Это плохо!
В основном, то, что мы называем ИСКУССТВОМ, служит желаниям, утверждая их. Не надо мне этого! Я знаю, что могу принимать.
Чем являлся для Шианы этот рисунок?
Песчаный Червь: слепая мощь, сторожащая спрятанные сокровища. Артистизм в мистической красоте.
Говорили, что Шиана однажды пошутила о своем назначении: «Я пасу червей, которых, может, еще и не будет».
А даже если они и появятся, пройдут годы, прежде чем они достигнут тех размеров, что были изображены на картинке. Не ее ли голос исходил от крохотной фигурки перед червем?
– Со временем будет так.
Запах меланжа наполнил комнату, запах более насыщенный, чем в обычных комнатах Преподобной Матери. Одрейд окинула взглядом обстановку: стулья, рабочий стол, освещение укрепленных глоуглобов – все было расположено предельно удобным образом. Но что за странной формы груда черного плаза в углу? Очередное произведение Шианы?
Комнаты были под стать Шиане, решила Одрейд. Не так сильно, как рисунок, но и вид из окна напоминал ее происхождении, походя на Дар-эс-Балат в глубине пустынь Дюны.
Слух Одрейд уловил шорох со стороны двери. Она повернулась и увидела Шиану. Она застенчиво заглядывала в дверь, не торопясь подходить к Преподобной Матери.
Движения яснее слов: «Итак, она пришла ко мне в комнаты. Хорошо. А кто-то мог бы и не принять моего приглашения».
Обостренные чувства Одрейд заработали при виде Шианы. Самая молодая из всей истории Преподобных Матерей. Ты часто думаешь о ней, как о тихой маленькой Шиане. Она не всегда была тихой и уже совсем не была маленькой, но прозвище прижилось. Она даже не походила на мышку, хотя зачастую и напоминала тихого грызуна, ожидающего на краю поля ухода хозяина. Чтобы устремиться в пшеницу подбирать осыпавшееся зерно.
Шиана вошла в комнату, остановившись совсем близко к Одрейд.
– Мы долго не виделись. Великая Мать.
Первое впечатление Одрейд явно было смешанным.
Прямота и маскировка?
Шиана стояла в тихом ожидании.
Гены Сионы Атридес создали занимательное лицо под налетом патины Бене Джессерит. Зрелость проявлялась на нем в соответствии с образами как Сестринства, так и Атридесов. Твердо запечатлелись следы многочисленных решений. Слабая, темнокожая беспризорница с выгоревшими каштановыми волосами превратилась в уравновешенную Преподобную Мать. Кожа оставалась все такой же темной от многих часов, проводимых на свежем воздухе. Волосы
– такими же выгоревшими. Правда, глаза стали непреклонными и целиком синими, подчеркивая: «Я прошла Агонию».
Что же такое я чувствую в ней?
Шиана перехватила взгляд Одрейд (бене-джессеритская наивность) и поняла, что в нем отражалась давно довлеющая конфронтация.
У меня нет никакой защиты, кроме правды, и, надеюсь, она удержится от исповеди.
Одрейд с большим вниманием глядела на свою бывшую ученицу, дав волю всем чувствам.
Страх? Что я чувствую? Что-то в разговоре?
Твердость голоса Шианы была превращена в мощный инструмент, раздражавший со времени первой же встречи Одрейд. Естественная сущность Шианы (если можно так сказать, сущность Свободных!) была обуздана и перенаправлена. Было отшлифовано ядро жертвенности. Ее способность любить и ненавидеть была сдержана крепкой уздой.
Откуда у меня такое ощущение, будто она хочет сдержать меня?
Одрейд внезапно ощутила свою уязвимость.
Эта женщина ознакамливалась с моей крепостью изнутри. И теперь нельзя уже было забывать об этом.
На ум пришла беседа с Тамейлан: «Она из сохраняющих себя для себя. Помнишь сестру Швангью? Она такая же, только лучше. Шиана знает, куда направляется. Надо тщательней следить за ней. Кровь Атридесов, понимаешь?»
