Мгновение он внимательно ее разглядывал. Тени лунного света спрятали ее глаза, что позволило вообразить, будто они точно так же полностью синие, как и его собственные, синева спайсомана. С этим воображаемым добавлением Сиона обретала занятное сходство с его давно умершей Гани. Овал ее лица и посадка глаз. Он чуть не сказал Сионе об этом, но затем подумал, что лучше не говорить.
      — Ты ешь людскую пищу? — спросила Сиона.
      — Долгое время, после того, как я надел на себя кожу песчаной форели, я чувствовал желудочный голод, — сказал он. — Иногда я принимаю еду. В основном, мой желудок ее отвергает. Реснички песчаной форели проникли почти всюду в мою человеческую плоть. Еда стала для меня одной докукой. Ныне я могу переваривать только сухие вещества, содержащие немножечко спайса.
      — Ты… ешь меланж?
      — Иногда.
      — Но ты больше не испытываешь человеческого голода?
      — Такого я не говорил.
      Она выжидающе на него посмотрела.
      Лито восхитился ее способностью дать ощутить свой вопрос, не задавая его вслух. У нее ясная голова, и она многому научилась за свою короткую жизнь.
      — Желудочный голод был черным чувством, болью, от которой я не мог найти облегчения, — проговорил он. — Я бегал тогда, бегал, как безумное насекомое через дюны.
      — Ты… бегал?
      — В те дни мои ноги были длиннее тела. Я без труда пользовался ими. Но голодная боль никогда меня не покидала. Я думаю, это был голод по моему утерянному человеческому.
      Он заметил в ней зачатки неохотного сочувствия, интереса.
      — Ты до сих пор испытываешь эту… боль?
      — Сейчас это только тихое жжение. Это один из признаков моей окончательной метаморфозы. Через несколько сотен лет я уйду в песок.
      Он увидел, как она стиснула кулаки своих опущенных по бокам рук.
      — Почему? — вопросила она. — Почему Ты это сделал?
      — Не все плохо в этой перемене. Сегодняшний день, например, был очень приятен. Я чувствую мягкое и зрелое довольство.
      — Есть перемены, которые нам не видны, — сказала она. — Я знаю, что они должны быть.
      Она разжала кулаки.
      — Мои зрение и слух стали крайне острыми, но не мое осязание. Кроме ощущений моего лица, ощущения мои не такие, как раньше. Мне этого не хватает.
      И опять он заметил в ней неохотное сочувствие, настойчивое стремление понять. Она хотела ЗНАТЬ!
      — Когда живешь так долго, как Ты, то как ощущается течение времени? Движется ли оно быстрее, по мере того, как проходят годы?
      — С этим дело странное, Сиона. Порой время для меня мчится, порой оно ползет.
      Постепенно, по мере того, как они говорили, Лито уменьшал спрятанное освещение в своей башне, пододвигая тележку все ближе и ближе к Сионе. Теперь он и вообще его выключил, остался только свет луны. Передняя часть тележки выдавалась на балкон, лицо Лито было всего в двух метрах от Сионы.
      — Мой отец говорит, чем становишься старше, тем медленнее для Тебя идет время. Это ты ему такое рассказал?
      «Проверяет мою правдивость», — подумал он. — «Значит, она не Видящая Правду.»
      — Все относительно, но, сравнивая с человеческим ощущением времени, это правда.
      — Почему?
      — Этой правдой охвачено то, чем я стану. В конце, время остановится для меня, и я буду заморожен как жемчужина, попавшая в лед. Мои новые тела рассеются, каждое с зерном, спрятанным внутри него.
      Она отвернулась и поглядела в сторону от него, на пустыню, потом заговорила, на него не глядя.
      — Вот так разговаривая с тобой — здесь, во тьме, я могу почти забыть то, чем Ты являешься.
      — Вот почему я выбрал этот час для нашей встречи.
      — Но, почему это место?
      — Потому что это последнее место, где я могу чувствовать себя дома.
      Сиона повернулась, откинулась на перила и поглядела на него.
      — Я хочу увидеть Тебя.
