– Согласен. Хотя ей ничего не было слышно, когда Ронни рухнул на пол – не важно в данном случае, было то следствием нападения или самоубийства. А если еще принять во внимание, что они с Морин...
– Да, – нахмурил брови Атертон. Выдвинув из электрогриля противень с сосисками, он стал вилкой переворачивать их на другой бок. Аппетитнейший аромат волной пошел по кухне, и Эдипус рефлективно вонзил когти Слайдеру в колено. – А потом у нее ведь и радиоприемник был включен, если я не ошибаюсь. Но главное – не это. Послушай, если Ронни действительно убили, то его убийца, прежде чем покинуть дом, должен был спускаться по лестнице, и в этом случае кто-нибудь непременно услышал бы его шаги.
– Возможно, они были достаточно громкими, чтобы их услышали, но это не значит еще, что они привлекли чье-то внимание. В этом доме гости бывают так часто, что там, можно сказать, постоянно кто-то поднимается или спускается по лестнице. Ему оставалось дождаться только подходящего момента...
– И он мог выйти из дома раньше, чем Мэнди побежала наверх?
– Почему бы и нет? – пожал плечами Слайдер. – Прежде чем кровь начала просачиваться вниз, прошло какое-то время. И Мэнди не сразу перешла к решительным действиям: сначала рассматривала свой потолок, потом дала волю эмоциям.
Атертон на минуту задумался.
– А как убийца проник в дом? Здесь такой электронный замок, который не открыть с помощью кредитной карточки.
– Либо позвонив в комнату Ронни – если они были знакомы, – либо дождавшись кого-нибудь у дверей, хотя я сомневаюсь, что он стал бы подвергать себя риску быть опознанным.
– Но в тот вечер Мэнди не слышала, чтобы кто-то звонил Ронни, а на наш с тобой звонок, когда мы были тут первый раз, среагировала сразу.
– Она ждала тогда клиента. А вчерашний вечер клиент был у нее, сопел ей в ухо и напрягал пружины матраса. В таком положении она вообще не могла бы слышать никакой посторонний звук, – конечно, если бы это не был шум от самосвала, въезжающего в комнату через пролом в стене.
– Х-м-м. – Атертон доводил смесь из яичных желтков с белками до требуемого состояния приправой из острого перца и легким подрагиванием руки в запястье. Восхищаясь являемым ему чудом, Слайдер окончательно отрешился от тяготивших его забот. Вся ответственность в данный момент лежала исключительно на сержанте. Мозг Слайдера пребывал в том же состоянии, что и автомобиль, пущенный накатом, и все виделось им с той беспредельной ясностью, которая достигается лишь при бессоннице.
Атертон прибавил еще щепотку тертого мускатного ореха и выплеснул все на разогретую сковороду.
– Итак, будем исходить из того, что это было умышленное убийство. В этом случае преступник, даже если он наносил рану из-за спины, должен был запачкать кровью жертвы хотя бы одну руку до запястья. Выйдя на улицу, он мог бы привлечь чье-то внимание.
– Перчатки с крагами, – сказал Слайдер. – Мотоциклетные перчатки – вот что бы надел я, окажись в подобной ситуации. Они своими длинными раструбами закрывают руку аж до середины предплечья.
– А человек, идущий по улице в таких штуках, разве не вызовет подозрений?
– Не вызовет... если будет не идти, а ехать на мотоцикле. Но возможен и другой вариант. Перчатки были в сумке. Он надел их перед тем, как совершить убийство, а потом положил обратно.
– Нет вопроса, на который бы ты тут же не нашел ответ, – невольно улыбнулся Атертон. – Но какой от этого прок, если Бэррингтон уже обеими руками ухватился за версию о самоубийстве...
– Но, в принципе, это возможно?
– У нас нет ни одного факта, который бы говорил о противном.
– За исключением записки, – сказал Слайдер. – Кое-что меня в ней смущает. К примеру, откуда взялась у него эта листовка?