«И я из Атридесов, Там.»
«Мы никогда не забываем об этом! Ты думаешь, мы будем стоять и смотреть, если Великая Мать решила самовоспитываться? Есть пределы нашему терпению, Дар».
– И вправду, этот визит запоздал, Шиана.
Тон Одрейд встревожил Шиану. Она ответила на него резким взглядом, который в Сестринстве называют «БГ безмятежный», и едва ли во всей Вселенной можно было найти более безмятежной маскировки, чем в этом взгляде. Это был не просто барьер, это было нечто. Любое отклонение от этой маски было для нее разрушительным. Сама по себе она была оскорблением. Шиана тут же поняла это и рассмеялась.
– Я знала, что ты придешь спрашивать! Беседа с Дунканом, верно? – Пожалуйста, Великая Мать! Не отрицайте этого.
– Совершенно, Шиана.
– Он хочет, чтобы кто-нибудь защитил его в случае нападения Чтимых Матре.
– И все? – Она что, держит меня за набитую дуру?
– Нет. Его интересует информация о наших намерениях в случае нападения Чтимых Матре.
– Что ты сказала ему?
– Все, что могла. – Правда – мое единственное оружие. Мне надо отвлечь ее.
– Ты разделяешь его мысли, Шиана?
– Да!
– И я тоже.
– Но не Там и не Белл?
– Мои осведомители сообщают, что сейчас Беля готова терпеть его.
– Белл? Терпеть?
– Ты неверно оценила ее, Шиана. Это – твой порыв, – Она что-то скрывает. Что ты сделала, Шиана?
– Шиана, ты думаешь, что сработаешься с Белл?
– Потому что я надоедаю ей? – Работать с Белл? Что она имеет в виду? Не Белл должна возглавлять этот проклятый проект Миссионарии!
Уголки рта Одрейд слегка подергивались. Очередная выходка? Неужели?
Шиана была главным предметом сплетен в столовых Централа. Рассказы о том, как она надоедала Воспитательницам (особенно Белл) и весьма детальные отчеты об обольщениях, вскармливаемые сравнениями с Чтимыми Матре, принесенными Мурбеллой, были приправлены спайсом почище еды. Одрейд слышала обрывки разговоров не далее, как два дня назад. «Она сказала: (Я воспользовалась методом „позволь мне дурно вести себя“. Очень действует на мужчин, считающих, что они выгуливают тебя по дорожке в саду)».
– Надоедаешь? Ты правильно выразилась, Шиана?
– Подходящее слово: видоизменить, борясь с заложенными склонностями.
И в тот самый момент, когда с губ слетели слова, Шиана поняла, что допустила промах.
Одрейд почувствовала напряженную тишину. Видоизменить? Взгляд ее вернулся к той странной черной груде в углу. Она посмотрела на нее с отрешенностью, которая удивила ее.
Зрелище захватывало. Она попыталась найти согласованность, какую-то подсказку. Но не смогла, даже напрягшись до предела. И в этом цель.
– Оно называется «Пустота», – сказала Шиана.
– Твое? – Пожалуйста, Шиана. Скажи нет. Скажи, что автор там, куда мне не добраться.
– Я создала это ночью неделю назад.
А черный плаз – единственная видоизмененная тобою вещь?
– Изумительное замечание по поводу искусства в целом.
Но не искусства в частности.
У меня есть связанная с тобою Шиана проблема. Ты тревожишь некоторых сестер, – И меня. Есть в тебе дикий пунктик, который мы никак не найдем. Генные следы Атридесов, которые Дункан предложил поискать, заложены в твоих клетках. Что они дают тебе?
– Тревожу Сестер?
– Особенно когда они вспоминают, что ты – моложе всех, когда-либо прошедших Агонию.
– Ну, кроме Отклонений.
– И ты что, тоже?
– Великая Мать? – Она никогда умышленно не ранила моих чувств просто так.
– Ты прошла через Агонию, влекомая своей непокорностью.
