Глава 19

Снег в этом году растаял очень рано, в начале марта. Аннунсиате захотелось в Лондон, но там все еще свирепствовала оспа, которая поразила Уайтхолл в феврале и в течение недели унесла обеих дочерей принцессы Анны, Мэри и Анну-Софию, оставив принцессу, у которой в январе опять случился выкидыш, бездетной. Затем заболел ее любимый муж Джордж; временами его жизнь висела на волоске, и поговаривали, что принцесса в полном отчаянии денно и нощно сидела у его кровати, держа мужа за руку. Они оба рыдали от ужаса возможной разлуки. Джордж поправился. Но казалось, будто линия Стюартов обречена на вымирание, поскольку в Голландии принцесса Мэри ни разу не забеременела после выкидыша в первый год замужества. Королева считала, что ее детородный возраст уже кончился, потому что она не беременела уже пять лет.

Когда Морис и Карелли вернулись после Рождества в Оксфорд, Аннунсиата снова очень энергично занялась строительством Шоуза, и к концу марта купальня была достроена. Торжествуя, она пригласила всех посмотреть на плоды своей деятельности. Домик был очаровательным: строителям удалось выполнить все ее замыслы. Полы в шахматном порядке выложили черным и белым мрамором, стены и потолок были декорированы чудесной мозаикой и фресками. Мраморная ванна была выполнена в форме огромной раковины гребешка и стоила целого состояния, хотя Аннунсиата считала ее очаровательной безделушкой.

– Она даже симпатичней, чем моя эбеновая ванна, – великодушно сказал Хьюго, и мать нахмурилась.

– Насколько я помню, за ту эбеновую ванну платила я! – резко сказала она. – Со временем я пристрою вторую ванну вот здесь, рядом, а всю комнату постараюсь выдержать в черных тонах с серебром.

– А где она? – спросил Хьюго, не вполне уверенный в том, что мать не шутит.

– Сначала была у Руперта, теперь у Карелли, – сказала Аннунсиата. – В тех самых комнатах гостиницы Пекуотера, где ты когда-то жил. По-моему, для них она слишком шикарна.

Они осмотрели Шоуз, который становился все более заброшенным, потому что в нем никто не жил. Хьюго был уверен, что камни для постройки дома были взяты из наружной стены.

– Дома имеют обыкновение исчезать бесследно, если из них взять хоть один камень, – сказал он. – Люди тайно приходят сюда по ночам и крадут камни для строительства своих овчарен. По-моему, мне надо здесь жить.

Это окончательно разозлило Аннунсиату.

– Сделай что-нибудь сам для устройства своей судьбы. Купи себе дом или построй его. Но, похоже, ты думаешь, что можешь не утруждаться, покуда за тебя работаю я. Сколько ты еще собираешься пробыть в Морлэнде, как ты собираешься устраивать свою жизнь?

Хьюго оторопел.

– Я думал, вам понравится моя идея, – ответил он.

– Не знаю, что дало тебе повод так думать, – сказала Аннунсиата и удалилась.

Хьюго расстроился, но объяснил себе резкость матери ее тайными переживаниями и решил, что, когда в следующий раз она предпримет свою секретную прогулку, последует за ней и выяснит, в чем дело.

Было очень трудно никому не попасться на глаза, но Хьюго это удалось, хотя у Миклгейт-бара он чуть не потерял мать, потому, что в баре она поменяла плащ и надела маску. Хлорис прикрепила к седельной сумке запасной плащ, и он узнал их только по лошадям. Переодевание заинтриговало его еще больше. Может быть, мать обратилась в римскую веру? И шла к тайной римской мессе? Тогда понятно, почему она не посещала мессу дома.

