Джон почувствовал, как молча напрягся О'Нейл-Внутри.
      - Все эти смерти и без всякой причины, - продолжал Херити. - Ах да, причина была, но я соглашусь со священником: лучше было этого не делать. Херити посмотрел на отца Майкла. - Но ведь вас весьма заворожила эта картина смерти, не правда ли, святой отец? Хороший повод помолиться, стоя на коленях в грязи.
      Отец Майкл шел, с трудом переставляя ноги и не отрывая глаз от земли. Внезапно он вздрогнул.
      Джон посмотрел на священника и понял, что слова Херити попали в цель. Да, отец Майкл, так же, как и его церковь, относился к смерти с любовью и ненавистью. Она была для него источником могущества как для священника, но-внутреннее человеческое "я" тоже нельзя сбрасывать со счетов. Не больше, чем мог О'Нейл-Внутри. Смерть была окончательным разрушением, той степенью человеческой слабости, которая поднималась от одной иллюзии к другой, но абсолютной власти этого вмешательства нельзя избежать.
      Херити смог увидеть самые сокровенные мысли!
      - Это полезно, - сказал Херити, - слушать голос человека, не видя его лица. - Он снова наклонился вперед, чтобы посмотреть на священника. - Я слушал вас, Майкл Фланнери. Вы говорили об этой кровавой резне и ни слова о том, что вы понимаете наконец, почему я плюю на вашу Церковь?
      Отец Майкл не ответил.
      Херити ухмыльнулся и опять переключился на созерцание дороги. Было слышно, как идущий позади мальчик отбрасывает ногами камни в кустарник. Они теперь поднялись на возвышенность над потоком и увидели длинный склон там, где дорога терялась в непроходимых зарослях вечнозеленых деревьев.
      - Вы сами видите, отец, - сказал Херити, - что труднее всего быть покинутым Богом. Он отказался от меня, но я от него не отказывался. Они забрали у меня религию!
      В глазах отца Майкла заблестели слезы. Он подумал: "Да, Джозеф Херити, я понимаю, о чем ты. Я знаю всю эту физиологию, ко горой меня обучили в семинарии. Ты скажешь, что Церковь заменяет мне секс. Это та любовь, которую я никогда не смог бы найти у женщины. О, я понимаю тебя. Это новая Церковь, которую, по твоему мнению, мы имеем, а не женщина для любого из нас".
      Сам не зная почему, отец Майкл почувствовал, что слова Херити прибавили ему сил.
      - Спасибо тебе, Джозеф, - сказал он.
      - Спасибо мне? Что вы такое говорите? - голос Херити был полон оскорбленного достоинства.
      - Я думал, что одинок, - сказал отец Майкл. - Но теперь вижу, что нет. За это я и благодарю тебя.
      - Что за ерунда, - проворчал Херити.
      Некоторое время он шел, сердито насупившись, но затем хитро усмехнулся.
      - Вы просто растеряны, отец, - сказал он. - Мы никогда не будем вместе.
      Джон увидел по лицу Херити, что тот забавляется. Но отец Майкл... растерян? Херити явно злорадствовал из-за чьей-либо растерянности. Может, ему нравилось и замешательство Ирландии? Нет... это противоречило Мотиву Херити. Чума разбередила неприкосновенное. Сознавая это, Джон понял с внезапной ясностью, что нашел ключ к Херити. Нашел то, что могло погубить человека.
      "Нужно разрушить его веру в свой Мотив!"
      Но это было именно то, что Херити попытался сделать с отцом Майклом. Как это могло быть слабостью Херити и... да, все-таки силой отца Майкла?
      - Каковы твои политические убеждения, Джозеф? - спросил Джон.
      - Мои убеждения? - Он усмехнулся. - Я либерал, да. Всегда им был.
      - Он безбожный марксист, - вмешался отец Майкл.
      - Это лучше, чем безбожный священник, - парировал Джозеф.
      - Джон, ты знаешь что-нибудь о войне, которая длится вечно? - спросил отец Майкл.
      - Закрой свою варежку, Майкл Фланнери, - проговорил Херити ровным и злым голосом.
