Преподаватели Школ Рыбословш никогда не подводили Лито и небольшие добавки меланжа в сухой паек Сионы уже сделали свое дело.
– Эти маленькие завивающиеся отворотики по сторонам моего лица, – сказал он. – Легонько пощекочи пальцем один из них, и он выделит капли влаги, насыщенной эссенцией спайса.
Он увидел понимание в ее глазах. В ней заговорила та память, что на сознательном уровне стала бы жизнями-памятями производной многих поколений, через которые чуткая восприимчивость Атридесов все увеличивалась и увеличивалась.
Даже требовательность жажды Сионы не могла ее перебороть.
Чтобы облегчить ей миновать кризис, он рассказал ей о детях Свободных, охотившихся за песчаной форелью на краю оазиса и высасывавших ее влагу, мгновенно восстанавливающую силы. – Но я – из рода Атридесов, – повторила она.
– Устная История повествует об этом правдиво, – сказал он. – Значит, я могу от этого умереть.
– Таково испытание.
– Ты сделаешь из меня настоящую Свободную!
– Как еще ты сумеешь научить своих потомков выживанию в пустыне, когда меня не станет?
Она отстегнула маску, ее лицо оказалось на расстоянии ладони от его лица. Потом она протянула палец и коснулась одного из завиточков, окаймлявшей его лицо рясы.
– Легонько пощекочи, – проговорил он.
Не его голосу повиновалась ее рука – чему-то, говорившему внутри нее самой. Движения ее пальцев были точными, находящими отклик в памятях Лито
– теми, что передаются из поколения к поколению… сохраняя все навыки, всю правду и ложь жизни. Он немного развернулся и искоса поглядел на ее лицо, такое близкое. На краю завиточка начали появляться бледно-голубые капли. Потянуло густым запахом корицы, Сиона наклонилась к каплям. Он увидел поры ее носа, движения ее впитывающего влагу языка.
Вскоре она отошла – не вполне насытясь, но руководствуясь осторожностью и подозрительностью – совсем как это бывало с Монео. «Каков отец – такова и дочь».
– Через сколько времени он начнет действовать? – спросила она. – Он уже действует.
– Я имею ввиду…
– Через минуту или около того.
– Я ничего Тебе за это не должна!
– Я и не потребую никакой платы.
Она застегнула защитную маску на своем лице.
Он увидел, как в ее глазах появилась молочная поволока отрешенности. Не спрашивая разрешения, она похлопала по его переднему сегменту, требуя, чтобы он изогнул свою плоть теплым ГАМАКОМ. Он повиновался. Она устроилась на плавном изгибе. Если он до предела скашивал глаза вниз, ему было ее видно. Глаза Сионы оставались открытыми, но больше она не видела этой местности. Она резко дернулась и затрепетала, как маленькое умирающее животное, он знал этот опыт, но не мог ни на йоту его изменить. Жизни-памяти предков не войдут в ее сознание, но навечно останутся с ней ясность зрения, слуха, обоняния, запахи механизмов-охотников, запахи крови и внутренностей, люди, хоронящиеся в песке, зарывающиеся в песок с единственной мыслью, что нет им спасения… и непрестанно надвигается эта механическая охота… все ближе, и ближе и ближе… все громче и громче!
Всюду ищет Сиона, везде натыкается на одно и то же. Нигде ни единой лазейки. Он ощутил, как жизнь отливает от нее.
«Сражайся с тьмой, Сиона!» – именно так всегда поступают Атридесы. Они сражаются за жизнь. И она сейчас сражается за жизнь – не только свою, но и других. Он ощущал, однако, как тускнеет ее сознание… ужасный отток жизненной силы. Она погружается все глубже и глубже во тьму, намного глубже, чем кто-либо когда-либо. Он стал мягко ее покачивать убаюкивающим движением переднего сегмента. Это или тонкая жаркая нить решимости, или все вместе, взяло верх. Вскоре после полудня ее тело затрепетало, как будто переходя из транса в естественный сон. Лишь порой затрудненный выдох вырывался эхом ее видений. Лито, убаюкивающе мягко, ее покачивал.
