Королевское зерцало

Не знаю, что он ожидал увидеть на острове. Наверное, убитую горем, заплаканную женщину, умоляющую забрать ее оттуда.

Он не домогался моей близости, но я видела по глазам, что он полон желания. Мне пришлось напрячь всю свою волю, чтобы не поддаться слабости.

Харальд пробыл на острове всего один день.

— Возможно, ты меня больше не увидишь, — пригрозил он мне перед отъездом, а сам краем глаза наблюдал, как я отнесусь к его словам.

— В таком случае пришли мне мое приданое и свадебные дары, — сказала я. — Или позаботься, чтобы я как-нибудь еще получила деньги.

— Позабочусь, — коротко ответил он. — Святославов корень! — бросил он мне на прощанье.

А я пошла в пещеру, в церковь Михаила Архангела. Там я долго сидела и плакала.

В пещере меня нашел брат Бэда. Я рассказала ему о приезде Харальда и о смерти Олава.

— Твой сын на небесах, — сказал он мне.

Но это не уняло моих слез.

— У меня уже два сына на небесах, — ответила я. — Мне бы так хотелось видеть хоть одного на земле.

Брат Бэда молча опустился на колени и стал молиться. А я продолжала плакать.

— Я плачу и о конунге Харальде, — призналась я чуть позже. — Наверное, я больше никогда его не увижу.

Брат Бэда внезапно поднялся с колен и сел рядом со мной.

— Стоит ли тратить слезы на такого человека, — сказал он. — Не лучше ли целиком обратить свое сердце к Богу и вспоминать конунга Харальда только в молитвах?

— Что ты хочешь этим сказать? Ты предлагаешь мне стать монахиней?

— Да.

— Боюсь, ты меня не поймешь, — сказала я. — Но мне кажется, Господь не создал меня монахиней.

Мои слова не задели его, как я опасалась. Он лишь сказал очень серьезно:

— Похоже, ты права. — А потом продолжал…

В дверь постучали.

Пришел епископ Торольв с одним из своих слуг. Приветствовав всех с надлежащей почтительностью, епископ сказал:

— На Россей пришел корабль; он идет на юг, в Руду. Там на борту священник. Я говорил с ним о вас, королева Эллисив. Вы с дочерью можете отправиться на юг с этим кораблем. Я дам вам письмо к епископу Руды, и он поможет вам добраться до страны франков.

— Когда уходит корабль? — спросила Эллисив.

— Через день или два. Жаль, конечно, что отъезд падает на Святую неделю, но боюсь, у меня не будет другой возможности помочь вам.

Эллисив не успела ответить. Вмешался Олав, и обратился он не к ней, а к епископу:

— Королева Эллисив не поплывет с этим кораблем, — сказал — Ни теперь, ни потом ей не понадобится корабль, идущий на юг. Она была женой моего отца, и обязанность позаботиться о ней наилучшим образом лежит на мне.

Началась Святая неделя.

Пасха в том году была не поздняя и не ранняя, от Пасхи до Первого дня лета [35] оставалось шесть дней.

Думая о Пасхе, Эллисив думала и о собственной судьбе.

Когда-то ее учили, что смерть бывает побеждена всякий раз, как священник возвещает о том, что Иисус воскрес из мертвых.

Но теперь смерть была повсюду.

Мария лежала в могиле возле церкви Торфинна ярла, Харальд был зарыт под деревом где-то в Англии, и память о сыновьях, которых она потеряла, снова стала мучить ее.

Она потеряла многих близких. Родители умерли, пока она жила на Сэле, Эллисив случайно узнала об их смерти. Умерли Предслава, Ингибьёрг, Боргхильд.

Но самой главной болью был Харальд, ведь он лежал в неосвященной земле.

Ее учили, что надо всеми помыслами стремиться к вечному блаженству, иначе его не достичь.

А Харальд стремился к нему? Или его помыслы занимала только земная власть?

Эллисив вспоминала о его преданности Пресвятой Теотокос, и ей становилось легче.

