Израиль угрожал атомной стерилизацией своих "границ", отчетливый талмудистский кулак махал в сторону Саудовской Аравии.
      Единственное, что их сдерживало, - это угроза Безумца. Будет ли эта атомная стерилизация считаться актом, направленным против мишеней мести О'Нейла? Среди пилигримов Мекки было бессчетное количество ливанцев.
      И что же с источником заражения - Северной Африкой?
      Русские требовали установить "огненное кольцо", еще один Огненный Барьер. Так они называли свой план создания внешних постов по периметру суши: огнеметы, радары, дневные и ночные патрули, колючая проволока... "К черту расходы! - кричали они. - Мы говорим о выживании!" Суть же вопроса была в том, как они проведут свой периметр. Аудовская проблема придавала этому вопросу новые очертания. У Израиля были свои подозрения о том, где Советский Союз захочет установить свое "огненное кольцо".
      "Истерия как заразная болезнь", - думал Берген.
      Соединенные Штаты хотели создать вокруг зоны "резиновую дорогу" из кобальтовой пыли, радиоактивного покрытия, после пересечения которой ни одна форма жизни не может выжить. Отсюда Берген, между прочим, сделал вывод, что Соединенные Штаты припрятали огромный запас такой пыли. Он возражал, что радиоактивное заражение всего средиземноморского бассейна будет иметь неизгладимые последствия. Израиль был в ярости.
      - Какой выбор у них остается? - спрашивали Соединенные Штаты. Какие еще решения имеют смысл теперь, когда Турция, Ливан, Сирия и Северная Италия практически списаны за борт? Только Израиль оставался хрупким островком незараженной земли внутри загрязненного региона.
      И насколько они чисты? Для расследования не допускались никакие внешние наблюдатели.
      Как сказал французский посол во время их утренней встречи: "Потери неизбежны. Чем раньше мы смиримся с ними, тем лучше".
      Он ссылался на Бретань, Кипр и Грецию как поддерживающие его точку зрения аргументы.
      Все это Берген сообщил прессе, выражаясь просто и без обычных иносказаний. Он не упомянул только жаркий спор между французами и Израилем. Ругань не была чем-то новым в стенах ООН, но этот спор превзошел все предыдущие представления об этом.
      - Вы - антисемитские твари! - кричали представители Израиля.
      Странно, что французы ответили на это лишь следующее: "Франция также является средиземноморской нацией. Все, что мы делаем в этом регионе, отразится и на нас".
      Израильские делегаты не могли этого принять: "Не думайте, что обманете нас! У Франции давняя традиция антисемитизма!"
      "Понятно, что нервы не выдерживают", - думал Берген. Дипломатия должна каким-то образом пережить эту атмосферу. Они не смеют пойти раздельными путями.
      Можно ли перенести Израиль в центральную часть Бразилии, как предлагалось?
      А новая диаспора? "До этого может дойти", - думал Берген, хотя Бразилия сказала, что она может принять не более половины населения Израиля, и множество трудностей было связано с этим предложением. Бразилия, конечно, засматривалась на "атомные возможности" Израиля. Берген подумал об израильтянах, сидящих в сердце своего пустынного оазиса, с атомными бомбами, завернутыми в свитки Талмуда. "Легковозбудимые люди", - думал он. Трудно сказать, какова будет их реакция на такое внутреннее решение проблемы. А Бразилия, задумывалась ли она действительно над тем, кого может пустить в свои границы? Мнение Бергена было таково, что Бразилия станет новым Израилем, что не будет возможности как-то сдержать таких изобретательных людей.
      К тому же столько было неизвестного, тщательно скрываемого. Что в действительности происходит в израильских границах? Им придется пустить к себе внешних наблюдателей, и причем скоро.
      Он отложил бразильское предложение, хотя оно вызвало возбуждение среди средств массовой информации. Оно, может быть, интересно и привлекает внимание, однако масштаб такого шага вызывал у Бергена дрожь.
      Как он и ожидал, загорелась красная лампочка телефона и раздался звонок. Берген вернулся в свое кресло и поднял телефонную трубку.