– Из почтового ящика при входе в дом. Такие вещи каждый божий день приходится вынимать буквально всем.
– Но рекламу дискотек обычно подсовывают под дворники на ветровом стекле автомобиля.
– Возможно, ты прав. А может быть, и нет.
– И тоже: карандаш... откуда он у него? Ведь в комнате не обнаружено ни одного блокнота.
– Где-нибудь подобрал, – предположил Атертон. – Его могли обронить где-нибудь: на улице, в автобусе, в его баре... на лестнице.
– Да, – с грустью в голосе признал Слайдер. – Карандаш у него мог быть.
Атертон взглянул на него вопросительно.
– Но все же, мне кажется, ты не допускаешь такой возможности.
– Не знаю почему, но у меня есть большие сомнения насчет всего этого. Предсмертная записка, и то, как ему не хотелось уходить от нас. По-моему, он предвидел, чем для него все может кончиться.
– Ну хорошо. Пусть это будет убийство. Тогда кто? И почему?
– Леман, возможно. Какой бы характер не носила его «работа», из-за которой он вынужден сейчас скрываться, она, хоть каким-то боком, но все же должна касаться рыбно-чипсового бара «Дейв». И я склонен предположить, что убийство Слотера было ее частью.
– Допустим, что так. Но в этом случае возникает естественный вопрос: для кого она делается? – сказал несколько расстроенный Атертон.
– А это означает, что мы ни на шаг не приблизились к разгадке.
– Есть еще вариант. Положим, Слотеру отомстили за смерть человека, убитого им в баре. Известно, что ревность в среде гомосексуалистов может приводить иногда к ужасным последствиям. Нужно разыскать кого-нибудь из его бывших партнеров, выяснить с его помощью, кого еще Слотер знал, а потом проверить, не пропал ли кто из них.
– Ничего себе занятие! Прослеживать цепочки анонимных связей по всем тусовкам геев в Лондоне – это ж на всю оставшуюся жизнь, – сказал Атертон. Но никакой реакции не последовало. Он несколько мгновений смотрел на Слайдера в надежде, что тот что-нибудь скажет, но, ничего так и не дождавшись, только пожал плечами. – Завтрак готов... Хочешь еще кофе?
* * *
От той необыкновенной вкусноты, которым отличались приготовления Атертона, Слайдер окончательно ожил. Его мозг опять функционировал в нормальном режиме, а от оцепенения, произошедшего вследствие размолвки с Джоанной, не осталось и следа.
Атертон, не спешивший расстаться с последним кусочком намазанного мармеладом тоста, осторожно поинтересовался:
– Она и в самом деле так думает?
– Похоже, что да. Она ни за что не стала бы говорить такие вещи, чтобы просто произвести эффект.
– Нет, я совсем не думаю, что стала бы, – протянул Атертон. – Что ты, короче, собираешься делать дальше?
– Что буду делать?.. Продолжать. – Он играл лежавшим у него на тарелке столовым ножом, заставляя его вращаться по кругу подобно секундной стрелке часов. – Я сам не воспринимаю это, как что-то окончательное. Трудно поверить, что я никогда больше ее не увижу.
– Я тоже, – поддержал Атертон. – Можно, наверно, как-то все разрешить.
– Тот способ, о котором ты думаешь, ее не устраивает. И Джоанна права. Но, с другой стороны... – Он нахмурил брови, задумавшись. – Пять лет назад я и помыслить себе такое не мог. Дети были еще совсем маленькие. Айрин все время проводила с ними. Они слишком от меня зависели. А сейчас у нее есть друзья, появились и свои интересы. А дети... ну, ты знаешь, какие в наше время дети.
Атертон не знал, о чем и не замедлил тут же сообщить.
