней.

Тилли, Джонти и Дэнни тоже волнуются и тоскуют оттого, что Сэйдж так долго не приезжает, но и он ничего не сможет рассказать, пока кровоточит его рана.

В середине дня Джим Латур вернулся к себе домой на ранчо. Он посмотрел на простиравшуюся перед ним равнину, сбил назад шляпу и вытер пот с лица. На равнине виднелись стада, особенно много коров сгрудилось у водоема, а возле них разъезжали погонщики. Но он очень устал, чтобы ехать к ним Джим снова надвинул шляпу на лоб и направился в сторону дома. Внезапно он увидел, как от группы пастухов отделился всадник и галопом помчался навстречу ему.

Рустер! Никогда прежде Джиму так сильно не требовалась поддержка друга.

Лошадь Рустера заржала и помчалась вперед. Когда друзья встретились, Рустер только взглянул в тоскливые глаза старого товарища и тихо произнес:

— Ты привез плохие новости? Джим кивнул.

— Этот ублюдок убил ее, Рустер, — сказал он хриплым голосом.

— И ты отомстил за нее, конечно.

— Да, я влепил этой твари пулю прямо меж глаз.

— Жаль, что ты не заставил его сначала помучиться.

— Я подумал об этом позже, но когда эта кровожадная тварь стояла и спокойно рассказывала мне, как он убил ее и оставил на съедение хищникам, мне кажется, мой кольт сам выстрелил. Ну, ладно, что же произошло в мое отсутствие? — спросил Джим, когда их лошади пошли рядом.

— Твой дом почти завершен, все что требуется — это покрасить его. Черт побери, красивое местечко, скажу я тебе! Ты просто потеряешься во всех этих комнатах. В этом доме требуется, чтобы вокруг бегала куча ребятишек.

Когда Джим не ответил, Рустер добавил:

— Клем собирается перегнать половину стада поближе к железной дороге в Ларами. Он бы давно уехал, да все ждал, надеялся, что ты покажешься.

Рустер искоса посмотрел на Джима.

— Тебе, наверно, лучше побыть одному, Джим. Попробуй сменить обстановку, отдохни, займи свои мысли чем-нибудь еще.

«Наверное, Рустер прав, — подумал Джим, — и все-таки лучше, как можно больше работать, чтобы каждый день уставать до смерти».

— Я, пожалуй, отправлюсь с Клемом. — Как ты думаешь, сколько времени займет переход?

— Ну, не знаю, — Рустер сдвинул шляпу на лоб и почесал затылок, — от трех недель до месяца, наверное.

— Ну, поехали, поговорим с Клемом. Скажем ему, чтобы был готов к следующему утру.

На постоялом дворе Сэйдж взяла ту же самую легкую повозку, которую она нанимала всего неделю назад, чтобы перевезти мебель в свое новое жилище, и через полтора часа она уже въезжала в Шайенн.

Первую остановку молодая женщина решила сделать возле меблированных комнат, хозяйкой которых была Кэрри. Сэйдж никак не могла избавиться от страха перед Миландом и боялась, что он где-то поблизости, поэтому она вошла через черный ход, прямо на кухню и так напугала Кэрри, что домохозяйка уронила на пол противень с печеньем.

Женщины бросились друг другу на шею, не обращая внимания на захрустевшее под ногами печенье. Слезы радости выступили на глазах у Кэрри и заструились по ее щекам.

— О, Сэйдж! Как здорово видеть тебя живой и невредимой. — И она вновь сжала вернувшуюся подругу в объятиях.

Затем Кэрри отступила на шаг назад и посмотрела на Сэйдж, отмечая в уме измазанное землей, помятое платье, которое молодая женщина одела в театр в ту страшную ночь. Кэрри увидела, что прекрасные каштановые волосы ее молодой подруги свисают вниз сбившимися сосульками. Вдруг ее глаза расширились от ужаса — она увидела две красные полосы, которые оставил нож Миланда на лице ее подруги.

— С тобой все в порядке, дорогая? — спросила Кэрри. Ее руки нежно прикоснулись к щеке Сэйдж. — Он мучил тебя, девочка?

Кэрри отдернула руку.

— Неужели этот негодяй… — Нет, Кэрри, нет! Кроме порезов он не причинил мне вреда.

— Как же тебе удалось избавиться от него и кто этот бандит?

— Можно, я расскажу тебе обо всем попозже, после того, как помоюсь и оденусь в чистое? Мне нужно о многом рассказать тебе и многое сделать, о многом позаботиться до наступления ночи.

Кэрри кивнула и вскоре приготовила в своей комнате ванну. Сэйдж насыпала в воду немного ароматической соли, скинула грязную одежду и села, с наслаждением вдыхая запах лепестков розы, наполнивший комнату. Потом она откинула голову назад, на мгновение расслабилась и почувствовала, как усталость и напряжение оставляют ее.