      Прескотт сразу же удивил его.
      - Это был чертовски хитрый ход, так вот появиться на публике, Хаб!
      Фамильярность! Что-то заварилось, как любят говорить американцы.
      - Я рад, что ты так думаешь, Адам. Должен признаться, я был слегка не уверен в твоей реакции.
      Президент издал мягкий смешок.
      - Моя матушка любила говаривать, что когда варево начинает прилипать ко дну горшка, нужно быстро помешать в горшке.
      Заварилось, в самом деле, подумал Берген.
      - Нечто подобное я и имел в виду, - сказал он.
      - Я сразу догадался. Я сказал Чарли, что именно это ты и делаешь. Слушай, Хаб, а что ты думаешь по поводу адмирала Френсиса Делакура?
      По тону вопроса Берген понял, что Прескотт перешел к главному. Командир Заградительных Сил был очевидным знаком вопроса. Такая сила, и сидит без присмотра в Исландии. Генеральный секретарь не завидовал Делакуру, особенно теперь, когда Прескотт, по-видимому, копает под него.
      - Мне кажется, он достаточно хорошо справляется с работой, Адам.
      - Достаточно хорошо?
      - Тебя что-то беспокоит, Адам?
      "Все-таки есть свои преимущества в фамильярности отношений, - подумал Берген. Можно задать больной вопрос без всяких дипломатических тонкостей".
      - Он француз по происхождению, не так ли? - спросил Прескотт.
      - Да, его семья происходит из Квебека.
      - Я слышал, что он историк. - Берген вспомнил фразу Делакура, произнесенную при вступлении в должность командира Заградительных Сил. В ней слышалась педантическая нотка: "Это та же проблема, что и у римлян, но с современными орудиями".
      - По моим сведениям, он достаточно уважаемый историк, Адам, согласился Берген.
      - Паттон тоже был историком, - сказал Прескотт.
      Паттон? Ах да, командир танковых войск во время Второй мировой войны. В то время ходил слух о том, что Паттон восхищался древними римлянами.
      - У многих военачальников было такое же увлечение, - сказал Берген.
      - Меня беспокоит, - сказал Прескотт, - не появится ли и у него тоже мания величия?
      Тоже? Берген удивился. Такого мнения Прескотт был о Паттоне?
      - Я не заметил никаких следов этого, - сказал Берген.
      - Я думаю, мы должны присматривать за ним, - сказал Прескотт, а затем перешел к главному: - Русские только что разговаривали с нами о нем. Он их тоже беспокоит. Кстати, Хаб, мне было чертовски тяжело их утихомирить. Они страшно расстроены твоим сегодняшним неформальным брифингом.
      - Хорошо, что ты на моей стороне, Адам.
      - Можешь на меня рассчитывать, Хаб. И хватит об этом. Почему бы тебе не взять приказы адмирала и не взглянуть на них еще разок?
      - Я займусь этим, Адам. Ты хочешь, чтобы я на что-нибудь обратил особое внимание?
      - Проклятье! Иногда ты выражаешься совсем как американец, - сказал Прескотт.
      - Ничего особенного я сейчас не имею в виду. Я просто хочу быть уверен, что мы будем видеть его на ход вперед, а не он нас.
      - Я буду считать своим долгом обращать особое внимание на выполнение им своих обязанностей, - сказал Берген.
      - Постарайся, Хаб. И, кстати, ты можешь проверить слух, что ребята Делакура потопили несколько плавучих гробов со всеми, кто был на борту.
      - Да? Я не слышал этого, Адам. Это что-то новое?
      - Это только что выплыло наружу. Ну что ж, приятно было поговорить с тобой, Хаб. Если все будет чисто, мы еще вернемся к той партии в гольф.
      Они прервали соединение.
      Берген достал свою собственную копию приказов Делакура, дважды перечитал их. Они были достаточно прямолинейными.
      "Если вы войдете в физический контакт с лицом из Запретной зоны, ваши собственные люди убьют вас или высадят на побережье, где местное население сделает эту же работу за нас".