      - Никогда не слышал о ней, - ответил Джон священнику. Он почувствовал в Херити опасное спокойствие.
      - Это "Провос", - сказал отец Майкл. Он посмотрел на Херити с мрачной усмешкой. - Препятствуйте любым соглашениям, убивайте тех, кто идет на компромисс. Терроризируйте миротворцев, бойкотируйте любые соглашения. Давайте людям только войну и насилие, смерть и террор, пока они не устанут от всего этого и не примут что угодно, даже безбожных марксистов.
      - Вы вспомните, - буркнул Херити, - этот священник оплакивал заколотых помещиков на конном шоу в Дублине. Ненасытные капиталисты!
      - Они были ненасытными, в самом деле, - ответил отец Майкл. - Я тебе это гарантирую. Именно жадность правит консерваторами. Но либералами движет зависть. А эти марксисты... - он пренебрежительно махнул рукой в сторону Херити. - ...Все, что они хотят, - это сесть в кресла вельмож и строить из себя лордов перед другими. Интеллектуальные аристократы!
      Джон почувствовал новую силу в голосе отца Майкла. Этот человек явно имел глубокие мощные корни и теперь вернулся к ним. Его могли преследовать сомнения, но сила, которую он получил в борьбе с ними, продолжала накапливаться. Она росла день ото дня.
      - Теперь я знаю, как молиться за тебя. И я буду молиться за тебя, Джозеф Херити, - сказал отец Майкл.
      Джон переводил взгляд с одного на другого и чувствовал огромное напряжение, нарастающее между соперниками.
      Злобная ухмылка исказила рот Херити, но глаза оставались прежними. Он похлопал по ружью, висящему на ремне через плечо.
      - Вот моя душа, отец. Молись за нее.
      - На нашу землю выпустили дьявола, Джозеф, - прошептал отец Майкл.
      Херити сохранял спокойствие, но в глазах его появилось диковатое выражение.
      - Разве это дьявол?
      - Дьявол, - повторил отец Майкл.
      Все с тем же хладнокровным выражением Херити произнес:
      - Смилуйся, сохрани, защити тебя от гоблина, пока ты спишь, - на лице его опять прорезался волчий оскал. - Это слова Роберта Херрика, отец. Теперь ты видишь, в чем преимущества классического образования?
      - В богобоязни тоже есть преимущества, - голос отца Майкла был спокойным и уверенным.
      - Некоторых явлений мы боимся именно потому, что они реальны, отец, сказал Херити. - Некоторые явления - это просто иллюзия. Например, твоя замечательная Церковь, ее добренькие слова и маскарадные обряды. Жалкое подобие свободной жизни.
      - А ты свободный человек, Джозеф? - спросил отец Майкл.
      Херити побледнел и отвел глаза. Потом заговорил, глядя куда-то в сторону.
      - Я более свободен, чем любой из вас. - Он осмотрел окрестности и уставился на Джона. - Я более свободен, чем Джон Гарреч О'Доннел вместе с тем ужасным, что он скрывает внутри себя.
      Джон плотно сжал губы. Он почувствовал, как они судорожно подергиваются. БУДЬ ПРОКЛЯТ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК!
      - Есть одни иллюзии и другие, - продолжил Херити. - Уверен, мы все знаем это.
      Джон продолжал смотреть прямо перед собой. Он чувствовал напряженное внимание с обеих сторон. Была ли это иллюзия, в конце концов?
      - Жалкое подобие жизни, - повторил Херити, и голос его зазвенел.
      Джон посмотрел направо, ища поддержки у отца Майкла, но священник продолжал смотреть себе под ноги.
      - Ты находишь свои иллюзии удобными, Джон? - спросил Херити. - Такими же, как иллюзии этого священника?
      Джон почувствовал, как забеспокоился О'Нейл-Внутри. "Как я с этим справлюсь?" - спрашивал он. Было ли где-то место, где можно было это узнать? Он почувствовал, что постижение будет медленным... подобно, пожалуй, росту новой кожи. Неизменно постоянным, иногда требовательным, но никогда - назойливым. Оно присуще самому себе, и воспоминания были реальны.
