- Док, что это вам показалось, что вы увидели возле того окна? спросил Ли.
      Фурлоу посмотрел на толстяка-коротышку, на его толстые губы, проницательные умные глазки и подумал, какой же будет его реакция, когда он опишет фотографу ту штуковину, висевшую за окном Мерфи. Непроизвольно Фурлоу взглянул в сторону окна. Теперь там ничего не было. Ночь вдруг показалась ему холодной. Фурлоу поежился.
      - Может, Мерфи выглядывал наружу? - спросил Ли.
      Гнусавый голос репортера действовал Фурлоу на нервы.
      - Нет, - ответил Фурлоу. - Я... Полагаю, я просто увидел какой-то отблеск.
      - Не знаю, что можно вообще рассмотреть сквозь ваши очки, - заметил Ли.
      - Вы правы, - согласился Фурлоу. - Конечно, это все из-за моих очков, вот мои глаза и увидели... какое-то отражение.
      - У меня есть еще куча вопросов, док, - сказал Ли. - Может, заскочим в "Ночную Индейку", где мы можем спокойно поговорить. Давайте сядем в мою машину, и я отвезу вас...
      - Нет, - перебил его Фурлоу и покачал головой, чувствуя, как проходит его растерянность. - Нет. Может быть, завтра.
      - Черт побери, док, но уже завтра наступило.
      Однако Фурлоу уже отвернулся и побежал к своей машине. В его голове стучала лишь одна мысль, слова, брошенные Мерфи: "Позаботься о Руги".
      Фурлоу знал, что должен найти Рут, предложить ей всю свою помощь. Она вышла замуж за кого-то, но это не уничтожило того, что было между ними.
      6
      Аудитория шевелилась - единый организм в безымянной темноте амфитеатра корабля историй.
      Келексел, сидевший почти по центру этого огромного помещения, внезапно почувствовал странную угрозу в этом шевелении в темноте. Рядом с ним были съемочные группы наблюдения и свободный от дежурства персонал, интересовавшийся новым творением Фраффина. Две бобины уже неоднократно прокручивались без перерыва, во время редактирования, и теперь они ждали повтора первой сцены. Но Келексела по-прежнему не покидало ощущение какой-то надвигающейся опасности, направленной непосредственно против него; что-то связанное с этой историей, однако он не мог определить связь.
      Сейчас в воздухе ощущался слабый запах озона от перекрещивающихся невидимых полей Тиггивоф, связывавших аудиторию с трехмерным изображением фильма. Кресло, на котором он сидел, было непривычным для него специально приспособленное для редакторской работы с твердыми подлокотниками, по кромке которых располагались рычажки переключателей. Только огромный куполообразный потолок, опутанный паутиной силовых нитей, тянувшихся вниз, к сцене (как и сама сцена) были привычными, напоминая обычный амфитеатр.
      И звуки - щелканье переключателей редактирования, профессиональные реплики: "Сократите вступление и переходите к основному действию...", "Ослабить влияние бриза...", "Усилить эмоциональность жертвы и немедленно повторить предыдущий кадр..."
      Во всем этом не было никакой гармонии.
      Келексел уже два дня пробыл здесь, пользуясь предоставленной его высоким положением возможностью понаблюдать за работой по созданию истории. Но раньше, когда он оказывался в амфитеатре, он был просто зрителем.
      Где-то издалека из темноты слева от него раздался голос:
      - Запускайте.
      Силовые линии исчезли. Зал погрузился в полную темноту.
      Кто-то прочистил горло - свидетельство нервозности, которая охватила весь темный зал.
      В центре сцены вспыхнул свет. Келексел принял более удобное положение. "Всегда одно и тоже странное начало", - подумал он. Заброшенный огонек, бесформенный, медленно превращающийся в свет уличного фонаря. Стала видна часть лужайки, поворот дороги и на заднем плане призрачно-серая стена какого-то дома. Темные окна из простого стекла блестели, точно невидящие глаза.
