Эразм находил отчетливый порядок, царивший среди умирающих и испытывающих безнадежность людей, чарующим и даже, можно сказать, занятным. Все их реакции были частью экспериментального процесса, и сам робот считал, что результаты будут весьма достойными.
      Эразм шествовал по коридорам своей великолепно устроенной лаборатории в развевающемся роскошном алом одеянии. Сама эта одежда была частью той манерности и претенциозности, которые он усвоил, чтобы придавать себе более царственный и аристократический вид. Но, увы, жертвы в своих запертых клетках мало интересовались роскошью, уделяя гораздо больше внимания своим собственным страданиям. С этим ничего нельзя было поделать, ибо в высшей степени рассеянные человеческие существа с большим трудом сосредоточивались на вещах, не имевших к ним прямого отношения.
      Много десятилетий назад строительные роботы по его, Эразма, индивидуальному проекту воздвигли это огромное и удобное куполообразное сооружение. В многочисленных хорошо оборудованных и оснащенных и, что важно, совершенно изолированных друг от друга лабораторных помещениях было все, что требовалось Эразму для его экспериментов и исследований.
      Продолжая один из своих регулярных обходов, независимый робот задерживался у смотровых окон палат, внутри которых привязанные к койкам, лежали зараженные инфекционной болезнью подопытные люди. Некоторые особи страдали настоящей паранойей и бредом, что входило в симптомокомплекс ретровирусной инфекции, другие испытывали страх, имея на то вполне разумные причины.
      Исследование и эксперимент были уже почти закончены. Естественная смертность при данной болезни достигала сорока трех процентов – это, конечно, не идеально, но в истории человечества не было более смертоносного вируса. Он послужит необходимой цели и в таком виде, тем более что Омниус не может больше ждать. Что-то надо было предпринять немедленно.
      Священный поход людей против мыслящих машин тянулся уже почти сто лет, принося большие разрушения и беспорядок. Постоянные фанатичные атаки армии Джихада приносили неисчислимый урон синхронизированной империи, уничтожая боевые корабли роботов с большей быстротой, чем местные воплощения Омниуса успевали их заново отстраивать. Прогресс Омниуса неоправданно застопорился, и наконец, он потребовал найти окончательное решение. Поскольку прямое военное противостояние доказало свою неэффективность, были исследованы альтернативы. Например, биологическая, бактериологическая или вирусная война.
      Согласно построенным моделям молниеносная тотальная эпидемия могла быть превосходным оружием, способным полностью искоренить человеческую популяцию – включая ее вооруженные силы, – оставив при этом в неприкосновенности инфраструктуру и ресурсы, которые целыми попадут в руки мыслящих машин. После того как пройдет волна искусственной эпидемии, Омниус сможет по фрагментам восстановить все системы.
      Эразм проявлял некоторую настороженность по отношению к новой стратегии, опасаясь, что достаточно тяжелая болезнь сможет уничтожить все человечество до последней особи. В то время как Омниус, скорее всего, порадовался бы такой возможности, независимый робот не был сторонником такого окончательного решения человеческого вопроса. Ему по-прежнему были интересны эти создания, особенно Гильбертус Альбанс, которого он воспитал как приемного сына, вытащив из рабского убогого барака. Из чисто научного любопытства и исследовательских соображений Эразм нуждался в органическом материале для лабораторного и практического изучения человеческой природы.
      Их нельзя было убивать всех, только большую часть.
      Правда, эти твари чрезвычайно выносливы и живучи. Эразма мучили сильные сомнения относительно того, что даже самая страшная эпидемия сможет убить всех представителей этого вида. Люди обладают интригующей способностью приспосабливаться к неблагоприятным условиям и преодолевать их весьма неортодоксальными средствами. Если бы мыслящие машины могли научиться этому…
      Плотно запахнув просторную одежду, Эразм вошел в палату, где находился изменник – плененный тлулакс, который и изготовил превосходный образец РНК-содержащего ретровируса. Мыслящие машины были эффективны и преданны, но требовалось извращенное человеческое воображение, чтобы направить гнев Омниуса в нужное русло и воплотить в конкретные действия. Ни один робот или компьютер не смог бы состряпать такую ужасную смерть и сконструировать такую вредоносную гадость. Для этого требовалось воображение обуянного местью человеческого мозга.