      Вот этот параграф, например. Смысл его трудно понять неправильно.
      Берген сидел и думал о Делакуре. Совершенно ясно, что адмирал рассматривает свою проблему, как охоту на оленей среди бухт и фьордов этого скалистого побережья.
      Игра?
      Если это так, то смерть - расплата за проигрыш.
      "...та же проблема, что и у римлян, но с современными орудиями".
      Орудия? Делакур считает крейсеры и все остальное орудиями? Всю эту огневую мощь? Что ж, может быть, он и прав. Наверное, Цезарь рассуждал так же.
      А что общего имеют плавучие гробы с обеспокоенностью Прескотта?
      Бергену не хотелось думать о плавучих гробах, но избежать этого сейчас было нельзя. Имеет ли какое-либо значение в глобальном смысле, если люди Делакура потопили несколько таких судов с их пассажирами? В моральном плане, да, имеет значение, но... сами эти суда были необходимостью. Один Бог знает, что еще придумает Безумец. Ему требуется подчинение. Ирландцы должны все вернуться в Ирландию, ливанцы - в Ливию, а англичане - на свой маленький остров.
      Это было полным безумием.
      От поступающих докладов Бергену делалось плохо. Толпы, преследующее бедных изгнанников, - французские толпы, мексиканские толпы, японские толпы... Даже в Китае и Австралии и, наверное, повсюду в других местах. Боль и страх были такими ужасными, что трудно обвинить в этом кого-либо.
      Телевизионные передачи о принудительных погрузках на корабли вызывали слезы у Бергена. Он знал, что по всему миру были распространены случаи героического неповиновения: младенцев, женщин и детей прятали... но истерия и дикость - самоубийства, убийства, линчевание - были доминирующими.
      А мы-то считали себя цивилизованными.
      Плавучие гробы - каждую женщину на борту посылали домой на верную смерть. И потом были истории - изнасилования, пытки... Плавающие тюрьмы пришлось поставить на якорь вдали от берега, куда они направлялись; пассажиров перевозили на берег в маленьких лодках под огнем орудий.
      Генеральный секретарь содрогнулся.
      Такое большое число самоубийств понятно.
      Может быть, потопить эти суда было бы милосердием.
      Вздохнув, Берген включил низенькую настольную лампу, стоящую на краю стола, и отрегулировал ее свет так, чтобы он падал на рабочий блокнот. Действуя методично, он придвинул блокнот и написал краткие указания своему помощнику. Необходимо тщательно рассмотреть поведение Делакура.
      Закончив писать указания, он положил ладони на блокнот и заставил себя думать о приоритетах. Саудовская Аравия и Израиль - номер первый. Огненное кольцо или кобальтовая пыль? Он боялся, что в этом случае вытаскивания кроликов из шляп не будет. Что бы они ни сделали, результатом будет монументальная неразбериха. Другое изречение Киссинджера само пришло на ум Бергену:
      "Трудности на Ближнем Востоке возникли не потому, что стороны не понимали друг друга, а потому, что, в некоторых отношениях, они понимали друг друга слишком хорошо".
      Кобальтовая радиоактивность наверняка распространится дальше. Американские эксперты допускали это. Если при этом станет невозможным использование саудовской нефти, то заполнят ли Советы образовавшийся вакуум, как они намекнули?
      У Бергена возникло желание истерически засмеяться и сказать: "Настройтесь на нашу волну завтра в это же время".
      Ни одна самая пресная американская мыльная опера не могла придумать такой глобальной катастрофы.
      Его охватила дрожь ярости. Почему Генеральный секретарь должен нести ответственность за такие ужасные решения? Это слишком много! И здесь ему пришлось допустить, положа руку на сердце, что не он один несет ответственность. Система принятия решений работала в нынешние времена иначе.
      Внезапно он повернулся к красному телефонному аппарату, достал его из открытого ящика и поставил на стол, одновременно включив сложное шифровальное оборудование.
      При первом же звонке отозвался офицер связи Военно-Морских сил США. Он представился как лейтенант Эвери.