      Откуда-то из глубины сцены доносилось чье-то тяжелое дыхание, что-то стучало в бешеном ритме.
      Застрекотало какое-то насекомое.
      Келексел вдруг понял, что цепи репродьюсера воспроизводили все шумы со всеми оттенками оригинального звучания. Сидеть здесь, в этой паутине силовых полей, связанным с проектирующими устройствами сенсоров, было все равно что видеть настоящую живую картину с какой-то точки сверху, находясь непосредственно рядом с местом событий. В некотором роде это было похоже на единение Чемов. Холодный ветерок пощекотал его лицо.
      Откуда-то из темной глубины сцены на Келексела внезапно нахлынула волна леденящего страха, продвигавшаяся сквозь сеть проецирующих устройств. Келекселу пришлось напомнить себе, что это просто мастерски созданный сюжет, что он нереален... для него. Он лишь испытывает страх другого существа, пойманный и сохраненный при помощи чувствительных записывающих устройств.
      В центре сцены появилась бегущая женщина-туземка, одетая в свободный зеленый халат, края которого вздымались вокруг ее бедер. Она тяжело дышала. Ее обнаженные ноги гулко прошлепали по газону и затем по покрытию шоссе. Ее преследовал приземистый мужчина, мертвенно-бледный в лунном свете. В руках у него был меч. Его лезвие сверкнуло в свете фонаря, как серебристое жало змеи.
      Женщина застыла в ужасе. Потом выдохнула:
      - Нет! Пожалуйста, Господи, нет!
      У Келексела перехватило дыхание. Когда бы он не смотрел на совершающийся акт насилия, всякий раз это поражало его. Он уже догадывался о последующих действиях. Вот меч приподнимается высоко над головой...
      - Перерыв!
      Паутина вверху потускнела. Возбуждение схлынуло, словно аудиторию окатили ледяной водой. Сцена погрузилась в темноту.
      До Келексела вдруг дошло, что это был голос Фраффина. Он раздался откуда-то справа. На мгновение Келексела охватил гнев на Фраффина, прервавшего сюжет. Следователю потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя, но все равно он чувствовал себя разочарованным.
      Вспыхнул свет, и он увидел ряды сидений, клином расходящихся от диска сцены. Келексел заморгал, а потом стал оглядывать персонал корабля историй. "Какая же опасность может здесь таиться?" - спросил он себя. Келексел доверял своим инстинктам - в этой комнате скрывалась опасность. Но что же это за опасность?
      Вокруг него расположился персонал: в задних рядах сидели стажеры и свободные от дежурства члены съемочных групп наблюдения, в центре кандидаты в члены экипажа и наблюдатели, а рядом со сценой - съемочная группа. С виду самые обычные Чемы, но Келексел все еще ощущал угрозу для себя, уверенность, что они способны причинить ему вред. Он чувствовал это в возбужденности Чемов, в той образовавшейся цепочке, которая связала воедино их жизни.
      Сейчас в зале наступила странная тишина. Они чего-то ждали. Далеко внизу у сцены склонились друг к другу люди, о чем-то неслышно переговариваясь.
      "Может, мне все это только мерещится? - подумал Келексел. - Но ведь несомненно они подозревают меня. Но почему тогда они разрешили мне присутствовать здесь и наблюдать за их работой?"
      Их работа - насильственная смерть.
      И снова Келексел почувствовал разочарование от того, что Фраффин остановил работу над этим эпизодом. Уже то, что он видел, шло в разрез с его опытом, хотя он знал, как будет развиваться сюжет дальше... Келексел покачал головой. Он был в замешательстве, взволнован. Еще раз он окинул взглядом аудиторию. Его окружало разноцветье униформ, указывающих на род занятий: красные принадлежали пилотам флиттеров, оранжево-черные съемочным группам наблюдателей, зеленые - сценарным группам, желтые обслуживающему персоналу и ремонтникам, фиолетовые - актерам и белые гардеробщикам, и то тут то там встречались черные отметины Манипуляторов, помощников Режиссера, входивших в ближайшее окружение Фраффина.
