— Я уже годы не получала весточки от моего дяди. Порой я гадаю, жив ли он еще.
      — Может быть, мы и это заодно выясним. Молки когда-нибудь обсуждал с тобой мою практику таквейя?
      Она секунду подумала, затем спросила:
      — Это то, что среди древних Свободных называлось КЕТМАН?
      — Да, это практика сокрытия своей личности, когда правда о ней может быть вредна.
      — Теперь я припоминаю. Он рассказывал мне, что Ты пишешь исторические труды под псевдонимами, некоторые из них очень знамениты.
      — Как раз по этому случаю мы с ним и обсуждали ТАКВЕЙЯ.
      — Почему Ты заговорил об этом, Владыка?
      — Чтобы избежать других тем. Знаешь, что книги Ноа Аркрайта написаны мной?
      Она не удержалась от смешка.
      — До чего же смешно, Владыка. Мне было предписано прочесть о его ЖИЗНИ.
      — И эту биографию написал я. Какие секреты тебе поручили из меня выудить?
      Она и глазом не моргнула при этой стратегической смене темы.
      — Их интересуют внутренние механизмы работы религии Владыки Лито.
      — До сих пор интересуют?
      — Они желают знать, как Ты отобрал религиозную власть у Бене Джессерит.
      — Несомненно, надеясь повторить сделанное мной?
      — Уверена, именно это и есть у них на уме, Владыка.
      — Хви, как представитель икшианцев ты ужасна.
      — Я Твоя служанка, Владыка.
      — А тебе самой ничего не любопытно?
      — Боюсь, мое любопытство может Тебя потревожить, — сказала она.
      Он мгновение пристально глядел на нее, затем сказал:
      — Понимаю. Да, ты права. Нам пока что следует избегать более личных тем. Не хочешь ли поговорить со мной об Ордене?
      — Да, это было бы славно. Ты знаешь, что я встретила одну из делегаток Бене Джессерит?
      — Это, надо полагать, Антеак.
      — Мне она показалась пугающей, — сказала она.
      — Тебе нечего бояться Антеак. Она пришла в твое посольство по моему приказу. Ты знаешь, что вы были захвачены Лицевыми Танцорами?
      У Хви перехватило дыхание, а затем она застыла неподвижно, грудь ее заполнило холодом.
      — Отви Як?
      — Ты подозревала?
      — Все дело в том, что мне он просто не понравился, а мне говорили…
      — она пожала плечами, когда ее внезапно осенило. — Так что с ним случилось?
      — С истинным Отви Яком? Он мертв. Это обычный метод Лицевых Танцоров в таких делах. Мои Рыбословши получили приказание не оставлять живым ни одного Лицевого Танцора в твоем посольстве.
      Хви промолчала, но по щекам ее заструились слезы. «Это объясняет пустоту улиц и загадочное „да“ Антеак. Это объясняет многое».
      — Я обеспечу тебе помощь Рыбословш, пока ты не сможешь заново наладить работу посольства, — сказал Лито. — Мои Рыбословши будут хорошо тебя охранять.
      Хви стряхнула слезы с лица. Реакция икшианских судей против Тлейлакса будет сокрушительна. Поверит ли Икс ее докладу? Все до единого в посольстве заменены Лицевыми Танцорами! Не верится!
      — Все до единого? — спросила она.
      — Лицевым Танцорам не было никакого смысла оставлять кого-нибудь живым. Ты была бы следующей.
      Она содрогнулась.
      — Они замешкались, — продолжал он, — потому что понимали необходимость скопировать тебя с абсолютной точностью, чтобы обмануть мои чувства. Они не уверены насчет моих способностей.
      — Значит, Антеак…
      — У меня и Ордена есть общая способность определять Лицевых Танцоров. И Антеак… что ж, она очень хороша в том, что делает.
      — Никто не доверяет Тлейлаксу, — сказала она. — Почему их не стерли из космоса давным-давно?
