Столько разных дел оказалось нужным переделать в течение этого дня, что Слайдер опять возвратился домой очень поздно. Мозг был до предела насыщен впечатлениями от произошедших событий, но особенно саднящую боль вызывали воспоминания о последнем и, к сожалению, не счастливым для него объяснении с Джоанной. Первым впечатлением, когда дверь перед ним открылась, было то, что ему вообще откажут и каком-либо разговоре. Но, посмотрев на него долгим взглядом, она в конце концов вздохнула и сказала спокойно:
      – Хорошо, можешь зайти. Зачем тянуть, когда это можно сказать тебе сегодня.
      Он проследовал за Джоанной, и она привела его в гостиную, где они столько раз до того ели, выпивали, занимались любовью и просто разговаривали, что ему никогда бы не пришло в голову подумать, что эта же комната может стать местом их последней формальной встречи перед разрывом и они будут сидеть тут напротив друг друга на таком расстоянии, которое исключит любое, даже случайное прикосновение Слайдер, таким образом, оказался в крайне неудобном для него поло жении. Потому что, хотя он и не мог сразу выкинуть из головы свое расследование, главное, что владело его сознанием в данную минуту, было желание обхватить Джоанну руками и прижаться сразу губами, носом и подбородком к ее шее. Но сидеть, не имея права даже прикоснуться к ней, глядя на ее, без тени улыбки и как бы застывшее лицо, это ли была не пытка? Ему хотелось закинуть, по-собачьи, голову далеко назад и заскулить во весь голос.
      – Джо, как все это понимать, – проговорил он наконец. – Ничего ведь не изменилось.
      – Нет, изменилось, – коротко ответила она.
      – Но не для меня, по крайней мере. – На эту реплику Джоанна никак не отреагировала. Потому что не хотела, возможно, просто не могла никак реагировать.
      – Что же, все-таки, случилось? – добивался ясности Слайдер.
      – Я прежде никогда ее не видела. Для меня она реально как бы не существовала.
      – Но для меня-то да. Джоанна, послушай, я люблю тебя и хочу жить с тобой. И это остается неизменным. Сейчас я, как никогда раньше, готов сделать решительный шаг. Не останавливай меня, пожалуйста, когда все вот-вот уже должно уладиться.
      Она посмотрела на него ясными глазами.
      – Нет, только не сегодня – сегодня уже нельзя, потому что поздно. А как насчет завтра? Нет, завтра ты задержишься на работе. Тогда в субботу или в воскресенье? Тоже не подходит – дети будут дома.
      Слайдер понимал, что ему возвращались его собственные слова, и ощущал их, как звонкие пощечины на своих щеках.
      – Прошу тебя, – сказал он. – Так ведь тоже нечестно.
      – Но я это без всякого злорадства припоминаю. Хочется просто, чтобы ты видел вещи такими, какие они есть. Я прекрасно понимаю, что ты не придумывал все это, только чтобы оправдаться передо мной. Если бы это были всего лишь оправдания, то события развивались бы совершенно по иному сценарию.
      – Это были причины, а не оправдания.
      – Знаю, – сказала она коротко. – В том-то все и дело. Но главная причина, которую ты до сих пор не решился назвать, состоит в том, что ты вполне осознаешь двусмысленность своего положения. Ты дал обещания, принял, также добровольно, груз ответственности на себя, а теперь нужно одним махом от всего этого освободиться. Но я, – закончила она с грустью, – никогда тебя к этому понуждать не стану.
      – Но я не снимаю с себя ответственности и перед тобой, – заметил он.
      Она покачала головой.
      – Не сравнивай. Да и не так все это на самом деле.
      – А для меня это как раз так.
      – Ну хорошо. – Она хотела было продолжить свою мысль, но почему-то вдруг передумала: подняв руки с колен, она скрестила их на груди – жест, говорящий о том, что человек, нуждающийся в защите, испытывает достаточно комфортные ощущения, лишь когда подобным образом обнимает себя. – Из твоих последних слов следует, что решать должна я? Так вот тебе мое решение. Я не буду просить, чтобы ты поступил вопреки своим убеждениям, потому что не вправе требовать от тебя слишком большой жертвы.