      Группа у сцены разделилась. Фраффин забрался на сцену и прошел в самый центр, куда было направлено внимание присутствующих. Он умышленно совершил это движение, чтобы отождествить себя с тем, что происходило на сцене всего несколько минут назад.
      Наклонившись вперед, Келексел внимательно оглядел Режиссера. У Фраффина, человека небольшого роста, укутавшегося в черный плащ, была худощавая фигура, копна черных волос над серебристым овалом лица, прямая щель рта с выступающей верхней губой. Он вдруг показался Келекселу призраком из какого-то далекого и ужасного королевства, которого никто из Чемов еще не видел. В нем была видна недопустимая индивидуальность.
      Фраффин поднял свои глубоко посаженные глаза и поискал Келексела.
      И тогда мурашки пробежались по коже Следователя. Он откинулся на спинку кресла, почувствовав тревогу. Казалось, словно Фраффин обращался к нему: "Вот он, этот дурак Следователь. Я заловил его в свою ловушку! Ему теперь не выбраться из нее! Никогда!"
      Мертвая тишина охватила зал - словно у всех присутствующих перехватило дыхание. Все не отрывали глаз от центра сцены.
      - Повторяю: наша цель - в утонченности, - тихо сказал Фраффин.
      И снова посмотрел на Келексела.
      "Да, теперь он точно испытывает страх, - подумал Фраффин. - Страх усиливает сексуальное влечение. А он видел дочь жертвы, женщину, способную завлечь в ловушку любого Чема - экзотичную, но не слишком грубую, миловидную, с глазами, подобными зеленым драгоценным камням. А как же любят Чемы все зеленое. Она привлекательна, и он должен почувствовать к ней физическое влечение. Ха! Келексел! Ты вскоре попросишь разрешения поближе познакомиться с туземцами... и мы разрешим тебе это".
      - Вы недостаточно уделяете внимания зрительному восприятию, - сказал Фраффин. Его голос внезапно стал холодным.
      Легкая дрожь пробежала по амфитеатру.
      - Нам не нужно, чтобы наш зритель оказывался слишком погруженным в страх, - продолжал Фраффин. - Зритель должен лишь почувствовать присутствие страха. Не нужно заставлять его переживать это чувство. Он должен наслаждаться этим - забавное насилие, занятная смерть. Зритель не должен понимать, что им манипулируют. В каждой сцене должно содержаться нечто большее, чем простая интрижка для нашего развлечения.
      Келексел почувствовал, что в сказанном Фраффином есть более глубокий смысл. Да, определенно, здесь скрывается какая-то угроза. Вокруг велась какая-то игра, но он до сих пор не понимал, в чем она заключается.
      "Я должен заполучить одно из этих существ, чтобы узнать их поближе и заодно поразвлечься, - подумал Келексел. - Наверное ключ к разгадке этой тайны могут дать только туземцы".
      Эта мысль как бы открыла запертую дверь искушению - Келексел вдруг понял, что его разум заполнили мысли о той женщине из сюжета Фраффина. У нее еще такое экзотическое имя - Рут. Рыжеволосая Рут. В ней было что-то от Суби-существ, а Суби были известны благодаря тому морю эротического удовольствия, которое они доставляли Чемам. Келексел припомнил одну Суби, которой некогда он обладал. Хотя, кажется, она очень скоро увяла. Так всегда происходит со смертными, их срок жизни несоизмерим с бесконечной жизнью Чемов.
      "Возможно, я смогу объяснить это Рут, - подумал Келексел. - Людям Фраффина проще простого будет доставить ее сюда ко мне".
      - Утонченность, - повторил Фраффин. - Аудитория не должна терять ощущение некоторой отчужденности от происходящего. Думайте о нашей истории как о каком-то танце, это не настоящая жизнь, какой мы живем, а лишь ее отражение, вроде волшебной сказки Чемов. И теперь вы все должны понимать, в чем заключается цель нашей истории. Сознавать, что добиться этой цели можно только при помощи должной утонченности.
