Бах.

Пуля разносит правую руку Дока Джея. Док пробует подвигать пальцами.

Не получается.

Зеленый дым выползает из гранаты, брошенной Ковбоем, застилает поляну.

Ковбой открывает рот, чтобы отдать приказ. Но не может решить, какой именно. Наконец говорит: «Отходим. Хреново так поступать, но мы не можем не подчиниться ситуации. В Хюэ мы такое уже видали. Этот снайпер нас по одному туда вытаскивает. Ему все отделение нужно, один за другим. Вы все это понимаете. Доку и Черному – конец, мы пока живы. По коням».

Никто не двигается с места.

Ковбой встает.

– Выполнять.

Мы все понимаем, что Ковбой прав. Пусть это жестоко, но он прав.

– НА ТЕБЕ!

Салага без какого-либо предупреждения бросается на поляну. Палит вслепую. Он несется скачками, с гибкой грацией плотоядного хищника, нападающего на жертву. С подбородка капает слюна. Салага жаждет испить горячей крови. Салага стремится добраться до человеческой плоти, разорвать ее и сожрать. Глаза салаги налились кровью: они горят огнем в этом мире теней, окружившем нас. Он палит вслепую. Салага уже и сам не понимает, что делает. Он считает себя Джоном Уэйном. Для здешнего мира он еще не родился.

Ковбой пытается подставить ногу салаге, бегущему по тропе, но салага удерживается на ногах и бежит еще быстрее, человек-волк, несущийся в царство смерти. Запинаясь, он подлетает к Доку Джею. Крутится на месте. Его горящие глаза рыскают по листве.

– Давай, Док, помогу тебе. Я понесу – .

Бах.

Пару секунд нам кажется, что на этот раз снайпер, наконец, промазал. Но затем салага падает на колени как для молитвы и хватается руками за горло.

Ковбой горит:

– Уходим.

– Хрен там уходим. – говорит Зверодер. – Сам уходи, мудак.

Ковбой делает шаг к Зверодеру, становится с ним лицом к лицу, смотрит тому прямо в глаза.

– Звер, в голове пойдешь.

Зверодер встает, поднимает пулемет с бревна и упирает приклад в бедро, направив черный ствол вверх под углом в сорок пять градусов.

– Морские пехотинцы никогда не бросают на поле боля погибших или раненых, Мистер Командир Отделения, сэр.

Ковбой, сверкая глазами, смотрит на Зверодера, шумно втягивая воздух, потом отводит меня в сторону.

– Джокер, теперь тут ты начальник. Уводи людей.

Ковбой видит, что Зверодер прислушивается, и специально для него добавляет:

– Прикажи Зверу, пусть идет в голове.

Зверодер сплевывает.

Ковбой говорит мне, приглушив голос:

– Никогда не поворачивайся к Зверу спиной. Халявы ему никогда не отваливай. Это он Мистера Недолета подорвал.

Я говорю:

– А ты как, Ковбой? Я, типа, если тебя замочат, кто меня с твоей сестренкой познакомит?

Ковбой глядит на меня какими-то отстраненными глазами.

– Нет у меня сестры. Я думал, ты знаешь. – Ковбой глядит на Дока, Алису и салагу. – Зверодер прав. Я должен попробовать. Снайпер увидит, как вы отходите и -

– Слушай, нахрен это. Наплюй на все. Не выйдет ничего.

– Уводи людей, Джокер. Командуй.

– Но, Ковбой, я -

– Это моя обязанность. – говорит Ковбой. – Обязанность... – Голос Ковбоя звучит так, будто собственные кишки пережимают ему глотку.

– Хорошо?

Я молчу.

– Сделаешь, брат?

– Конечно, Ковбой. Всех доведу до высоты, целыми и невредимыми. Отвечаю.

С Ковбоя спадает напряжение.

– Спасибо, Джокер. – Он улыбается. – Старый ты говнюк.