      – Но меня и не нужно ни о чем просить. Я сам могу распоряжаться своей жизнью так, как сочту нужным.
      – Что ты сделал вчера вечером.
      – Да нет же, как ты не понимаешь. Вчера я был просто бессилен что-либо изменить.
      Она вздохнула.
      – Если тебе недостает сил, то и впредь не старайся это сделать. Вот если бы ты, как радость, воспринимал перспективу нашей с тобой совместной жизни, тогда бы другое дело. А так... – Она немного по медлила, ища, как бы поточнее выразиться, но решив, что чем проще, тем лучше, наконец сказала: – А так – нет.
      И напрасно потом Слайдер старался ее переубедить. Его слова больше не трогали Джоанну. Кончилось тем, что она просто попросила его уйти, и он, видя, какого труда ей это стоило, безропотно повиновался. Но когда он был уже у двери, его вдруг охватили сомнения. Неужели в их отношениях поставлена последняя точка? Он обернулся и сказал:
      – Надеюсь, ты еще передумаешь. – Полу-утверждение, полу-вопрос, полу-мольба.
      – Нет. – Она посмотрела ему прямо в глаза и почти улыбнулась. – Но я тебе благодарна хотя бы за то, что ты не предложил сохранить наши прежние отношения. Очень великодушно с твоей стороны. Значит, Билл, в душе ты великий человек.
      У Слайдера что-то случилось с горлом. Такое ощущение мог испытать, наверно, только человек, попытавшийся, на свою беду, проглотить целлулоидный мячик для тенниса.
      – Я люблю тебя, – удалось ему произнести, несмотря на то, что мячик так и не сдвинулся с места.
      – И я тоже тебя люблю, – сказала Джоанна. Она немного отступила назад, как человек, который только что оттолкнул от берега чью-то лодку, и Слайдер подумал, что она это сделала, чтобы он не мог поцеловать ее на прощание. Ему ничего не оставалось, как уйти.
      – Удачи тебе, – сказала она, когда он был на половине пути от калитки. Ему, конечно, захотелось что-то ответить, но теннисный мячик в горле не оставил ему никаких шансов. Поэтому он только махнул ей рукой, да и то как-то неопределенно, потому что в это мгновение больше думал о том, как бы не споткнуться или не налететь в окружавшем его тумане на кирпичный столб у выхода.
      Вернувшись же домой и обнаружив, что все уже в своих кроватях, Слайдер поблагодарил Бога за это небольшое снисхождение к своей персоне, потому что был в таком состоянии, что не перенес бы больше ни одного разговора. У него не было в мыслях сразу же ложиться в постель – все равно ему не уснуть. К тому же, он не хотел сейчас оказаться в кровати рядом с Айрин. Не только сейчас, но и в будущем.
      Удивительно только, как это он раньше не придавал этому значения? С сегодняшнего дня, а вернее, ночи, он перейдет в пустующую спальню и будет спать там всегда один. Почему ж так поздно пришла ему на ум такая очевидная вещь? Ведь с его стороны это было бы хоть чуточку, но честнее. Айрин не станет возражать. Потому что, за исключением вчерашнего единичного (действительно ли только вчерашнего?) помрачения рассудка, соседство с ним в кровати не значило для Айрин ничего. Так продолжалось уже несколько лет, но она жаловалась единственно на то, что ее будят его неурочные приходы и уходы и еще раздающиеся по ночам телефонные звонки. Он объяснит свое решение новыми обстоятельствами, возникшими на работе. Вполне подходящий предлог, чтобы она не почувствовала себя задетой. Да и детям так объяснить будет проще.