На пасхальной неделе Эллисив часто молилась в церкви:

— Пресвятая Богородица, он всегда обращался к тебе. Заступись за него перед Господом, который так высок, что Его не в силах постичь мы, смертные. Попроси Господа, чтобы Он в своей неизреченной милости даровал душе Харальда покой и вечное блаженство!

В этих молитвах Эллисив обретала надежду, примирялась душой со Всевышним и Его неисповедимыми путями.

И еще Эллисив часто бродила по острову, прислушиваясь к шуму моря и ударам волн, к ветру и крикам птиц. Она думала об Олаве сыне Харальда. Гадала о своем будущем.

Олав — истинный сын своего отца: принял решение, даже не спросив ее! Она невольно улыбалась.

Пусть это было кощунство, но для Эллисив такой исход дела соединился с вестью о воскресении Господнем. Только теперь Эллисив призналась самой себе, как страшило ее путешествие на юг и его возможные последствия.

Время от времени Эллисив встречалась с Олавом, но наедине они больше не разговаривали.

Он приходил с Ингигерд и Скули и вел себя так, будто оба они его дети. Постепенно Скули начал чувствовать себя у Эллисив как дома, случалось, он приходил и один, чтобы поболтать.

Однажды Олав привел с собой ярлов, Эрленда и Паля. Эллисив поняла, что он подружился с ними. И наверняка рассказал им о своем разговоре с епископом Торольвом.

На Пасху ярлы устроили застолье. К удивлению Эллисив, ее посадили на почетное место среди женщин. Она и не думала, что ей когда-нибудь суждено снова сидеть на этом месте.

На третий день Пасхи пришел Олав, на этот раз один.

С порога он подошел прямо к Эллисив и сел на пол у ее ног.

— У тебя есть сын, — сказал он. — И зовут его Олав.

— А у тебя есть мать, ее зовут Тора, — возразила Эллисив. — Ее ты и должен почитать, как положено сыну.

— Меня не стало бы уже минувшей осенью, если бы не ты. Тогда и ей мало было бы от меня проку. К тому же у нее есть Магнус. А тебя защищать некому.

— Но ведь ты меня почти не знаешь. Мне иной раз кажется, что ты слишком хорошо обо мне думаешь.

Олав засмеялся.

— Эта опасность меня не страшит. — Он поднялся с пола, мимоходом обнял ее и сел на свое обычное место. — А не выпить ли нам с тобою пива?

Эллисив принесла пиво, и они оба приложились к чаше.

— Ты сказал епископу, что позаботишься о моем будущем.

Олав кинул.

— И позабочусь.

— Тогда знай: я не буду для тебя слишком большой обузой. Твой отец оставил у меня часть своего добра — по ценности оно почти не уступает моему приданному и свадебным дарам.

Олав опять засмеялся.

— Я тоже не нищий, — сказал он. — Отец и с собой взял немало сокровищ, он припрятал их на борту корабля. Конунг Харальд не любил расставаться со своим золотом. Надеюсь, я не унаследовал эту его страсть.

Ты вот помянула будущее. А ведь я уже размышлял, не заняться ли мне торговлей. Как тебе кажется, получится из меня купец, чтобы торговать в Гардарики?

Эллисив погрузилась в раздумье. Вернуться в Киев с сыном Харальда? Такая мысль не приходила ей в голову. Хотя почему бы и нет? Даже если между ее родичами кипят распри. Только нужно все хорошенько обдумать.

— Харальда тоже тянуло к торговле, — сказала она. — Но сперва он хотел завоевать полмира, чтобы вся торговля между странами была у него в руках.

— Ну, я так высоко не заношусь. Я уже видел, к чему это приводит.

— А подумать насчет Гардарики стоит, — сказала она.

— Поговорим об этом в другой раз. — Олав улыбнулся. — А сейчас мне хочется вернуться на Сэлу.

И Эллисив начала рассказывать.

Прошло целых четыре года, прежде чем я снова увидела Харальда.

Зато ко мне приезжал Халльдор, и не один раз. От него я узнавала о событиях, происходивших далеко от Сэлы.

Например, он рассказал мне, что Харальд убил Эйнара Брюхотряса и его сына Эйндриди.