      Фраффин поплотнее запахнул черный плащ, чувствуя удовлетворение, которое должен был испытывать хозяин балагана после удачного представления. Потом он спустился со сцены.
      "У нас хороший экипаж, - напомнил себе Фраффин. - Они будут выполнять свои функции с вышколенной аккуратностью. А этот занимательный сюжетец нужно сохранить и ввести в банк историй. Может быть его даже удастся использовать в качестве вступительной части перед другими сюжетами как образец художественного искусства. Но в любом случае, он выполнил свою задачу, если заставил двигаться Келексела в нужном направлении - здесь страхом, там похотью, и всякий его шаг теперь будет фиксироваться группами наблюдения. Всякий шаг".
      "Им так же легко манипулировать, как и туземцами", - подумал Фраффин.
      Он прошел по служебному туннелю, ведущему от задней части сцены к голубому холлу, из которого извилистым коридором, где располагались склады, можно было попасть в его личные апартаменты. Фраффин позволил силовому полю-капсуле опуститься и обхватить его, и затем капсула устремилась вперед со скоростью, при которой люки, расположенные в стенах коридора, сливались в одно расплывчатое пятно.
      "Мне почти что жаль этого Келексела, - подумал он. - Этот человек очевидно почувствовал отвращение при первой мысли о персонифицированном насилии, но он точно погибнет в конфликте, который ведут туземцы.
      С какой же легкостью мы определяем совершение отдельными индивидуумами актов насилия, - продолжал свою мысль Фраффин. - Можно даже подозревать, что в нашем далеком прошлом существовало в действительности нечто похожее".
      Он почувствовал, как тут же затрещала броня, которой являлась его кожа, под внезапным наплывом этих беспокойных воспоминаний. Фраффин сглотнул и остановил капсулу перед люком, закрывающим вход в его апартаменты.
      Бесконечность его собственной персонифицированной истории вдруг привела его в ужас. Он внезапно почувствовал себя на пороге ужасающего открытия и испугался чудовищных откровений, которые могут вынырнуть на поверхность сознания из глубин памяти, его далекого и давно похороненного в пучинах вечности прошлого.
      И тогда на помощь Фраффину пришла спасительная ярость. Ему хотелось схватиться с этой вечностью, заставить умолкнуть голоса, шепчущие внутри него. Он замер весь от приступа страха и подумал: "Чтобы оставаться бессмертным, необходимо иногда принимать дозы моральной анестезии".
      Именно эта мысль развеяла его страх. Фраффин вошел в серебряную теплоту своего салона удивляясь, откуда у него могли появиться подобные мысли.
      7
      Облокотившись на руль своей припаркованной машины, Фурлоу сидел и покуривал трубку. Рядом с ним на сиденьи лежали его поляризованные очки, он смотрел в темнеющее небо сквозь ветровое стекло, по которому скатывались капли дождя. Его глаза слезились, и эти дождевые капельки казались ему слезами, стекающими по лицу человека. Этому двухместному автомобилю было уже пять лет, и он знал, что пора бы приобрести новый, но он никак не мог расстаться с привычкой экономить деньги на покупку дома. Ее он приобрел еще тогда, когда он подумывал о женитьбе на Рут. Сейчас ему было нелегко избавиться от этой привычки, хотя он понимал, что цепляется за нее главным образом из-за еще не исчезнувшей у него надежды, что им удастся забыть о прошедших годах.
      "Почему она хочет увидеться со мной? - подумал он. - И почему именно здесь, где мы когда-то встречались? К чему такая секретность?"
      Прошло два дня после убийства, и он вдруг понял, что все еще не может свести в единую логическую цепочку происшедшие события. Когда он видел в газетах заметки о себе, то словно читал о ком-то другом, каком-то незнакомце... Смысл этих статей ускользал от него, расплывался подобно дождевым каплям, стекавшим сейчас по ветровому стеклу перед ним. Фурлоу вдруг показалось, что весь мир охвачен психозом, который свел с ума Мерфи, и ответными насильственными действиями окружающих.
