Найла первой заметила приближающийся кортеж. Обливаясь потом в полуденной жаре, она стояла возле одного из каменных столбов, отмечавших края Королевской Дороги. Внезапная вспышка дальнего отсвета привлекла ее внимание. Она пригляделась в том направлении, прищурилась, ее охватило возбуждение, когда она поняла, что это был блик солнца, вспыхнувший на колпаке тележки Бога Императора.
      – Идут! – воскликнула она.
      Затем она почувствовала голод. Возбужденные замкнутой целеустремленностью, они не захватили еды. Одни Свободные взяли с собой воду, да и то лишь потому, что «Свободные всегда берут с собой воду, когда выходят из сьетча». Они просто соблюдали ритуал, не думая о нем.
      Найла коснулась пальцем кнопки лазерного пистолета, пристегнутого у бедра. Мост был не более, чем в двадцати метрах впереди нее, его воздушная конструкция изгибалась над ущельем, как чужеродная фантазия, соединяя две беспредельности бесплодных земель.
      «Это сумасшествие», – подумала она.
      Но Бог Император твердо подтвердил свой приказ. Он потребовал, чтобы Найла повиновалась Сионе абсолютно во всем.
      Приказы Сионы – недвусмысленны, не оставляют места для сомнений. И у Найлы не было способа обратиться с вопросом к своему Богу Императору. Сиона сказала:
      – Когда его тележка будет на середине моста – вот тогда!
      – Но почему?
      Они стояли далеко в стороне от остальных, в зябкой заре над вершиной Барьерной Стены, у Найлы было ненадежное чувство уязвимости. и не закроешь глаза на мрачное выражение лица Сионы, тихую напряженность ее голоса.
      – По-твоему, ты можешь повредить Богу?
      – Я… – Найла могла только пожать плечами.
      – Ты ДОЛЖНА мне повиноваться!
      – Должна, – согласилась Найла.
      Найла внимательно наблюдала за приближающимся кортежем, различала цветные наряды придворных, плотные массы голубого – это ее сестры-Рыбословши… сияющую поверхность тележки своего Владыки.
      «Еще одно испытание», – решила она. – «Бог Император знает. Он знает преданность Найлы. Это испытание. Приказания Бога Императора должны выполняться абсолютно точно. Это – наипервейший урок, преподаваемый Рыбословшам с самого детства. Бог Император сказал, что Найла должна повиноваться Сионе. Это испытание, чем же еще это может быть?»
      Она поглядела на четырех Свободных. Данкан расположил их прямо на дороге, перекрыв ими ближний конец моста. Они сидели спинами к ней и глядели на мост – четыре холмика в коричневых накидках. Найла услышала, как слова Айдахо обращается к ним:
      – Не покидайте этого места. Вы должны приветствовать его отсюда. Встаньте, когда он приблизится и низко кланяйтесь.
      ПРИВЕТСТВОВАТЬ, ДА.
      Найла сама себе кивнула.
      Три других Рыбословши, вскарабкавшиеся на Барьерную Стену вместе с ней, были отосланы на середину моста. Они знали только то, что сказала им Сиона в присутствии Найлы, – надо ждать там, пока королевская тележка не будет в нескольких шагах, затем повернуться и, пританцовывая, следовать впереди процессии…
      «Если я перережу мост лазерным пистолетом, эти трое погибнут», – подумала Найла. – «И все остальные, кто пойдет с нашим Владыкой.»
      Найла изо всех сил вытянула и изогнула шею, чтобы заглянуть в ущелье. Река не была видна, но слышался отдаленный рокот перекатываемых камней.
      Они все там погибнут!
      «Если только он не явит нам Чуда».
      Так и должно быть. Сиона подготовила сцену для Святого Чуда. Какие же еще могут быть намерения Сионы, раз она прошла испытание и носит мундир офицерши Рыбословш? Сиона дала клятву Богу Императору. Она испытана Богом, побывав наедине с ним в Сарьере с глаза на глаз.
      Найла, не поворачиваясь, посмотрела вправо: Сиона и Айдахо стояли на дороге плечом к плечу, приблизительно в двадцати метрах от Найлы. Они были погружены в разговор, время от времени посматривали друг на друга и кивали.
      Вскоре Айдахо коснулся руки Сионы – странно хозяйским жестом. Кивнув еще раз, он зашагал к мосту и остановился у углового быка прямо перед Найлой. Он поглядел вниз, потом перешел на ее сторону к другому угловому быку. Снова поглядел вниз – и простоял там несколько минут, прежде чем вернуться к Сионе.
