Глава 14

Под натиском превосходящих сил противника Ньюкасл постепенно отступал, и когда в апреле пришли вести, что армия «Восточной ассоциации» во главе с лордом Манчестером движется на север, чтобы присоединиться к Ферфаксу в Йоркшире, не оставалось иного выбора, как поспешить на спасение Йорка – ключевой пункт на всем севере. Ньюкасл подоспел как раз вовремя, ибо едва он добрался до города, как тот был окружен сразу тремя армиями: с севера и запада – огромными полчищами шотландцев, с юга – войсками отца и сына Ферфаксов, а с востока – Манчестером. Так началась длительная осада.

Хиро не предпринимала ни малейших усилий, чтобы защищать Уотермилл: всякое сопротивление было бессмысленно. Что могла сделать горстка слуг против шотландских пушек? Как только пришло известие о приближении шотландцев, она упаковала семейные пожитки и все ценное в запряженные волами повозки, рассадила сверху этого слуг, а сама села на лошадь, поместив перед собой сынишку, и они пустились бежать.

– Куда мы едем, мама? – спросил маленький Кит. – Мы собираемся погостить у дедушки?

Хиро и самой надо было поразмыслить над этим.

– Нет, – ответила она, – мы поедем и спросим у кузины Руфи, не Примет ли она нас к себе, пока не вернется домой наш папа.

– А когда папа вернется домой?

– Я и сама не знаю, мой ягненочек. Надеюсь, что скоро.

Маленький Кит больше не сказал ничего. Он уже понимал, что означает «скоро» в словаре взрослых.

Хиро не вынесла бы жизни в Морлэнде вместе с Ричардом, Кэтрин и их слугами-еретиками, да еще в такой опасной близости, даже если бы и не было сомнений в том, на чьей стороне в конечном счете окажется Эдмунд. А Руфь, как она хорошо знала, была до фанатизма предана королю, причем после гибели Малахии – еще больше. Сам по себе Шоуз был каменным старинным домом, с крошечными окнами, и в нем можно было бы устоять против любых пушек, кроме разве что самых тяжелых. Его возвели в то время, когда жителям севера были нужны не столько дома, сколько крепости, и с тех пор он никогда не перестраивался.

Когда эта маленькая процессия прибыла на место, беженцы обнаружили, что Шоуз уже приготовился к отражению возможной атаки. Их приближение заметили еще на приличном расстоянии, и тяжелые ворота приоткрылись, чтобы только пропустить их внутрь, и мгновенно за ними захлопнулись. Во дворе Хиро увидела слуг, вооруженных старинными копьями и деревянными дубинами, а также разгружавшуюся повозку, полную съестных припасов. Руфь сама вышла встретить их и ждала, что скажет ей Хиро. Она не улыбалась и не проронила ни слова.

А Хиро не видела Руфи с тех пор, как навещала ее, чтобы выразить свое сочувствие, едва узнав о гибели Малахии. Она знала, что Руфь неприязненно относится к ней, хотя и не понимала причины этого. Но Хиро верила в христианское чувство сострадания Руфи, в ее чувство справедливости, и потому без затей сказала:

– Кузина Руфь, мы спасаемся от шотландцев. Не приютишь ли ты нас?

Стоявшая перед Хиро высокая тощая женщина с бесстрастным лицом рассматривала ее. Руфи было уже почти тридцать лет, и, как порой случается с невзрачными девушками, она превратилась в аскетического вида красавицу. Резкие черты лица сделали ее с возрастом лучше, как и ясный, спокойный взгляд глаз. Густые рыжие волосы теперь стали мягче. И Руфь укладывала их на макушке, что придавало ей благородный вид, словно она была царствующей королевой. Двигалась Руфь теперь более непринужденно, а покрой ее незатейливого платья был просто изящным.

Руфь изучала Хиро и с внезапно вернувшейся болью душевных мук видела, какой восхитительной по-прежнему была ее кузина и как красив этот мальчик – сын Кита! – сидевший верхом на краю седла. «А вот у меня никогда не будет ребенка, – с горечью подумала она. – Вот он, его сын, которого должна была родить я».

