Смотрите! Смотрите, до чего мы дошли! – взывал Рабби. Он сидел, скрестив ноги, на холодном неровном полу; кусок полотна покрывал его голову, полускрывая лицо.
      Комната, в которой он находился, была мрачной, в ней отдавались непрекращающимся гулом шум механизмов, вызывавший у него тошнотворную слабость. Если бы эти звуки затихли!..
      Ребекка стояла перед ним, уперев руки в бедра, и на ее лице читалось усталое отчаянье.
      – Не смей стоять передо мной так! – приказал Рабби, бросив на женщину взгляд снизу вверх.
      – Если ты впадешь в отчаянье, разве мы не погибнем? – спросила Ребекка.
      Звук ее голоса разозлил его; у него ушло несколько мгновений на то, чтобы подавить нежелательное чувство.
      Она осмеливается поучать меня? Но не говорили ли мудрейшие, что и сорная трава приносит знание? Дрожь пробежала по его телу от тяжелого глубокого вздоха, он отбросил ткань на плечи. Ребекка помогла ему подняться.
      – Не-комната, – пробормотал Рабби. – И здесь мы прячемся от… – его взгляд поднялся к темным сводам, словно различая там что-то, видимое ему одному, – Лучше не говорить об этом даже здесь.
      – Мы прячемся от неназываемого, – сказала Ребекка.
      – Дверь нельзя открыть даже по пропуску, – сказал он. – Как же войдет Чужак?
      – Нам не каждый чужак годится и не каждому здесь будут рады, – сказала она.
      – Ребекка, – он склонил голову. – Ты больше чем испытание и проблема. Эта маленькая частица Тайного Израиля делит с тобой изгнание потому, что мы понимаем…
      – Прекрати! Вы ничего не понимаете в том, что со мной произошло. Моя проблема? – она наклонилась к нему ближе. – Моя проблема в том, чтобы остаться человеком несмотря на все эти связи с прошлыми жизнями.
      Рабби отшатнулся.
      – Итак, ты больше не одна из нас? Ты, значит, теперь Бене Джессерит?
      – Ту поймешь, когда я стану Бене Джессерит. Ты увидишь, что я смотрю на тебя так, как смотрю на себя.
      Он нахмурился, сдвинул брови:
      – Что ты такое говоришь?
      – На что смотрит зеркало, Рабби?
      – Хммм! Теперь ты говоришь загадками…
      Но по его губам скользнула бледная улыбка. Потом его взгляд снова обрел решительность. Он обвел взглядом комнату. Их здесь было восемь – больше, чем могло вместить столь маленькое пространство. Не-комната! Она была с великим трудом собрана из осколков и фрагментов. Такая маленькая. Двенадцать с половиной метров в длину. Он сам измерял ее. По форме она напоминала положенную на бок старинную бочку, овальную в сечении, закрытую полусферами крышеклюков. Потолок возвышался над его головой всего на метр. В самой широкой точке «бочка» была пяти метров, но все равно казалась уже из-за изгиба стен. Сухой паек и вода, получаемая по замкнутому циклу. На этом им приходилось жить – и кто знает, сколько это продлится? Кто знает… может, вечность – если их не найдут. Он не доверял надежности этого убежища. Да еще эти странные призвуки в работе машин…
      Они влезли в эту дыру поздно вечером. Теперь снаружи наверняка темно. А где остальные его люди? Бежали, забились в убежища, какие только можно было найти, извлекая на свет божий старые долги и почетные награды за прошлые заслуги. Кое-кто спасется. Быть может, выживут они с гораздо большим успехом, чем собравшаяся здесь горстка людей.
      Вход в не-комнату находился под погасшим очагом, подле которого стоял камин. Металлические накладки камина включали в себя вплетенные между волокон кристаллы Ридбюлы, передававшие сюда изображения внешнего мира. Пепел? В комнате до сих пор пахло гарью, а к этому еще прибавлялся запах канализации от небольшой регенерационной системы, находившейся в отдельной комнатке. Какой эвфемизм для туалета!
      Кто-то подошел к Рабби сзади.
      – Поисковая, группа уходит. Хорошо, что нас вовремя предупредили.
      Это был Джошуа, тот, кто построил не-комнату. Невысокий тонкий в кости человек с острым треугольным лицом, резко сужающимся к подбородку. Пряди темных волос спадали в беспорядке на его широкий лоб. У него были широко расставленные карие глаза, смотревшие на мир с задумчивостью, которой Рабби не доверял. Он выглядит слишком молодым для того, чтобы так много знать об этих вещах.