      «Какое же странное создание этот гхола», – подумала Найла.
      После его феноменального восхождения она перестала относиться к нему, как к простому смертному. Он был чем-то иным, демиургом, стоявшим рядом с Богом. Но он способен к спариванию.
      Внимание Найлы привлек отдаленный крик. Она обернулась и поглядела через мост. Кортеж, приблизившись к мосту, сменил привычную трусцу Королевского Шествия, на более спокойную и размеренную ходьбу. Найла узнала идущего в первых рядах Монео, по белому мундиру, ровному шагу и взгляду, устремленному прямо вперед. Императорская тележка ехала на колесах позади Монео, непроницаемый для взгляда колпак зеркально отсвечивал.
      Тайна всего этого заполнила Найлу.
      Вот-вот произойдет Чудо!
      Найла поглядела направо, на Сиону. Сиона глянула в ответ и один раз кивнула. Найла вытащила из кобуры лазерный пистолет и, прицеливаясь, стала пристраивать его на камне. Сперва трос слева, затем трос справа, потом пластальную ажурную решетку слева. Лазерный пистолет казался руке Найлы холодным и чуждым. Она сделала дрожащий вдох, чтобы вернуть спокойствие.
      «Я должна повиноваться. Это испытание.»
      Она увидела, как Монео поднял взгляд от дороги и, не меняя шага, обернулся, чтобы крикнуть что-то – то ли тем, кто в тележке, то ли тем, кто позади нее. Найла не могла разобрать. Затем опять повернулся, глядя вперед. Найла заставила себя успокоиться. Слилась с каменным столбом, почти скрывавшим ее тело.
      ИСПЫТАНИЕ Монео увидел людей на мосту и за ним. Он узнал мундиры Рыбословш и удивился сначала, по чьему приказу находятся здесь эти приветствующие. Он повернулся и прокричал вопрос Лито, но тележка Бога Императора оставалась непроницаемой, Лито и Хви скрыты внутри.
      Только когда Монео оказался на мосту, а тележка, поскрипывая по нанесенному ветром песку, поехала за ним, он узнал Сиону и Айдахо, стоящих в отдалении на другой стороне. Он узнал четырех Музейных Свободных, сидящих на дороге. Его начали грызть сомнения, но он не мог понять смысл всего происходящего. Он рискнул бросить взгляд на реку – платиновый мир, освещенный полуденным солнцем. Позади него громко поскрипывала тележка. Текучесть всего – реки, шествия, его собственная роль в этих полных потрясающего смысла событиях – вызвали у него головокружительное ощущение какой-то близкой неизбежности.
      «Мы – не люди, проходящие этим путем», – подумал он. – «Мы – первооснова, соединяющая один кусочек Времени с другим. А когда мы минуем
      – все позади нас рухнет во вне – выпадает из времени и пространства и никогда грядущее не будет таким же, как до нашего прихода.»
      В памяти Монео всплыл отрывок одной из песен лютнистки, взгляд его стал рассеянным при этом воспоминании. Он понимал, что эта песня полнится желанием, чтобы все миновало, оказалось в прошлом, развеялись сомнения, вернулось спокойствие. Заунывная песня поплыла через его сознание подобно дымку, закручиваясь и властно привлекая:
      Кричит насекомое в жаркой траве, – Монео замурлыкал про себя песенку:
      Кричит, о конце говоря.
      И цвета последних листьев, Таящихся в жаркой траве, Эти осень и песня моя.
      Монео закивал в такт, перейдя к припеву:
      День закончился, Гости ушли.
      День закончился В нашем сьетче, День закончился, Буря ревет, День закончился, Гости ушли.
      Монео подумал, что эта песня и вправду неподдельно стара – песня старых Свободных, никакого сомнения. И она напоминает ему кое-что о себе самом. Он тоже хотел, чтобы посетители в самом деле поскорее ушли, чтобы вся суматоха кончилась и опять наступил мир. Мир так близко…
      И все же он не может бросить своих обязанностей. Монео подумал о грудах снаряжения, расположенного в дюнах, но не видимого из Туоно. Вскоре они все это увидят – шатры, еду, столы, золотые тарелки, украшенные драгоценностями ножи, глоуглобы в виде старинных ламп причудливой формы… все богатое убранство, на которое такие разные жизни возлагали свои ожидания.
      «Обитатели Туоно никогда не станут теми же самыми».