– А почему бы тебе не вернуться домой, в Морлэнд? – в конце концов спросила Руфь.

Хиро грациозно повела в сторону рукой.

– Руфь, ну как я могу? Разве ты ужилась бы там с Ричардом?

Руфь, пожав плечами, отвернулась.

– Ну пожалуйста, Руфь, прими нас, – попросила Хиро. – Мы, могли бы продержаться вместе, если сюда явятся мятежники.

– О да, они явятся, – резко ответила Руфь. – Вопрос лишь в том, будут ли это шотландцы или Ферфаксы или, может, и те и другие сразу.

– Что ж, мы сможем устоять против них и утешить друг друга. У нас обеих в армии наши мужчины… сражаются и мой брат, и муж. Ты уже потеряла близкого человека: и понимаешь, что это такое.

Руфь снова посмотрела на нее и подумала как это странно, что Хиро выставляет в свою пользу тот самый аргумент, который, в глазах самой Руфи, как раз и был особенно сильным против нее. «У тебя есть муж, есть брат, есть ребенок. У тебя есть все, а у меня – ничего. Так с какой же стати я должна помогать тебе?» – подумала Руфь, но не произнесла этого вслух. Она вздохнула, раздраженная такой ситуацией, но в то же время понимала, что выбора у нее нет. Это были сын Кита и жена Кита, а то, что дорого для него, должно быть дорого и ей. И хотя это ранило ей сердце, словно удар бича, она должна дать кров Хромоножке и этому ребенку.

– Ты можешь остаться. Я пришлю к тебе Эллен, и она покажет, где вы будете спать. У кого-либо из твоих слуг есть оружие? Вы привезли какую-нибудь провизию?

– Мы захватили все, что у нас было из съестного, хотя и ё немного. Что же касается оружия… – Хиро покачала головой.

– Как я и ожидала, – проворчала Руфь. – Придется сделать все, что в наших силах. Может быть, они оставят нас в покое, когда узнают, что здесь только женщины, дети и старики.

И тут к ним подошла Эллен, плотно сжимавшая губы, чтобы не выдать насмешки.

– Тогда, мадам, остается надеяться, что сюда явится только армия Ферфакса, а то эти шотландцы – самые настоящие дикари, не ведающие жалости, – это уж каждому известно.

– Попридержи лучше язык за зубами, Эллен, – резко сказала Руфь. – И скажи Перри, чтобы он поглядел на этих слуг из Уотермилла и разобрался, способен ли кто-нибудь из них владеть оружием.

– Я могу стрелять из мушкета, – гордо произнес маленький Кит.

Эллен посмотрела на него с напускной суровостью.

– А мушкет у тебя есть, чтобы стрелять, петушок ты мой маленький? Боюсь, что нет, так что тебе придется делать то же, что и нам, – сидеть тихонько, когда придут мятежники.

Хиро вовремя покинула Уотермилл, поскольку уже на следующий день шотландцы добрались до реки Уз и при своем огромном опыте в инженерном деле навели понтонный мост для переправы точнехонько у излучины, как раз чуть повыше господского дома. Сам же дом стал удобным укрытием для солдат, которых оставили охранять этот мост. Они выломали дверь и поставили своих лошадей на первом этаже, сами же разместились наверху. Эти вести быстро долетели до Морлэнда и повергли тамошних слуг в состояние паники. Ведь Морлэнд был обнесен прочными стенами, окружен рвом, и именно поэтому шотландцы были просто обязаны атаковать их. Сумеют ли они выдержать их натиск? И как быть с этой еретичкой, женой молодого хозяина, и их слугами? Почти всем им очень хотелось попросить хозяина выставить эту компанию из дома немедленно, пока не стало слишком поздно, только у них не хватало смелости. Слуги не осмеливались теперь попросить об этом и госпожу, поскольку она в последнее время сделалась вспыльчивой и даже грубой. А потом наступил тот страшный день, когда Эдмунд со всем семейством сидел за обедом, но трапеза была прервана какой-то шумной суматохой снаружи и отчетливым звуком торопливо опускаемой решетки в крепостных воротах. Эдмунд вскочил на ноги и направился к двери, но как раз в этот миг она распахнулась и вбежала молоденькая служанка, которая вне себя от страха кричала:

– Хозяин, хозяин, они идут! Бесцеремонно оттолкнув ее в сторону, Эдмунд поспешил наружу, а Мэри-Эстер бросилась за ним. Пес вприпрыжку скакал за ней по пятам, лая от повисшего в воздухе напряжения. Во дворе их встретил Клемент, который должен был присматривать за всем происходящим.

– Идет какое-то войско, сэр, – доложил он, задыхаясь от бега, чего ему не приходилось делать вот уже лет пятнадцать. – Вооруженные люди, их, говорят, человек тридцать – сорок.

– Кто опустил решетку? – свирепо спросил Эдмунд, не обращая внимания на заявление Клемента.

– Я не знаю, сэр. Один из слуг, я полагаю.

– А кто отдал распоряжение?

– Так… никто, сэр, – Клемент явно был озадачен. – Я полагаю, что когда они увидели, как идет это войско…

И в этот самый момент послышался крик стоявшего на самом верху навесной башни. Этот крик передавали вниз, от человека к человеку, и вот он уже добрался до них.

– Это не шотландцы! Это йоркширское ополчение, и во главе их сэр Томас Ферфакс на своем белом коне.

Мэри-Эстер, почувствовав мгновенный прилив облегчения, взглянула на Эдмунда. Не шотландцы – старый враг, которого боялись сотни лет, – но такие же йоркширцы, как и они сами, ну а сэр Томас – он же их давний друг, человек учтивый и гуманный… Во всяком случае, не будет никаких жестокостей. Лицо Эдмунда, однако, оставалось непроницаемым.

– Поднять решетку, – спокойно скомандовал он Клементу.

У того так и отвисла челюсть.

– Но, сэр…

– Подними решетку, черт тебя подери, или прикажешь мне самому это делать? Поднимай, я тебе говорю!

Эдмунду никогда за всю свою жизнь не доводилось повторять ни одного указания, но только его неудержимый гнев в конце концов заставил Клемента отправиться выполнять распоряжение хозяина. Мэри-Эстер, окаменевшая от неверия и ужаса, подождала, пока уйдет управляющий, а потом спросила мужа:

– Эдмунд… разве ты не намерен сопротивляться? Он повернулся к ней так быстро и яростно, что она даже невольно вздрогнула.

– Против пушек? – процедил он. Она все еще не понимала его.

– Мы же не знаем, есть ли у них пушки. Клемент говорит, что там тридцать или сорок…

– Если у них даже нет ни одной пушки на этот раз, то они будут у них в следующий.

– Но вот просто так сдаться…

– Замолчи, женщина! – закричал он, окончательно выведенный из себя. – Ты осмеливаешься оспаривать мои решения в моем же собственном доме?!

Но Мэри-Эстер не желала молчать.

– Да! Осмеливаюсь, – ведь это и мой дом тоже! И я, по-твоему, должна стоять и безучастно наблюдать, как ты отдаешь кому-то мой дом, даже не пошевелив пальцем, чтобы спасти его?

В ее душе уже трепетало слово «трус», так и просясь на язык. И, словно услышав это, Эдмунд посмотрел на нее сверху вниз с выражением отчаянной муки на лице.

Грубым от страсти голосом он произнес.