– Они постоянно в чем-то участвуют. Вечеринки с друзьями, клубы, посещения других школ... и я не знаю, что там еще. Им впору заводить себе секретарей по связям с общественностью. Если в вашем доме раздается телефонный звонок, будьте уверены – это кому-то из них. А на вас у них просто не хватает времени. Ни поговорить, ни побыть даже в одной компании с вами они не могут. Если и бывают когда дома, то сидят, закрывшись в своих комнатах, и не дай вам бог войти туда без стука. Ну чем не постояльцы в гостинице. Не думаю, что они особо станут переживать, если я конце концов уйду.
Атертон молча наблюдал за своим другом. Но большего от него сейчас и не требовалось – в Центральном уголовном суде шел процесс – «Слайдер versus Слайдер».
– Но так ли это в действительности? Или я представляю здесь вещи только какими хотел бы их видеть? И вообще, можно ли одним их равнодушным к себе отношением – если таковое и имеется – оправдать свой отказ до конца выполнить все обязательства перед ними?
– Вот в чем она по-настоящему права, так это в том, что слишком все это тяжело для тебя, – сказал Атертон.
– Значит, ты тоже считаешь, что мне не следует идти на подобный шаг?
Атертон предпочел уклониться от роли, которая ему предназначалась.
– Не могу сказать. В таких делах каждый сам за себя ответчик.
– Но что-то ты думаешь, наверно.
– Ничего конкретного. Просто философия жизни.
– Тогда в чем же дело? – настаивал Слайдер.
Атертон покачал головой.
– Сомневаюсь, что тебе это поможет.
– Скажи все равно.
– Ладно. «Каждый день постарайся прожить так, как будто он последний, – тогда хоть в чем-то будешь прав».
Слайдер сначала выглядел озадаченным, но через мгновение его губы сами расплылись в улыбке.
– Как советчик, ты просто находка!
– Я предупреждал, – усмехнулся Атертон.
Оба одновременно почувствовали смущение от той теплоты, которая установилась в отношениях между ними.
– Спасибо, что позволил поплакать тебе в жилетку, – поблагодарил Слайдер с нарочитой грубостью.
– Когда нибудь, – подхватил Атертон, – открою свою «плачечную».
Оба одновременно поднялись со своих мест и стали освобождать тарелки от того, что на них еще было. Эдипус, с высокого сиденья, находившегося как раз между ними, раскачиваясь из стороны в сторону, пытался проследить, куда же падают шкурки, оставшиеся от бекона.
– Ну вот, теперь можно смело возвращаться в окружающий нас реальный мир, – сказал Атертон. – А там ждут нас тысячи показаний, которые еще придется отобрать, и новая порция соседей, которых еще предстоит опросить.
– И ты это называешь реальным миром? С того места, куда завело меня следствие, он таким уже не кажется.
– Просто у тебя мало практики, – добродушно предположил Атертон – Мне до завтрака иногда приходило в голову не менее полудюжины самых неправдоподобных вещей.
Глава двенадцатая
Будто в воздухе растворился
– Нужно выйти на китайскую общину, – сказал Слайдер, когда они возвращались в участок.
– Но экспертиза зубов не дала точного указания относительно национальности жертвы. Этот человек не обязательно был китайцем. С уверенностью можно говорить лишь о том, что кто-то из его предков имел азиатское происхождение, – подчеркнул Атертон.
– Но в пользу именно китайской национальности убитого говорит хотя бы то, что нам не оставили ни глаз, ни скальпа жертвы. Чем еще объяснишь это, как не попыткой исключить любую возможность опознания? Отсюда вывод: человек, которого убили в баре, был китайцем, возможно, с примесью какой-то иной крови.
Атертон что-то невнятно буркнул себе под нос, потому что все его внимание в тот момент было устремлено на двигавшуюся впереди старую «воксхолл кресту», которая буквально сверкала на солнце полировкой кузова. На голове у водителя была надета шляпа – предупреждающий знак, по системе Атертона. Но не это заставило его так насторожиться. Прямо перед собой он ясно различал мигавший указатель левого поворота «кресты», в то время как рукой вытянутой в сторону человек в шляпе показывал, что собирается повернуть направо.