      Отец Майкл боролся со своим собственным дьяволом, разбуженным словами Херити. Хотя он знал, что эти слова были адресованы не ему, а бедной душе, идущей вместе с ними. Неужели в этом спокойном американце действительно спрятан безумец?
      КАК МЫ ДОКАТИЛИСЬ ДО ТАКОГО? Этот вопрос мучал отца Майкла. Он вспомнил подвальную комнату в деревенской церквушке и фамилию Беллинспиттл, над которой смеялись янки. Это была его фамилия. Вспомнил чистую штукатурку на стенах - работу местного мастерового в угоду Господу.
      Эти мысли давали отцу Майклу надежду на спасение в прошлом.
      Белая, тщательно нанесенная штукатурка... Развешанные на стенах портреты в рамах - Иисус, Святая Мария, Матерь Божия, целая галерея служителей церкви, священный медальон на цепочке, задрапированный в красный бархат, в тяжелой раме под стеклом и с латунной табличкой внизу, с гордостью рассказывающей, что ее освящал сам Папа Пий.
      В этом подвале стояли скамьи. Отец Майкл помнил, как его ноги не доставали до пола, когда он на них садился. Глаза его всегда натыкались на прибитую к впереди стоящей скамье дощечку: "Священной памяти Эйлина Метьюса (1896-1931). Любящие дети".
      Каким далеким все это казалось теперь.
      Джон был измучен молчанием своих спутников и даже их присутствием. Он хотел убежать, ринуться в поле, зарыться лицом в высокую траву и никогда больше не вставать.
      Но Херити был слишком опасен!
      "Все, что я делаю, он может увидеть. И увидеть от начала до конца".
      - Ну что ж, пожалуй, мне не следует быть таким любопытным, - сказал Херити бесстрастным голосом, - буду следовать одной из заповедей.
      У Джона пересохло в горле. Ему захотелось воды... или чего-нибудь более крепкого. Что у Херити в этом маленьком пластиковом кувшине? Он него часто несет виски, но он никогда не делится своими запасами. Джон отвернулся и увидел унылый силуэт мертвой сосны на горе. Дерево лежало на земле, и его обвивал плющ, похожий на одежду застывшей колдовской формы.
      - Мы остановимся здесь, - сказал Херити.
      Все послушно остановились.
      Херити смотрел налево: его внимание привлек уютный домик всего в нескольких метрах от грязной дороги. На закрытой двери виднелась табличка: "Донки Хауз". Небольшой ручей шириной не более метра бежал мимо двери, тихо струясь по черным камням.
      - Донки Хауз, - сказал Херити. Он снял ружье с предохранителя. По-моему, прекрасно для таких, как мы, чтобы передохнуть. Разумеется, здесь никого нет. - Он перепрыгнул через ручей и заглянул в одно из окон. - Грязный, но пустой, - заключил Джозеф. - Не звучит ли это как точная характеристика того, кто нам известен?
      Матери уходят, слава Богу! Как говорит мужчина: "Старой
      семьи здесь больше нет. Хранители веры уходят". Это конец
      Римской Церкви в Ирландии и адская участь для других мест.
      Я говорю: дайте им спокойно умереть.
      Чарльз Турквуд
      Кети придумала свою собственную мысленную игру на те случаи, если чувствовала, что Стивен в ней не нуждается. Это бывало, когда его внимание было приковано к книгам и он отказывался отвечать даже на простейшие вопросы.
      Этим спокойным утром, сидя в своем заточении, Кети опять играла в игру, закрыв глаза и подогнув ноги на кресле. Она слышала, что Стивен расположился наискосок от нее и переворачивает страницы книги с раздражающим монотонным ритмом.
      Всего несколько минут назад Кети сказала:
      - У меня затекла спина, Стивен. Пожалуйста, разотри ее.
      Тот в ответ лишь что-то промычал.
      Она ненавидела это мычание. Оно говорило: "Оставь меня в покое. Уйди от меня".
      А идти ей было некуда, разве что в свой собственный воображаемый мир.
      Это была захватывающая игра.
