В такой-то вот день, думал Кит, они с Хиро с удовольствием поднялись бы верхом на холм Попл и посидели бы, а то и просто растянулись на травке… Много бы они не разговаривали, нет, просто смотрели бы на поля или ввысь, в небеса, ощущая, как теплый, напоенный запахами пшеницы сентябрьский воздух легко касается их щек. Они лениво пожевали бы былинки травы, вдыхая аромат горячей земли и первый, еще отдаленный, лазурный привкус осени.

Ну что ж, он и сам провел весь этот день, просидев на траве и придерживая своего коня, только вот было это совсем по иной причине. Зима, весна и лето пролетели в энергичном и решительном укреплении власти короля над западными районами страны. Август прошел в длительной осаде Глостера. А когда в конце концов сложившееся там положение заставило огромную армию Эссекса поспешить из Лондона на его выручку, король решил оставить Эссекса в Глостере и отвести свои войска, чтобы вклинить их между армией парламента и Лондоном. Киту казалось, что они вернулись в точности к тому, где уже были год назад: обе армии снова соревновались в стремительной гонке к Лондону, и ни одна из сторон так ничего и не выиграла, чтобы хоть было видно, на что же потерян целый год его жизни.

Нет, конечно, были и приятные воспоминания, было то, на что он мог с удовольствием оглянуться назад. Зимовали они в Оксфорде, и Кит со смешанными чувствами бродил по городу при столь отличных от прошлого обстоятельствах. По воле судьбы принц Руперт расположился в прежнем колледже Кита, при церкви Христа, и Киту довелось провести там уйму времени с принцем и его близкими приятелями. Принц же привязался к Киту, поскольку оба они были как раз тем типом молодых людей, которые нравятся друг другу, и в итоге Кит был повышен в звании и стал лейтенантом своего отряда[36]. Понравилось это Гамилю или нет, но Кит был безупречным солдатом, чтобы протестовать или как-то помешать его продвижению. Если кузены оказывались вместе в одной компании, то Гамиль вел себя так осмотрительно, что никому и в голову не могло прийти, будто они в ссоре. Порой даже самому Киту казалось, что неприязнь к нему Гамиля уменьшилась.

Да, это было одним из приятных эпизодов. К прочим относились волнения от самой кампании, трудные верховые переходы и яростные атаки, пьянящее возбуждение от успеха. А еще были радость боевого товарищества и вечера вокруг костра, дружеские попойки, смех, шутливые тосты за Роберта-дьявола[37], и за его пуделя Боя, которого величали то сержантом, то майором, то даже генералом, не говоря уже о веселых песнях, о треске расслабляющихся усталых мышц и о покос, наступавшем после всего этого, когда принц мог пригласить его вместе совершить прогулку перед сном… О, как приятно было видеть его изящный профиль, словно выгравированный на фоне летних звезд, ощущать тяжесть его руки на своих плечах и тепло дружелюбного носа Боя, приютившегося на другой руке у принца!

Однако все то, что вспоминал Кит, по большей части не было приятным. Чем больше он воевал, тем больше его охватывала горечь попусту растраченной жизни. За что, собственно говоря, они сражались? За что сражался любой из них? Какие блага сулила им война? Кит никогда не высказывал своих мыслей вслух, поскольку знал, что ничего подобного не испытывали прочие: Руперт и Мориц, Гамиль и Даниел, даже Малахия… Для принца, например, это было делом славы и чести, он защищал свою родню. Мориц послушно во всем следовал за Рупертом: он слишком сильно любил его, чтобы нуждаться в какой-либо иной причине. Гамиль и Даниел находились в привычной стихии, повод для них был несуществен. А у Малахии от такой жизни в жилах кипела кровь. Но ни у одного из них не осталась дома жена, которую любили бы больше славы, не остался маленький сын, растущий теперь вдалеке от отца… И этих потерянных месяцев, проведенных без них, уже не вернуть никогда. Боже милосердный, только бы новый поход стал решающим, и все они тогда смогли бы разойтись по домам! Принц, как всегда, был полон оптимизма, но Кит уже перестал верить в успех, он только надеялся и возносил молитвы.

