"Для Стоуни он слишком вдается в технические детали", - подумал Викомб-Финч, однако эта новость была захватывающей. Он сказал:
      - Ты получил эти данные из вскрытия Фосс?
      Бекетт некоторое время молчал, глядя вниз на лежащие перед ним бумаги, но не видя их. Затем он продолжил:
      - Ариена дала нам перед смертью огромный объем сведений.
      - Это была доктор Ариена Фосс, которая работала с Биллом и остальными, пока ее не убила чума, - объяснил Стоунеру Викомб-Финч.
      Стоунер кивнул, отметив болезненное выражение лица Бекетта.
      - Перед тем, как умереть, она дала нам собственную внутреннюю картину симптомов, - сказал Бекетт. - Эта чума убивает поражением нервной системы и блокадой энзимов. Происходит общая деградация функций и конечный провал в бессознательное состояние, после чего быстро следует смерть.
      - Я видел, как умирают жертвы чумы, - сказал Стоунер. Его голос стал хрипловатым.
      - Процесс болезни не длится достаточно долго, - сказал Бекетт, - для того, чтобы проявилось много симптомов. Мы вынуждены были догадываться только по начальной стадии, а Ариена дала нам отлично составленную их картину.
      Стоунер нервно сказал:
      - Очень интересно.
      Викомб-Финч глубоко затянулся трубкой и указал черенком на Стоунера.
      - Не забывай, Стоуни, что чума была настроена на специфический эффект убивать только женщин, причем быстро, чтобы сделать невозможным оказание медицинской помощи.
      Тон голоса Стоунера был сух:
      - Я имею представление об избирательности болезни.
      - Замечательное достижение, - сказал Викомб-Финч.
      - Если мы можем на минуту прервать этот митинг Общества Поклонников Безумца, - сказал Стоунер, - то я должен сообщить вам, что моя неосведомленность пока не была нарушена.
      - Мы имеем дело с замечательным кодом, - сказал Бекетт. - Он эквивалентен очень сложной комбинации крайне искусно задуманного сейфа. О'Нейл нашел ее, поэтому мы знаем, что это можно сделать.
      - Оказывается, вы потратили все это время для того, чтобы рассказать мне: вы стоите перед крайне трудной проблемой, - сказал Стоунер. - Никто этого не оспаривает. Наш вопрос звучит следующим образом: насколько близко вы подошли к решению?
      - Может быть, ближе, чем многие подозревают, - сказал Бекетт.
      Викомб-Финч резко выпрямился.
      Бекетт посмотрел в зал, где сидел Хапп, мирно поблескивая толстыми стеклами очков и слегка выдвинув свое кресло вперед соседних, в которых сидели Данзас и Лепиков. Все трое внимательно наблюдали за Бекеттом, а при последней реплике на нем сконцентрировалось и внимание всего персонала.
      "Этот совершенно дикий телефонный звонок Хаппу от Броудера", - думал Бекетт. Он представлял себе молодого человека в изоляционной камере с его беременной дамой - и неожиданно эта идея! Как она пришла ему в голову? И точная, и неточная - но какое озарение она вызвала!
      Викомб-Финч одарил Бекетта сдержанным взглядом.
      Стоунер нагнулся вперед:
      - Ближе, чем мы подозреваем?
      - О'Нейл продемонстрировал несколько вещей, - сказал Бекетт. - Клетка не является неизменной. Он показал, что химические фрагменты клетки можно перенастроить, переделать с тем, чтобы они выполняли совершенно необычные действия. Живая организация клетки, эта система, задающая ее операции, была разрешена! Мы больше не можем сомневаться в том, что это возможно. Важно и то, что мы теперь знаем, что генетически направляемые изменения функций клетки не останавливаются с наступлением зрелости. Случай с нейропенией убеждает нас в том, что можно приобрести новую генетическую болезнь и во взрослом возрасте.
      Стоунер моргнул.
      Викомб-Финч продолжал молча пристально глядеть на Бекетта. Неужели это то, что американцы называют "подсыпать снежку"?