В городе преследовать женщин было гораздо проще, потому что они двигались медленнее. Хьюго оставил лошадь около гостиницы и дальнейший путь проделал пешком. Он был удивлен, почти потрясен тем, что женщины оставили своих лошадей – его матери было не положено ходить по грязной улице, как простолюдинке, – но это очень упрощало слежку. Хьюго держался на расстоянии, не выпуская их из вида, но женщины ни разу не обернулись, пока не дошли до дома на Северной улице. Он заметил, что Хлорис отвязала от ручки двери белую ленту. Обе женщины вошли в дом, а он устроился в тени на Таннер-роу – оттуда было удобно наблюдать за домом. Мимо прошел торговец пирогами, и Хьюго купил кусок горячего пирога. В дом никто больше не входил, и он решил, что мать с Хлорис были последними, кто пришел к мессе или к чему-то еще.

Наверху, в маленькой комнатке, Аннунсиата скинула плащ и маску и бросилась в объятия Мартина. Последний раз они встречались две недели назад, и сейчас им больше всего хотелось просто прижаться друг к другу.

– Как здесь холодно, – сказала она, чуть отодвигаясь, чтобы взглянуть ему в глаза.

– Я приехал недавно и не успел разжечь камин. Я вошел за несколько минут до вас.

– Как я ненавижу эти проклятые, неизвестно кем и для чего придуманные условности, – воскликнула она, тесно прижимаясь к нему, будто ища спасения.

Мартин крепко, но нежно обнял ее, желая защитить от всех бед.

– Это подобно жизни в тени, – сказал он.

– Такая длинная тень...– печально согласилась Аннунсиата. – Выйдем ли мы когда-нибудь на солнечный свет?

– Когда умрем, – грустно ответил он. – Может быть, только тогда. Мы должны выдержать все, что выпадет на нашу долю, раз сами выбрали эту запрещенную любовь.

– Ну почему любовь должна быть под запретом? – страстно воскликнула она. – Как может моя любовь, любовь – быть неправильной? Разве теплота, нежность и любовь исходят не от Бога?

– Моя леди, я не знаю, – мягко сказал он, нежно приподнимая пальцем ее подбородок.

Аннунсиата была похожа на дикую птичку, бьющую крыльями по прутьям клетки. Ему хотелось освободить ее, но он был таким же узником, как и она.

– Ты спрашиваешь меня о том, чего никто на свете не знает.

– Я понимаю. Извини. Ведь ты тоже страдаешь, может быть, даже сильнее меня. О, Мартин, я так хочу открыто жить с тобой и не прятать нашу любовь!

Ее глаза, подобно темному огню, прожигали его до самого сердца.

– Может быть, наступит время, когда нам придется бежать... Мы могли бы поехать в Антверпен или в Хайдельберг. Куда-нибудь, где можно все начать сначала, – сказала она.

– И оставить детей?

– Карелли и Морис поехали бы с нами и были бы вполне счастливы. Карелли мог бы сделать карьеру при дворе императора или курфюрста. Его судьба там. А Морис – Морис мог бы поехать в Лейпциг учиться у Иоханнеса Пецеля. А мы с тобой...

– Моя дорогая, – сказал Мартин, – я хозяин Морлэнда...

– Король своего маленького королевства, – перебила его Аннунсиата.

Он убрал волосы с ее прекрасного белого лба и нежно поцеловал, стараясь хоть так заглушить ее душевную боль.

– Не стоит лить слезы, любовь моего сердца. Ты же знаешь, что я отнюдь не ищу славы, но на мне лежит ответственность за людей: за слуг, арендаторов, фермеров, староверов, которых никто больше не может защитить. Разве я могу бросить их на произвол судьбы?

– А меня ты можешь бросить? – возразила она, тяжело вздохнула, потянулась к его губам и закрыла глаза, припадая к нему всем телом. Затем отступила назад, взяла его за руки и, пристально глядя прямо в глаза, тихо сказала: – Мартин, у меня будет ребенок.

Он долго молчал. Пауза затянулась настолько, что Аннунсиате показалось, будто прошла целая вечность, и никто из них уже никогда не сможет нарушить молчание, но он спокойно спросил:

– Как давно?

– С Рождества. Но я не была вполне уверена до последней недели.

