В результате нескольких клиентов, соблазнившихся на новинку, уже пришлось уступить ожоговому отделению ближайшего госпиталя. Слайдер заказал себе «цыпленка бхуна», а Атертон отдал предпочтение блюду с подозрительным названием «мясо виндалу». Они делали свой заказ, что называется, на удачу, но нисколько бы не смутились, если бы им принесли совсем не то, что они предполагали увидеть. Оба были настолько голодны, что готовы были съесть, что угодно.
      – Сегодняшний день, как мне кажется, еще раз показал, что все, с чем мы имеем дело в последнее время – это звенья одной цепи, – произнес Слайдер, вращая двумя пальцами стоявший перед ним бокал с пивом.
      Атертон тем временем съел еще один «пападум». Точно так же некормленая лошадь поедает свою подстилку.
      – Это ясно как дважды два – четыре. Ну и что с того?
      – На поверхности все выглядит так, – будто все произошедшие буквально у нас на глазах события никак друг с другом не связаны. Они как бы разделены между собой непроницаемыми стенками, одно из другого никак не вытекает. Но на самом деле это, скорее всего, не так. Более того, осмелюсь предположить, что ни один из известных нам фактов не имел бы места, если бы не существовала вся цепочка.
      – Черил Мейкпис обнаружила палец в картофельных чипсах. Ронни Слотер позвонил нам. Мы обнаружили все остальное. – Атертон немного подумал и продолжил свои размышления вслух: – Почему же он все-таки к нам обратился? Думал, что мы все равно узнаем? Или же надеялся, по глупости, что ему удастся выйти сухим из воды? А может, он просто ни в чем и не был виноват?
      – Почти ни в чем, – добавил Слайдер. – Вспомни, как он без всяких колебаний поверил нам, что убитым в баре был Леман.
      – Хотя сам продолжал настаивать, что никого не убивал. Да. И ведь он встречался в тот вечер с Леманом. Кстати, во всем нашем запутанном деле это пока единственный вполне подтвержденный факт. Но почему же все-таки?
      – Ты помнишь, как Леман сказал, что ему поручили завязать дружбу со Слотером и в тот же вечер побывать у него дома? И после этого Леман должен был все время скрываться. Мне кажется, что все это было предпринято с одной-единственной целью: заставить нас поверить, что в баре убили Лемана и сделал это не кто иной, как Слотер. Таким образом, Слотера нам кто-то нарочно подставил.
      – Но подобный план не мог в достаточной степени гарантировать успех, – возразил Атертон.
      – Почему не мог? Мы же в конце концов поверили. И думали бы так до сих пор, если бы Сюзанна не спутала им все карты. А потом, опять же нельзя считать совпадением, что им обоим заткнули рты: сначала Слотеру, а за ним и Леману. Отсюда, кстати, напрашивается вывод, насколько серьезной должна быть тайна, если кто-то так ревностно ее оберегает.
      На лице у Атертона легко читалось сомнение.
      – Но мы ведь пока не знаем точно, что Ронни погиб от руки убийцы. Разве он не мог совершить самоубийство? Из-за угрызений совести или из-за страха, который поселился у него в душе после первого преступления? Мы ведь не доказали еще, что Ронни никого не убивал. Но может, он просто не перенес свалившихся вдруг на него неприятностей. Ронни, конечно, умом не блистал, но чувствовать мог не хуже других. Вот и не выдержал. И его предсмертная записка поэтому самая что ни на есть настоящая.
      – Но как тогда объяснить существование второй записки? – нахмурил брови Слайдер. – Записка, которую дал мне Кейт, похоже, написана тем же почерком, что и предсмертная. Причем, по его словам, он своими глазами видел, как Ронни над ней трудился. Но этого ведь просто не могло быть.
      Атертон пожал плечами.
      – Хотя я весьма скептически отношусь всегда к суждениям, которые высказывают чины выше инспектора, но в данном случае Бэррингтон, по-моему, прав. Мы поверили Мэнди, сказавшей нам, что Ронни был неграмотный. Но ведь она могла солгать или ошибиться. Или Ронни сознательно ввел ее в заблуждение на этот счет с какой-то одному ему известной целью...
