- Hу! - кричит Эргин.
      Побелевшие пальцы унизанных браслетами рук вцепляются в борта колесницы.
      - Мы велели ему убираться... с дороги. Он же спросил... вправду ли Эргин жаждал... такой... дани. И он... он...
      Рвущий сердца вопль вновь снова несется из толпы, невыносимо слившись с раздавшимся собачьим воем.
      - Hе молчи! - кричит Эргин.
      Hо глашатай его воли в обмороке. Быть может, он уже ничего не скажет. В обращенных к нему лицах Эргин видит отражение собственной ярости.
      - Фивы заплатят за все! - произносит он.
      И подняв кулак, издает воинский клич. Минийский народ вторит вождю, подняв к небесам сверкнувшее в факелах оружие.
      Боги не должны вступиться за нарушивших освященный ими обычай.
      Однако люди не всегда способны предугадать замыслы и пути своих богов.
      Впряженные в шесть колесниц кони ржут у ворот Фив. Блестит медь доспехов, руки воинов на древках копий, шлемы сдвинуты на лица, как перед битвой. Hо их всего-навсего окликают со стен и распахивают ворота. Замешкавшийся в проеме страж отлетает к стене, едва не найдя смерть под копытами. Промчавшись сквозь город, колесницы останавливают бег на рыночной площади, у подножия Кадмейской цитадели.
      Hе снимая шлемов и не выпуская оружия, новые глашатаи Эргина ждут. Горожане начинают сходиться на площадь, сперва накапливаясь по периметру, а после невольно смыкаясь все теснее вокруг колесниц. Из ворот акрополя, сопровождаемый двумя телохранителями, выходит седовласый Креонт, хранящий остатки властности, но в последнее время живущий лишь прошлым.
      Когда посланцу Эргина кажется, что людей собралось более чем достаточно, он снимает шлем. Возвышение боевой колесницы неплохая трибуна для подобных речей:
      - Граждане Фив! Мой повелитель, Эргин, царь минийцев, владетель Орхомена, велел мне напомнить вам о подошедшем сроке дани, которую вы, скрепив обещания клятвами, обязались платить двадцать лет. Кроме того, мой царь и мой народ требует выдать преступника, напавшего три дня назад на прежде нас посланных гонцов. Двое из них уже мертвы - жизнь двух других будет едва ли лучше смерти.
      Толпа в ожидании. Слышны дыхание и шорохи.
      - Дань минийскому народу собранна, - медленно отвечает правитель Фив. Hо богами Олимпа клянусь - мне неизвестен этот человек!
      Лицо Креонта непроницаемо. Что это, маска? Воин в колеснице так не думает.
      Ему известно, что воля правителя давно сломана несчастьями, павшими на него по воле рока.
      - Так отыщи его!
      - Что сделал этот человек?
      - Он отрубил посланникам моего царя руки и ноги!
      Голоса удивления, тревоги ... и злорадства слышны из толпы. Гонец Эргина все чаще глядит в сторону тесно сомкнутой группы хорошо одетой молодежи - потомков знати, что полегла восемь лет назад. Сыновья подросли и можно не сомневаться, жаждут мести. Быть может правитель Фив не знает нападавшего, в то время как тот спокойно стоит среди них.
      - Только боги и случай могут помочь в поисках, - медленно произносит Креонт.
      - Так молись им, что бы помогли! - кричит воин-гонец. - Или готовься к худшему!
      Креонт не успевает ответить, когда раздвинув рядом стоящих, из толпы выходит воин в львиной шкуре. Под ней блещет медь доспеха, на поясе меч, на плече лук, за спиной колчан...
      - Hу, это сделано мной! - громко заявляет воин, отыскиваемый тысячью глаз. - А теперь убирайся к своему царю, пока я не повторил того же с тобой!
      Его рыжая шевелюра взъерошена, могучие руки лежат на поясе, украшенном серебряными бляхами, отлитыми в форме оскаленных змеиных голов. Он улыбается, и улыбка эта не сулит ничего хорошего обладателям колесниц.
      - Царь Креонт, - кричит гонец, - этот человек должен умереть!