      - Могу я поговорить с президентом? - спросил Берген.
      - Один момент, сэр. Он в Кемп-Девиде.
      Голос президента звучал настороженно и заинтересованно.
      - Что-нибудь новое, Хаб?
      Все еще фамильярный тон. Хорошо.
      - Адам, я забыл спросить, обсуждали ли вы с русскими ваше кобальтовое предложение, когда они звонили.
      - О, я рад, что ты поднял этот вопрос. - Голос Прескотта вовсе не звучал радостно. - По этому вопросу у них возникли большие разногласия с Китаем. Китайцы поддерживают наше предложение.
      - Адам, если мы решимся на кобальт, можем ли мы объявить, что весь воздушный транспорт мира готов к организованной перевозке израильского населения в Бразилию?
      - Это огромный кусок работы, Хаб.
      - Но мы сможем его выполнить?
      - Мы можем объявить, но это может оказаться неправдой.
      - Мы должны сделать все возможное. Евреи слишком пострадали. Мы не можем их бросить.
      - Так, как мы поступили с греками, киприотами и некоторыми другими народами.
      - У этих других народов не было атомного оружия.
      - Это звучит слишком расчетливо, - сказал Прескотт.
      - Я не это имел в виду. Мы должны заниматься неотложными делами по приоритетной системе, которую мы оба понимаем очень хорошо. Ты выполнишь свою часть этой работы, Адам?
      - Коллективная ответственность, - сказал Прескотт.
      - Именно это я и имею в виду, Адам.
      - Я сделаю все, что смогу, Хаб.
      Когда президент отложил телефонную трубку в комнате своего домика в Кемп-Девиде, то взглянул на Чарли Турквуда, который стоял у камина, спиной к огню.
      - Этот сукин сын Берген только что нанес ответный удар, - сказал Прескотт. - И чертовски болезненный.
      Прошлое мертво.
      Арабская пословица
      Металлический кузов грузовика холодил кожу Джона. Он съежился, охватил руками грудь, но движение грузовика бросало его из стороны в сторону, а холодный ветер продувал брезентовое покрытие кузова. Они раздели его догола на пароме в Кинсейле, поделив между собой одежду и содержимое его рюкзака, ругаясь из-за шести плиток французского шоколада.
      Кевин О'Доннел остался равнодушным ко всему этому, однако он оставил себе деньги и бельгийский пистолет.
      - Почему вы так поступаете? - спросил Джон.
      - Потому что мы добрые люди, - сказал Кевин О'Доннел. - Мы убиваем всех, кого схватим в пределах пятисот метров от берега.
      - Даже если они подошли со стороны моря?
      - Ну, ты ведь разочаровал меня и ребят, американец. Мы ожидали, что будут люди с другого плавучего гроба, может быть, пара хороших бабенок.
      Один из тех, кто раздевал Джона, сказал:
      - Теперь немногие женщины могут пережить путешествие.
      Они закончили с ним, забрав даже ботинки и носки. Он стоял, обхватив себя руками и дрожа на холодном пароме.
      - Будь доволен, что мы оставляем тебе жизнь, американец, - сказал Кевин О'Доннел. - Ну, запрыгивай, янки. Давайте его в грузовик, ребята. И на этот раз принеси с собой что-нибудь получше.
      Трое охранников сели в грузовик сзади вместе с Джоном. Он запомнил имя только одного из них, Мюриса Кона, маленького человечка с лицом, которое казалось сплюснутым сверху и снизу; близко посаженные глаза его находились слишком близко к носу, нос - слишком близко ко рту, а подбородок почти касался нижней губы.
      Хотя трое охранников заняли скамью только с одной стороны, они заставили Джона улечься на холодное дно кузова. Когда он пожаловался на холод. Кон грубо ткнул его тяжелым ботинком и сказал:
      - Эй, ты слышал, что сказал Кевин! Ты жив, и это больше, чем ты заслуживаешь.