      Рекур Ван, биотехнолог и генетик, которого теперь поносили и проклинали на всех углах Лиги Благородных, скорчившись лежал в своей кювете в окружении аппаратуры жизнеобеспечения, способный двигать только головой за полным отсутствием конечностей. Вскоре после того как Рекур был взят в плен, Эразм распорядился удалить ему руки и ноги, посчитав, что в таком виде тлулакс станет более управляемым. Ему не стоило доверять в отличие от, скажем, Гильбертуса Альбанса.
      Робот изобразил на своем жидкостно-металлическом лице бодрую улыбку.
      – С добрым утром, Обрубок. Сегодня нам предстоит масса Дел. Может быть, нам наконец удастся закончить этот долгий опыт и добиться поставленной цели.
      И без того узкое лицо тлулакса еще больше вытянулось, его темные, близко посаженные глаза лихорадочно забегали словно у затравленного зверя.
      – Тебе давно пора было прийти. Я уже давно не сплю и пялюсь по сторонам.
      – Значит, у тебя было много времени, чтобы обдумать какие-нибудь замечательные новые идеи. Я горю нетерпением выслушать их.
      В ответ пленник хрипло и грязно выругался. Потом, взяв себя в руки, продолжил:
      – Как идет эксперимент по отращиванию конечностей? Есть какой-нибудь прогресс?
      Робот придвинулся ближе и приподнял биологический лоскут, чтобы осмотреть кожу одной из изуродованных, покрытых рубцами культей плеч Рекура Вана.
      – Есть что-нибудь? – тревожно спросил тлулакс. Он выгнул шею и изо всех сил скосил глаза, стараясь рассмотреть обрубок руки.
      – На этой стороне нет.
      Эразм приподнял биологический лоскут на другом плече.
      – Вот здесь что-то, возможно, есть. На коже видно отчетливое выбухание.
      В каждое плечо были инъецированы определенные клеточные катализаторы, вероятно, стимулировавшие рост новых конечностей на месте удаленных.
      – Сделай экстраполяцию своих данных, робот. Сколько мне еще ждать, когда отрастут мои руки и ноги?
      – Трудно дать ответ на этот вопрос. Может быть, это произойдет через несколько недель, но, может быть, и позже. – Робот потер своей железной рукой припухлость. – Но этот вырост может означать и нечто совсем другое, например, инфекцию. Вырост имеет красную окраску.
      – Я не чувствую никакой боли.
      – Ты хочешь, чтобы я взял соскоб?
      – Нет, я подожду, когда смогу сделать это сам.
      – Не будь грубым. Наша работа требует сотрудничества и совместных усилий.
      Хотя результат нельзя было назвать многообещающим, робот не слишком сильно волновался. Это исследование не было приоритетным. На уме у Эразма было нечто намного более важное.
      Он отрегулировал состав жидкостей, поступающих в вены пленника, и с лица тлулакса исчезло недовольное выражение. Несомненно, Рекур Ван переживал сейчас один из перепадов настроения. Надо просто внимательно следить за ним и вовремя вводить соответствующие лекарства, чтобы поддерживать пленника в работоспособном состоянии. Вероятно, так можно было предупредить и сегодняшнюю вспышку гнева. Иногда по утрам этого человека могло вывести из состояния равновесия что угодно. Иногда, правда, Эразм специально провоцировал его, чтобы наблюдать результат.
      Контролировать поведение человека – даже такого противного и отвратительного, как этот, – было и наукой, и искусством. Этот обрубленный и деградировавший пленник был в такой же мере «объектом», как и любой человек в забрызганном кровью бараке или лаборатории. Даже когда тлулакс впадал в крайнее отчаяние, когда он пытался вырвать трубки систем жизнеобеспечения, пользуясь для этого только зубами, у Эразма были способы заставить его продолжить работу над биологическим вирусным оружием. К счастью, этот тлулакс ненавидел Лигу Благородных еще больше, чем мыслящих машин.