      "Что я буду делать, когда все это кончится?"
      Находясь в безопасности в собственном воображении, Кети могла существовать без всяких сомнений относительно своего выживания. Остальной мир мог рушиться и превращаться в какой-нибудь булыжник, но из него всегда протянется рука и вытащит из руин оставшегося в живых. Этим уцелевшим человеком будет она.
      Они меняли охрану и обслуживали один из компрессоров снаружи барокамеры. Иногда металл скрежетал по металлу, голоса обменивались пустячными новостями. Кети отбрасывала все это из своего сознания, погружаясь все глубже и глубже в придуманный мир.
      "Я буду носить прекрасные бриллианты", - думала она.
      Но этот путь ее уже не привлекал. Кети слишком часто играла в игру владения чем-то - драгоценностями, модной одеждой, уютным домом... Раньше или позже уединение приводило к яркому видению сказочного дома, но потом наступало разочарование. Кети не могла по-настоящему почувствовать себя своей в этом доме, обустроить его по своему желанию. Ее представления о совершенстве сводились к коттеджу Пирда на озере. Она знала, что есть дома и получше, и фильмы оставили ей мимолетные напоминания о таких особняках. Однажды Кети посетила прекрасную резиденцию бывшего врача вблизи Корка, куда ездила к старинной подруге матери, экономке. Та водила их по тихим просторным комнатам - библиотека, музыкальная комната, солярий... большая пещера кухни с массивной торфяной печью.
      Такой печи определенно не нужно. Только газовая... как в коттедже Пирда.
      Уф! Настоящая фабрика грез. У нее не было достаточно опыта, чтобы знать, на чем основывать свою фантазию.
      Как бы то ни было, это будет дом ее и Стивена, конечно. Ведь теперь они были связаны друг с другом настолько прочно, как вообще могут быть связаны мужчина и женщина.
      "Наши дети будут с нами. А Стивен..."
      Нет! Кети не хотела мечтать об этом. Стивен был всегда где-то поблизости, а сейчас она злилась на него. Хотя... он мог умереть. Эта мысль ее шокировала, но Кети продолжала держаться за нее, внезапно почувствовав себя виноватой и брошенной. Стивен мог погибнуть, защищая ее. Кети не сомневалась, что он бы отдал за нее жизнь. Как печально жить с сознанием такой жертвы.
      "Я бы стала одинокой вдовой".
      Но придирчивый голос прервал ее размышления: "Одинокой вдовой? В мире, где на каждую женщину приходятся тысячи мужчин?"
      Это была волнующая мысль. У нее даже перехватило дыхание. Это будет печально... но какая в этом власть! Кто мог бы быть ее вторым мужем? Без всякого сомнения, кто-то значительный. Конечно, не такая уж она красавица, но все же...
      Внезапно, какой-то частью своего сознания, Кети поняла, что это не было простым безосновательным размышлением. Этот вымысел затронул нечто живое и реальное, вполне ощутимое, показавшееся ей притягательным и в то же время ужасающим. Она догадалась, что обнаружила нечто большее, чем мечту. Это был путь, на котором ее воображение могло бы совершенствоваться... или по крайней мере подготовить ее к новым неожиданностям.
      Кети с трудом могла сосредоточиться на окружающем мире - том мире, что находится снаружи барокамеры, где развивались новые отношения. Там были суровые испытания, агония и боль потерь. Любая фантазия, которую она придумывала, с этого времени должна была учитывать странную действительность, увиденную ею на экране телевизора и знакомую по разговорам между охранниками.
      "Когда они найдут лекарство, я выйду в этот мир", - подумала Кети.
      Осознание этого глубоко взволновало ее. Кети разозлилась на собственные мысли за то, что они ввели ее в такое затруднение. Она все еще не сомневалась в том, что выживет - выдумка защищала ее. Но где-то в уголке сознания затаилась жуткая реальность, злобно насмехающаяся над ней. Как безумная, Кети хваталась за спасительную мечту.
      Остров! Конечно же! Она со Стивеном найдет свой собственный остров и тогда...
      - О чем ты думаешь, Кети? У тебя такое лицо, словно ты проглотила лимон.