— Садись, — приказала Кэрри, — я помою тебе голову, а то она похожа на воронье гнездо.

Смывая с себя грязь и пот, Сэйдж рассказывала подруге обо всем, что случилось с ней. Она рассказала о том, что в ее загородном домике дожидаются ее возвращения два сына Миланда. Затем она сообщила, что собирается взять к себе и двоих детей Руби.

— Руби погибла, пытаясь помочь мне. Это мой долг — воспитать ее малышей.

— Это очень благородный поступок, Сэйдж. Но ведь тебе понадобится очень много денег, чтобы содержать и воспитывать четверых детей… пятерых, если считать еще и твоего племянника. Ты никогда не сможешь купить тот дом — никаких твоих денег не хватит.

— Может, и не хватит, — Сэйдж встала и начала вытираться большим мохнатым полотенцем, которое Кэрри подала ей. — Боюсь, что этот дом будет слишком мал для нас.

Немного времени спустя она покинула Кэрри и направилась в театр, где ее тепло приветствовал Джефферсон. Кратко рассказав ему об обстоятельствах своего похищения и чудесного спасения, молодая женщина сказала, что следующей ночью выходит на работу и поспешила прочь.

Следующая ее остановка была возле продовольственного магазина. Сэйдж купила приправы, мяса и овощей, потом она пошла в магазин напротив, где продавалась всевозможная одежда. Рубашки и штаны Лайши и Бенни превратились, практически, в лохмотья, вряд ли у них было нижнее белье и уж, конечно, у мальчиков совсем не было никакой обуви.

Она сделала покупки, попросила подростка, который выполнял всю тяжелую работу у Кэрри, отнести вещи и продукты в повозку, а затем отправилась проведать сына и дочь Руби.

Пятилетняя дочь ее покойной подруги сидела на замызганной ступеньке очень грязного крыльца. Светлые волосы Рут Энн сбились в клубок, словно их уже несколько дней не касалась расческа. Она сидела, положив локти на колени, подперев ладошками свое заплаканное личико.

Когда Сэйдж спрыгнула с повозки, девочка испуганно посмотрела на нее, но затем узнала приехавшую и бросилась к гостье.

Сэйдж остановилась, подхватила на руки всхлипывающее дитя и понесла назад, на крыльцо. Там женщина села на ветхий стул, посадила девочку к себе на колени и нежно прижала к себе хрупкое тело ребенка.

Никогда прежде ей не приходилось держать на руках маленькую девочку. Дэнни, даже когда ему было два года, уже старался вести себя, как настоящий мужчина, и всегда вырывался из рук, если Сэйдж хотела его приласкать. А сейчас, прижимая к себе девочку, она испытывала чувство материнской любви к этому несчастному ребенку.

— Тетя Сэйдж, — тихонько сказала Рут Энн, — я хочу к моей маме. Я скучаю по ней.

— Знаю, дорогая, — Сэйдж покрепче обняла девочку. — Я тоже по ней скучаю, но сейчас твоя мама на небе, и ей бы хотелось, чтобы нам всем было хорошо.

Она погладила девочку по шелковым волосам.

— Как ты думаешь, нам удастся это?

— Думаю, да, — ребенок доверчиво прислонился к плечу молодой женщины.

Внезапно скрипнула входная дверь, и на крыльцо вышла мать Руби.

— О, мисс Ларкин! Вас мне послал сам Господь, — закричала она, а ее внук бросился утешать бабушку. — Женщины из церковного прихода грозятся отнять у меня детей и отдать их в приют. Они говорят, что я их не смогу воспитать.

Старуха заплакала, и крупные слезы потекли по ее сморщенным щекам.

— Может, и так, — воскликнула она, одергивая грязное, помятое платье, — но ведь нельзя разлучать малюток, только что потерявших свою мать.

Сэйдж посмотрела на сынишку Руби и увидела в глазах Джемми настоящий страх. Она положила ему руку на плечо и сказала:

— Никто не пошлет этих детей в приют. Они будут жить со мной.

В глазах мальчугана женщина увидала такую неприкрытую радость, что чуть не заплакала от жалости к нему. Восьмилетний ребенок значительно больше, чем его сестра, боялся того, о чем говорила бабка. Он был достаточно взрослым, чтобы понимать значение слова «приют». — Господь отблагодарит вас, мисс Ларкин.

С этими словами старуха упала на крыльцо, и Сэйдж только сейчас заметила, что мать Руби совершенно пьяна. Старая женщина попыталась дважды подняться, но каждый раз опять падала.

