Утренний спектакль Лицевых Танцоров занял около двух часов, а затем состоялось оглашение помолвки, вызвавшее волны шока по всему Фестивальному Городу.
      – Прошли века с тех пор как он выбирал невесту!
      – Больше тысячи лет, моя дорогая.
      Парад Рыбословш был короток. Они громко его приветствовали, но чувствовалось, что они выбиты из колеи.
      «ВЫ МОИ ЕДИНСТВЕННЫЕ НЕВЕСТЫ», – говорил он им. Разве не в этом значение Сиайнока?
      Лито подумалось, что Лицевые Танцоры играли неплохо, несмотря на их явный ужас. В запасниках музея Свободных отыскались подходящие одеяния – черные плащи с капюшонами и с белыми веревочными ремнями, на спинах вышиты широко распахнувшие крылья зеленые ястребы – официальное облачение бродячих жрецов Муад Диба. Лицевые Танцоры представили темные усохшие лица, и через танец, исполненный в этих одеяниях рассказали, как легионы Муад Диба распространили свою религию по всей Империи.
      На Хви было сверкающее серебряное платье и ожерелье зеленого жадеита. Весь спектакль она сидела рядом с Лито на королевской тележке. Однажды она наклонилась вплотную к его лицу и спросила:
      – Разве это не пародия?
      – Для меня, возможно.
      – А Лицевые Танцоры понимают?
      – Подозревают.
      – Значит, они не настолько напуганы, как представляются.
      – Они еще как напуганы. Просто они намного храбрее, чем считает большинство людей.
      – Храбрость не может быть настолько глупой, – прошептала она.
      – И наоборот.
      Она одарила его оценивающим взглядом перед тем, как опять перенести свое внимание на представление. Почти две сотни Лицевых Танцоров остались живы и невредимы. Все они были задействованы в этом танце. Сложные переплетения и позы очаровывали глаз. Глядя на них, было возможно на некоторое время забыть все кровавое, что предшествовало этому дню.
      Лито как раз припоминал это, покоясь незадолго до полудня в одиночестве, в малой палате аудиенций, когда прибыл Монео. Монео проводил Преподобную Мать Антеак на лайнер Космического Союза, побеседовал с командующей Рыбословшами о побоище предыдущей ночи, совершил быстрый полет в Твердыню и обратно, – убедиться, что Сиона под надежной охраной и не была замешана в нападении на посольство. Он вернулся в Онн сразу же после провозглашения помолвки, абсолютно не предупрежденный об этом заранее.
      Монео был в ярости. Лито никогда не видел его настолько рассерженным. Он бурей ворвался в комнату и остановился всего лишь в двух метрах от лица Лито.
      – Теперь поверят в россказни тлейлаксанцев! – сказал он.
      Лито ответил ему урезонивающим тоном.
      – До чего же упрямо люди требуют, чтобы их боги были идеальными. Греки в этом отношении были намного разумнее.
      – Где она? – вопросил Монео. – Где эта…
      – Хви отдыхает. У нас были трудная ночь и длинное утро. Я желаю видеть ее хорошо отдохнувшей, когда сегодня вечером мы направимся в Твердыню.
      – Как она это провернула? – осведомился Монео.
      – Ну знаешь, Монео! Ты потерял всякую осмотрительность?
      – Я из-за Тебя беспокоюсь! Имеешь ли Ты хоть малейшее понятие, что говорят в городе?
      – Я полностью в курсе всех россказней.
      – Что же Ты затеваешь?
      – Знаешь, Монео, по-моему, только старые пантеисты правильно представляли себе божества: несовершенные смертные под личиной бессмертных.
      Монео воздел руки к небесам.
      – Я видел выражения их лиц! – он всплеснул руками. – Все это разнесется по Империи меньше, чем за две недели.
      – Ну, наверняка, времени все-таки понадобится побольше.