      Жаль, что для его перехода в пустующую спальню, еще ничего не сделано. Но на сегодняшнюю ночь вполне сгодится и софа. Он не будет затевать и возню с простынями. Итак, софа или тахта, как называла ее Айрин, как будто это было какое-то экзотическое ложе, на котором могла отдыхать одалиска – софа и бутылка виски. Ничего его сейчас не спасет лучше, чем чудесная влага из реки Леты. Господи, что за жизнь! Дело разваливается прямо у него в руках, Бэррингтон разговаривает, как со второгодником с Камчатки, Джоанна – нет, про Джоанну нельзя сейчас вспоминать, – иначе, он просто заскулит и, раз начав, как он вполне оправданно опасался, никогда уже скулить не перестанет.
      Расследование; лучше всего думать о расследовании. Леман. Здесь, скорее всего, необходимая, как воздух, зацепка. С него и надо начать распутывать дело. Чем больше Слайдер думал об этой ключевой, как он полагал, фигуре, тем больше – убеждался, что все известные ему эпизоды могли представлять собой этапы в осуществлении какого-то плана и что Слотера ему умышленно подставляли. Неважно в данном случае, виновен ли он в чем-то или вообще никак не замешан – главное, что он всего лишь орудие в чьих-то руках. Причем тут возможна только одна альтернатива: проводив Лемана, он идет к себе в бар, встречается там со своей будущей жертвой – случайно или по уговору – – и совершает убийство по каким-то одному ему известным причинам. В таком случае, Леман никакого отношения к делу не имеет, и его встреча именно в этот вечер и именно со Слотером – обыкновенное совпадение.
      Сущность же любого совпадения заключается в том, что оно всегда случайное. Поэтому вторую версию можно было бы считать версией номер один. Но Слайдер не был бы полицейским, если бы не относился ко всякому совпадению с особой подозрительностью. И к тому же, если Слотер в самом деле убил человека, то почему он утверждает, что ему не известно, кто конкретно стал его жертвой, тогда как во всем остальном он достиг буквально апогея саморазоблачения?
      Зачем было Питеру наниматься на работу в рыбный бар, когда он имел немалый доход из других источников? Почему он не сказал Эбботтсам, что держит квартиру для своего приятеля? Почему он так поспешно подыскал себе место еще в одном заведении? И в чем был смысл того, что он, отпросившись у хозяина пораньше, тут же направился в бар к Слотеру? Во всей этой совокупности, на первый взгляд, ничем не связанных действий, тем не менее, можно было увидеть некий искусный трюк, целью которого было привлечь внимание к исчезновению Лемана и возбудить подозрение против Слотера. Но если это так, то Леман и должен знать что-то о реальной жертве и реальном убийстве. Вот что теперь следовало признать версией номер один.
      Но с практической точки зрения, пока не имело значения, какую версию принять за основную. В любом случае, в первую очередь, необходимо было отыскать Лемана, а уж потом задаваться вопросом о его причастности или непричастности к преступлению.
      И конечно же, надо любой ценой установить личность убитого! Возможно, это какой-то китаец. Там по соседству есть ресторан «Линь Фу». Разумеется, всех уже успели опросить, как и полагается по инструкции, но также естественно, что никто ничего не видел, не слышал и знать не знал. Вообще, не так-то просто получить достоверную информацию у людей, которые ничего не понимают по-английски или делают вид, что не понимают. Значит, придется еще раз побеседовать буквально с каждым.
      Было ли еще какое-нибудь упоминание о китайцах в связи с делом Слайдеру не удалось сразу же воскресить в своей памяти, о чем конкретно шла речь, хотя он был уверен, что они когда-то уже касались этой темы, и рассчитывал, если не о первой, то...
      Его мысль была внезапно прервана телефонным звонком. Слайдер бросился через всю комнату к аппарату, чтобы заставить его замолчать, прежде чем проснется Айрин. На проводе был Пэксмэн, ночной дежурный из участка.
      – Не иначе, как что-то стряслось, я так понимаю, – сказал Слайдер. – Ну говори, Артур, что там у вас?
      – Да этот парень... ну, которого вы отпустили сегодня после обеда...
      – Слотер?
      – Так точно, Слотер. Так вот, только что звонили из того дома, где он обосновался. Похоже на то, что этот чудак сам себя порешил.