      Несколько десятилетий назад во время крупного политического кризиса в Лиге Благородных были обнародованы секреты органных ферм тлулаксов – к ужасу и отвращению всего человечества. Общественное мнение было возмущено этими фактами, люди загорелись ненавистью к генетическим исследованиям, они разгромили фермы, а тлулаксов вынудили прятаться. Репутация этого народа была прочно и необратимо подорвана.
      Рекур Ван бежал в Синхронизированный Мир, захватив с собой то, что посчитал неоценимым даром для независимого робота, – клеточный материал для клонирования Серены Батлер. Эразм действительно был удивлен и обрадован, вспомнив свои интереснейшие дискуссии с этой пленной женщиной. Отчаявшийся Рекур Ван был уверен, что Эразм захочет воссоздать Серену, но – увы! Клоны, созданные Рекуром, не обладали ни памятью, ни страстностью Серены. Это были просто бездушные копии, бледные тени.
      Несмотря на неудачу с клонами, Эразм нашел весьма интересным самого Рекура Вана – к большому огорчению и испугу маленького человечка. Независимый робот наслаждался его обществом. Наконец-то нашелся человек, с которым можно было говорить на языке науки, исследователь, способный помочь лучше понять бесчисленные ветвления и пути познания, которыми пользовались человеческие организмы.
      Первые несколько лет оказались настоящим испытанием, даже после того, как Эразм удалил тлулаксу руки и ноги. Со временем умелыми манипуляциями, применяя систему поощрений и наказаний, робот все же превратил Рекура Вана в плодотворный подопытный объект. Лишенный конечностей тлулакс, по иронии судьбы, оказался в таком же положении, в каком находились его рабы на якобы органных фермах. Эразм находил эту иронию убийственной.
      – Ты хочешь, чтобы я немного полечил тебя, чтобы мы смогли начать работать? – поинтересовался Эразм. – Может быть, ты, например, хочешь мясных печений?
      У Вана загорелись глаза, ибо это было одно из немногих, оставшихся доступными ему удовольствий. Приготовленные из отбросов лабораторных материалов и из человеческих тканей мясные печенья считались деликатесом на родной планете Рекура Вана.
      – Накорми меня, или я откажусь с тобой работать.
      – Ты слишком часто прибегаешь к этой угрозе, Обрубок. Не забывай, что ты подсоединен к флаконам с поддерживающими твою жизнь растворами. Даже если ты перестанешь есть, тебе не удастся умереть от голода.
      – Ты же хочешь, чтобы я сотрудничал с тобой, а не просто жил, но при этом оставил мне слишком мало козырных карт для этой игры.
      С этими словами тлулакс скорчил недовольную гримасу.
       –Отлично. Итак, мясные печенья! – крикнул Эразм. – Четырехрукий, неси завтрак.
      В палату вошел лабораторный ассистент весьма странного вида. В четырех пересаженных руках он нес блюдо с желанным деликатесом. Тлулакс зашевелился в своей кювете, чтобы взглянуть на это страшное, отвратительное блюдо, а заодно и на пару рук, которые когда-то принадлежали ему самому.
      Зная методики пересадок, которыми пользовались люди Тлулакса, Эразм руки и ноги бывшего работорговца пересадил двум лабораторным ассистентам, добавив искусственные ткани, сухожилия и кости, чтобы придать пересаженным конечностям нужную длину. Хотя это были подопытные экземпляры и представляли они лишь познавательный интерес, опыт оказался чрезвычайно успешным. Четырехрукий оказался весьма эффективным в переноске разных вещей. Эразм надеялся со временем научить его жонглированию, что могло сильно позабавить Гильбертуса. Четырехногий же в беге по ровной местности мог превзойти скоростью антилопу.
      Каждый раз, когда какой-либо из этих искусственных мутантов заходил в его бокс, тлулакс с болью осознавал безнадежность своего положения.