– Ты забыла о том, в какое положение мы попали. Ты забыла о присутствии в этом доме моего сына. Следует помнить, что я был вынужден помогать Ньюкаслу, как теперь вынужден помогать Ферфаксу. Меня совершенно не волнует их проклятое дело, ни с какой стороны… ну неужели ты даже сейчас не понимаешь этого? Меня вообще ничто не волнует, ничто, кроме Морлэнда. И ты еще осмеливаешься называть его своим, осмеливаешься предполагать, что я не люблю этот дом так же сильно; как и ты? Ты же не можешь знать и десятой доли того, что я испытываю! Морлэнд – мой, и я должен сохранить его, кто бы ни выиграл эту дьявольскую войну! Я сберегаю то, что принадлежит мне и тебе, тебе, которая готова уничтожить его огнем пушек во имя какого-то призрачного дела… Вам, мадам, лучше помолчать, иначе можете отправляться обратно в таверну, из которой вы родом! Вот ее и удерживайте от натиска трех армий!

Горя от стыда и гнева, Мэри-Эстер внимательно наблюдала, как он бредет в сторону навесной башни. А потом, боясь, что может упасть – настолько тряслись ее ноги, – она повернулась и пошла обратно к дому. Она ждала в зале возвращения своего супруга, но увидев его в компании сэра Томаса Ферфакса – его называли Черным Томом из-за того, что он был таким мрачным и угрюмым, – Мэри-Эстер так испугалась собственного гнева, что поспешила удалиться, прежде чем следом за вошедшими в дом хлынули солдаты.

Ферфакс был вежлив с Эдмундом, хотя и проявлял легкое любопытство.

– Ваш дом весьма удобно расположен здесь для устройства в нем нашей штаб-квартиры, и я должен попросить вас позволить использовать его для этой цели, а не сопротивляться нам силой оружия. – Эдмунд холодно кивнул, и Ферфакс добавил: – У вас нет никаких возражений?

– Мои возражения, – спокойно ответил Эдмунд, – не имеют отношения к делу. У вас есть средства вынудить меня к сотрудничеству, а я предпочел бы, чтобы меня не вынуждали.

– И все же, – настаивал Ферфакс, – вы, как мне известно, оказывали существенную помощь лорду Ньюкаслу, а несколько ваших сыновей служат в армии короля.

– Двое сыновей, сэр, и мой кузен. Я не давал им своего согласия. Что касается лорда Ньюкасла, то у него, в точности, как и у вас, были средства заставить меня помогать ему.

– Следовательно, вы не поддерживаете дело короля? – спросил Ферфакс, продолжая проявлять любопытство.

– Я не испытываю ни малейшего желания помогать ни одной из сторон. Я не хочу никому навязывать свою волю… я" просто хотел бы, чтобы меня оставили в покое и дали возможность заниматься моим законным делом… да и прочим тоже предоставили бы такое же право.

По длинному и смуглому лицу Ферфакса пробежала легкая тень неприязни.

– Однако, сэр, если бы все разделяли вашу точку зрения, то не было бы никакого продвижения вперед, – изрек он.

– Если бы все думали, как я, то никакой войны вообще бы не было, – спокойно ответил Эдмунд.

Возможно, словесный поединок продолжался бы и дальше, но как раз в этот самый момент откуда-то из дома донесся звук суматохи и чей-то пронзительный крик. Эдмунд и Ферфакс разом вскочили и побежали в сторону коридора, который вел к часовне. Им пришлось протолкаться сквозь группу солдат, прежде чем они увидели Лию, прижавшуюся к запертой двери часовни, и стоявшую перед ней Мэри-Эстер. Зубы ее были оскалены в ярости, а руки широко раскинуты: она защищала ими свою служанку.

– Что здесь происходит? – резко спросил Ферфакс.

– Это часовня, сэр, папистская часовня: там алтарь и все прочее! – в сильном возбуждении выкрикнул один из солдат.

Другой тут же подхватил;

– Мы вот пытаемся выполнить свой долг, сэр, и сбросить алтарь и эти перила, а эти вот женщины, сэр, встали у нас на пути.

Глаза Мэри-Эстер так ярко сверкали, что она была похожа на обезумевшее дикое животное. Лия у нее за спиной потихоньку всхлипывала от страха, но не оставляла своего поста у дверей.

– Если кто-то из вас и войдет в эту часовню, – прошипела Мэри-Эстер, – то только через мой труп.