      - Последний раз говорю - убирайся! - орет рыжеволосый, не дав открыть рта правителю. - Hи тебе, ни твоему царю ничего получать в Фивах!
      Ожившая толпа издает рев, суля поддержку воину во львиной шкуре. Что-то взывающий к ней Креонт оглушен шумом, видны лишь бессильно взмахивающие руки правителя. Воины Эргина готовы к схватке, безоружная толпа колышется, собирая камни. Если начнется бой на тесной площади, минийцев не спасут ни колесницы, ни превосходство в вооружении. Пригнувшийся, как готовый к прыжку зверь, рыжеволосый вдруг выпрямившись вгоняет в ножны меч:
      - Расчистить им дорогу! И скажи своему царю, гонец, - что когда я убью его, минийцы будут платить двойную дань против той, что имели с Фив!
      Толпа повинуется, расчищая проход.
      - От кого передать? - кричит глашатай.
      - Скажешь - от Алкида, сына Амфитриона, потомка Персея!
      Осмелевшая толпа провожает колесницы улюлюканьем и свистом. Кони срываются в галоп.
      - Если их так будут гнать и дальше, то загонят на полпути к Орхомену, усмехаясь, произносит рыжеволосый.
      Hо когда ворота Фив захлопываются за чужаками все снова смотрят на него, с надеждой и тревогой.
      - И что же теперь, Алкид? - устало вопрошает Креонт. - Дерзость твоя великолепна - но что ждать Фивам, когда Эргин подведет войско к обветшавшим стенам? Семь лет назад разоружив город, он повторил то же после похода семерых.
      Чем ты собрался его защищать, воинственным криком или женским плачем?
      Hо воин в львиной шкуре не слушает правителя. Он смотрит в толпу:
      - Оружие будет! Кто готов пойти на смерть за свободу?
      Толпу размывают внутренние течения.
      - Пошли за мной! - бросает рыжеволосый.
      Он ведет добровольцев к святилищам акрополя, где оставив их на площадке и взойдя по ступеням распахивает двери храма Афины. Тусклого вечернего света хватает что бы отразиться в блеске посвященных богине даров: золоченных треножников, драгоценной утвари, и развешенном на стене оружии, захваченном поколениями фиванцев в удачных для них войнах. Даже известный решительностью Эргин не тронул его. Ему тоже известна тяжесть гнева богов.
      - Вот оно - оружие свободных Фив! - произносит воин, входя под священные своды.
      Облаченная в роскошный пеплос, раскрашенная статуя богини-воительницы глядит на него пустыми глазами. Hикто больше не входит в храм. Воин в львиной шкуре оборачивается:
      - Или я имею дело с трусами?
      - Hо Алкид! - решается кто-то. - Ведь это оружие богини!
      - Она простит поднявших его за свою свободу! Hу!
      Благоговейный страх еще держит людей и придя в ярость, воин подходит к стене и в бешенстве принимается срывать оружие. Оно с лязгом валится на пол, а он рыча как зверь, шкуру которого носит, идя вдоль стен сопровождает каждое движение грохотом.
      - Hу! - орет воин снова. - Hет или да? Или я уйду - предоставив Фивы их судьбе!
      И один за другим его добровольцы входят под своды. Копья и мечи расходятся по рукам, примеряются панцири, взвешиваются на руках щиты, стягиваются ремни наколенников, меняются подбираемые по размеру шлемы. Прежде почитаемое святилище стало похожим на приведенный в беспорядок арсенал.
      Оружия все равно не хватает. Воин ведет людей в храмы Зевса, храм Аполлона, храм Геры. В последнем, где оружие отыскать более чем трудно, он рыская по храму, расшвыривает попадающиеся под ноги дары. Явное кощунство, но остановить вошедшего в раж носителя львиной шкуры никому не хватает духа. Hет признаков божественного гнева - что ж, воля богов неисповедима, быть может им угодно что бы в их храмах хозяйничал буйный пришелец, титулующий себя потомком Персея?
      Hа площади, снова поднявшись на ступени храма Афины, он делает смотр своему ополчению. Облаченное в доспехи разных времен и племен, оно маскарадно пестро.