– Довольно рискованный трюк, – сказал Атертон. «Креста» свернула все же налево, и он, раздраженно просигналив несколько раз, проехал мимо поворота.
– К тому же, там по соседству есть китайский ресторан. И приготовлением чипсов из картофеля китайцы тоже традиционно занимаются. Сколько у них таких баров и магазинчиков, теперь и не сосчитаешь. Не могу отделаться от мысли, что между нашим баром и торговлей чипсами вообще должна быть какая-то связь.
– Теория заговора применительно к жареной картошке, – заметил Атертон.
– Мое предположение подкрепляется хотя бы тем, что Леман нанялся на работу в одно из такого рода заведений без каких-либо видимых причин.
– Возможно, ради собственного удовольствия. Некоторые люди вообще не могут обходиться без таких мест. А зачем оно понадобилось Леману, он мог бы и сам рассказать, если бы мы наконец обнаружили этого мерзавца.
Леман окажется в наших руках, как только позвонит Сюзанне, – поступившая к нам новая аппаратура позволяет точно определить номер телефона, по которому звонят, через тридцать секунд после вызова.
– Но это, только в том случае, если он действительно еще раз позвонит. А вообще, по-моему, вторая версия куда более привлекательна. Могу даже биться об заклад, что Бэррингтон именно ей отдаст предпочтение. Ведь если Леман и в самом деле бисексуал...
– Но это пока что нам неизвестно. Действительно, он провел один вечер вместе со Слотером, но мог вполне при этом преследовать какую-то иную и нам пока неясную цель.
– А как тогда прикажешь рассматривать, что в его постели обнаружен известный тебе платок?
– Но сперма на этом платке вполне могла быть оставлена самим Леманом. В заключении эксперта говорится только, что это не сперма жертвы.
– Ах да, совсем вылетело из головы.
– Но самое главное, я вспомнил наконец, когда еще в ходе расследования речь заходила о китайцах. Это было во время нашей первой встречи с Мэнди. Она сообщила тогда, что соседняя со Слотером комната пустует, но...
– Но раньше в ней останавливался какой-то китаец, – подхватил Атертон.
– И они появлялись там довольно часто – один за другим, передавая как бы по очереди эту комнату. Все это, разумеется, опять может быть простым совпадением, но раз уж мы вынуждены проводить расследование повторно, надо постараться ничего не упустить.
– Полностью согласен. Прикажешь отправиться в гости к Мэнди?
– Нет, я сам к ней схожу. А ты попытаешься выяснить что можно, у людей из ресторана «Линь Оу». Понимаю, это трудно, но...
– Кажется, – произнес задумавшись Атертон, – я знаю теперь, как это лучше сделать.
* * *
Закончив передислокацию войск перед новой схваткой и, прежде чем самому направиться в сторону «Голландского парка», Слайдер позвонил Айрин.
– Пришлось работать всю ночь – подозреваемого, он же наш единственный свидетель, кто-то убрал, как только мы его отпустили. Дело теперь значительно серьезней, так что пока не могу сказать, когда вернусь домой.
– Не беспокойся, я все понимаю, – мягко сказала она.
Кто эта деликатная женщина, с которой он только что разговаривал? – удивился про себя Слайдер. – Неужели она тоже надевает голубую комбинацию с красными трусиками под простенькие платья с цветочным орнаментом? Как мало в ней от прежней Айрин Слайдер, – А. С, как стал он ее называть про себя в последние несколько лет, когда их семейная жизнь сделалась не совсем безмятежной, потому что во всех стычках, случившихся в доме, она неизменно одерживала верх, подобно тому, как настоящий летчик-ас выходит победителем из любого воздушного поединка.
– Но мне нужно поговорить с тобой кое о чем.
– Да? – сказал он осторожно, чувствуя в то же время, как у него задрожала челюсть.
– Ты не забыл, надеюсь, что нужно сегодня отвезти детей в Блистер-Хилл?
– О Боже, совсем вылетело из головы!