      – Интересно, какая тут может быть цель? – удивился Слайдер.
      – Ну, чтобы привлечь таким образом к себе ее внимание, получить возможность приходить к ней в комнату и сидеть рядышком, голова к голове, склонившись над листком бумаги. Бедный и одинокий молодой человек, не имевший ни друзей, ни денег на проститутку, только так мог получить чуточку человеческого тепла и сочувствия. Поэтому он берет чистый бланк декларации об уплате налогов и идет с ним к проституткам, чтобы они помогли его заполнить.
      – Но ты забыл, что они и так с удовольствием с ним общались, – заметил Слайдер. – И к тому же мы не нашли в его комнате ничего, что было написано или напечатано. А потом, неужели ты всерьез полагаешь, что у Ронни хватило бы извилин, чтобы так убедительно играть придуманную им себе роль?
      – Но ведь ему удавалось в течение длительного времени играть роль человека с обычной сексуальной ориентацией. Короче говоря, он как-то ухитрялся скрывать, что был голубым, – Атертон обмакнул кусочек «пападума» в «раиту». – А с другой стороны, можно ли представлять себе такую картину: бывший полицейский, умный, состоятельный человек, член многих комитетов, постоянный консультант парламентских комиссий, – так вот, этот известный тебе господин подкрадывается к лежащему в постели Ронни, совершенно зверски приканчивает его и оставляет на столе заготовленную им заранее предсмертную записку. А когда ты неожиданно изъявляешь желание получить у него еще один образец почерка убитого им человека, он легко взбегает по лестнице на верхний этаж виллы и фабрикует за дверью своего кабинета еще один фальшивый документ. Честно тебе признаюсь, Билл, мне самому в это никак не верится. Если такому человеку и в самом деле захотелось совершить какую-нибудь мерзость – а я допускаю, что любому, за исключением нас с тобой, может когда-нибудь захотеться, – он бы нанял для этого подходящего исполнителя.
      – Возможно, – согласился Слайдер. Он поднес к губам бокал с лагером и сделал один глоток. – Возможно, – повторил он как бы в раздумьи. – Чем больше сообщников, тем выше вероятность быть пойманным. Лучше всего действовать в одиночку. Это правило знает каждый коп, и бывший коп тоже.
      – Ну хорошо, – не унимался Атертон, – тогда как относиться к тому факту, что во время твоей первой встречи с Кейтом, он сообщил тебе, что получил от Ронни письмо с просьбой принять его на работу в бар? Что, это тоже была ложь? А если ложь, то зачем она тогда ему понадобилась?
      – Допускаю, что в данном случае Кейт ни в чем не погрешил против истины, потому что заявление от имени Ронни мог написать и кто-нибудь из его знакомых.
      – Но все же, если подозревать Кейта, то как быть тогда с его алиби, которое, судя по всему, у него имеется?
      – Алиби нужно обычно тому, кто действительно совершил преступление.
      Атертон ухмыльнулся.
      – Похоже, ты теперь окончательно зациклился на Кейте.
      – Ну а в чем тогда состоит твоя версия? – спросил задетый Слайдер.
      – Но ты ведь сам говорил мне, что не нужно идти впереди фактов, – тоном прилежного ученика сказал Атертон.
      – Это не я, это Шерлок Холмс говорил. Послушай, мне сейчас нужен от тебя такой аргумент, который позволил бы хоть на несколько часов выбросить на головы этого Колина Кейта.
      – Я вообще не хочу строить никаких предположений, пока мы не разузнаем побольше о Майкле Лэме. Если можно еще установить личность жертвы, то главную ставку я делаю именно на него. Остальное пока не суть важно.