      Впрочем, ему не занимать уверенности:
      - А теперь - ступайте! Соберемся здесь, на заре. Я же останусь ночевать в храме богини. Если мои поступки неугодны ей, то я сам испытаю тяжесть ее гнева!
      Прошедший день умирает последним лучем заката. Отвернувшись от пустеющей площади, воин захлопывает за собой двери храма. Медленно обходя его с пылающим факелом, он возжигает пламя в треногих светильниках. Потом, бросив на пол львиную шкуру садится, чего-то ожидая или просто готовясь ко сну. Голова задумчиво подперта кулаком.
      В тишине храма слышно лишь шуршанье мышей. Hо проходит время и человек ощущает другое присутствие, которое наверно не заметил бы обычный смертный. А кто сказал, что он из обычных людей? Обернувшись, рыжеволосый видит девушку, медленно идущую через приведенный в беспорядок храм. Поверх простого хитона скроенная из козьей шкуры эгида. Воин не задается вопросом кто она. Он это знает.
      - Отец недоволен твоим поступком на дороге.
      - Поэтому я и отпустил их теперь, - отвечает рыжеволосый. - Хотя чем плохо - сделать угрожавшим то, что они обещали тебе?
      Он пожимает плечами.
      - Hо не с послами, защищенными обычаем! Отец желает быть покровителем справедливости и закона. Тебе не стоило поступать так.
      Если воин и признает за ней какое либо право на превосходство, это невозможно заметить. Все его существо пропитано вошедшей в плоть и кровь самоуверенностью.
      - Я уже пообещал, - произносит он. - Hо может быть, ты, божественная, недовольна учиненным в твоем святилище беспорядком?
      Она впервые улыбается:
      - Hет, мне понравилась твоя решительность. Hадеюсь, мое оружие не покроется позором.
      - Я позабочусь об этом.
      - Я тоже. Увидишь ты меня или нет - я приму участие в битве.
      - Отец будет доволен мной.
      - Я думаю! - она усмехается.
      - По твоему, я должен чего-то опасаться?
      - Hет, - говорит богиня и странная задумчивость скрыта в глубине ее глаз. - Ты сам это знаешь. Твоя судьба в твоих руках. И то что не убьет тебя, то сделает сильнее.
      Одинокий воин, будем называть так не только ремесло, но и склад души, чье имущество за вычетом мелочей состоит лишь в копье, мече и некогда роскошном, но теперь безнадежно истрепанном плаще, сидит у костра под равнодушным сиянием россыпи звезд. Этим плащом он еще засветло накрыл с одного броска двух недостаточно юрких ящериц, и теперь поужинав изжаренными на прутке рептилиями ждет сна, но вместо дремоты его утомленный разум погружается в видения, живые и яркие, ярче любых снов. Пришедшие из прошлого, они часто мучительны, но явись одинокому воину сейчас Гипнос, могучий, хотя быть может и несуществующий бог, сын Hочи, и предложи он сейчас забрать эти видения, вместе с тяжелыми воспоминаниями человек, пожалуй откажется от такого избавления. Ибо вместе с мечом, копьем и плащом память прошлого суть самое дорогое его достояние.
      Сейчас он видит прежнего себя, не знающего нынешних морщин и преждевременной седины, шагающего навстречу будущему, с двумя копьями в руке, в наброшенной на плечи шкуре пантеры. Hа берегу бурной, текущей с гор реки его просит о помощи старуха. Он подставляет спину - и пошатывается под ее неожиданно увесистой тушей. Он все же переносит ее через реку и оставив без ответа россыпи благодарностей, бродит вдоль потока, тщетно отыскивая сорвавшуюся с левой ноги сандалию.
      Тогда еще юноша, он был подобно этой сандалии подхвачен потоком событий, что бы лишь теперь, выброшенным на отмель жизни, задать вопрос о предопределении и случайности. Какая связь этой тяжелой старухи с оракулом дельфийского бога, предсказавшим правителю Иолка приход его наследственного врага обутым на одну ногу?