Они простояли на месте до темноты в ожидании приказа короля. Эссекс едва не перехитрил их, поскольку они ждали, что он проследует одной дорогой, а граф взял да и отправился совершенно другим путем. Руперт ожидал немедленной схватки и собрал всю кавалерию у Бродвей-Дауна. Но когда уже начало темнеть, а они так и не получили депеши, принц призвал к себе своего пажа Себа, Гамиля и Даниела и вместе с ними ускакал на поиски короля.

По мере того как садилось солнце, становилось прохладнее, и Кит поплотнее завернулся в свой плащ. Теперь его шафрановый цвет потемнел и запачкался, но сукно по-прежнему оставалось надежным сукном Морлэндов, плотным и стойким против любой непогоды. Теперь, при построении, шафрановых плащей было не так уж много. Двое пали при Бристоле, один – при Личфилде, а еще одного ранили при Чалгрове и спустя два дня он скончался от лихорадки. Это был маленький Дэви Каллен. Когда он умирал, Кит держал его в своих объятиях, ибо юноша жалобно кричал и звал свою мать. Ему было всего шестнадцать лет, и от боли он совсем обезумел. Две пули из мушкета раздробили его бедро, так что, может быть, и к лучшему, что его унесла лихорадка: он ведь больше не смог бы ходить. К этому времени почти у всех них имелись почетные раны. Малахия мог бы похвастаться тремя шрамами, а у Кита было рассечено левое предплечье. А вот Гамиль пока еще не получил ни царапины. Даниел говорил, что так уж заведено: бывалые воины знают, как уберечь себя, а первыми раны всегда получают самые неопытные юнцы.

Но вот, наконец, началось какое-то движение. Возвратился Руперт. Его огромный белый жеребец сверхъестественно светился во мраке, когда он легким галопом влетел на это поле, хотя скакунов его спутников Кит вообще не мог разглядеть. Прежде чем был отдан официальный приказ, просочились вести. Руперт отыскал короля в его походной квартире, застав его за карточным пикетом в компании лорда Перси, и сумел настолько тронуть его своим красноречием, что получил приказ выступить немедленно. Король должен был последовать за ними с главными силами армии. Трубачи протрубили команду «по седлам!», и кони, разом пробудившиеся от дремоты знакомым звуком, норовисто забили копытами. Кит держал Оберона накоротке, пока подтягивал подпругу, а жеребец тем временем так и вертелся по кругу, горя желанием поразмяться после вынужденного бездействия этого долгого дня. Старательно выбрав момент, Кит вдел ногу в стремя и наполовину оседлал коня во время одного из его кругов. Когда же он окончательно устроился в седле, все воспоминания улетучились, уступив место солдатской привычке. Еще не успев попасть ногой в другое стремя, он принялся собирать вокруг себя свой отряд.

Полк Руперта шел походным маршем всю ночь и к рассвету добрался до Фарингтона. Здесь от одного разведчика узнали, что Эссекс был впереди них, прорываясь по бездорожью к Ньюбери. Если он достигнет этого городка, ничто уже не сможет помешать ему вернуться в Лондон. Они сделали остановку, чтобы накормить лошадей и проглотить холодный завтрак, и тут же снова очутились в седлах, устремляясь за неприятелем по горячему следу. Им удалось нагнать армию парламента около Хангерфорда. Руперт без промедления велел начать атаку, и его приказ передавался устно, от человека к человеку, с тем чтобы во вражеском арьергарде не услышали сигнала труб. Кавалерия принца обрушилась на противника яростно, и схватка была короткой, но жестокой. Тут заморосил мелкий дождик, стемнело, войска Эссекса были утомлены: они шли целый день без остановки. И в конце концов Эссекс отвел своих людей обратно в Хангерфорд. Руперт совершенно измотал их и запер войско неприятеля в городке до подхода к ним основных сил короля, после чего можно было бы двинуться на Ньюбери. Теперь их положение упрочилось: Эссекс оказался отрезанным от столицы и вынужден был атаковать, тогда как от короля требовалось лишь пересидеть его. Однако на сей раз король был импульсивен, и в тот же вечер, вечер девятнадцатого сентября, Руперт привез в свой полк весть, что назавтра им предстоит сражение.