      – Итак, они уходят, – сказал Рабби, – Но они вернутся. И вряд ли тогда можно будет сказать, что нам повезло.
      – Они не подумают о том, что мы можем прятаться так близко от фермы,
      – сказала Ребекка. – Они по большей части просто мародерствовали здесь.
      – Послушай Бене Джессерит, – откликнулся Рабби.
      – Рабби, – какой упрек звучал в голосе Джошуа! – Разве не от тебя я слышал много раз, что благословенны те, кто скрывает ошибки других даже от себя самих?
      – Каждый сейчас становится учителем! – ответил Рабби. – Но кто может сказать, что случится дальше?
      Но, тем не менее, скрепя сердце, он признавал правоту Джошуа. Мне не дает покоя боль, причиной которой – наше бегство. Наша маленькая диаспора. Но мы не бежим из Вавилона, чтобы рассеяться по земле. Мы скрываемся в… в циклоновом погребе!
      Эта мысль взбодрила его. Циклоны проходят.
      – Кто занимается нашей едой? – спросил он. – Мы должны с самого начала ввести рационы.
      Ребекка вздохнула с облегчением. Самое худшее в Рабби – резкие смены его настроений: то он слишком эмоционален, то чересчур углублен в размышления. Но сейчас он снова взял себя в руки. Следом за этим он впадет в задумчивость. Затем придет уныние. Знание Бене Джессерит давало ей новое видение людей. Наша еврейская чувствительность. Только посмотрите на этих интеллектуалов!
      Это была мысль, характерная для Сестер. Недостатки людей оказывали большое влияние на их интеллектуальные достижения. Она не могла закрыть глаза на эту очевидную реальность. Глашатай демонстрировал ей факты всякий раз, стоило ей лишь на мгновение усомниться.
      Ребекка начала получать почти наслаждение в том, чтобы перебирать всплывавшие в памяти образы. Знание прежних времен заставляло ее отказаться от собственного прошлого. Она верила множеству вещей, которые, как она знала теперь, были чушью. Мифы, химеры, порывы почти детского поведения.
      «Наши боги должны взрослеть вместе с нами.»
      Ребекка подавила желание улыбнуться. Глашатай часто вытворял с ней такое – легкий тычок в ребра, полученный от того, кто знает, что ты это оценишь.
      Джошуа вернулся к своим инструментам. Она заметила, что кто-то проверяет список продуктов. Рабби наблюдал за этим со своеобычной сосредоточенностью. Все прочие завернулись в одеяла и спали на циновках в дальнем конце комнаты. Видя это, Ребекка поняла, в чем будут заключаться ее функции. Спасти всех нас от скуки.
      «Мастер игр?»
      Если не можешь предложить чего-нибудь получше, не пытайся говорить со мной о моем народе, Глашатай.
      Что бы она не думала о таких внутренних диалогах, не было сомнения в том, что все фрагменты были связаны между собой – прошлое с этой комнатой, эта комната с ее предвиденьем последствий. И это было великим даром Бене Джессерит. Не думай о «Будущем». Предопределенность? Тогда – что же случается со свободой, которая была дана тебе при рождении?
      Ребекка увидела свое собственное рождение в новом свете. Оно было началом пути к неведомой судьбе. Плавание, несущее еще невидимые горести и радости. Итак, они достигли поворота реки и наткнулись на нападающих. За следующим поворотом мог открыться гремящий водопад – а могла оказаться полоска берега неописуемой красоты. В этом и было колдовское очарование предвидения, которому поддались Муаддиб и его сын. Тиран. Оракул знает, что должно произойти. Орла, напавшая на Лампадас, научила ее не искать оракулов. Ведомое может сковать вернее, чем неведомое. Сладость новых открытий – в неожиданности. Видит ли это Рабби?
      «Кто скажет, что будет дальше?» спрашивает он.
      Этого ты хочешь, Рабби? Тебе не понравится то, что ты услышишь. Я тебе это гарантирую. С того мгновения, как заговорит Оракул, твое будущее станет таким же, как и твое прошлое. Как ты будешь выть от скуки и тоски… Ничего нового, ничего и никогда. Все станет старым в одно мгновение озарения.
      «Но я хотел вовсе не этого!» Я словно слышу эти твои слова.