      Во время одной из инспекционных поездок Монео провел в Туоно две ночи. Он припомнил запах костров, на которых готовилась пища, растопку из веток ароматических кустов, полыхающую во тьме. Туонцы не пользовались солнечными печами, потому что те для них «недостаточно древние».
      НЕДОСТАТОЧНО ДРЕВНИЕ В Туоно почти не пахло меланжем. Слащавая едкость и мускусные масла кустарников оазиса – вот, преобладающие запахи в деревеньке. Да… и выгребные ямы, и вонь гниющего мусора. Он припомнил реплику Бога Императора по завершении своего доклада о результатах поездки.
      «Эти СВОБОДНЫЕ не знают, что потеряно в их жизнях. Они воображают, будто сохраняют самую суть прежних обычаев. В этом беда всех музеев. Что-то тускнеет, усыхает в экспонатах – и исчезает. Смотрители музеев и посетители, глазеющие на экспонаты, склонившись над витринами, – очень немногие из них ощущают это недостающее. Это то, что в прежние времена приводило в движение все жизни. Когда жизнь ушла – ушло и оно.»
      Взгляд Монео сосредоточился на трех Рыбословшах, стоящих на мосту прямо перед ним. Они пустились в пляс, вскинув руки, крутясь и подскакивая в нескольких шагах от него, и двинулись прочь.
      «Как странно», – подумал он. – «Я видел людей, танцующих на открытом месте, но никогда – Рыбословш. Они танцуют только в уединении своих покоев, в своем собственном тесном кругу.»
      Он не успел еще додумать эту мысль, когда услышал первое грозное жужжание лазерного пистолета и почувствовал, как мост накренился под ним.
      «Это происходит не на самом деле» – вскричал его разум.
      Он услышал, как королевская тележка со скрежетом съехала вбок к краю моста, с щелчком резко открылся колпак тележки. Позади него раздались испуганные крики и вопли, но он не мог обернуться. Настил моста резко накренился вправо, и он, рухнув навзничь, заскользил к бездне. Он уцепился за обрезанный край троса, чтобы остановиться. Трос поехал вместе с ним. Все вокруг сползало, скрипя о развеянный по мосту тонким слоем песок. Монео цеплялся за трос обеими руками, крутясь на нем. Потом он увидел королевскую тележку – она накренилась над краем моста, колпак был открыт. Хви стояла, одной рукой хватаясь за свое откидное сиденье, глядя куда-то мимо Монео.
      Воздух наполнился кошмарным скрежетом металла. Мост еще круче накренился. Монео увидел, как покатились придворные, с раскрытыми ртами, хватаясь руками за воздух. Трос Монео за что-то зацепился. Руки Монео задрались над головой, все его тело вращалось и перекручивалось. Он почувствовал, как его руки, мокрые от страха, скользят по тросу.
      И опять промелькнула перед ним королевская тележка. Перекореженная, она застряла, упершись на переломанную ограду моста. В последний миг Монео увидел крохотные ручонки Бога Императора, тщетно попытавшиеся удержать Хви Нори, хватаясь за нее. Хви безмолвно выпала с открытого края тележки, ее золотое платье со свистом задралось, обнажая ее тело, вытянутое как стрела.
      Глубокий, рокочущий стон вырвался у Бога Императора.
      «Почему он не включает суспензоры?» – промелькнуло у Монео. «Суспензоры его поддержат.»
      Но лазерный пистолет продолжал жужжать и, пока руки Монео скользили к перерезанному концу троса, он успел увидеть, как копье пламени пронзило насквозь суспензоры тележки, один за другим, с взрывами золотого дыма. Сорвавшись и падая, Монео взметнул руки над головой.
      «Дым! Золотой дым!»
      Тело его перевернулось, влекомое задравшимся балахоном. Лицо оказалось обращенным вниз, в бездну. В мальстреме кипящих бешеных струй, далеко внизу он будто посмотрел в зеркало своей жизни – обрывистые потоки и перекаты, множество действий и событий, объединенные единой целью. Слова Лито промелькнули в его уме нитью золотого дымка: «Осторожность – это тропа к посредственности. Быстротечная, бесчувственная посредственность – вот все, что большинству людей кажется возможным достичь».
      И дальше Монео падал свободно в экстазе понимания. Космос открылся для него как чистое стекло, все текло вне Времени.
      ЗОЛОТОЙ ДЫМ!
      – Лито! – завопил он. – Сиайнок! Я верю!