Из толпы донесся крик какого-то солдата:

– Да прибейте вы эту папистскую шлюху!

– Молчать! – прогремел Ферфакс. С лицом, почерневшим от ярости, он повернулся к солдатам. – Сержант, кто это сказал? Выведите этого человека на двор: я с ним разберусь позже, – он снова повернулся к Мэри-Эстер, и выражение его лица смягчилось. Ферфакс был способен понять отвагу такого вот рода. Учтиво поклонившись Мэри-Эстер, он сказал: – Мадам, заверяю вас своим честным словом: вы можете совершенно не опасаться ни за вашу часовню, ни за вашу жизнь. Бэртон, подойди сюда. – Вперед выступил флегматичного вида солдат средних лет и молча посмотрел на своего генерала. – Пока мои солдаты находятся в этом доме, мадам, – продолжал Ферфакс, – у этой вот двери будет стоять охрана, так что можете не опасаться. Бэртону я полностью доверяю. Бэртон, оставайся здесь на посту и не позволяй входить никому, кроме членов этой семьи. Попозже я договорюсь, чтобы тебя сменили.

Солдат шагнул вперед и весьма осторожно отодвинул Лию с дороги, «приняв» у нее пост перед дверью. Копье свое он взял «на караул», лицо же его по-прежнему оставалось невозмутимым. Мэри-Эстер перевела взгляд с него на Ферфакса и снова на солдата, а потом легонько вздохнула, и ее плечи расслабились. Ферфакс с Эдмундом удалились, Мэри-Эстер, обняв трясущуюся Лию, последовала за ними. В холле к ней подбежала Гетта с побелевшим от страха лицом и нырнула под ее свободную руку. Анна, Ральф и Эдуард сгрудились за ее спиной, словно цыплята вокруг наседки. Эдмунд и Ферфакс прошли в столовую, а за ними, как завороженные, и все остальные.

– Мы должны разместить здесь наших офицеров, – сказал Ферфакс, – так что, возможно, вам стоит обдумать, какие комнаты вы выделите нам. Полагаю, было бы лучше всего, если бы ваша семья размещалась обособленно от моих людей. И еще нам понадобятся соответствующие условия для приготовления еды… ну и конюшни для наших лошадей. Мы доставим провизию, какую сможем добыть, а вот с остальным придется побеспокоить вас.

– Вам нет нужды спрашивать, – с горечью проговорила Мэри-Эстер, прежде чем успел высказаться Эдмунд. – Вы ведь можете взять все, что вам нужно, без нашего на то согласия.

Ферфакс поднял бровь.

– Будь я шотландским командиром, я бы так и поступил. Вы должны быть благодарны, мадам, что ваш дом находится на подвластной мне территории. Ваша часовня не была бы сейчас под охраной, если бы сюда явилась шотландская армия.

– И я, вы хотите сказать, должна испытывать благодарность за то, что моя часовня не осквернена? – спросила Мэри-Эстер.

Ферфакс не ответил, сочтя это более благоразумным. Вместо этого, оглядевшись кругом, он сказал:

– Вот эта комната подходящего размера, и здесь мы могли бы разместить своих раненых. Если вам потребуется убрать отсюда мебель, то мы положим их прямо на пол. Ни в чем ином из-за них мы вас не побеспокоим.

Мэри-Эстер твердо встретила его взгляд.

– Раненые люди не могут лежать на полу. Мы найдем для них хотя бы матрасы. Я вместе со своими дочерьми и служанками буду ухаживать за ними.

Ферфакс был явно удивлен.

– Мадам, вам совсем не обязательно…

– Раненый человек – это христианин, нуждающийся в моей помощи, – ответила Мэри-Эстер, – а любой христианин – брат мне… даже если он называет меня папистской шлюхой.

Ферфакс поклонился и уже открыл было рот, чтобы заговорить, но тут вошли Ричард и Кэтрин, и Ричард поспешил к Ферфаксу с приветственной улыбкой на лице.