Орет Донлон:

– СМОТРИТЕ!

Док Джей положил салагу на бедро. Лицо салаги побагровело. Док Джей как в поцелуе прижался к ярко-красным губам салаги, пытаясь вдохнуть жизнь в его обмякшее тело. Салага изгибается, жадно хватая воздух. Док Джей придерживает салагу, выдергивает нож, перерезает салаге глотку. Воздух со свистом врывается через грубый разрез, вспенивая кровь салаги розовыми пузырями. Салага пинается, чихает, кашляет. Док Джей вываливает все из санкомплекта, шарит среди шин, перевязочных пакетов, лейкопластырей. Затем в полном смятении выворачивает карманы. Док отбрасывает в сторону то одну вещь, то другую, пока, наконец, не натыкается на шариковую ручку. Он тупо смотрит на ручку, отводит руку, чтобы и ее выбросить, останавливается, снова глядит на ручку, раскручивает, вставляет ту часть, что побольше, в дыру в горле у салаги. Салага втягивает воздух, неровно дышит через узкую пластмассовую трубку. Док Джей осторожно опускает салагу на палубу.

Бах.

Право ухо у Дока Джея пробито. Док осторожно трогает свою голову с правой стороны, касается мокрого рваного мяса.

Бах.

Пуля отрывает у Дока Джея нос.

Бах.

Пуля пробивает Доку Джею обе щеки. Он заходится кашлем, выплевывает выбитые зубы и куски десен.

Злобно оскалившись, Зверодер палит из пулемета по зарослям.

– Уводи людей. – говорит Ковбой.

Он швыряет на землю «стетсон» и дробовик Мистера Недолета. Срывает кольцо еще с одной дымовой гранаты и бросает ее. Вырывает пистолет Мистера Недолета из наплечной кобуры. И, прежде чем я успеваю сказать Ковбою, что пистолет в джунглях бесполезен, он толкает меня в плечо, как в детской игре, и срывается с места, виляя на бегу насколько позволяет узкая тропа.

Мы ждем, что будет.

Я понимаю, что должен уводить отделение, но я сам застыл как под гипнозом.

Вдруг из ниоткуда и отовсюду сразу возникает странный звук – как будто смеется кто-то. Мы начинаем крутить головами: неужели кто-то из нас так обалденно крут, что может веселиться, живя в этом говеном мире.

Снайпер смеется над нами.

Мы пытаемся вычислить позицию снайпера. Но смех доносится отовсюду. Кажется, что этот смех поднимается с земли, исторгается нефритово-зелеными деревьями, кустами-монстрами, вырывается из глубин наших собственных тел.

И на фоне этого зловещего смеха, от которого стынет кровь в жилах, я что-то замечаю. Вглядываюсь в тень. Пот щиплет глаза, все перед ними расплывается. И вдруг я вижу Бедного Чарли, черный череп на ветке, и понимаю, что только снайпер, которому не ведом страх смерти, позволит себе обнаружить свою позицию смехом...

Я щурюсь, вглядываюсь, и смеющийся череп растворяется в темноте.

Вот я и сержант Морской пехоты.

Я смеюсь и не могу остановиться. Отделение застыло от страха, потому мы снайпер смеется вместе со мной. Мы со снайпером смеемся и знаем, что рано или поздно все отделение засмеется вместе с нами.

Рано или поздно суровые законы джунглей возьмут свое над отделением. Мы живем по закону джунглей, по которому в них входят больше морских пехотинцев, чем выходят обратно. Именно так. Никто не спросит, почему мы улыбаемся, потому что это никому не интересно. Мразь войны, которую гражданские в ней видят – это в основном выпущенные наружу кишки. Отвратительное зрелище – видеть человека без прикрас. Отвратительное зрелище – когда даже в улыбке виден оскал смерти. Война отвратительна, ибо истина бывает безобразной, а война говорит все как есть. Отвратительно лицо Чарли, это призрачное черное лицо смерти, когда она поражает твоих братьев ловкими ударами, восстанавливая справедливость.