– А может лучше сказать, что я воспротивилась зрелому совету. – Юмор иногда смущал ее.
В дверях появилась Престер, помощница Шианы. Она постукивала по стене, пока на нее не обратили внимания.
– Вы велели мне немедленно сообщить вам о возвращении поисковой бригады.
– О чем они сообщают?
Облегчение в голосе Шианы?
– Бригада номер восемь хочет, чтобы взглянули на их результаты.
– Они всегда этого хотят!
Интонация Шианы была подчеркнуто разочарованной:
– Не хотите ли взглянуть со мной на их результаты, Великая Мать?
– Я подожду здесь.
– Я ненадолго.
– Когда они ушли, Одрейд подошла к западному окну: ясный вид на лежащую за крышами новорожденную пустыню. Маленькие дюны. Почти закат и сухая жара, так напоминающая о Дюне.
Что скрывает Шиана?
Молодой парень, почти мальчик, загорал голышом на соседней крыше, лежа кверху животом на матрасе цвета морской волны, набросив на лицо золотое полотенце. Загар у него был бронзовым, под цвет полотенца и рыжеватых волос. Ветерок приподнял уголок полотенца, забросив его на лицо. Устало двинулась вялая рука и восстановила покров.
Как он может бездельничать? С ночной смены? Может быть.
Безделье не поощрялось, а он выставлял его напоказ. Одрейд улыбнулась сама себе. Могли простить любого, приняв за ночного работника. Он мог рассчитывать на это. Весь фокус заключался в том, чтобы не попасться на глаза тому, кто знал обратное.
Я не буду спрашивать. Разум заслуживает награды. И, в конце концов, может, – он и действительно с ночной смены.
Она подняла взор. Вдали разворачивалась новая картина: неземной закат. Над горизонтом была прочерчена узкая полоска оранжевого; вздымающаяся на месте, куда только что село солнце. Серебряно-голубой цвет над оранжевой полоской темнел, уходя ввысь. Она не раз видела такое на Дюне. В метеорологические объяснения она старалась не вдаваться. Лучше дать глазам впитать эту сиюминутную красоту, а ушам и коже – почувствовать внезапное спокойствие, распространяющееся вокруг после резко наступающей темноты, стирающей оранжевую грань.
Краем глаза она заметила, что юноша собрал матрас, полотенце и скрылся за вентилятором.
Из коридора послушался топот. Вбежала запыхавшаяся Шиана:
– Они нашли залежи спайса в тридцати кликах от нас! Небольшие, но плотные! – выдохнула она.
– А это не ветряные наносы? – засомневалась Одрейд.
– Не похоже. Я установила за ними круглосуточное наблюдение, – Шиана взглянула на окно, у которого стояла Одрейд. Она видела Требо. Наверное…
– Я уже спрашивала тебя, Шиана, сможешь ли ты работать с Белл. Это важный вопрос. Там стареет и уже вскоре надо будет искать ей замену. Будет голосование, конечно.
– Я? – Это было полной неожиданностью.
– Мой первый кандидат. – Теперь повелительно. – Я хочу, чтобы ты была рядом, и я смогла бы следить за тобой.
– Но я думаю… ведь план Миссионарии…
– Может подождать. И найдется другой пастух червей… если эти залежи спайса – наша надежда.
– А? Да… несколько наших людей, но ни одна из них… Разве вы не хотите проверить, повинуются ли мне Черви?
– Работа в Совете на это не повлияет.
– Я… ну, вы видите, насколько я удивлена.
– Я бы сказала, ошеломлена. Скажи мне, Шиана, что тебя в эти дни действительно интересовало?
Расследование продолжается. Ну, Требо, помогай мне.
– Обеспечение нормального развития пустыни, – Правда! – И конечно же моя сексуальная жизнь. Вы видели юношу на крыше? Требо, новенький. Его послал для шлифовки Дункан.
Даже когда Одрейд уже ушла, Шиана пыталась понять, что такого веселого нашлось в этих словах. Впрочем, от Великой Матери удалось-таки уклониться.