      Тут балахон сорвался с его плеч. Монео развернуло ветром, дующим из каньона – последний взгляд на запрокинутую королевскую тележку… падающую с разрушенного моста. Бог Император выскользнул с открытого конца.
      Что-то твердое сокрушительно ударило в спину Монео и это было последним, ощущением в его жизни…
      Лито почувствовал, что выскальзывает из тележки. В его сознании была только Хви, падающая в реку – жемчужный фонтан, отметивший ее погружение в мифы и грезы о конце Времени. Ее последние слова, спокойные и уверенные, пробежали через все его жизни-памяти:
      – Я пойду впереди тебя, любимый.
      Выскальзывая из тележки, он заметил зазубренные края с рябыми тенями, злобный кривой клинок реки, отточенный о вечность и готовый погрузить его в агонию.
      «Я не могу плакать, не могу даже закричать», – подумал он. – «В слезах больше нет нужды. Слезы – вода. Через миг мне останется только она. Я могу только стонать в моей скорби. Я одинок, более одинок, больше чем когда-либо прежде.»
      Его огромное рубчатое тело согнулось и закрутилось при падении, обостренное зрение выхватило Сиону, стоящую на обрубленном краю моста.
      «Теперь ты узнаешь!» – подумал он.
      Тело продолжало крутиться. Он смотрел на приближавшуюся реку… Вода была сном, населенным плеском рыб, вызвавшим в его жизнях-памятях воспоминание о пиршестве рыбаков на гранитном берегу озерка, о розовом мясе, восхитительно обостряющем и утоляющем аппетит.
      «Я присоединюсь к тебе, Хви, на пиршестве богов!»
      Обжигающая вспышка пузырьков – и всего его охватила смертная мука – злобные потоки воды захлестнули его со всех сторон. Он ощутил, как его царапает о скалы пока он борется, продвигаясь вперед, чтобы вырваться из стремнины. Его тело изгибалось в конвульсиях непроизвольных корчей, отчаянных бултыханий. Стена каньона, мокрая и черная, проносилась перед его обезумевшим взглядом. Отрывались отдельные куски бывшей кожи. Казалось серебряный дождь, стремящийся в реку, ошеломительное движение чешуйчатых блесток песчаной форели, покидающей его, чтобы начать свою собственную жизнь организмов-колоний.
      Агония продолжалась. Лито изумило, что он до сих пор сохраняет сознание, все еще ощущает собственное тело.
      Его вел инстинкт. Он уцепился за ближнюю скалу, на которую его швырнул поток, почувствовал, как его вцепившийся палец отрывается от руки прежде, чем он смог разжать хватку – и это была лишь малая толика его боли.
      Речка поворачивала налево через каменный перекат в ущелье, и, словно говоря, что ему уже достаточно, вышвырнула его крутящееся тело на пологий песчаный берег. Он пролежал там мгновение. Голубая краска его спайсовой эссенции растеклась вниз по течению. Им управляла агония, тело червя двигаясь само по себе, убегало от воды. Вся покрывавшая его песчаная форель ушла. Давно утраченное чувство осязания каждого прикосновения вернулось тогда, когда он мог от этого испытывать только боль. Он не видел своего тела, но чувствовал, как что-то, бывшее прежде Червем, заставляет его, корчась, отползать от воды. Он поглядел вверх. В глазах, смотрящие сквозь завесы пламени боли, образовывались нестойкие сливающиеся формы. Наконец он узнал это место. Река вынесла его к повороту, за которым она навсегда покидала Сарьер. Позади него находилось Туоно и, чуть дальше за Барьерной Стеной царство Стилгара, – остатки сьетча Табр – место, где спрятан весь запас его спайса.
      Извергая голубые дымки его агонизирующее тело корчилось и шумно прокладывало себе путь вдоль полоски пляжа, оставляя синий след на разбитых валунах, устремляясь в сырую пещеру, которая когда-то была частью прежнего сьетча. Теперь это был лишь неглубокий грот, проход закрыт упавшей скалой. Ноздри Лито ощутили сырой грязный запах пещеры и чистый запах эссенции спайса.
      Звуки вторгались в его мучения. Втиснувшись в тесную пещеру, он увидел веревку, свисающую у входа. По веревке скользнула вниз фигура. Лито узнал Найлу. Спрыгнув на скалы, она скорчилась, вглядываясь в него сквозь полутьму. Сквозь огненное полыхание, поразившее зрение Лито, проявилась еще одна фигура, – Сиона. Она и Найла пробрались к нему по ощетинившимся скалам и остановились, глядя на него. Потом съехала по канату и спрыгнула третья фигура – Айдахо. В яростном безумии он кинулся на Найлу:
      – Почему ты ее убила? Ты не должна была убивать Хви!
