Лито обратился к Монео самым холодным голосом, каким он когда-либо пользовался:
      – Нынешний Данкан мне не повинуется.
      Они были в просторной комнате, выложенной золотым камнем, на вершине южной башни Твердыни. Прошло три полных дня после возвращения Лито из Онна с Фестиваля. Открытый портал смотрел на резкий полдень Сарьера. Ветер издавал глубокий жужжащий звук, взвевая пыль и песок, заставлявшие Монео щуриться. Лито, казалось, не обращал внимания на это досадливое обстоятельство. Он смотрел на Сарьер, где воздух шевелился от жары, словно живой. Плавные изгибы дюн вдали намекали на подвижность пейзажа, заметную только его глазам.
      Монео стоял, окутанный прокисшими запахами своего страха, зная, что ветер доносит эти запахи до Лито, и тот понимает его чувства. Подготовка к свадьбе, недовольство среди Рыбословш – все было парадоксом. Это напомнило Монео кое о чем, сказанном Богом Императором в первые дни их союза.
      «Парадокс – это указатель, подсказывающий Тебе заглянуть за него. Если парадоксы Тебя раздражают, это выдает твою глубокую страсть к абсолютному. Релятивист относится к парадоксу просто как к интересной, развлекательной или пугающей, но сулящей новое знание мысли.»
      – Ты не отвечаешь, – проговорил Лито. Он перестал разглядывать Сарьер и перенес всю тяжесть своего взгляда на Монео.
      Монео мог только пожать плечами. «Насколько близок Червь?» – гадал он. Монео уже и раньше замечал, что возвращение в Твердыню из Онна иногда пробуждало Червя. Пока еще не проявлялось ни единого признака этой ужасной перемены в Боге Императоре, но Монео их чувствовал. Способен ли Червь появиться без предупреждения?
      – Ускорь приготовления к свадьбе, – сказал Лито. – Пусть она состоится как можно быстрее.
      – До того, как ты испытаешь Сиону?
      Лито мгновение помолчал, затем ответил:
      – Нет. Что ты предпримешь насчет Данкана?
      – А что бы Ты хотел, чтобы я сделал, Владыка?
      – Я велел ему не видеться с Хви, избегать ее. Я сказал ему, что это приказ.
      – Она испытывает симпатию к нему, Владыка. Ничего больше.
      – Почему она испытывает к нему симпатию?
      – Он гхола. У него нет связи с нашими временами, нет корней. – Его корни так же глубоки, как и мои!
      – Но он этого не знает, Владыка.
      – Ты что, споришь со мной, Монео?
      Монео отступил на полшага, зная, что это не спасет его в случае опасности.
      – О нет, Владыка. Просто стараюсь честно сказать тебе о том, что, по моему разумению, происходит.
      – Тогда я скажу, что происходит. Он волочится за ней.
      – Но она сама положила начало их встречам, Владыка.
      – Значит, ты об этом знал!
      – Я не знал, что Тобой это абсолютно запрещено, Владыка.
      Лито задумчивым проговорил:
      – У него есть необыкновенный подход к женщинам, Монео. Он заглядывает им прямо в души и заставляет делать все, чего хочет. С Данканами всегда так было.
      – Я не знал, что Ты запретил им всякие встречи, Владыка! – голос Монео прозвучал почти скрипуче.
      – Он опасней всех остальных, – сказал Лито. – В этом недостаток наших времен.
      – Владыка, у Тлейлакса нет еще его преемника, готового к доставке.
      – А мы нуждаемся в таком преемнике?
      – Ты сам сказал это, Владыка. Это парадокс, которого я не понимаю, но Ты так сказал.
      – Сколько времени надо, чтобы изготовить его замену?
      – По меньшей мере год, Владыка. Должен ли я навести справки о точной дате?
      – Сделай это сегодня.
      – Он может услышать об этом, Владыка. Предыдущий услышал. – Я не хочу, чтобы это произошло таким образом, Монео!
      – Я знаю, Владыка.
      – Я не осмеливаюсь заговорить об этом с Хви, – сказал Лито. Данкан не для нее. И все же я не могу ее ранить! – эти последние слова прозвучали почти стоном.