Не было нужды даже в уступках правде: «Мы обсуждали возможность нанести на Тега штамп и этим воскресить память Башара».
Удалось избежать полной исповеди.
Великая Мать так и не узнала, что я проникла в способ реактивации тюрьмы не-кораблей и узнала, как обезвредить установленные там Беллондой мины.
x x x
Никакие сладости не скроют определенные типы горечи. Если горько – выплюнь. Так поступали наши давние предки.
Кода Бене Джессерит
Мурбелла поднялась ночью, продолжая видеть сон, хоть и проснувшись и четко воспринимая окружающее: спящего рядом Дункана, слабое потрескивание машин, проекцию времени на потолке. Позже она настояла на том, чтобы Дункан спал вместе с нею, боясь оставаться в одиночестве. Он винил ее в четвертой беременности.
Она сидела на краю кровати. Комната казалась нереальной в неверном свете хронопроектора. Видения не исчезали.
Дункан заворчал и перевернулся в ее сторону. Брошенная рука упала ей на колени.
Она чувствовала, что причиной этого вторжения в разум был не сон, хотя оно и обладало некоторыми его признаками. Это был результат занятий Бене Джессерит. Они и их проклятые предложения насчет Скитейла… и вообще всего! Они убыстряли темп, которым она и так уже не могла управлять.
Этой ночью она заблудилась во внутреннем мире слов. Причина была ясна. Беллонда утром обучила Мурбеллу девяти языкам и провела подозрительную ученицу по дороге разума, называемой «Лингвистическим Наследием». Но влияние Белл на это ночное безумие не спасало.
Кошмар. Она была существом микроскопических размеров, загнанная в огромное звенящее эхом пространство, разрисованное огромными буквами, встречающими ее везде, куда бы она не повернулась: «Резервуар данных». Оживленные буквы с перекошенными челюстями и страшными, тянущимися к ней щупальцами.
Хищные звери, а она – их добыча. Уже проснувшись и понимая, что она сидит на краю своей постели, а на ее коленях лежит рука Дункана, она все равно видела зверей. Они собирались у нее за спиной. Она знала, что ее затягивает назад, хотя тело и не двигалось. Они тащили ее на страшную пытку, которую она не могла видеть. Она не повернет головы! Она не только видела этих тварей (они закрывали элементы спальни), но и слышала какофонию их речи на девяти языках.
Они разорвут меня на части. Хотя она и не могла развернуться, она знала, что ждет ее: еще большее количество зубов и когтей. Угроза кругом! Если она будет загнана в угол, они набросятся, и она обречена.
Готова. Мертва. Жертва. Под пыткой. Легкая добыча.
Ее переполнило отчаяние. Почему Дункан не проснется и не спасет ее? Его рука была свинцовым грузом, частью душащих ее сил, и позволяла этим тварям заталкивать ее в причудливую ловушку. Она дрожала. По ее телу стекал пот. Ужасные слова! Они объединялись в гигантские комбинации. Тварь с клыками-кинжалами подошла прямо к ней, и она опять увидала в черноте ее разверстой пасти, между клыками, слова.
Посмотри наверх. Мурбелла захохотала. Она не контролировала смех. Смотри наверх. Готова. Мертва. Жертва. Смех разбудил Дункана. Он сел, включил нижний глоуглоб и уставился на нее. Каким он был взъерошенным после их ночного сексуального столкновения.
Выражение его лица переходило от умиления к огорчению, пока он приходил в себя.
– Чего ты смеешься?
От смеха она стала задыхаться. Бока у нее болели. Она боялась, что его понимающая улыбка вызовет новый спазм.
– Ой-ей-ей, Дункан! Сексуальное столкновение!
Он понимал, что это была их взаимная форма именования связывавшего их наркотика. Почему это вызвало у нее такой хохот?
Его удивленное лицо поразило ее своей нелепостью. Между вздохами, она сказала:
– Еще пара слов. – И она зажала рот, боясь нового всплеска.