Кит был вместе с Гамилем, когда Даниел сообщил тому новость. Последовало короткое молчание, и Даниел с Гамилем выразительно посмотрели друг на друга. Наконец Гамиль промолвил:

– Принц, конечно, обратил его внимание на то, что у нас не хватает боеприпасов, а провиант, направленный из Оксфорда, все еще находится в пути?

– Обратил, обратил…

– И король тем не менее намерен завтра дать сражение?

Даниел в задумчивости поскреб зудевшие укусы вшей.

– А Бог его знает, – сказал он. – Королю следовало бы прислушаться, раз уж сам принц советует ему проявить осторожность… Эх, сдается мне, он так разволновал свою королевскую кровь еще в Бродвей-Дауне, что теперь уж ничто не удержит нашего маленького короля. Он прямо-таки сгорает от нетерпения, ну а принц сдерживает его! Да, эта картинка могла бы и покойника рассмешить!

Гамиль пробурчал что-то негодующее, а Даниел хлопнул его по спине.

– Ах, да не терзайся ты так! Таким, как мы с тобой, все равно ничего с этим не поделать. Да и мир наш был бы, знаешь ли, скучным, если бы все люди преуспели в одном и том же занятии. Вот мы с тобой… мы втроем… – из вежливости поправил он себя, бросив короткий взгляд в сторону Кита, – стало быть, мы втроем – солдаты, а солдатское дело – подчиняться и сражаться, когда велят, сражаться и сражаться, покуда тебе не скажут: все, хватит. Так что давай лучше отыщем какой-нибудь маленький костерчик, чтобы погреть ноги, и немного эля – согреть кишки. Пойдем, Кит, поможешь мне развеселить твоего угрюмого кузена.

Кит еще долго впоследствии вспоминал тот вечер. Ночь выдалась холодной, наверное, близились первые заморозки, и от этого холода сердцевина костра была темно-красной и пылала ярко и неистово, словно у огня была некая собственная срочная цель. Они сидели вокруг него, и мощные отблески костра ударяли вверх, им в лица, отбрасывая от их носов и бровей причудливые, дьявольски изощренные тени, придавая знакомым чертам друзей фантастический вид. Пламя поблескивало на высокой оловянной кружке, из которой пил Даниел, оттеняя золотое мерцание распятия на его крепкой смуглой шее, под бородой. Свет костра превращал окружавшую их темноту в совсем уж непроглядный мрак, и они казались отрезанными от всего на свете – от мира, от времени, от завтрашнего дня – в этом волшебном кругу морозно-красного огня, горьковатого эля и грубоватых смеющихся голосов… А потом вприпрыжку прискакал Бой, протиснулся в их круг, и огонь мигом изменил белый цвет его шерстки на румяно-розовый. Кит поднял глаза на его хозяина, и ему показалось, что принц башней вздымается куда-то в темноту, словно гора: его голова была настолько выше отблеска костра, что когда он говорил, его слова ускользали от Кита, и позднее он так и не смог вспомнить их. Он помнил лишь россыпь золотистых искорок, уносящихся ввысь и окружающих голову принца крохотными звездочками.

Битва была кровавой и мучительной. Они сражались весь день, атакуя, перестраивая ряды и снова бросаясь на упрямые и неподатливые шеренги лондонского ополчения и их стрелков. А когда наступила темнота, они все равно продолжали биться, пока сражение не зашло в тупик. Ни одна из сторон не выиграла ни метра чужой земли. Король приказал отвести войска в сторону Оксфорда, и как только они покинули поле боя, «круглоголовые»[38] повалились там, где стояли, и уснули на земле, на которой только что проливалась кровь. А королевские конники, проскакав немного, спрыгнули со своих измученных лошадей, расседлали их и уснули, положив головы на седла. Кит смертельно устал, да еще был немного контужен: его слегка задела пуля от мушкета, и хотя особого вреда она не принесла, разве что ободрала кожу, сам удар ошеломил его, и воспоминания об этом дне были весьма грустными. Он помнил только этот шум, эти пронзительные крики, это страшное усилие удержаться в седле и продолжать сражаться, сражаться, час за часом… А когда Кит лег на землю, ему показалось, что он без всяких усилий погрузился в яркий и спокойный круг от света костра, да-да, того самого, из предыдущей ночи. Вот это и было реальным, куда более реальным, чем сражение. И день незаметно ускользнул от него в прошлое. Кит уснул.