      Монео застыл в потрясенном молчании.
      – Разве ты не видишь этого? – вопросил Лито. – Монео, помоги мне.
      – Я понимаю, что с Хви совсем по-другому, – сказал Монео. – Но я не знаю, что делать.
      – Что по-другому? – резкий голос Лито как будто рассек Монео.
      – Я имею ввиду Твое отношение к ней, Владыка. Оно отличается от всего, что я когда-либо видел.
      Монео заметил первые признаки – подергивание рук Бога Императора, начинающие стекленеть глаза. «Боги! Червь приближается!» Монео ощутил полную беззащитность. Огромное тело может раздавить Монео о стену как комара. «Я должен воззвать к Человеку в нем.»
      – Владыка, – проговорил Монео, – я читал отчеты и слышал Твои собственные рассказы о свадьбе Твоей сестры, Ганимы.
      – Если бы только она сейчас была со мной, – сказал Лито.
      – Она никогда не была Твоей супругой, Владыка.
      – На что ты намекаешь? – осведомился Лито. Подергивание рук Лито превратилось в спазматический трепет.
      – Она была… я имею ввиду, Владыка, Ганима делила ложе с Харк ал-Адой.
      – Разумеется, так. И все вы, Атридесы, происходите от них!
      – Разве это не то, что ты мне рассказывал, Владыка? Возможно ли… то есть с Хви Нори… можешь ли ты делить с ней ложе?
      Руки Лито задергались так сильно, что Монео подивился, неужели их владелец этого не замечает. Еще глубже остекленели затопленные синевой глаза.
      Монео отступил еще на шаг по направлению к двери на лестницу, ведущую прочь из этого смертельно опасного места.
      – Не спрашивай меня о моих возможностях, – проговорил Лито, и голос его был кошмарно далек, исходил откуда-то из слоев его прошлого.
      – Никогда больше, Владыка, – ответил Монео. Он поклонился и сделал всего лишь один шаг к двери. – Я поговорю с Хви, Владыка… и с Данканом.
      – Сделай, что сможешь, – голос Лито доносился откуда-то из огромной глубины внутренних палат, куда только он мог входить.
      Монео потихоньку стал пятиться к двери и вышел. Он закрыл ее за собой и, прислонившись к ней спиной, весь затрясся. «Ах, на этот раз это было ближе всего.»
      А парадокс оставался. Куда он указывал? Что значили странные, болезненные решения Бога Императора? Что вызвало наружу ЧЕРВЯ, КОТОРЫЙ ЕСТЬ БОГ?
      Из зала, где находился Лито, донеслись глухие удары по камню, тяжелый грохот. Монео не решился открыть дверь и поглядеть. Он заставил себя оторваться от стены, содрогавшейся от кошмарного стука, и осторожно двигаясь, отправился вниз по ступеням, облегченно переведя дух, лишь достигнув первого этажа и часовой Рыбословши, стоявшей там.
      – Он потревожен? – спросила охранница, глядя вверх на лестницу.
      Монео кивнул. Им обоим абсолютно ясно слышался грохот.
      – Что его тревожит? – спросила охранница.
      – Он Бог, а мы смертные, – ответил Монео. Этот ответ обычно устраивал Рыбословш, но сейчас в действие вступили новые силы.
      Она поглядела прямо на него, и Монео увидел, что за мягкими чертами ее лица отчетливо проступает хорошо подготовленный убийца. Она была сравнительно молода, темно-рыжая. Больше всего бросались глаза, вздернутый носик и полные губы, но сейчас ее взгляд был тяжел и требователен. Только дурак повернулся бы спиной к такому взгляду. – Это не я его растревожил, – сказал Монео.
      – Конечно, нет, – согласилась она. Ее взгляд немного смягчился. – Мне хотелось бы знать КТО или что это сделали.
      – По-моему, ему не терпится дождаться свадьбы, – сказал Монео. – По-моему, все дело в этом.
      – Тогда поторопи день свадьбы! – сказала она.