– Чего?
Его голос была самой смешной вещью, которую она только слышала. Она протянула к нему руку и покачала головой:
– О-о-о-ой…
– Мурбелла, что с тобой?
В ответ она смогла лишь вновь покачать головой. Он попытался понимающе улыбнуться. Это помогло ей, и она прильнула к нему.
– Нет! – Это поднялась его правая рука. – Я просто хочу побыть рядом.
– Посмотри, сколько времени, – он поднял подбородок к проекции на потолке, – Почти три.
– Было так смешно, Дункан.
– Так расскажи мне.
– Сейчас, отдышусь.
Он уложил ее на подушку:
– Мы чертовски похожи на давно женатую пару. Анекдоты в полночь.
– Нет, милый, мы не такие.
– Вопрос степени, не более.
– Качества, – поправила она.
– Что тебя так рассмешило?
Она рассказала о своих кошмарах и роли Беллонды в них.
– Зенсунни. Очень древняя техника. Сестры используют ее, чтобы избавить от травматических связей. Слова, рождающие неосознанные реакции.
Страх вернулся.
– Мурбелла, почему ты дрожишь?
– Учительницы Чтимых Матре предупреждали нас, что случится нечто страшное, если мы попадем в зенсунийские руки.
– Чушь! Я прошел через них, будучи ментатом.
Его слова напомнили об еще одном фрагменте сна. Зверь с двумя головами. Обе пасти открыты. Там слова: Слева: «Одно слово», справа: «ведет к другому».
Радость подавила страх. Он утихал и без смеха.
– Дункан!
– Ммммммм, – в голосе отдаленность ментата.
– Белл сказала, что Бене Джессерит употребляют слова в качестве оружия. Голос. «Средства управления» – так они их называют.
– Урок, который ты должна усвоить – почти на уровне инстинкта. Они не доверят тебе более углубленных занятий, пока ты не усвоишь его.
И я не буду потом доверять тебе.
Она отвернулась от него и взглянула не комкамеры, мерцающие на потолке вокруг хронопроекции.
Я по-прежнему под наблюдением.
Она понимала, что ее учителя тайно обсуждают ее. Разговоры обрывались при ее приближении. Они смотрели на по-особому, как на занимательный экспонат.
Голос Беллонды вертелся в голове. Усики кошмара. Потом не раннее, не позднее утро и неприятный, щекочущий ноздри запах пота после занятий. Экзаменаторша в почтительных трех шагах от Преподобной Матери Голос Белл: «Никогда не становись знатоком. Это связывает».
И все из-за того, что я спросила, есть ли слова, направляющие Бене Джессерит.
– Дункан, зачем они смешивают развитие тела и ума?
– Разум и плоть усиливают друг друга. – Сонно. Будь он проклят. Он сейчас уснет.
Она потрясла Дункана за плечо.
– Если слова настолько дьявольски пусты, почему нам столь часто напоминают о дисциплине?
– Шаблоны, – пробормотал он. – Грязные словечки.
– Что? – она резче затрясла его.
Он повернулся на спину, шевельнул губами и сказал:
– Дисциплина равна шаблону, равна неверной дороге. Они знают, что все мы по природе – творцы шаблонов… что для них, мне кажется, и означает «порядок».
– Почему это так плохо?
– Дает возможность уничтожить или поймать нас… в ловушку, которую мы не в силах перестроить.
– Ты неправ насчет разума и плоти.
– Хмммммпф?
– Они сливаются воедино.
– А я что сказал? Хей! Мы будем болтать или спать или что?
– Никаких «или что». Не сегодня.
Тяжелый вздох.
– Они не стремятся укрепить мое здоровье.
– Никто об этом и не говорил.
– Это придет позже, после Агонии. – Она знала, что он ненавидит вспоминать об этом смертоносном испытании, но избежать этого было нельзя. Перспектива захватила ее.
– Хорошо! – он сел, взбил подушку и подложил ее под спину, изучая Мурбеллу. – Чего еще?