Наконец, она оставила свои попытки и, положив руки себе на колени, произнесла:

— Я изо всех сил старалась помочь малюткам, но у меня, словно все оборвалось внутри, когда я узнала, что Руби убили. Я конченый человек, мисс Ларкин.

Сэйдж наклонилась к пьяной женщине и погладила ее худые плечи, сотрясавшиеся от рыданий. У нее никогда не было сомнений, что старуха любит свою дочь и внуков, но годы пьянства сделали ее неспособной помогать кому бы то ни было, даже себе.

Тогда Сэйдж спустила с колен Рут Энн и встала.

— Давайте, дети, пойдем, соберем вашу одежду. Мы должны добраться домой до наступления темноты.

Солнце опускалось за далекие горы, отбрасывавшие черные тени на равнину, когда повозка выехала из Шайенна. Дети сказали «до свидания» своей бабушке, пообещали скоро к ней приехать и теперь сидели по обе стороны от молодой женщины, правившей лошадьми.

День почти угас, и Сэйдж боялась, что Лайша и Бенни будут волноваться из-за ее долгого отсутствия.

Когда она остановила повозку возле дома, в нем было так тихо, что она испугалась.: «Неужели дети куда-нибудь убежали? А может, Миланд выследил их и увез с собой?»

Сэйдж слезла с повозки, помогла спуститься на землю Рут Энн и, дождавшись, когда Джемми тоже слез, прошептала:

— Подождите здесь. Затем она пошла к дому, осторожно подкралась к двери, приложила ухо к толстым доскам и стала вслушиваться в то, что происходит внутри. Ничего не было слышно. Женщина направилась вокруг дома к главному входу, доставая ключ и моля Господа, чтобы дверь оказалась закрытой. Внезапно сквозь окно она увидала бледное детское лицо, с напряжением всматривающееся в темноту.

Сэйдж улыбнулась, облегченно вздохнула и позвала:

— Открывай двери, Лайша, и пойдем, поможешь мне разгрузить фургон.

А спустя еще час дети и их приемная мать сидели на одеяле, расстеленном прямо на полу, поедая ужин при свете лампы, поставленной на камин.

Когда, наконец, жареный картофель, отбивные и тушеная фасоль исчезли в юных желудках, у Сэйдж появилось чувство, которого она давно не испытывала — радостное умиротворение.

У нее снова была семья. У нее было то, чего не было прежде — у нее появились дети. Внутренний голос сказал ей: «А как насчет мужчины?» Но Сэйдж отогнала образ Джима Латура и подумала о том, как обрадуется Дэнни, что у него появились друзья для игр.

После ужина они вымыли посуду, Сэйдж сказала мальчикам прибраться на кухне, пока она приготовит постель, в которой они с Рут Энн будут спать вдвоем. Мальчики будут спать на полу, пока она не сможет купить несколько кроватей, чтобы поставить их во второй спальне. ,

Пока ребята укладывались в свои спальные мешки, в комнате раздавался смех и веселая возня. Но как только уставшие тела детей вытянулись под одеялами, ребятишки, практически, сразу уснули. С умиротворенной улыбкой Сэйдж взяла с камина лампу и понесла ее в свою спальню. Рут Энн забралась в кровать сразу, как только ее приготовили, и сейчас уже спала.

Взяв листок бумаги и карандаш, которые женщина предусмотрительно заготовила заранее, она села на краешек кровати и написала Тилли и Джонти письмо, объясняя им, почему не смогла приехать за Дэнни. Она пообещала приехать за племянником, как можно скорее.

Запечатав письмо, Сэйдж уже готовилась задуть лампу, когда услышала звуки тихого плача в соседней комнате. Потом до нее донесся шепот Лайши:

— Т-с-с, Джемми. Ты уже большой, чтобы плакать.

Сэйдж пошла в комнату мальчиков и тихонько сказала:

— Человек никогда не бывает слишком взрослым, чтобы плакать, если у него на то есть веская причина.

Ей пришлось стать на колени возле свернувшегося клубочком Джемми и, положив руку ему на плечо, она нежно сказала:

— Пойдем, поспишь сегодня со мной и сестрой. Спустя несколько минут Джемми уснул, и Сэйдж.

Улыбнулась в темноте, когда услышала, как Лайша сказал:

— Думаю, даже мужчина может плакать, если у него умерла мать.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Рустер смотрел на своего друга, сидящего возле костра. Морщины в уголках глаз Джима стали гуще и в волосах появилось больше седых прядей. На его красивое лицо легла печать какой-то отрешенности, которая никогда раньше у него не замечалась.

Джим страдал, и ничем ему нельзя было помочь.

Во время перегона скота были моменты, когда Рустер хотел предложить Джиму отдохнуть, не выматывать себя так безжалостно. Однако, он понимал всю тщетность своих увещеваний. Стоит ему только заикнуться об этом, и Латур пошлет его подальше. Только время может излечить боль Джима, или хотя бы уменьшить ее, потому что Рустер знал наверняка — Латур никогда не забудет женщину, которая пела у него в салуне.