      Шоком явилось для Фурлоу понимание того, что общество хочет смерти Мерфи. Реакция общественности была столь же жестокой, что и буря, неожиданно налетающая на побережье и опустошающая его.
      "Жестокий шторм, - подумал он. - Буря жестокости".
      Фурлоу посмотрел на деревья слева от себя, ему было интересно, сколько же времени он уже пробыл здесь. Его часы остановились. Однако Рут опаздывала. Как всегда. Это было в ее привычках.
      Недавно вовсю бушевала гроза. Низко нависали дождевые облака, закрывая свинцово-серое небо. Некоторое время испуганно щебетали птицы в эвкалиптовой рощице неподалеку. Раздавался скрип раскачиваемых ветром сучков, и с деревьев падали большие капли.
      Солнце выглянуло на западе, низко нависая, над горизонтом и бросая оранжевый отсвет на верхушки деревьев. Капли дождя срывали листья. Среди чешуйчатых коричневых стволов эвкалиптов от земли поднимался пар. От корней и зарослей травы доносился стрекот насекомых, усиливаясь на открытых местах вдоль грязной дороги, ведущей в рощицу.
      "Что они помнят о буре? - подумал Фурлоу.
      Он, будучи психологом, понимал, почему толпа требовала узаконенного убийства, но его потрясло, что этого же хотели и официальные лица. Он вспомнил о чинимых ему препятствиях, попытках помешать ему провести профессиональное медицинское обследование Мерфи. Шерифу, окружному прокурору Джорджу Паре и другим официальным лицам сейчас уже было известно, что Фурлоу предполагает психический срыв, который стоил Адель Мерфи жизни. Если это будет признано официально, то Мерфи придется признать невменяемым и его нельзя будет казнить.
      Паре уже показал свою твердую руку, позвонив начальнику Фурлоу, директору психиатрической больницы Морено, доктору Лерою Уили. Уили был известен своей кровожадностью - результаты обследований этого психиатра были такими, как этого хотело обвинение. Пользуясь своим более высоким положением, Уили сказал, чтобы Мерфи был благоразумным и "отвечал за свои действия".
      Фурлоу посмотрел на бесполезные часы. Они показывали 2:14. Он знал, что сейчас около семи. Скоро стемнеет. Почему же Рут задерживается? И почему она попросила встретиться на старом месте?
      Он вдруг понял, что не особенно жаждет увидеться с ней.
      "Неужели я стыжусь сейчас предстоящей встречи? - спросил он себя.
      Он приехал сюда прямо из госпиталя, где Уили не таясь пытался заставить его бросить это дело и забыть на некоторое время, что он окружной судебный психиатр.
      Уили так и заявил ему:
      - ...личная заинтересованность... твоя старая подружка... ее отец...
      Смысл его слов был ясен, но все объяснялось тем, что Уили также знал о его заключении по поводу Мерфи, которое сейчас находилось в следственном отделе. И это заключение противоречило точке зрения Уили.
      Уили появился как раз тогда, когда они собирались открыть совещание судебных экспертов, чтобы рассмотреть возможное прекращение расследования дела в отношении одного пациента. Вспоминая сейчас о том совещании, Фурлоу не мог не подумать о ярости, которая охватила главу психиатрической больницы.
      Они находились в кабинете, пропахшем дезинфекцией и лекарствами: капеллан-протестант, мужчина невысокого роста с песочными волосами, носящий темный костюм, всегда казавшийся на нем на размер больше, что делало его еще более маленьким; медсестра миссис Норман, грузная дородная женщина с седыми волосами, чье узкое, словно высеченное из камня лицо никогда не покидало непроницаемое, как у вышколенного сержанта, выражение; доктор Уили казался слишком тучным в своем твидовом костюме, его черные волосы, уже покрытые сединой на висках, были аккуратно подстрижены, как того требовала гигиена, и не скрывали румянца его щек и оценивающего взгляда голубых глаз.