Сможет ли она вообще вернуться из таких глубин? Он ощущал в ней живые реакции, успокаивавшие ее. В ней есть сила!
Она пробудилась к концу дня, сразу угодив в охватившую все вокруг мертвую тишь. Ритм ее дыхания сменился, ее глаза резко открылись. Она поглядела на него, затем выскользнула из своего ГАМАКА, и, встав спиной к Лито, простояла почти час в безмолвных размышлениях.
В свое время Монео поступил точно так же. Новая модель поведения в этих новых Атридесах. Некоторые из предыдущих напускались на него с высокопарными речами. Другие пятились от него, спотыкались и смотрели в глаза, заставляя его следовать за ними, корчились, с трудом ползли через КАМЕШКИ. Некоторые из них опускались на корточки и смотрели в землю. Никто из них не поворачивался к нему спиной. Лито находил возникновение этой новой реакции обнадеживающей приметой.
– Ты только-только начинаешь получать понятие о том, сколь велика моя семья, – сказал он.
Она обернулась, крепко поджав губы, но не отвечая на его пристальный взгляд. Хотя, ему было видно, она принимает осознание, которое лишь очень немногие люди могли вместить в себя так, как приняла его она… его уникальную множественно-единую личность, делавшую все человечество его семьей.
– Ты бы мог спасти моих друзей в лесу, – обвинила она его.
– Ты тоже могла бы их спасти.
Она стиснула кулаки и прижала их к вискам, не отрывая от него жгущего взгляда.
– Но ты знаешь ВСЕ!
– Сиона!
– Обязательно ли я должна была усвоить это так? – прошептала она.
Он промолчал, предоставляя ответить на этот вопрос ей самой. Она должна осознать, что его первое и исходное «я» наделено мышлением Свободных, и что, как и жуткие механизмы ее апокалиптического видения, хищник способен последовать за любым, оставляющим следы, существом.
– Золотая Тропа, – прошептала она. – Я ОЩУЩАЮ ее, – затем, обдав его испуганным взглядом, – это так жестоко!
– Испокон веков выживаемость жестока.
– Они не могли спрятаться, – прошептала она. Затем вопросила во весь голос, – Что Ты со мной сделал?
– Ты пыталась бунтовать – стать Свободной, – сказал он. – А у Свободных была почти невероятная способность считывать приметы пустыни. Они могли прочесть даже самый слабый след, оставленный ветром на песке.
Он разглядел в ней зачатки раскаяния, воспоминания о мертвых друзьях проплыли в ее сознании. Он быстро заговорил, зная, что это быстро сменится чувством своей вины и гневом на него.
– Разве ты бы мне поверила, если бы я просто привел тебя и рассказал?
Раскаяние угрожало совсем взять верх над ней. Она открыла рот под своей защитной маской – и поперхнулась судорожным вдохом.
– Ты еще не выжила в пустыни, – сказал он ей.
Ее дрожь медленно унялась. Инстинкты Свободных, которые он пробудил в ней и запустил в действие, уже начали пробуждаться в ней самообладание.
– Я выживу, – сказала она. Она встретила его взгляд. – Ты ведь узнаешь нас через проявления наших эмоций, верно?
– Через то, что пробуждает мысль, – сказал он. – Я могу проследить малейший нюанс поведения до его эмоциональных истоков.
Он видел, что понимание им малейших движений своей души Сиона воспринимает точно так же, как в свое время Монео, со страхом и ненавистью.
Это мало что значило. Он заглянул в ожидающее их будущее – да, она выживет в этой пустыне: есть ее следы на песке рядом с ним… но следы не выдадут, где сейчас прячется ее живая плоть. Однако же, сразу после ее следов, он разглядел образовавшийся внезапно провал – там, где прежде был запретный для него барьер. Своим ясновидением он уловил эхо предсмертного крика Антеак и тьмы и тьмы нападавших Рыбословш!
«Молки идет», – подумал он. – «Мы опять встретимся – Молки и я».
