– До тех пор, пока ты не забрал их у меня, – заметил Пол.

– Но они воспитывались здесь долгое время. Здесь они рождены, здесь выросли – они не чужаки, как мальчики Беннеттов. Разве не лучше было бы, чтобы усадьба Морлэнд перешла к тому, кто всю жизнь тут прожил?

– Ты воспитал из них еретиков! – Пол употребил самое страшное слово, какое смог сыскать. Джэн и глазом не моргнул.

– Я бы не стал так выражаться, – спокойно продолжат он. – Хотя они и воспитаны в более передовом духе, нежели вы, – они хорошие мальчики. Вы могли бы женить Николаса на Селии – ее влияние на него было бы благотворно...

Нанетта поняла, что все это – часть тщательно продуманного плана.

– А почему не на Маргарет? – спросила она. Маргарет скорчила мину, а Джэн быстро ответил:

– Но, мама, ты разве не видишь, что Николас чересчур молод для Маргарет?

– Благодарю, но выходить за дитя я не собираюсь, – раздраженно сказала Маргарет, взглянув на Нанетту, – не поддержит ли та ее? Досадно было бы наблюдать, как то, что почти уже принадлежало тебе по праву, переходит в руки младшей сестры...

– Маргарет, Селия – какая разница? – раздраженно произнес Пол. – Может быть, твои сыновья и впрямь хорошие мальчики, но они не Морлэнды. И к этому больше нечего добавить. – Он поднялся, чтобы удалиться, и Нанетта вся внутренне сжалась – о, она-то знала, какой удар сейчас обрушится на него! Она бросила на Джэна отчаянный взгляд, но поняла, что теперь его ничто не остановит.

– Отчего же нечего? Мне есть что сказать, – отчетливо заявил Джэн. – Хотя Николас и не носит столь громкого имени, но он Морлэнд по отцу. В его жилах течет кровь Морлэндов!

Повисла давящая тишина. Воздух словно сгустился. Пол, к тому времени уже достигший дверей, остановился, как только заговорил Джэн. Теперь же он медленно оборачивался – и ужасное выражение его лица красноречивее всяких слов сказало Нанетте, что он знал обо всем, знал все эти годы – и все же запрещал себе думать об этом...

– И кто же этот папаша-Морлэнд, отец твоих отпрысков?

– Ты это знаешь. – Джэн понял все сам.– Ты ведь знаешь это, не так ли? Я брат Джона – его старший брат, первенец твоей жены. А мой отец...

– Нет, Джэн! – раздался отчаянный вопль Нанетты – Джэн, пораженный, обернулся к ней. – Нет, медвежонок, – уже спокойно и властно сказала она. – Довольно. – Ибо она знала, знала как никто другой, что эту тему трогать не следует – она запретна, запретна навсегда... Пол смотрел то на нее, то на Джэна, медленно поворачивая голову, все с тем же ужасным выражением лица.

– Так ты это знаешь? Ты знаешь, кто совершил это злодеяние? Во имя Бога, – вдруг крикнул он, – неужели об этом знают все, кроме меня?

– Я ничего не знаю, – раздраженно воскликнула Маргарет. – Я вообще не понимаю, о чем вы тут говорите. – Но на нее никто и внимания не обратил.

– Я сожалею... – сказал Джэн Нанетте. – Я не понимал...

– Ты не подумал, – зло ответила Нанетта.

– О, Боже Праведный! – вспыхнула вдруг Мэри. – Какая теперь-то разница! Она давным-давно мертва, она в могиле!

Пол уставился на нее, не веря своим глазам и ушам – до сих пор никто не смел причинить ему такую боль.

– Она права, – чужим голосом выговорил он. – Какая разница! Лучше мне узнать все.

– Пол... – Нанетта протянула к нему руку. Но Пол отшатнулся – хотя их разделяла комната.

– Нет, позволь ему говорить. Продолжай, Джэн Чэпем. Кто был твоим отцом?