      Так как у Рекура Вана не было рук, Четырехрукий использовал пару своих – когда-то принадлежавших пленнику, – чтобы запихивать в жадно открытый рот мясные печенья. Ван выглядел при этом как голодный птенец, которого в гнезде мать заботливо кормит принесенными червями. Желтовато-коричневые крошки падали с подбородка на черный фартук, прикрывавший туловище. Некоторые объедки попадали в специальный чан, откуда шли на повторную переработку.
      Эразм поднял руку, сделав знак ассистенту.
      – Пока хватит. Потом тебе дадут еще, Обрубок, но сейчас нам надо поработать. Давай сегодня оценим статистику смертности от различных штаммов вируса.
       Интересно,подумал Эразм, что Вориан Атрейдес – сын титана-изменника Агамемнона – пытался таким же способом искоренить всемирный разум Омниуса, внедрив компьютерный вирус в обновления, доставленные капитаном курьерского корабля независимым роботом Севратом. Но, оказывается, не только машины уязвимы для смертоносной инфекции…
      Немного подумав, Рекур Ван облизнул губы и приступил к работе, принявшись оценивать результаты. Казалось, его вполне устраивали показатели смертности.
      – Отлично, – бормотал он. – Эти инфекционные микроорганизмы – лучший способ убить триллионы людей.
 

 
      За свою сверхъестественно длинную военную карьеру верховный главнокомандующий Вориан Атрейдес повидал многое, но редко приходилось ему посещать такие чудесные и красивые планеты, как Каладан. Для него эта океаническая планета была сокровищницей памяти, фантастическим образом того, какой должна быть нормальная жизнь – без мыслящих машин и без вечной войны.
      Куда бы ни отправлялся Вориан на Каладане, везде видел он напоминания о тех золотых деньках, какие проводил он здесь с Лероникой Тергьет. Она была матерью его близнецов-сыновей, женщиной, ставшей его любимой спутницей на без малого семьдесят лет, хотя официально они никогда не были женаты.
      Сейчас Лероника находилась в их общем доме на Салусе Секундус. Хотя ей уже довольно давно пошел девятый десяток, Вориан любил ее больше, чем когда-либо прежде. Чтобы дольше сохранить молодость, она могла бы, конечно, регулярно принимать омолаживающее средство – пряную меланжу, которая стала очень популярной среди богатых аристократов, но Лероника отказывалась пользоваться этими искусственными подпорками юности. Как это было в ее духе!
      По разительному контрасту – благодаря процедуре, которую провел с ним его отец Кимек, Вориан до сих пор выглядел как молодой человек; по виду он уже годился Леронике во внуки. Чтобы уменьшить это разительное несоответствие Вориан красил волосы в седой цвет. Хорошо было бы взять ее с собой сюда, на эту планету, где они когда-то впервые встретились.
      Теперь, глядя на безмятежные морские воды Каладана и наблюдая, как возвращаются к пристаням лодки, нагруженные водорослями и жирными маслюками, Вориан сидел в обществе своего старательного молодого адъютанта Абульурда Батлера, младшего сына Квентина Вигара и Вандры Батлер. Абульурд приходился, кроме того, внуком близкого друга Вориана, но имя Ксавьера Харконнена теперь редко упоминали в разговорах, с тех пор как его во всеуслышание объявили трусом и предателем человечества. Мысль об этой несправедливости, которая приобрела непреоборимую силу легенды, больно ранила душу Вориана, мешала ему как кость в горле, но он ничего не мог с этим поделать. С тех пор прошло уже почти шестьдесят лет.
      Они с Абульурдом обосновались в новом подвесном ресторане у склона прибрежной скалы. Ресторанчик медленно перемещался вдоль берега, и из него открывался изменчивый вид на море и скалистые берега. Фуражки офицеров лежали на широком подоконнике. Волны с рокотом разбивались о скалы, а потом ручейками, окутанными белой кружевной пеной, сбегали обратно в море. От воды отражались лучи неяркого, клонящегося к закату солнца.