      — От специалистов бывает своя польза, несмотря на их ограниченность. Ты удивляешь меня, Хви. Я не подозревал, что ты можешь быть так кровожадна.
      — Тлейлаксанцы… они слишком жестоки, чтобы быть людьми. Они не люди!
      — Уверяю тебя, люди могут быть очень жестоки. Я сам иногда был жесток.
      — Я знаю, Владыка.
      — Если меня на это провоцировали. Но единственные люди, о полном уничтожении которых я всерьез подумывал — это Бене Джессерит.
      Ее потрясение было слишком велико, чтобы выразить его словами.
      — Они слишком близки к тому, чем им следует быть и все же слишком далеки от этого, — пояснил он.
      Она обрела голос.
      — Но Устная История гласит…
      — Религия Преподобных Матерей, да. Однажды они изобрели особую религию для особых общественных структур. Они называют это — СОЦИАЛЬНОЙ ИНЖЕНЕРИЕЙ. Как, на твой вкус?
      — Это черство.
      — Разумеется. И результат соответствующий. Даже после всех великих попыток установить единобожие, оставались бесчисленные боги, божки и, якобы, пророки, разбросанные по всей Империи.
      — Ты изменил это, Владыка.
      — До какой-то степени, но боги не умирают легко, Хви. Мой монотеизм доминирует, но первоначальный пантеон остается, он ушел в подполье под разными личинами.
      — Владыка, я чувствую в Твоих словах… — она покачала головой. — Что я так же холоден и расчетлив, как и Орден?
      Она кивнула.
      — Это ведь Свободные обожествили моего отца, великого Пола Муад Диба. Хотя он, на самом-то деле, не особенно заботился о том, чтобы называться «великим».
      — Но были ли Свободные…
      — Были ли они правы? Моя дражайшая Хви, они были чувствительны к использованию силы и они жаждали удержать свое господство.
      — Мне кажется это… тревожащим, Владыка.
      — Мне это понятно. Тебе не нравится мысль, будто, стать богом слишком просто, словно бы это всякому по плечу.
      — Звучит так, как будто это бывает слишком случайным, Владыка, — проговорила она с такой интонацией, словно пытливо вглядывалась во что-то отдаленное.
      — Уверяю тебя, что ВСЯКОМУэто НЕпо силам.
      — Но Ты подразумеваешь, что унаследовал свою божественность от…
      — Никогда даже не заикайся об этом перед Рыбословшами, — сказал он. — Ересь они карают жестоко.
      Она судорожно сглотнула.
      — Я сказал это лишь для того, чтобы тебя защитить, — сказал он.
      — Спасибо, Владыка, — ее голос был слаб.
      — Моя божественность начиналась, когда я предупредил моих Свободных, что больше не могу давать племенам воду мертвых. Ты знаешь, что такое вода мертвых?
      — В дни Дюны так называлась вода, извлеченная из тел умерших, — сказала она.
      — Ага, ты читала Ноа Аркрайта.
      Ее хватило на слабую улыбку.
      — Я объявил Свободным, что вода будет посвящена Верховному Божеству, которое останется безымянным. Им все же дозволялось контролировать эту воду, благодаря моей щедрости.
      — Вода, должно быть, была необычайно ценна в те дни.
      — Очень! И я, представитель этого безымянного Божества, обладал свободным контролем над этой драгоценной водой почти три сотни лет.
      Она закусила нижнюю губу.
      — Это все еще похоже на расчетливость? — спросил он. Она кивнула.
      — Да, это и был расчет. Когда подошло время посвятить воду моей сестры, я организовал чудо. Из урны Гани говорили голоса всех Атридесов. Таким образом Свободные узнали, что я и есть их Верховное Божество.
      Хви боязливо заговорила, голосом, полным сомнения и озадаченности, вызванных этим откровением.
      — Владыка, говоришь ли Ты мне сейчас, что на самом деле Ты не бог?