– Сэр Томас, как мы рады видеть вас, – пылко начал он. – Моя жена и я – приверженцы истинной веры, сэр, и мы с вами единомышленники. Моя жена из Норвича, сэр, дочь Джеффри Брауна, торговца одеждой, о котором вы, быть может, слышали Ах, как же мы дожидались этого момента сэр, уж поверьте нам.

Ферфакс в изумлении посмотрел на Ричарда, а потом – на Эдмунда, словно внезапно на него нашло озарение.

Один из раненых, доставленных в Морлэнд, оказался совсем молодым юношей из армии «Восточной ассоциации». Он был подстрелен в ногу из мушкета у стен Йорка, когда доставлял депешу одному из офицеров Ферфакса. Шефство над ним взяла Гетта, поначалу решившая, что он вряд ли старше ее, поскольку у него было совсем юное гладкое лицо, покрытое загаром, и очень нежные, шелковистые локоны, а усы только едва-едва пробивались. В течение нескольких первых дней молодой человек метался в лихорадке и, протирая его раскрасневшееся лицо, Гетта думала: как же это печально, что такой вот мальчик мог сражаться за неправое дело, да еще при этом получил рану. Рот у юноши был нежным и слегка изогнутым, а когда он открыл глаза, впрочем, похоже, не замечая ее, Гетта увидела, что они были на редкость большими, разгоряченными и карими, окаймленными очень длинными ресницами. И вообще он выглядел слишком нежным для заправского вояки.

На четвертый день лихорадка отступила, и юноша проснулся как раз в тот момент, когда она мыла его лицо. Он поднял руку, коснувшись ее руки, озадаченно посмотрел на Гетту.

– Все в порядке, – ласково произнесла она. – Вы в полной безопасности. Вас ранили, у вас была лихорадка, но скоро вы поправитесь.

– Где я? И кто вы?

Голос его был хриплым, и Гетта предложила раненому воды, подсунув руку ему под голову, чтобы поддержать ее, пока он сделает глоток, и только после этого ответила:

– Вы находитесь в Морлэнде, это неподалеку от Йорка. Это мой дом. Меня зовут Генриетта Морлэнд.

– Генриетта… Такое же имя, как у королевы, – проговорил он.

– А как вас зовут? – спросила Гетта.

– Карл Хобарт, – представился он, а потом слабо улыбнулся. – То же имя, что у короля.

Гетта нахмурилась.

– Как же вы можете сражаться против короля? – спросила она. – Разве вы не знаете, как это плохо?

– А я и не сражаюсь против короля. Я его даже никогда не видел. Мой отец – член парламента от нашего города, вот за него я и сражаюсь и за свободу парламента, – юноша посмотрел на нее невинными карими глазами. – А вы, значит, роялистка?

– Ну конечно, – ответила Гетта столь же простодушно. – Ведь король – наш монарх и повелитель, помазанник Божий. И долг каждого из нас – повиноваться и служить ему.

Карл попытался сделать высокомерный вид.

– Вы еще просто ребенок и ничего не можете смыслить в этом деле.

– Спорим, что я не моложе вас? Сколько, по-вашему, мне лет?

– Ну… тринадцать… или четырнадцать, – осторожно предположил Карл.

– Мне пятнадцать, – промолвила она со спокойным достоинством.

– Ну, а Мне семнадцать, так что я знаю об этом мире куда больше, чем вы. Вот, например… – он начал было приподниматься в пылу горячности, но тут же упал на подушку, морщась от боли.

– Тихо, а не то лихорадка снова вернется. Все хорошо, у нас еще будет вдоволь времени для разговоров.

– Да-да, конечно, – согласился Карл, которому, похоже, понравилась эта мысль.

Гетта улыбнулась ему. Ей было интересно, почему это у нее стало так радостно на душе.