      - Когда некоторые из тысячи тысяч химических процессов, происходящих одновременно в каждой из наших живых клеток, блокируются, замедляются или как-либо прекращаются, развитие организма определенным образом изменяется, - сказал Бекетт. - О'Нейл продемонстрировал, что это правильно как для процесса развития сложных, высших организмов, так и для простейших форм. Могут быть получены огромные изменения. И он показал, что система допускает тонкую настройку.
      - Правильно! - сказал кто-то в зале.
      Викомб-Финч вынул трубку изо рта, поняв неожиданно, куда клонит Бекетт. Это обратимый процесс! Когда это было сказано, оно стало очевидным. Имеет ли Стоунер хоть малейшее понятие о том, что он только что слышал?
      - Меня ввели в курс дела доктора медицины из Министерства Внутренних дел, - сказал Стоунер. Его голос звучал раздраженно, а в глазах снова появилось ледяное выражение. - Это как погоня за бумажками на ветру, где нельзя пропустить ни одного клочка.
      "Стоунер не понял последствий", - подумал Викомб-Финч. Все это проскочило у него мимо ушей.
      - Вы дали нам понять, что близки к концу этой погони, - сказал Стоунер. - Так мне и передать премьер-министру? Он спросит меня: насколько близки?
      - Мы пока не можем сказать, - ответил Бекетт. - Но мы теперь видим дорожку намного яснее. То, что разработал О'Нейл, - это вирусный штамм, который переносит информацию донорской ДНК в живую человеческую клетку посредством зараженного бактериального агента.
      - Та спирохета, о которой объявили канадцы, - сказал Стоунер. - Это та самая болезнь?
      - Я полагаю, что нет. Мы думаем, что они видели какой-то остаточный продукт распада О'Нейловской чумы. Может быть, мутацию.
      - Запертую в клетке, - пробормотал Стоунер.
      - Как перекрещивающиеся ленты на майском шесте, - сказал Бекетт.
      - Майский шест! - сказал Стоунер. Он кивнул явно понравившейся концепции. Это произведет впечатление на Министерство Внутренних дел.
      - Несомненно, есть генетическая серия, которая определяет, что зародыш будет женского пола, - сказал Бекетт. - Чума встраивается в эти, ориентированные на пол структуры и остается в них достаточно долго для создания общего хаоса.
      - Забирает старый мяч и уносит его с поля, - сказал Стоунер.
      "Я забыл, что он старый футбольный болельщик", - подумал Викомб-Финч.
      - Хорошо сказано, - сказал он вслух.
      В голосе Бекетта слышалось удивление.
      - Блок, однажды сформированный, остается заметно сильным. Он должен быть связан с более мощными химическими связями. О'Нейл идентифицировал повторяющиеся вторичные ДНК-процессы в таких подробных деталях, что имел возможность найти и выбрать из них.
      - Вы действительно думаете, что наступаете ему на пятки? - спросил Стоунер.
      - Я говорю то, во что верю, - сказал Бекетт и увидел, как Хапп в другом конце комнаты согласно кивнул.
      Твердо сжав зубы на черенке трубки, которая уже потухла, Викомб-Финч старался выглядеть глубокомысленно и страстно желал чувствовать себя так же уверенно, как и Бекетт.
      Стоунер взглянул на директора, и в его взгляде появилось подозрение.
      - Что ты на это все скажешь, Уай?
      Викомб-Финч вынул трубку изо рта. Он положил ее в пепельницу чашечкой вниз и глядел на нее, произнося свои слова.
      - Мы убеждены, что О'Нейл состыковал две половины определенных участков внутри спирали ДНК-РНК человеческой генной системы. Группа Билла считает, что могут существовать независимые воспроизводящиеся системы внутри спиральной цепочки, которые формируют эту связь.
      - А ты как считаешь? - спросил Стоунер.
      Викомб-Финч посмотрел на Стоунера.
      - Они могут сделать наиболее обещающий прорыв из всех, достигнутых до сих пор.
      - Могут, - сказал Стоунер. - Ты не убежден в этом.