      Он включил все освещение башни, включая резкие белые глоуглобы вдоль крыши на внешней стороне балкона. Когда вспыхнул свет, изготовленный икшианцами прозрачный экран скользнул из стены и перекрыла балкон, позади Сионы. Она уловила это движение позади Лито — потрясенно кивнула, как будто понимая. Она подумала, что это защита от нападения. Но это было не так: экран просто защищал от влажных насекомых ночи.
      Сиона воззрилась на Лито, окинула взглядом все его тело, задержала взгляд на ластах, бывших некогда его ногами, затем резко перевела взгляд сперва на руки, затем на лицо.
      — Одобренные тобой исторические труды гласят, что все Атридесы происходят от Тебя и твоей сестры Ганимы, — сказала она. — Устная История расходится с этим.
      — Устная История права. Твоим предком был Харк ал Ада. Гани и я поженились только формально, ради того, чтобы не распылять власть.
      — Как и Твой брак с этой икшианкой?
      — Нет, это другое.
      — У Тебя будут от нее дети?
      — Я никогда не был способен иметь детей. Я выбрал метаморфозу до того, как это стало для меня возможным.
      — Ты был ребенком, а затем Ты стал, — она указала, — этим?
      — И между этими стадиями ничего.
      — Откуда ребенку знать, что выбрать?
      — Я был одним из самых старых детей, которых когда-либо видело это мироздание. Гани была второй.
      — Эти рассказы о Твоих жизнях-памятях!
      — Они правдивы. Мы все здесь. Разве с этим не согласна и Устная История?
      Она отвернулась от него всем телом и застыла, так, что ему была видна ее жестко напряженная спина. И снова Лито обнаружил, что восхищается этим ЧЕЛОВЕЧЕСКИМжестом: неприятие в сочетании с признанием уязвимости. Вскоре она повернулась и сосредоточенно поглядела на его лицо под нависшими складками.
      — У Тебя внешность Атридеса, — сказала она.
      — Мне она досталась так же честно, как и Тебе.
      — Ты так стар… почему у Тебя нет морщин?
      — Ничто из моего человеческого не стареет обычным образом.
      — Вот почему Ты выбрал это для себя?
      — Чтобы заполучить долгую жизнь? Нет.
      — Я не понимаю, как кто-нибудь мог пойти на такой выбор, — пробормотала она. Затем произнесла погромче. — Никогда не познать любви…
      — Ты валяешь дурака! — сказал он. — Ты имеешь в виду не любовь, а секс.
      Она пожала плечами.
      — Ты думаешь, самое ужасное в том, что мне пришлось отказаться от секса? Нет, самая великая потеря — это нечто совсем, совсем другое.
      — Что? — спросила она с неохотой, выдавая этим, как глубоко он ее тронул.
      — Я не могу расхаживать среди моих сородичей, не привлекая особого внимания, я больше не один из вас. Я одинок. Любовь? Многие люди любят меня, но моя форма держит нас врозь. Мы разделились, Сиона, такой пропастью, через которую ни один человек не осмелится навести мост.
      — Даже Твоя икшианка?
      — Да, она бы сделала это, если бы могла, но она не может. Она не Атридес.
      — Ты имеешь в виду, что я… могла бы? — она пальцем коснулась своей груди.
      — Если бы вокруг было достаточно песчаной форели. К несчастью, вся она облегает мою плоть. Однако же, если мне суждено умереть…
      Она, онемев от ужаса, замотала головой при этой мысли.
      — Устная История рассказывает об этом очень точно, — сказал он. — Мы никогда не должны забывать, что ты веришь в Устную Историю.
      Она продолжала покачивать головой из стороны в сторону.
      — В этом нет никакой тайны, — проговорил он. — Первые моменты трансформации являются критическими. Твое сознание должно обратиться и вовнутрь и вовне одновременно, оказавшись наедине с бесконечностью. Я мог бы снабдить тебя достаточным количеством меланжа, чтобы это преодолеть. Имея достаточно спайса, ты могла бы пережить эти первые кошмарные моменты… и все остальное.
      Она непроизвольно содрогнулась, взгляд был прикован к его глазам.
      — Ты ведь понимаешь, что я говорю Тебе правду?
      Она кивнула, сделала глубокий дрожащий вдох, затем проговорила:
      — Зачем Ты это сделал?
      — Альтернатива была намного кошмарней.