      Одетые в зелено-красную форму двое мужчин любовались начинающимся приливом, пили вино и отдыхали душой и телом от бесконечного Джихада. Вориан носил форму со свойственной ему небрежностью, не нося медалей, в то время как Абульурд был вычищен, выглажен и казался таким же прямым, как стрелки на брюках. В точности как его дед.
      Вориан взял молодого человека под свою опеку, помогал ему советом и делом, следя за его продвижением. Абульурд не знал своей матери – младшей дочери Ксавьера, – которая перенесла тяжелый инсульт, когда рожала младшего сына, после чего потеряла разум, превратившись в застывшее в кататонии растение. Теперь, когда юноше исполнилось восемнадцать, он вступил в армию Джихада. Отец и братья уже успели прославиться и заслужить множество наград. Со временем, конечно, отличится и младший сын Квентина Батлера.
      Для того чтобы избежать позора носить фамилию Харконнена, отец Абульурда принял фамилию своих прославленных материнских предков, происходивших непосредственно от Серены Батлер. С тех пор как он женился на представительнице прославленного семейства – а было это сорок два года назад, – Квентин не раз посмеивался над иронией своего имени. «Когда-то словом «батлер» обозначали обычного слугу, который во всем повиновался воле своего хозяина. Но я объявляю новый девиз фамилии: мы, Батлеры, не будем слугами никому! Два его старших сына Фейкан и Риков приняли на вооружение этот девиз, с ранних лет посвятив себя службе в армии Джихада.
       Как много истории в имени,думал Вориан. И как много в нем груза.
      Испустив долгий вздох, он осмотрел интерьер ресторана. На одной стене висело знамя с изображением Трех Мучеников: Серены Батлер, ее невинного ребенка Маниона и Великого Патриарха Иблиса Гинджо. Сталкиваясь с такими беспощадными врагами, как мыслящие машины, люди искали спасения у Бога или Его представителей. Как во всяком религиозном движении, у мартиристов тоже были свои фанатики, которые строго следовали почитанию святой троицы.
      Вориан сам не разделял этой веры, предпочитая опираться на воинское искусство для того, чтобы нанести поражение Омниусу, но природа человека, включая и фанатизм, не могла не влиять на составление военных планов. Люди, которые ни за что не стали бы воевать с машинами во имя Лиги Благородных, с восторженными криками бросятся в бой ради Серены Батлер и ее невинного младенца. Но хотя мартиристы многое делали для Джихада, часто они мешали и просто путались под ногами.
      Продолжая хранить молчание, Вориан, скрестив руки на груди, оглядывал ресторан. Несмотря на то, что при строительстве применили подвесной механизм, заведение выглядело так же, как все здешние ресторанчики на протяжении многих поколений.
      Вориан хорошо помнил этот ресторанчик. Стулья в строгом классическом стиле, вероятно, были те же, на них только сменили потертую обивку.
      Спокойно потягивая вино, Вориан вспомнил одну из местных официанток, молодую иммигрантку, которую его солдаты спасли в колонии Перидот. Она потеряла всю семью, когда машины сровняли с землей все дома на ее планете. Потом она была удостоена медали для выживших, которую Вориан вручил ей лично. Он надеялся, что ей будет хорошо на новой родине, на Каладане… Как это было давно, теперь она, наверное, уже умерла или состарилась, и у нее уйма внуков и правнуков.
      За прошедшие годы Вориан множество раз посещал Каладан якобы для того, чтобы проинспектировать работу прослушивающих и наблюдательных станций, которые его команда построила здесь почти семьдесят лет назад. Но в действительности чаще всего он приезжал только для того, чтобы еще раз взглянуть на эту поразительно мирную океаническую страну.
      Думая, что делает благо, Вориан много лет назад перевез Леронику и сыновей в столицу Лиги, когда Кагин и Эстес были еще мальчиками. Мать была очарована чудесами цивилизации, но сыновья не прижились на Салусе Секундус. Позже мальчики Вориана – мальчики? им обоим уже стукнуло по шестьдесят! – решили вернуться на Каладан, так и не привыкнув к сутолоке Салусы Секундус, к политике Лиги или к армии Джихада. Занятый на службе Вориан часто отсутствовал дома, и когда близнецы повзрослели, то уехали на Каладан – заводить семьи и детей на далекой океанической планете. Наверное, теперь у них уже появились и внуки.