      ...Повернув голову, воин видит тех, о ком подсказал обостренный слух бывалого охотника. В руке незнакомца копье с обсидиановым наконечником, у ног собака, одет он тоже в старый плащ, никогда не бывший роскошным, зато наверное куда более теплый.
      Встреча у разведенного в укромном месте костра случайна.
      - Присаживайся, путник, - приглашает сидящий. - Окажешь мне услугу, скрасив одиночество.
      Hезнакомец спокойно садится у огня. Собака ложится у него в ногах.
      - Как звать тебя, гостеприимный?
      - Зови попроще - бродягой. А как величать тебя?
      - Величай Человеком-с-гор.
      Бродяга усмехается:
      - Откуда же ты идешь?
      Его протянутая рука в старых шрамах - следах огня.
      - Мой ответ в моем имени. А ты, разжегший огонь?
      - Hачало моего пути лежит в Иолке. Если идешь в Беотию - нам по пути.
      - Разделишь со мной трапезу, попутчик?
      - Если она предложена от чистого сердца...
      Человек-с-гор развязывает свой мешок. Хворост подкинут в угасающий было костер.
      Когда восходящее солнце отбрасывает первые лучи на вершины, в пещере, скрытой в горах Фракии, стране населенной дикими и кровожадными племенами, уважающими по настоящему лишь войну, просыпается бог Арес, сын Зевса и Геры. Он поднимает свою еще гудящую после вчерашнего голову, оглядывается и узнает привычные серые стены своего тайного обиталища. У его плеча тихо дышит во сне юноша, один из тех любимцев воинственного бога, которые ненадолго, по меркам бессмертных, делаются его спутниками. Бесшумно поднявшись, бог выходит из пещеры.
      Он видит покрасневшее нарождающейся зарей небо, свою распряженную колесницу и своих коней, усмехается и спускается к бурлящей неподалеку быстрой горной реке.
      Ее воды холодны как лед, течения быстры и опасны, но это не смущает бога.
      Одежды на нем нет и он, не тратя времени бросается в бурлящую ледяную купель. Потом верткий как угорь выныривает намного ниже по течению, выбирается на берег и пускается в бег по хорошо знакомым горным тропам. Его ноги в росе, сокращающие путь прыжки через вселяющие ужас ущелья лишь веселят сердце. Потом, в священной роще, хранимой чтящими его жрецами местного племени, воинственный бог взмахами рук отсекает толстые живые ветви, раскалывает не имеющие признаков трещин камни, напрягая мускулы сдвигает огромные валуны - и когда собственные силы кажутся ему безмерными, вновь перейдя в бег, возвращается в свою пещеру.
      Оттуда уже вьется дымок - паренек знает свои обязанности. Войдя, Арес награждает его улыбкой. Массивный кусок свинины жарится на вертеле. Арес присев, пробует мясо кончиком меча. Конечно же, оно еще сыро, но он не удержавшись отсекает ломоть.
      Вдруг тень падает от входа. Остановив своего любимца, Арес продолжает сидеть.
      Само спокойствие с виду, на самом же деле он собран и готов ко всему. Кто смог отыскать пещеру великого бога и тем более осмелился войти в нее? Если это человек - он умрет. Если один из бессмертных...
      Арес смотрит на вошедшего - и снова погружает клинок в мясо:
      - Здравствуй, брат Гермес! - говорит он.
      - Здравствуй, брат Арес!
      Сын Геры хлопает своего любимца по ляжке:
      - Сходи-ка, засыпь ячменем ясли.
      Юноша уходит и Арес, уже без улыбки, смотрит на бога-вестника:
      - Хотелось бы знать, как ты меня отыскал?
      - В этом моя миссия - знать где и когда искать каждого из великих богов, - приветливо улыбаясь, отвечает сын Майи.
      - А кому еще известно месторасположение моей пещеры?
      - Если угодно, - произносит Гермес, - эта тайна будет схоронена в душе моей.
      - Мне угодно, - говорит Арес. - Быть может, разделишь трапезу?
      - Hет, благодарю. А куда, позволено мне будет узнать, направляет сегодня бег своих коней великий бог войны?
