Арабелла вспомнила, как однажды он гладил их домашнюю полосатую кошку, и та выгибалась и мурлыкала от удовольствия. Как жаль, что она не может мурлыкать! Под его пальцами Арабелла ощущала свое тело заново, как будто никогда и не знала его до конца. Она поцеловала шею Мартина – теплое местечко сразу за ухом, и оно было тоже шелковым. А когда ее муж застонал от удовольствия, Арабелла в приятном смущении подумала, что причиной этому она.

Последней мыслью были не Кингс Кап и не кобыла, которой он сломал хребет, а принц и львица.

Аннунсиата приехала в Лондон в октябре 1682 года вместе с Хьюго и Рупертом, которому уже исполнилось двенадцать, чтобы представить его ко двору. Правда, это был только предлог. На самом деле ей просто очень хотелось уехать из Морлэнда, где вдруг стало скучно и тоскливо.

– Все стали такими домашними, – жаловалась она Хлорис. – Никого, кроме нудных женщин и старых мужчин. Я сойду с ума.

Хлорис мудро промолчала, глядя на хозяйку с большой симпатией, так как знала, что ею движет. Жена Хьюго Каролин в августе родила первенца, которого назвали Артуром. Берч, любившая Каролин так же сильно, как всегда не любила Хьюго, настаивала на том, чтобы обращаться к младенцу, как к «маленькому лорду Раткиль».

– Как будто, – говорила Аннунсиата Хлорис, – она не может дождаться смерти Хьюго, чтобы маленький мог по праву носить свой титул.

Но маленький лорд Раткиль приходился Аннунсиате внуком. Ей было уже под сорок, и она не могла примириться с мыслью, что стареет. Если бы ее окружали всегда очарованные мужчины и угождали только ей, ей одной, она снова почувствовала бы себя молодой. Ральф для этого не годился: он был стар и начал страдать от стариковских болезней. Душа компании, добряк, он не был ее любовником и никогда больше не будет. Аннунсиата находила Каролин и Дейзи скучными, как большинство современных женщин, и всегда заявляла, что скорее проведет год в компании Хлорис, чем час со своей приемной дочерью. Мартин, обычно очень ласковый с нею, все это время был слишком занят управлением поместьем, так что она виделась с ним лишь изредка, а Арабелла, всегда державшая ее в напряжении, если не сказать больше, была полностью поглощена мужем, а до остальных ей дела не было.

– Похоже, она всем своим видом демонстрирует, что до нее никто и никогда не выходил замуж, – неодобрительно говорила Аннунсиата. – Смесь чопорности и высокомерия!

Характер дочери ничуть не смягчился, но теперь, чувствуя свою власть, она руководила Дейзи и слугами, отдавая бесчисленное множество бестолковых приказов. С тех пор как Ральфу стало тяжело самому управляться даже с лошадьми, Арабелла взяла на себя большую часть его работы на конюшне, что, по крайней мере, избавляло Аннунсиату от ее присутствия почти на целый день. Хлорис и Берч, однако, относились к занятиям Арабеллы отрицательно – целый день находиться в седле, она же никогда не родит!

– Я не могу даже предположить, чтобы ей этого очень хотелось, – говорила Аннунсиата, но Хлорис качала головой, уверенная в обратном. Она видела, как Арабелла следит взглядом за Мартином и как смотрит на младенца Каролин. – В любом случае, – продолжала Аннунсиата, – забеременев, она станет вовсе невыносимой. Я боюсь, что не перенесу этого и от отчаяния сверну ей шею.

Хлорис понимала: Аннунсиата не желала, чтобы Арабелла наградила ее еще одним внуком, и вовсе не удивилась, когда хозяйка объявила, что на сезон они едут в Лондон. Хьюго тут же предложил составить ей компанию, но мать приняла его предложение без энтузиазма. Хьюго был очень счастлив, что у него, есть сын, ко по-настоящему ни дети, ни Каролин не интересовали его, и он радовался любому предлогу уехать из дома. В городе у него было много друзей с репутацией, далекой от совершенства, с которыми он часто посещал кафе, таверны и заведение мадам Беннет с замечательными девочками, вытворявшими самые экстраординарные штучки.

При дворе было не намного лучше, чем в деревне. Двор – вообще не самое веселое место. Король был таким же, как обычно, за исключением того, что и он стал почти ручным в кругу своих любовниц, которые вели себя скорее как жены, нежели, куртизанки. Луиза де Кэруэль всегда нравилась Аннунсиате больше остальных, но и она стала скучной и неинтересной. За последнее время она очень располнела и была занята только своим сыном, часами рассказывая о нем. Гортензия Мазарин была более чем скучной, никогда ни с кем ни о чем не разговаривала, а лишь лежала на своем мягком диване, целыми днями поглощая сладости. Нелли Гвин, чей дом в Пэлл Мэлл стоял по соседству с домом Аннунсиаты, раньше всегда была очень веселой, а сейчас постоянно занималась поисками титулов и средств для двоих сыновей.

Реакция против вигов, которая началась во время болезни короля в Виндзоре, затихла, что позволило герцогу Йоркскому в мае вернуться ко двору. Его жена недавно родила еще одного сына, прожившего всего несколько недель. Все ее шесть беременностей закончились неудачно, так что скорее всего в один прекрасный день на трон взойдет принцесса Анна, потому что у ее сестры Мэри в 1678 году случился выкидыш, после чего она уже не беременела. Сама мысль о том, что принцесса Анна, имевшая в жизни лишь две страсти – игру в карты и свою горничную Сару Черчиль, будет править страной, приводила Аннунсиату в глубокое уныние.

Аннунсиата развлекалась, как могла; посещала приемы и балы, ходила в театр и занималась с сыном Рупертом. Она представила его королю, который был очень добр к нему, поговорил с мальчиком и даже показал свою лабораторию, пообещав однажды дать ему титул. Аннунсиата взяла его с собой в Хаммерсмит, собираясь нанести визит принцу Руперту.

Был чудесный октябрьский день, один из тех ярких, голубых с золотом дней, которые подсознательно заставляли ее думать о геральдических знаках. В ярко-синем зимнем небе сияло солнце, и его свет был ярко-желтым, как масло. Листва на деревьях в саду, по которому они гуляли, уже поменяла окраску и была похожа на золотые монеты.

– С таким богатством можно купить весь мир, – произнесла Аннунсиата, откидывая голову назад и подставляя лицо солнцу, ощущая его тепло, как нежное прикосновение.

Они гуляли вдвоем по аллее сада, которую принц Руперт разбил около своего дома. Аннунсиата держала его под руку, а принц нежно, по праву старого друга, прижимал ее руку к груди. Пэг Хьюджес дома не было, она вернулась к прежней профессии актрисы и сейчас репетировала в Лондоне в новой пьесе. Дадли уехал по делам своего отца, а Руперта, которую Аннунсиата никогда не любила, играла с ее сыном где-то в доме. Принц тепло приветствовал мальчика, немного побеседовал с ним, а затем предложил Руперте развлекать гостя. Позже произошел неприятный для Аннунсиаты инцидент. Дети о чем-то поспорили, и Руперта ударила мальчика. Няня в воспитательных целях послала за принцем, чтобы тот усовестил дочь. Тот строго поговорил с ней. Девочка слушала отца, склонив голову набок, а затем подбежала к нему и поцеловала, за что тут же была прощена. Принц обожал дочку и называл ангелом, хотя Аннунсиата была не согласна с ним, считая ее избалованной и несносной, но свое мнение всегда держала при себе.

Они обедали вдвоем с принцем, а после обеда опять вышли на прогулку. Чуть позже в сад вышли и дети, восстановившие мир. Аннунсиата с принцем, как любящие родители, наблюдали за тем, как Руперта садится на качели, а Руперт очень осторожно, с трогательной детской заботой, толкает их. Руперта требовала, чтобы он раскачивал ее сильнее и сильнее, а мальчик с тревогой оглядывался на мать, как бы спрашивая разрешения. Принц улыбался Аннунсиате, а она глядела в его глаза, замирая от нахлынувших чувств, чувств старой запрещенной любви. Казалось, что его лицо словно обрамлено ярким синим небом. Он смотрел на нее так же, как и всегда, постаревший, но не менее любимый. Аннунсиата выгнула шею, как бы подставляя лицо для поцелуя, хотя наверняка знала, что этого не произойдет, не может произойти. Легкий ветерок трепал ее волосы. Принц нежно убрал с ее лба темный локон, осторожно погладил ее по голове, и, когда рука Руперта коснулась щеки Аннунсиаты, она прижалась лицом к его ладони, будто ища защиты.

– Ты очень, очень красивая, – сказал он.

Казалось, все вокруг замерло, голоса детей доносились издалека, как чириканье птиц, на которое мало кто обращает внимание, а солнечный свет, обволакивающий их, был мягким и тяжелым.

– И вы тоже, – ответила она.

Принц наклонился и поцеловал ее в лоб, а когда их губы соприкоснулись, она закрыла глаза, чувствуя ком в горле. Дети болтали то ближе, то дальше – в этот момент они были их общими детьми. Аннунсиате казалось, что ее отделяет от Руперта всего лишь очень тонкое и прозрачное стекло, но барьер был непреодолим, будто она приложила к стеклу ладонь, а он – с другой стороны – ответил тем же. Прошло уже более двадцати лет с тех пор, как их безоговорочно разлучили, и ничего, ничего нельзя было изменить.

Позже, провожая ее к коляске, принц сказал:

– Я должен быть в Лондоне в конце месяца, на встрече с компанией Хадсон Бей. Это будет двадцать пятого. Пойдете ли вы со мной в театр двадцать четвертого? Посмотрим на игру Пэг, а потом вместе поужинаем.

– Конечно, с большим удовольствием, – ответила она. – Передайте мои приветствия Дадли, когда он вернется. Как жаль, что я не увиделась с ним.

– Ему будет тоже очень обидно. Бог благословит вас, моя дорогая! До свидания, Руперт. Скоро мы снова увидимся.

Когда они отъехали, Руперт сказал:

– Мама, расскажи мне опять о принце и об осаде Бреда.

Но Хлорис, взглянув на отрешенное лицо хозяйки, тихонько тронула его за руку, покачивая головой.

Ужин в доме принца Руперта в Спрингс Гарденс, рядом с дворцом Уайтхолла, был очень веселым. Они сходили в театр на последний спектакль Пэг. С ними в ложе сидели герцог и герцогиня Йоркские, сын принца Руперта Дадли, который вернулся из Виндзора и опять поселился в Тауэре, где изучал военную инженерию под руководством сэра Джона Мура. Дадли приветствовал Аннунсиату с уважением и большим энтузиазмом, и она ответила ему очень тепло. Это был очаровательный шестнадцатилетний молодой человек, немного похожий на отца: такие же темные глаза, но масса мягких золотых волос. Он был честным и открытым, как и отец, но не обладал его темпераментом. Все очень любили юношу. Аннунсиата находила удивительным, что принц Руперт так настойчиво подталкивал его к карьере военного, что вовсе не соответствовало мягкому характеру Дадли, никак не сочетавшемуся с войной и убийствами.

После представления они подождали, пока Пэг переоденется, затем вернулись в Спрингс Гарденс поужинать, а потом Пэг пела им до тех пор, пока не пожаловалась на усталость. Тогда они сели за карточные игры. Пэг очень нравилась игра в гамблинг, которую любили все актрисы, поэтому Аннунсиата вынуждена была расстаться с несколькими гинеями, пока не сочла возможным прибегнуть к извинениям. Принц показался ей очень усталым. Она со всеми попрощалась, и Дадли проводил ее до кареты.

На следующее утро Аннунсиата долго оставалась в постели, поскольку вечером Нелли Гвин устраивала прием, на который она приняла приглашение потому, что там должен быть король с мадам Кэруэль, а отказать себе в удовольствии понаблюдать, как Нелли цепляет ее, было невозможно. Аннунсиата мирно расположилась среди своей почты и собак, но тут в комнату вошла Хлорис, за ней Берч, потом Хьюго, и она с болезненным замиранием сердца поняла: произошло что-то ужасное.

– Госпожа, – сказала Хлорис, – из Спрингс Гарденс пришло сообщение. Принц Руперт болен.

– Пэг сказала, что вы отказались от кровопускания, – сказала Аннунсиата, нежно держа принца за руку.

Его лицо покраснело от жара и было потным от боли. Сердце Аннунсиаты бешено колотилось, отдаваясь во всем теле, чутко подсказывая страшную правду. Принц слегка улыбнулся.

– Я знаю, что кровопускание считается средством от всех болезней, но не верю в это.

– Может быть, примете лекарство, которое назначил доктор? Пэг сказала, что это лишь травы и ничего больше.

– Приму для ее спокойствия, – ответил принц, и Аннунсиата сильнее сжала его руку, понимая, что он уже ни на что не надеется.

– Пожалуйста, – сказала она, – пожалуйста... – голос отказал ей, комок в горле давил все сильнее, мешая проглотить слезы.

– Моя дорогая, – начал он, – Аннунсиата...

– Пожалуйста, не покидайте нас, – сказала она. – Как же мы будем без вас жить?

Лихорадка приходила и уходила, с каждым разом унося все больше сил. У Руперта был плеврит, да и старая рана головы причиняла ему сильную боль. Пришел лорд Кравен, его старинный друг, и на второй день принц подписал завещание, назначая его доверенным и исполнителем последней воли. Лорд Кравен рыдал, его глаза затуманились и покраснели от слез.