Те из нас, кто переживут все это и станут стариками, полетят на Птице Свободы в родную Америку. Но дома родного там мы не найдем, и нас самих там уже не будет. В голове каждого поселилась смерть, черный краб, пожирающий мозг.

Джунгли затихли. Снайпер больше не смеется.

Отделение молчит, ждут приказаний. Скоро они все поймут. Скоро им станет не страшно. Их темная сторона выползет наружу, и они станут такими, как я, они станут морскими пехотинцами.

Морской пехотинец – это навсегда.

Ковбой, спотыкаясь, вываливается на поляну.

– Уходим. – говорю я, в первую очередь для Зверодера.

Зверодер не обращает внимания, продолжает наблюдать за Ковбоем.

Бах. В правую ногу.

Бах. В левую ногу. Ковбой падает.

Бах. Пуля разрывает штаны Ковбоя в паху.

– Нет... – Ковбой хватается руками за яйца. Обделывается от боли.

Зверодер делает шаг вперед.

Прежде чем я успеваю пошевелиться, чтобы остановить Зверодера, с поляны доносится пистолетный выстрел.

Бах.

И еще раз: Бах.

Донлон: «ОН УБИЛ ДОКА ДЖЕЯ И САЛАГУ!»

Ковбой встряхивается, чтобы не упасть в обморок. Затем стреляет Алисе в затылок.

Бах. Пуля сорок пятого калибра разносит лицо Алисы на куски. Алиса валится плашмя, будто пораженный током.

Ковбой поднимает пистолет и прижимает толстый ствол к правому виску.

Бах.

Пистолет падает на землю.

Снайпер попадает Ковбою точно в руку.

Отделение снова собралось за валуном. Внимательным взглядом обвожу лица своих бородатых детишек: Зверодер, Донлон, младший капрал Статтен, Берни, Хэррис, Рик Берг, Дрочила, Гром, Бруклинский Пацан, Харди, Ликкарди и Папа Д. А.

– Статтен, отводи своих.

Младший капрал Статтен глядит на Зверодера, делает шаг к нему. Отделение явно намерено пойти за Звером и совершить массовое самоубийство, дабы соблюсти традиции.

Звер проверяет свой M-60. Его лицо мокро от слез, красно от ярости, как у взбешенного викинга.

– Сейчас мы все вместе пойдем и вытащим Ковбоя, всех сразу снайпер не перестреляет. Мы сможем его спасти.

Я преграждаю Зверодеру путь.

Зверодер поднимает пулемет. Держит M-60 у бедра. Глаза налиты кровью. Глубоко из глотки вырывается рычанье.

– Это не кино, Джокер, не Голливуд. Отойди, или я тебя пополам сейчас...

Я гляжу Зверодеру прямо в глаза. В глаза убийцы. Он не врет. Я понимаю, что он не врет. Поворачиваюсь к нему спиной.

Сейчас Зверодер меня замочит. Ствол М-60 внимательно следит за моей спиной.

Отделение молчит, ждут приказаний.

Я поднимаю «масленку» и целюсь Ковбою в лицо. Он жалок, он застыл от ужаса. Ковбой парализован от шока, который охватывает его тело, и от чувства собственной беспомощности. Я с трудом различаю знакомые черты. Я вспоминаю, как впервые увидел Ковбоя в Пэррис-Айленде, как он смеялся, выбивая «стетсон» о бедро.