Нанетта видела, что Джэн не хочет продолжать. Но тут вмешалась Мэри, сокрушая последние барьеры стыдливости и приличия:

– Его отцом был побочный сын вашего дедушки, сводный брат вашего отца! Теперь вы знаете все. Он – Морлэнд, и по матери, и по отцу. Вы это понимаете? Мой Николас – правнук Великого Пола Морлэнда из усадьбы Морлэнд – как и ваши дети.

Она с торжеством обвела глазами присутствующих. Джэн глядел в пол, Маргарет казалась озадаченной, а Пол с яростью взирал на молодую женщину. В тишине раздался голос Нанетты:

– И я воспитала эту бессердечную, жестокую и алчную женщину? О, Мэри, если бы тебя сейчас видела твоя мать! Она рыдала бы! – Мэри залилась краской от злобы и растерянности.

– Да, вы правы. – Это все, что смогла она выговорить. Пол постепенно приходил в себя после этого сокрушительного удара, от которого раскололся мир...

– Забирайте детей и отправляйтесь домой, – почти шепотом сказал он. – Нынче же вечером я напишу Джону в Нортумберленд. Он пришлет мне своего сына.

После вечерней молитвы в часовне Нанетта, возвращаясь к себе, встретила Пола, поджидавшего ее возле лестницы. Одри, повинуясь госпоже, поднялась наверх одна – а Нанетта и Пол остались наедине, впервые за целый день. Нанетта ждала, чтобы он заговорил первым.

– Ты знала всегда, кто был его отцом. Ты сказала ему – а не мне!

– Я бы ничего ему не открыла, если бы они с Мэри сами обо всем не догадались.

– А она знала? – Он, конечно же, имел в виду Елизавету. Нанетта отрицательно покачала головой.

– Ни одна душа ни о чем не знала, кроме меня. А она... она даже не видела его лица.

– Но ты защищала его все эти годы! – с горечью прошептал Пол. Нанетта молчала. Полу не нужно было знать всех подробностей этой истории и роли, которую она в ней сыграла... На лице Пола выражение горечи сменилось тихой грустью: – Тебе не следовало скрывать ребенка. А что обо всем этом думала Елизавета?

– Я сказала ей, что младенец умер.

– О Боже Всемогущий, если бы так оно и было! Или хотя бы он ни о чем не догадывался! Зачем ты это сделала?

– Знаю, что была неправа. Но я любила его. Он не должен отвечать за грех отца. Он хороший человек, Пол, – и не хочет ничего тебя лишить. Он и вправду думает, что если его сын станет наследником, то это будет лучшим выходом. И – кто знает – может, так оно и есть...

Лицо Пола скривилось:

– И наследником станет человек, в жилах которого течет кровь того проклятого негодяя, который надругался над Елизаветой? Как можешь ты даже думать об этом?

– Дети ни в чем не виноваты, – повторила Нанетта.

– Может быть, и нет – но на них навеки клеймо греха! – Пол отвернулся и вышел.

Было пронзительно-ясное осеннее утро, сверкающее всеми красками уходящего лета – но в воздухе уже не было пьянящего аромата... Джон стоял на вершине утеса, с восхищением глядя на красоту осенних лесов, а Китра у его ног с надеждой нюхал воздух. Старый пес уже сильно поседел – и немудрено, ведь ему уже минуло тринадцать лет. Порой он с трудом поднимался на ноги по утрам. И тем не менее по-прежнему оставался королем окрестных собак – весь в шрамах, свидетельствующих о былых подвигах и мудрости. Сколько его детей и внуков бегали вокруг костров – Джон и при желании не смог бы сосчитать... Не унюхав ничего примечательного, Китра ткнулся мордой в ладонь Джона – хозяин погладил большую голову пса, почесал за ушами и повернулся к Мэри.