      По прошествии долгого времени и при таких редких встречах между Ворианом и сыновьями наступило неизбежное отчуждение. Только вчера, когда группа Вориана прибыла сюда, он отправился навестить сыновей, но выяснил, что они упаковали вещи и отправились на несколько месяцев в Зимию, пожить у старой матери. И он даже не знал об этом! Еще одна упущенная возможность.
      Правда, надо сказать, что ни одна из встреч с ними за последние его визиты на Каладан не были особенно радостными. Каждый раз близнецы, конечно, соблюдали приличия, обедали с отцом, но, кажется, не знали, о чем с ним говорить. У Эстеса и Кагина были другие обязательства и другие интересы. Испытывая неловкость, Вориан жал им руки, желал удачи и… возвращался к своим служебным обязанностям.
      – Вы думаете о прошлом, сэр? – спросил Абульурд. Молодой офицер долго молчал, глядя на своего начальника, но в конце концов не выдержал.
      – Ничего не могу с собой поделать. Может быть, я молодо выгляжу, но в действительности я стар, помни об этом. Здесь, на этой планете, мне есть что вспомнить. – Вориан нахмурил брови и сделал глоток «Зинкаля», самого популярного на Каладане вина. Когда он приехал сюда впервые, то в таверне Лероники и ее отца он пил только горькое крепкое пиво из водорослей.
      – Прошлое очень важно, Абульурд… и также важна истина. – Вориан перевел взгляд с моря на своего адъютанта. – Есть одна вещь, которую я должен тебе сказать, но пришлось ждать, пока ты повзрослеешь. Хотя, может быть, для этого ты не повзрослеешь никогда.
      Абульурд нервно провел ладонью по своим темно-каштановым волосам, в которых как и у его деда поблескивали рыжеватые пряди. Заразительную улыбку и обезоруживающий взгляд Абульурд тоже взял у Ксавьера.
      – Мне всегда интересно то, чему вы меня учите, верховный главнокомандующий.
      – Не очень-то легко учиться некоторым вещам или узнавать о них. Но ты заслуживаешь знать правду. Что ты будешь делать потом – это уже твое дело.
      Озадаченный и смущенный, Абульурд недоуменно прищурил глаза. Летающий ресторан остановил свое движение вдоль скалы и начал спускаться мимо ее склона к морю, к бившимся о берег волнам.
      – Мне трудно начать, – заговорил Вориан, тяжело вздохнув. – Давай лучше сначала покончим с вином.
      Он одним глотком допил крепкий красный напиток, встал и взял с подоконника фуражку. Абульурд последовал его примеру, оставив на столе наполовину не допитый бокал.
      Выйдя из ресторана они поднялись к вершине скалы по извилистой мощеной дорожке, обсаженной кустарником и белыми звездчатыми цветами. Подул сильный соленый бриз, и мужчинам пришлось придержать фуражки. Вориан увидел скамью, стоявшую за стеной живой изгороди, и направился к ней. Открытое пространство не годилось для доверительного разговора, а здесь, в укромном углу, Вориан чувствовал себя увереннее.
      – Тебе уже пора знать, что на самом деле произошло с твоим дедом, – сказал Вориан. Он искренне надеялся, что молодой человек примет эту историю близко к сердцу, особенно после того, как его старшие братья не сделали этого, предпочитая официальную ложь неудобной правде.
      Абульурд с трудом сглотнул.
      – Я читал эти материалы, и знаю, что он – позорное пятно для нашей семьи…
      Вориан поморщился.
      – Ксавьер был хорошим человеком и моим близким другом. Иногда история, которую ты, как тебе кажется, знаешь, есть не что иное, как удобная и расхожая пропаганда. – Он горько усмехнулся. – Эх, стоило бы тебе почитать первые мемуары моего отца.
      Абульурд явно смутился.