      – Если Твоим врагам нужна была какая-нибудь единственная причина, чтобы сплотить их всех вместе…
      – Поносить бога – это древняя человеческая традиция, Монео. Почему мне следует быть исключением?
      Монео попробовал заговорить и обнаружил, что не может вымолвить ни слова. Он протопал к краю углубления, где стояла тележка Лито, так же отошел назад и занял прежнюю позицию, пылающим взором глядя в лицо Лито.
      – Если Тебе от меня требуется помощь, мне нужны объяснения, сказал Монео. – Почему Ты это творишь?
      – Эмоции.
      Рот Монео сложился произнести что-то, но вслух он ничего не сказал.
      – Они одолели меня как раз тогда, когда я считал, что они навсегда меня покинули, – сказал Лито. – До чего же сладостно это немного последнее от человеческого.
      – С Хви? Но Ты ведь, наверняка, не можешь…
      – Воспоминаний об эмоциях всегда недостаточно, Монео.
      – Ты что, собираешься мне рассказывать, что Ты потакаешь себе в…
      – Потакать? Разумеется, нет! Но тот треножник, на котором качается Империя, состоит из плоти, мысли и эмоции. Я почувствовал, что до этого был ограничен плотью и мыслью.
      – Она навела на Тебя какое-то колдовство, – обвинил Монео.
      – Ну разумеется, навела. И как же я ей за это благодарен. Если мы будем отрицать необходимость думать, Монео, как делают некоторые, то потеряем способность размышлять, не сможем точно определять, о чем же именно докладывают нам наши чувства; если мы будем отрицать плоть, то лишимся способности передвигаться обычным способом. Но если мы отрицаем эмоции – теряем всякое соприкосновение с нашим внутренним мирозданием. Как раз по эмоциям я и тосковал больше всего.
      – Я настаиваю, Владыка, чтобы Ты…
      – Ты сердишь меня, Монео. Такова моя сиюминутная эмоция.
      Лито увидел, как Монео растерялся, как разом остывает его ярость – словно горячий утюг, зашипевший в ледяной воде. Но, все-таки, немного пара в нем еще оставалось.
      – Я беспокоюсь не за себя, Владыка. Мои заботы, в основном, о Тебе, и Ты это знаешь.
      Лито мягко проговорил:
      – Такова твоя эмоция, Монео, я нахожу ее очень дорогой для меня.
      Монео сделал глубокий, дрожащий вдох. Он прежде никогда не видел Бога Императора в настроении, отражавшем такие эмоции. Лито представлялся одновременно и восторженным и смиренным, если Монео не заблуждался в увиденном. Нельзя было быть уверенным.
      – Это то, что делает жизнь сладостным бытием – сказал Лито, – то, что ее согревает, наполняет красотой, что я сохранил бы, даже если бы мне в этом было отказано.
      – Значит, эта Хви Нори…
      – Заставляет меня вспоминать Бутлерианский Джихад. Она противоположность тому, что является механическим и нечеловечным. Как же это странно, Монео, что, из всех людей, именно икшианцы должны были произвести ее, единственную, столь идеально воплощающую качества, дорогие мне больше всего.
      – Я не понимаю твоего упоминания Бутлерианского Джихада, Владыка. Думающие машины не имеют места в…
      – Джихад метил не только по машинам, но не меньше и по машинному подходу к жизни, – сказал Лито. – Люди установили эти машины, чтобы те узурпировали наше чувство красоты, нашу необходимость собственного я, из которого мы выносим свои живые суждения. Естественно, машины были разрушены.
      – Владыка, меня все равно возмущает тот факт, что Ты приветствуешь это…
      – Монео! Хви успокаивает меня просто своим присутствием. Впервые за века я не одинок, если только она находится рядом со мной. Если бы у меня не было другого доказательства чувства, то это бы подошло.
      Монео умолк, явно тронутый одиночеством, в котором непроизвольно признался Лито. Монео доступно понимание отсутствия интимной части любви. Его лицо говорит об этом.
      Впервые за очень долгое время, Лито заметил, что Монео постарел.