      Голос Стивена прозвучал в тот момент, когда она обнаружила свои грезы разбитыми о стену невозможности - какой остров? Как они туда доберутся? Кети даже поблагодарила мысленно Стивена за вмешательство. Открыв глаза она увидела, что тот отложил книгу и принялся за выпечку хлеба. Странно было видеть его за таким занятием, которое ему явно нравилось. А ведь Кети раньше не подозревала о любви Стивена к домашним хлопотам. Все полуфабрикаты поступали в стерилизованных контейнерах, и он хватался за любую работу, чтобы как-то разнообразить свою жизнь.
      - Интересно, что с нами будет, когда мы отсюда выберемся? - сказала Кети.
      Повернувшись к ней, Стивен широко улыбнулся:
      - Девочка моя! Ни на минуту не сомневаюсь, что все будет в порядке, дорогая.
      - Правда, Стивен?
      Оставив свои мечтания, Кети почувствовала, как опять погрузилась в мир, обуреваемый сомнениями.
      "Пожалуйста, Стивен, скажи мне что-нибудь обнадеживающее".
      - Мы здесь в полной безопасности, - сказал он. Но была в его голосе нотка неискренности, которую Кети тут же уловила.
      - О Стивен!
      Кети зарыдала, и на мгновение все мысли о приготовлении хлеба улетучились. С руками, выпачканными мукой, Стивен пересек комнату, встал на колени, обнял за талию и крепко прижался щекой к ее телу.
      - Я смогу защитить тебя, Кети, - прошептал Стивен.
      Она еще крепче прижалась к нему и обхватила его голову руками. "О Господи! Он может погибнуть, защищая меня!"
      Рука бумагу подписала, уничтожив город,
      Пять суверенных пальцев кровь попили.
      Был уничтожен шар земной, погиб народ,
      Пять королей, они же смерти короли.
      Дилан Томас
      Когда они приблизились к Дублину, Херити выбрал еще более осторожный маршрут, ведя свой отряд через пастбища к северо-западной окраине. Он избегал людных дорог, идущих к внутренней части города, где, по слухам, орудовали банды разбойников.
      Джон оставался загадкой для него, но у Херити не оставалось сомнений, что в этом человеке скрывается что-то мрачное. Он мог быть сумасшедшим. В конце концов, Джон мог быть и другим таким же потерянным, со своими грехами, горестями и причинами для того, чтобы прийти сюда. Он мог даже искренне желать помочь Ирландии в час ее испытаний.
      Когда они шли по полям к Дублину, Херити провоцировал Джона на высказывания и тщательно их анализировал. Это доводило его до бешенства. Разве это был безумец? В нем была какая-то эмоциональная надломленность, но из-за чего?
      Отец Майкл заметил, что на лугах не видно скота, когда они приблизились к городу.
      - Людям нужно как-то питаться, - сказал Херити.
      - Но они оставляют кое-что и для птиц, - добавил отец Майкл.
      Мальчик с беспокойством посмотрел на священника, упомянувшего птиц. Над развалинами у дороги высоко в небе кружили грачи. За руинами путники могли видеть холмы к югу от города. Угрюмые деревья без всяких признаков зелени торчали, как клыки, на вершинах. Херити знал, что где-то здесь находится Тара. Когда-то здесь жили короли, а теперь не пасется даже скот.
      - Не кажется ли вам странным, - размышлял отец Майкл, - что во многих древних стихах упоминаются черные дрозды. - Он уставился на птиц, кружащихся над руинами.
      Джон тоже смотрел на стаю, думая о том, что птицы оказались здесь, скорее всего, случайно. Но промолчал, заметив, как внимательно мальчик следит за теми, кто упоминает птиц.
      Херити продолжал обозревать окрестности с растущим напряжением. Зеленые рощицы вдали и сгоревшие дома. Луга, похожие на рвы с водой, с заросшими травой тропинками... Слева, на лугу, темнело выжженное пятно с какими-то уродливыми холмиками - как будто картина, нарисованная углем и смытая дождями. Неужели это трупы?