Лито открыл глаза, возвращаясь в окружающий внешний мир, увидел, что Сиона все так же сумрачно и жгуче смотрит на него.
– Я все так же Тебя ненавижу! – сказала она.
– Ты ненавидишь вынужденную жестокость хищника.
Она откликнулась со злобным вдохновением:
– Но я вижу совсем другое! Я не оставляю таких следов. чтобы ты мог меня найти!
– Вот почему ты должна пройти через скрещивание – сохранить это.
Не успел он договорить, как начался дождь. Сразу же за внезапной тьмой от набежавших туч на них обрушился ливень. Несмотря на то, что чувства Лито предупреждали о нестойкости погоды, он был потрясен внезапностью этой атаки. Он знал, что в Сарьере иногда идет быстро рассеивающийся дождь, вода исчезает на бегу. Редкие лужи высыхают, едва только проглянет солнце. В большинстве случаев дождь даже не касается земли, – призрак, испаряющийся в жарком воздухе пустыни, где его развеивало ветром. Но этот ливень его застиг.
Сиона откинула с лица защитную маску и жадно запрокинула голову навстречу падающей воде, даже не замечая, как вода действует на Лито.
Едва только первые капли дождя упали на проросшую в него песчаную форель, он превратился в окоченелый комок страшных мучений. Песчаная форель и песчаный червь рвались в противоположные стороны – и Лито вновь узнал, что значит БОЛЬ. У него появилось ощущение, будто он вот-вот разорвется на части: песчаная форель стремилась ринуться в воду и вобрать ее в себя, для песчаного червя этот ливень был гибелью. Завитки голубого дымка брызнули из каждого места, где тела Лито касался дождь. Его внутренняя фабрика начала производить настоящую эссенцию спайса. Голубой дым там, где под ним скапливались и натекали лужи воды. Лито корчился и стонал.
Тучи ушли, и через несколько минут Сиона заметила, что с Лито что-то не ладно.
– Что с тобой?
Он был не в состоянии ответить. Дождь миновал, но вода оставалась всюду вокруг: и на скалах, и в лужах, и под ним. От нее некуда было спастись.
Сиона увидела голубой дымок, поднимавшийся из каждого места, где он соприкасался с водой.
– Это вода!
Чуть справа был невысокий холмик, где вода не задерживалась. Объятый болью, он пополз туда, стеная при каждой встречной луже. Бугорок был уже почти сух, когда он на него взобрался. Страдания медленно унимались, когда он осознал, что Сиона стоит прямо перед ним, пытая его словами ложной заботы.
– Почему вода Тебя РАНИТ?
«Ранит? Какое неподходящее слово!» – от вопросов, однако, никуда не денешься. Она теперь знает достаточно, чтобы добиваться ответа. Ответа она может добиться и без него. Он вкратце объяснил ей, как связаны с водой песчаная форель и песчаный червь. Она выслушала его в молчании.
– Но влага, которую Ты мне дал…
– Она обезврежена и действие ее заторможено спайсом.
– Тогда почему же Ты рискнул выбраться сюда без тележки?
– Нельзя быть Свободным в Твердыне или на тележке.
Она кивнула.
Он увидел, как ее глаза опять горят огнем мятежа. Она не чувствовала себя виноватой или зависимой. Она больше не сможет избегать веры в его Золотую Тропу, но что это меняет? Его жестокость нельзя простить! Она может отвергнуть его, не допустит его в свою семье. Он не человек, совсем не то, что она. Теперь она знает, как его погубить! Окружить его водой, уничтожить его пустыню, сковать его в неподвижности внутри терзающих его рвов! Считает ли она, что отвернувшись спрячет от него сейчас свои мысли?
«И что я тут могу поделать?» – удивился он. – «Она должна сейчас жить, в то время как я не имею права проявлять никакого насилия.»
Теперь, когда он кое-что узнал о натуре Сионы, как легко было бы сдаться, слепо погрузившись в собственные мысли. Это было соблазнительно – искушение жить только внутри своих жизней-памятей, – но его ДЕТИ до сих пор продолжают требовать еще одного урока на личном примере, чтобы избежать последней угрозы для Золотой Тропы.