      «До чего же это неожиданно с ними происходит», – подумал Лито.
      Только сейчас Лито понял, до чего же он дорожит Монео.
      «Мне бы не стоило допускать, чтобы я к кому-то привязывался, но не могу ничего с этим поделать… особенно сейчас, когда здесь Хви.»
      – Над Тобою будут смеяться и отпускать непристойные шутки, сказал Монео.
      – Это хорошо.
      – Как такое может быть хорошо?
      – В этом есть что-то новое. Наша задача всегда была и есть приводить новое к равновесию и с помощью этого умиротворять поведение, в то же время не подавляя способности к выживанию.
      – Если так, как ты можешь такое приветствовать?
      – Сотворение непотребных шуток? – спросил Лито. – Какая противоположность есть у непристойности?
      Глаза Монео широко раскрылись во внезапном вопрошающем понимании. Он видел действие многих противоположностей – и многое через свою противоположность становилось ясным.
      «У всякой вещи есть фон, ее подчеркивающий и выделяющий», подумал Лито. – «Наверняка, Монео это увидит.»
      – Это слишком опасно, – сказал Монео.
      «Истинно консервативный приговор!»
      Монео убежден не был. У него вырвался мучительный, глубокий вздох.
      «Я должен помнить о том, что надо учитывать и их сомнения», – подумал Лито. – «Вот в чем я особенно дал маху, появившись на площади перед Рыбословшами. Икшианцы делают ставку на то, чтобы бередить человеческие сомнения. Хви – тому доказательство.»
      Из приемной послышалась суматоха. Лито мысленным приказом затворил дверь перед назойливым вторжением.
      – Прибыл мой Данкан, – сказал он.
      – Он, вероятно, услышал о Твоих планах женитьбы…
      – Вероятно.
      Лито наблюдал, как Монео борется со своими сомнениями, его мысли были видны как на ладони. В этот миг Монео точно вошел в ту человеческую нишу, в которую нацеливал его Лито.
      «В нем есть полный спектр: от сомнения к доверию, от любви к ненависти… все! Все эти драгоценные качества, которые созревают и расцветают под теплом чувств, под желанием прожить свои дни настоящей жизнью.»
      – Почему Хви на это соглашается? – спросил Монео.
      Лито улыбнулся. «Раз Монео не может сомневаться во мне – то должен сомневаться в других.»
      – Согласен, это не ординарный союз. Она человек, а я больше не являюсь полностью человеком.
      Опять Монео вступил в борьбу с тем, что он мог только ощутить, но не выразить.
      Наблюдая за Монео, Лито ощутил в себе прилив потока сознания, особого мыслительного процесса, который случался с ним очень редко. Эти моменты были так живы и ярки, что Лито боялся даже пошевельнуться, чтобы не спугнуть необыкновенного состояния.
      «Человек думает, и, думая, выживает. В его мыслях есть то, что движется вместе с его клетками. Это – поток человеческой заботы за род. Иногда они прикрывают его, отгораживают и прячут за толстыми оградами, но я специально сделал Монео сверхчувствительным к таким глубинным движениям души. Он следует за мной, поскольку верит, что я веду человечество наилучшим путем к выживанию. Он знает, что это – клеточное сознание, подобно тому, как я мысленно выверяю ясновидением Золотую Тропу. В этом и человечество, и мы оба сходимся: Золотая Тропа должна надежно продолжаться!»
      – Где, когда и как состоится свадебная церемония? – спросил Монео.
      «Он не спрашивает „почему“, отметил про себя Лито, видя, что Монео отступил на безопасные позиции, приступив к исполнению своих обязанностей мажордома, главы всего хозяйства Бога Императора, его премьер-министра.
      «У него есть слова, тот лексикон, за который можно спрятаться или выразить себя. Слова для него есть и будут лишь звуками обыденной необходимости. Монео никогда и на миг не приоткроется трансцендентальный потенциал используемых слов, но он хорошо понимает их привычное, земное значение.»