      – Как раз этим я и собираюсь заняться, – сказал Монео. Он повернулся и заспешил через длинный зал в занимаемые им помещения Твердыни. Боги! Рыбословши становятся такими же опасными, как и Бог Император.
      «Этот дурак Данкан! Он подвергнет нас всех смертельной опасности! И Хви Нори! Что с ней следует делать?»

      Лито с терпеливой тщательностью готовился к встрече с Сионой, первой с тех пор, как ее в детстве отправили в школу Рыбословш в Фестивальный Город. Он сказал Монео, что будет ждать ее в Малой Твердыне, в башне до самого поднебесья, возведенной им в центральном Сарьере. Месторасположение этой башни было выбрано так, чтобы открывались виды и на старые, и на новые места. К Малой Твердыне не вело никаких дорог. Посетители прибывали туда на топтерах, а Лито появлялся там словно по волшебству.
      В первые дни своего правления, он собственными руками: используя икшианский инструмент, прорыл к этой башне секретный туннель под Сарьером, выполнив всю работу в одиночку. В те дни немногие дикие песчаные черви еще блуждали по пустыне. Он выложил туннель массивными блоками плавленого кремня и замуровал во внешних слоях бесчисленные пузыри с отпугивающей червей водой. Туннель был заранее рассчитан на будущий максимальный размер Лито, в нем было устроено все, чтобы проезжала королевская тележка, которая в то время была только грезившейся Лито фантазией.
      В предрассветные часы дня, назначенного для встречи с Сионой, Лито спустился в подземелье и отдал распоряжение своей страже, чтобы его никто не смел тревожить. Тележка быстро провезла его по одному из темных ответвлений подземелья до потайных ворот – и меньше, чем через час, Лито вышел на поверхность у Малой Твердыни.
      Одним из его удовольствий было одиночество на песке. Никакой тележки. Только его тело Предчервя, несущее его Я. Он блаженствовал, соприкасаясь с песком. В первом утреннем свете за ним тянулось облако жаркого пара, и влага не позволяла ему задерживаться на месте. Он остановился только, когда нашел относительно сухую ложбинку, приблизительно в пяти километрах от Малой Твердыни, и улегся там, посреди неуютной сырости остававшейся росы. Длинная тень от устремленной в небо башни тянулась к нему с восточной стороны через дюны. Возведение такого сооружения стало возможным благодаря вдохновенной смеси распоряжений Лито и воображения икшианцев. Башня, ста пятидесяти метров в диаметре, покоилась на фундаменте, уходящем так же глубоко в песок, как она сама поднималась ввысь. Волшебство пластали и легких сплавов делало башню гибкой на ветру и устойчивой против обдирающих порывов песчаных бурь.
      Пребывание здесь доставляло Лито такое удовольствие, что он ограничивал свои посещения, поставив себе множество необходимых разрешающих условий. Эти условия добавлялись к Великой Необходимости.
      Лежа там он мог на несколько мгновений стряхнуть с себя груз забот Золотой Тропы. Монео, добрый и надежный, проследит, чтобы Сиона прибыла вовремя, как раз после заката. У Лито есть целый день, чтобы расслабиться и подумать, порезвиться и сделать вид, будто его не одолевают никакие заботы. Он упивался жизнью с такой горячностью, которую никогда не мог позволить себе в Онне или в Твердыне. Там он обязан был жить хоронясь, перемещаясь узкими проходам, где только его недремлющее ясновидение страховало от водяных карманов. А здесь, он мог носиться по песку туда и сюда, откармливаться и набираться сил.
      Песок поскрипывал под ним, пока он полз, изгибая тело в чисто животном наслаждении. Он чувствовал, как восстанавливается его Я Червя, наэлектризованно разнося по всему телу сигналы здоровья.
      Солнце уже высоко стояло над горизонтом, контур башни был очерчен золотой линией. В воздухе – и горький запах пыли, и запах отдаленных колючих растений, испаряющих остатки утренней росы. Сперва тихо, затем быстрее он двинулся вокруг башни по широкому кругу, думая при этом о Сионе
      – мешкать больше нельзя, ее надо подвергнуть испытанию; Монео знает это не хуже самого Лито.