«Какое же болезненное решение!» – он испытал новое сочувствие к Бене Джессерит. Его затруднительное положение было сродни тому, что пережили они, когда столкнулись с фактом появления Муад Диба. «Конечная цель их программы выведения – мой отец и они не могли вместить его при этом.»
«Еще раз вперед, в брешь, дорогие друзья», – подумал он и подавил кривую улыбку над своим собственным актерством.
43
Предоставляя поколению достаточно времени для развития, хищник способствует особым приспособленческим механизмам выживания в своей добыче, которые, замыкаясь, возвращаются к хищнику и способствуют изменениям в нем – ведущим к новым изменениям в его добыче – и так далее, и так далее, и так далее… Многие могущественные силы делают то же самое.
Религию вы можете зачислить в такие силы.
Украденные дневники
– Владыка повелел мне сообщить тебе, что твоя дочь жива.
Эту новость Найла сообщила Монео звенящим от счастья голосом в его рабочем кабинете, через стол глядя на его фигуру, сидящую посреди хаоса бумаг, заметок и средств связи.
Монео плотно сложил свои ладони и опустил взгляд на тень, удлиненную поздним солнцем, тянувшуюся по его столу и пересекавшую драгоценное пресс-папье в виде дерева.
Не взглянув на кряжистую фигуру Найлы стоявшей перед ним в должном внимании, он спросил:
– Они оба вернулись в Твердыню?
– Да.
Монео невидящим взглядом поглядел в левое от себя окно, на кремнистую границу тьмы, нависающую над горизонтом Сарьера, на жадный ветер, склевывающий с верхушек дюн зернышки песка.
– А то дело, которое мы обсуждали раньше? – спросил он.
– Оно улажено.
– Очень хорошо, – махнул рукой, отпуская ее, но Найла осталась стоять перед ним. Удивленный Монео в первый раз поднял взгляд на ее лицо.
– Требуется, чтобы я лично присутствовала на этом… – она помялась,
– …на этой свадьбе?
– Так распорядился Владыка Лито. Ты будешь там единственной, вооруженной лазерным пистолетом. Это честь.
Она продолжала стоять, как стояла, глаза неподвижно устремлены куда-то поверх головы Монео.
– Ну? – подсказывающе спросил он.
Огромная западающая челюсть Найлы конвульсивно задвигалась, зазвучали слова:
– Он Бог, а я смертная, – она повернулась на одном каблуке и вышла из покоев Монео.
Монео рассеянно подивился, что тревожит эту похожую на медведицу Рыбословшу, но мысли его влекли к Сионе, как стрелку компаса влечет к полюсу.
«Она выжила, как и я.» Сиона обрела теперь такое же внутреннее чутье, говорящее о том, что Золотая Тропа остается непрерванной, которое и есть у меня.» Эта их общая сопричастность не будила в нем никаких особенных чувств, не заставляла ощущать себя ближе к дочери. Это – бремя, которое неизбежно согнет ее мятежную натуру. Ни один Атридес не сможет пойти против Золотой Тропы. Лито об этом позаботился!
Монео припомнил дни своего собственного бунтарства. Каждый день – спишь на новом месте, все время неотложная необходимость бегства. Паутина прошлого цеплялась и липла к его уму, как усердно он ни старался стряхнуть прочь докучные воспоминания.
«Сиона попалась в клетку. Как я попался в свою. Как бедный Лито попался в свою.»
С перезвоном колокольчика, включилось освещение в его комнате. Он поглядел на то, что еще оставалось доделать, готовясь к свадьбе Бога Императора и Хви Нори. Так много работы! Вскоре он нажал кнопку вызова и попросил появившуюся Рыбословшу послушницу принести ему стакан воды, а затем пригласить к нему Данкана Айдахо.
Она быстро вернулась с водой и поставила фужер на стол возле его левой руки. Он отметил ее длинные пальцы лютнистки, но не поглядел на лицо.