      – Так как насчет моего вопроса? – настойчиво повторил Монео.
      Лито прищурился, глядя на него и думая: «В отличии от Монео я нахожу слова наиболее полезными тогда, когда они дают возможность хоть мельком увидеть привлекательное и неоткрытое. Но польза слов так мала в понимании цивилизации, до сих пор беспрекословно верящей в механистическое мироздание абсолютных причин и следствий, с ее склонностью сводить все к единичному корню-причине и одному простейшему зачатку-следствию.»
      – До чего же прилипчивы к человеческим делам заблуждения икшианцев и Тлейлакса, как банный лист – сказал Лито.
      – Владыка, меня глубоко тревожит, когда Ты не обращаешь внимания.
      – Но я обращаю внимание, Монео.
      – Не на меня.
      – И на тебя тоже.
      – Твое внимание блуждает, Владыка. Ты не должен скрывать этого от меня. Я бы предал самого себя прежде, чем предал бы Тебя.
      – По-твоему, я витаю в облаках?
      – В каких облаках, Владыка? – Монео прежде никогда не слышал этого выражения, но теперь…
      Лито объяснил ему значение выражения, подумав при этом, до чего же оно древнее.
      – Ты предаешься праздным мыслям, – обвинил Монео.
      – У меня есть время для праздных мыслей. Это одна из самых интересных вещей моего существовании, множества-одного.
      – Но, Владыка, есть вещи, которые требуют нашего…
      – Ты удивился бы, узнав, что вырастает из праздных мыслей, Монео. Я никогда не против того, чтобы провести целый день размышляя о том, о чем человек не стал бы задумываться ни на одну минуту. А почему бы и нет? Когда срок моей жизни приблизительно четыре тысячи лет, что такое одним днем больше или меньше? Сколько времени насчитывает одна человеческая жизнь? Миллион минут? А я уже прожил почти столько же дней.
      Монео застыл в молчании, чувствуя как он уменьшился при этом сравнении. Он почувствовал, как его собственный жизненный срок ужался до размеров песчинки в глазах Лито.
      «Слова… слова… слова…», – подумал Монео.
      – Слова часто бесполезны, когда дело касается ощущений, сказал Лито.
      Монео задержал дыхание почти до предела. Владыка способен читать мысли!
      – На протяжении всей истории, – сказал Лито, – слова больше всего использовались для того, чтобы обойти стороной трансцендентальность какого-нибудь события, отведя этому событию место в общепринятых хрониках, объясняя это событие таким образом, чтобы даже потом мы смогли бы воспользоваться словами и сказать: «Вот то, что это событие значило.»
      Монео почувствовал себя сокрушенным словами, его ужасал их невысказанный смысл, к которому они могли его подтолкнуть.
      – И вот так события теряются в истории, – сказал Лито. После долгого молчания, Монео рискнул проговорить:
      – Ты не ответил на мой вопрос, Владыка. О свадьбе.
      «До чего же усталый у него голос», – подумал Лито. – «Голос потерпевшего полное поражение.»
      Лито живо проговорил:
      – Больше, чем сейчас, я никогда не нуждался в твоих услугах. Свадьба должна быть организована чрезвычайно тщательно, с точностью, на которую способен только ты.
      – Где, Владыка?
      «В его голосе появилось чуть больше жизни.»
      – В деревне Табор, в Сарьере.
      – Когда?
      – Дату предоставляю назначить Тебе. Огласи ее, когда у Тебя все будет готово.
      – А что насчет самой церемонии?
      – Я буду руководить ею сам.
      – Тогда Тебе будут нужны помощники, Владыка? Или какие-то вещи?
      – Ритуальные атрибуты?
      – Может быть какая-нибудь особенная вещь, которую я не…
      – Нам не много понадобится для нашего маленького представления.