– Там будет пикник.
– Сожалею, конечно, но я никак...
– Нет-нет, я всего лишь хотела выяснить, не будешь ли ты против, если мы поедем вместе с Эрни Ньюманом, раз уж...
– Что-то я не совсем понимаю...
– Он нас туда отвезет вместо тебя. Послушай, мне не хочется рисковать, и отправляться так далеко на моей машине – у нее, как ты знаешь, всегда сильно перегревается двигатель. Поделилась моими сомнениями с Эрни, а он сказал, что с удовольствием возьмет нас с собой.
– Когда ты успела с ним договориться? Я ведь только теперь сообщил тебе, что не смогу придти домой, – удивился Слайдер.
– О, Эрни позвонил нам сегодня утром, мы стали разговаривать, и я ненароком обмолвилась, что тебя вызвали среди ночи; и еще сказала, что, мне кажется, ты вряд ли сможешь вернуться домой вовремя. А Эрни сказал, что уже тысяча лет, как он не был в Блистер-Хилле, и что обожает пикники. Думаю, – теперь, после того как умерла Нора, ему редко удается хорошо провести уик-энд.
– Ничего не имею против. Делай, как знаешь.
– Ладно, договорились. Спасибо тебе.
Судя по тону, с которым Айрин произнесла последние слова, ей удалось добиться желаемого результата.
– Разумеется, я сожалею, что сам не смогу это сделать, – сказал он. – Передай детям мои извинения.
– Не беспокойся, им хорошо известно, какая у тебя работа.
Ему показалось, что Айрин что-то не договаривает. На память пришло ее утреннее появление на лестнице.
– Ты больше ничего не хотела сказать? Кажется, сегодня утром...
– Ах, да. Но это как-нибудь в другой раз. Когда будем дома. Ты и я. – Она коротко попрощалась и поспешила положить трубку.
* * *
У Мэнди от слез опухли глаза, а от шока и возмущения она сделалась еще разговорчивей. Оставив свою комнату без хозяйки, она эмигрировала на широченную кровать Морин, где и сидела вместе со своей непричесанной подругой. Девушки без остановки, чашка за чашкой, глушили растворимый кофе и курили сигареты «Пэл-Мел», голубоватый дым, от которых вырывался у них изо рта целыми клубами, отчего неразлучные подруги живо напоминали сдвоенный выхлоп старой модели «ягуара».
– Мне там страшно, – объяснила Мэнди, передернув плечами. – Гляжу на потолок, а через него как бы опять сочится кровь. Боже, как это было ужасно! Потом я побежала наверх, а там бедный Ронни... и как раз на этом самом месте.
– Ну успокойся, Мэнд. Постарайся забыть об этом, – сказала Морин, опуская ладонь на ее руку.
– Не получается. Мне так его жалко. Добрый, несчастный педик лежал, истекая кровью наверху, а мы сидели себе и ни о чем даже не догадывались.
– Он умер почти сразу, – сказал Слайдер.
– Вот видишь, я же тебе говорила, – сказала торжествующим тоном Морин. – Мне с самого начала было ясно, что он и почувствовать-то ничего не успел. Ему так полоснули по горлу... Ах, извини, Мэнд. У меня и у самой, как подумаю, что его прямо над нами кто-то убил, а потом прошел вниз мимо наших дверей – а мы-то ничего не знали, ни о чем не догадывались, ух, аж мороз по коже. Вряд ли после этого я тут останусь. Ну а ты, Мэнд?
– Какой смысл оставаться, если как раньше, здесь все равно никогда больше не будет. Да, славный был домик.
– А с чего вы взяли, что Ронни кто-то убил? – не выдержал Слайдер.
– Что? – удивилась Мэнди неожиданному вопросу. – Просто мне так показалось. Увидела, что лежит, много крови... и подумала.