      Найла сбила его с ног небрежным, почти безучастным взмахом левой руки. Она проползла вглубь и встала на четвереньки, чтобы поглядеть на Лито.
      – Владыка? Ты жив?
      Айдахо у нее за спиной уже выхватывал лазерный пистолет из ее кобуры. Найла изумленно обернулась, но он уже навел оружие и нажал курок. Луч поразил Найлу в верхнюю часть головы, которая развалилась на куски. Сверкающий криснож выскочил из ее загоревшегося мундира и разбился о скалы. Айдахо этого не видел. На его лице была гримаса ярости. Он продолжал сжигать и сжигать куски Найлы, пока не кончился заряд лазерного пистолета. Ослепительный дугообразный луч погас. Остались лишь мокрые дымящиеся кусочки плоти и одежды, разбросанные посреди докрасна раскаленных камней.
      Это был тот момент, которого ждала Сиона. Подобравшись к Айдахо, она вырвала бесполезное теперь оружие у него из рук. Он обернулся к ней, и она встала перед ним, чтобы усмирить его, но вся ярость Айдахо ушла.
      – Почему? – прошептал он.
      – Дело сделано, – сказала она.
      Они повернулись и посмотрели сквозь сумрак пещеры на Лито. Лито даже представить не мог, что они видят. Он знал, что вся кожа песчаной форели сошла, и тело испещрено дырками от ресничек, оставленных покинувшей его оболочкой Его сил хватило только взглянуть на две фигуры из погруженного в скорбь мироздания. Застланный пламенем взор являл ему Сиону женщиной-демоном. Имя демона само собой всплыло в его многочисленных разумах, и он произнес его вслух Пещерное эхо заставило зазвучать это слово так громко, как он и не ожидал.
      – Ханмия!
      – Что? – Она сделала шаг к нему.
      Айдахо обеими руками закрыл лицо.
      – Посмотри, что ты сделала с бедным Данканом, – проговорил Лито.
      – Он найдет других любимых, – какая же черствость в ее голосе – эхо его собственной гневной юности.
      – Ты не знаешь, что такое любить, – сказал он. – Что ты когда-либо отдавала? – он мог только заломить то, что было его руками. – Великие боги! Что я отдал!
      Она подползла поближе, протянула к нему руку – и отдернула ее.
      – Я – реальность, Сиона. Погляди на меня. Я существую. Ты можешь коснуться меня, если осмелишься. Протяни свою руку. Коснись!
      Она медленно протянула руку к тому, что было его передним сегментом – к тому месту, на котором она спала в Сарьере. Когда она убрала руку, та была окрашена синевой.
      – Ты коснулась меня и почувствовала мое тело, – произнес он. – Разве это не самое странное в нашем мироздании?
      Она стала отворачиваться.
      – Нет! Не отворачивайся от меня! Смотри на то, что сделано тобой, Сиона. Как тебе, что ты можешь коснуться меня, но не можешь коснуться себя?
      Она всем телом отвернулась от него.
      – Вот в этом-то и разница между нами, – договорил он. – Ты – воплощенный бог. Ты идешь внутри величайшего чуда нашего мироздания, и все же отказываешься его коснуться, увидеть, почувствовать, или просто поверить.
      Затем мысли Лито унеслись к затерянному в ночи месту, откуда ему послышался звук печатающих устройств, пощелкивающих в темном света помещении. В этом икшианском не-творении полностью отсутствует радиация Это место превращено в место муки и духовного отчуждения, потому что не имеет никаких связей с остальным мирозданием.
      «Но оно обретет эту связь.»
      И тут он ощутил, что икшианские принтеры пришли в движение, что они записывают его мысли без какой-либо особой команды.
      «Помните, что я сделал! Помните меня! Я опять буду невинным!»
      Пламень его зрения разомкнулся, чтобы открыть ему Айдахо там, где прежде стояла Сиона. Он уловил движение где-то позади Айдахо… Ах, да, Сиона взмахом руки показывает на кого-то на Барьерной Стене.
      – Ты все еще жив? – спросил Айдахо.
      Голос Лито вырывался с одышливым присвистом:
      – Позволь им рассеяться, Данкан. Позволь им бежать куда угодно по своему выбору.