      – Владыка! Умоляю Тебя! Пожалуйста…
      – Ты будешь стоять рядом с невестой и выдашь ее замуж, сказал Лито. – Мы воспользуемся старым ритуалом Свободных.
      – Но тогда нам понадобятся водяные кольца, – сказал Монео.
      – Я воспользуюсь водяными кольцами Гани.
      – И кто будет присутствовать, Владыка?
      – Только гвардия Рыбословш и аристократия.
      Монео пылающим взором поглядел в лицо Лито.
      – Что… что имеет в виду мой Владыка, говоря об аристократии?
      – Ты, твоя семья, вся наша обычная свита, придворные из Твердыни.
      – Моя семь… – Монео взглотнул. – Ты включишь Сиону?
      – Если она выживет при испытании.
      – Но…
      – Разве она не семья?
      – Разумеется, Владыка. Она Атридес и…
      – Тогда Сиона обязательно должна быть включена!
      Монео вытащил из кармана крохотный мнемозаписыватель, небольшой черный икшианский аппаратик, существование которого оскорбляло запреты Бутлерианского Джихада. Мягкая улыбка коснулась губ Лито. Монео знает свои обязанности и хорошо теперь с ними справится.
      Шум, производимый Данканом Айдахо за входной дверью, стал более резким, но Монео проигнорировал этот звук.
      «Монео знает цену своим привилегиям», – подумал Лито. – «Это другая форма брака – между привилегиями и долгом. Это объяснение аристократа и его оправдание.»
      Монео закончил делать свои записи.
      – Некоторые детали, Владыка, – проговорил Монео. – Нужно ли для Хви какое-нибудь особое облачение?
      – Стилсьют и плащ невесты Свободных, подлинные.
      – Драгоценности и прочие украшения?
      Лито не мог оторвать взгляда от пальцев Монео, царапающих по крохотному записывающему устройству, видя в этом, как тот катится к смерти.
      «Верховенство, смелость, чувство знания и порядка – Монео все это имеет в избытке. Они окружают его как святая аура, но он скрывает от всех глаз, кроме моих, ту гниль, что ест его изнутри. Это неизбежно. Если я исчезну, это станет очевидно каждому.»
      – Владыка? – настойчиво окликнул Монео. – Ты что, витаешь в облаках?
      «Ага! Ему нравится это выражение!»
      – Вот и все, – сказал Лито. – Только плащ, стилсьют и водяные кольца.
      Монео поклонился и направился прочь.
      «Сейчас он смотрит вперед», – подумал Лито, – «Но даже это новое минет. Он опять обернется на прошлое. А я некогда возлагал на него такие большие надежды. Что ж… может быть Сиона…»

      Громкие требования Данкана об аудиенции были теперь удовлетворены. По одному лишь тому, как Айдахо широкими шагами прошел по небольшому помещению, Лито стали заметны важные изменения, произошедшие с гхолой. Так уже много раз и стало до одури знакомо. Айдахо даже не обменялся словами приветствия с уходящим Монео. Все вписывалось в известный шаблон. До чего же приевшимся стал этот шаблон!
      У Лито было свое название для этой перемены, происходящей с Данканами. Он называл ее «Синдромом После».
      Гхолы часто питали подозрение, будто нечто тайное могло быть разработано за те века забвения, после которых вновь пробудилось их сознание. Что люди делали все это время? С чего я им вообще мог понадобиться, реликвия из прошлого? Никакое Я не могло навечно преодолеть таких сомнений – особенно в человеке, по природе к ним склонным.
      Один из гхол однажды обвинил Лито:
      – Ты встроил в мое тело что-то такое, о чем я ничего не знаю! Это встроенное рассказывает тебе обо всем, что я делаю! Ты повсюду за мной следишь!
      Другой обвинил, будто Лито установил в нем «аппарат управления, который заставляет нас желать того, чего только Ты сам желаешь».
      Однажды начавшись, Синдром После никогда не мог быть полностью истреблен. Он мог быть подавлен, даже обращен вспять, но его дремлющее зерно могло дать всходы при малейшем толчке.