      – И уже принесли, – сказал Слайдер, когда подошедший к столику официант поставил на него две тарелки – кушанья в «Англабангле» перед сервировкой не подогревали. Атертон погрузил вилку в бесформенную массу коричневого цвета в центре его тарелки, и сразу понял, что иначе чем «мясо» то, что находилось перед ним, вообще никак нельзя было назвать. Но приглядевшись получше и не встретив устремленного на себя взгляда снизу, он немного успокоился и решил, что это все-таки можно есть, потому что если оно и было живо когда-то, то теперь, побывав в горячем соусе «виндалу», должно было окончательно околеть.
      Атертон за несколько посещений ресторана «Англабангла» получил, как ему казалось, исчерпывающее представление о существовавшей там технологии приготовления блюд. На кухне, по его мнению, стояли в ряд шесть бачков с подогревом. На трех из них было написано: «Цыплята», «Мясо», «Креветки», – и их заполняла одинаково бесформенная масса. Остальные три бачка с надписями: «Горячий», «Средний» и «Теплый», содержали соус кэрри. Любой заказ при такой системе выполнялся двумя быстрыми движениями поварешки, а остальные почти двадцать минут ожидания были не более чем декоративное дополнение, которое прилагалось к блюду бесплатно.
      Слайдер с помощью вилки перенес небольшую порцию массы с тарелки себе в рот и с совершенно безучастным видом проглотил ее.
      – Заправила рыбно-чипсового бизнеса. Мне кажется, ты представляешь себе Кейта каким-то Фритюром Первым.
      – К сожалению, я не знаю пока его настоящего места во всей этой истории. Кто он – только марионетка в чьих-то руках или же сам выступает в роли кукловода? Конечно, мне трудно пока поверить, что бывший коп мог пойти на такую безрассудную вещь как несколько убийств, но я сейчас уже убежден, что Ронни на самом деле был неграмотный и что Кейт умышленно дал мне ложное показание, чтобы мы окончательно поверили в версию о самоубийстве. И Лемана устранили только потому, что он на кого-то мог указать. Но на кого конкретно? И что вообще реально стоит за всей этой чертовщиной? Ни малейшего представления не имею. Одно только не вызывает сомнений: дело это настолько серьезное, что за него заплачено уже тремя человеческими жизнями.
      Они немного помолчали, сосредоточившись на некоторое время на еде, а потом Слайдер сказал со вздохом:
      – Нам предстоит проделать еще очень большую работу, и Бэррингтон, думаю, будет от этого не в восторге. Последний из трех китайцев, проживавших в доме Кейта, Ли Чанг работал на базе НАТО. Это хорошо стыкуется с тем, что Мэнди видела, как его подвозили домой на машине с заграничным номером.
      – А синее пальто вполне могло быть шинелью служащего ВВС, – подсказал Атертон. – И номерные знаки на американских машинах тоже красные.
      – Что ты этим хочешь сказать? – встревожился Слайдер.
      – То же, что и Кейт уже однажды тебе говорил, – пожал плечами Атертон. – Ты ведь сам передавал мне его слова о том, что он консультирует администрацию базы по вопросам охраны их объекта.
      – Точнее, Кейт обеспечивает связь между службой безопасности базы и охранными подразделениями местной полиции. Это одна из его многочисленных должностей. Вообще, мне кажется, что нет на свете такого комитета, где бы он не участвовал.
      – Совершенно верно. Но я вспомнил про американцев, чтобы сказать, что кто-нибудь с базы НАТО мог попросить Кейта помочь с жильем своему коллеге.
      – Ну конечно. И прекрасно все стыкуется. Однако я почему-то уверен, что тут все гораздо сложнее.
      – А я, между прочим, знаю, в чем состоит главный источник твоей подозрительности по отношению к Кейту, – заметил Атертон, поливая рис дымящимся коричневым соусом. – Тебе несимпатичен Кейт только потому, что он является высшим авторитетом для Бэррингтона. А Бэррингтона ты не любишь. Твоя же нелюбовь к новому шефу происходит по той простой причине, что он плохо относился к Диксону.
      – Да, но на это можно посмотреть и иначе: в чем причина такого резко отрицательного отношения Бэррингтона к нашему покойному руководителю?