– С Рождества... – словно эхо повторил он с некоторым удивлением, затем улыбнулся своей неожиданной светлой улыбкой и сказал: – То-то я смотрю, что ты ведешь себя как-то странно. Ты была так сильно возбуждена, словно счастливое дитя, встречающее первое Рождество в жизни. Я никогда не думал...

– Скорее всего, это мой последний ребенок, – произнесла Аннунсиата, – поэтому я должна быть уверена, что он будет лучшим. Ведь так и будет, правда?

Она сжала его руки и засмеялась:

– Мартин, у меня будет ребенок! Твой ребенок! Теперь ты понимаешь, что Бог не осудил нас, иначе этого не случилось бы. Он благословил нашу любовь! Люди могут осудить нас, но Бог видит наши сердца и знает, что наша любовь чиста и прекрасна.

Мартин промолчал, не совсем уверенный в том, что Божий суд справедлив. Он понимал только одно – это кардинально изменит их жизнь. Теперь у них выбора не было.

– Тогда, – сказал он наконец, – нам все-таки придется бежать. Бог, может, и любит нас, но люди, как ты совершенно верно подметила, злы, и они нас осудят. О, моя дорогая, я не хочу омрачать твое счастье, но ты должна ясно представлять, что скажут люди. Они будут смотреть на ребенка с ужасом, а на нас – с негодованием, как на жутких чудовищ.

Аннунсиата возмущенно посмотрела на него:

– Мне все равно, что скажут люди! Я люблю тебя! И я рада, рада, рада, что у меня будет твой ребенок!

Она снова бросилась в его объятия, он крепко сжал ее плечи, а через некоторое время почувствовал, что ее слезы жгут его грудь, промочив рубаху насквозь. Ей придется сражаться за свое счастье. Она может кричать в свою защиту все что угодно, но оба прекрасно осознавали, с чем им придется столкнуться лицом к лицу. Мартин поцеловал ее мягкие волосы, погладил по голове и покрепче прижал к себе, словно боясь, что она вот-вот исчезнет. Когда горький поток слез иссяк, он бережно увлек Аннунсиату к постели, они медленно разделись и обнялись. Они любили друг друга с такой переполняющей нежностью и странным ощущением свободы, как будто худшее уже позади и больше им бояться нечего.

Ждать на холоде пришлось долго. Но Хьюго был тверд в своем решении, и в конце концов дверь медленно и беззвучно отворилась. Из дома вышли две женщины и прошли так близко от него, что он почувствовал аромат духов матери. Хьюго еще некоторое время не оставлял свой пост, не спуская глаз с двери, из которой вышли мать с Хлорис и, как он думал, должны были выйти остальные, собравшиеся к мессе. Но улица была пустынна. Затем, спустя довольно продолжительное время, дверь опять отворилась и показался мужчина в дешевом плаще и ужасном парике, надетом, как показалось Хьюго, для того, чтобы не быть узнанным, как это делала и мать. Он вышел и закрыл дверь на ключ. С кем же мать могла встречаться тайком от всей семьи? Может быть, она ходила на свидание с любовником? Хьюго обуяла страшная злость от одной этой мысли. Он и представить себе не мог, что кто-нибудь может встать между ним и матерью. Он хотел быть для нее первым. А сейчас, когда мать овдовела, он – старший сын – должен занимать главное место в ее сердце. Если у нее был любовник... Ну что ж, он...

Хьюго не закончил свою мысль, но руки непроизвольно сжались в кулаки. Он с большой осторожностью последовал за мужчиной в столь странном одеянии, а тот быстро прошел по Северной улице и свернул в аллею. Хьюго шел следом. Не доходя до конца аллеи, мужчина снял свой нелепый парик, освобождая темные мягкие вьющиеся волосы, которые показались Хьюго ужасно знакомыми. Когда мужчина вышел из аллеи, Хьюго разглядел на свету его профиль и, к своему удивлению, понял, что это, без сомнения, Мартин.