– Если вас интересует мое мнение, – решила вмешаться Морин, – я готова биться об заклад, что Ронни сам никогда бы этого не сделал. Слабо ему было, если честно сказать. Он на самом-то деле был настоящим размазней. Помнишь, Мэнд, какой тарарам он тут устроил, когда занозил себе палец?
– А как же, помню. Мне ж пришлось ему занозу вынимать. У Ронни был такой вид, будто он на стол к хирургу попал.
– Но, может быть, произошло что-то такое, что даже Ронни решился. Как по-вашему, из-за чего он мог бы это сделать? Я имею в виду, была ли у него причина...
– Не думаю, – сказала Мэнди. – Ему нравилась его работа и все такое прочее. Он не был несчастным человеком. Правда, Мор?
– А я про что?!.. Ронни часто заходил к нам: поболтать и все такое... Случись что серьезное, он бы нам сразу все выложил.
Ответ девушек показался Слайдеру вполне удовлетворительным. И можно было не продолжать. Так же как не стоило, по-видимому, касаться того, что Атертон называл «теорией заговора». Вместо этого Слайдер предпочел пойти по более легкому пути.
– Он оставил записку, – сказал Слайдер.
– Записку? – удивилась Морин.
– Да, предсмертную записку, – уточнил Слайдер. – «Я не могу больше...» В общем, такого примерно содержания.
– Что? Ронни написал?.. – растерянно произнесла Морин.
– Выходит, что да, – спокойно подтвердил Слайдер.
– Ронни оставил предсмертную записку? – подключилась к разговору Мэнди. (Примерно так же вступает хор в «Джильберте и Салливане».) – Она лежала на столе поверх скатерти.
– Но тогда... кто ее написал для него? – проговорила Мэнди, едва не взвизгнув на слове «написал».
– Почему вы спрашиваете, кто написал? – окончательно запутался Слайдер.
– Потому что Ронни не умел писать, – сказала Мэнди.
– Вот именно. Он не умел ни писать, ни читать, – дала исчерпывающий ответ Морин. – Одним словом, наш Ронни был, что называется, бесписемный...
– Точно, – уверенно кивала головой Мэнди.
Слайдер смерил подруг испытующим взглядом.
– То есть, вы совершенно убеждены в этом?
– Ну так! – заверила Мэнди. – У Ронни даже был комплекс на этот счет.
– Он, бедняга, жутко переживал...
– Боялся, что станут смеяться над ним, если узнают. Но иногда приходил ко мне в комнату с официальным письмом или еще какой бумагой, чтобы я прочитала. К Морин тоже обращался.
– Кроме нас, никто ничего не знал... Мэнд, помнишь, один раз я помогла ему разобраться с налогами?.. Повторяю, читать он вообще не умел, а на бумаге мог изобразить разве что свое имя, не больше.
– Его просто мутило, когда он видел перед собой буквы, в которых он совсем ничего не смыслил, – сказала Мэнди. – Поэтому бедняга вынужден был довериться мне. Ну и Морин тоже... она однажды сидела у меня в комнате, а тут ему срочно понадобилось что-то прочитать. Но мы тогда пообещали, что больше никто знать не будет.
Слайдер уже не участвовал в разговоре. Главное для него теперь было свести в одно целое ряд пока что разрозненных фактов. Наконец-то он мог окончательно выяснить для себя, почему его так смутила оставленная на столе записка. Сам факт существования подобного письменного обращения – как это с самого начала подсознательно ощущал Слайдер – противоречил тому, что в комнате не было ничего, что предназначалось бы для прочтения. Ни книг, ни газет, ни писем... Но они ведь и не нужны человеку, который не умеет читать или писать. И уж конечно, неграмотный парень не заинтересуется рекламной листовкой дискотеки и не поднимет оброненный кем-то карандаш. Не мог бы написать он и предсмертную записку. Следовательно, она была подложной. Но пытавшийся инсценировать самоубийство человек, который на самом деле от уха до уха перерезал Ронни горло, не был посвящен в эту маленькую тайну своей жертвы.