      Ни злодеяние, ни жестокость, ни тихое счастье, ни бурная радость – ничто не наступит для тебя неожиданно. Как пневмопоезд в своем туннеле, твоя жизнь понесется вперед к последнему мгновению борьбы. Как мотылек, залетевший в машину, ты будешь биться о стекла и молить Судьбу освободить тебя. «Пусть волшебство изменит направление туннеля! Пусть случится что-нибудь новое! Не позволь случиться всем тем ужасным вещам, которые я видел!»
      Внезапно она поняла – ведь так и случилось с Муаддибом. Кому он возносил молитвы?
      – Ребекка! – окликнул ее Рабби.
      Они подошла – он сейчас стоял рядом с Джошуа, глядя на темный мир за пределами их комнаты, мир, видный на маленьком экране над рабочим пультом Джошуа.
      – Надвигается буря, – сказал Рабби, – Джошуа считает, что она превратит пепел очага в цемент.
      – Это хорошо, – сказала она. – Именно поэтому мы построились здесь и оставили незакрытым люк, когда спускались вниз.
      – Но как же мы выберемся?
      – Для этого у нас есть инструменты, – ответила она. – А даже если бы их и не было, у нас остаются наши руки.

      Жизнь в не-корабле приобрела для Дункана Айдахо оттенок игры с тех пор, как его посетило видение и он начал изучать поведение Чтимой Матре. Введение в игру Тэга было обманным ходом, не просто появлением еще одного игрока.
      Этим утром он стоял перед пультом, размышляя о том, что узнаваемые элементы этой игры напоминали его собственному детству гхолы в Обители Бене Джессерит на Гамму, где за ним надзирал стареющий Башар – мастер оружия и одновременно страж.
      Образование. И тогда, и теперь это было первоочередной задачей. И стражи – по большей части, ненавязчиво следящие за ним на не-корабле, как это когда-то было на Гамму. А если уж не стражи, так искусно замаскированные приборы слежения. На Гамму он стал просто-таки знатоком в умении обводить вокруг пальца и жив, и механических сторожей. Здесь, с помощью Шианы, он отточил это умение, превратив его в искусство.
      Деятельность вокруг него не носила чересчур активного характера. У охраны не было оружия. Но это были по большей части Почтенные Матери и среди них несколько старших послушниц. Они просто не поверили бы, что им может понадобиться оружие.
      Кое-что в не-корабле способствовал созданию иллюзии свободы – главным образом, его размеры и сложность. Корабль был велик – на сколько, Дункан не мог определить, но он имел доступ на несколько этажей, и в некоторых коридорах можно было насчитать до тысячи помещений.
      Трубы и туннели, линии доставки, лифты, залы и широкие коридоры, двери, открывавшиеся от прикосновения (или остававшиеся закрытыми: Запрещено!) – все это западало в память, образуя почву для размышлений – несомненно, совершенно отличных от мыслей, которые это вызывало у его сторожей.
      Энергия, требовавшаяся для того, чтобы посадить корабль на поверхность планеты и поддерживать его деятельность (хотя бы пассивную) – все это говорило о том, что затеивалось что-то серьезное. Здесь Сестры не считались с расходом энергии, как они это делали обычно. Казначей сокровищниц Бене Джессерит занимался далеко не только денежными расчетами. Не для них была энергия Солнца или подобных космических лучей и течений. Им нужна была другая энергия…
      Плати, Дункан! Мы закрываем твой счет!
      Этот корабль был не просто тюрьмой. Дункан, Ментат, видел несколько вариантов. Основной: это была лаборатория, в которой Почтенные Матери искали способ свести на нет способность не-корабля обманывать человеческие чувства.
      Не-корабль, шахматная доска – головоломка и кроличий садок одновременно. И все это для того, чтобы содержать здесь трех пленников? – нет. Должны быть и другие причины.
      Игра имела тайные правила, о некоторых из которых он мог только догадываться. Но его немного обнадежило то, что Шиана постигла дух этой игры. Я знаю, у нее будут свои планы. Это стало очевидным с тех пор, как она стала изучать приемы Чтимых Матре. Оттачивая мастерство моих стажеров!
      Шиане требовалась интимная информация о Мурбелле, но не только это – много больше: его воспоминания о тех людях, которых он знал во многих своих жизнях. И особенно – воспоминания о Тиране.
      А мне нужна информация о Бене Джессерит.
      Сестры позволяли ему только минимальную активность. Доводили его до отчаяния, чтобы увеличить его способности Ментата. Не он был сердцем великой проблемы, которая, он ощущал это, существовала вне пределов корабля. Обрывки мучительных раздумий доносила до него Одрейд, когда она задавала ему вопросы.