      - Я ученый! - запротестовал Викомб-Финч. - Я должен видеть доказательства.
      - Тогда почему ты считаешь их подход многообещающим?
      - Он делает упор на вирусные ДНК, во-первых. Все мы знаем, что они должны иметь какое-то значение. Кроме того, такой подход делает явные шаги в клеточную систему.
      - Мне не видны эти шаги, - сказал Стоунер.
      - Главной бумажкой в этом бумажном вихре является блокирование энзимов, - сказал Бекетт.
      Стоунер бросил молниеносный взгляд на него, затем на Викомб-Финча. Он отметил этот комментарий, и было ясно, что он повторит его премьер-министру.
      - Вирусные ДНК могут быть связаны с бактериальными ДНК прямым процессом, - сказал Викомб-Финч. - Все потомство бактерии будет содержать вирусную ДНК и все сообщения, записанные в этой вирусной ДНК.
      - Сообщение, - сказал Стоунер бесцветным голосом.
      - Она встречается с участком человеческой цепочки ДНК, который определяет, кто хозяин женского пола, - сказал Викомб-Финч. - Вирусная ДНК, как мы думаем, встраивается в эту клеточную основу и отсоединяется от своего бактериального носителя.
      - Сообщение передано, - сказал Бекетт.
      - И вы знаете, как это происходит? - спросил Стоунер.
      - Теперь мы можем пойти по ее следу, - сказал Бекетт. - Мы начнем предвидеть форму процесса очень быстро.
      - Как быстро, черт возьми? - Стоунер пристально смотрел на Бекетта.
      Бекетт только пожал плечами.
      - Мы работаем над этим так быстро, как только можем.
      - Мы твердо уверены в условиях, при которых она воспроизводится, сказал Викомб-Финч. - Не забывайте, что чума пролиферирует в присутствии антибиотиков.
      - Мы впадаем в нетерпение, - сказал Стоунер.
      - Как раз сейчас ваше нетерпение удерживает нас от нашей работы, сказал Бекетт.
      Стоунер оттолкнул кресло и поднялся на ноги.
      - Может кто-нибудь скажет моему водителю, что я готов ехать?
      Викомб-Финч поднял руку и увидел, как заместитель торопливо встал и покинул комнату.
      Стоунер повернулся и посмотрел на Викомб-Финча.
      - Ты действуешь на меня, как удав на кролика, Уай. Моя бы воля, мы бы взяли и сожгли всех вас. Потом стерилизовали бы территорию и попытались начать все сначала.
      - Совершая еще раз все те же ошибки, - сказал Бекетт, обходя стол.
      Стоунер перевел свой холодный внимательный взгляд на Бекетта.
      - Может быть и нет. Мы можем сделать научное исследование преступлением, которое карается смертной казнью.
      Развернувшись, он вышел из комнаты, даже не поглядев на заместителя, который распахнул перед ним дверь.
      Бекетт стоял рядом с Викомб-Финчем, глядя, как за Стоунером закрывается дверь.
      - Как ты думаешь, что он скажет премьер-министру? - спросил Викомб-Финч.
      - Он скажет, что у нас есть новая теория, которая может быть и удачной, но правительство должно подождать, что получится.
      - Ты действительно так думаешь? - Директор посмотрел на Бекетта, затем нагнулся над столом и поднял трубку.
      - Очень научный подход - подождать, пока не появятся доказательства.
      Викомб-Финч сказал, глядя на свою трубку:
      - Скажи мне, Билл, это было то, что вы, ребята, называете "подсыпать снежку"?
      - Никоим образом.
      Директор поднял глаза и встретился взглядом с Бекеттом.
      - Тогда я хотел бы, чтобы ты ставил меня в известность перед тем, как вывалишь такую кучу, как сейчас. Особенно двухсторонние намеки.
      - Ты, конечно, не ставишь под сомнение...
      - Конечно, нет! Я просто не уверен, поделился бы я этим со Стоуни.
      - Оно прошло прямо мимо его ушей.