– Странно, что умирание может быть столь прекрасно... – сказала она. Он понял ее – как и всегда: ведь годы, проведенные вместе, когда они жили, спали, сражались и охотились бок о бок, радовались и печалились об одном и том же, сделали их единым существом. Люди не могли быть ближе друг другу, чем эти двое... Джон втайне изумлялся тому, что первое очарование любви ничуть не потускнело, а близостью они не пресытились. Всякий раз это происходило словно впервые, а час, проведенный без Мэри, был потерянным для Джона. Сейчас Мэри верхом на Хаулете находилась рядом – она держала поводья Юпитера, поджидая Джона. Он вдруг вспомнил, как впервые увидел ее – она сидела вот так же, вытянувшись в струночку, на могучем коне, силуэт ее четко выделялся на фоне неба – между ее бровей была такая же задумчивая складка... Он всегда называл ее Князьком – сейчас она выглядела ничуть не старше: возраст был не властен над ее красотой. Точеные черты, чистые серо-зеленые раскосые глаза, золотистые переливы смеха, царственная осанка, делающая ее похожей на статую богини, изваянной из мрамора, – все оставалось прежним. На нежной золотистой от загара щеке виднелся тонкий светлый шрам от того самого копья, и еще один, совсем свежий, на самом виске, куда угодил камушек, вылетевший из-под копыт скакавшего галопом впереди коня во время бешеной скачки... Вот и все перемены, произошедшие в ней за эти годы.

...Хотя не совсем так – были еще и невидимые глазу перемены, творившиеся в ее душе: они озадачивали и беспокоили Джона. В том, что с ней не произошло ничего, что следовало бы скрывать, Джон был совершенно уверен. Но все эти недомолвки, беспричинные приступы тоски, порой охватывающие ее, – когда он заботливо спрашивал о причине, она усилием воли стряхивала наваждение и заговаривала о другом... А иногда он просыпался среди ночи – и видел, как она молится, преклонив колени, у самого ложа. В таких случаях он никогда не прерывал ее, даже не давал ей почувствовать, что пробудился – а она сама ни разу ни словом не обмолвилась об этом, как, впрочем и о свечах, что возжигала она в крохотной каменной часовне под торфяной крышей перед статуей Пресвятой Девы... Он ничем не мог это объяснить – ну разве что она просила Богоматерь даровать ей еще одно дитя. Но почему бы ей с ним об этом не поговорить? Нет, он решительно ничего не понимал – он знал только, что глубоко в ее сердце поселилась печаль, и пока она хочет хранить ее в тайне, он не потревожит ее, не подаст виду, что ему об этом известно...

Мэри задумчиво проговорила:

– Знаешь, наверное, Господь дарит нам всю эту красу, чтобы хоть чем-то утешить в преддверии лютой зимы. Это как всепожирающее пламя, оставляющее после себя только пепел...

Некоторое время они молча любовались переливами багрянца и золота, пока молодая собака по имени Кай не зевнула громко и протяжно и не зачесалась, прервав задумчивость хозяев. Моуди давно не было в живых – она погибла при родах: щенки оказались чересчур велики для ее хрупкого тельца. Кай же была одной из многочисленных дочерей Китры – отважная, но чересчур молодая, горячая и неопытная.

– Ну как, поедем, папа? – спросил Томас. Он поджидал родителей с плохо скрываемым нетерпением и только рад был вмешательству Кай. – Лошади уже застоялись. – Чтобы представить убедительное доказательство, мальчик толкнул Сокола в бок ногой, а когда жеребец беспокойно затанцевал, резко натянул поводья.

– Да, конечно. – Джон принял поводья из рук Мэри и вскочил в седло. Они поехали вниз к водопаду Гирди, обогнули холм и углубились в лес. За ними безмолвно следовали охотники, держа на поводках собак. Томас ехал рядом с родителями, чуть не дрожа от возбуждения. Его впервые взяли на настоящую, серьезную охоту – на крупного кабана – и мальчик, осознавая всю торжественность момента и громадную ответственность, гордо выпрямился в седле, а между его бровей образовалась складочка, делающая его еще более похожим на мать. В одиннадцать лет он был уже очень высок и силен, мог управиться с любым конем – сейчас он ехал верхом на крупном светло-сером мерине по имени Сокол, родственнике Хаулета. А конь этот был вовсе не детской игрушкой... В руках мальчик держал копье, древко его, как и положено, упиралось в носок сапога. У него была та же упругая стать, что и у Мэри. Джон то и дело оглядывался на них, ехавших бок о бок – и всякий раз сердце его замирало от любви и нежности. Мальчик все время откидывал со лба легкую прядь светлых волос, а в его раскосых серых глазах горели решимость и отвага...