      Достаточно для того, чтобы возникли новые посылки? Нет – без доступа к тем данным, которые его информационное устройство отказывалось выдавать ему.
      И это тоже было его проблемой, будь они все неладны! Он был в ящике внутри их ящика. И все они были в ловушке.
      Одрейд стояла за этим пультом однажды после полудня неделю назад и чистосердечно уверяла его, что информационные банки Сестер были «широко распахнуты» для него. Она стояла как раз на этом месте, прислонившись спиной к стене, скрестив руки на груди. Временами она бывала просто неправдоподобно похожа на взрослого Майлза Тэга. Вплоть до необходимости (возможно, неосознанной) стоять во время беседы. Кресла-собак она тоже не любила.
      Он знал, что весьма туманно представляет себе ее мотивы и планы. И не доверял ни тому, ни другому. Тем паче после Гамму.
      Приманка, наживка. Так они использовали его. Ему повезло, что не пришлось стать таким же, как Дюна – мертвой шелухой. Использованная Бене Джессерит.
      Погружаясь в подобные размышления, он предпочитал сидеть в кресле перед информационной машиной. Иногда он просиживал здесь часами без движения, в то время как его разум пытался обнаружить решение проблем доступа к ресурсам данных корабля. Система могла идентифицировать любого человека. Следовательно, она обладала автоматическим управлением. Система должна была знать, кто говорит, делает запросы или принимает временное управление ею.
      Контуры корабля отражают мои попытки подобрать ключи к закрытой информации. Отключены? Именно это и говорили его стражи. Но система идентификации тех, кто включался в эти контуры – он знал, что именно в этом заключается разгадка.
      Может быть, поможет Шиана? Слишком доверяться ей – опасное и рискованное предприятие. Временами, когда она следила за ним у пульта, она напоминала ему Одрейд. Шиана была ученицей Одрейд. Это воспоминание отрезвляло.
      Какое им дело до того, как он использует системы корабля? Словно об этом нужно спрашивать!
      На третий год плена он создал свою систему сокрытия данных, снабдив ее его собственными ключами. Чтобы провести всевидящие камеры, он делал все на виду. Все было совершенно очевидным, но содержало зашифрованное сообщение. Это было просто для Ментата и полезно по большей части как фокус, помогающий изучить возможности систем корабля. Он «заминировал» свои данные, обезопасив их от случайностей.
      У Беллонды были подозрения, но, когда она начала задавать вопросы, он только улыбнулся.
      Я скрываю свою историю, Белл. Мою серию жизней гхолы – все их, вплоть до первого не-гхолы. Личные подробности, которые я помню в каждой из них: скользкая почва для воспоминаний.
      И сейчас, сидя за пультом, он испытывал смешанные чувства. Заключение давило на него. Неважно, как велика и богата была его тюрьма – она не переставала быть тюрьмой. Некоторое время он сознавал, что с большой степенью вероятности может выбраться отсюда, но его удерживала Мурбелла и все увеличивающееся сознание трудностей, стоявших перед ними. Он чувствовал себя пленником своих мыслей в той же мере, что и пленником отработанной системы, представляемой его стражами и этим чудовищным устройством. Устройством был, конечно, не-корабль… Орудие. Способ перемещаться невидимым в опасной Вселенной. Способ скрыться самому и скрыть свои намерения даже от настойчивых поисков.
      Применяя умения, приобретенные во многих жизнях, он смотрел на свое окружение словно бы сквозь экран изощренности и наивности. Ментаты культивировали наивность. Думать, что что-либо знаешь было самым надежным способом ослепить себя. Не рост и развитие постепенно тормозили обучение (как учили Ментатов), а совокупность «того, что мне известно».
      Новые источники информации, открытые для него Сестрами (если, конечно, он мог на них положиться), вызывали целый ряд вопросов. Как в Рассеянии было организовано сопротивление Чтимым Матре? Очевидно, существовали группы (он сомневался, можно ли назвать их силами), которые преследовали Чтимых Матре так же, как Матры преследовали Бене Джессерит. И так же убивали их, если принять очевидность происшедшего на Гамму.
      Футары и Управляющие? Он создал ментальную проекцию: ответвление Тлейлаксу в первом Рассеянии занялось манипуляциями с генами. Те двое в его видении: были ли это те, кто создал Футаров? Могла ли эта чета быть Танцорами Лиц? Независимыми от Мастеров Тлейлаксу? В Рассеянии нет ничего, что существовало бы в единственном числе.