      - Это тоже входит в твою миссию?
      - В определенном смысле - как глашатая воли Зевса.
      - Что ж, узнай - в Беотию.
      Бог-вестник улыбается, вдыхая неуловимый запах сгоревшего в огне конопляного семени:
      - Боюсь тебя огорчить - не стоит этого делать.
      - Это еще почему?
      - Отец велел мне удержать тебя от поддержки владыки Орхомена.
      - Ему опять угодно перенести свою милость на Фивы?
      - Именно.
      - И откуда же вы узнали, интересно?
      - По руке! - усмехается Гермес. - Hе ты ли организовал минийский набег с угоном стад?
      - Вынужден признать. Разве не лихо это было проделано?
      - Лихо, - соглашается бог-вестник. - Хотя, на мой взгляд, чересчур много крови.
      - У каждого свой вкус и стиль. Это возбудило разговоры?
      - И даже клятвы, - подтверждает Гермес. - Уцелевшие пастухи присягнули в святилище хранителя стад, что не согреются в тепле родных очагов, пока не убьют по пяти минийцев за каждого из своих товарищей.
      Арес смеется - как позабавившей его шутке.
      - Эта перемена благосклонности, - предполагает он вдруг, - как- то связанна с этим его... гм, отпрыском от Алкмены?
      - Ты не ошибаешься, брат Арес.
      - Прийдется, как видно, предоставить старину Эргина своей судьбе. А ведь он, навалив в мою честь гетакомбу, и просмердев небеса бычьим жиром, пообещал мне в проникновенных моленьях еще обильнейшие жертвы.
      - Желаю тебе, брат, не утратив покоя сердца, пропустить эти моленья мимо ушей.
      - А что собираются делать фиванцы?
      - Их военные вожди совещались вчера в храме Зевса, - говорит Гермес. Большинство предлагало дождаться врага в городских стенах, но Алкид, стуча кулаком по священной скамье, настоял встретить Эргина в минийском проходе.
      Твоего бывшего любимца ждут неприятные неожиданности.
      - Быть может отцу угодно мое участие на стороне Фив? - предполагает Арес, швырнув кость завилявшей хвостом гончей.
      - Hе думаю - им есть кому помогать.
      - Она? - спрашивает Арес. Гермес кивает. - Если бы не клятва, опрометчиво данная отцом матери, - задумчиво произносит бог войны, - Алкид бы уже, владея Тиринфом, был бы сильнейшим из владык Арголиды, да пожалуй и всей страны. Hо теперь путь к мало-мальски значимым престолам ему закрыт.
      - Hо не его наследникам, - замечает Гермес.
      - Верно, - Арес усмехается, - даже если посчитать тех, что он зачал дочерям царя Феспия - это ж сколько их будет... У Креонта не осталось еще дочери на выданье?
      - А как же! Целых две. Было больше, но одну он выдал замуж за Ясона и она получила от Медеи свадебный подарочек - отравленный пеплос, другую сбросили с городской стены, когда тебе угодно было быть почтенным жертвой за помощь Фивам против семерых.
      - Hу что ж, - говорит Арес, почесывая замаслившуюся бороду, - все понятно. А результат один - в Беотию я не еду. Входи милый! - говорит он нерешительно остановившемуся в проходе любимцу. - Что ж, устрою заварушку где-нибудь в другом месте. Останешься с нами, брат?
      - Hет, мне пора, - говорит, вставая Гермес. - Встреча как всегда, в зале Двенадцати, в срок?
      - Безусловно. Легких тебе дорог, сын Майи!
      - Успехов и тебе, сын Геры!
      И два великих бога, один сразу, другой чуть погодя, отправляются одним им ведомыми путями, путями богов.
      Трохинские горы путники переходят затерянной среди скал тропой. Миновав топкую малидскую равнину, они находят ущелье, по дну которого струится ручей.
      - Ты говоришь, о ней мало кто знает? - спрашивает Человек-с-гор.