      - Да, я уверен, что в этом ты прав. - Викомб-Финч взглянул на сотрудников, которые медленно покидали комнату, ни один из них не встречался взглядом с директором.
      - Но у него есть здесь свои шпионы, и один из них наверняка объяснит ему это.
      - Тогда он узнает как о кнуте, так и о прянике.
      - Политики не любят кнутов в руках у других людей. Пряников тоже, кстати.
      - Мы слишком возбуждены скрытым смыслом идеи, - сказал Бекетт.
      Викомб-Финч взглянул на Хаппа, все еще сидевшего в большом кресле. Комната уже была почти пуста.
      - Я думаю, что доктор Хапп не возбужден так, как ты, Билл. Доктор Хапп, кажется, задремал.
      - Ну так что ж, черт побери! - воскликнул Бекетт. - Мы работали всю ночь.
      Из Ирландии мы вышли,
      Ненависть и теснота
      Нас вначале искалечили.
      Я ношу из лона матери своей
      Фанатичное сердце.
      Уильям Батлер Йитс
      Когда перед самым полуднем они спустились на центральный ярус долины, Джон обнаружил, что он не такой ровный, каким выглядел с высоты. Дорога поднималась и опускалась по низким холмам, на которых кое-где притулились домики. Некоторые из них не были сожжены, но большинство стекол в их окнах отсутствовало. Двери были открытыми. Никаких признаков человеческого присутствия не было. Позади, среди деревьев, иногда слышалось тявканье лисы, а однажды, когда они вышли из-за опоясанного гранитом скального выступа, раздалось испуганное кудахтанье и мелькнули коричневые перья курицы, бросившейся в придорожные кусты. На многих каминных трубах гнездились галки. Гигантский клен, одиноко стоявший в поле, был украшен стаей диких голубей, мелькавших мягкими сероватыми пятнами среди зелени.
      На многих полях зеленела трава.
      Херити, шагая рядом с Джоном, понюхал воздух и сказал:
      - Есть какой-то специфический запах человеческого присутствия, который из этой долины исчез.
      Джон смотрел на спины мальчика и священника, шагавших впереди в двадцати шагах. Они разошлись по сторонам дороги, священник шел слева, склонив голову и закинув рюкзак высоко на плечи. Мальчик иногда выскакивал на середину дороги, осматривался, время от времени наклонял голову набок и прислушивался. Звук их шагов на дорожном покрытии отдавался эхом между каменными оградами по сторонам дороги. Он начал внимательно присматриваться к пустой долине, через которую вилась серая лента дороги, иногда поднимающаяся на возвышения, иногда обходящая их стороной. В этой части долины ощущалось пронзительное одиночество, здесь это чувство ощущалось сильнее, чем даже в дикой местности. Он чувствовал, что это происходит от того, что здесь когда-то жили люди. Люди были, а теперь их нет. Это было такое вот одиночество.
      - Что случилось с этой долиной? - спросил Джон.
      - Кто знает? Деревню может опустошить простой слух. Может быть, здесь прошли беспорядки. Может быть, ее просто сожгли и ушли. Сейчас иногда рассказывают: в следующей долине есть лекарство и женщины. Может быть, люди пришли сюда и обнаружили, что слух ложный.
      - Мы идем в Лабораторию самой короткой дорогой?
      - Самой безопасной.
      "Ага! - подумал Джон. - Самой безопасной! Значит, Херити разбирается в таких вещах. Где он этому научился?"
      Дорога повернула вокруг следующего холма, и перед ними открылся вид на деревья, растущие по берегам реки примерно в полумиле впереди. Солнечный свет пробивался сквозь рваный облачный покров. Слева, весь в золотом сиянии, блестел луг. За ним, вдоль берега, высокой изгородью стояли старые вязы, питающиеся течением реки. Они качались на легком ветерке и манили к себе.
      - В этой долине охотился Парнелл, - сказал Херити. - У него были английские манеры, это да. Его второе имя было Стюарт, с французским произношением. Чарлз Стюарт Парнелл... как и у Джима Данга. Джим Данг Стюарт!