      – Потому что Бэррингтон в прошлом – блестящий офицер из образцовой воинской части, а наш старина Диксон вообще никогда не обращал внимание на свой внешний вид. Это просто два противоположных типа людей. Естественно, что между ними и не могло быть никакого взаимопонимания, тем более – симпатии.
      Слайдер ничего не сказал на это, и Атертону, который понял, что с ним несогласны, оставалось только вздохнуть и вновь приняться за еду. Но когда официант подошел к их столику с двумя бокалами пива, которых они не заказывали, Атертон улучил момент и добавил:
      – Есть, разумеется, и еще одно обстоятельство.
      Услышав эту фразу, Слайдер как бы очнулся.
      – Какое еще обстоятельство?
      – Которое является причиной твоего нынешнего состояния. Я имею в виду Джоанну.
      – Ох.
      – Тебе удалось поговорить с ней еще раз?
      Слайдер отрицательно покачал головой.
      – А я и не пытался. Зачем, когда ей и так тяжело?
      – Ну так тогда тем более. Сейчас как раз самый подходящий момент.
      – Я не из тех, кто пользуется чужой слабостью. – Слайдер, как будто обессилев, положил вилку на тарелку. – Я сейчас серьезно за нее беспокоюсь. Мне не так трудно все переживать, потому что меня отвлекает работа.
      – У нее тоже есть работа, – заметил Атертон.
      – Ну вот еще, сравнил. То, чем она занимается, не требует от мозга такой постоянной сосредоточенности, как в нашем с тобой деле.
      – Ничего, как-нибудь переживет, – сказал Атертон.
      – Я знаю.
      – Ты тоже переживешь.
      – И это я знаю.
      – Но, вижу, тебя и это не успокаивает, – сказал Атертон с сочувствием. Он посмотрел на Слайдера, лица которого почти не было видно в царившем вокруг полумраке, в котором – как, впрочем, и во множестве других ресторанов – предпочитали держать посетителей «Англабанглы». – Ты выглядишь как-то особенно уставшим. Почему бы тебе не отправиться сейчас же домой и не поспать хотя бы несколько часов?
      – Скорее всего, я так и сделаю, – сказал Слайдер. – Надеюсь, они не совершат за это время очередное убийство. – Он посмотрел на Атертона испытующим взглядом. Вообще-то, Слайдер обычно не проявлял в разговоре интереса к личной жизни своего помощника, но мужчины, отведавшие экзотических блюд в ресторане «Англабангла», как правило, начинают испытывать друг к другу почти что братское чувство. – Ну что там у вас с Жабловски?
      – А ничего, – небрежно ответил Атертон. – Она сказала мне вчера, что у нее появился новый знакомый. Он работает в департаменте в Холлоуэйе. Фамилия Резник.
      – Так я его знаю, – сказал Слайдер. – Он из центральной части Англии. Здоровый, мрачный на вид парень с густыми волосами.
      – Значит, вон он какой. А я-то его сам еще ни разу не видел. Но знаю, что он уже инспектор, то есть для нее это на целую ступеньку выше. Они познакомились в польском клубе. Оба католики, так что могли найти общий язык.
      – Ты расстроен? – продолжал расспрашивать Слайдер.
      – Самолюбие немного задето, вот и все, – пожал плечами Атертон. – Я на самом деле довольно легкомысленный молодой человек, у меня серьезного чувства никогда еще не было, и, наверно, не будет.

* * *

      Неожиданный приход Слайдере не то, чтобы удивил, но как бы даже смутил Айрин.
      – Я и не надеялась, что ты сегодня придешь домой. Когда О'Флаэрти сообщил мне по телефону об очередном убийстве, мне подумалось, что ты опять всю ночь проведешь на работе.
      – Моя группа сейчас действительно вся в сборе. Но они занимаются пока своим привычным делом, не требующим моего присутствия, – вяло проговорил Слайдер. – Вот я и решил пойти домой, чтобы в спокойной обстановке немного пораскинуть мозгами.