      А дальше, за уже покрывшимся царапинами овальным столом сидел пациент; они знали лишь его имя Питер и номер. Ему было семнадцать лет, его мыслительные способности были ограничены вследствие плохой наследственности, отсутствия надлежащего питания, неподходящих условий и образования. Это было воплощение ходячей Неудачи, у которой отсутствовало все, что только возможно: его светлые волосы комками сбились вниз, закрывая голубые водянистые глаза, длинный нос, треугольный подбородок и вытянутые вперед губы совершенно не скрывали то, что должны были скрывать.
      За окном зеленели лужайки, сияло солнце, и другие пациенты обрабатывали цветочные клумбы. Кабинет же, по мнению Фурлоу, пропах не только страхом пациента, но и человеком, боявшимся окружного прокурора.
      - Какой работой ты будешь заниматься, когда тебя отсюда выпустят? спросил Уили.
      Питер уставился на доску со стола и ответил:
      - Буду продавать газеты или же чистить обувь, что-нибудь вроде этого.
      - Тебе так не заработать много денег, если только у тебя нет приличного магазинчика на углу, а значит и бизнес у тебя покруче, - осклабился Уили.
      Заметив это, Фурлоу подумал, почему психиатр должен подавлять личность пациента, а не восстанавливать ее. Потом он задал себе вопрос, что же будет делать Уили, если он, Фурлоу, остановит беседу, займет место "пациента" и расскажет о том, что видел две ночи назад: "...эта штука походила на летающую посудину. Она интересовалась убийцей".
      Перед миссис Норман на столе лежали служебные папки социального обеспечения. Она пролистывала их, ясно показывая, что ей нет дела до Уили. Капеллан Хардвик держал в руках собственную копию врачебного дела на Питера, однако он не изучал его. Его похоже заинтересовала поливка воды из спринклера, которую он мог видеть в окне справа от себя.
      - Не мог бы ты, Питер, рассказать нам, как чувствуешь себя сегодня? поинтересовался Уили. - Как твое самочувствие?
      - О, все в порядке.
      - Ты все еще занимаешься вышиванием? Мне кажется, тебя более заинтересовала бы работа на улице.
      - Да, я занимаюсь вышиванием. С тех пор, как оказался здесь.
      - И как долго ты уже здесь?
      - Примерно недели две.
      - Ну и как ты себя чувствуешь?
      - О, все отлично. Но я вот все спрашиваю себя, когда же вы выпустите меня наконец отсюда... чтобы я смог вернуться домой и помочь своей матери.
      - Ну, знаешь, мы держим тебя из-за одной вещи, что есть в тебе, сказал Уили, - вот она-то нам и интересна.
      - Ну, это-то мне и говорят уже шесть месяцев, - вздохнул Питер. - Но почему я должен оставаться здесь? Капеллан (он украдкой посмотрел на Хардвика) сказал мне, что вы напишите моей матери и узнаете, хочет ли она моего возвращения. А если я ей не нужен, он оставит меня здесь.
      - Мы еще не получили ответа от твоей матери.
      - Ладно, зато я получил от нее письмо, и она пишет, что хочет, чтобы я вернулся домой. Капеллан сказал, что если вы позволите мне уйти отсюда, он доставит меня домой. Так что я не вижу никаких оснований, почему меня здесь держат.
      - Принять решение не так-то просто, как ты думаешь, Питер. Решает не один только капеллан.
      Хардвик открыл папку и сделал вид, что изучает ее содержимое. Фурлоу вздохнул и покачал головой.
      "Что же это я видел? - подумал Фурлоу. - Действительно ли эта штука парила у окна Мерфи? Или это мне просто пригрезилось?" - Вопрос этот преследовал его уже два дня.
      - Ну, он ведь сказал, что заберет меня отсюда, - упорствовал Питер.
      Уили с неодобрением посмотрел на Хардвика.
      - Вы что, в самом деле говорили ему, что отвезете его в Макирозу?
      - Если против него прекратят уголовное дело, - ответил Хардвик. - Я сказал, что с радостью проехался бы с ним туда.