      Через поля и рощи простиралась темная полоса дождя, очень похожая по цвету на крылья парящих птиц.
      Заметив впереди неповрежденные здания, путники поспешили укрыться от бури. Тропинка вывела их на узкую мощеную дорогу с нетронутым навесом вдоль нее. Боковые стены навеса были стеклянными, а у задней стены стояла скамейка с пустым деревянным кармашком для расписания уже не существующей автобусной линии. Шквал обрушился на головы путников, когда они достигли этого укрытия и прижались к стене. Так что они почти не намокли. Дождь барабанил по крыше и отскакивал от щебеночного покрытия. Яркие шарики воды разбивались о землю. Температура резко упала.
      Буря прошла так же быстро, как и началась. Она оставила длинные полосы голубого цвета на небе. Холмы к югу стояли ясные в промытом дождем воздухе, и заходящее солнце освещало их гребни. Деревья - преимущественно зеленые, с пятнами желтого дрока - стояли группами вдоль вершин, подобные копьям, брошенным здесь древними королями, правившими в этих местах.
      Джон вышел из укрытия и осмотрелся. Земля переливалась всеми оттенками изумруда, и он подумал, что эта красота очень близка к вечности... она так же возбуждает в человеческом сердце любовь к земле, по которой ты ходишь. Джон почувствовал, что это не просто патриотизм, ведь ему были подвержены и гэльские потомки, никогда не видевшие этих мест. Люди испытывают особую любовь. Они настолько связаны с этой землей, что будут даже счастливы сойти в могилу, над которой такая красота.
      Возможно ли это, размышлял Джон, любить страну, не слишком заботясь о людях, оставляющих на ней свои следы? В конце концов, право собственности может не вписываться в девять пунктов закона. При более тщательном рассмотрении, собственность - это нечто преходящее, не более чем право нацарапать свои инициалы на отвесной скале... или построить стену, которая потом все равно станет землей.
      Херити подошел сзади, застегивая ширинку.
      - Надо двигаться дальше. Мы не доберемся до города до наступления сумерек. Лучше укроемся впереди - там есть более или менее цивилизованное убежище. Дублина мы достигнем примерно в это же время.
      Он двинулся вперед, и Джон пошел по его следам. Отец Майкл вместе с мальчиком замыкали шествие.
      - Не обращайте внимания на слова Джозефа и не ищите здесь цивилизации, - сказал отец Майкл. - Это ужасное место, Джон. Может быть, средоточие власти всегда было таким, а теперь мы просто срываем маску, выставляя правду напоказ.
      - "Ужасное", вы говорите? - спросил Джон.
      - Много рассказывают о пытках и помешательстве. Этому достаточно доказательств.
      - Тогда почему мы все сюда пришли? Почему мы не идем прямо в лабораторию Киллалу?
      Отец Майкл кивнул в сторону Херити.
      - Это приказ.
      Джон почувствовал, как увлажнились его ладони на стволе пулемета, висевшего на шейном ремне. Стоило только нажать на курок, чтобы взорвать эту безопасность, как показал ему Херити. Он мог бы просто сбежать и найти свою собственную дорогу в Киллалу. Мог ли Джон это сделать? Нужно избавиться от трех мертвых тел... и ничего не рассказывать тому, кто будет расспрашивать про стрельбу. Джон пристально посмотрел на мальчика.
      НЕУЖЕЛИ ОН МОГ БЫ ЭТО СДЕЛАТЬ?
      Джон почувствовал, как ослабли пальцы на тяжелом металле пулемета, и ответ был понятен без слов. Что-то изменилось между четырьмя путниками на этой дороге. Джону не хотелось мстить этим людям. Джон знал, что не допустит агонии своих компаньонов.
      - Что вы имеете в виду... говоря о пытках? - спросил он отца Майкла.
      - Я больше ничего об этом не скажу, - ответил тот. - На этой бедной земле слишком много плохого. - Он покачал головой.
      Дорога начала теряться в высоком ряду вечной зелени, и путники шли теперь среди деревьев. Джон с трудом разглядел строение между двумя стволами - каменное, с черной крышей. Это было большое здание с несколькими печными трубами. Из двух труб поднимались вертикально струйки дыма.