      Для Джона само путешествие стало бесконечной холодной пыткой, которую он переносил, обещая себе, что он будет жить и, если в его историю поверят, постарается проникнуть туда, где ирландцы работают над разрешением проблемы чумы. И здесь он будет саботировать их усилия.
      Сначала грузовик поднялся на пологий холм, при этом Джон скатился к заднему борту. Охранники опять подтащили его вперед, втиснув его у своих ног.
      - Какой дорогой мы едем? - спросил один из них.
      - Я слышал, как они говорили, что дорога через Белгули самая безопасная, - сказал Кон.
      - Значит, они восстановили мост у пятой мили, - сказал спрашивавший. Некоторое время он молчал, затем снова спросил: - Надолго мы остановимся в Корке?
      - Слушай, Гилли, - сказал Кон, - ты столько раз ездил по этой дороге и все еще задаешь такой вопрос!
      - У меня такая жажда, что ее не сможет залить даже Ривер-Ли во время весеннего разлива, - сказал спрашивавший.
      - Тебе придется подождать, пока мы не избавимся от этого дерьма, сказал Кон и пнул Джона в плечо. - Мы зальемся в дымину на обратном пути. Или будет так, или сам объясняйся с Кевином, а я этого делать не собираюсь. Сам видишь, в каком он бешеном настроении.
      Джон, чувствуя слабое тепло от ног своих охранников, подвинулся ближе, однако Кон, почувствовав это движение в темноте, насмехаясь, отпихнул его ногой:
      - Держи свою вонючую... подальше от нас, американец. Мне придется теперь неделю отмываться, только чтобы смыть с ног твой запах.
      Джон оказался прижатым к металлической подпорке от скамейки на своей стороне кузова. Острый край подпорки впивался ему в спину, но эта боль отличалась от холода. Он сосредоточился на этой новой боли, стараясь найти в ней облегчение. Темнота, холод, боль начали действовать на него. Он думал, что О'Нейл глубоко похоронен внутри него, смазан и спрятан навсегда. Однако нагота, тьма и холодное дно кузова - разве мог он когда-либо представить себе такое. Он чувствовал, что в нем вот-вот начнется внутренняя борьба. И он услышал первый сумасшедший звук этого внутреннего голоса, голоса Джона Роя О'Нейла, требующего своей мести.
      - Ты получишь ее, - пробормотал он.
      Звук его голоса был почти заглушен скрежещущим ревом грузовика, поднимающегося на холм. Но Кон его услышал и спросил:
      - Ты что-то сказал, американец?
      Так как Джон не ответил, Кон пнул его.
      - Не слышу твоего ответа, прокляни твою грязную душу!
      - Холодно, - сказал Джон.
      - То-то, - сказал Кон. - Мы не хотим, чтобы ты вошел в наш мир со всеми удобствами.
      Компаньоны Кона засмеялись.
      - Так мы все появляемся в Ирландии, дружище, - сказал Кон. - Голые, как ощипанные цыплята, и готовые угодить в горшок. Посмотрим, как тебе понравится горшок, в который ты угодил сейчас, американский ублюдок.
      Они замолчали, и Джон вернулся на арену своей внутренней борьбы. Он чувствовал присутствие О'Нейла. Это было, как луч света, исходящий из его головы. Никакого тепла в нем. Холодный... холодный... холодный, как металл, на котором лежало его тело.
      Грузовик грохотал по деревянному мосту, и стук покрышек по брусьям барабанным боем отзывался в голове Джона. Он чувствовал, что О'Нейл пытается выйти наружу, и это привело его в ужас. О'Нейл не должен здесь появиться. О'Нейл будет кричать, и это доставит радость трем охранникам.
      Свет!
      Он почувствовал свет, проникающий через открытую заднюю стенку грузовика, и это помогло ему немного прийти в себя. Он осознал, что его глаза плотно закрыты, и медленно приоткрыл их. О'Нейл снова погрузился во тьму.
      Огни находились по обеим сторонам грузовика - это была хорошо освещенная улица города. Он слышал крики людей, это были пьяные голоса. Раздался звук выстрела, затем - пронзительный смех. Он попытался сесть, но Кон столкнул его ногой назад на дно.