Джим прищурился: в языках пламени ему почудилось лицо Сэйдж. Внезапно у него появилось желание наорать на погонщиков, которые, смеясь и переругиваясь, играли у костра в покер. Ему хотелось подскочить к игрокам, выбить из рук карты и спросить: «Как можете вы быть так счастливы, когда у меня внутри все разрывается от горя!»

Он тихонько покачал головой. Парни подумают, что он потерял рассудок, они ведь не знают, что две недели тому назад он, действительно, потерял большую часть самого себя, и только Рустер знал о том, какую муку испытывает его старый товарищ. Латур подумал о Дэнни и Тилли. Они знают о том, что он должен испытывать и, возможно, поймут его муку, когда он расскажет им, что Сэйдж умерла. Ему нужно поговорить с Кэрри о Сэйдж, и он должен был рассказать обо всем Тилли до того, как отправляться в эту поездку.

Единственным его извинением могло считаться то, что тогда, две недели назад, его боль была еще слишком остра, чтобы можно было ее с кем-нибудь делить.

Джим тяжело поднялся, пожелал Рустеру спокойной ночи и пошел к своему спальному мешку, который лежал немного поодаль от остальных. Завтра они прибывают на станцию, где их уже ждут покупатели. А после продажи скота, по пути домой, он завернет в Шайенн.

Кэрри очень любила Сэйдж, она имеет право знать, что случилось с ее молодой подругой.

Сэйдж хлопотала на кухне, торопясь приготовить ужин. Обычно она всегда успевала сделать это вовремя, но сегодня у нее много времени ушло на то, чтобы ответить на все вопросы судебного исполнителя. Отряд полиции, посланный вдогонку за Миландом, дошел до его лачуги и обнаружил в ней четыре мертвых тела.

Ей сказали, что, по всей вероятности, из револьвера Миланда были убиты три бандита, а сам он был убит кем-то неизвестным из кольта.

Ни у кого из тех, кого нашли в лачуге, кольта не было. У Сэйдж спросили — не знает ли она того человека, который мог застрелить Миланда Ларкина?

Сэйдж только устало покачала головой. Миланд мертв, и спасибо тому, кто убил его. Наконец-то, она освободилась от этого чудовища. Никогда больше она не будет бояться, в страхе оглядываться назад, боясь, что он обнаружит ее.

— Но вы же были там, мисс Ларкин. Вы непременно должны были видеть стрелка, — настаивал офицер полиции.

— Все, что я знаю, — немного нетерпеливо ответила Сэйдж, — я вам уже рассказала. Когда мальчики и я выбежали из дома, Миланд Ларкин был жив и стрелял в своих сообщников. Все, что я могу добавить, это то, что я благодарна этому человеку.

Полицейский внимательно посмотрел ей в лицо и понял, что она говорит правду и не пытается никого защищать.

Он взял листок бумаги, макнул ручку в чернильницу и произнес:

— Насколько я понимаю, все четверо заслуживали смерти. Я напишу в своем докладе, что Ларкина убил кто-то неизвестный.

Затем Сэйдж рассказала, как связаться с родителями Миланда, и вышла из участка. Она торопилась домой, чтобы сообщить Лайше и Бенни хорошую новость, впервые за многие месяцы все они могли чувствовать себя в безопасности.

Ее удивляло, как изменились за эти несколько недель Лайша и Бенни. Оба мальчика, словно расцвели оттого, что регулярно питались, чувствовали на себе любовь и заботу, и теперь они вряд ли походили на подростков, лишившихся родителей. Бенни так заразительно смеялся, так весело играл с другими детьми, что Сэйдж не могла на него нарадоваться. А Лайша… На его лице видна была тихая, счастливая улыбка.

Единственное, что выдавало в нем присутствие индейской крови, так это его спокойствие и невозмутимость, умение примирить спорящих еще до того, как дело доходило до драки. Более того, подросток принял на себя роль главы дома, защитника новой семьи. Он был строг с Джемми и Бенни, нежно относился к Рут Энн, и Сэйдж теперь не боялась оставлять детей на его попечение, когда ей приходилось отправляться на работу в театр.

Уже заканчивая приготовление ужина, она внезапно вспомнила Джима.

Если бы он только ответил на ее любовь! Что он делает сегодня ночью? Может быть, он уже переехал в свой новый дом. Неужели и Реби с ним?

«ПРЕКРАТИ! — скомандовала она себе. — Скажи спасибо за то, что имеешь. Тебе больше не надо бояться Миланда. Возблагодари Господа за это и забудь об этом голубоглазом бабнике, Джиме Латуре».