Они собирались поохотиться на крупного кабана, который время от времени совершал набеги на посевы окрестных крестьян и производил другие разрушения в деревнях. Те, кто его видел, в один голос называли чудовищем – но даже если у страха глаза велики, то все равно необходимо избавиться от зверя.

Охотники подъехали к тому месту, где кабана видели в последний раз, и спустили собак. Китра, естественно, первым обнаружил лежбище – трава примята и повсюду виднелись следы копыт. Понюхав землю, он ощетинился и утробно зарычал, а за ним и вся свора. Мэри взяла Кай на поводок – собака «не доросла» еще до серьезных дел. Китра побежал впереди, а за ним последовали стремянные, готовые в любой момент спустить собак.

След вывел их к самому водопаду Гирди – там они и увидели кабана. По команде Мэри слуги спустили собак, а Джон, Томас и верховые слуги поскакали вслед за хозяйкой. Пешие охотники бросились следом. Кабан, завидев погоню, повернулся и побежал. Бежал он быстро, но короткие ноги диких свиней не приспособлены для длительного бега – поэтому он, ища укрытия, устремился в чащу. Там охотники не могли уже двигаться быстро, собаки уткнулись носами в землю и вновь пошли по следу скрывшегося зверя. Порой охотникам приходилось спешиваться и вести лошадей под уздцы в густом лесу, и вскоре пешие загонщики нагнали их.

Наконец, кабан залег в густом кустарнике, а собаки бегали с громким лаем и рычанием вокруг – острый запах кабана сводил их с ума, но не настолько, чтобы они ринулись навстречу верной гибели.

– Здесь мы его и прикончим, – сказала Мэри. – Мы раскинем сеть вон там, на другой стороне, и погоним его сюда, прямо на нас – тут есть место, чтобы развернуться. – Было бы сущим безумием оказаться один на один с разъяренным кабаном и при этом не иметь места для охотничьего маневра. Слуги распаковали толстую сеть, притороченную к седлу одной из лошадей, и принялись разворачивать ее вокруг кустарника, крепко-накрепко вбивая колья в землю и между камнями, чтобы она устояла, когда животное выскочит из засады. Томас и двое слуг отвели лошадей подальше от опасного места, а Джон и Мэри осматривали наконечники своих копий и расставляли вокруг сети слуг с обнаженными охотничьими ножами. Когда Томас подошел к родителям, Мэри подала ему поводок Кай и приказала мальчику отойти подальше.

– Но, мама... – начал протестовать Томас, сочтя это бесчестьем. Мэри сурово сдвинула брови, и мальчик умолк.

– Томас, взберись вон на ту скалу – да возьми с собой Кай – и внимательно гляди сверху. Крикни, когда кабан побежит. Не бойся, это вовсе не стыдно. Ты еще не настолько силен, чтобы удержать кабана на копье – дело ведь только в этом.

Томас угрюмо подчинился. Он взобрался на утес, а Джон, проводив его взглядом, взглянул вверх – туда, где на фоне неба отчетливо вырисовывались ветви деревьев и огромная, голая и серая вершина... Почему сжалось его сердце? Однако не время для воспоминаний и размышлений – Мэри уже приказала отвести собак подальше, и Джон, уперев древко охотничьего копья в землю, приготовился к схватке. Глаза его устремились на кустарник, откуда должен был появиться зверь.

В кустах было шумно – трещали сучья и оглушительно лаяли псы. Да, кабан побежит именно сюда – потычется в сети, а потом найдет единственный выход. Мэри была вся словно натянутая тетива. Огромные псы рычали и задыхались, удерживаемые за ошейники ловчими – лишь Китра, прижавшийся к колену хозяина, молча дрожал от возбуждения.