      Как раз сегодня утром Монео сказал:
      – Владыка, в ней заложена чудовищная тяга к жестокости.
      – В ней – зачатки адреналиновой наркомании, – проговорил Лито. – Сейчас время для исцеляющей ломки.
      – Что исцеляющей, Владыка?
      – Это очень древнее выражение. Оно означает, что она должна быть полностью лишена того, к чему испытывает прямо-таки наркотическое пристрастие. Она должна пройти через шок необходимости.
      – О… понимаю.
      Хоть раз в кои веки, увидел Лито, Монео действительно понял. Монео сам в свое время прошел через исцеляющую ломку.
      – Юные обычно не способны принимать суровые решения, если только они не связаны с немедленной жестокостью и с последующим резким повышением уровня адреналина в крови, объяснил ему Лито.
      Монео сохранял какое-то время задумчивое молчание, припоминая, затем сказал:
      – Это крайне опасно.
      – Это и есть та жестокость, которую ты видишь в Сионе. Даже старики могут за нее цепляться, но юные в ней просто купаются.
      Ходя кругами вокруг башни в разгорающемся свете дня, наслаждаясь ощущением песка тем больше, чем больше тот высыхал, Лито размышлял, как строить беседу. Он замедлил ход. Ветер из-за спины доносил до его человеческих ноздрей вырабатываемый его вентиляционной системой кислород и горелый кремниевый запах. Он глубоко вдохнул, вознося свое многоувеличенное сознание на новый уровень.
      Этот подготовительный день содержал в себе множество целей. Его отношение к предстоящей встрече было очень сходно к отношению древнего тореро к первой схватке со своим рогатым противником. У Сионы тоже есть, образно говоря, опасные рога, хотя Монео и тщательно проследит, чтобы она не принесла на эту встречу никакого оружия. Лито, однако, должен быть уверен, что знает все сильные и слабые стороны Сионы. И, где только возможно, он должен будет создать уязвимые места. Ее надо хорошо подготовить к испытанию, умело всаженными колючками сковать мускулы ее психики.
      Вскоре после полудня, когда его Я Червя насытилось, Лито вернулся к башне, опять вполз на свою тележку и поднялся на суспензорах до самого портала с выдвижной посадочной площадкой, открывавшегося лишь по его мысленному приказу. Весь остаток дня он провел наверху, размышляя и строя планы.
      Сразу после заката в воздухе зашелестели крылья орнитоптера, возвещая о прибытии Монео.
      «Верный Монео».
      Мысленным приказом Лито выдвинул из своего верхнего помещения посадочную площадку. Орнитоптер, скользнув, сложил крылья и мягко сел. Лито поглядел в сгущающуюся тьму. Сиона выбралась из топтера – и отпрыгнула в сторону Лито, испугавшись открытой высоты. На ней было белое облачение поверх черного мундира без знаков различия. Она украдкой бросила взгляд назад, остановившись на самом краю внутреннего помещения, затем перевела глаза на тушу Лито, ждущего на тележке почти в центре. Топтер поднялся и мелкими рывками полетел прочь, в темноту. Лито оставил посадочную площадку выдвинутой, а дверь открытой.
      – На той стороне башни есть балкон, – сказал он. – Мы пройдем туда.
      – Почему?
      Голос Сионы был полон подозрительности.
      – Мне говорили, там прохладно, – сказал Лито. – И действительно, я ощущаю легкий холодок на щеках, когда поворачиваюсь навстречу дующему оттуда ветерку.
      Любопытство заставило ее подойти поближе к нему.
      Лито закрыл ворота позади нее.
      – Ночной вид с балкона великолепен, – сказал Лито.
      – Почему мы здесь?
      – Потому что здесь нас никто не подслушает.
      Повернув тележку, Лито молча направился к балкону, услышал, как следует за ним Сиона, следя за его перемещением в приглушенном до предела свете.
      Балкон, с кружевными перилами на высоте человеческой груди, полукольцом охватывал башню с юго-востока. Сиона подошла к перилам и бросила взгляд на расстилавшийся вид.