Сэйдж стала накрывать на стол.

Однажды ночью, когда младшие дети уже спали, у нее состоялся долгий разговор с Лайшей. Они решали, что делать с теми деньгами, которые нашли в одной из сумок у бандитов. Это была плата, которую Миланд заплатил им за убийство семьи Сэйдж. Разве не божественная справедливость отдала, в конце концов, деньги в руки пострадавших от негодяев людей. Первое, на что нужно было потратить деньги — это купить кухонную плиту и длинный стол с восемью стульями. «На тот случай, если к нам когда-нибудь приедут гости», — объяснила Сэйдж.

Мальчики пока еще спали на полу, но она уже договорилась со столяром, и он обещал сделать двойные кровати для них. Для Лайши и Бенни привычно спать на полу, поэтому их это не волновало.

Дни стали короче. Сумерки наступали все раньше и раньше. Вот и сегодня после ужина Сэйдж поехала, как всегда, в «Золоченую Клетку». Лайша, провожая ее, вышел на крыльцо, поправил седло на лошади, а потом сложил ладони и подставил их под ногу женщины, помогая ей взобраться на коня. «ЧТО БЫ Я ДЕЛАЛА БЕЗ ТЕБЯ, ЛАЙША!» — подумала она.

— Удачно тебе выступить сегодня, — он улыбнулся, подав ей поводья. — И не беспокойся о малышах, я за ними послежу.

Уж в этом-то она и не сомневалась. Сэйдж улыбнулась подростку и тронулась в путь.

С мычанием и ревом, повинуясь крикам ковбоев и ударам бичей, коровы заходили в огромные загоны.

Джим сидел с покупателем на возвышении, пересчитывая скот по головам.

В воздухе носились клубы пыли, окутывая людей и животных плотным серым покрывалом.

— Я насчитал ровно пятьсот голов, мистер Латур. Перекупщик встал со своего места, когда последние животные прошли перед ним, и пожал Джиму руку.

— Неплохо мы начинаем, — подтвердил Латур. Затем перекупщик достал карандаш и бумагу и начал что-то писать. Через несколько минут он подал Джиму исписанный цифрами клочок бумаги.

— Вот что у меня получилось. Проверьте, пожалуйста.

Джим просмотрел цифры, сравнил их с теми, которые были написаны у него, согласно кивнул и пожал протянутую руку.

Когда перекупщик ушел, Джим повернулся и устало пошел к Рустеру, который лежал в тени, ожидая его.

— Прямо не знаю, чего я хочу сначала, Рустер, — сказал он своему другу. — Хороший глоток виски, чтобы промочить забитое пылью горло, или помыться, чтобы очистить тело.

Ему бросилась в глаза мокрая от пота рубашка на старом товарище. Затем он посмотрел на свою одежду.

— От нас, должно быть, запах, как от старых козлов. Все-таки я думаю, нужна сначала баня. Пожалуй, самая распоследняя забегаловка в Ларами не захочет нас обслуживать в таком виде.

Они направили своих уставших лошадей к своим парням, затем, перебросив на плечи вещевые мешки, всей гурьбой пошли искать баню.

А еще через час, смыв с себя пот, грязь и пыль многих миль, чисто выбрившись и переодевшись в свежее, Джим и Рустер пошли в отель, сняли там комнату и направились в бар.

Выпив по две порции виски, они тут же заказали третью порцию.

— Хотел бы я, чтобы мы сейчас были дома, — сказал Рустер.

— Я. гуда попаду не скоро, — Джим посмотрел в свой стакан. — Мне еще нужно сделать крюк и заехать в Шайенн. Там есть женщина, которую мне надо увидеть, чтобы рассказать о Сэйдж. Я бы охотней отправился пешком на ранчо за сотни миль, чем ехать к ней и говорить, что Сэйдж мертва.

Рустер кивнул головой.

— Я тебе не завидую. Еще хуже будет говорить об этом Тилли. Она была к Сэйдж очень привязана, а еще мальчик, которого это известие просто убьет.

Глядя на друга невидящими глазами, Латур допил 'виски и поставил стакан на стойку бара.

— Пожалуй, я пойду спать. Я ужасно устал, а как ты? Рустер тоже встал из-за стойки и кивнул.

— Я уже был готов, когда мы только въезжали в город. Мне дико хочется в кровать. Мои старые кости больше не выносят сна на земле, под открытым небом.

На второй день путешествия, около полудня, Джим остановил своего Майора и подождал, пока Рустер догонит его. — Сейчас я поеду напрямик в Шайенн. Возвращайся назад, увидимся на ранчо через пару дней. — Я буду там. Поезжай спокойно, Джим. Над Шайенном опускалась ночь, когда Латур въехал в город. Он вспомнил дорогу к дому, хозяйкой которого была Кэрри.