Я смотрю на него. Он глядит на «масленку». До меня доносится:

– ДЖОКЕР, ТЫ МНЕ НИКОГДА НЕ НРАВИЛСЯ. И ШУТКИ У ТЕБЯ ДУРАЦКИЕ -

Бах. Смотрю через прицел на короткой железной трубке и вижу, как выпущенная мною пуля входит Ковбою в левый глаз. Моя пуля проходит через глазницу, пробивает полости, заполненные жидкостью, перепонки, нервы, артерии, мускульную ткань, тончайшие кровеносные сосуды, которые питают три фунта серого, мягкого как масло, богатого белками мяса, в котором мозговые клетки, расставленные в четком порядке, как камни в часах, хранят все мысли, воспоминания и надежды половозрелого самца вида Homo sapiens.

Моя пуля выходит через височную кость, выбивает куски волосатого, влажного от мозгов мяса, и застревает в корнях дерева.

Тишина. Зверодер опускает свой M-60.

Зверодер, Донлон, младший капрал Статтен, Хэррис и все остальные не произносят ни слова. Всех отпустило, все рады остаться в живых. Все они до смерти меня ненавидят, но знают, что я был прав. Я их сержант, они мои рядовые. Они доложат, что Ковбой погиб от пули снайпера, но меня они видеть перестанут, я стану человеком невидимкой.

– По коням.

Отделение отвечает на команду, взваливают на себя снаряжение, которое шлепает о тела и позвякивает. Кряхтят, ворчат, и вот уже Кабаны готовы к выдвижению.

Внимательно гляжу на их лица, затем говорю:

– Нихрена себе, Ковбой прям как мусорный мешок с объедками после барбекю в Обществе ветеранов американских зарубежных войн. Нет, против мертвецов я ничего не имею. Блин, у меня ведь и друзья среди них есть!

Тишина. Все уставились на меня. Живее я никогда себя не чувствовал.

Semper Fi, дорогие мама и папа, Semper Fi, мои волчата. Откат – п...ц всему.

Они поправляют снаряжение, чтобы удобнее было тащить.

Ждут команды. Я подбираю перепачканный в глине «стетсон» Ковбоя.

Машу рукой, и отделение выдвигается, идет обратной дорогой по тропе.

Никто не болтает. Мы слишком устали, чтобы сейчас болтать, шутить, обзывать друг друга всякими нехорошими словами. Слишком жарко было сегодня, слишком много протопать пришлось. Свою долю кустов и деревьев во вьетконговских джунглях мы на сегодня настреляли, а сейчас мы до смерти устали.

Мы закутываемся в нежную дымку фантазий всех сортов и зачеркиваем еще один день на стариковских календарях. Нам не терпится добраться до предстающих перед нами как мираж прелестей: горячий душ, холодное пиво, доза «Кока-Колы» («c Кокой дела идут лучше!»), сочные стейки, письмо из дома, момент личной жизни в уединении, чтоб елду помять, воодушевляясь при этом затертыми фотографиями любящих жен и подруг, которые остались в Мире.

Но душ будет холодным. Пиво (если будет) – горячим. Никаких стейков. Никакой Колы. Письма (если придут) будут не от подруг. В письмах из родной Америки, таких же как полудюжина тех, что я таскаю в рюкзаке так и не распечатав, будет написано: Пиши почаще будь осторожен если там тяжело купили подержанную машину что за дневник маме делают уколы по телевизору ничего хорошего не пиши грустных писем может вышлешь полсотни баксов новую мебель для гостиной за кольцо друган она беременна будь очень осторожен пиши чаше и так далее, и так далее, до тех пор пока тебе не покажется, что развернул письмо – а это «Дорогой Джон»[38] от всего этого проклятого мира.

Топаем обратно по прежней тропе.

Там, на высоте, Бедный Чарли, наш братан, снова посмеется над нами, ну или просто улыбнется в честь встречи.

Снова погружая мысли в ноги, вкладываем все силы в следующий шаг, потом еще шаг, еще всего один лишь шаг... Мы изо всех сил пытаемся не думать о важном, изо всех сил пытаемся не думать о том, что халявы не будет, и что до дома еще ой как далеко.

Именно так.

Я машу рукой, и Зверодер становится в голове колонны.