      Уили, повернувшись снова к Питеру, сказал:
      - Ну, нам нужно еще немного разобраться с этим делом, узнать, хочет ли твоя мать твоего возвращения и можно ли капеллану отвезти тебя домой. Когда все это будет улажено, ты тут же покинешь это место.
      Питер замер, лицо его было совершенно невозмутимо, а взгляд был опущен вниз.
      - Спасибо!
      - Это все, Питер, - сказал Уили. - Ты свободен.
      Миссис Норман махнула рукой санитару, ожидавшему за дверью с окошком и сеткой, и тот открыл дверь. Питер встал и поторопился выйти из кабинета.
      Фурлоу просидел еще несколько секунд, пока в его сознании не сформировалась мысль, что Питер добился своей цели - обещание быть выпущенным на свободу, но, кажется, доктор Уили еще не понял этого. Он все еще думает, что у него достаточно отговорок, чтобы держать ход дела в своих руках.
      - Ну, доктор Уили, - начал Фурлоу, - вы почти открыто признались пациенту, что против него будет снято обвинение и его освободят.
      - О, нет... я не давал ему подобных обещаний.
      - Ну, а пациент решил, что вскоре он окажется дома, и единственной причиной задержки является отсутствие разрешения на сопровождение его домой капелланом и письма с подтверждением от матери.
      - Вызовите пациента обратно, и мы покончим с этим делом прямо сейчас, раздраженно бросил Уили.
      Со вздохом миссис Норман прошла к двери и позвала санитара. Питера привели назад, и он снова уселся на стул. Глаза мальчика были закрыты, плечи согнуты. Он не двигался.
      - Ты ведь все правильно понял, Пит, - начал Уили, - мы же не давали тебе никаких обещаний, что отпустим тебя? Мы просто собираемся разобраться в твоих домашних делах и посмотреть, все ли там в порядке и можешь ли ты получить работу. Да и узнать, можно ли тебе вернуться в школу и поучиться еще хотя бы годик. А возможно ты сможешь устроиться на какую-нибудь приличную работу. Ты-то ведь понимаешь, что мы не давали тебе никаких определенных гарантий?
      - Ага, понимаю. - Питер посмотрел на капеллана, который умышленно отвел глаза в сторону.
      - А что там со школой? - поинтересовался Фурлоу.
      - Парень не закончил ее, - ответил Уили. Потом он снова повернулся к Питеру. - Тебе же хочется вернуться и закончить школу?
      - Ага.
      - Тебе нравится ходить в школу? - спросил Уили.
      - Ага.
      - Ты бы хотел завершить свое образование и получить работу с хорошим заработком, чтобы ты смог накопить денег для будущей женитьбы?
      - Ага.
      Уили торжествующе посмотрел на Фурлоу.
      - Есть у кого-нибудь еще вопросы?
      У Фурлоу мелькнула мысль, что ситуация чем-то напоминает игру в покер, где Питер был в положении игрока, который одновременно и верит и не верит блефу других игроков. И ждет раскрытия оставшихся карт.
      - Разве не верно, Питер, - начал Фурлоу, - что ты редко наедаешься досыта?
      - Ага. - Мальчик снова посмотрел с мольбой на Уили.
      - Разве не верно, Питер, - продолжал Фурлоу, - что ты чаще съедаешь сухую корочку хлеба, чем вкусный сочный кусок мяса?
      - Ага.
      - Это все, - сказал Фурлоу.
      По сигналу миссис Норман санитар еще раз вывел Питера из комнаты.
      - Я думаю, что, принимая следующего пациента, - заметил Фурлоу, - нам следует клясться также, как присягают на суде.
      Несколько секунд Уили молчал. Потом зашуршал бумагами и наконец ответил:
      - Не понимаю, к чему ты клонишь.
      - Ты напомнил мне одного знакомого мне окружного прокурора, - продолжил Фурлоу.
      - Да? - Глаза Уили пылали от гнева.