– Они так грамотно используют свои слова-оружие! Она привела тебе Тега и сказала, что ты один в ответе за него.
– Ты в это не веришь?
– Он думает, что ты – его отец.
– Не совсем.
– Да, но… Ты не думаешь того же о Башаре?
– Когда он восстановил мою память?
Да.
– Вы – пара интеллектуальных сирот, ищущих родителей, которых нет. У тебя нет ни малейшего представления о том, что ты ему причинишь.
– Это, видимо, разделит нашу семью.
– Значит, ты ненавидишь Башара в нем и рад, что приносишь ему боль.
– Не говори так.
– Почему он так важен?
– Башар? Военный гений. Всегда действующий непредсказуемо. Поражающий врагов своим появлением оттуда, откуда его никто не ждет.
– И на это никто не способен?
– Так как он – нет. Он выдумывал тактику и стратегию. Причем вот так вот! – Он щелкнул пальцами.
– Опять жестокость. Как у Чтимых Матр.
– Не всегда. Башар имеет репутацию побеждающего без боя.
– Я видела эти истории.
– Не доверяй им.
– Истории фокусируются на противоборстве. Есть в этом доля истины, но она скрывает более стойкие вещи, проявляющиеся несмотря на искажения.
– Стойкие вещи?
– Какая история упоминает о женщине в рисовом поле, ведущего по воде буйвола, тащащего плуг, в то время как ее муж отсутствует, скорее всего призван с оружием в руках…
– Причем же здесь стойкость и чем это так важно?
– Дети дома хотят есть. Мужчина вечно в этом безумии? Кто-то должен пахать. Она – истинный образ людской стойкости.
– Звучит так горько… Я нахожу это странным.
– Задумываясь о моей военной истории?
– Да, это подчеркивают Бене Джессерит… их башары, и элитные войска, и…
– Ты думаешь, они просто большие эгоистки и хотят возродить свою эгоистичную жестокость? Проехаться прямо по женщине с плугом?
– Почему нет?
– Потому что очень малая часть забудет о ней. Жестокие проедутся мимо пашущей женщины и вряд ли увидят, что затронули основы реальности. Бене Джессерит никогда не упустят ничего такого из вида.
– И, опять-таки, почему нет?
– Эгоизм ограничивает обзор, потому что несет смертельную реальность. Женщина и плуг – жизненная реальность. Без жизненной реальности нет человечества. Мой Тиран знал это. Сестры благословляли его за это, даже проклиная.
– И поэтому ты – добровольный участник их надежд.
– Думаю, да.
– И абсолютно честен с Тегом.
– Он спрашивает, я чистосердечно отвечаю. Я не верю, что любопытство может явиться жестокостью.
– И ты полностью отвечаешь за него?
– Она не совсем так сказала.
– Ах, любовь моя. Не совсем так сказала. Ты называешь Белл лицемеркой и не задумываешься об Одрейд. Дункан, если бы ты только знал…
– Пока мы не замечаем комкамер, выплюнь!
– Ложь, обмен, пороки…
– Эй, Бене Джессерит?
– Они пользуются старым добрым оправданием: Сестра А делает так, значит, если я делаю то же, это не так плохо. Два преступления отменяют друг друга.
– Какие преступления?
Она заколебалась. Рассказать ему? Нет. Но он ждет ответа.
– Белл восхищена, что вы с Тегом обменялись ролями! Она предвкушает его боль.
– Может, нам придется разочаровать ее. – Он понимал, что это – ошибка, высказывать только что пришедшее на ум. Слишком быстро.
– Поэтическая справедливость! – восхитилась Мурбелла.
Отвлечь их!
– Они не заинтересованы в суде. В честности – да. У них есть поучение: «Те, над кем чинится суд, должны принимать его честность.
– И они поставили перед тобой условие принять их суд.
– В любой системе есть лазейка.
– Ты знаешь, дорогой, помощницы обучаются.
– На то они и помощницы.
– Я имею в виду наши разговоры.