      – Я тебя прекрасно понимаю, – сказала она.
      – Дети уже спят?
      – Да, – Она немного поколебалась. – Ты, наверно, голоден?
      – Нет. У нас с Атертоном был ужин с большим количеством кэрри.
      – Я и сама бы могла догадаться по запаху, – сказала она с заметной теплотой в голосе. – Если хочешь, можешь принять ванну. Она поможет тебе расслабиться. А то у тебя такой усталый вид, что просто жалко смотреть.
      – Да, пожалуй, я так и сделаю, – сказал он.
      Волна щемящей тоски прошла по всему его нутру при мысли о том, что никогда больше он не разделит ванну с Джоанной. Не будет ждать, находясь все время рядом, когда она помоется, любуясь ею и предлагая то коктейль, то крекеры с сыром и луком. Он почувствовал себя одиноким человеком, потерпевшим в жизни полное поражение. И впервые всерьез усомнился в своей способности распутать дело, которое вместо того, чтобы проясниться, с каждым днем становилось все сложнее и противоречивее. Но еще хуже и опаснее, чем это сомнение, была впервые посетившая его мысль о том, что он напрасно отдает столько сил своей работе. Ну закончит он это расследование, поручат ему вести очередное, но для него-то самого, как для живого человека, ничего не изменится. Он по-прежнему будет страдать от разлуки с Джоанной. Тогда какой же во всем этом смысл? Может, стоит просто признать свое поражение и не усложнять себе жизнь?
      Но оставить все как есть тоже нельзя. Потому что он все равно уже не сможет относиться к Айрин и детям с тем вниманием, которого они вправе от него ожидать. Будет страдать его семья, но и сам он будет чувствовать себя не лучше, тем более, что о Джоанне придется окончательно забыть. А что касается его работы, то есть ли вообще от нее какая-то польза? Ведь как бы он и его коллеги ни старались, все равно им и в будущем, как и раньше, как и сейчас, придется обнаруживать очередную жертву кровавого преступления, которая подобно Питеру Леману будет лежать на пропитанной своею кровью постели, представляя взору ошеломленных свидетелей такие части своей растерзанной плоти, которые, как думал, наверно, Господь, никто из людей не должен был бы видеть. Так что, получается, куда ни поверни, а выхода-то вроде как и нет. Вот и неси свой крест, приятель, каким бы тяжелым он тебе ни казался.
      Тут Слайдер наконец обратил внимание на то, что Айрин, задержавшись на месте, смотрит на него, как будто чего-то ожидая. О, Боже, неужели она думает, что настал подходящий момент, когда можно затронуть такую серьезную тему, как их семейные отношения? Нет, он бы сейчас этого просто не выдержал. Он был готов пойти на любой, даже самый решительный шаг, но ему становилось не по себе при одной только мысли, что его ожидает выяснение отношений.
      Он осторожно, краем глаза, но достаточно внимательно посмотрел на Айрин. Вид супруги показался ему каким-то необычным. Лицо как будто порозовело, а волосы не только не были тщательно приглажены, как она раньше это делала, но, напротив, выглядели даже чуть-чуть взлохмаченными. Интересно, с чего бы это? Ах да, сегодня же был пикник в Блистер-Хилле. Неужели она способна получить удовольствие от того, что никак не связано с покупками? Слайдеру стало любопытно до такой степени, что он решил тут же добиться полной ясности в этом вопросе.
      – Кстати, как прошел сегодняшний день?
      – О, – произнесла она восторженно, но затем как-то сникла и продолжила совершенно бесстрастным тоном: – Ну, в целом довольно неплохо.
      – Мне очень жаль, что я не смог поехать с вами, – сказал Слайдер на всякий случай, расценив сдержанный ответ жены как своеобразный упрек н свой адрес.