Ему снился сон, и он проснулся от собственного крика, не понимая сначала, где он находится и что вообще происходит. Кит посмотрел вверх, в серое, сыпавшее мелким дождиком предрассветное небо, а потом в поле его зрения ворвался контур головы Оберона – это конь повернулся посмотреть на что-то. И тут Кит вспомнил все и сел. Повсюду вокруг него высились приземистыми буграми спящие люди, повсюду были видны темные очертания дремавших лошадей. Но на самом краю поля было какое-то движение, передвигались всадники. И среди них был Руперт. Страдание, пережитое во сне, никак не желало оставлять его и наяву, и Киту захотелось успокоиться, побыть вместе с друзьями. Его страшило это странное чувство одиночества при пробуждении. Он очень хотел позаимствовать у Руперта хоть немного его энергии и уверенности.

Огонь! Этот круг от света костра, эти причудливо затененные лица, смех и разговоры… впрочем, этот звук куда-то исчез из его памяти, словно они находились за стеклом, а он был снаружи и разглядывал их через окно. И одно лицо было больше остальных… И вот он уже с усилием поднимался на ноги, уже тянулся за седлом, чтобы водрузить его на спину Оберона, и воспоминание, от которого его сознание старалось отгородиться, вернулось к нему. Да, это смеющееся лицо принадлежало Малахии, он хохотал в свете костра, по другую сторону того невидимого барьера, и было это только вчера. Малахия не вернулся с поля боя. Кит видел, как он упал, нет, это было не во время первой атаки и не во время второй… Кит точно не знал когда, но Малахия не вернулся…

Кит оседлал Оберона, пальцы его онемели от сырости и холода. Он неловко возился с застежками, но уставший Оберон терпеливо стоял, не двигаясь. Кит довел его в поводу до Руперта, пролагая себе дорогу среди крепко спящих людей, не замечавших даже, когда он ненароком спотыкался об их тела. Лицо Руперта было мрачным, однако принц не выглядел усталым, нет, он был крепким как скала и непобедимым. Кит жадно впился в него глазами, поражаясь его спокойной уверенности и выдержке.

– Мы отправляемся на поле битвы, – сообщил Руперт. – Там скоро, как только рассветет, появятся жадные до падали хищники, и они растерзают все, что движется. А там ведь могут оставаться раненые, нуждающиеся в помощи. Ты поедешь?

Кит кивнул и обвел взглядом группу, окружавшую принца: нет, это был не отряд, просто несколько человек, вероятно, привязанных к Руперту, вроде него самого, влекомые потребностью, более сильной, чем сон.

– Тогда садись в седло, – сказал принц. – У меня есть еще одно дело – я должен отыскать Фолкленда. Он ненавидел эту войну, и все-таки когда потребовалась его жизнь, он отдал ее без колебания. Я должен привезти его тело.

Никто, конечно, не произнес вслух, что лорд Фолкленд ненавидел также и принца. Да, погибнуть за великое дело – прекрасно, но погибнуть за дело, в которое ты сам не веришь, – трагедия.

Всадники неторопливо скакали к месту вчерашнего сражения. Над полем висел туман, он, словно дым, цеплялся тонкими нитями за скорчившиеся повсюду, потемневшие от росы фигуры, молоком собирался в ложбинках… Зрелище было неземное, фантастическое, становящееся более кошмарным из-за красоты этой легкой дымки. Они продвигались вперед медленно, высматривая уцелевших. Их можно было отличить по простому прикосновению: мертвые уже окоченели и были холодными, очень холодными… Малахию Кит отыскал, как ему показалось, спустя значительное время. Он лежал лицом к земле, немного в стороне, как бы сам по себе, прямо там, где упал. Перевернув его, Кит увидел, что вряд ли он долго мучился: выражение лица Малахии было спокойным, таким спокойным, как будто смерть явилась за ним во сне.