      Айдахо остановился там, где перед этим стоял Монео. В его взгляде и осанке смутно бродили неоформившиеся подозрения. Лито предоставил ему кипеть на медленном огне, чтобы кипение дошло до головы. Айдахо обменялся с ним пристальным взглядом, затем быстро оглядел комнату. Лито знал, о чем говорил такой взгляд.
      Данканы никогда не забывают!
      Оглядывая комнату быстрым всеобъемлющим взглядом, которому века назад научили его Джессика и ментат Туфир Хават, Айдахо ощутил головокружительное чувство своей неуместности. Ему почудилось, будто каждой вещью комната его отторгает, – мягкими подушками – большими и пухлыми, золотыми, зелеными, этими почти багровыми красными ковриками Свободных, каждый из которых – музейный экспонат, толстым слоем лежащими друг на друге вокруг углубления Лито, фальшивым солнцем икшианских глоуглобов, свет которых обволакивал лицо Императора сухим теплом, подчеркивая тени вокруг него и делая их еще глубже и загадочнее, запахом спайсового чая где-то поблизости, этим сочным меланжевым запахом, источаемым телом Червя.
      Айдахо почувствовал, что с ним произошло слишком много и слишком быстро с тех пор, как тлейлаксанцы бросили его на милость Люли и Друга в той безликой комнате, похожей на тюремную камеру.
      «Слишком многое… слишком многое… Действительно ли я здесь?» – удивился он. – «Я ли это? И что это за мысли во мне?». – Он пристально поглядел на неподвижную, затемненную огромную массу тела Лито, так безмолвно лежащую на тележке внутри углубления. Само спокойствие этой массы плоти наводило на мысль о таинственной энергии, грозной энергии, возможных способов и путей высвобождения которой никому не дано предугадать.
      Айдахо слышал рассказы о битве перед икшианским посольством, но отчеты Рыбословш окружала аура чудесного пришествия и это затуманивало реальные данные.
      – Он слетел на грешников свыше и жестоко истребил.
      – Как он это сделал? – спросил Айдахо.
      – Он был разгневанным богом, – ответила докладывавшая ему.
      «Разгневанным», – подумал Айдахо. – «Было ли это из-за угрозы для Хви?» – И истории, которые он слышал! Ни в одну из них поверить невозможно. Хви, выходящая замуж за эту тушу… невозможно! Не прелестная Хви, не Хви ласковая и нежная. «Он играет в какую-то жуткую игру, испытывая нас… проверяя нас…» Не было честной реальности в этих временах, не было мира, кроме как в присутствии Хви. Все остальное было безумием.
      Вновь переведя взгляд на это безмолвно ожидающее атридесовское лицо Лито, Айдахо почувствовал, как в нем усиливается чувство неуместности. Он начал гадать, возможно ли, чтобы умственным усилием он мог бы прорваться сквозь призрачные барьеры на этом странном новом пути и вспомнил бы все жизненные опыты других гхол самого себя.
      «О чем они думали, когда входили в эту комнату? Чувствовали они когда-нибудь эту неуместность, это отторжение?
      Всего лишь небольшое дополнительное усилие.»
      Он чувствовал головокружение и ему почудилось, что он вот-вот упадет в обморок.
      – Что-то не так, Данкан? – Лито говорил самым рассудительным и мягким голосом.
      – Это нереально, – ответил Айдахо. – Я не принадлежу здешнему!
      Лито решил не понимать этого.
      – Но часовая доложила мне, что ты прибыл сюда по собственному желанию, прилетел из Твердыни и потребовал немедленной аудиенции.
      – Я имею в виду, вообще здешнему! Этому времени!
      – Но я в тебе нуждаюсь.
      – Для чего?
      – Погляди вокруг себя, Данкан. Пути, на которых Ты можешь мне помочь, столь многочисленны, что даже ты не сможешь всего выполнить.