Когда королевское войско только оказалось запертым в Йорке, Анна с горечью жаловалась каждому, кто готов был ее выслушать, что теперь-де они никогда уж больше не увидят никого из друзей Фрэнсиса… да и самого Фрэнсиса, добавляла она, как бы с некоторым опозданием вспомнив и о нем. На самом деле она не ожидала, что осада помешает Рейнольду Саймондсу заехать навестить ее. Анна настолько была уверена в его бесстрашии, что даже не сомневалась – уж он-то найдет какой-нибудь способ выскользнуть из осажденного города и прискакать к ней, быть может, глубокой ночью. Поэтому она жила, ожидая со дня на день какой-либо весточки. В помещении для больных она старалась трудиться как можно меньше, да и это немногое делала с неохотой, демонстративно давая всем понять, что, с ее точки зрения, негоже роялистам оказывать помощь мятежникам, пусть даже и раненым. Тот факт, что ее сестра и мать возились с ними долго и терпеливо, не производил на Анну абсолютно никакого впечатления, и она не прекращала высказывать бестактные замечания, пока Лия не пригрозила отшлепать ее.

Но когда осада затянулась на несколько недель, а от ее возлюбленного не прилетело ни словечка, Анна попритихла. А потом, когда прошло еще немало времени, она стала бледнеть, ее то и дело тошнило. Лия обратила внимание на ее состояние, но была слишком занята и расстроена и приписала это мрачному настроению девушки. Заметила и Гетта, но она всегда остерегалась острого язычка Анны и потому предпочла подождать, пока та сама не доверится, чем лезть с расспросами.

Впрочем, когда на смену апрелю пришел ласковый сверкающий май, у Гетты появилось вдоволь прочих вещей, занимавших ее мысли. Помимо работы с ранеными – а к ним постоянно привозили то одного, то сразу двоих – она была поглощена своей крепнувшей дружбой с Карлом Хобартом. Пока он лежал в постели, она проводила все свое свободное время, сидя подле него и разговором облегчая боль и утомительность его положения. А едва он стал подниматься, Гетта помогала ему ходить. К этому времени они уже хорошо узнали друг друга, и Гетту просто изумляло, что, принадлежа к противоборствующим сторонам, они могут иметь так много общего. Во время одной из его первых попыток, прихрамывая, пройтись, она подставила ему свое плечо и провела из столовой в гостиную, чтобы показать Карлу доблестный герб Морлэндов над камином.

– Наш девиз, как видите, «Верность», – сказала она, пока Карл, облокотившись о каминную доску, с восхищением разглядывал старинную живопись. – Позор любому из Морлэндов, кто не будет хранить верность и преданность.

Карл кивнул.

– Да, я тоже считаю, что человек должен быть верен… вот только чему верен?

– Как чему… своему повелителю.

– А чему еще? Господу?

– Конечно.

– Ага… значит, человек должен следовать истинной вере и сторониться лжепророков. Человек должен искать истину и твердо держаться ее.

Гетта была озадачена.

– Но я так и поступаю.

Она не стала добавлять: «Это вот вас и сбили с пути истинного лжепророки». Для подобного замечания Гетта была слишком вежливой девушкой.

– Нет-нет, – страстно сказал Карл, – вы исповедуете старую религию, которая затуманена и запутана ритуалами, а они незаметно, шаг за шагом, далеко отошли от подлинной истины. Единственная истина – это та, что записана в Библии, где слова самого Господа нашего и пророков, говорящих от его имени. Вот там-то мы и должны искать истину.

– Но как же мы поймем ее? – спросила Гетта.

– Ну… нам помогут священники. Это уж их задача.

– То же самое делают и наши святые отцы. Тут нет никакой разницы.

И они посмотрели друг на друга в искреннем замешательстве и молча решили переменить тему разговора, ибо каждому из них очень уж не хотелось ссориться и позволять разногласиям разводить их в разные стороны.

Как-то раз Гетта помогала ему выбраться во внутренний сад, чтобы вволю насладиться хорошей погодой.

– Повезло мне, что меня в ногу ранили, – произнес он вдруг. – Будь это рука, меня бы давно отослали назад, но им приходится держать меня здесь, пока я не смогу нормально ходить.