– Наши? Ты – помощница? Ты – новообращенная!
– Кем бы я ни была, я слышу рассказы. Твой Тег может оказаться не тем, кем видится.
– Ученическая сплетня.
– Существуют рассказы о Гамму, Дункан.
Он взглянул на нее. Гамму. Трудно было воспринимать эту планету под неродным именем. Ведь, на самом деле, это – Гиди Первый, чертова дыра Харконненов.
– Может, он сам все эти рассказы и придумал.
– Некоторые Сестры принимают их в расчет. Они ждут и следят. Они – осторожны.
– И ты что-нибудь узнала о Теге из своих драгоценных историй? Он скорее всего распустит эти слухи. Заставит других напрячься.
– Не забывай, я была тогда на Гамму. Чтимые Матре были расстроены. Разъярены. Что произошло.
– Конечно. Тег сделал неожиданное. Удивил их. Украл у них один из не-кораблей, – Он пошлепал по стене за спиной. – Этот.
– У Сестринства есть запретная область, Дункан. Они всегда говорили, что надо дождаться Агонии. Все станет ясным! Будь они прокляты!
– Звучит так, словно они готовят тебя к преподаванию в Миссионарии. Проектированию религий специального назначения и избранных слоев.
– Ты не видишь в этом ничего такого?
– Мораль. Я не спорю об этом с Чтимыми Матре.
– Почему нет?
– Религия основывается на этой тверди. БГ – нет.
Дункан, если бы ты только знал их мораль.
– Им досаждает, что ты о них столько всего знаешь.
– Только из-за этого Белл хочет убить меня.
– Ты считаешь, Одрейд лучше?
– Что за вопрос! – Одрейд? Ужасная женщина, если позволить себе задержаться на ее возможностях. И все – атридесовское. Она – первая из Бене Джессерит. А идеал Атридесов – Тег.
– Одрейд рассказала, что она доверяет твоей верности Атридесам.
– Я верен атридесовской чести, Мурбелла. И я выношу моральные решения сам – по поводу Сестринства, этого ребенка, которого они отдали под мою опеку, Шианы и… и по поводу моей возлюбленной.
Мурбелла прижалась к нему, прикасаясь грудью к руке и пошептала ему на ухо:
– Были эпизоды, когда я могла перебить всех находящихся рядом со мной!
Она что, думает, они ее не слышат? Он сел прямо, не отпуская ее.
– И что же тебе помешало?
– Она хочет, чтобы я поработала над Скитейлом.
Поработать. Эвфемизм Чтимых Матре: Ну а почему нет? Она «работала над» множеством мужчин, прежде чем натолкнулась на меня. Но он реагировал на это, как древние мужи. И не только поэтому… Скитейл? Проклятый Тлейлаксу?
– Великая Мать? – Он хотел увериться.
– Она и только она, – душа ее почти парила, лишенная груза.
– Какова твоя реакция?
– Она сказала, что это – твоя идея.
– Моя… Да никогда! Я предлагал вытащить из него нужные сведения, но…
– Она сказала, что это – обыденная вещь для Бене Джессерит, как и для Чтимых Матре. Забеременей от этого. Соблазни того. Весь день в заботах.
– Я спросил о твоей реакции.
– Возмущение.
– Почему? – Я знаю подтекст.
– Я же тебя люблю, Дункан… и мое тело, оно… оно приносит удовольствие тебе… как и твое…
– Мы – старая женатая пара, а ведьмы хотят разлучить нас.
Его слова родили в нем ясное видение леди Джессики, любовницы давно умершего графа и матери Муаддиба. Я любил ее. Она меня не любила, но… Взгляд Мурбеллы напоминал ему взгляд, которым Джессика глядела на графа: слепая, самозабвенная любовь. Бене Джессерит не доверяли этому чувству. Джессика была мягче Мурбеллы. Но тверже внутренне. А Одрейд… она была тверда и внешне. Сплошная пласталь.