      Джон поразился тому, как сохранилась здесь история. Это был не просто широкий размах исторических событий и дат сражений, а интимные подробности. Парнелл охотился в этой долине! А когда Джеймс Стюарт покинул ирландцев перед лицом противника, ирландцы прозвали его "Джим Данг", Джим-навоз. Это произошло четыреста лет назад, но в голосе Херити до сих пор был яд, когда он произнес это имя. А что с Парнеллом, мечта которого о реформе была убита, когда англичане открыли, что любовница родила ему детей? О Парнелле теперь пренебрежительно говорят, как о ком-то с "английскими манерами"!
      - О тех холмах впереди Джойс написал поэму, - сказал Херити.
      Джон бросил на Херити хитрый взгляд.
      - Он написал и о Парнелле.
      - А, так ты любитель литературы! - вскрикнул Херити. - У тебя был дедушка, которому снились ирландские сны, если я не ошибаюсь.
      Джон почувствовал пустоту в груди. Он услышал голос Мэри, произносящий: "Я все так же скучаю по дедушке Джеку". Мысли его смешались. "Что бы я ни сказал, Херити все слышит и истолковывает по-своему".
      - Куда бы не уехал ирландец, он берет Ирландию с собой, - сказал Херити.
      Некоторое время они шли молча. Реку теперь стало слышно, и через просвет в вязах они заметили каменный мост. Далеко впереди, на склоне, была видна крыша мансарды и пятна каменных стен.
      Херити, заметив окруженный зеленью особняк, думал: "А вот и голубятня Бранна Маккрея! Скоро мы увидим, из чего сделан этот Джон О'Доннел!"
      Священник с мальчиком остановились перед входом на мост и обернулись, наблюдая за приближением спутников.
      Джон вышел на мост и поглядел вниз, на течение, где вода перекатывалась через зеленые камни. Луг, который было видно сквозь деревья, спускался к узкой полоске болотистой почвы у реки. Среди болота там и здесь виднелись цветы валерианы и желтых ирисов. Над лугом деловито сновали пчелы, однако из-за шума реки их жужжания не было слышно. Солнце, тепло, река - Джона охватило чувство расслабленности. Он принял от мальчика кусок содового хлеба, на котором лежал тонкий ломтик белого сыра. Мальчик положил локти на каменные перила моста и ел, глядя на воду. Джон почувствовал сладковатый запах его пота. Юные щеки равномерно двигались, пережевывая хлеб с сыром.
      "Что за странный ребенок", - думал Джон. Личность, пытающаяся быть прозрачной. Именно здесь! Тем не менее, он здесь. Он ест пищу, которую ему дает отец Майкл. Он привлекает внимание к вещам, пристально глядя на них. Иногда он льнет к священнику, как обиженный зверек, который ищет утешение, как может. А какое внимание он привлекал к себе своим молчанием - просто невообразимо! Протест громче, чем любой крик.
      "Я не разговариваю!"
      Эти слова повторялись каждый раз, когда Джон смотрел на него. Как протест, это заметно раздражало - особенно Херити.
      Джон взглянул на Херити и отца Майкла, стоящих здесь же, рядом со своими рюкзаками, у начала моста, молча поедая пищу и не глядя друг на друга. Херити время от времени поглядывал на Джона и на мальчика. Он медленно ел свой хлеб с сыром, наблюдал за дорогой, которую они прошли, изучая территорию вокруг и высматривая все, что двигалось, что могло бы нести опасность. Осторожный, это слово как раз подходило к Херити. Он так же замкнут, как и молчащий мальчик, но осторожность его была другой. Вот сейчас! Он снова достал свой складной нож! Он всегда чистит себе ногти этим ножом - тщательно и целеустремленно, действуя как заведенный. Прямо врожденная чистоплотность. При этом у него красивые пальцы, длинные и худые, но полные силы. Джон видел, как они сгибаются подобно когтям, и на костяшках выступают сухожилия.