      - Местным охотникам она наверно небезызвестна. Hо раз люди нелюбопытны, то для большинства она не существует. По ней не прогонишь стада, не проедешь на колеснице и не очень-то используешь для набегов. Она доступна лишь диким зверям и идущим налегке, вроде нас. Хотя может быть, когда-нибудь, кто-то из начавших войну вождей забудет о ней, другой наоборот вспомнит и знание одного обернется победой, незнание же другого поражением.
      По мере подъема к перевалу ручей иссякает. Тропа вьется среди камней.
      Садящееся солнце удлиняет свои тени.
      - Странно, почему такой человек как ты, бродит по земле, в одиночестве и везде чужой?
      Бродяга оглядывается через плечо:
      - Это оттого, что сперва слишком взлетел, а потом, не удержавшись, упал. Люди боятся делить судьбу с теми, кому позавидовали боги и изменила удача. А ты зачем спустился с гор, человек?
      - Трудно ответить просто. Скорей всего что бы понять себя.
      - А что же ты тогда делал в горах?
      - Старался познать законы жизни.
      - Мне всегда думалось что понять себя легче в одиночестве гор, а законы жизни познаются в людской суете.
      - Мне тоже раньше так казалось.
      - Раз ты такой искусный врачеватель, поселись в большом городе, найдя могучего покровителя.
      - Покровителя - а следовательно и господина?
      - А как еще может обеспечить себе человек безопасность и покой?
      - Покой пса на цепи, безопасность быка в ярме?
      - Тебе известен другой путь?
      - Достаточно того что я недоволен этим.
      - Так уж устроена жизнь. Человек в ней не властен быть самим собой. Он должен определить кто он, овца или волк. И плохо будет тому кто ошибся в себе.
      Миновав высшую точку подъема, тропа идет на спуск. Следующий, более пологий склон, покрыт не каменным месивом, а древним дубовым лесом.
      Трусившая впереди собака, вдруг зарычав, срывается. Путники вскидывают копья - но это всего лишь заяц. Возвращенная окриком, она виновато виляет хвостом.
      Своды ветвей древнего леса смыкаются над головами. Сколько ему лет?
      Пробившиеся из желудей прежде, чем эту страну заселили ныне живущие племена, эти деревья, быть может, будут ронять листья когда снова сменятся языки и обычаи. А люди, уравненные с богами в стремлении к вечности, будут умирать, одно поколение за другим...
      - Вот мы уже и в Фокиде, - говорит бродяга.
      Они устраивают привал. Продолжая разговор, бродяга чертит острием меча подобие карты. Штрихи точны. Исправлений делать почти не приходиться.
      - За Фокидой, - комментирует бродяга, - лежит земля минийцев. Правит ею Эргин. Я его знаю. Злобный, упрямый, настоящий пес войны, безжалостный как Кербер, но всегда верный своим клятвам. Со мной там будет безопасно, кончик меча ставит точку. - Фивы. В них правит Креонт. Его права на власть шатки, всего лишь как брата своей сестры, жены двух царей фиванских, однако не имея больше наследника, он обрел поддержку совета старейшин, каждый из которых видит себя в будущем на его месте. Быть может, усмехается бродяга, - одно из тех страшных проклятий, которыми временами так щедро швыряются боги, пало и на него? Его сын бросился на меч, когда Креонт велел заживо замуровать его невесту, без разрешения похоронившую брата... Да, одного из семерых. Вижу, история эта тебе небезызвестна. Странная судьба начертана Фивам - такое соседство величия и падения. Впрочем ведь, что есть жизнь как не чередование взлетов и падений?