      – Боже, в один момент, – услышал Слайдер слетевшие с его губ слова.
      – Найден в своей комнате с перерезанным горлом, – добавил Пэксмен.
      – Кто сегодня дежурный по департаменту? Мак-Кэй?
      – Он уже выехал на место. И патрульная машина тоже. Скоро там будет и Атертон.
      – Хорошо. Спасибо. Сейчас выезжаю, – сказал Слайдер.
      – Не понимаю, зачем это делать ночью? Что, трудно было этому педику подождать до утра? – простодушно посетовал Пэксмэн.
      – Если бы многие самоубийцы дожидались утра, они, возможно, никогда бы не покончили с собой, – заметил Слайдер. Он положил трубку и вышел в прихожую, чтобы взять ключи от машины.
      – Билл?
      Айрин спускалась по лестнице, завязывая на ходу пояс своего халата. Ее сбитая во время сна прическа делала ее моложе и женственнее, чем обычно гладко прилизанные волосы.
      – Опять приходится уходить. Срочный вызов, – сказал он.
      – Билл, мне нужно с тобой поговорить, – сказала она, все еще спускаясь вниз.
      Раздражение и испуг пересеклись между собой в душе Слайдера, и на месте их скрещения возникло непреодолимое желание огрызнуться.
      – Ну не сейчас же, в конце-то концов, – сказал он, делая жест в виде креста.
      – Можно и подождать, – сказала она, с трудом сохранив нормальный тон.
      – У нас еще одно убийство. Не знаю теперь, когда прийду домой. Тебе ведь известно, как это бывает.
      Он на ходу схватил свои ключи и зашагал прочь, напоминая своими энергичными движениями Джона Смита. А его супруга осталась стоять в дверях, глядя, как он, включив заднюю скорость, выезжает на дорогу. Беззлобно жестокая, как Немезида. Слайдер не удивился бы, если б она весь день не покидала своего места, дожидаясь его возвращения. Вот они, прелести семейной жизни.

* * *

      Дом был освещен, как во время вечеринки по случаю большого праздника; двери раскрыты настежь; у крыльца припаркованные автомобили, праздничное мерцание синих проблесковых фонарей... Не хватает разве что небольшой связки воздушных шариков, привязанных к перилам, – подумалось Слайдеру, когда он подруливал к чистенькой «сьерре» Атертона, купленной им всего четыре года назад. На лестничной площадке, у двери в ванную комнату, какой-то мужчина в многословных выражениях заявлял Мак-Кэю свой протест; одним маршем выше, на кровати в соседкиной комнате, между констеблем женского дивизиона Коффи и негодующей брюнеткой в неглиже сидела Мэнди и поминутно всхлипывала.
      Слайдер, не задерживаясь, продолжил свое восхождение, и на верхнем этаже наконец увидел Атертона в компании с местным врачом, который прибыл по вызову, чтобы констатировать смерть. Но то, что смерть действительно наступила, можно было понять и без врача. Слотер, с согнутой спиной и поджатыми ногами, лежал в дальнем углу под рукомойником. Кровавая полоска от одного уха до другого зловеще прорисовывалась на его белой шее. На дне фаянсовой раковины валялся остро заточенный кухонный нож с черной рукояткой. Кровь была внутри белого рукомойника, на его боковой поверхности и, в виде небольшой лужицы, на полу под ним. На Слотере была нейлоновая пижама, черная, с хаотично разбросанными по всему полю красными и белыми квадратиками. Из пижамных брюк с широкими штанинами торчали бледные босые ступни. Слайдер поспешно отвел от них свой взгляд, потому что, как ни странно, именно они, мозолистые и узловатые, исправно послужившие на своем веку, заставили его особенно остро почувствовать человеческую трагедию, свидетелем которой он являлся.
      Доктор Уэзим, посчитав свою миссию выполненной, собирался уже уходить.