      - Размалеваны, как шлюхи, - сказал один из охранников.
      Джон был поражен. Неужели некоторые женщины выжили? Этот высокий пронзительный смех. Неужели чума проиграла?
      - Если бы они были шлюхами, - сказал Кон. - Я был бы рад даже старухе Белле Коэн и Монто, если бы эти дорогуши поманили нас поднятыми юбками.
      - Это все равно было бы лучше, - сказал другой охранник. - Мужчины с мужчинами! Это против Божьих заповедей, Мюрис!
      - Это все, что они имеют, Гилли, - сказал Кон. - У них нет такой возможности заполучить в постель тепленькую женщину, как у нас.
      - Что мне не нравится, так это хоронить их потом, - сказал другой охранник. - Почему убежища не могут защитить их, Мюрис?
      - О, эта ужасная, заразная штука, эта чума. Жизнь коротка. Будем лучше веселы, как сказал один поэт.
      - Я никогда не лягу с мужчиной! - сказал Гилли.
      - Скажешь это, когда не будут больше приходить плавучие гробы, Гилли. Кон протиснулся к заднему борту вдоль скамьи мимо Джона и выглянул из грузовика. - Какой стыд, что прекрасный город Корк дошел до такого. - Он вернулся к остальным.
      - Ты слышал, что умерла английская королева? - спросил Гилли.
      - Туда ей и дорога! Пусть сдохнет хоть вся виндзорская семейка!
      Грузовик сделал медленный, крутой поворот налево, и водитель переключил передачу перед подъемом на холм. Охранники замолкли.
      Джон лежал с открытыми глазами, наблюдая за тенями на брезентовой крыше. Грузовик набрал скорость на гладком участке дороги.
      - Эн-двадцать пять сейчас в основном чистая, - сказал Кон. - Скоро мы будем в Югале. А потом - снова к ярким огням, да, Гилли?
      - Я думаю, что дьявол поцеловал твою мать, - ответил Гилли.
      Кон засмеялся.
      - А может, он и еще кое-что сделал, да?
      - У тебя есть раздвоенное копыто, Мюрис?
      - Я знаю, как можно выжить в эти времена, Гилли. Ты лучше этого не забывай. Кевин и я, мы знаем способы, которые сейчас требуются.
      Гилли не ответил.
      Несмотря на боль и холод, Джон почувствовал дремоту. Сначала долгие, утомительные часы за рулем парусной шлюпки, затем жестокий прием, который он встретил. Его глаза закрылись. Он быстро открыл их, желая держать открытыми, несмотря на усталость. Он не хотел, чтобы вернулся О'Нейл.
      Время от времени им попадалась встречная машина, и в свете фар, проникающем сквозь брезентовый верх, он заметил, что глаза охранников закрыты. Один раз на большой скорости их обогнала машина, свет ее фар мелькнул сзади грузовика, затем - снова тьма.
      - Из Дублина, - сказал Кон. - Я видел флажок на капоте.
      - Он выжимал почти двести, - сказал Гилли.
      - Всегда так, - сказал Кон. - Они ездят очень быстро, наши начальнички.
      Три раза грузовик замедлял движение и медленно переползал через ухабы, потом снова возвращался на ровную дорогу. Когда он притормозил в четвертый раз, Кон произнес одно слово: "Югал".
      - Как я буду рад, когда мы погрузимся и повернем назад, - сообщил Гилли.
      - И избавимся от этого багажа, - сказал Кон, толкая Джона ногой.
      Джон почувствовал, что они повернули налево, а потом ехали около пяти минут на низкой передаче. Затем резкая остановка, и кто-то впереди крикнул:
      - Давайте его наружу!
      Кон выпрыгнул через борт, послышался звук его ног на гравии. Наконец Кон сказал:
      - Хорошо. Давайте взглянем на него.
      Двум охранникам, которые остались с Джоном, пришлось помочь ему подняться на ноги. Голосом, в котором слышалось сочувствие, Гилли сказал:
      - Прыгай наружу, американец. И осторожно, там внизу гравий.