– Я послала за Айдахо, – сказала она.
Он кивнул и продолжил свою работу. Он слышал как она ушла и только после этого поднял голову, чтобы выпить воду.
«Некоторые живут с мимолетностью мотыльков», – подумал он. «Но мое бремя не знает конца.»
Вода была безвкусной. Она загасила его ощущения, навела тупую сонливость на его тело. Он поглядел на закатные краски Сарьера, уже гаснущие во тьме, подумал, что ему следовало бы проникнуться красотой этого привычного пейзажа, но он лишь безучастно смотрел на переменчивую игру света.
«Это меня нисколько не трогает».
Когда наступила полная тьма уровень освещения в его кабинете автоматически повысился, принося с собой ясность мысли.
Он почувствовал себя совершенно готовым для встречи с Айдахо. Этого Айдахо надо научить понимать необходимость – и научить быстро.
Дверь открылась, это опять была прислужница.
– Не желаете отужинать?
– Позже, – он поднял руку, когда она собралась удалиться. Пожалуйста, оставьте дверь открытой.
Она нахмурилась.
– Можешь упражняться в своей музыке, – сказал он. – Я хочу послушать.
У нее было мягкое, круглое, почти детское лицо, лучившиеся при улыбке. Она удалилась, не переставая улыбаться.
Вскоре он услышал во внешнем покое звуки лютни бива. Да, эта юная послушница действительно талантлива. Басовые струны – как дождь, барабанящий по крыше, и шепот средних струн оттеняет основной тон. Может быть, однажды она дорастет и до балисета. Он узнал эту песню: глубокий гул осеннего ветра, память о далекой планете, где никогда не знали пустыни. Печальная музыка, жалостливая музыка, и все же чудесная.
«Это крик пойманных в клетку», – подумал он. – «Память о свободе». Эта мысль поразила его своей странностью. Неужели так заведено навеки, неужели нет свободы без бунта ради нее?
Лютня умолкла. Послышались тихие голоса. В покои вошел Айдахо. Монео посмотрел на вошедшего. Причуда освещения превратила лицо Айдахо в гримасничающую маску с глубоко запавшими глазами. Он без приглашения уселся напротив Монео, и эти световые фокусы кончились. «Всего лишь еще один Данкан.» Он переоделся в простой черный мундир без знаков отличия.
– Я все это время задаю себе один и тот же определенный вопрос, – сказал Айдахо. – Я рад, что ты меня вызвал. Я хотел бы задать этот вопрос тебе. Что было такое, Монео, чего НЕ УСВОИЛ мой предшественник?
Монео резко выпрямился, остолбенев от изумления. До чего же не Данкановский вопрос! Не смухлевал ли все-таки Тлейлакс, не создал ли этот экземпляр как-нибудь по-особому, отличающимся от других.
– Что навело тебя на этот вопрос? – спросил Монео.
– То, что я мыслил категориями Свободного?
– Ты не был Свободным.
– Ближе к этому, чем ты думаешь. Наиб Стилгар сказал однажды, что я, вероятно, был рожден Свободным, но не знал этого, пока не прибыл на Дюну.
– И как работает твое мышление Свободного?
– Ты помнишь присказку: никогда не води компании с тем, вместе с кем ты не хотел бы умереть.
Монео положил руки на стол ладонями вниз. На лице Айдахо проступила волчья улыбка.
– Тогда, что же ты здесь делаешь? – спросил Монео.
– Я подозреваю, что ты, Монео, – хорошая компания. И задаюсь вопросом, с чего бы Лито выбирать тебя своим ближайшим компаньоном?
– Я прошел его испытание.
– Такое, что и твоя дочь?
«Итак, он услышал, что они вернулись», – это означило, что кто-то из Рыбословш докладывают ему обо всем происходящем… если только Бог Император не вызывал этого Данкана… «Нет, до меня бы это дошло».
– Испытание всякий раз другое, – сказал Монео. – Мне пришлось блуждать в одиночестве по пещерному лабиринту, не имея при себе ничего, кроме мешка с провизией и склянки с эссенцией спайса.