      – Черт тебя побери! О чем ты говоришь? Я бы скорей позволил жить тебе, чтоб жила она!
      – Позволил? А я ничему не препятствовал.
      – Почему ты позволил Хви умереть? – простонал Айдахо. – Мы не знали, что она там, с тобой.
      Голова Айдахо поникла.
      – Ты будешь вознагражден, – просипел Лито. – Мои Рыбословши предпочтут тебя Сионе. Будь добр с ней, Данкан. Она более, чем Атридес, и она несет в себе семя вашего выживания.
      Лито погрузился в свои жизни-памяти. Они теперь стали нежными мифами, порхающими в его сознании. Он ощутил, что может провалиться во время, самим своим существованием изменившим прошлое. Однако, до него доносились и внешние звуки, которые силился он понять. Кто-то скребется о скалы? Языки пламени раздвинулись, и он увидел, что Сиона стоит рядом с Айдахо. Они стояли, взявшись за руки, как двое детей, подбодряющих друг друга перед тем, как рискнуть пуститься в незнакомое место.
      – Как он может вот так жить? – прошептала Сиона.
      Лито ответил не сразу, накапливая силы для ответа.
      – Мне помогает Хви, – проговорил он. – У нас был кое-какой опыт. Мы слили воедино то, чем были сильны, а не то, чем слабы.
      – И погляди, к чему это тебя привело! – насмешливо проговорила Сиона.
      – Да, и молись, чтобы ты получила то же самое, – просипел он. – Может быть, спайс даст тебе время.
      – Где твой спайс? – вопросила она.
      – Глубоко в сьетче Табр, – ответил он. – Данкан его найдет. Ты знаешь это место, Данкан. Его теперь называют Табур. Очертания прежнего сьетча сохранились.
      – Почему ты это делаешь? – прошептал Айдахо.
      – Мой дар, – ответил Лито. – Никто не найдет потомков Сионы. Оракул не способен их видеть.
      – Что? – Они проговорили одновременно, наклонясь поближе ближе, чтобы слышать его слабеющий голос.
      – Я дарую ей новый вид времени, без параллелей, – проговорил он. – Оно будет вечно разбегаться в стороны. На его изгибах не будет точек временных совпадений. Я даю вам Золотую Тропу. Таков мой дар. Никогда у вас больше не будет той временной согласованности, что прежде.
      Языки пламени затмили его зрение. Агония слабела, но он все еще чувствовал запахи и с жестокой резкостью слышал звуки. И Айдахо, и Сиона дышали быстро, неглубоко и прерывисто. Странные ощущения извилисто заструились сквозь Лито – физическое ощущение костей и суставов, более в нем не существующих.
      – Смотри! – сказала Сиона.
      – Он распадается, – это голос Айдахо.
      – Нет, – это голос Сионы. – Внешнее спадает. Смотри! Червь!
      Лито почувствовал, как его отпускает мучительная боль, как частями его тела овладевает мягкая теплота.
      – Что это за дырки в нем? – это голос Сионы.
      – По-моему, там была песчаная форель. Видишь, какие у них очертания?
      – Я здесь, чтобы доказать, что один из моих предков не прав, – проговорил Лито (или подумал, что проговорил, что было одно и то же, поскольку дело касалось его дневников). – Я рожден человеком, но умру я не как человек.
      – Я не могу смотреть, – сказала Сиона.
      Лито услышал, как она отворачивается, как скрипнули камешки. – Ты все еще здесь, Данкан?
      – Да.
      «Значит у меня все еще есть голос.»
      – Посмотри на меня, – сказал Лито. – Я – кровавый кусочек пульпы в человечьем чреве, кусочек не больше ягоды. Посмотри на меня, говорю я!
      – Я смотрю, – судя по голосу Айдахо был близок к обмороку.
      – Ты ожидал великана, а нашел – карлика, – проговорил Лито. Теперь ты начинаешь понимать, какая ответственность за сделанное ложится на тебя. Что ты сделаешь со своей новой властью?
      Затем долгое молчание, затем голос Сионы:
      – Не слушай его! Он сумасшедший!
      – Разумеется, – ответил Лито. – Когда в сумасшествии есть своя система, то это – гениальность.
      – Сиона, ты это понимаешь? – спросил Айдахо. Какой он жалобный – голос гхолы.
      – Она понимает, – ответил Лито. – Это по-человечески, повергать свою душу в кризис, которого не предвидел. Это путь, по которому всегда идут люди. Монео под конец это понял.