Первым чувством было облегчение. Это не могло быть любовным свиданием! А значит, у нее не было любовника! Потом облегчение сменилось удивлением. Затем матери понадобилось тайно встречаться с Мартином? Они каждый день виделись в доме. Что могло заставить их встречаться в городе с такими предосторожностями? Он еще мгновение пытался объяснить себе все это религиозными метаниями матери. Может быть, оба примкнули к лону римской церкви и встречались для тайных обрядов? Но если это так, здесь должен быть священник, а его не было, ведь не мог же Мартин запереть святого отца в доме. Нет, наверно, это какие-то дела, которые они проворачивают вместе. Ведь Мартин занимался всем огромным поместьем Морлэндов, а на плечах Аннунсиаты были Шоуз и Чельмсфорд, так что вполне возможно, что у них были какие-то общие сделки. Но почему это держится в такой тайне? Непонятно. Хьюго отбросил догадки и направился прямиком к гостинице, где оставил свою лошадь, – пора было возвращаться домой.

К обеду собралась вся семья, кроме Мартина, который, как говорили, все еще не вернулся из Йорка, куда ездил по делам. Аннунсиата казалась задумчивой, но не несчастной, и ела с отменным аппетитом. Пару раз она невидящим взглядом окидывала стол, потом Каролин пришлось повторить свой вопрос, так как Аннунсиата не сразу поняла, что он адресовался ей. Но все это можно было объяснить тем, что ее мысли заняты сложной сделкой, которую она собиралась провернуть.

Вскоре после обеда вернулся Мартин. Он поднялся в детскую пообщаться с сыном, тепло поговорил с Арабеллой о лошадях, а потом исчез. Хьюго пошел поискать мать, надеясь найти ее в большом салоне наверху. В кресле лежало ее шитье, но матери в салоне не было. Хьюго спросил у проходящего мимо слуги, где хозяйка.

– Она недавно вышла в сад, господин. Я не видел, чтобы она возвращалась, видимо, все еще гуляет. Послать за ней кого-нибудь?

– Нет, нет. Все в порядке. Я сам ее найду, – ответил Хьюго.

Солнце шло к закату, в саду становилось прохладнее. Надо пойти и попросить ее вернуться в дом, иначе она может простудиться. Хьюго считал это уважительной причиной для того, чтобы побеспокоить мать и не вызвать ее гнева, поскольку она никогда не церемонилась, если он являлся без вызова.

Больше всего Аннунсиата любила итальянский сад, потому что розы никогда ей не нравились. Хьюго направился туда. Может быть, мать будет в хорошем настроении и не сразу отошлет его, и ему удастся узнать о цели ее тайных поездок и со временем хоть как-то облегчить ее ношу. Он повернул за угол высокого темного забора и в одной из ниш увидел свою мать и Мартина, стоявших рядом.

Он все понял – в мозгу словно молния сверкнула. Они стояли лицом друг к другу. Хьюго заметил, как всегда замечаешь мельчайшие детали в момент сильного напряжения, что они точно одного роста и настолько одинаково сложены, что могли быть близнецами. Они держались за руки и разговаривали, но понимание пришло не поэтому. Он видел, как они смотрели друг на друга. Так могут смотреть только влюбленные, возлюбленные, любовники. Однажды видевший это никогда не ошибется. Казалось, сам воздух вокруг кричал об их любви.

Но тут они заметили его и одновременно повернули головы. Их руки расцепились, но они даже не двинулись с места. Хьюго не видел выражение лица Мартина, поскольку смотрел только на мать. Гримаса удивления сменилась испугом, затем ее лицо стало хмурым, как осенняя туча. Ужас овладел его сердцем. Первое впечатление было правильным – она встречалась с любовником. Его мать! Его мать шла пешком по улицам Йорка! Его мать шла на любовное свидание в какой-то вонючий маленький домик! Как простолюдинка! Волна бешеного гнева захлестнула Хьюго, но гнев был направлен не на нее. Разве он мог чувствовать к ней что-то, кроме любви и обожания? Его ярость предназначалась человеку, предавшему их обоих! Мартин, его друг, его идеал, заставил мать пойти на такую мерзость.