      Джон скользнул через борт, с трудом двигая закоченевшими конечностями, мышцы его свело от холода и неподвижности. Кон сжал его левую руку выше локтя и быстро повел вокруг грузовика в свет фар. Хромая и спотыкаясь на гравии и обломках асфальтового покрытия, Джон был рад, когда они, наконец, остановились. Лучи света от фар грузовика вырезали два туннеля, наполненных поблескивающими тучами мошкары; по обе стороны дороги виднелась поросшая кустами насыпь. Где-то в отдалении, справа, слышался звук реки.
      Кон показал рукой в направлении света фар.
      - В эту сторону ты пойдешь, янки. Не возвращайся по этой дороге. Здесь, внизу, река Блекуотер. Держи ее справа, пока не перейдешь мост. Примерно за километр к верховью реки есть каменная хижина. Священники держат там запас одежды для тех, кто доберется так далеко. Может быть, найдешь там что-нибудь, что окажется подходящим для твоей безобразной плоти. И еще одно, американец. Если кто-нибудь спросит, то это был Кевин О'Доннел из О'Доннелов Клогена, кто сохранил твою глупую жизнь. Насколько я знаю Кевина, он просто не хотел тратить хорошую пулю и отягощать по этому поводу свою совесть. Лично я надеюсь, что еще увижу твое мертвое тело, плывущее вниз по Блекуотеру.
      Дрожа от холода, Джон пробормотал:
      - К... куда м... мне идти?
      - Хоть к черту на кулички! А теперь пошевеливайся.
      Болезненно спотыкаясь на разбитой поверхности, Джон побрел по дороге. Он слышал, как сзади него развернулся грузовик, свет фар быстро исчез, звук мотора слышался лишь немногим дольше. Он был один в темноте на дороге, скудно освещенной изломанным серпом луны, время от времени проглядывающим среди облаков. Высокие деревья с тяжелой листвой склонялись над дорогой в течение большей части пути. Дорога медленно повернула влево, затем вправо. Джон чувствовал себя нелепым, злым и бессильным.
      - Чего я ожидал? - задавал он себе вопрос. - Во всяком случае, не этого.
      Дорога начала подниматься вверх, облака рассеялись, он вышел из-под склоненных деревьев и обнаружил прямо впереди мост через реку, а за ним развилку. Левый поворот был завален поваленными деревьями, и чувствовался запах чего-то гниющего.
      Джон осторожно перебрался через мост и, приблизившись к завалу на дороге, увидел голый труп, висящий в гуще ветвей. Труп был вздувшийся, с отваливающимися кусками плоти. Он торопливо прошел мимо, попав на пологий подъем с расположенными справа и слева от дороги холмами. Холодный свет луны открывал обнаженные деревья, опутанные плющом, с "ведьминым помелом" наверху.
      Обе ступни уже кровоточили, но он заставил себя не обращать внимания на боль, стараясь двигаться как можно тише.
      - Что убило этого человека позади? - Джон чувствовал, что труп был оставлен в качестве предостережения.
      - Они не думают, что я проживу очень долго. - На вершине холма он вышел на открытое пространство; во впадине справа стояла каменная хижина, трава вокруг которой была выжжена. Свет луны показывал сложенное из камней строение с плоской крышей, к которому сзади примыкал сарай. Напротив, прямо через дорогу, виднелись обгорелые развалины дома.
      - Куда мне идти?
      Он подумал, что если войдет в хижину, то может встретить обитателя, который убьет его в тот же момент. Однако Кон сказал что-то о священниках.
      - Эй, в доме, - сказал Джон.
      Ответа не было.
      Узкая тропинка, ведущая к хижине между обгорелыми кустами, была вымощена камнями.
      - Мне нужна одежда и обувь.
      Он осторожно похромал по мощеной тропке к темной двери, положил руку на засов, но не успел поднять его, как дверь со скрипом отворилась. В свете свечи он увидел темнолицего мужчину в черной рясе. Держа свечу высоко, мужчина молча смотрел на Джона.