Вот так все оно и было... если, конечно, показания Морин и Мэнди не являются ложными... Но у Слайдера до сих пор не было ни малейшего основания сомневаться в их абсолютной искренности. Посчитав, что взятое им направление в разговоре с девушками принесло желаемые результаты, он решил вернуться к первоначальной цели своего визита. Узнав, что его интересуют китайцы, снимавшие комнату на верхнем этаже, Морин и Мэнди с большой охотой выложили ему все, что им было известно, но на этот раз какими-либо значительными фактами Слайдеру разжиться не удалось. За все время в доме останавливалось всего три человека китайской национальности. Первый жил здесь очень давно, еще до появления Морин. С Мэнди у него знакомство было чисто формальное. Когда они случайно встречались на лестнице, он говорил: «Хеллоу!» – и кивал головой, но чтоб хоть раз пытался заговорить – такого Мэнди не припомнит.
Два других китайца останавливались, в отличие от него, на весьма непродолжительное время. Последний, например, пробыл в доме всего шесть недель. Он уехал... о, когда ж он уехал-то, Мор? Случайно, не в понедельник?.. Точно... это было за день до того, как началась вся эта история с Ронни, появилась полиция и все такое прочее. Да, именно в самом начале прошлой недели. Нет, они с ним ни разу не общались. Он приходил и уходил всегда в разное время и держался крайне замкнуто. Им неизвестно ни как его звали, ни куда он уехал.
– Ему приносили сюда письма? Может быть, кто-нибудь звонил?
Насколько они могут судить, нет.
– А как насчет посетителей? Они вообще видели его хоть раз в компании с другими людьми?
– Да вроде бы... Ах, нет, постойте... Помнишь, когда мы однажды после обеда возвращались домой, видели, как он вылезал из какой-то тачки возле Ноттинг-Хью-Гейт? Ну конечно же... А машина – иностранная... потому что номер у нее был чудной...
– А нельзя ли поточнее... что значит «чудной»?
– Ох, ну буквы там чудные... и цифры. А потом, он был красный... надпись красная.
– А кто за рулем, они видели?
– Нет. Водителя мы не видели. Слишком было далеко. Этот наш китаец, как выбрался из машины, так и пошел сразу по Пембридж-роуд, а машина поехала дальше. Но за рулем сидел мужчина, правда, Мэнд? Да, мужчина. В пальто.
Слайдер постарался тут же оценить добытые им сведения, которые, с одной стороны, казались бесполезными, а с другой – достаточно интригующими. Можно было понадеяться разве на то, что вдруг ему повезет, и он установит связь между водителем и человеком в пальто из верблюжьей шерсти, которого видели выходящим из аллеи.
– Какого цвета было пальто? – спросил он.
Девушки переглянулись.
– Черное? – сказала Морин.
– Нет, оно было синее, – уверенно заявила Мэнди после небольшой паузы. – Но не темно-синее, а чуточку посветлее.
Подобная информация не могла, конечно, вызвать восторженную реакцию, и Слайдеру даже показалось, что это дело он будет распутывать все время, оставшееся ему до пенсии...
* * *
Сняв трубку со своего аппарата, Атертон набрал номер китайского ресторана «Голубая луна» и терпеливо дождался, когда в ней наконец послышался слабый мужской голос:
– Лестолана «Голупая луна» сисяса не лаботай...
– Не валяй дурака, Ким! Я ведь не турист тебе какой-нибудь, – выпалил Атертон.
На другом конце провода тут же перешли на кокни:
– А, это ты, Джим? Привет, командир! Ну как она, ничего?.. – Ким Лим – он же Лис Ким – был старым и очень ценным помощником Атертона с того времени, когда он сам еще работал на Боу-стрит и за время ночного дежурства успевал исколесить весь Сохо из конца в конец. – Сто лет, как не виделись!
– Не паясничай... Скажи лучше, как твоя лапша?