– Я никогда не поверил бы в это, – медленно сказал он, – если бы не видел собственными глазами.

И Хьюго уставился на Мартина. Лицо брата было печальным и грустным, но он не произнес ни слова. Зато мать сказала звенящим от ярости голосом:

– И что же ты видел?! Что тебе пришло в голову?

– Я сегодня поехал за вами, мама, – сказал Хьюго, не отводя глаз от лица Мартина. – Я так боялся, что вы из-за чего-то страдаете. Я так хотел вам помочь.

– Ты? Помочь? Ты никогда в жизни не помог ни одному человеку. Как ты посмел преследовать меня? Как ты смел идти за мной, подобно вору? Неужели я не имею права на уединение?

Он, казалось, не слышал се.

– Я шел за вами до самого дома. Я думал, что вы посещаете римскую мессу. Потом я решил, что вы встречаетесь с любовником. Кажется, второе предположение оказалось верным.

Хьюго сделал шаг по направлению к Мартину, и его гнев выплеснулся наружу.

– Подонок! Презренный подонок! Так обесчестить мою мать! Ты оскорбил се! Когда я думаю о том, что ты посмел обратить на нее свой гнусный взор... А ведь она твоя приемная мать! Как тебе не стыдно? Неужели у тебя не осталось ничего святого? Знать, что она пешком идет одна по грязным улицам города, как какая-то... Моя мать! Графиня Чельмсфорд! А ты... Ты – ничтожество! Как ты посмел допустить мысль... посмотреть на нее! Ты заплатишь за это жизнью!

Он вытащил меч. Лицо Мартина напряглось, ноздри широко раздувались, но он по-прежнему молчал. Аннунсиата встала между ними, исполненная гнева и страха.

– Нет! Убери меч! Хьюго, ты – дурак! Неужели ты убьешь своего брата?

– Моего брата?! – голос сорвался на высокой ноте, и Хьюго уставился на нее почти с ненавистью. – И вы, мадам, напоминаете, кем он мне приходится! А раньше вы об этом не вспоминали? Ваш приемный сын, мадам! Ведь это – инцест! А ты? Ты был моим другом, по крайней мере, я так думал! – Он обошел Аннунсиату и опять приблизился к Мартину. – Как долго ты будешь нарушать наш мир? Это что – ревность? Неужели тебе не дает покоя то, что она заняла место твоей матери? Где твое оружие?! Или ты трус? Вор! Соблазнитель!

– Нет, я запрещаю! Мартин, ты не будешь драться! – воскликнула Аннунсиата. – Хьюго, я запрещаю это!

– Отойдите в сторону, мама, – процедил Хьюго сквозь зубы.

Рука Мартина лежала на рукоятке меча, а лицо было жестким и печальным – он понимал, что поединка не избежать.

– Отойдите в сторону и позвольте мне защитить вашу честь и достоинство! – произнес Хьюго.

Аннунсиата замерла. Она понимала, что больше ничего не может предпринять, что все ее попытки оказались напрасными, и, едва сдерживая ярость, отошла в сторону.

– Так тому и быть, – тихо сказал ей Мартин. Она посмотрела на него широко открытыми глазами.

– Становись и защищайся! – сказал Хьюго. – Или я убью тебя на том месте, где ты стоишь, как последнюю собаку.

– Нет! Нет! – снова закричала Аннунсиата, но Мартин осторожно отодвинул ее и обнажил меч.

– Это должно было случиться, – снова повторил он. – Теперь его не остановишь.

– Он убьет тебя! – закричала Аннунсиата, и было непонятно, к кому она обращается.

– Отойди в сторону, – повторил Мартин, наблюдая за Хьюго и становясь в позицию.