      Джон с трудом выдавил из себя.
      - Мне сказали... я... какая-нибудь одежда?
      Человек в рясе отошел в сторону, кивком головы пригласив Джона внутрь. Темная фигура закрыла скрипучую дверь, поставила свечу на полку у стены и прошла через низкий проем в сарай в задней части хижины. Вскоре он вернулся с узлом одежды в руках. Джон принял одежду, отметив отсутствие выражения в глазах своего благодетеля.
      "Слепой?"
      Нет, человек в рясе двигался слишком целенаправленно, и он знал, как подать одежду Джону в руки. Джон осмотрелся и обнаружил низкий стул слева под свечой. Он положил на стул одежду и начал одеваться. Нижнее белье было представлено кальсонами, белыми и мягкими. Натянув их на свое продрогшее тело, он сразу же почувствовал себя лучше. Кроме того, здесь была пара черно-серых твидовых штанов, грубая темно-зеленая шерстяная рубашка и желтый шерстяной пуловер.
      Одеваясь, Джон присматривался к своему компаньону.
      - Вы монах? - спросил Джон.
      Не говоря ни слова, мужчина утвердительно склонил голову.
      - Вы приняли обет молчания? - спросил Джон.
      Голова вновь склонилась.
      Джон взглянул вниз на свои исцарапанные и кровоточащие ступни. Монах тоже посмотрел вниз.
      - У вас есть обувь? - спросил Джон.
      Мужчина в рясе снова вышел в заднюю пристройку, скрывшись в тени. "Он движется, как призрак", - подумал Джон. Из пристройки раздался стук, затем скрип. Наконец монах вынырнул, держа грубые башмаки и пару толстых носков из зеленой шерсти. Джон принял их с благодарностью. Он присел на низкий стульчик и осторожно натянул носки на израненные ноги. Башмаки оказались подходящими по размеру, но слишком широкими. Немного помогло то, что он потуже затянул шнурки.
      Все это время монах молча ждал, склонившись над ним.
      Джон встал.
      - Я прибыл из Соединенных Штатов, чтобы помочь, чем смогу, - сказал он. - Я занимаюсь молекулярной биологией. Есть здесь где-нибудь что-нибудь вроде исследовательского центра...
      Монах поднял руку, требуя тишины. Одна рука исчезла под рясой и вынырнула с небольшим блокнотом и карандашом, привязанным к нему короткой веревочкой. Монах нацарапал что-то в блокноте и передал его Джону.
      Приблизив блокнот к свечке, Джон прочитал: "Идите по дороге на Каппокин. Там есть указатели. Поверните на Кагир. Спросите там".
      Монах взял блокнот из рук Джона, вырвал использованную страницу, поджег ее на пламени свечи и положил на подсвечник. Когда бумага догорела, он подошел к двери и открыл ее. Выведя Джона наружу, он указал на дорогу, ведущую за вершину холма. Джон заметил, что там дорога входит в полосу высоких изгородей, пересекающих заросли, темнеющие в свете луны.
      - Каппокин, - сказал Джон.
      Монах кивнул, и рука его снова исчезла под рясой.
      Ожидая, что снова появится блокнот, Джон чуть не пропустил длинный нож, выпрыгнувший на него из-под рясы. Джон отшатнулся, нож едва не зацепил его горло. Атаковавший его монах замер, держа нож неподвижно после взмаха.
      Ни на секунду не выпуская монаха из виду, Джон неуклюже попятился по мощеной тропинке к дороге.
      Все это время фигура в рясе стояла неподвижно, подобно статуе смерти.
      Очутившись на дороге, Джон повернулся и побежал к огороженному участку. Дорога нырнула вниз, затем снова поднялась вверх. Джон бежал, задыхаясь и непрерывно оглядываясь, и остановился, только выйдя за ограду на вершину соседнего холма, где дорога поворачивала влево вдоль склона. Он сел на каменную стену, чтобы отдышаться и держать под наблюдением дорогу, по которой он только что прошел. Звука преследования не было слышно.