      Черт возьми! Ему нужен был доступ к другой информации, к более глубоким ее источникам. Нынешние его источники информации не соответствовали его требованиям даже отдаленно. Орудие для достижения ограниченной цели, его информационная машина могла бы быть переоборудована для соответствия новым требованиям, но переоборудовать ее не удавалось. Ему придется поработать, как Ментату!
      Меня просто связали по рукам и ногам, а это ошибка. Разве Одрейд мне не доверяет? Атридес, будь она неладна! Она знает, чем я обязан ее семье.
      Больше одной жизни прошло, а я до сих пор в неоплатном долгу!
      Он знал, что нервничает. Его разум на мгновение замкнулся на этом. Нервничающий Ментат! Знак того, что он стоит на пороге прорыва. Первая Проекция! Чтото, что они не сообщили ему о Тэге?
      Вопросы! Незаданные вопросы хлестали его, как плети.
      Мне нужна перспектива! Дело не обязательно в расстояниях. Перспективы можно достичь и здесь, если в твои вопросы вкрадываются некоторые искажения.
      Он чувствовал, что где-то в опыте Бене Джессерит (возможно, в ревниво охраняемых Белл Архивах) и были недостающие фрагменты. Белл должна это оценить! Другой Ментат должен знать восхитительный подъем в такие мгновения. Его мысли напоминали головоломку: большинство фрагментов под рукой и только того и ждут, чтобы быть вставленными в общую мозаику. Здесь дело было не в решениях.
      Он буквально слышал слова своего первого учителя Ментата – они отдавались в его памяти: «Раздели свои вопросы на две противоположных группы и раздели имеющиеся факты – брось их на обе чаши весов. Решения выводят каждую ситуацию из состояния равновесия. Дисбаланс позволяет обнаружить то, что ты ищешь.»
      Да! Достижение дисбаланса с помощью вопросов – вот плутовство Ментата.
      Что-то Мурбелла говорила прошлой ночью – что? Они были в постели. Он вспомнил время – цифры, проецирующиеся на потолок: 9:47. Он тогда подумал: Эта проекция требует энергетических затрат.
      Он почти физически чувствовал поток энергии, излучаемой кораблем, этим огромным замкнутым куском, вырванным из Времени. Работа сложных механизмов делала корабль неотличимым от местности для любых механизмов обнаружения. Сейчас, правда, в статическом положении он был доступен взгляду, но не предвидению.
      Мурбелла рядом с ним: еще одна сила, и оба они знают о том, что властно влечет их друг к другу. Какое количество энергии было необходимо, чтобы преодолеть это взаимное притяжение! Все нарастающее, нарастающее, нарастающее сексуальное влечение.
      Мурбелла говорила. Да, именно это. Странный самоанализ. Она подходила к своей жизни с позиций новой зрелости, с позиций Бене Джессерит – повышенная чувствительность и уверенность в том, что в ней растет великая сила.
      Каждый раз, видя в ней эти изменения, происходившие под влиянием Бене Джессерит, он чувствовал печаль. Еще на один день приблизилось наше расставание.
      Но Мурбелла говорила. «Она (Одрейд часто именовалась „Она“) продолжает задавать мне вопросы, чтобы добраться до истоков моей любви к тебе.»
      Вспомнив об этом, Айдахо позволил всей сцене заново пройти перед его мысленным взором…
      – …Она пыталась применить ко мне тот же подход.
      – Что ты говоришь?
      – Odi et amo. Excrucior.
      Она приподнялась на локте и взглянула на него сверху вниз:
      – Что это за язык?
      – Очень старый. Лито как-то заставил меня выучить его.
      – Переведи.
      Повелительный тон. Ее прежнее «я» Чтимой Матре.
      – Я ненавижу ее и люблю ее. Я измучен.
      – Ты действительно меня ненавидишь? – недоверчиво.
      – Я ненавижу быть связанным вот так, когда я не властен над собственным «я».
      – Ты бы оставил меня, если бы мог?
      – Я хочу, чтобы решение вызревало по капле. Я хочу контролировать его рождение.
      – Это игра, в которой один из элементов головоломки нельзя двигать…
      Вот оно! Ее слова.
      Вспомнив, Айдахо не ощутил озарения; просто было ощущение, что он открыл глаза после долгого сна. Игра, в которой один из элементов головоломки нельзя двигать. Игра. Его взгляд на не-корабль и на то, что делали здесь Сестры.
      Но в разговоре было кое-что еще.