      Херити шел, насвистывая, но внезапно прекратил свистеть и подал знак остановиться. Он насторожился, прислушиваясь.
      Джон услышал пение, похожее на хоровое, где-то вблизи здания. Это было приятное гармоничное звучание, напомнившее ему о праздниках. Мелькнули воспоминания - Грампа Джек, огонек в камине и сказки, музыка по радио. Пение становилось громче, а воспоминания отчетливей. Но иллюзия пропала, когда Джон расслышал слова песенки.
      - Слышите этих маленьких ублюдков? - торжествовал Херити. - Слушайте, Майкл Фланнери!
      Приятные молодые голоса пели с неотвратимой ясностью:
      Трахнутую Мери мы обожаем,
      Трахнутая Мери, шлюха Исуса,
      Если у нас эякуляция,
      Значит, сейчас у нас мастурбация!
      Отец Майкл зажал уши ладонями и не заметил, что пение прекратилось. Теперь из-за деревьев слышалось какое-то монотонное скандирование, что-то вроде григорианской пародии:
      - Хат, хат, хат...
      Откинув голову, Херити разразился хохотом.
      - Это богохульство я запомню! С этим надо считаться, отец. - Он рванул священника за правую руку, чтобы тот мог слышать. - Вот теперь, Майкл, я хочу, чтобы вы подумали об этой очаровательной песенке.
      - Где-то у тебя все-таки есть совесть, Джозеф, - сказал отец Майкл. - Я буду искать ее и найду, даже если она спрятана на дне бездонной пропасти.
      - Вы говорите о совести! - Херити взревел. - Это опять старая греховная игра вашей Церкви? И когда вы, наконец, поймете? - отвернулся и зашагал по дороге. Остальные потянулись следом.
      Отец Майкл вновь заговорил, пытаясь продолжить тему.
      - Почему ты заговорил о грехе, Джозеф? Что-то гнетет твою совесть, а ты притворяешься, что все в порядке?
      Джону было ясно, что священник контролирует себя, а гнев Херити нарастал с каждым шагом. Его пальцы побелели на стволе ружья. Джон мысленно спрашивал, сможет ли Херити направить свое оружие против священника.
      - Почему ты не отвечаешь мне, Джозеф? - спросил отец Майкл.
      - Это ты грешен! - свирепо проговорил Херити. - Ты и твоя Церковь!
      - Опять ты за свое, - сказал отец Майкл рассудительным тоном. - Если человек говорит о ком-то, что тот грешен, то он говорит о себе. Это твое больное место, Джозеф. Но общий грех всех людей - это другое дело.
      - Ты грязный мошенник!
      - Слушая твою речь, я пришел к неутешительным выводам, Джозеф. - Отец Майкл ускорил шаг и поравнялся с Херити. - Мне кажется, что для множества людей трудно пережить пробуждение собственной совести.
      Херити стал посреди дороги, принуждая остановиться и отца Майкла. Джон с мальчиком наблюдали за противниками с расстояния в несколько шагов. Херити рассматривал отца Майкла с молчаливым и хмурым видом, задумчиво наморщив лоб.
      - Церковь могла управлять личностью, - сказал отец Майкл, - а не народом. Это было нашим поражением. Где искать совесть у народа?
      Выражение вкрадчивого превосходства сменило грубую злобу на лице Херити. Он уставился на священника.
      - Неужели помешанный служитель церкви пришел, наконец, к здравомыслию? Увидел, каким стал мир из-за вас?
      - Все, что я хотел сказать, - это то, что людям трудно чувствовать себя грешными всем вместе, - сказал отец Майкл.
      - И это все? - в голосе Херити было ликование.
      Отец Майкл повернулся и оглядел дорогу, по которой они шли, пристально всматриваясь мимо Джона и мальчика в тропинку, сбегающую от деревьев к лугу.
      - Нет, Джозеф, это еще не все. Перед тем как люди признают себя грешными, они совершат множество ужасных вещей. Переполнят чашу крови, будут убивать невиновных, развяжут войну, будут линчевать и убивать дальше...