      Священник рядом с ним: высокий и худощавый. Очень высокий. Гамлет в темном костюме, черная шляпа надвинута на самые глаза. Его черты напоминали Джону выражение "лошадиное лицо" - выдвинутая челюсть, выдающийся на шее кадык, крупный нос и темные глаза под густыми бровями, широкие и мощные зубы, слегка выступающие вперед. Его нельзя назвать красивым, но лицо это нелегко забыть.
      Мальчик, стоявший рядом с Джоном, кашлянул и плюнул в воду. Джон попытался представить мальчика счастливым, радостно забавляющимся, немного пополневшим. Когда-то он был малышом, едва начавшим ходить и, полный радости жизни, спешил на зов своей матери. Все это осталось где-то позади. Крепкий парень. У него здоровый вид, несмотря на пустоту внутри. Умерший, но не мертвый.
      Почему мальчик вызывал такое раздражение у Херити? Джон видел, как раз за разом Херити пытался заставить мальчика нарушить обет молчания. "Какая польза в этой клятве? Она не вернет назад умерших!"
      Ответа никогда не было. Мальчик только прятался глубже в свою броню молчания. Манера его втягивать голову в куртку наводила на мысль о черепахе, в то же время это сравнение не годилось к нему. Черепаха может спрятать свои уязвимые части тела и наблюдать испуганно, когда пройдет опасность. Мальчик же прятался где-то намного дальше, чем просто в капюшон куртки. Это место было так глубоко, что его глаза даже теряли иногда блеск жизни. Все, что в это время делал мальчик, трансформировалось в мрачное терпение, более тихое, чем просто молчание. Это была бесчувственность, как будто жизненные процессы в нем останавливались, хотя тело и продолжало двигаться. Плоть становилась всего лишь носителем бездейственного духа, массой без внутреннего управления.
      За исключением случаев, когда он бросал камни в ручей.
      Почему этот мальчик так ненавидел черных птиц? Может быть, он видел, как они садятся на любимое тело? Наверное, это и было объяснением. Где-то лежат побелевшие кости, очищенные птицами, кости, которые когда-то принадлежали тому, кого любил этот мальчик.
      Джон доел свой хлеб с сыром, стряхнул крошки и прошел по мосту туда, где стершиеся неровные ступени вели вниз к воде. Остановившись рядом с течением, он присел, зачерпнул холодную воду ладонями и шумно напился, радуясь ощущению прохлады на щеках. Вода имела сладковатый привкус и слегка отдавала гранитом. Услышав рядом шум, Джон обернулся. Мальчик присоединился к нему на ступеньке у воды и пил, встав на четвереньки.
      Повернув к Джону лицо, с которого капала вода, мальчик посмотрел на него с серьезным, изучающим выражением. "Кто ты? Неужели я стану таким же?"
      Внезапно почувствовав смущение, Джон встал, стряхнул капли воды с ладоней и поднялся назад на мост. Как может мальчик так легко разговаривать без слов?
      Джон стоял у перил моста над мальчиком, не глядя на него. Под вязами, вдоль прибрежной болотистой полосы, росли низкие ивы. Облако закрыло солнце, погружая мир под деревьями в неожиданные холодные сумерки. Джон говорил себе, что шум реки - это всего лишь шум реки. Это не человеческая речь. Может быть, когда-то эта земля была околдована, но теперь души ушли. Осталась только эта пустота, абсолютная испорченность, эти кривые ивы и промозглое болото у реки. Река говорила ему, как богохульное эхо: "Мои духи ушли. Я иссякла".
      Из-за облака выглянуло солнце, пробиваясь сквозь деревья и бросая блики на воду, но теперь оно было другим.
      Мальчик поднялся на мост к Джону, и к ним подошел священник, неся рюкзак одной рукой. Херити стоял один у входа на мост, глядя куда-то далеко в сторону.
      - Это осквернение, - сказал отец Майкл.
      Мальчик поднял глаза на отца Майкла, на его молчаливом юном лице явно виднелся вопрос: "Что это означает?"
      Священник посмотрел в глаза мальчику:
      - Это ужасное место.
      Мальчик повернулся и осмотрел все вокруг. Его выражение лица было озадаченным, оно как бы говорило, что это прекрасное место - деревья, река, полный желудок.