      – Корабль – наша собственная специальная школа, – сказала Мурбелла.
      Он не мог не согласиться с этим. Сестры усиливали его способности Ментата в том, чтобы изучать данные и выявить то, что не проходит. Он понял, куда это может завести, и ощутил свинцово-тяжелый страх.
      «Ты очищаешь нервную систему. Ты защищаешь свои мозг от отвлекающих факторов и бесполезных блужданий мысли.»
      Ты направляешь свои реакции в то опасное русло, от которого предостерегают любого Ментата. «На этом пути ты можешь утратить себя.»
      Учеников водили смотреть на людей-растения, «Ментатов-неудачников», которых оставляли жить, чтобы продемонстрировать опасность другим.
      И все же – какое искушение. В этом чувствовалась сила и власть. Ничто не скрыто. Все известно.
      Среди всех этих страхов и опасений Мурбелла повернулась к нему, и сексуальное напряжение стало почти невыносимым.
      Не сейчас. Не сейчас!
      Кто-то из них сказал что-то еще. Что? Он думал тогда об ограниченности логики как орудия, способного раскрыть мотивы Сестер.
      – Ты часто пытаешься анализировать их? – спросила Мурбелла.
      Поразительно, как она умела отвечать на невысказанное. При этом она утверждала, что не умеет читать мысли.
      – Я просто читаю тебя, гхола мой. Ты ведь мой, ты знаешь.
      – И наоборот.
      – Слишком верно, – сказано было почти шутливо, но за веселостью скрывалось какое-то более глубокое чувство.
      В любом анализе человеческой души всегда был какойто просчет, и он сказал ей об этом:
      – Думая, что знаешь, почему ты ведешь себя так, а не иначе, ты подыскиваешь оправдания для неординарного поведения.
      Оправдания для неординарного поведения. Вот еще один фрагмент его мозаики.
      В голосе Мурбеллы слышалось что-то вроде размышления:
      – Полагаю, ты можешь понять с точки зрения разума почти все, списав это на какой-нибудь дефект.
      – Понять разумом такие вещи, как сожжение целой планеты?
      – В этом есть некоторая грубая решимость. Она говорит, что решительный выбор укрепляет душу и дает чувство подлинности – поддержку в стрессовой ситуации. Ты согласен, Ментат мой?
      – Ментат не твой, – но в его голосе не было силы.
      Мурбелла рассмеялась и снова откинулась на подушки:
      – Ты знаешь, чего хотят от нас Сестры, Ментат мой?
      – Им нужны наши дети.
      – О нет, гораздо большее! Они хотят, чтобы мы стали добровольными участниками их сна.
      Еще один элемент мозаики!
      Но кто иной, кроме Бене Джессерит, знал этот сон? Сестры были актрисами, они всегда играли, не позволяя ничему естественному пробиться сквозь их маски. Реальный человек был словно бы заточен в них; реальные чувства отмерялись по капле.
      – Почему она хранит эту старую картину? – спросила Мурбелла.
      Айдахо почувствовал, что желудок у него сжимается. Одрейд принесла ему голографическое изображение картины, которую держала в своей спальне. «Домики Кодервилля» Винсента Ван Тога. Разбудив его в каком-то жутком часу ночи почти месяц назад.
      – Ты спрашивал о том, что привязывает меня к человечеству? Так вот оно, – голограмма появилась перед его мутными от сна глазами. Он сел и уставился на изображение, пытаясь понять. Что с ней было не так? В голосе Одрейд был такой восторг…
      Она оставила голограмму в его руках, выключив свет; комната начала внушать странное ощущение – множество острых углов, множество жестких линий, все отдает чемто еле уловимо механическим – как, вероятно, и должно быть в не-корабле. Где Мурбелла? Они ложились спать вместе…
      Он сосредоточился на голограмме; она странно трогала его, словно связывала его с Одрейд. Ее связь с человечеством? Голограмма казалась его ладоням холодной. Она взяла ее из его ладоней и поставила на столик у кровати. Он продолжал смотреть на картину, пока она искала стул и усаживалась у его изголовья. Усаживалась? Что-то принуждало ее находиться рядом с ним!
      – Эта картина была написана сумасшедшим на Старой Земле, – сказала она, почти прижимаясь щекой к его щеке, пока они оба разглядывали копию картины, – Посмотри на нее! Зафиксированное состояние человека.
      В ландшафте? Да, будь все проклято. Она была права.
      Он устремил взгляд на голограмму. Эти великолепные краски не просто краски. Все в целом, общее впечатление.