– И что же ты выбрал?
– Что? О… если ты пройдешь испытание, то узнаешь.
– Это – тот Лито, которого я не знаю, – продолжил Айдахо.
– Разве я тебе этого не говорил?
– Это – тот Лито, которого ты не знаешь, – сказал Айдахо.
– Потому что он самый одинокий из всех, кого когда-либо видело наше мироздание, – сказал Монео.
– Не играй на моих чувствах, пытаясь расшевелить во мне сострадание,
– сказал Айдахо.
– Игра на чувствах, да. Это очень хорошо, – кивнул Монео. Чувства Бога Императора – как река: плавная, когда ничто ей не препятствует, но бешеная, бурливая и пенистая при малейшем намеке на затор – не следует ему препятствовать.
Айдахо оглядел ярко освещенную комнату, посмотрел наружу во тьму, и подумал об укрощенном течении реки АЙДАХО, текущей где-то там за окнами. Опять обратив взгляд на Монео, он спросил:
– Что ты знаешь о реках?
– В моей юности, я путешествовал по поручениям Лито. Я даже доверял свою жизнь плавучей скорлупке суденышка, плыл на нем сперва по реке, а затем по морю, где ни с одной стороны не видно берега, когда его пересекаешь.
Произнося это, Монео подумал, что зацепил ненароком ключик к глубокой правде Владыки Лито. Эта мысль погрузила Монео в тягучие воспоминания о той далекой планете, на которой он пересекал море от одного берега до другого. Тогда, в первый вечер их плавания, обрушился шторм и где-то в глубине корабля слышалось постоянное раздражающее тук-тук-тук работающих двигателей. Он стоял на палубе вместе с капитаном. Его ум был сосредоточен на стуке двигателя, уходящем и возвращающемся, вместе с закипающим горами зелено-черной воды, снова и снова падающей и встающей вокруг, ухающего вниз, в провал волн корабля. Каждый раз сокрушающий удар кулака. Безумное движение, тряска, от которой мутило… вверх… вверх-вниз! Его легкие ныли от подавленного страха. Резкие перепады корабля – и море, старающееся их потопить – дикие взрывные накаты водных масс, час за часом, белые волдыри воды, растекающейся по палубе, затем одно море, другое море и следующее, и другое…
Вот где был ключик к пониманию Бога Императора.
«Он одновременно и шторм, и корабль.»
Монео сосредоточил взгляд на Айдахо, сидящем напротив него под холодным искусственным светом. В нем ничто и не дрогнет но сколько же в нем жажды.
– Итак, ты не поможешь мне узнать, чего же не постигли другие Данканы Айдахо, – сказал Айдахо.
– Почему же, помогу.
– Так что же я раз за разом оказывался не способным усвоить? – Умение доверять.
Айдахо оттолкнулся от стола и бросил на Монео обжигающий взгляд. Когда Айдахо заговорил, голос его был грубым и скрежещущим:
– Я бы сказал, что доверял слишком много.
Монео был невозмутим.
– Но как именно ты доверял?
– Что ты имеешь в виду?
Монео положил руки на колени.
– Ты выбираешь друзей-мужчин за их способность сражаться и умирать за правое дело – как ты это правое дело понимаешь. Женщин выбираешь таких, которые удовлетворяют твой мужской взгляд на самого себя. Ты не делаешь никакой поправки на различия, способные происходить из доброй воли.
В дверях послышалось движение. Монео поднял взгляд как раз в то время, когда входила Сиона. Она остановилась, одна рука была на бедре.
– Ну что, отец? Опять взялся за свои прежние фокусы, как я погляжу.
Айдахо рывком обернулся, чтобы поглядеть на говорившую.
Монео внимательно разглядывал дочь, ища признаки перемены. Она искупалась и переоделась в свежий черный с золотом мундир Рыбословш, но ее лицо и руки все еще хранили свидетельства ее тяжкого испытания в пустыне. Она потеряла в весе, скулы торчали. Мазь мало помогла трещинам на ее губах. На ее руках отчетливо проступали жилы. Глаза казались старческими, а выражение в них такое, какое бывает у человека, испившего свою горькую чашу до дна.