      – Я измерил температуру тела. Смерть наступила, по-моему, где-то час-полтора назад. Непосредственная причина – удушье в результате серьезного повреждения дыхательного горла. Других внешних признаков, которые могли бы говорить о физическом насилии, я не обнаружил. – Он натянуто улыбнулся. – Остальное определит доктор Камерон. Да, и еще: вы не станете возражать, если я, перед тем как уйти, окажу помощь несчастной, которая рыдает внизу?
      Пока Атертон ходил провожать доктора, Слайдер осторожно приблизился к телу и внимательно изучил детали, которые помогли бы ему восстановить картину случившегося. Особого труда это не потребовало, потому что печальная история Ронни читалась по ним, как по книге. Нагнулся над раковиной и полоснул себе по горлу. Возможно, из-за угрызений совести, решив, что по его вине и так уже было слишком много хлопот. Перерезав горло, он выронил нож и повалился на пол, забрызгав раковину еще и снаружи.
      – Это Мэнди его первая обнаружила, – сообщил Атертон, снова присоединившийся к своему шефу. – Она проводила время за тем, что занимала собой одного джентльмена в комнате, которая находится, если ты не забыл, прямо под этой. Как только ее друг ушел, ей захотелось приготовить себе кофе. Она подошла к рукомойнику, и тут сверху на нее что-то капнуло. Подняла голову, а там, сквозь щель в потолке, просачивается кровь. Так что, шеф, теперь мы знаем, как это получилось.
      Но Слайдер уже не только знал, но и мог видеть, как это получилось. Пол под умывальником был застелен квадратным куском линолеума, но в нем имелись прорези для труб, проходивших через межэтажное перекрытие. Линолеум прилегал к трубам совсем неплотно; то же относилось и к перекрытию.
      – Водопроводная сеть проходит через комнату Мэнди. Она говорит, что в темноте ей было видно, когда наверху горел свет. Поэтому и кровь...
      Кровь сначала растеклась по линолеуму, а потом нашла себе путь вниз, через зазор между трубами и полом. Она быстро загустела, и на Мэнди упали всего лишь две небольшие капли, сыгравшие, тем не менее, очень значительную роль.
      – А тот человек на лестничной площадке – это что, ее клиент?
      – Нет. Кстати, он уже ушел. С ним занималась другая девушка, Морин. Когда Мэнди завизжала от ужаса, они оба выскочили на лестницу, думая, что с ней случилось что-то серьезное. А возмущался сей господин тем, что, по его мнению, он проявил гражданское мужество, оставаясь с девушками до прибытия полицейских, – те же, вместо благодарности, захотели узнать его имя и адрес; ну, а это он, естественно, желал бы сохранить в тайне.
      – Что можно сказать о ноже?
      – Им пользовались уже достаточно долго. Другие два ножа, из одного с ним набора, обнаружены в ящике кухонного стола. Они отличаются только размерами.
      Слайдер с тяжелым вздохом склонился над убитым и слегка приподнял его голову. Горло было перерезано по линии от левого уха, вниз, до основания шеи с правой стороны, и это, в целом, характерно для подобных самоубийств, совершаемых правшами; но то, что самоубийца с одного маху, нанеся себе глубочайшую рану, перерезав все основные сосуды, никак к типичным случаям отнести было нельзя. Глаза не были закрыты, но видеть уже не могли, и своей замутненностью с сероватым наплывом напоминали глаза задохшейся рыбы. Слайдер осторожным движением прикрыл у мертвеца веки и, выпрямившись, огляделся по сторонам.
      – Здесь необычно то, что такая длинная рана нанесена одним движением руки, – поделился своим наблюдением Атертон. – Разрез очень глубок и имеет ровные края; не видно, чтобы лезвие хоть чуть-чуть виляло.
      Рука не виляла. Совсем как в баре. Расчлененный труп, с которого все и началось.
      – Да, но он умел ведь обращаться с ножами, – сказал Слайдер. – И нет никаких признаков насилия или борьбы.
      В комнате, как и прежде, было по-монастырски чисто. Исключение составляло лишь то, что простыня на кровати была отвернута в сторону, а на подушке осталась вмятина от головы.
      – Он находился в постели, – произнес вслух Слайдер, переводя взгляд с кровати на умывальник и обратно.
      – Да. А тебе не кажется это странным? Я имею в виду: раздеться, лечь в кровать, а потом встать и покончить с собой.
      Слайдер покачал головой.
      – Но и нельзя сказать, что это совершенно невозможно. Разделся, как обычно, перед сном, лег в постель, но заснуть никак не удавалось – в голову лезли всякие мысли, прокручивались там бесконечное число раз, пока он наконец не решил, что с него достаточно и нужно разом со всем покончить. Откинул простыню, встал с кровати...
      – И кое-как нацарапал предсмертную записку, – подсказал Атертон, оборачиваясь в сторону стола.
      Слотер действительно оставил там записку, в вертикальном положении, прислонив ее к портрету матери. Чистого листка бумаги, по-видимому, под рукой не оказалось, и он использовал обратную сторону рекламной листовки: «ЛЕДИ! Вы имеете право на БЕСПЛАТНЫЙ вход в нашу дискотеку каждую пятницу и субботу, после девяти часов вечера».
      «Я его убил, потому что сильно разозлился», – сообщал человек, не имевший, судя по исключительно корявому почерку, никаких навыков письма. «Не могу больше жить. Господи, прости меня».
      Слайдер опять, но на этот раз более пристально, оглядел комнату. Ах, вот и карандаш на полу, прямо под столом. Должно быть, скатился со скатерти и упал. Не карандаш, а точнее сказать, карандашик, тоненький и с пластмассовым колпачком – такие обычно бывают в конце блокнотов, зацепленными за обложку. Кончик грифеля в точности соответствует толщине линий в записке. Ну, кажется, тут все в порядке.
      – На нем должны быть отпечатки пальцев. И записку тоже возьми. Да, и нож, разумеется, – сказал Слайдер.
      Но все-таки нельзя было избавиться от ощущения какого-то несоответствия. Слайдер еще не нашел для себя ответ, чем именно оно было вызвано, но что-то...
      – Но это уж само собой, – сказал Атертон. – Фотосъемка, дактилоскопия, вскрытие – все, как по кругу. А первое впечатление такое, – что здесь все довольно естественно.
      – Да, – сказал Слайдер.
      Атертон взглянул на него с большим вниманием.
      – А у тебя как, все в порядке, шеф?
      Слайдер сделал над собой усилие, чтобы выглядеть бодрее.
      – Устал только немного, – сказал он. – Думал, что просто так мне ни за что не уснуть, и выпил целый стакан виски. А тут как раз и позвонили.
      – На твоем месте, я бы, наверно, сделал бы то же самое, – сказал Атертон.
      – Слушай, давай сейчас спустимся вниз, – надо обязательно переговорить с Мэнди и с этой... как ее там?
      – Морин О'Рурк. Но не стоит особо доверять ее очень островной фамилии – более местного, чем у этой девушки, выговора я еще не встречал. А лексикон... Она не говорит, а буквально режет.
      Слайдер в последний раз посмотрел на обтянутую пижамой грузную фигуру Ронни, лежавшую, будто это был какой-то куль, под умывальником, и вновь, прежде всего отметил его растрепавшиеся волосы на затылке и как бы упрекавшие весь свет босые ступни, узловатые и бледные, как клубни прошлогоднего картофеля.
      – Но и тебе следует более тщательно подбирать слова, – сказал Слайдер.

* * *

      Когда они, одинаково изможденные и с синими кругами под глазами, выбрались наконец из участка, начинался уже новый день. На улице было тесно от спешившего на работу народа и припаркованных у дверей магазинов автофургонов. Если судить по его внутреннему ощущению, голова Слайдера была налита свинцом, тогда как тело – почти невесомо. Но он боролся с усталостью и знал, что в конце концов ее победит, потому что по опыту ему было известно, что в его нынешнем состоянии он мог бы, при необходимости, проработать еще целые сутки. Тревожило совсем другое – именно, его предстоящее возвращение домой, в Рюислип. А любая мысль о доме в его мозгу в последнее время непосредственно ассоциировалась с тем положением, которое сложилось в его личной драме.