      "Он поправляется", - подумал Джон. Начнет ли он говорить, когда полностью поправится?
      Херити, подойдя к ним, сказал:
      - Ага, у священника одно из его черных настроений. Его вера болтается во рту, а рот похож на водопроводный кран, из которого все уже вытекло.
      Отец Майкл резко обернулся.
      - Вы могли бы убить веру, Херити?
      - Эх! Не я убиваю веру, святой отец. - Херити улыбнулся Джону. Великая трагедия, вот что убивает веру.
      - В кои веки, вы правы, - сказал отец Майкл.
      Херити сделал вид, что удивлен.
      - В самом деле, неужели я прав?
      Отец Майкл глубоко набрал воздух в легкие.
      - Все сомнения, которые когда-либо существовали, растут подобно сорной траве в заброшенном саду, что был Ирландией.
      - Как это поэтично, святой отец! - Херити обернулся и встретился глазами с неразговаривающим мальчиком. - То, что досталось тебе в наследство, бедный парень, - это каменистая земля Шоу, а у тебя нет ни ума, ни чувств, чтоб ты мог заметить это.
      Глубокий вздох вырвался из уст отца Майкла.
      - Я иногда думаю, что это ужасный кошмар, король всех ужасов. Мы скоро проснемся и, смеясь над ночными страхами, продолжим как прежде идти своими дорогами. Пожалуйста, сделай так, Боже!
      Мальчик сжал воротник куртки, отвернулся и побрел с моста. Отец Майкл снова закинул рюкзак на плечи и последовал за ним.
      Херити взглянул на Джона.
      - Может быть, двинемся дальше?
      Дорога начала подниматься из долины, вначале совсем незаметно. Херити и Джон держались ближе к священнику, не более, чем в пяти шагах сзади.
      "Здесь уже безопасно?" - спрашивал себя Джон. Херити не давал им растягиваться. Или это связано с крутыми поворотами, за которыми ничего не видно? Может, Херити хотел быть ближе к священнику и видеть одновременно с ним то, что появится за следующим поворотом?
      - Ты знаешь, что случилось с нашим отцом Майклом? - спросил Херити. - Я вижу, он не собирается рассказывать тебе, а он - самый лучший очевидец всего этого.
      Священник не обернулся, но плечи его сжались.
      Херити громким голосом обратился к напряженной спине.
      - В первые дни ужасного наступления чумы огромная безумная толпа мужчин сожгла Мейнут в графстве Килдар - полностью, даже колледж святого Патрика, где когда-то останавливался Фитцджеральд Кест, и который является храмом старинных традиций. Новые стены горели, как факел, так-то вот. А старые обрушились на большие машины, которые их пытались свалить, и на взрывчатку. Это надо было видеть!
      - Почему они это сделали?
      - Они ужасно разозлились. Бог покинул их. Они не могли добраться до Бога, поэтому выместили все на церкви. - Херити поднял подбородок и крикнул: - Так ведь вы мне рассказывали, отец Майкл?
      Священник молчал, мальчик шагал рядом с ним.
      - Дым поднимался до небес три дня, - сказал Херити, - и еще дольше, если считать тлеющие угли. Да, пламя бушует, а толпа все это время мечется и ищет священников, собираясь их сжечь.
      - Они жгли священников?
      - Бросали их прямо в огонь!
      - И отец Майкл был там?
      - О да. Наш отец Майкл был там и видел всю эту суматоху. У монахов был отличный запас спиртного в их кельях.
      Джон вспомнил о клейме на лбу отца Майкла.
      - Это тогда они поставили ему знак?
      - О нет! Это было позже. Его собственные люди сделали это, потому что они знали, что он был в Мейнуте и остался в живых. Нет, если священника видели там во время пожара - это была для него верная смерть.
      Херити замолчал. Между каменными оградами по сторонам дороги эхом отдавался только звук их шагов, да со стороны отца Майкла слышалось слабое бормотание молитвы.