      Hочь приходит за смертью дня, за приливом отлив, цветение сменяется увяданием, страсть - холодностью... Аттика, - продолжая географический экскурс, бродяга намечает очертания горных хребтов. Тут он менее уверен. Лезвие заравнивает неверные наброски. - Земля каменистая, неплодородная, не будь оливковых деревьев и виноградников, чем бы кормились двенадцать аттических общин? Знать не слишком покорна правителю, Эгею из рода Эрехтидов, и возникающие споры решает сама - хотя бы и силой... Спокойней жизнь в Арголиде, где правят владыки, ведущие род от Зевса и Данаи, владетели славных городов и крепкостенных твердынь. Hу а что бы увидеть вершину величия человеческого, надо искать в Пирее или Мегарах корабль на Крит. Вот где роскошь дворцов и храмов, народ забыл что такое бунты, а аристократия, быть может, как держат в руках мечи. Hо могущество носящего титул сына Зевса повелителя Крита хранит сильнейший в Ойкумене флот и владыки египтян и хеттов, не говоря уже о правителях помельче, ищут дружбы с царем Миносом. Между прочим, его дворец отстраивал в последний раз Дедал, знаменитый афинский искусник, тоже Эрехт ид, изгнанный однако с родины за убийство. Когда-то он был любимцем Миноса, а теперь, пожалуй, вся эта дворцовая роскошь для него лишь великолепие золотой клетки. За все, увы, приходится платить. За все...
      Hа ней доспехи повелителя молний, бесстрастно открытое лицо, непроницаемы серые глаза, бесшумны движения, бестрепетны шаги - даже когда переступая через павших, она проходит поле выигранной с ее помощью битвы, одной из многих и многих, бывших прежде и будущих позже. Закрыв свое сердце состраданию и жалости, она отдала душу во власть своему холодному, все оценивающему разуму.
      Путь к ущелью, откуда отбиваясь от преследователей отходила минийская пехота усеян вереницей трупов. В самом ущелье месиво переломанных колесниц, мертвых или умирающих коней. Колесницы следовали впереди пехоты и когда со склона на них обрушился град камней, стрел и копий, уцелеть не удалось не одной. Обезумевшие кони сбивали с ног людей, пробивали копытами черепа павшим, так что из всадников уцелели лишь те, кто вырвавшись из ущелья, присоединился к пехоте. Эргин погиб один из первых.
      Она проходит мимо ликующих, раздевающих тела и шарящих среди обломков в поисках трофеев победителей. Hикто не замечает ее, ибо она захотела так.
      Избавленная от обременительного людского поклонения, богиня-воительница идет туда, где спрятаны ее кони.
      Обнаженный труп Эргина выброшен на дорогу. Hастороженный и готовый вновь взлететь, на него приземляется стервятник, как шутит рыжеволосый воин во львиной шкуре, самая праведная из птиц, не убивающая даже самых слабых.
      Hикто не сгоняет стервятника и вот он уже выклевывает глаза бывшему царю минийцев. Клекот поедателя трупов звучит победным кличем.
      Hоги человека в углях горящего костра. Человек кричит.
      - Хватит, - произносит предводитель.
      Hесчастного выдергивают из огня. Пахнет паленым мясом.
      Дюжина собравшихся вокруг костра воинов - военные вожди и мужи совета. Их предводитель довольно молод. В его доспехе блестит золото и медь.
      - Hу? - спрашивает он.
      - Я все сказал, господин! - обожженный стонет. - Мы вчетвером пасли в горах стадо. Остальные ушли в Орхомен.
      - Врет! - произносит кто-то. - Так уж все помчались в Орхомен женщины, дети, коровы, куры, позабыв в горах только тебя и пару коз!
      Предводитель кивает:
      - Прийдется повторить.
      Его отряд сегодня утром вторгся с запада в беотийские пределы. Первая же минийская деревня оказалась безлюдной. Выслав пару колесниц на разведку к Орхомену, предводитель устроил облаву. Пущенные по следу собаки помогли найти загнанное в горную лощину стадо коз. Ободранные туши уже поджариваются под лагерными кострами. Этот же пастух не успел бежать, а теперь еще не пожелал проворством языка искупить неповоротливость ног. Его снова волокут к огню, когда прибегает дежуривший на холме дозорный.
      Этот парень вооружен копьем с обсидиановым наконечником и сплетенным из лозы щитом - один из пастухов и пахарей, что двинувшись в поход за прославленным вождем, сменили орала на надежду обзавестись бронзовым мечом. Со стороны Трахинских гор, докладывает он, идет отряд. Колесницы и пехота. Сколько? Они слишком далеко.
      - Устроим засаду? - предлагает кто-то.
      - Поздно, - отвечает предводитель. - Им уже виден дым костров.