      – Ничего страшного. Эрни прекрасно со всем справился. Он затевал с детьми так много всевозможных игр, что они были просто в восторге. – Почему же она говорит это таким тоном, будто ее лично это всеобщее веселье никак не затронуло? – Он и еду с собой захватил. Хотя я ему говорила, что в этом нет никакой необходимости, что с этим я и сама справлюсь. Но он набрал множество всяких вкусных вещей в магазине кошерных деликатесов в Нортвуде. Копченая семга, сырные бейгели, потом еще совершенно замечательные запеченные в тесто штучки и какой-то особенный торт.
      – Надо же, да он и в самом деле как следует постарался, – сказал Слайдер.
      – Да, – сказала Айрин, но даже не улыбнулась. И вид у нее был при этом не то чтобы невеселый, но даже какой-то оскорбленный. – Особенно же это угощение понравилось Мэттью, от моих давно надоевших ему сандвичей он бы такого удовольствия не получил. Да и машина, кроме всего прочего, у Эрни гораздо больше моей, – добавила она, как будто без этой детали картина не была достаточно полной.
      – Я в этом нисколько не сомневаюсь, – сказал Слайдер. Ему уже хотелось побыстрее закончить разговор, чтобы не услышать и других неприятных для него сравнений. Эрни, мол, и не знает такой глупости, как сверхурочная работа, хотя зарабатывает в два раза больше; Эрни водит знакомства с людьми из высшего общества, состоит в двух гольф-клубах и трех кружках любителей бриджа. Да чихать я хотел на твоего Эрни, который ни за что не сможет отличить без справочника перпендикулярного стиля готики от декоративного. Чтобы как-то ускорить завершение разговора, задевавшего его самолюбие, Слайдер сделал вид, что ему хочется зевнуть, но неожиданно зевок получился таким глубоким, что ему даже сделалось за себя неловко.
      Айрин правильно поняла этот более чем прозрачный намек и сказала:
      – Иди прямо сейчас в ванную. А в воду добавь немного «Рэдокса».
      – Спасибо, я так и сделаю. А ты уже пойдешь, наверно, спать?
      – Да.
      – Правильно, не стоит меня дожидаться. – Вопрос о пустующей спальне Слайдер решил оставить на потом и его ждала перспектива провести вторую ночь на софе. – Мне сегодня нужно кое над чем поразмыслить. Что ж, приходится иногда. Работа такая.
      Айрин кивнула головой и, не сказав ни слова, пошла вверх по лестнице. Слайдер никак не мог понять, что сделалось с его супругой, но то, что с такой женщиной жить можно, было уже совершенно очевидно.

* * *

      Принадлежавший Диксону дом в Норд-Хэрроу был вполне типичным индивидуальным домом, построенным в 30-е годы в этом районе рядом с тоже вполне типичным обсаженным с двух сторон деревьями загородным шоссе, и отличался от своих многочисленных собратьев только тем, что сохранил свой первозданный вид, избежав перестройки или модернизации. Каким-то чудом уцелели даже старые ворота в форме солнца, поднимающегося из-за горизонта; двери и оконные переплеты тоже с тех пор ни разу не заменялись. Но особенно старомодным казался гараж с деревянными воротами и покрытой толью крышей, который был в свое время главной приманкой, которую придумали проектировщики, чтобы заманить в пригород переселенцев из городских районов Лондона.
      Госпожу Долли Диксон Слайдер застал за работой в палисаднике перед домом. Услышав звук отодвигаемой щеколды, который донесся до нее со стороны калитки, она распрямилась навстречу гостю. В длинной холщовой рубахе, юбке неопределенного фасона, соломенной шляпе и садовых перчатках эта женщина выглядела такой же вневременной, как и ее жилище.
      – Вот, занимаюсь бегониями, – сказала она. – Боб просто обожал их, а мне, если честно, они никогда не нравились. Лепестки такие мясистые, что весь цветок выглядит как-то ненатурально. Я их держу только как память о покойном, но и они, похоже, уже умирают. – На лице миссис Диксон появилась печальная улыбка. – Может, я как-то подсознательно делаю им вред? Но нет, думаю, эта все же не так.