      — Я говорю тебе, что не играю в прятки со смертью.
      Она несколько минут пристально на него глядела, перед тем как ответить, и это убедило его, что она понимает глубинное значение его слов. Чуткий и понимающий взгляд, от которого его нежное чувство к ней стало еще сильней.
      — Твоя смерть не будет похожа на другие смерти, — сказала она.
      — Дражайшая Хви, — пробормотал он.
      — Мне странно, что Ты не боишься суда истинного Верховного Божества, — сказала она.
      — Ты судишь меня, Хви?
      — Нет, я боюсь за Тебя.
      — Подумай о цене, которую я плачу, — сказал он. — Все, кто от меня произойдут, унесут с собой кусочек моего сознания, запертого, затерянного и беспомощного внутри них.
      Она поднесла обе руки ко рту напряженно глядя на него.
      — Это тот ужас, которому не смог поглядеть в лицо мой отец, и который он старался предотвратить: бесконечные деления, деления, деления глухонемой личности.
      Она опустила руки и прошептала:
      — Ты сохранишь свое самосознание?
      — В каком-то смысле… но буду немым. Жемчужинка моего разума уйдет с каждым песчаным червем и с каждой песчаной форелью червь будет разумным, но все же не способным шевельнуть ни одной клеточкой разума, разумным, но погруженным в бесконечный сон.
      Она содрогнулась.
      Лито наблюдал за ее попыткой понять такое существование. Способна ли она понять эту последнюю РАЗНОГОЛОСИЦУ, когда разделившиеся кусочки его личности будут цепляться за утрачиваемый контроль над икшианским устройством, записывающим его дневники? Способна ли она почувствовать щемящее молчание, которое последует за этим ужасным расчленением?
      — Владыка, они бы использовали это знание против Тебя, если бы я им рассказала.
      — Ты им скажешь?
      — Разумеется, нет! — она медленно покачала головой.
      Зачем он принял это ужасное превращение? Неужели нет выхода?
      Вскоре она проговорила:
      — Этот аппарат, записывающий Твои мысли, нельзя ли его настроить на…
      — На миллион меня? На миллиард? На еще большее количество? Моя дорогая Хви, ни одна из этих капель сознания не будет истинным мной.
      Ее глаза заволокло слезами. Она моргнула и глубоко вздохнула. Лито узнал в этом упражнении бенеджессеритский метод обретения внутреннего спокойствия.
      — Владыка, Ты меня ужасно напугал.
      — И ты не понимаешь, почему я это сделал.
      — Могу ли я это понять?
      — О, да. Понять это могли бы многие. Что люди делают с таким пониманием — уже другой вопрос.
      — Научишь ли Ты меня, что делать?
      — Ты уже знаешь.
      Она безмолвно это приняла, затем сказала:
      — Это что-то, что надо сделать с твоей религией. Я это чувствую.
      Лито улыбнулся.
      — Я почти все могу простить твоим икшианским хозяевам, за то, что они преподнесли мне тебя, такой драгоценный дар. Проси и дастся тебе.
      Она качнулась вперед на своей подушке, наклоняясь к нему.
      — Расскажи мне о внутренних механизмах работы твоей религии.
      — Ты достаточно скоро все обо мне узнаешь, Хви. Обещаю. Просто помни, что солнцепоклонники среди наших примитивных предков не так уж далеко сбивались с пути.
      — Солнце… поклонники? — она качнулась назад.
      — Солнце, контролирующее всякое движение, но которого нельзя коснуться. Такое солнце является смертью.
      — Твоей… смертью?
      — Всякая религия вращается подобно планете вокруг своего солнца, энергию которого она обязана использовать и от которого зависит само ее существование.
      Ее голос стал почти шепотом:
      — Что ты видишь В СВОЕМ СОЛНЦЕ, Владыка?
      — Мироздание со многими окошечками, через которые я могу подглядывать. Что открывается в окне, то я и вижу.