      Джон воспринял слова священника как пощечину. Что это было? Что такого сказал отец Майкл, что появилось подобное чувство? Джон знал, что его лицо должно оставаться непроницаемым. Он не ощущал О'Нейла-Внутри. Джон остался один наедине со своими проблемами. Он почувствовал себя разбитым, у него словно вырвали землю из-под ног.
      - Итак, ты жалеешь о том, что причинил столько боли? - спросил Херити. Джона больно ранил этот вопрос. Ему показалось, что он был адресован только ему, хотя эти слова явно относились к священнику.
      - Жалею? - отец Майкл твердо посмотрел в глаза Херити, не давя ему отвести взгляд. Казалось, что священник видит этого человека отчетливо в первый раз. - Почему я должен жалеть?
      - Вздор! - Херити презрительно улыбнулся, но голос его звучал слабее. Отец Майкл говорит одно, отец Майкл говорит другое. Но отец Майкл отъявленный лгун, обучившийся этому нелегкому ремеслу у иезуитов!
      - Ах, Джозеф, Джозеф, - произнес священник с горечью в голосе. Колокол Джона Донна может звонить только по одному человеку, а не по многим. Я буду молиться только за твою душу Джозеф. Именно твоей душе это так необходимо. Что же касается остального, то мне нужно подумать об этом.
      - Подумать над этим! Это все, на что ты способен, старый дурак! Херити обратил свое внимание к Джону. - А ты куда уставился, янки?
      Мальчик подошел прямо к Джону, остановившись на расстоянии шага.
      У Джона комок стоял в горле. Он знал, что не может скрыть своего внутреннего беспокойства.
      Херити, казалось, ничего не замечал.
      - Ну, янки?
      - Я... я слушал.
      - Да что ты можешь слышать своими оттопыренными ушами?
      - Этот... - Джон прокашлялся. - Это интеллектуальная дискуссия.
      - Еще один лжец! - сказал Херити.
      - Нет, Джозеф, - мягко проговорил отец Майкл. - Я думаю, что Джон просто ошибается.
      - Не вмешивайся, священник! Это касается только меня и янки!
      - Нет, Джозеф, это я вызвал твой гнев, и ты не возьмешь верх надо мной. И незачем атаковать нашего гостя.
      Херити бросил презрительный взгляд на отца Майкла.
      - Я не могу взять верх над тобой?
      - Это был не интеллектуальный аргумент, - кратко произнес священник. То, с чем я согласился. - Он ласково посмотрел на Джона. - Мы, ирландцы, в самом деле не любим интеллектуальных дискуссий.
      Херити открыл и закрыл рот ничего не сказав.
      - Я знаю, мы часто говорим, что интеллектуальный спор - это предел наших мечтаний, - продолжил отец Майкл. - Но это неправда. Мы больше предпочитаем взрывы чувств. Мы любим разжигать страсти внутри и выставлять напоказ нашу агонию.
      - Неужели это говоришь ты, Майкл Фланнери? - с удивлением спросил Херити.
      - Именно я. Я говорю, есть только один короткий шажок через преисподнюю. Один шажок, данный нам для обдуманной разработки показа агонии.
      - Я не верю своим ушам, - сказал сам себе Херити. Он наклонился к священнику, заглядывая под края шляпы, словно желая убедиться, что это в самом деле отец Майкл. - Неужели вы сами додумались до таких прекрасных мыслей?
      Кривая улыбка появилась на лице священника.
      - У нас было время, чтобы высказать свои мысли за время путешествия, не правда ли, Джозеф?
      Херити не ответил.
      Отец Майкл переключился на Джона, и тот поразился, какую боль причиняет его взгляд, кажущийся таким мягким и обнадеживающим. Его грудь словно полоснуло ножом.
      - Самая любимая игра в интеллектуальную травлю для ирландцев, продолжал отец Майкл, - это сарказм. - Он мельком взглянул на Херити, и тот отскочил, фыркая и потирая свой нос. - Жаль, что Мы так мало смеемся над собой. А это необходимо, когда сталкиваешься с горькой правдой.