– Я слушала вас двоих, – сказала она. Она сняла руку с бедра и чуть продвинулась в комнату. – Как ты смеешь говорить о доброй воле, отец?
Айдахо, сразу заметивший ее мундир, задумчиво поджал губы. В ОФИЦЕРСКОМ ЧИНЕ? Сиона?
– Я понимаю твою горечь, – сказал Монео. – В свое время я испытал сходные чувства.
– Неужели?
Она подошла поближе, остановилась прямо возле Айдахо, продолжавшего задумчиво ее разглядывать.
– Меня переполняет радость, что я вижу тебя живой, – сказал Монео.
– До чего же тебе приятно видеть меня благополучно пристроенной на службу к Богу Императору, – сказала она. – Ты так долго ждал, чтобы увидеть свое дитя в этой роли! Смотри, как многого я добилась, – она медленно повернулась, демонстрируя свой мундир. – Офицерша. В моем подчинении отряд всего из одного человека, но все равно я уже командир.
Монео заставил себя говорить холодно и профессионально.
– Садись.
– Предпочитаю постоять, – она поглядела на лицо Айдахо. – А, Данкан Айдахо, предназначенный мне самец. Не находишь это интересным, Данкан? По словам Владыки Лито, я стану в свое время ВПОЛНЕ ПОДХОДЯЩЕЙ для принятия команды над всей организацией Рыбословш. До сих пор у меня в подчинении только одна. Ты знаешь женщину по имени Найла, Данкан?
Айдахо кивнул.
– Да, неужели? А мне думается, возможно и я ее НЕ ЗНАЮ, – Сиона поглядела на Монео. – Знаю ли я ее, отец?
Монео пожал плечами.
– Но ты говоришь о доверии, отец, – сказала Сиона. – Что создает могущественного министра – доверие?
Айдахо повернулся, чтобы поглядеть, какой эффект произведут эти слова на мажордома. По лицу Монео было видно, что он с трудом справляется со вспыхнувшими в нем чувствами.
«Гнев? Нет… Что-то другое.»
– Я доверяю Богу Императору, – ответил Монео. – И в надежде, что это вас обоих сколько-то вразумит, я должен сейчас передать вам его пожелание.
– Его ПОЖЕЛАНИЕ, – язвительно откликнулась Сиона. – Ты слышишь, Данкан? Приказания Бога Императора теперь называются пожеланиями.
– Говори то, что должен сказать, – сказал Айдахо. – Я понимаю: выбора у нас практически нет, что он там ни желает.
– У тебя всегда есть выбор, – сказал Монео.
– Не слушай его, – сказала Сиона. – Он известный трюкач. Они ожидают, что мы падем в объятия друг друга и от нас произойдут такие же, как мой отец. Твой потомок – мой отец!
Монео побледнел. Уцепившись обоими руками за край стола, он наклонился вперед.
– Вы оба дураки! Но я стараюсь вас спасти. Несмотря на вас самих, я постараюсь вас спасти.
Айдахо увидел, что у Монео дрожат щеки, увидел напряженность его взгляда, и это его странно тронуло.
– Я не его племенной жеребец, но я тебя выслушаю.
– Как всегда ошибка, – сказала Сиона.
– Тише, женщина, – проговорил Айдахо.
Она поглядела поверх головы Айдахо.
– Не обращайся ко мне так, или я закручу твою шею между твоих лодыжек!
Айдахо жестко напрягся и начал поворачиваться.
Монео скорчил гримасу и махнул рукой Айдахо, чтобы тот оставался сидеть.
– Предупреждаю тебя, Данкан, – она даже и не на такое способна. Даже я ей не ровня, а ты ведь помнишь, что было, когда ты пытался напасть на меня?
Айдахо сделал быстрый глубокий вдох, медленно выдохнул, затем проговорил:
– Говори то, что должен сказать.