– Много, много лет назад я обещал твоей матери, что буду приглядывать за ее семьей, – сказал он умирающему. – Я никогда не думал, что переживу всех.

Двадцать восьмого его силы начали таять с катастрофической быстротой. Весь день рядом были Аннунсиата и Кравен, Дадли и Пэг. Руперта и Руперту в комнату не впускали. Постоянно приходили посетители справиться о здоровье принца. Просыпаясь, – а из-за слабости спал он много – принц находился в ясном сознании, но говорил очень мало и вяло, сил на разговоры у него не было. Открывая глаза, он оглядывал присутствующих, всматриваясь в любимые лица, и если кого-то не находил, начинал беспокоиться. Когда наступила ночь и он уснул, Аннунсиата с Дадли убедили совершенно измученную Пэг немного поспать. Сначала она отказывалась, но, когда Дадли устроил ей постель в прилегающей гардеробной, сдалась, тут же провалилась в тяжелый сон и проснулась сразу после полуночи, в среду двадцать девятого числа. Она вошла в комнату, щурясь от яркого света свечей. Принц все еще спокойно спал, дыхание было очень легким, лихорадка на время оставила его. Пэг заставила Аннунсиату тоже прилечь, хотя та и отказывалась, ссылаясь на то, что вряд ли сможет уснуть, но, едва коснувшись подушки, погрузилась в глубокий сон.

Она проснулась от света. В дверном проеме стоял Дадли, такой юный и такой одинокий. Аннунсиата вскочила и прочитала в его глазах ответ на свой вопрос, тс самые слова, которые ни он, ни она не могли произнести вслух. Наконец она спросила:

– Который час?

– Около шести, – ответил он.

Боль в горле стала невыносимой, и она отвернулась к окну. За окном было темным-темно, без единого намека на рассвет. Стоял ноябрь, приближаясь к самому короткому дню.

Принц не был католиком, но Аннунсиата преклонила колени у кровати, чтобы помолиться за него, за его душу, потому что Бог должен любить его больше всех – ведь он всегда был таким справедливым, честным, любящим. Ей не хотелось смотреть на мертвого Руперта – она запомнит его живым, таким, каким любила. Аннунсиата закрыла глаза, и ей показалось, что в этой темноте он совсем рядом с ней.

– Господи, прими его и причисли к славному сообществу святых!..

За окном дрозд неуверенно вывел первую трель, оповещая о скором рассвете.

Накануне Рождества Дадли приехал в Чельмсфорд-хаус. Двор все еще был в трауре. Дом казался закрытым на все замки, но его тут же впустили в кабинет графини, сидевшей у окна. На коленях лежала работа, но руки не прикасались к ней, и казалось, что она сидит вот так, без движения, бесцельно смотря в сад, очень давно. Стоял серый декабрьский день, медленно тянувшийся от сумерек до сумерек, без яркого дневного света, а небо было низким и тяжелым, как туман. Графиня, вся в черном, с распущенными волосами и без всяких украшений, была очень бледна и казалась совсем юной. Повернувшись к Дадли, она не сразу поняла, кто это. Сходство с его отцом было так велико, что в груди юноши что-то сильно сжалось. Дадли вспомнил портрет отца, написанный в 1642 году Хонторстом, который висел во дворце его тетки Софии. Аннунсиата вполне могла быть близнецом человека с того портрета. Это удивляло его всегда, с тех пор, как он впервые увидел ее, ломая голову, кем же она приходится покойному отцу. Дадли точно знал, что он никогда этого не выяснит. Графиня поднялась и подошла к нему поздороваться, и Дадли увидел, что она плачет. Ему захотелось побыстрее уйти, чтобы не заплакать самому.

– Я разбирал его вещи, помогая лорду Кравену. И нашел вот что. Мне кажется, он хотел бы, чтобы это осталось у вас.

Аннунсиата взяла бархатный футляр, положила на ладонь и раскрыла. На ладони лежала удивительной красоты вещица: вставка из слоновой кости в золотом обрамлении, на которой мастерской рукой художника Самуэля Купера был написан миниатюрный портрет юной девушки, напоминающей Аннунсиату в молодости. Она вопросительно посмотрела на Дадли.

– Я думаю, ему бы хотелось, чтобы это было у вас, – повторил он.

Она долго смотрела на портрет, затем сжала его в кулаке, и тень улыбки тронула ее губы.

– Спасибо, – поблагодарила она.