Тут послышался треск ломаемых сучьев, и одновременно с предупреждающим криком Томаса кабан ринулся прямо на них. Он летел быстрее стрелы, словно валун, пущенный из гигантской пращи – он и впрямь был очень велик, и не зря назвали его «чудовищем» – на темной морде сверкали огромные белоснежные клыки. За ним след в след неслась свора, подгоняя его – но, увидев людей и огромных рычащих псов, он резко затормозил: маленькие налитые кровью глазки искали убежища. Затем он вновь ринулся вперед. Мешкал он не долее секунды, но это сбило Джона с толку. Копье просвистело в воздухе, но рука дрогнула – и острие вонзилось в плечо кабана. Древко с хрустом переломилось о землю. Кабан взревел, поскользнувшись на мягкой земле – и ринулся прямо на Джона.

Он слышал отчаянный крик Мэри, увидел, как Китра кинулся зверю наперерез, и отступил, но, оступившись, упал. Мгновение он чувствовал запах смерти. Мимо просвистело копье Мэри, но не достигло цели и вонзилось в землю – и тут раздался визг: Китра взлетел в воздух, отброшенный белыми клыками. И не успело тело собаки достичь земли, как обезумевший кабан ринулся в образовавшийся проход и исчез в чаще...

– Ты не ранен? – выдохнула взволнованная Мэри.

– Все в порядке, я просто подвернул ногу, – ответил он. Поднявшись на ноги, он наклонился над Китрой. Старый пес лежал на боку, тяжело дыша: его брюхо было распорото сверху донизу, и поблескивающие внутренности вывалились на землю. Увидев хозяина, пес попытался приподнять голову, виновато виляя хвостом. Джон гладил огромную голову, а Китра лизал ему руки.

– Старый мой дружище... – прошептал Джон. Мэри подошла сзади – по ее дыханию Джон чувствовал, как она опечалена.

– Безнадежен.

Джон кивнул, не в силах вымолвить ни слова – Китра горестно взвизгнул и устремил на хозяина молящие глаза. Мэри молча протянула Джону кинжал – он принял его, но рука словно не слушалась...

– Дружище мой... – он приподнял с земли седую голову пса, натянув кожу на горле. – Ты был великим охотником. Хороший пес. Хорошая собака... – Хвост Китры вновь застучал по земле, а Джон, не отводя взгляда от карих собачьих глаз, взмахнул кинжалом... Китра умер мгновенно, без единого звука – Джон склонился над ним, гладя седую, покрытую шрамами голову и удивительно мягкое, бархатистое местечко между глазами... Китра так долго был с ним – он не мог, просто не мог сразу его покинуть, даже мертвого... Но уже подходили слуги с новостями о кабане.

– У него в теле наконечник вашего копья – наверняка он недалеко ушел. А другой крикнул:

– Да он вон там, в тех кустах, возле реки. Мы можем снова его выгнать. Он ранен – и истечет кровью, если мы оставим его...

Тем временем со скалы спустился Томас – Кай тянула его вперед. Джон непроизвольно заслонил от сына бездыханное тело Китры – когда-то мальчик учился ходить, держась за хвост терпеливого пса... Но, к счастью, мысли Томаса всецело были поглощены охотой, и он ничего вокруг не замечал.

– Я видел его, папа, – со скалы. Он там, вон за теми кустиками – там груда валунов, и он залег между ними...

– Мы подойдем с другой стороны, – сказала Мэри, передала мужу свое копье и взяла новое из рук слуги. Они обогнули кустарник и оказались неожиданно возле самой воды – кто мог подумать, что река так близко...

– Нельзя, чтобы у нас за спиной была река, – предупредила Мэри. – Надо обойти... – И в это самое мгновение прямо на них вылетел подранок.