      Слайдер поймал себя на мысли, что вновь получает удовольствие, слушая необыкновенно приятные переливы голоса хозяйки, ее мягкий и совершенный по звучанию выговор. Как-то ему доводилось раньше слышать – правда, он не помнил уже точно, где и от кого, – что Долли имела какое-то чуть ли не аристократическое происхождение. Так что для копа Диксона это была вполне удачная партия.
      – Я ничего не знаю о бегониях, – сказал он. – Потому что к этим цветам у меня тоже никогда не было особого интереса.
      – Знаете, у меня так получилось на днях, что когда я на них смотрела, то вдруг моя рука как-то сама собой потянулась к одному цветку, я его погладила и стала с ним разговаривать, прямо как с человеком. Это были всегда самые любимые цветы Боба. Но, кажется, сейчас уже время пить кофе, – сказала миссис Диксон, освобождая свои руки от садовых перчаток.
      Руки хозяйки, как и ее лицо, оказались загорелыми и в веснушках, но кожа на них была до такой степени обвислой и морщинистой – в отличие от тугой, блестевшей на солнце кожи лица, – что Слайдеру сначала даже показалось, будто у нее под садовыми были надеты еще какие-то перчатки. Он подумал, что она, должно быть, сильно потеряла в весе за последнее время.
      Миссис Диксон поняла по направленному на ее руки взгляду гостя, о чем он сейчас думает, и постаралась отвлечь его внимание.
      – А что это у вас в коробке? – спросила она, кивнув головой в сторону предмета, который держал в руке Слайдер.
      – Да так, небольшой торт, – сказал он. Молодая продавщица, отпускавшая ему торт в магазине, перевязав коробку узкой атласной ленточкой, сделала на картонной крышке, кроме узла, бантика еще и небольшую петельку для пальца покупателя, на котором он теперь и висел. Слайдер, вдруг увидевший себя как бы со стороны, испытал такое сильное смущение, что его можно было бы сравнить разве что со стыдом, который будет переживать какой-нибудь завсегдатай бара, выпивающий за вечер по десять пинт пива, если его вдруг застанут за плитой на кухне с повязанным вокруг талии передником.
      – Я долго думал, с чем придти к вам, и вот решил... – сказал он, как бы извиняясь.
      – Наоборот, это очень даже хорошо, – проговорила Долли с той непринужденной снисходительностью, которую приобретают дамы, всю жизнь работающие во всевозможных общественных комитетах. – Кофе пить скучно, если его нечем закусить. Но давайте сначала пройдем в дом.
      Когда Слайдер проследовал за хозяйкой в переднюю дверь, первое, что он испытал, находясь в доме своего бывшего шефа, было ощущение, что в нем как-то по-особому пусто и безмолвно. А еще здесь пахло воском для мебели с лавандовой отдушкой, пахло коврами, расстеленными на полу в комнатах, в одной из которых, наверно, было жарко от светившего прямо в окно солнца, а в другой раздавалось мерное тиканье часов. Слайдеру вспомнилось, что примерно такое же впечатление производил на него в детстве его родительский дом, когда он вдруг возвращался в него из школы раньше обычного. И всякий раз знакомое до мельчайших подробностей жилище представало перед его удивленным взором в каком-то совершенно неузнаваемом виде, как будто он заставал его в момент неведомой никому метаморфозы.
      Так же, как снаружи, дом Диксона все годы, прошедшие с момента его постройки, оставался и внутри, можно сказать, virgo intacta : никаких сломанных перегородок, перестраиваний или пристраиваний, перемещений каминов и дверных проемов. В доме было много хорошей, дорогой мебели, но вся она отвечала вкусам двадцатилетней давности. Качество и стиль внутреннего убранства говорили о том, что каждая покупка делалась после того, как тщательно продумывались все детали, и раз привезенная и установленная вещь с места уже не сдвигалась. Потому что Долли Диксон меньше всего была склонна к бесконечным перестановкам мебели, переклейке обоев и перепланировке комнат, которыми так одержима была Айрин. Ее дух пребывал в мире с окружавшими ее предметами.