А как же те времена, когда он искал в ней человеческие чувства? Как она говорила о Башаре, когда они узнали, что старик погиб на Дюне.
«Он был моим отцом, ты знаешь».
Мурбелла вывела его из задумчивости:
– Можешь разделять их мечты, какими бы они не были, но…
– Растите, люди!
– Что?
– Вот их мечта. Чтобы люди вели себя по-взрослому, а не как злые дети на школьном дворе.
– Мама знает лучше?
– Да… Я уверен в этом.
– Так ты именно так видишь их? Хоть и называешь ведьмами.
– Это хорошее слово. Ведьмы ведают загадочные вещи.
– И ты не веришь, что это просто долгое жесткое обучение плюс спайс и Агония?
– Что вера может с этим поделать. Неизвестность порождает собственную мистику.
– Но ты не считаешь, что они дурачат людей, заставляя их исполнять чужую волю?
– Наверняка это так.
– Слова – оружие. Голос. Штамповка…
– Никто так не красив, как ты.
– Что такое красота, Дункан?
– Есть, конечно, красота в различных стилях.
– Она именно так и сказала: «Стили основываются на воспроизводящих корнях, лежащих настолько глубоко в нашем расовом псише, что мы не осмеливаемся убрать их». Так что они собирались сунуться и сюда, Дункан.
– Может, их что-то испугало?
– Она сказала: «Мы не ввергнем наших потомков в то, что считаем бесчеловечным». Они судят, они и осуждают.
Он подумал о чужих фигурах видения. О Лицевых Танцорах. И спросил:
– Как аморальные тлейлаксианцы? Аморальные – значит не человечные.
– Я почти различаю тиканье вертящихся в голове Одрейд шестеренок. Она и ее Сестры: они смотрят, они слушают, они готовят любую реакцию, вычисляют все.
Ты этого хотел, дорогой? Он попал в ловушку. Она была права и ошибалась. Цель оправдывает средства? Но как он мог оправдать потерю Мурбеллы?
– Ты считаешь их аморальными? – спросил он.
Но она будто и не слышала:
– Всегда спрашивают себя, что теперь надо сказать, чтобы добиться желаемой реакции.
– Какой реакции? – Может она услышать его боль?
– Ты не узнаешь, пока не будет слишком поздно, – Она повернулась, взглянув на него – совсем как Чтимые Матре, – Знаешь, как они поймали меня?
Он не мог подавить осознания того, насколько жадно Сторожевые Псы набросятся на ее последующие слова.
– Меня подобрали на улице после чистки Чтимых Матре. Кажется, вся эта чистка затевалась лишь из-за меня. Моя мать была крайне красива, но для них слишком стара.
– Чистка? – Сторожевые Псы захотят, чтобы я спросил.
– Они проходили по местности, и там исчезали люди. Ни тел, ничего. Пропадали целые семьи. Объяснялось это наказанием за подготовку покушений на них.
– Сколько тебе было?
– Три… ну, четыре. Я играла с подружками на поляне под деревьями. И внезапно послышался громкий шум и крики. Мы спрятались в расселине за камнями.
Он был захвачен видением той драмы.
– Затряслась земля, – она ушла в воспоминания, – Взрывы. Потом стало тихо, и мы вылезли. Весь край, на котором стоял мой дом, превратился в воронку.
– И ты осиротела?
– Я помню своих родителей. Он был большим, крепким мужиком. А моя мать, видимо, работала где-то служанкой. Они носили форму на работе, и я помню ее в этой форме.
– Почему ты так уверена в смерти родителей?
– Наверняка я знаю, что была чистка, но она везде и всегда одинакова. Крик, бегущие люди. Мы были перепуганы.
– Почему ты думаешь, что причина чистки заключалась в тебе?
– Это на них похоже.
Их. Какую победу наблюдатели увидят в одном единственном слове.
Мурбелла все еще была захлестнута воспоминаниями:
– Думаю, мой отец отказался уступить Чтимой Матре. Это всегда считалось опасным Большой, красивый мужчина… сильный.