      Лито ощутил в ней выжидающую настороженность. Что-то здесь было слышимое лишь ее внутреннему слуху, что-то, находившее отклик в глубоком колодце ее души. Лито поглядел мимо нее на край Сарьера. Рукотворная ограничивающая стена казалась сейчас низкой ровной линией, едва видимой в свете первой луны, восходящей над горизонтом. Своим сверхзорким зрением он различил далекий караван из Онна, тусклый свет огней от влекомых зверьми повозок, едущих по высокой дороге в направлении деревни Табор.
      Его воображению живо виделась деревня, приютившаяся среди растений, которые росли во влажной зоне вдоль внутреннего основания стены. Его Музейные Свободные выращивали там финиковые пальмы, высокие травы, даже овощи на продажу. Это не было похоже на прежние дни, когда даже крохотный бассейн с несколькими низкими растениями, питавшимися от единственного резервуара и ветроловушки в любом населенном месте, мог представляться роскошью, по сравнению с открытым песком. По сравнению со сьетчем Табр, деревня Табор была изобилующим водой раем. Все в сегодняшней деревне знали, что сразу за ограждающей стеной Сарьера длинной и прямой линией течет на запад река Айдахо – серебряная сейчас, в лунном свете. Музейные Свободные не могли взобраться на отвесную внутреннюю поверхность стены, но знали, что вода за стеной есть. Знала это и земля – обитателю деревни достаточно было приложить ухо к земле, чтобы услышать отзвук далеких потоков.
      Сейчас вдоль берега реки появились ночные птицы, подумал Лито, создания, которые в другом мире жили бы в солнечном свете, но здесь на Дюне, где над ними поработала Колдунья Эволюция, до сих пор зависящие от милости Сарьера. Лито увидел неясные тени птиц, парящих над водой, куда они спускались попить, затем донеслись всплески, уносимые рекой прочь.
      Даже с этого расстояния Лито ощущал силу далекой воды, могущественной в его прошлом, истекавшем из него, словно этот поток, стремящийся на юг, к фермам и лесам. Вода прокладывала путь через покатые холмы, вдоль границ буйной растительности, заменившей всю пустыню Дюны, кроме этого последнего единственного места – Сарьера, святилища прошлого.
      Лито припомнил, как с рыком вгрызались икшианские машины, прокладывая речное русло через этот пейзаж. Казалось, что так мало времени прошло с тех пор, даже меньше трех сотен лет.
      Сиона пошевелилась и поглядела на него, но Лито сохранял молчание, его взгляд был неподвижно устремлен мимо нее в даль. Бледный янтарный свет светился над горизонтом, отражение города на дальних облаках. По тому, откуда исходило свечение, Лито понял, что это светится город Уолпорт, расположенный теперь далеко на юге, перенесенный в более теплый климат с сурового севера, где он некогда располагался под низкими косыми лучами холодного солнца. Свечение города было, как окошко в прошлое. Лито ощущал, как этот луч проникает в его грудь, прямо через толстую чешуйчатую мембрану, заменившую человеческую кожу.
      «Я уязвим», – подумал он.
      Да, он знал, что он – властелин этого места. А планета властвовала над ним.
      «Я – ее частица». Он пожирал саму землю, отвергая только воду. Его человеческий рот и легкие были способны дышать как раз достаточно, чтобы поддерживать в нем остатки человеческого… и разговаривать.
      Лито проговорил в спину Сионы:
      – Я люблю разговаривать и страшусь того дня, когда не смогу больше развлекаться разговорами.
      С некоторой зажатостью она повернулась и посмотрела прямо на него, в лунном свете на ее лице явно отражалось отвращение.
      – Согласен, в глазах многих людей я – чудовище, – сказал он.
      – Почему я здесь?
      «Прямо к делу! – Не отвиливая. – Большинство Атридесов прошло этим путем», – подумал он. Это было тем характерным, говорящем о сильном внутреннем ощущении личности, что он старался удержать, улучшая их скрещиванием. Это.
      – Мне нужно выяснить, что с тобой сделало время, – сказал он.
      – Зачем Тебе это нужно?