Аннунсиата дико озиралась, не зная, кричать ли ей или пойти за помощью. Ведь должен же кто-нибудь остановить их! Но она не могла заставить себя сдвинуться с места, когда сверкающие лезвия мечей, на конце которых балансировали жизнь и смерть этих двух близких ей мужчин, заблестели на солнце. Они кружили, как вороны, на одном месте, и она отошла в сторону. Ее глаза были широко раскрыты от ужаса, руки прижаты к горлу, как будто удерживали крик, рвущийся из груди, сердце, как испуганная птичка, бешено колотилось о ребра, дыхание было тяжелым и сдавленным.

Лицо Хьюго потемнело от бешенства – казалось, он совсем потерял рассудок. Мартин, напротив, был бледен и спокоен, как будто уже давно определил для себя исход поединка. Надо быть очень осторожным, надо постараться не причинить вреда Хьюго. Но Хьюго сделает все, чтобы убить его. Хьюго сделал резкий выпад и нанес Мартину серию ударов. Аннунсиата не смогла сдержать крик. Мартин спокойно парировал удары. Хьюго был профессиональным воином и не раз сражался за свою жизнь, тогда как Мартин обнажал меч только ради искусства и никогда – со злостью. Ярость Хьюго работала против него, Мартин же был холоден и осторожен. Еще один выпад, резкий звон клинков, скрестившихся на узком пространстве между изгородями... Белые статуи, стоявшие во всех нишах, как безмолвные свидетели, наблюдали за ходом поединка.

В ожидании следующей атаки Мартин слегка отступил, заняв более выгодную позицию, и увидел, что Хьюго в бессильной злобе сильно стиснул зубы, так что побелели скулы. «Я должен ранить его, – думал Мартин. – По-другому его не остановишь! Но я не имею права убивать. Если бы удалось ранить его в руку...»

Он решил ударить слева, причем готовился так явно, что у Хьюго была возможность увернуться. Мартин ни в коей мере не стремился наносить смертельный удар. Но Хьюго был профессионалом и не раз сражался врукопашную, как сгоряча, так и с холодным рассудком. Мартин не мог знать и половины того, что знает Хьюго. Видя, что Мартин столь очевидно собирается ударить слева, Хьюго принял это за хитрый маневр и решил, что удар будет нанесен справа, инстинктивно просчитав это скорее телом, чем головой. Мартин сделал выпад, и Хьюго, вместо того чтобы уйти от удара, прыгнул прямо на меч. Лезвие проткнуло его насквозь.

Аннунсиата завизжала нечеловеческим голосом, режущим уши. Хьюго понял: этот поединок он проиграл. На мгновение все застыло, как на картине. Хьюго удивленно уставился на Мартина, очевидно, потрясенный и не верящий в то, что сам напоролся на меч. Боли он не чувствовал, но боялся пошевелиться, не представляя, что за этим последует. Мартин смотрел на Хьюго с перекошенным от ужаса лицом. Этого не должно было случиться! Он чувствовал тяжесть веса Хьюго на мече, тоже боясь двинуться, не зная, чем это обернется для его случайной жертвы. Аннунсиата смотрела на обоих обезумевшими от потрясения и страха глазами. Она видела кончик меча Мартина, выступающий из спины Хьюго.

Затем Мартин легким движением положил руку на грудь Хьюго и вытащил меч. Раздался ужасный хлюпающий звук, и Хьюго упал, прижимая руки к ране и ощущая какую-то странную нерешительность, влажность под рукой, сильный холод... Боли не было, был только ужас от понимания того, что этот удар смертелен. Аннунсиата подбежала к сыну. Он почувствовал прикосновение ее руки, исследующей рану в надежде, что еще можно что-нибудь сделать. Она не проронила ни слова, только дышала шумно и прерывисто. «Все-таки она любила меня!» – подумал Хьюго удовлетворенно. Аннунсиата повернула сына, приподняла его голову, и он напрягся, чтобы посмотреть на нее. Теперь появилась боль, согревающая изнутри, как будто до этого она была заморожена в большой глыбе льда, живая голодная боль, которая скоро сожрет его жизнь.