      Миссис Диксон пригласила Слайдера пройти с ней в кухню. А там все в этот момент буквально сияло от бившего прямо в окно солнца. Но даже при таком ярком освещении Слайдер нигде не заметил даже самых незначительных следов грязи. Вся мебель и кухонное оборудование, казалось, были такими же новыми, как в день их установки, несмотря на то, что с тех пор прошли уже годы и годы, о чем можно было догадаться хотя бы по тому, что стоявшая на своем первоначальном месте кухонная плита уже давно нигде не встречалась, а кремовые и зеленые керамические плитки, которыми были облицованы стены, со времен войны вообще уже больше не выпускались. Дверь в сад была открыта, и через нее этот чрезвычайно ухоженный зеленый оазис казался таким безупречно красивым, что его вполне можно было принять за живописное полотно круговой панорамы. Слайдер устремил свой взгляд на опрятный зеленый газон и утопавшие в цветах рабатки, чтобы только не видеть лишний раз стоявшие на деревянной решетке возле мойки маленький кофейник и одну-единственную тарелку, которые неизбежно наводили на мысль о том, как, должно быть, невесело на душе у недавно овдовевшей женщины, когда она в полном одиночестве сидела на кухне за своим скромным завтраком. Но, кроме этих двух предметов, здесь было множество других деталей, которые говорили о незавидном положении миссис Диксон, оставшейся доживать свой век в доме, где, кроме нее, не было ни одной живой души. Слайдер мысленно поставил себя на ее место, и ему сделалось как-то не по себе.
      – Ваш сад выглядит просто замечательно, – сказал он.
      – Пока что мне удается поддерживать его в таком состоянии. – Положив в сторону перчатки, она взяла со стола чайник и подставила его под кран. – Раньше садом у нас занимался только Боб. Это была его настоящая страсть. Если у него бывала когда-нибудь хоть одна свободная минута, он сразу же направлялся туда, чтобы ухаживать за своими любимыми растениями. – Она улыбнулась, адресуя свою улыбку в ту же сторону, куда были обращены и ее воспоминания, как будто надеялась, что эта улыбка может быть ей возвращена. – Если бы мне пришлось устраивать сад по моему вкусу, то его планировка не была бы такой строгой, и, конечно, я посадила бы гораздо больше цветов. Но это всегда был больше его сад, чем мой.
      – Но как вы со всем этим справляетесь? Здесь же требуется масса труда и времени, – сказал Слайдер.
      – Возможно, я сама в достаточной мере это еще не сознаю, вижу, так сказать, пока только вершину айсберга. Но в любом случае буду стараться сохранять сад таким, каким его хотел видеть Боб. – Она возвратила чайник на стол и подключила к сети. – В будущем конечно мне придется пригласить работника, который приведет в порядок травяной газон и живую изгородь, в данный момент я довольна уже тем хотя бы, что нашлось занятие, отвлекающее меня от всяких печальных мыслей.
      – Нам всем его очень недостает сейчас, – сказал Слайдер.
      Миссис Диксон посмотрела на него оценивающим взглядом.
      – О других судить не могу, но вы, по-моему, совершенно искренне переживаете смерть Боба. Мой супруг всегда был очень высокого мнения о вас. Жаль, что нам так и не удалось познакомиться друг с другом поближе. У вас такая работа, что между сотрудниками почти не бывает неформального общения. А Боб к тому же был чрезвычайно застенчивый человек. Он думал, что любые контакты между людьми уже в самой своей основе содержат некий элемент соперничества. – Она приготовила чашки и, достав из кофейника фильтр, засыпала в него несколько чайных ложек молотого кофе из банки с надписью «Лайонз». – Но я его за это не виню. Все зависит от условий, в которых воспитывался человек. Вот в доме моих родителей, например, всегда было много самых разных гостей. Приезжали поиграть в теннис или провести с нами уик-энд. И, кроме этого, у меня еще было три сестры, все старше меня, и два брата. – Она подняла глаза на Слайдера. – А вы, случайно, не были единственным ребенком в семье?