      – Да, вы единственный человек, который не плюется при упоминании имени Харконнен. Я… я никогда не верил, что он мог совершить что-то ужасное. В конце концов, ведь именно он – отец Маниона Невинного.
      – Ксавьер не предавал нас. Он вообще никого не предавал. Воплощенным злом был Иблис Гинджо, и Ксавьер пожертвовал жизнью, чтобы уничтожить его, прежде чем он смог принести нам еще больший вред. Своими действиями – вкупе с безумным мирным планом когиторов-отшельников – именно Великий Патриарх привел Серену к гибели.
      Вориан в гневе сжал кулаки.
       –Ксавьер Харконнен сделал то, на что не решился никто другой, – и если даже ему больше не удалось ничего сделать, он спас наши души. Он не заслуживает того презрения, которое обрушили на него после смерти. Но ради Джихада Ксавьер был готов принять любую судьбу, даже получить от истории удар ножом в спину. Он понимал, что если коррупция и измена такого масштаба откроется в самом сердце Джихада, то наш священный поход выродится в скандалы и взаимные обвинения. Мы утеряли бы из виду реального врага.
      Вориан пристально посмотрел на Абульурда. Серые глаза старого примеро были полны слез.
      – И все это время я… я допускал, чтобы моего близкого друга чернили как изменника и предателя. Но Ксавьер понимал, что победоносное окончание Джихада должно предшествовать реабилитации, однако я устал бороться с этой мучительной для меня правдой, Абульурд. Серена оставила нам с Ксавьером послание – перед тем, как отправиться на Коррин, – понимая, что скорее всего будет убита, а точнее, принесена в жертву как мученица. Она объяснила нам, почему личные чувства должны быть оставлены ради победы святого дела. Ксавьер был того же мнения – его вообще мало интересовали медали, ордена, статус, как и то, что скажут о нем потомки.
      Вориан заставил себя разжать кулаки.
      – Ксавьер знал, что большинство людей не поймет того, что он сделал. Великий Патриарх слишком хорошо укрепил свои позиции, окружив себя могущественным джиполом и умными пропагандистами. В течение десятилетий Иблис Гинджо создавал нерушимый миф о себе, в то время как Ксавьер был всего лишь человеком, который сражался на пределе своих сил. Когда он узнал, что Иблис собирается делать еще с одной колонией, когда ему стали известны дальнейшие планы Иблиса и тлулаксов относительно так называемых органных ферм, – Ксавьер понял, что должен сделать. Его в тот момент мало заботили последствия.
      Абульурд заворожено смотрел на Вориана. В его взгляде читались волнение и надежда. Как же он молод, подумалось Вориану.
       –Ксавьер был великим человеком, совершившим необходимый поступок. – Вориан пожал плечами и слабо взмахнул рукой. – Иблис Гинджо был устранен. Органные фермы Тлулакса – заброшены, их сотрудники внесены в черные списки и разогнаны. Джихад обрел новую силу; в результате мы получили пыл, с каким люди сражаются за это правое дело уже в течение шести десятилетий.
      Молодой Абульурд и не думал успокаиваться.
      – Но как же быть с правдой? Если вы знали, что бесчестье моего деда безосновательно, то почему не попытались утверждать это во всеуслышание?
      В ответ Вориан лишь горестно покачал головой.
      – Никто не хотел этого знать. Я бы вызвал бурю, которая привела бы к полному хаосу. Даже сейчас открытие этой правды привело бы к торможению военных усилий, так как мы начнем терять время, указывая друг на друга пальцами и взывая к справедливости. Семьи аристократов будут формировать партии сторонников и противников, начнется месть… а Омниус тем временем будет продолжать свои атаки.
      Молодой офицер не был удовлетворен ответом, но предпочел промолчать.
      – Я понимаю, какие чувства ты сейчас испытываешь, Абульурд. Поверь мне, сам Ксавьер не захотел бы, чтобы я сейчас потребовал пересмотра истории в его пользу. Прошло много, очень много времени. Я сильно сомневаюсь, что сейчас этот вопрос вообще кого-нибудь интересует.