– Мама, – прошептал он и тут же закашлялся, с огорчением заметив, что запачкал кровью руки и платье матери.

– Хьюго! Хьюго! Ты тяжело ранен? Надо позвать на помощь! – кричала она. – Вы, должно быть, совсем сошли с ума!

– Мама, послушайте! Я должен сказать вам... – Хьюго знал, что умирает. Перед глазами темнело, он проваливался в ночь, его знобило. Он должен был сказать это, чтобы умереть с чистой совестью. – Мама, Джордж... Мой брат Джордж...

Аннунсиата решила, что он бредит.

– Джордж умер, – успокаивающе сказала она.

– Вы всегда любили его больше меня, – простонал Хьюго. – Я не мог этого вынести. Я убил его. Я отравил Джорджа.

Аннунсиата в ужасе посмотрела на сына, отдергивая руки, испачканные его кровью. Он попытался удержать их.

– Зачем? – прошептала она.

– Чтобы вы любили меня больше всех, – ответил Хьюго. Его снова забил кашель, и сгустки крови, вылетающие изо рта, падали на ее платье. Казалось, что с кашлем из него уходит жизнь. – И вы любили меня, правда? Мама... – голос угасал. – Мама, скажите, что вы любили меня... – его сотрясла конвульсия, изо рта с тем же ужасным хлюпающим звуком хлынула кровь, тело его обмякло, глаза закатились. Хьюго был мертв.

Аннунсиата слышала, как, стоя за ней, Мартин поднимает меч. «Он, наверное, вытер его о траву», – мелькнула отстраненная мысль.

– Боже мой! Боже мой! Боже мой! – шептала она. Поднялся шум, прибежали слуги, растревоженные ее криком.

– Он умер?.. – сказал Мартин из-за ее спины, наполовину утверждая, наполовину спрашивая.

Внезапно Аннунсиата почувствовала отвращение к тому, к чему прикасалась, резко отшатнулась от Хьюго, встала и повернулась к Мартину, вся в крови своего сына. Лицо Мартина исказила гримаса ужаса.

– Я не хотел убивать его, – прошептал он еще раз. – Он сделал выпад не в ту сторону. Я хотел промахнуться, просто ранить его, чтобы привести в чувство. Он сам прыгнул на меч.

– Мартин... – мозг застыл от ужаса: слишком многое на нее сразу свалилось.

Мартина колотила нервная дрожь, но она знала, что он выдержит все.

– Мартин, я знаю, что ты не собирался убивать его. Но он мертв. Вы сражались на дуэли, и он умер. Ты должен уехать. Они посадят тебя в тюрьму, может быть, даже повесят. Тебе надо бежать.

Мартин потряс головой, но не в знак несогласия, а как любой человек, пытающийся прояснить мысли.

– Куда?

– Ты должен бежать из страны. Я постараюсь добиться, чтобы тебя простили, и тогда ты сможешь вернуться назад. Тебе надо бежать...

«Да, как когда-то Хьюго...» – мелькнула мысль.

– Поезжай в Халл и найми там судно в Голландию. Оттуда доберешься до Ганновера. Жена курфюрста София – моя тетка. Она поможет тебе. Я дам знать, когда ты сможешь вернуться.

– А что будет с тобой? С нашим ребенком? Аннунсиата держалась твердо, хотя сердце разрывалось от жалости к нему да и к самой себе.

– А я... Я буду ждать твоего возвращения. К тому же я должна обязательно остаться здесь, чтобы за всем проследить и добиться для тебя прощения.

– Хорошо, – потрясенно сказал он, принимая неизбежность происходящего.

Они только что планировали убежать вместе, и вот по иронии судьбы он вынужден бежать один. Мартин собрался с силами: она не должна брать всю тяжесть на свои хрупкие плечи. Он взял ее за руки, испачканные кровью, и сказал:

– Это не должно затянуться надолго. Аннунсиата попыталась улыбнуться, соглашаясь, но ей не хватило воздуха, и слезы потоком хлынули из глаз. Мартин закричал: