– Ральф выехал навстречу нам, – сказала Руфь.

– Да, вижу, но кто это рядом с ним? – спросил Кит.

– Эдмунд, конечно.

– Я не узнал его. Как он вырос! – воскликнул Кит. Теперь они сблизились еще больше, и Кит внимательно разглядывал хрупкого, худенького мальчика. – Он неважно выглядит, – вполголоса добавил Кит. Руфь быстро взглянула на него.

– Не надо говорить об этом. Он стал быстро худеть, как только подрос, и все мы беспокоимся о нем. Арабелла считает, что он растет слишком быстро, и хотя Ральф пытается спорить с ней, мы все боимся, что Эдмунда ждет судьба его брата. В день похорон у него начался кашель и с тех пор почти не проходил, хотя лето выдалось сухим и все в доме кашляли от пыли. Возможно, Арабелла права – я надеюсь на это. Бедный Ральф... – Теперь всадники были слишком близко, и Руфь замолчала из опасения, что ее могут услышать. Брен и Ферн бежали впереди, громко лая и обнюхивая незнакомую лошадь. Жеребец Кита насторожился, когда большие псы потянулись к свисающей руке Кита.

– Мы услышали, что ты приехал, и первыми решили нанести визит, – заговорил Ральф. – Вижу, мы немного опоздали. Как у тебя дела, Кит? Как приятно вновь видеть тебя здесь!

Мужчины пожали друг другу руки. Кит пристально разглядывал Ральфа, замечая признаки утомления и печали на его лице. Теперь Ральфу был уже тридцать один год, и хотя он выглядел моложе своих лет, никто бы уже не спутал его с беззаботным мальчишкой. Затем Кит обратил внимание на Эдмунда – его лицо казалось прозрачным под тонким загаром, под глазами залегли тонкие синие тени. Глаза Эдмунда сияли, он радостно улыбался, и Кит уже был готов поверить, что мальчик слишком быстро растет, если бы не был предупрежден заранее и не заметил бы, как тяжело и быстро дышит Эдмунд. Конечно, причиной этого могло быть возбуждение, но когда Кит похвалил жеребца, а Эдмунд поспешил с гордостью объяснить, как отлично выезжен Торчлайт, он закашлялся. Поспешно закрыв рот ладонью, Эдмунд виновато взглянул на отца, а в глазах Ральфа появился упрек, как будто сын в чем-то подвел его.

Ральф и Эдмунд повернули лошадей, и все четверо направились к замку, где их ждали остальные родственники. Арабелла выглядела старше своих лет, однако удобная суконная йоркширская одежда скрывала ее болезненное тело. Она одевалась во все черное, ибо не собиралась снимать траур по своему мужу, но белоснежные льняные манжеты и воротник придавали ей аккуратный и нарядный вид, вполне достойный домоправительницы. Рядом с ней Элизабет казалась пухленькой и милой, как и прежде, она уже была совсем взрослой женщиной. Кит мимоходом подумал, что Ральф должен устроить ее брак. Неплохо было бы, если бы Ральф сам женился на ней, подумалось Киту, ибо Элизабет идеально заменяла детям мать.

Здесь же ждали дети – Ральф-младший, довольно здоровый на вид, но не такой шумный, каким его запомнил Кит – видимо, из-за потери брата; Мартин, в свои пять лет еще в детском платьице, остался таким же хрупким, смуглым и непохожим среди своих белобрысых братьев. Мартин держал за руку сестру Марию-Маргариту, и Кит изумился тому, как быстро подросла малышка Дэйзи. В три года она была такой же рослой и крепкой, как Мартин, и выглядела гораздо здоровее его. Она уже казалась довольно привлекательной, унаследовав тонкие черты и серо-золотистые глаза Ральфа, ее волосы были настолько светлыми, что казались серебристыми. Дэйзи с откровенной смелостью разглядывала гостей – вероятно, ее интересовало все окружающее, и все-таки Мартин выглядел как ее защитник, а не наоборот. Кит подумал, что вскоре дети могут поменяться ролями, и видимо, это наступит настолько быстро, что домашние ничего не заметят.

На следующий день Кит отправился навестить Кэти. Он просил Руфь составить ему компанию, но она наотрез отказалась.

– Скажи ей, что я приеду в другой раз, если она не против. Пусть передаст с тобой свои новости.

Подъезжая к дому Макторпов, Кит опять задумался о жестоком равнодушии семьи, и постепенно в нем росло возмущение. Кит помнил о терпеливой доброте Кэти, о том, как она постоянно защищала Элизабет, как бескорыстно помогала Лии вести хозяйство, как приветлива была с ним, когда Аннунсиата отвергала его. Это просто чудовищно – так пренебрегать Кэти только за то, что ради блага семьи она вышла замуж за сущее животное.

Дом казался тихим, пустынным, и Кит насторожился. Остановив коня во дворе, он обвел взглядом окна, ища признаки жизни и ожидая, что вот-вот кто-нибудь выйдет во двор встретить его. Но все оставалось тихим и безжизненным. Где-то в доме залаяла собака. Удивленный и встревоженный, Кит спешился и привязал коня к кольцу, ввинченному в стену. По дороге он попробовал, легко ли выходит из ножен его шпага, внезапно вспомнив о том, какую длительную вражду вел Макторп с Морлэндами.

Он потянул за железное кольцо звонка и услышал, как где-то в доме зазвенел колокольчик. Спустя немного Кит позвонил еще раз, а затем подступил к стене, чтобы заглянуть в окна. Он надеялся увидеть, как в одном из них промелькнет белое пятно – лицо или рука, но тут раздался скрежет запоров на обитой железом двери. Очевидно, дверь была крепко заперта. Кит слышал, как кто-то с трудом поднимает из петель тяжелый дубовый засов, и удивился, к чему такие предосторожности в мирное время. Дверь медленно открылась. На пороге стояла Кэти.

Кэти выглядела как обычно, только ее одежда была немного растрепана, как будто она оделась несколько дней назад и с тех пор не ложилась спать. Кэти похудела, и ее простое, широкое лицо было таким бледным, что веснушки на нем напоминали сыпь. Прежде чем пригласить Кита в дом, она пристально оглядела двор за его спиной.

– Кит, – растерянно проговорила она. – Заходите скорее.

Он переступил порог, а Кэти закрыла за ним дверь и вновь начала закладывать засов.

– Кэти, что случилось? Почему вы запираетесь, как при осаде? Почему вы сами открываете двери – неужели у вас нет слуг?

– Вы один? – спросила она.

– Да, Руфь сказала, что приедет в другой раз, если вы захотите ее видеть. Так что же случилось?

Она закончила запирать дверь, а потом, вспомнив обязанности хозяйки дома, заставила себя улыбнуться и протянуть Киту руку.

– Как любезно с вашей стороны! Я рада видеть вас. Хорошо ли вы доехали? Как идут ваши дела – надеюсь, успешно?

Не давая ей возможности переменить разговор, Кит взял ее за обе руки.

– Где ваши слуги? – мягко, но настойчиво повторил он.

Она нахмурилась.

– Остались только двое. Некоторых прогнали, остальные разбежались сами, – она неожиданно вздрогнула и покачнулась.

– Вам нездоровится? – обеспокоенно спросил Кит.

– Я голодна, – ответила она. – У меня не было времени поесть...

– Нужны вино и хлеб, – решительно заявил Кит. – Где у вас кухня?

– Мне надо вернуться к мужу, – возразила Кэти, отстраняя его руки. – Если вы найдете Тиб, она принесет вам вина.

– Вино нужно не мне, а вам. Ради Бога, Кэти, что здесь происходит?

– Джон... то есть мой муж болен. Он умирает от чахотки, умирает уже очень давно. Его управляющий и другие, которые ненавидят меня, как и всех Морлэндов, думают, что я его отравила. Они пытались меня убить, но Джон подоспел вовремя и выгнал их из дома. Мы боимся, что они могут вернуться, поэтому и запираем двери. После этого разбежались остальные слуги, кроме Тиб и Мэри. Они все перепугались.

– Чего же вы боитесь, если они вернутся? Кэти вновь вздрогнула.

– Они поклялись поджечь дом вместе со мной. Кит встревожился.

– Мы во что бы то ни стало должны увезти вас. Я заберу вас в замок Морлэндов, там вы будете в безопасности. Они никогда не отважатся преследовать вас, а если даже они...

– Я не могу бросить своего мужа.

Кит взглянул на ее решительное, бледное лицо, и его сердце заныло от жалости.

– Тогда мы заберем его с собой. Если Ральф откажется его принять, я уверен, что Руфь...

– Нет! – воскликнула она, упрямо и зло глядя ему в глаза. – Нет, я не увезу его туда, где все будут презирать и ненавидеть его. Он мой муж, а вы все хотите забыть об этом!

– Я не забываю, – возразил Кит, – но вы же видите...

– Говорю вам, он умирает! – отчаянно воскликнула она. – Он будет мертв через один-два дня – тут уже ничего не поделаешь. Я не хочу, чтобы он закончил жизнь среди чужих, среди врагов. Пусть умрет с миром – здесь, в своем доме. Это все, что я могу сделать для него.

– Но Кэти, – умоляюще продолжал Кит, – чем вы обязаны ему, если рискуете ради него собственной жизнью?

– Он мой муж, – ответила она, отвернулась и начала подниматься по лестнице. Кит смотрел ей вслед с жалостью и раздражением, а затем принял решение. Он повернул по коридору налево, и после двух неудачных попыток нашел кухню. Она оказалась грязной и запущенной, как будто слуги, не отличавшиеся чистоплотностью, торопливо ушли из нее. Огонь не горел, нечищенная посуда валялась повсюду, нигде не было и признака пищи. Кит обследовал кладовую и решил, что слуги унесли с собой все запасы. Через некоторое время ему удалось разыскать немного хлеба и полкруга сыра, еще довольно свежего и неплохого на вкус – очевидно, его кто-то спрятал, надеясь вернуться в дом. Нашлась и бутылка вина. В углу стоял мешок овсяной муки, внизу которого мыши прогрызли дыру. Захватив хлеб, сыр и вино, Кит начал подниматься по лестнице. На полпути он услышал сдавленное восклицание и, заглянув под лестницу, обнаружил замызганную служанку, скорчившуюся в углу. Она смотрела на него полубезумными глазами, слишком испуганная, чтобы закричать.

– Все в порядке, – успокоил ее Кит. – Я не трону тебя, – протянув руку, он вытащил служанку из ее убежища, поставил перед собой и слегка встряхнул. – Я кузен твоей хозяйки, приехал помочь тебе. Не бойся. Стой, не уходи. Как тебя зовут? – она молчала, видимо, не совсем понимая вопрос. – Ты Тиб? – Она покачала головой. – Значит, ты Мэри.

– Ага, сэр, – прошептала служанка, и Кит облегченно вздохнул – если она могла говорить, значит, могла понимать Приказания.

– Мэри, ничего не бойся: я здесь и помогу тебе и твоей хозяйке, чтобы никто вас больше не тронул. Понимаешь?

– Ага.

– А теперь ступай в кухню, там есть овсяная мука. Разведи огонь в печке, принеси воды и свари кашу. Вам всем надо поесть чего-нибудь горячего. Ты знаешь, как варить овсянку? – служанка кивнула. – Молодец. А теперь иди. Свари, а когда каша будет готова, принеси ее хозяину и хозяйке, и поешь сама вместе с Тиб. А пока покажи, где комната твоего хозяина?

В спальне было полутемно, окна здесь были крохотными, мебель старой, тяжелой и запыленной, обитой бордовым бархатом. В комнате стоял тяжелый запах болезни и смерти, и Кит с трудом заставил себя войти. Кэти сидела у постели, держа за руку мужчину, обложенного валиками. Макторп всегда был крепким, но болезнь и неподвижность так изнурили его, что кожа свисала складками, будто одежда. Его лицо стало зеленовато-бледным, оно лоснилось от пота, глаза лихорадочно горели в темных запавших глазницах. Тяжелое дыхание звучно разносилось по комнате, этот звук немного напоминал конский храп. Кэти держала его правую руку в ладонях, Макторп неотрывно смотрел на нее, как будто боялся отвернуться даже на минуту. Он цепко держался за жену, надеясь, что она спасет его от холодного дыхания могилы.

Кэти подняла глаза на Кита, и он сказал:

– Я нашел для вас немного еды. Мэри ушла готовить овсянку – больше ничего нет, только вот еще бутылка вина, – Кит положил еду на стул перед Кэти. Она взяла бутылку, приподнялась и уронила несколько капель в рот мужу. Макторп проглотил вино и закашлялся, и Кэти дала ему выпить еще, а потом отпила немного сама. Макторп судорожно цеплялся за ее руки, движимый отчаянным порывом. Кэти мягко отстранила его и с жадностью набросилась на хлеб с сыром.

Кит удивился, почему Кэти не дает поесть мужу, и уловив его вопросительный взгляд, она пояснила:

– Он не сможет это есть. Может быть, он поест овсянку, если Мэри приготовит ее. Сходите к ней, Кит, я не могу оставить его, – Макторп ловил каждое ее движение.

– Он знает, что я здесь? – тихо спросил Кит. Кэти покачала головой.

– Нет. Ему очень плохо, он почти ничего не понимает, только замечает, здесь я или ушла. Ему уже недолго осталось, – она проглотила остаток хлеба и вновь села на край постели, подав руку мужу, который сразу благодарно вцепился в нее. Кэти оглянулась на Кита, стоящего позади ее, и смущенно облизнула губы.

– Я рада, что вы здесь, Кит. Я была бы благодарна вам, если бы... если бы вы остались здесь, пока все не закончится. Не думаю, чтобы это затянулось.

– Я останусь, – заверил ее Кит. Ее бледное и худое лицо показалось ему прекрасным, настоящим источником добра и света в полумраке комнаты. – Я останусь с вами, Кэти. Я никуда не уйду, пока вы сами не захотите этого.

Она долго смотрела ему в глаза, не улыбаясь, и что-то в ее взгляде подсказало Киту – она никогда не попросит его уйти.

На следующий год Эдуард вновь появился в Лондоне. Аннунсиата приняла его у себя дома, полулежа в свободном вишневом бархатном платье на шезлонге, новом приобретении, выписанном из Франции за бешеные деньги.

– Дорогая, я не знал, – начал Эдуард, заметив округлившийся живот Аннунсиаты и склоняясь над ее рукой. – Когда это должно случиться?

– Через месяц, – спокойно ответила Аннунсиата и покраснела. – По крайней мере, он...

Эдуард сухо улыбнулся и опустился на стул рядом с ней.

– Понимаю. Вы теперь графиня – именно это я и предсказывал вам давным-давно, помните, Нэнси? Значит, я был прав.

– Вы никогда не говорили, что осмелитесь заниматься любовью со мной, – раздраженно добавила она, – и в этом вы тоже были правы.

Эдуард нахмурился.

– Я слышал о Хьюго. Вы же знаете, я любил его так же сильно, как вы.

– И доказали это весьма странным способом, – заметила Аннунсиата.

Эдуард сжал ей руку.

– Мы оба любили его и совершили наш поступок по взаимному согласию. Он не уничтожил нашу любовь.

– Интересно, что бы сказал на это Хьюго? – с любопытством спросила Аннунсиата. – Ничего не понимаю.

– Мы с вами, Нэнси, неисправимые негодяи. Мы оба эгоистичны до мозга костей, мы не страдаем излишней щепетильностью, за это люди и любят нас. Но можем ли мы любить других? Вероятно, только тех, кто похож на нас.

– Вы пытаетесь сказать, что любите меня?

– Разве вы не хотите это слышать? Я думал, мы хорошо понимаем чувства друг друга, – улыбнулся Эдуард, а Аннунсиата бросила на него проницательный взгляд.

– Нет, я так не считаю, – ответила она, и Эдуард не решился возражать.

– Почему вы не написали мне?

– О Хьюго или о ребенке?

– Конечно, и о том, и о другом – оба важны для меня. Я бы сразу приехал помочь вам. Вам не следовало оставаться одной в такое время.

– Людям постоянно приходится в одиночку справляться с трудностями, – сердито перебила она, а затем задумчиво продолжала: – Кроме того, обо мне позаботился король, и Берч сделала немало хорошего. Незачем было посылать за вами.

– И потому вы вышли замуж за графа, – иронично заключил Эдуард. – Какой он?

– Он очень добр и любит меня.

– Бедняга! И он не будет возражать против наших отношений? Конечно, когда у вас родится ребенок, – добавил Эдуард.

Аннунсиата ударила его веером по руке.

– Не надо, вам это не к лицу. Джордж не беспокоит меня, и это его главная добродетель. У нас брак по соглашению, Эдуард, как вы сами понимаете, – она вздохнула и задвигалась на своем ложе. Шарлемань толкнул дверь лапой и вошел в комнату; недовольно обнюхав ноги Эдуарда, он прыгнул на шезлонг и свернулся клубком, как котенок, рядом со своей хозяйкой.

– Тогда к чему вздохи, девочка? Вам грустно?

– Тревожно, – поправила его Аннунсиата. – Когда я приехала в Лондон и вышла замуж на Хьюго, я думала, что понимаю, как должна жить. Но еще до его смерти мне перестала нравиться эта жизнь.

– Как вы думаете, чего бы вам хотелось? – с едва заметной улыбкой спросил Эдуард.

– Любви, должно быть. Только где ее найти? Я даже не знаю, что меня ждет. Может быть, я уеду в Вирджинию.

Эдуард засмеялся.

– Совсем необязательно уезжать в такую даль. Послушайте, Аннунсиата, я скажу вам кое-что, и вы мне не поверите, но все равно это правда. Когда вы наконец найдете любовь, вы увидите, что жили бок о бок с ней уже очень давно, может быть, всю жизнь, только не замечали этого. Любовь ждет в вашей собственной гостиной – ее не надо искать, она ждет, чтобы вы ее узнали.

– Я вам не верю, – ответила Аннунсиата, и оба рассмеялись.

В холодный, сырой, угрюмый январский день Ральф похоронил своего сына – второго, умершего за один год. Пока Клем и Артур закрывали дверь в фамильный склеп, Ральф думал о том, что еще предстоит испытать ему. Он ослабел, чувствуя себя бесполезным и беспомощным, стоял, уставившись в пол, сгорбив плечи и безвольно опустив руки – он, который всегда был таким жизнерадостным, энергичным, так любил жизнь. Двое мужчин закончили свою печальную работу и подошли к нему. Взглянув на хозяина, Клем тронул Артура за руку и прошел мимо, тактично оставляя хозяина одного.

Ральф смотрел на алтарь, где пламя свечей поблескивало на массивном золотом распятии, а золотые нити сверкали в расшитом белом покрове. Впервые за много лет алтарь был пышно украшен, притом в этом не было нарушения закона: указ об объединении, вышедший в прошлом году, определял англиканство как основную религию страны, а поскольку было известно, что король сочувствовал католикам и собирался оказывать им всяческие милости, несмотря на возражения Парламента, англиканство приняло такие формы, что по внешним проявлениям стало почти неотличимым от католицизма. Ризы, светильники, литургия, благовония, украшения алтаря, вся церковь Богородицы – все было восстановлено в прежней славе, и новый священник, отец Сеймур, уже поселился в отведенной ему комнате.

Хотя Ральф с облегчением смотрел на восстановленную церковь, его сердце сжимала тоска. Религиозные битвы его юности утомили его. Он мечтал бы найти утешение для своей души. Иногда Ральф подходил к статуе Пресвятой Девы, смотрел на нее и хотел молиться, надеясь, что его молитвы будут услышаны, но как только он произносил первую фразу, то сразу обнаруживал, что думает о матери. Иногда он молился, обращаясь к ней: «Дай мне веру, мама. Дай мне найти утешение, которое нашла ты. Дай мне веру, которая помогла тебе выстоять против вооруженных людей так, что никто не усомнился в твоей правоте...» Но вера не приходила. Деревянная статуя так и оставалась деревянной, ее лицо было искажено временем, тонкие руки, опущенные в смиренном жесте, потолстели от позолоты. Дева оставалась где-то вдали от него, хотя Ральф не упрекал ее в этом, следя, чтобы у ее ног всегда стояли свежие цветы, листья и ягоды, чтобы оставались чистыми и свежими ее голубой шелковый наряд и маленький золотой, усыпанный жемчугом венец. «Это не твоя вина», – говорил он, стоя у подножия статуи одинокий и подавленный.