      Находившийся рядом Атертон по выражению лица и неуверенной походке Слайдера сразу обо всем догадался и, решив, что нужна его помощь, сказал:
      – А что, если мы позавтракаем у меня? Не хочу навязывать свое мнение, но мне кажется, что завтрак будет совсем не плохой. Яичный омлет с беконом. Тебе ведь нравится, как я взбиваю яйца. А еще у меня есть в самом деле очень хорошие сосиски из магазина, что на углу Смитфилд Маркит. Как же они называются-то?..
      – Так и называются: «сосиски», – услышал Слайдер свои слова, как бы долетевшие до него с расстояния в сто ярдов.
      – Точно. Я их набрал там в прошлый раз целую кучу. В состав входят свинина и яблоки. Ты будешь рыдать от удовольствия, когда попробуешь это чудо. Ну так как, ты уже соглашаешься? Вот увидишь, это будет настоящий пир. – Атертон заметив по выражению лица Слайдера, что он никак не решится, обронил, как бы невзначай: – Пока я буду готовить, ты успеешь заварить кофе. По части кофе я перед тобой пасую.
      Шито белыми нитками, – улыбнулся про себя Слайдер. Его собственный голос, звучавший во внутренней речи, доносился теперь до него с расстояния, равного половине пути до Брайтона.
      – Конечно, соглашаюсь. Спасибо.

* * *

      Атертон начал с того, что заварил кофе, чтобы Слайдер мог попивать его, сидя на высоком стуле в кухне с примостившимся у него на коленях и притворно урчавшим Эдипусом, и дожидаться, когда будет готово все остальное. Вообще-то, Слайдер успел отвыкнуть от этого напитка, он пил в основном чаи, с тех пор как произошел повсеместный – ив барах, и в его собственном доме – переход на растворимый кофе, поэтому, отхлебнув пару раз из предложенной Атертоном чашечки, он ощутил такой же внезапный прилив бодрости, как после внутривенной инъекции бензедрина.
      Разговор, за небольшим исключением, шел все время о событиях минувшей ночи.
      – Вот и настал наконец тот момент, когда мы должны признать, что у нас в деле нет ни жертвы, ни подозреваемого, – сказал Атертон, разбивая яйца и выливая в миску их содержимое. – В такой ситуации, сколько не старайся, все равно с места не сдвинешься.
      – Бэррингтон очень недоволен, – сказал Слайдер. – Но в конце концов мы поступили, как ему хотелось: отпустили Слотера, чтобы он сам мог выдать себя с головой каким-нибудь опрометчивым шагом.
      – А он эту голову чуть сам себе не отрезал.
      – Сам ли?
      – А почему бы и нет, – сказал Атертон. – Разве мало было у него причин, чтобы решиться на самоубийство?
      – Значит, ты теперь придерживаешься противоположного мнения, – отметил Слайдер.
      – Ты сам способствовал этому, стараясь рассеять мои подозрения. К тому же, ни Мэндй, ни Морин ничего не слышали. Не думаю, что если бы кто-то попытался расправиться со Слотером, вытащив перед тем его из постели, ему бы не оказали никакого сопротивления. Голос-то он, по крайней мере, подал бы.
      – А что, если его парализовал страх? Можно допустить и то, что он хорошо знал убийцу и доверял ему. Предположим, он поднялся с кровати, пошел к умывальнику, чтобы набрать воды и приготовить для гостя кофе, а тот тихонько подобрался к нему сзади и перерезал ему горло, прежде чем он смог заподозрить неладное.
      – Да, в таком случае нападавший непременно бы действовал со спины, – чтобы инсценировать самоубийство, – согласился Атертон. – Но и тогда бы Мэнди что-нибудь услышала. Она же сама рассказывала, как шаги и топот во время ссоры с Неманом доносились сквозь потолок до ее слуха.