      — Будущее?
      — Мироздание в корне своем безвременно и, отсюда, содержит все времена и все будущие.
      — Понятно. Значит, Ты воистину разглядел то, что это… — она указала на длинное сегментированное тело, — предотвратит.
      — И этого понимания тебе достаточно, чтобы проникнуться верой в святость — хотя бы на малую долю — того, чем я стал? — спросил он.
      Она смогла лишь кивнуть.
      — Если ты все это разделишь со мной, то, предупреждаю тебя, это будет ужасное бремя, — проговорил он.
      — Сделает ли это твою ношу легче, Владыка?
      — Не менее весомой, но ее легче будет принимать.
      — Тогда я разделю это с Тобой. Только скажи мне, Владыка. — Пока еще нет, Хви. Ты должна проявить немного терпения. Она со вздохом подавила разочарование.
      — Вот только мой Данкан Айдахо становится все неугомоннее, — сказал Лито. — Я должен разобраться с ним.
      Она оглянулась, но никто в палату не вошел.
      — Ты хочешь, чтобы я сейчас удалилась?
      — Я бы хотел, чтоб ты никогда меня не покидала.
      Она пристально поглядела на него, отметив — с какой же напряженностью он ее созерцает! — и голодная пустота его взгляда наполнила ее печалью.
      — Владыка, почему Ты МНЕрассказываешь свои секреты?
      — Сам я не решился бы просить тебя стать невестой Бога.
      Ее глаза широко и потрясенно раскрылись.
      — Не отвечай, — сказал он.
      Едва двинув головой, она окинула взглядом всю скрытую тенями длину его тела.
      — Не ищи тех частей меня, которых больше не существует, — сказал он. — Некоторые формы физической близости для меня уже недоступны.
      Она опять внимательно посмотрела на его утопленное в чужеродной плоти лицо, заметила, как розова кожа его щек, и насколько же впечатляюще ЧЕЛОВЕЧЕСКИМоно кажется в этом чужеродном обрамлении.
      — Если ты захочешь иметь детей, — сказал он, — я буду просить лишь, чтобы ты позволила мне самому выбрать их отца. Я еще ни о чем тебя не попросил.
      Голос ее был еле слышен.
      — Владыка, я не знаю, что…
      — Скоро я вернусь в Твердыню, — сказал Лито. — Ты отправишься туда со мной, и мы поговорим. Там я расскажу тебе о том, что я предотвращаю.
      — Я напугана, Владыка, напугана больше, чем когда-либо думала, что смогу быть напугана.
      — Не бойся меня. Я не могу быть иначе, как нежным с моей Хви. Что до прочих опасностей, мои Рыбословши заслонят тебя от них своими телами. Они не осмелятся допустить, чтобы у тебя хоть волос с головы упал!
      Хви, поднявшаяся на ноги, вся дрожала.
      Лито увидел, как глубоко подействовали на нее его слова, от этого ему стало больно. В глазах Хви блестели слезы. Она крепко стиснула руки, чтобы унять их дрожь. Он знал, что она по своей воле последует в Твердыню. Неважно, о чем он попросит, ее ответ будет таким же, как ответ Рыбословш:
      — Да, Владыка.
      И Лито вдруг понял, что, если бы она могла обменяться с ним местами, принять на себя его ношу, то она бы это предложила. То, что она не могла это сделать, делало ее боль еще горше. Ее высокая разумность происходила от проникновенной чуткости, и без гедонистических слабостей Молки. Она была устрашающа в своем совершенстве. Все в ней снова и снова убеждало в том, что она — именно тот тип женщины, которую, если бы ему удалось превратиться в нормального мужчину, он пожелал бы ( НЕТ! ПОТРЕБОВАЛ БЫ!) себе в супруги.
      И икшианцы это знали.
      — Теперь оставь меня, — прошептал он.

~ ~ ~

~ ~ ~