Легкое прикосновение вывело его из забытья. Повернувшись, Ральф увидел рядом с собой Арабеллу и вновь отметил, какое у нее выразительное, отмеченное родовыми чертами Морлэндов лицо. Сейчас он впервые заметил, что волосы Арабеллы под белым льняным чепцом совсем не поседели.

– Вам надо снова жениться, – ласково произнесла она. – Вот единственный выход. Жениться и родить сыновей.

– Чтобы они снова умерли?

– На все воля Божия, – ответила Арабелла. Ральф подумал, что она сказала это с такой же уверенностью, как его мать. – Пусть Бог занимается своими делами, а вы займитесь своими. Вы еще молоды и можете жениться второй раз.

Ральф мог бы многое возразить, но только улыбнулся, взял Арабеллу за руки, принимая скорее утешение, чем сам смысл слов.

– Наверное, я так и сделаю, если найду подходящую жену.

– Бог пошлет ее вам, – заверила его Арабелла. Ральф предложил ей руку и направился к открытой двери церкви. Странно, он почувствовал облегчение – как же это могло случиться, недоумевал он.

Ребенок оказался мальчиком, и в честь своего мужа Аннунсиата назвала его Джорджем, добавив для честности второе имя Эдуард. На этот раз роды были легкими, короткими и почти безболезненными, и вскоре уже маленький лорд Мелдон лежал в колыбели с широко открытыми глазками, чистенький и серьезный. Берч очень порадовалась ребенку, предсказывая, что он обещает быть даже более привлекательным, чем маленький лорд Баллинкри. Граф подолгу стоял у колыбели, разглядывая ребенка с восторгом, смешанным с легкой задумчивостью. Только близнецы казались равнодушными к новорожденному. Когда их принесли повидаться с братом и матерью, они без энтузиазма заглянули в колыбель. Арабелла сморщилась и проговорила «мне не нравится», а Хьюго спросил, можно ли поиграть с Шарлеманем.

Джордж взглянул в глаза Аннунсиате, и она слегка пожала плечами. Он улыбнулся, протянул к близнецам руки и сказал:

– Пойдем, надо дать маме отдохнуть. Она, должно быть, очень устала.

Хьюго сразу подал ему ладошку, а Арабелла, которая всегда пыталась выяснить свою выгоду, если ей предлагали что-нибудь сделать, спросила:

– А вы дадите нам посмотреть часы? Можно, мы откроем их, чтобы посмотреть, как крутятся колесики?

– Конечно, – ответил Джордж.

Он подошел к постели, поцеловал Аннунсиату в щеку и увел детей. Его часы были новейшим изобретением, и их движущиеся части очаровали детей почти так же сильно, как их отчима. Аннунсиата смотрела ему вслед с ласковой жалостью. С тех пор как она объявила о своей беременности, она не позволяла Джорджу спать с ней, и теперь не знала, каким образом дать ему понять, что совсем не намерена терпеть его присутствие в постели. В дверях Джордж повернулся и коротко взглянул на нее – в этом взгляде была любовь и грусть, и Аннунсиата подумала, что, вероятно, он уже все понял и никогда не попросит ее.

– Просто удивительно, как его светлость подружился с детьми, – изрекла Берч, когда дверь закрылась. – Подумать только, некоторые отчимы совсем не обращают внимания на детей своих жен... – ее фраза повисла в воздухе, но Аннунсиата не одернула горничную. Она беспокойно ворочалась, не в состоянии избавиться от своих мыслей. Я не хочу быть благодарной, подумала она, не хочу чувствовать себя виноватой по отношению к Джорджу. Я не прошу его любить меня – такого пункта не было в контракте. Почему бы меня не полюбить человеку, которого я могла бы вознаградить за любовь? Неужели это такая редкость? Она не знала, где искать человека, которого она могла бы полюбить.

Аннунсиата вернулась в общество в конце марта, как раз тогда, когда зимний холод сменился долгожданным теплом весны. Рожденная в провинции, привыкнув к долгим прогулкам, она ненавидела домашнее заточение и вскоре уже начала подолгу гулять с королем по утрам, ездить верхом и охотиться с ним в Эпсоме и Эппинге. Двор напропалую сплетничал о Фрэнсис Стюарт, дальней родственнице короля, только что появившейся при дворе. Она сияла красотой, и король очень быстро увлекся ей, но прекрасная леди Стюарт оказалась добродетельной и пресекала любые попытки короля завлечь ее в постель. Две женщины, соперницей которых она отказалась стать – королева и леди Каслмейн – с беспокойством наблюдали, как не только король, но и все придворные стремятся поймать в свои сети эту пугливую пташку. Бэкингем и Генри Беннет даже учредили комитет по завоеванию мисс Стюарт для короля. Король смущенно и радостно рассказал об этом Аннунсиате. Аннунсиата полагала, что главная привлекательность этой леди кроется в ее недосягаемости, и что королю отлично известно об этом.

Двор невозмутимо воспринял ее возвращение. Больше уже никто не перешептывался о ее отношениях с королем, наконец-то признав, что у того и в мыслях нет сделать Аннунсиату своей любовницей. Она была постоянной спутницей короля, обладая неоценимыми преимуществами по сравнению с другими придворными дамами, поскольку любила длительные прогулки, была сильной и здоровой и обладала живым умом. В то время как вся свита нежилась в постелях или неподвижно сидела на скамейках в Приви-гарден, король и графиня Челмсфордская уже гуляли по Сент-Джеймс-Филдс. Графиня наряжалась в своим самые элегантные платья для прогулок, с пышными, стелющимися по земле юбками и лифами, напоминающими мужские камзолы; ее великолепные волосы, подхваченные лентой, свободно падали на спину или были собраны под шляпкой с перьями – придворные дамы продолжали копировать ее стиль, но все также безуспешно. Спаниель Аннунсиаты, Шарлемань, бежал вместе с собаками короля, а слуги следовали позади на таком почтительном расстоянии, что спутникам казалось, будто они остались совершенно одни.

Часто весной к ним присоединялся принц Руперт, который также любил рано вставать и подолгу бродить пешком. Втроем они гуляли и беседовали, иногда направляясь на теннисный корт, где король и принц играли, а Аннунсиата сидела неподалеку и сдерживала собак. Иногда они заходили в лабораторию принца Руперта, ибо и он, и король интересовались новыми научными опытами, а Аннунсиата широко открытыми, по-детски, глазами следила, как двое мужчин колдуют над тигелями и колбами. Изредка они втроем играли в шары, причем игру часто прерывали беспокойные спаниели, а бывало, что затевали верховую прогулку.

Однажды в мае они прогуливались по парку, когда принц Руперт заговорил о возможной войне.

– С кем мы будем воевать? – поинтересовалась Аннунсиата, и король засмеялся, заметив ошеломленное выражение на лице принца.

– С голландцами, дорогая моя, – сказал он, подхватывая ее под руку. – Руперт, не стоит ждать, чтобы мы так же хорошо разбирались в политике, как в придворных сплетнях.

Аннунсиата почувствовала себя уязвленной.

– Уверяю вас, сир, я слышу все, о чем говорят при дворе. Так почему бы мне не знать о политике? Скажите, ваша милость, – повернулась она к Руперту, – зачем нам воевать с голландцами?

Руперт с сомнением взглянул на нее, не будучи уверенным, что Аннунсиата поймет объяснения, но все же сказал:

– Вся причина – в торговле. Вы слышали об указе о навигации или качестве сырья?

Аннунсиата кивнула.

– Эти указы касаются всех грузов, перевозимых на английских кораблях, – ответила она. Руперт заметно удивился, и она продолжала: – Наш род издавна поставлял сырье для производства, все наше богатство от торговли шерстью и тканями. Все, что касается моей семьи, касается и меня.

– Постарайся не выглядеть таким потрясенным, Руперт, – смеясь, попросил король. – У графини очень восприимчивый ум. Эти указы также дают нам право монопольной торговли во вновь открытых колониях, – продолжал он, обращаясь к Аннунсиате, – и это означает, что у нас будет табак, рис, сахар и хлопок.

– Но какое отношение имеют к этому голландцы? – спросила Аннунсиата.

Руперт объяснил:

– Видите ли, мадам, их крохотная страна не в состоянии вырастить столько сырья, чтобы прокормить все население. Следовательно, ее благосостояние зависит от расширения торговли. Голландцы привыкли считать себя единственными торговцами пряностями, но теперь, когда мы научились содержать скот зимой, пряности для нас потеряли важность. Голландцы потеряли Бразилию во время правления моего дяди, и все, что им удалось сохранить – это Новый Амстердам. Теперь же, после увеличения нашего торгового флота, их монополия оказалась под угрозой. У голландцев нет выбора, кроме как бросить нам вызов.

– И это означает войну, – закончил за него Карл.

Аннунсиата задумалась.

– Мы выиграем войну?

– Конечно, – с живостью ответил король, но честность побудила его добавить: – Хотя она может дорого нам обойтись.

– Мне кажется, что богатства нашей страны не нуждаются в увеличении, – произнесла Аннунсиата.

– Нам приходится кормить гораздо большее число людей, чем голландцам, – ответил Карл, – и население Англии все время растет. Вы в состоянии прокормить своих трех детей? Конечно, да. А у меня пять миллионов детей, и мой кошелек пуст.

Минуту они шли молча, каждый был погружен в собственные мысли, а затем король всмотрелся в аллею и заметил:

– Сегодня Джеймс появился слишком рано. Интересно, кто ему нужен, – ты, Руперт, или я.

Они пошли медленнее. Навстречу им двигался герцог Йоркский, и Аннунсиата с принцем Рупертом остановились, пока король направился к брату и после взаимных приветствий завел с ним длинную беседу.

– Кажется, наше присутствие здесь необязательно, – заметил принц и улыбнулся Аннунсиате. – Могу я иметь удовольствие сопровождать вас, миледи?

– Благодарю, ваша милость, – ответила она, берясь за протянутую руку.

Минуту они стояли в нерешительности, и принц Руперт спросил:

– Куда мы пойдем? Аннунсиата засмеялась.

– Понятия не имею. Разве вам нечего предложить?

Он нерешительно улыбнулся.

– Наверное, все мои мысли улетучились с уходом короля. Если вы еще не устали, могу я предложить вам партию в шары?

– С величайшим удовольствием, – откликнулась Аннунсиата, и они направились к полю для игры. Солнце уже начинало припекать, в парке появилось множество посетителей. Аннунсиата опиралась на сильную руку идущего рядом мужчины и горделиво выпрямляла спину, думая о том, что скоро весь двор будет знать о ее прогулке с принцем Рупертом. Она искоса взглянула на него из-под опущенных ресниц. Принцу было чуть больше сорока лет – вероятно, он был на год-другой моложе ее мужа – но разница между ними казалась поразительной. Принц Руперт был высок, широк в плечах, в самом расцвете мужской силы. Его темные волосы вились крупными кудрями, лицо было твердым и тонко очерченным, большие черные глаза сияли решимостью и силой. В такого мужчину могла бы влюбиться любая женщина. В этот момент принц повернулся к своей спутнице, заметил ее оценивающий взгляд, и оба тут же отвели глаза. Аннунсиата вспыхнула, принц задумался.

Они играли с оживлением, стараясь победить соперника и в то же время быть снисходительным к нему. Оба были искусными игроками, и долго игра шла с равным счетом, пока перед последним броском Шарлемань, которому надоело смотреть на них, не схватил шар принца и не отнес его к ногам Аннунсиаты. Оба расхохотались, а пес недоуменно завертел головой.