      — Какая альтернатива?
      — Со временем, ты, может быть, и поймешь ее. Монео понял.
      — Твоя проклятая Золотая Тропа!
      — Нисколько не проклятая. Абсолютно святая.
      — Ты считаешь меня дурочкой, не способной…
      — Я считаю тебя еще неопытной, но обладающей огромными способностями, о возможностях которых ты даже не подозреваешь.
      Она сделала три глубоких вдоха и несколько вернула себе самообладание, затем сказала:
      — Если Ты не способен спариваться с этой икшианкой, то зачем…
      — Дитя, зачем ты упорствуешь в своем непонимании? Это не секс. До Хви я не мог найти себе пару. Я не имел никого, похожего на меня. Во всей этой космической пустоте я был единственным.
      — Она… как ты?
      — Да, по сознательному замыслу. Икшианцы произвели ее именно такой.
      — Произвели ее…
      — Не будь полной дурочкой! — огрызнулся он. — Она по сути своей ловушка для Бога. Даже жертва не может ее отвергнуть.
      — Зачем Ты мне все это рассказываешь? — прошептала она.
      — Ты украла две копии моих дневников, — проговорил он. — Ты прочла перевод Космического Союза и уже знаешь, что меня может поймать.
      — Ты знал?
      По ее изменившейся позе он увидел, как она снова обретает дерзость, как возвращается к ней ощущение собственной силы.
      — Ну, конечно же, Ты знал, — проговорила она, сама отвечая на свой вопрос.
      — Это БЫЛОмоим секретом, — сказал он. — Ты не можешь даже вообразить себе, как много раз я любил своего друга и видел, как этот человек ускользает прочь… как ускользает сейчас твой отец.
      — Ты… любишь его?
      — Я любил твою мать. Порой они уходят быстро — порой с мучительной медленностью. Каждый раз это меня сокрушает. Я могу изображать черствость, я могу принимать необходимые решения, даже решения, которые будут убивать, но я не могу избежать страданий. Долгое время — дневники, украденные тобой, правдиво об этом рассказывают — это было единственным возможным для меня чувством.
      Он увидел влагу у нее на глазах, но жестко подобранные губы продолжали говорить о гневной решимости.
      — Ничего из этого не дает Тебе права властвовать, — проговорила она.
      Лито подавил улыбку. Наконец, они добрались до самых корней бунтарства Сионы.
      «По какому праву? Где справедливость в моем правлении? Устанавливая для них свои правила силой вооруженных Рыбословш, честен ли я по отношению к жестко направляющей человечество эволюции? Я знаю все эти революционные припевки, эту чарующую и бессмысленную болтовню и звучные фразы.»
      — Нигде ты не приложила своей собственной бунтарской руки в той власти, которую я удерживаю, — проговорил он.
      В ней опять заявил о себе максимализм юности.
      — Я никогда не выбирала Тебя в правители, — сказала она.
      — Но ты меня усиливаешь.
      — Как?
      — Противостоянием мне. Я оттачиваю свои когти на таких, как ты.
      Она метнула на его руки внезапный взгляд.
      — Это фигуральное выражение, — сказал он.
      — Значит, наконец, я тебя оскорбила, — проговорила она, расслышав только режущий гнев в его словах и тоне.
      — Ты меня не оскорбила. Мы — родственники, внутри семьи мы можем дерзко разговаривать друг с другом. Суть в том, что я должен намного больше страшиться Тебя, чем ты меня.
      Это повергло ее в смятение, но только на миг. Он увидел, как вера напрягает ее плечи, затем — сомнения. Ее подбородок опустился и она поглядела на него.
      — Чего же исходящего от меня способен страшиться Великий Бог Лито?
      — Твоей невежественной жестокости.
      — Ты говоришь, что ФИЗИЧЕСКИуязвим?
      — Второй раз предупреждать Тебя не стану, Сиона: есть пределы словесным играм, в которые я буду играть. Ты и икшианцы равно знаете, что есть те, кого я люблю, это они физически уязвимы. Вскоре об этом узнает большая часть Империи. Такие известия распространяются быстро.
      — И все обязательно зададутся вопросом, какое право ты имеешь на такую власть!