      «Страх чуть-чуть звучит в ее голосе», – подумал он. «Она думает, я буду допытываться о ее ничтожном мятеже, об именах ее оставшихся в живых соучастников.»
      Увидя, что он молчит, она спросила:
      – Ты намерен убить меня так же, как убил моих друзей?
      «Итак, она слышала о битве перед посольством. И предполагает, что я знаю все о ее прошлой бунтарской деятельности. Монео прочел ей назидание, черт его побери! Что ж… я в этих обстоятельствах сделал бы то же самое.»
      – Ты и в самом деле Бог? – осведомилась она. – Не понимаю, почему мой отец в это верит.
      «У нее есть сомнения», – подумал он. – «Значит, у меня остается свобода для маневра.»
      – Определения разнятся, – сказал он. – Для Монео я Бог… и в этом правда.
      – Некогда Ты был человеком.
      Ему начали доставлять удовольствие прыжки ее интеллекта. В них было уверенное охотничье любопытство, одна из самых отличительных примет Атридесов.
      – Я тебе любопытен, – сказал он. – Со мной – то же самое по отношению к тебе. Я испытываю любопытство, кто ты такая.
      – Что заставляет Тебя думать, будто я любопытствую?
      – Ты обычно так пристально за мной следила, когда была ребенком. И сегодня я вижу то же самое выражение в твоих глазах.
      – Да, я гадала, что это такое – быть тобой.
      Мгновение он внимательно ее разглядывал. Тени лунного света спрятали ее глаза, что позволило вообразить, будто они точно так же полностью синие, как и его собственные, синева спайсомана. С этим воображаемым добавлением Сиона обретала занятное сходство с его давно умершей Гани. Овал ее лица и посадка глаз. Он чуть не сказал Сионе об этом, но затем подумал, что лучше не говорить.
      – Ты ешь людскую пищу? – спросила Сиона.
      – Долгое время, после того, как я надел на себя кожу песчаной форели, я чувствовал желудочный голод, – сказал он. – Иногда я принимаю еду. В основном, мой желудок ее отвергает. Реснички песчаной форели проникли почти всюду в мою человеческую плоть. Еда стала для меня одной докукой. Ныне я могу переваривать только сухие вещества, содержащие немножечко спайса.
      – Ты… ешь меланж?
      – Иногда.
      – Но ты больше не испытываешь человеческого голода?
      – Такого я не говорил.
      Она выжидающе на него посмотрела.
      Лито восхитился ее способностью дать ощутить свой вопрос, не задавая его вслух. У нее ясная голова, и она многому научилась за свою короткую жизнь.
      – Желудочный голод был черным чувством, болью, от которой я не мог найти облегчения, – проговорил он. – Я бегал тогда, бегал, как безумное насекомое через дюны.
      – Ты… бегал?
      – В те дни мои ноги были длиннее тела. Я без труда пользовался ими. Но голодная боль никогда меня не покидала. Я думаю, это был голод по моему утерянному человеческому.
      Он заметил в ней зачатки неохотного сочувствия, интереса.
      – Ты до сих пор испытываешь эту… боль?
      – Сейчас это только тихое жжение. Это один из признаков моей окончательной метаморфозы. Через несколько сотен лет я уйду в песок.
      Он увидел, как она стиснула кулаки своих опущенных по бокам рук.
      – Почему? – вопросила она. – Почему Ты это сделал?
      – Не все плохо в этой перемене. Сегодняшний день, например, был очень приятен. Я чувствую мягкое и зрелое довольство.
      – Есть перемены, которые нам не видны, – сказала она. – Я знаю, что они должны быть.
      Она разжала кулаки.
      – Мои зрение и слух стали крайне острыми, но не мое осязание. Кроме ощущений моего лица, ощущения мои не такие, как раньше. Мне этого не хватает.
      И опять он заметил в ней неохотное сочувствие, настойчивое стремление понять. Она хотела ЗНАТЬ!
      – Когда живешь так долго, как Ты, то как ощущается течение времени? Движется ли оно быстрее, по мере того, как проходят годы?
      – С этим дело странное, Сиона. Порой время для меня мчится, порой оно ползет.