Однако, когда он въехал на главную улицу, которая вела к театру, он не удержался и решил доехать до «Золоченой Клетки», выпить в соседнем баре виски, чтобы было легче разговаривать с бывшей хозяйкой Сэйдж.

Боль и горечь утраты охватили его, когда он подъехал к театру и услышал гром аплодисментов, которыми публика вознаграждала какого-то исполнителя. «Певица, — подумал Джим, — наверное, заменила Сэйдж. Никогда, никому не удастся петь так, как когда-то пела его любимая. Никто в мире не имеет такого чистого и звонкого голоса, проникавшего в самую душу тех, кто его слышал».

Джим уже почти проехал мимо театра, когда аплодисменты смолкли и он услышал слова «Мечтательной красавицы», донесшиеся до него из-за двери, и ощутил сильный толчок в грудь, словно ему в сердце попала пуля.

«Сэйдж! — прошептал он, не помня себя от радости, не смея верить вспыхнувшей надежде. — Ты жива!» Он резко натянул поводья и стремительно спрыгнул на землю. Когда он привязывал Майора к коновязи, его пальцы дрожали.

Наконец, ему удалось справиться с непослушными поводьями и он стремительно бросился к зданию, толчком распахнул дверь и вбежал внутрь здания.

Латур остановился в самом конце зрительного зала, прислонился к стене. Его глаза не могли насмотреться на прекрасную женщину, сидевшую на сцене.

Как могло случиться, что она стала еще лучше, расцвела и стала еще красивее, чем тогда, когда он видел ее в последний раз. Сердце Джима, казалось, выскочит из груди, пока он дожидался окончания выступления.

Когда раздались аплодисменты, Джим пошел за кулисы. Возле ее гримерной Джим внезапно нахмурился. «А что, если у нее уже появился другой мужчина. Ведь после того, что случилось здесь несколько недель назад, более чем вероятно, что Сэйдж могла найти себе человека, который мог бы ее защитить».

Латур стоял в узеньком коридоре, говоря себе, что не позволит Сэйдж тут оставаться. Он заберет ее в Коттонвуд, где ее так давно ждут и любят.

Затем он сделал еще два шага и вдруг остановился. Сэйдж только что закончила выступление и шла навстречу ему. Их глаза встретились…

— Джим!.. — Сэйдж бросилась навстречу Латуру. — Что ты тут делаешь? Случилось что-нибудь с Дэнни?

— С Дэнни все в порядке, — мужчина схватил ее за локоть, потянул к себе. — О, Боже, Сэйдж! — воскликнул он. — Я же думал, что ты погибла!

И прежде, чем Сэйдж смогла осознать то, что ей говорили, рот Джима прильнул к ее губам, нежно, взволнованно.

— О, Сэйдж! — прошептал он, не отрываясь от ее губ. — Я сотни раз чуть не умер, думая о том, что навеки потерял тебя. Я тебя больше никуда не отпущу.

Наконец, он посмотрел на нее, любуясь лицом, которое так часто видел в своих снах.

Бережно проведя пальцами по щеке женщины, Латур сказал:

— Мы остановимся у Кэрри, соберем твои вещи и затем поедем домой. — Он снова склонился к Сэйдж пытаясь ее поцеловать, но она увернулась от его ищущих губ и произнесла:

— Сожалею, Джим, но я не вернусь с тобой в Коттонвуд. Здесь у меня появился мой собственный дом. Меня тут все уважают. Я не поеду с тобой назад и не буду твоей шлюхой.

— Сэйдж! — воскликнул Джим, схватив ее лицо и повернув к себе, чтобы заглянуть ей в глаза. — Ты же прекрасно знаешь, что никогда ею не была. Я тебя люблю. Это совсем другое.

Он провел пальцем по ее нежным, алым губам:

— Я хочу, чтобы ты была моей женой, чтобы мы могли всегда жить вместе.

— Что ты имеешь в виду, Джим? — Сэйдж изумленно посмотрела на него своими огромными зелеными глазами. Она боялась, что это все ей снится, что вот-вот она проснется и вновь наступит день, с его вечной тоской об этом сильном и таком дорогом, таком родном мужчине.

Лицо Джима смягчилось.

— Я никогда не желал ничего в своей жизни так сильно. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

И он вновь наклонился, и на этот раз женщина не отвела своих губ.

— Пойдем, давай уйдем отсюда. Я так хочу остаться с тобой наедине.

Сэйдж скрыла улыбку. «Он не знает ничего, но придется ему рассказать обо всем, прежде чем он вновь ляжет с нею в постель. В доме, где она живет — четыре ребенка, так что ему, скорее всего, придется спать в одиночестве».