      В ее голосе было торжествующее злорадство. Это всколыхнуло в Лито резкий гнев. Он с трудом подавил его. Это была та сторона человеческих отношений, которую он терпеть не мог. ЗЛОРАДСТВО!Прошло некоторое время, прежде чем он решился ответить. Затем он решил атаковать ее защитные порядки, напав на уязвимое место, которое уже разглядел.
      — Я властвую по праву одиночества, Сиона. Мое одиночество — это частично свобода, частично рабство. Оно означает, что я не могу быть пленен ни одной человеческой группировкой. Мое рабство перед вами говорит, что я буду служить из всех моих наилучших способностей Владыки.
      — Но икшианцы Тебя поймали! — сказала она.
      — Нет. Они преподнесли мне дар, который меня усиливает.
      — Он ослабляет тебя!
      — И это тоже, — согласился он. — Но очень могущественные силы до сих пор мне подчиняются.
      — О, да, — она кивнула. — Это я понимаю.
      — Нет, ты этого не понимаешь.
      — Тогда, я уверена, Ты мне это объяснишь, — язвительно усмехнулась она.
      Он заговорил так тихо, что ей пришлось наклониться к нему, чтобы расслышать:
      — Нет никого другого, нигде, кто мог бы хоть с чем-то ко мне апеллировать — ни ради причастности к власти, ни ради компромисса, ни даже ради малейших зачатков другого правительства. Я — единственный.
      — И даже эта икшианка не может…
      — Она настолько на меня похожа, что не ослабит меня подобным образом.
      — Но при нападении на икшианское посольство…
      — Меня все еще может раздражать твоя тупость, — сказал он. Она поглядела на него угрюмым, насупленным взглядом.
      Лито этот жест, да еще в этом освещении, показался просто замечательным, во всей его бессознательности. Он знал, что заставил ее задуматься. Он был уверен, что она никогда прежде не задумывалась, какие права могут быть присущи уникальному.
      Он обратился к ее молчаливой угрюмости:
      — Никогда прежде не было правительства в точности такого же, как мое, никогда во всей нашей истории. Я ответственен только за самого себя, в точности плачу полную меру за то, чем я пожертвовал.
      — Пожертвовал! — насмешливо хмыкнула она, но в ее голосе он услышал сомнение. — Всякий деспот говорит что-нибудь вроде этого. Ты ответственен только перед самим собой!
      — Что делает меня ответственным за все живое. Я берегу вас, проводя сквозь многие времена.
      — Какие времена?
      — Времена, которые могли бы наступить и все-таки не наступили.
      Он увидел в ней нерешительность. Она не доверяла своим ИНСТИНКТАМ, своим нетренированным способностям в предвидении. Она могла случайно угодить в цель, как это с ней случилось, когда она захватила его дневники, но почему именно она попала в яблочко — сразу затерялось за последующими событиями, так много ей поведавшими.
      — Мой отец говорит, что Ты можешь слишком хорошо жонглировать словами, — сказала она.
      — Он-то знает, что говорит. Но есть знание, которое можно приобрести, лишь приобщаясь к нему. Нет способа усвоить его, стоя в стороне, глазея и разговаривая.
      — Это то самое, что имеет в виду он, — сказала она.
      — Ты совершенно права, — согласился Лито. — Это не логично. Но это свет для глаз, дающий возможность видеть, но сам по себе зрением не являющийся.
      — Я устала от разговоров, — сказала она.
      — И я тоже, — и ему подумалось: «Я увидел достаточно и сделал достаточно. Она широко распахнута навстречу сомнениям. До чего же они уязвимы в своем невежестве!»
      — Ты ни в чем меня не убедил, — проговорила она.
      — Это не было целью нашей встречи.
      — В чем же была цель?
      — Увидеть, готова ли ты, для того, чтобы подвергнуться испытанию.
      — Испытанию… — Она чуть вздернула голову направо и поглядела на него.
      — Не играй со мной в невинность, — сказал Лито. — Монео тебя уведомил, а я говорю тебе, что ты готова!
      Она попробовала сглотнуть, затем сказала:
      — Что это…
      — Я послал Монео, вернуть тебя в Твердыню, — сказал он. Когда мы встретимся снова, по-настоящему узнаем, из чего ты сделана.

~ ~ ~