      - Кстати, - заметил Фурлоу, - ты веришь в летающие тарелки?
      И миссис Норман и капеллан Хардвик резко приподняли головы и посмотрели на Фурлоу. Уили же, однако, откинулся на спинку кресла, закрыв глаза.
      - Что ты хочешь этим спросить? - потребовал от него Уили.
      - Мне бы хотелось узнать твой ответ, - произнес Фурлоу.
      - По поводу летающих тарелок? - В голосе Уили слышались нотки недоверчивости.
      - Да.
      - Массовые галлюцинации, - ответил Уили. - Полный вздор! Разве нельзя объяснить это как случаи ошибочного опознавания, например зондов метеослужбы или чего-то подобного, однако все те люди, кто настаивает, что видели космические корабли, нуждаются в наших услугах.
      - Разумная точка зрения, - заметил Фурлоу. - Рад слышать ее.
      Уили кивнул.
      - Мне наплевать, что ты думаешь о моих методах, - начал он, - но тебе не удастся поймать меня на том, что мои решения основываются на каких-либо галлюцинациях. Все равно каких. Понятно?
      - Абсолютно, - заверил его Фурлоу. Он видел, что Уили убежден, что в этом вопросе был заключен тайный подвох и попытка дискредитировать его.
      Уили поднялся на ноги и бросил взгляд на часы.
      - Не вижу во всем этом никакого смысла, но, несомненно, тебя осенила какая-то идея.
      Он вышел из кабинета.
      Миссис Норман глубоко вздохнула и с сочувствием посмотрела на Фурлоу.
      - Вам, по всей видимости, нравится играть с огнем, - заметила она.
      Фурлоу встал улыбаясь.
      Хардвик, не сводя глаз с Фурлоу, произнес:
      - Защита остается.
      Когда все это воспоминание пронеслось у него в уме, Фурлоу покачал головой. Потом снова посмотрел на наручные часы, улыбнулся сам себе, когда понял, что сделал это чисто машинально - часы-то остановились. Проникавший внутрь машины воздух приносил запах влажных листьев.
      "Почему Рут попросила меня встретиться с ней именно здесь? Ведь она сейчас жена другого человека. Где же она... почему она, черт возьми, опаздывает! Неужели с ней что-то случилось?"
      Фурлоу посмотрел на трубку.
      "Проклятая трубка потухла. Всегда так. Я курю спички, а не табак. Совсем не хочется снова обжечься на этой женщине. Бедная Рут... какая трагедия... Она ведь была очень близка с матерью".
      Фурлоу попытался припомнить облик убитой женщины. Сейчас Адель Мерфи была лишь пачкой фотографий и описанием в газетах, отражением в свидетельских показаниях и полицейских протоколах. Образ той Адель Мерфи, которую он знал, не мог всплыть в его памяти из-за новых, жутких изображений, сделанных газетчиками. Ее черты лица начали расплываться с прошествием времени также неизбежно, как опадают листья с деревьев осенней порой. В памяти остались только цветные полицейские фотографии, что хранились в папке у шерифа, рыжие волосы (такие же, как у ее дочери), разбросанные по замасленному дорожному покрытию.
      Ее бледная обескровленная кожа на фотографии - это он помнил.
      Он помнил также показания свидетельницы Сары Френч, жены доктора, живущего по соседству, которые она дала под присягой. Из ее показаний он мог явственно представить картину происшествия. Сара Френч услышала крики, визг. Она выглянула из окна своей спальни, находящейся на втором этаже, в залитую лунным светом ночь как раз в тот момент, когда происходило убийство.
      "Адель... Миссис Мерфи выбежала из дальней двери своего дома. На ней была зеленая ночная рубашка... очень тонкая. Она была босая. Я помню, что успела подумать, не странно ли это, что она босиком. Затем прямо за ней выбежал Джо. В руке у него был этот проклятый малайский крисс. Это было так ужасно, так ужасно! Я увидела его лицо... залитое лунным светом. Он прямо-таки излучал из себя ярость. В гневе он так ужасен!"