– Да перебиваемся помаленьку. Правду сказать, не те нынче времена... Вот раньше, все было на большой. А теперь: аренда растет буквально изо дня в день, туристы к нам и носа не кажут... а кроме туристов, кому мы вообще нужны?
– Послушай Ким, хватит мне лапшу на уши вешать. Для меня давно не секрет, что ресторан – только крыша для опиумной курильни. Вы с твоим папашей самые состоятельные люди на всей территории к западу от Риджент-стрит.
– Можешь думать так, если тебе нравится. Когда отстегнем «Тонгу» и Биллу за охрану, не остается во всем доме ни горстки риса, чтобы откормить утку и приготовить ее по-пекински. Ну да ладно, скажи уж, зачем позвонил...
– Хочу попросить тебя об одном одолжении. Мне нужно наведаться в одну китайскую семью – они, кстати, тоже держат ресторан – и попытаться разговорить их. Там никто не понимает по-английски... или делает вид, что не понимает.
– Это одно и то же.
– Именно. Вот и подумалось, почему бы тебе не взять на себя роль нашего переводчика. Лучшей кандидатуры просто не найти. Ты ведь не только умеешь проводить опрос, но и знаешь, как установить нужный контакт с этими людьми – вы же с ними соотечественники.
– Мне уже надоело тебе повторять... никакой я не китаец. Я малаец... понимаешь, малаец!
– Но ты ведь с ними общаешься на их родном языке.
– Да. Но это только потому, что на моем диалекте никто не говорит. А у них, кстати, какой?
– Скорее всего, квантунский.
– Но есть квантунский диалект... и квантунский... Так что, трудно пока сказать. Но попробовать можно.
– Ким, ты просто мой ангел-спаситель! Можешь придти прямо сейчас?
– Ладно. Где ты меня будешь ждать, в участке?
– Да, если не трудно. И не забудь, за мной теперь обед. Сходим куда-нибудь сегодня, как только со всем покончим.
– Принимаю. Только чур, не в дешевую китайскую забегаловку. Надо будет выбрать место получше.
– Тогда как насчет кошерного, на углу Голдхок-роуд?
– В самую точку попал! Мне действительно все это очень нравится. Знаешь, они там предлагают такую еду... ну, короче, с копченой семгой...
– Ну, разумеется, знаю. Такая рыба называется, кажется, «Локс Анжеликус»... «И вдруг было с бейгелями небесное воинство».
– Как? Это что-то историческое?
– Потом объясню. А пока, до скорого, мой дорогой!
– Конечно, до скорого. Теперь не имеет смысла задерживаться.
* * *
Атертон мог безошибочно определить, когда люди запираются, даже если они воздвигали перед собой «Великую стену» из непонятных для него иероглифов. Лис Ким и его приятель Джим с благодарностью приняли предложенный им чай и приземлились на два соседних стула в плохо освещенном зале китайского ресторана. С противоположной стороны за столом заняли место сохранявшие исключительно непроницаемый вид глава семьи господин Линь Фу и его старший сын мистер Линь Фу. Миссис Линь Фу и мисс Линь Фу расположились – в глубоком молчании, как и полагается женщинам – за их спинами и, подобно публике в Центральном суде, с серьезными лицами наблюдали за круговращательным движением разговора.
Ким говорил почти не умолкая, мистер Линь Фу значительно меньше, а уважаемый глава семейства – лишь изредка. Атертону нетрудно было и без помощи переводчика понять, что все произносимое хозяевами сводилось к бесконечным вариациям одного и того же: они-де ничего не видели, не слышали и не знают... Правда, в один момент твердость их позиции была несколько нарушена эмоциональным всплеском, который позволила себе хозяйка. Она внезапно наклонилась к своему супругу и стала оживленно ему говорить что-то, слегка потрясая при этом рукой. Но продолжалось это совсем не долго – пока глава семейства не повернулся и одной лаконичной фразой не напомнил, что ей приличествует находиться на кухне, куда она и поспешила молча удалиться, вместе с повисшей у нее на руке в знак сочувствия дочкой. 