      – Но твои женщины не дадут мне сражаться! Всякий раз, когда я хочу отправиться туда, где…
      – Ты сомневаешься в том, что ты для меня ценнее живой, чем мертвый? – Лито издал хихикающий звук, затем сказал. Воспользуйся своими мозгами, Данкан! Вот то, что я ценю.
      – И мою сперму, вот, что ты ценишь.
      – Твоя сперма принадлежит тебе и ты можешь направлять ее туда, куда пожелаешь.
      – Я не оставлю позади себя вдову и сирот, как это было с…
      – Данкан! Я же сказал, выбор за тобой.
      Айдахо вздохнул, затем проговорил:
      – Ты совершил преступление против нас, Лито, против всех гхол, которых Ты воскрешаешь, даже не спрашивая, хотим ли мы этого.
      Это было, что-то новенькое в мышлении Данканов. Лито с интересом уставился на Айдахо.
      – Какое преступление?
      – О, я слышал, как ты излагал свои глубокие мысли, – обвинил Айдахо. Он указал большим пальцем через плечо на выход из комнаты. – Ты знаешь, что там в приемной слышно все, что ты говоришь?
      – Когда я хочу быть услышанным, то слышно, – «Но только мои дневники слышат действительно все!», – Я хотел бы, однако же, понять суть своего преступления.
      – Есть такое время, Лито, время, когда ты живешь, оно обладает своей магией. Ты знаешь, что никогда больше не встретишь времени, подобного этому.
      Лито прищурился, тронутый отчаянием Айдахо. Сколько же всего будили в памяти эти слова.
      Айдахо поднял обе руки ладонями вверх на уровень груди – нищий, просящий что-то, чего, он знает наверняка, никогда не получит.
      – Потом… однажды ты просыпаешься и вспоминаешь, как умирал… и вспоминаешь аксольтный чан… и отвратительных тлейлаксанцев, разбудивших Тебя… и предполагается, что ты все начнется заново. Но так не происходит. Это не срабатывает, Лито. Вот это и есть преступление, Лито!
      – Я отнимаю магию?
      – Да!
      Айдахо уронил руки и сжал их в кулаки. Он почувствовал, что стоит здесь в полном одиночестве на пути потока, мощно падающего на мельницу, который сметет его, едва он позволит себе хоть капельку расслабиться.
      «А что о моем времени?» – подумал Лито. – «Оно ведь тоже никогда не повторится, но Данкан не способен постичь разницу.»
      – Что заставило Тебя примчаться сюда из Твердыни? – спросил Лито.
      Айдахо глубоко вдохнул, затем проговорил:
      – Это правда? Ты собираешься жениться?
      – Это верно.
      – На этой Хви Нори, икшианском после?
      – Правда.
      Айдахо стрельнул быстрым взглядом по инертному телу Лито.
      «Всегда они высматривают гениталии», – подумал Лито. – «Может быть мне и следует что-нибудь изобразить, объемистый выступ, чтобы шокировать их», – он подавил смешок, который хотел вырваться из глотки. – «Еще одна эмоция усилена. Спасибо Тебе, Хви. Спасибо вам, икшианцы.»
      Айдахо покачал головой.
      – Но ты…
      – В браке есть очень сильная составляющая, кроме секса, – ответил Лито. – Будут ли от нас дети во плоти? Нет. Но последствия нашего союза будут глубочайшими.
      – Я слышал, как ты разговаривал с Монео, – сказал Айдахо. – Я подумал, должно быть, это шутка…
      – Осторожней, Данкан!
      – Ты ее любишь?
      – Глубже, чем любой мужчина когда-либо любил женщину.
      – Ну, а как она? Она тебя…
      – Она испытывает… притягивающее сострадание, желание быть вместе со мной, отдать мне все, что может. Такова ее природа.
      Айдахо подавил отвращение.
      – Монео прав. В тлейлаксанские байки поверят.
      – Таково одно из последствий.
      – И ты все еще хочешь… скрестить меня с Сионой!