Это произошло так быстро, что даже непонятно было, что случилось. Джон был застигнут врасплох – он стоял, уперев древко копья в землю, и думал без особого страха, что это конец, – он не успел бы изготовиться для удара... И тут вперед выпрыгнула Мэри, взяв копье наизготовку для близкого боя. Она видела беспомощность Джона, видела и ложбинку на шее кабана, ничем в этот момент не защищенную – и занесла руку для удара, но животное, привлеченное ярким цветом ее шапочки, изменило траекторию движения и ринулось прямо на нее. Все произошло в единый миг – страшные клыки вонзились ей в пах, но копье глубоко вошло прямо между передних ног зверя. Они покатились по земле, сплетясь в один борющийся клубок. Ноздри Мэри уловили острый запах зверя, кожу ее обожгла горячая кровь животного, она ощутила острую боль, разрывавшую на части ее тело... Земля и небо покачнулись, опрокидываясь – перед ее глазами мелькнула и черная стоячая вода, и голая серая вершина «Старика»... В мозгу у нее пронеслась стремительная последняя мысль: «Так вот почему это место так страшило меня... Ведь это – место моей смерти». И все заволокло тьмой.

...Она лежала, прижавшись щекой к прохладному мху. Кабана оттащили – из его тела торчало по меньшей мере полдюжины ножей, два копья и еще один обломок. Джон склонился над Мэри, опередив слуг, – он отстранил всех, как охотник отгоняет собак от поверженного оленя. Она была еще жива, но глаза ее уже ничего не видели, блуждая за гранью земного бытия. Шапочка упала с головы, и чудесные волосы цвета лунного диска, мягкие и перепутанные, рассыпались по залитой кровью земле. Джон откинул пряди с ее лица и говорил, говорил что-то не умолкая, сам не понимая, что говорит... Пальцы ее шевелились, хватаясь за травинки и мох – когда Джон взял ее руку, пальцы судорожно сжали его ладонь. Он видел, что она не узнает его, но рада, что не одна в этот страшный час, не одинока перед лицом надвигающейся смерти.

– Ты не должна была... – повторял он снова и снова. – Я мог бы ударить и отступить... Ты не должна была... – За его спиной всхлипывал от ужаса Томас, а неподалеку над телом поверженного кабана рычали псы. Тихо журчал ручей. Кто-то всунул ему в руку смоченный в холодной воде платок, и он нежно стирал кровь с ее лица, ни на что уже не надеясь. Глаза ее вдруг раскрылись очень широко, устремились в небо – губы ее зашевелились беззвучно... Потом тело ее содрогнулось, словно внутри нее что-то переломилось – глаза сразу стали пустыми и прозрачными. Она ушла навсегда.

...Он нес ее домой на руках, словно спящего ребенка – хотя до дома было по меньшей мере мили три. Он не мог выпустить ее из объятий, хотя болела поврежденная лодыжка – и несмотря на то, что мертвый всегда тяжелее живого... Голова ее безжизненно повисла, волосы волочились по земле... Позади шли слуги с собаками, ведя в поводу лошадей. Томас не выпускал из рук поводка Кай, а тело Китры, завернутое в плащ, положили на седло Юпитера...

В селении все были сражены наповал печальной вестью – люди печалились искренне и непритворно, плакали все – ведь госпожа была любима народом. Тело ее три дня пролежало в часовне – а после ее похоронили возле часовни, прикрыв до времени могилу свежим торфом, покуда хозяин не закажет надгробия...

Китру Джон похоронил собственными руками, выбрав место под рябиной у ручья – там он впервые увидал Мэри, там она спустила на него свору собак... Он вырыл глубокую овальную яму и сам опустил туда пса, положив его тяжелую голову на передние лапы – в этой позе он любил лежать у огня... Он в последний раз погладил седую голову, а потом сам засыпал могилу землей, прикрыл аккуратно срезанным дерном, а поверху выложил камнями – для того, чтобы обозначить место и чтобы тут больше никто не вздумал копать. А потом сел на камни и заплакал, обхватив руками колени и уткнувшись в них лицом, покачиваясь взад-вперед. Мэри он не оплакивал – о ней он не проронил ни слезинки: слишком велико было это горе. Он так любил свою мать – а она ушла навеки, он так любил Мэри – а она покинула его...

Влажный ветер, дующий с болот, шевелил его волосы – уже чувствовалось в воздухе дыхание надвигающейся зимы. Джон поднял голову, устремив взор на темные, красновато-синие горы – и ветер осушил слезы на его лице. Она ушла – и он не знал, как прожить без нее даже этот день. А впереди была целая жизнь…