Сиона примостилась на краю стола Монео и поглядела на них обоих.
– Вот так намного лучше, – произнесла она. – Дозволь ему высказать то, что он должен, но не слушайся его.
Айдахо плотно сжал губы.
Монео разжал пальцы, стискивавшие край стола, откинулся назад и перевел взгляд с Айдахо на Сиону.
– Я почти завершил приготовления к свадьбе Бога Императора и Хви Нори. Я хочу, чтобы во время этих торжеств вы оба находились где-нибудь подальше.
Сиона бросила на Монео вопрошающий взгляд.
– Твоя идея или его?
– Моя! – Монео твердо выдержал взгляд дочери. – У вас что, нет чувства чести и долга? Неужели вас ничему не научило пребывание с ним?
– О, я поняла некогда постигнутое тобой, отец. И я дала слово, которое буду держать.
– Значит, ты будешь командовать Рыбословшами?
– Когда он ДОВЕРИТ их под мою команду. Ты ведь знаешь, отец, что он намного хитроумнее тебя.
– Куда ты нас отошлешь? – спросил Айдахо.
– При условии, что мы согласны уехать, – усомнилась Сиона.
– Есть небольшая деревушка музейных Свободных на краю Сарьера, – отвечал Монео. – Она называется Туоно. Деревушка довольно приятная, находится в тени Стены, прямо под Стеной протекает река, там есть колодец, и тамошняя еда хороша.
«Туоно?» – удивился Айдахо. Название звучало знакомо.
– На пути к сьетчу Табр было хранилище воды – Туоно, – вспомнил он.
– А ночи длинные и нет никаких развлечений, – подсказала Сиона.
Айдахо метнул на нее острый взгляд. Она ответила ему таким же взглядом.
– Он хочет, чтобы мы спарились, и Червь был удовлетворен, продолжила она. – Он хочет детей в моем животе, новые жизни, чтобы их корежить и уродовать. Я скорей увижу его мертвым, чем преподнесу ему их!
Айдахо в растерянности опять поглядел на Монео.
– А если мы откажемся туда ехать?
– Думаю, вы поедете, – сказал Монео.
Губы Сионы дрогнули.
– Данкан, ты когда-нибудь видел одну из этих маленьких деревушек в пустыне? Никаких удобств, никаких…
– Я видел деревню Табор, – сказал Айдахо.
– Уверена, Табор – по сравнению с Туоно метрополис. Наш Бог Император не станет справлять свадьбу в кучке глинобитных лачуг! О, нет. Туоно окажется сборищем глинобитных лачуг без всяких удобств, как можно ближе к подлинной жизни Свободных.
Айдахо, устремив на Монео внимательный взгляд, проговорил:
– Свободные не жили в глинобитных хижинах.
– Кого заботит, где они отправляют свои ритуальные игры? презрительно фыркнула Сиона.
Не отрывая взгляда от Монео, Айдахо сказал:
– У настоящих Свободных был только один культ – культ личной честности. Я больше беспокоюсь о честности, чем об удобствах.
– Не рассчитывай на получение удобств от меня! – огрызнулась Сиона.
– Я ни в чем на тебя не рассчитываю, – возразил Айдахо. – Когда нам следует отправляться в эту Туоно, Монео?
– Ты едешь туда? – спросила она.
– Я склонен принять доброту твоего отца.
– Доброту! – она перевела взгляд с Айдахо на Монео.
– Вам следует отбыть немедленно, – сказал Монео. – Я уже назначил подразделение Рыбословш, под командованием Найлы, чтобы доставить вас в Туоно и заботиться о вас.
– Найла? – спросила Сиона. – В самом деле? Она будет там вместе с нами?
– Вплоть до дня свадьбы.
Сиона медленно кивнула.
– Тогда мы согласны.
– Соглашайся за себя! – пробурчал Айдахо.
Сиона улыбнулась.
– Извини. Могу ли я официально просить великого Данкана Айдахо присоединиться ко мне в этом примитивном гарнизоне, где он будет держать свои руки подальше от моей особы?