      – Ты знаешь мои желания. Выбор я оставляю Тебе.
      – Что это за женщина, Найла?
      – Ты встретил Найлу! Славно.
      – Она и Сиона ведут себя как сестры. Эта глыба! Что здесь происходит, Лито?
      – А что бы ты хотел, чтоб происходило? И какое это имеет значение?
      – Я никогда не встречал такой зверюги! Она напоминает мне о Звере Раббани. Никогда не догадаешься, что она женщина, если бы не…
      – Ты встречался с ней прежде, – сказал Лито. – Ты знаешь ее, как Друга.
      Айдахо воззрился на него в мгновенно наступившем молчании – хоронящийся зверек, учуявший ястреба.
      – Значит, ты не доверяешь, – проговорил Айдахо.
      – Доверяю? Что такое доверие?
      «Момент подходит», – подумал Лито. Ему было видно, как формируются мысли Айдахо.
      – Доверие – это то, что сопутствует присяге на верность, – сказал Айдахо.
      – Как, например, доверие между тобой и мной? – спросил Лито.
      Губы Айдахо тронула горькая улыбка.
      – Так вот, что ты делаешь с Хви Нори? Брак, присяга…
      – Хви и я, мы уже доверяем друг другу.
      – Ты доверяешь мне, Лито?
      – Если мне нельзя доверять Данкану Айдахо, значит мне нельзя доверять никому.
      – А если я не могу Тебе доверять?
      – Тогда мне Тебя жаль.
      На Айдахо это подействовало почти как физический шок. Глаза его широко раскрылись, в них засветились незаданные требовательные вопросы. Он хотел доверять. Он хотел той магии, которая никогда больше не наступит вновь.
      Айдахо заметил, что его мысли потекли теперь по причудливому пути.
      – Тем, кто в приемной, нас слышно? – спросил он.
      – Нет, – «но мои дневники слышат».
      – Монео был в ярости. Это было видно всякому. Но вышел он отсюда смиренней ягненка.
      – Монео аристократ. Он женат на долге, на ответственности. Когда ему напоминаешь об этом, его гнев угасает.
      – Вот как, значит ты его контролируешь? – спросил Айдахо.
      – Он сам себя контролирует, – проговорил Лито, припоминая, как Монео кидал на него взгляды, пока делал свои заметки – не ради того, чтобы его успокоили, но чтобы ему напомнили о его чувстве долга.
      – Нет, – проговорил Айдахо. – Он себя не контролирует. ты это делаешь.
      – Монео запер себя в прошлом. Этого я с ним не делал.
      – Но он аристократ… Атридес.
      Лито припомнил черты стареющего Монео и подумал, насколько неизбежно, что аристократ отказывается выполнить свою последнюю обязанность – отойти в сторону и раствориться в истории. Его следовало бы отодвинуть – и он бы отодвинулся. Ни один аристократ никогда не мог преодолеть требования перемен.
      Айдахо не закрыл тему.
      – А ТЫ аристократ, Лито?
      Лито улыбнулся.
      – Внутри меня умирает аристократ из аристократов, – и при этом подумал: «Привилегия становится высокомерием. Высокомерие ведет к несправедливости. А это сеет семена разрушения»
      – Может быть меня не будет на твоей свадьбе, – сказал Айдахо.
      – Я никогда не воспринимал себя, как аристократа.
      – Но ты был аристократом. ты был самым, что ни на есть аристократом меча.
      – Пол был лучше, – ответил Айдахо.
      Лито проговорил голосом Муад Диба:
      – Потому что ты меня научил!
      И вернулся к своему обычному голосу:
      – У аристократа есть тяжкая обязанность – учить, и порой, на жестоком примере. Подумал: «Гордость своим происхождением ведет к обедненности, к слабостям внутриродового скрещивания. Открывается дорога для кичливости богатством и благоустройством. Входит нувориш, приходит к власти, как это сделали Харконнены на спинах древних режимов»