— В нескольких милях от города у меня есть свой дом, — сказала она, освобождаясь от его объятий. — В конюшне стоит моя лошадь. Поехали? — Конечно! — усмехнулся Джим и обнял ее за талию, когда они вышли на улицу.

— Ого! Я знаю эту лошадь! — воскликнул Латур, когда Сэйдж вышла из конюшни. — Это же кобыла Реда Харлена. Как это тебе удалось заполучить такую конягу?

— Я расскажу тебе об этом по пути к моему дому, — ответила Сэйдж, когда Джим помог ей забраться в седло.

Стояла прекрасная лунная ночь, Сэйдж и Джим ехали по равнине, и она рассказывала ему обо всем, что произошло с нею тогда.

— Как я жалею, что не уберег тебя от всего этого, — сказал Джим, когда она закончила свой рассказ.

Однако, Сэйдж пока не рассказала ему о мальчиках, которых она встретила в лачуге Миланда. Она решила приготовить для него большой сюрприз.

— На случай, если кто будет спрашивать тебя — это именно я тот человек, который пристрелил этого ублюдка. Он сказал, что убил тебя и бросил твое тело на съедение волкам.

— Не сомневаюсь, что в ту же секунду он умер.

Они немного помолчали, каждый заново переживая про себя те страшные минуты. Внезапно Сэйдж сказала:

— Вон там, впереди, мой дом.

Джим посмотрел на тусклый свет, пробивавшийся из окна. Страшная мысль мелькнула у него. Ведь он до сих пор не знает, согласна ли она выйти за него замуж.

— Ты всегда оставляешь горящую лампу, Сэйдж, или уже кто-то занял мое место?

Он повернул Майора, загораживая путь ее лошади.

— У тебя появился другой мужчина? — спросил Джим. Сэйдж с огромным трудом удержалась, чтобы не улыбнуться от удовольствия, что он ее ревнует.

«Пусть он немного помучается», — сказала она себе. Один Бог знает, сколько раз ей самой доводилось испытывать мучения из-за него.

Посмотрев на Латура, Сэйдж тихо произнесла:

— Тебя не было так долго, Джим! Откуда я могла знать, что ты захочешь жениться на мне.

— Я вышибу из него дух, — прорычал Джим и галопом погнал коня к маленькому дому.

Сэйдж посмотрела ему вслед, и на ее лице появилась широкая улыбка. Хорошо бы, чтобы он не вздумал выпороть Лайшу. Она хлестнула лошадь и помчалась вдогонку за Латуром.

Когда она вбежала в комнату через секунду после разъяренного мужчины, сперва ей было даже трудно решить, чье лицо выражало большее изумление.

Джим выглядел так, как будто его по голове чем-то ударили.

Перед ним стоял Лайша с белым, как мел, лицом и широко открытыми глазами.

Женщина захихикала от удовольствия, и тогда Латур повернулся и дико глянул на нее.

— Ты, кажется, решила меня позлить, да? Она кивнула головой:

— Немножко! Ты всю жизнь забавлялся с женщинами, Джим Латур, и я хотела тебе показать, что со мной этот номер не пройдет. Если ты хотя бы раз после того, как мы поженимся, попробуешь мне изменить…

Джим перебил ее и, серьезно посмотрев в глаза Сэйдж, сказал:

— Я не собираюсь даже смотреть на других женщин, Сэйдж, а не то что тащить их в постель. — Отлично! — она улыбнулась ему. — А теперь я хочу познакомить тебя. Это Лайша Ларкин.

Джим пожал протянутую руку подростка. Тогда женщина указала на маленькую фигурку ребенка, спавшего у порога.

— А это Бенни — его брат. Мы должны их усыновить.

— Мы? — радостно заморгал Джим.

— Да, так же, как и того, кто спит рядом с Бенни. Его имя Джемми. А его пятилетняя сестричка Рут Энн — спит со мной. Они дети той женщины, которую Миланд убил, когда она попыталась меня защитить. Их мы тоже должны усыновить.

— Мы-ы? — казалось это единственное слово и мог произнести Джим.

— И потом еще Дэнни. Как ты думаешь…

Лицо Джима расплылось в такой широкой улыбке, что, казалось, блеск его зубов затмит свет лампы.

— После того, как я усыновлю Дэнни, у тебя больше не останется спрятанных детей?

— О, Джим! Я тебя люблю! — Сэйдж бросилась к нему. — Вся наша маленькая семья будет так счастлива!

Джим крепко обнял ее.

— Маленькая?! Отец пятерых детей, даже шестерых, включая Джонти! — Латур отстранился от женщины и серьезно посмотрел на нее. — Как ты думаешь, из меня получится хороший отец? Я же совсем не умею обращаться с детьми.