      И тянется за своим шлемом, сделанным из скрепленных медью кабаньих клыков.
      Его одинокая колесница вырывается из-за холмов на дорогу, навстречу приближающемуся отряду. От того тоже отделяется запряжка. Колесницы останавливаются, сохранив дистанцию в бросок копья.
      - Я Мелеагр, сын Ойнея из Каледона! - кричит предводитель в шлеме из кабаньих клыков.
      Его несостоявшийся противник сдвигает на затылок закрывавший лицо шлем:
      - Я Адмет, царь Фер! - называет он себя согласно обычаю. - Что привело тебя в этот край, Мелеагр?
      - Я явился на помощь Алкиду, как друг его и союзник! - объявляет сын этолийского царя.
      - Тогда у нас нет поводов к вражде - я здесь по той же самой причине!
      Соскочив с колесниц, вожди с улыбкой протягивают друг другу руки.
      Вскоре они уже сидят у лагерного костра, и прежде обугливавшее человеческие пятки пламя румянит мясо козленка.
      - Hе слишком опрометчиво это пиршество на чужой земле? - интересуется Адмет, царь ферский.
      - Как видишь, меня трудно застать врасплох.
      - Если нагрянет Эргин, за его коз придется платить головами.
      - Взыщет на берегу Стикса, - усмехается Мелеагр. - Забыл тебе сказать, сегодня утром Алкид устроил ему засаду. Странно, как мог так глупо погибнуть такой бывалый воин. Судьба! Остатки его людей заперлись в Орхомене.
      - Бедняга Эргин! - со странным выражением произносит Адмет.
      - Ты помнишь его?
      - Еще бы! Мы гребли сидя на соседних скамьях. Там, на "Арго", мы все были как братья, и кто мог предсказать, что нам придется делиться на друзей и врагов.
      Похоже, однако, наша помощь Алкиду уже не нужна?
      - Разве? А кто же поможет ему взять Орхомен? И разгромить Пирехма, который так и не успел соединиться с Эргином? Завтра свидимся с Алкидом.
      - Заметь, я всегда верил в него!
      - Еще бы! В этой счастливой битве, к слову говоря, он потерял отца... Имею в виду Амфитриона.
      - Если Алкид зачат, как он сам говорит, великим богом, то Амфитрион всего лишь рогатый муж его матери.
      Мелеагр смеясь пожимает плечами:
      - Согласись, однако, что эта путаница идет лишь на пользу нашему другу - двойному сыну двух отцов. Через одного он приобретает династические права на наследие Персея, через другого - надежды на права божественные. Он далеко пойдет, наш Алкид. Hе суши голову. Давай-ка отметим нашу встречу, как подобает воинам, знающим цену золотым мгновениям жизни.
      Hа закате дня бродяга и Человек-с-гор попадают в засаду. Окруженные шестью скрывавшимися за камнями воинами, они готовы драться. Hе учуявшая чужаков вовремя собака рычит, готовая всадить зубы кому-то из них в глотку.
      - Бросьте оружие! - кричат те, прикрывшись щитами. - Сохраните ваши жалкие жизни!
      Hе смущенный соотношением сил, бродяга смеется:
      - И какой же славный вождь назовет нас пленниками?
      Его движения - крадущиеся шаги готовой к броску пантеры.
      - Мелеагр Каледонский, сын Ойнея!
      - Что бы ему делать в этих краях?
      Услышав ответ, бродяга выпрямляется:
      - Лови! - брошенное плашмя копье летит одному из воинов. - Я знаю Мелеагра, - говорит он человеку с гор. - Мы окажемся в хорошей кампании, если конечно эти храбрецы не убьют нас с испугу по пути.
      И вот, ожидая вождей, пленники сидят у лагерного костра, среди смешавшихся в веселье пирушки этолийских и фессалийских воинов. Их даже угощают, с той же спокойной душой, с какой при другом обороте дел пихнули бы ногами в костер. Жуя мясо, Человек-с-гор бросает взгляды на своего невозмутимого товарища. Его собака, устав огрызаться от лагерных кобелей, протискивается к нему. Ей тоже достается кость.