      - Послушай, как он молится! - сказал Херити. - Вы помните, как это все было, святой отец? Эх, Джон, пожар в Мейнуте был виден на много миль кругом. Дым его поднимался прямо вверх. Я знаю одного священника, который был там, так вот он сказал, что это был сигнал Господу Богу.
      От отца Майкла доносилось только слабое бормотание молитвы.
      - Мы видели это послание Богу, не так ли, отец Майкл? - крикнул Херити. - И что мы сказали? Что Бог может лгать! Вот что мы сказали. Бог может солгать нам.
      Джон представил себе эту сцену, так живо описанную Херити. Он чувствовал О'Нейла-Внутри где-то рядом, чувствовал, что тот прислушивается, хотя и не пытается выйти наружу. Огонь, крики... он почти слышал их.
      - Ты был там вместе с отцом Майклом, - сказал Джон.
      - К счастью для него! Спас его паршивую шкуру, так-то вот. - Херити засмеялся булькающим смехом. - О, ему это не нравится, то, что он обязан жизнью такому, как я. Так много священников погибло, а он жив. Это было зрелище, скажу тебе! Они там не считали, но монахов сгорело больше двухсот, я в этом уверен. В огонь, и прямо в пекло!
      Отец Майкл поднял кулаки к небу, но не обернулся. Его голос продолжал бормотать молитву.
      Херити продолжил:
      - Это было огненное мученичество, подобно которому не видели в этой стране много столетий. А наш отец Майкл не приобрел ореол мученика.
      Священник затих. Его движения выглядели вялыми. Рюкзак на его спине оттягивал плечи.
      - Некоторые говорят, что спаслось только двенадцать священников, сказал Херити. - Их переодели в гражданское платье и спрятали те немногие из нас, кто тогда еще сохранил рассудок. Я иногда удивляюсь, почему я помог, но тогда была ужасная вонь, и выпивка кончилась. Не было смысла оставаться!
      Херити таинственно улыбнулся своим мыслям, потом повернул голову и подмигнул Джону.
      - Но Безумцу понравился бы этот вид! Я уверен в этом.
      Джон запнулся. Он чувствовал истерический смешок О'Нейла-Внутри.
      "Почему Херити сказал это? Почему он сказал это МНЕ?"
      Херити уже переключил внимание на дорогу под ногами, и его выражение лица стало непроницаемым. Подъем становился все круче. Дорога поднималась, обходя холмы, и когда перед ними открылся следующий вид, они заметили впереди поросшую деревьями теснину у выхода из долины.
      В послеполуденном воздухе ощущалась влажная, почти тропическая жара. Джону хотелось видеть джунгли и пальмы, а не эти зеленые холмы с узкой, черной дорогой, врезающейся в землю подобно овечьей террасе. Кучка деревьев впереди оказалась состоящей в основном из тополей, хилых от постоянной борьбы с зимними вьюгами, дующими через это узкое место на леса и болота к востоку.
      Слова Херити все еще звучали в Джоне. Он был поражен отношением ирландцев к своей родной природе. Почему Херити спас священника? Потому что отец Майкл был рожден на этой же почве. Что-то произошло в этом тесном союзе людей и земли. Кельты проникли в самую глубинную сущность Ирландии. Они не просто перемещались по поверхности, как кочевники. Даже это путешествие проходило скорее сквозь Ирландию, а не просто по ее территории. Соотечественники Херити стали частью самой почвы. И никогда не возникал вопрос о том, принадлежит ли им Ирландия. Наоборот. Они сами принадлежали Ирландии.
      Джон поднял взгляд на дорогу впереди. За тополями виднелась более темная зелень хвойных насаждений, ровными рядами цепляющихся за склоны холма. Там, в гуще деревьев, стоял большой дом с мансардой: французский замок, выглядевший нетронутым над руинами в долине. Из его каминных труб поднимался дым. Этот дом как бы укрывался в деревьях и казался усыновленным Ирландией. Он больше не был французским. Это был ирландский дом. С дымом доносился запах торфа.
      И, наконец, я говорю ирландцам: не забывайте Банши из