— Ты будешь самым лучшим отцом в мире, Джим. Он снова обнял ее.

— Надеюсь, я еще куплю земли, разведем побольше скота. Нам понадобится много провизии, чтобы накормить пятерых растущих ребятишек.

Он посмотрел на Лайшу, который изумленно наблюдал за ними. Лайша никогда прежде не видел, чтобы мужчина нежно разговаривал с женщиной Джим улыбнулся подростку.

— Конечно, мы усыновим их. И мне понадобится человек, которого я бы мог назвать своей правой рукой.

Лайша покраснел от удовольствия и опустил голову.

— Ты есть хочешь? — Сэйдж отступила на шаг от Джима.

— Хочу!.. Но только не есть, — он усмехнулся. Сэйдж тоже улыбнулась и сказала'

— Пожалуй, я найду что-нибудь, чтобы постелить тебе рядом с мальчиками.

И когда мужчина разочарованно посмотрел на нее, она спросила:

— Ты же не позволишь, чтобы маленькая девочка лежала на полу вместо тебя?

Джим прищурился, сурово посмотрел на нее, и Сэйдж стоило большого труда принять серьезное выражение лица, когда мужчина сказал:

— Завтра с утра будьте готовы выезжать. Дом построен, и в нем хватит спален для всех.

Затем Латур вышел, привязал коня и внес свой спальный мешок.

Сэйдж заметила понимающую ухмылку Лайши и тихонько рассмеялась. Мальчишка точно знал, что было на уме у Джима Латура.

Эпилог

Сэйдж и Джим на рассвете вышли на улицу. Трава была мокрая от росы. Ночи стали холодными. В воздухе веяло первым морозом. Над их головами, пролетая на юг, перекликались стаи диких гусей — верный признак наступающей зимы. Сэйдж едва могла скрыть свое счастье. Да и нужно ли было его скрывать? Так много хорошего произошло за последний месяц.

Во-первых, их свадьба в церкви, вызвавшая всеобщее удивление. Джонти и Рустер стояли рядом с ними в то время, как дети, Корд и Тилли находились сзади. Рут Энн капризничала из-за того, что ей пришлось сидеть с мальчиками и отпустить руку женщины, которая заменила ей мать.

Сэйдж с улыбкой вспомнила, как затем свадьба продолжалась в ресторане. Пришлось сдвинуть два стола, чтобы поместились все желавшие их поздравить. Ей было трудно определить, кто был сильнее удивлен, Лайша и Бенни или другие дети, когда они увидели яркие лампы и размеры обеденного зала, или другие гости, которые удивленно перешептывались между собой.

На десерт подали огромный .свадебный торт с целой горой белых сливок и алыми розами наверху. Торт заказал Джим за день до свадьбы, чтобы удивить свою жену. Младшие дети с сожалением простились с Джонти и ее семьей, а затем они все вместе забрались в большущий арендованный фургон, Джим обнял Сэйдж, и вся компания покатила за город.

Когда они прибыли на ранчо, Рут Энн уже спала, уютно устроившись на коленях у Лайши. Дэнни сонно привалился к Тилли, старательно пытаясь не уснуть. Джемми и Бенни не смогли справиться с усталостью и, сраженные сном, заснули в миле от города.

Случилось и два небольших конфликта, пока все устроилось. Рут Энн долго капризничала, обижаясь на то, что ее место в кровати Сэйдж занял чужой дядя.

Лайша с трудом смирился с потерей своего статуса главы семьи и пару дней ходил с мрачным лицом.

Тогда Джим предложил мальчику ответственное поручение — ухаживать за лошадьми.

Остальные четверо мальчишек, включая Дэнни, который тосковал без отца, очень привязались к Джиму и буквально молились на него. Впрочем, как и она. Сэйдж почувствовала, как Джим нежно обнял ее, и они пошли назад в дом.

Латур остановился перед крыльцом, повернул Сэйдж к себе лицом и посмотрел ей в глаза.

— Я люблю тебя, Сэйдж, — прошептал он.

Сэйдж тихо засмеялась, чувствуя растущее возбуждение мужчины, и, взяв его за руку, потянула за собой в дом.

Но Джим не дал ей переступить порог. Он подхватил ее на руки и понес вверх по лестнице к их спальне в конце длинного коридора.

В комнате он опустил ее на пол, закрыл дверь и замкнул ее, во избежание визита Рут Энн, которая частенько среди ночи имела обыкновение забираться к ним в кровать.

Они торопливо сбросили с себя одежду, бросая ее куда попало на пол, и затем легли в кровать.

Если бы кто-нибудь утром проходил мимо этой комнаты, он, наверняка, мог бы услышать скрип кровати, который заглушали тихие и громкие стоны.

Но в доме все спали.

1

Индейская женщина