Халльдор не испытывал жалости к Эйнару.

— Эйнар получил по заслугам, — сказал он. — Только напрасно Харальд зарубил его у себя на усадьбе как раз тогда, когда Эйнар приехал к нему, чтобы заключить перемирие.

— Харальд никогда не поступит честно, если ему предоставляется возможность обмануть или предать.

— Ты преувеличиваешь! — поспешил Халльдор защитить Харальда.

— Так ли уж сильно?

Он задумался.

— Преувеличиваешь, хотя и не очень. — И продолжал:— Жаль, конечно, что он так поступает. У Харальда есть все: мужество, сила, ум, способность поднять людей на битву и завоевать их доверие. И при этом он не гнушается изменой!

— Для Харальда главная ценность — это власть. А какими средствами он ее добывает, ему безразлично.

— Насытиться властью все равно, что утолить жажду морской водой, — задумчиво сказал Халльдор. — Только от соленой воды страдает утроба, а от власти — душа.

В другой раз я узнала от Халльдора о смерти Кальва сына Арни.

Харальд призвал Кальва из изгнания домой — в свое время Магнус изгнал Кальва из Норвегии по наущению Эйнара Брюхотряса, который хотел один влиять на молодого конунга. Но оказалось, что Харальд так же предал Кальва, как и Магнус. Они оба преступили собственную клятву.

Во время похода в Данию Харальд велел Кальву с небольшим отрядом сойти на берег, пообещав, что вскоре остальное войско придет им на помощь. Однако оставался со своим войском на кораблях, пока не убедился, что Кальв и его воины погибли в бою.

Он не простил Кальву, что когда-то давно, в Стикластадире, Кальв был заодно с теми, кто отверг предложение провозгласить Харальда конунгом. Не забыл он и того случая, когда Кальв приехал с Эйнаром в Гардарики: они забрали Магнуса как будущего конунга с собой в Норвегию, а над Харальдом жестоко посмеялись.

По словам Халльдора, Харальд не отпирался, когда узнал, что его обвиняют в смерти Кальва. Он даже сложил вису, в которой похвалялся своей низостью:

Десять и три — вот столько мною убито — тринадцать.

На то, чтоб убить человека, меня без труда подстрекали.

Злобу с враждой пожинает тот, кто к предательству склонен.

Лучше всего растет сорняк, говорят в народе.

— Харальд имел в виду не тех, кого убил в бою, — сказала я. — Убитых в бою должно быть гораздо больше. Четверых из тех, о ком говорится в висе, я могу назвать — это Магнус, Кальв сын Арни, Эйнар Брюхотряс и его сын Эйндриди. Любопытно, кто же остальные?

— Я бы тоже мог назвать кое-кого еще по Царьграду, — сказал Халльдор. — Но тринадцати все равно не наберется. Странно, что он не прикончил и меня. Ведь я никогда не скрывал, что у меня на уме.

— А из-за чего у вас на этот раз произошла перебранка?

— Елизавета, — сказал Халльдор, — я никогда не бранюсь с конунгом. Но случается, я ему перечу. А иной раз я и слова не скажу, но все и так ясно. Однажды Харальд расплатился с дружиной обманной монетой — сквозь серебро просвечивала красная медь, а я взял и швырнул всю эту медную дрянь к его ногам.

И Харальд смолчал. Потому что ни один человек в гриднице не сомневался, что деньги обманные. Только один наш разговор можно, пожалуй, назвать перебранкой.

— Из-за чего же вы повздорили?

— Из-за рождественской пени. Она была придумана потехи ради. Кто опоздает на Рождество к заутрене или еще в чем провинится, тот должен был сесть на пол и осушить рог с пивом.

Однажды Харальд для смеху устроил так, что к заутрене зазвонили слишком рано, опоздала почти вся дружина. Воинам пришлось садиться на солому и пить. Но мне показалось это ребячеством со стороны Харальда, и я отказался участвовать в такой потехе.

Тогда Харальд сам подошел ко мне с рогом и потребовал, чтобы я выпил его. Я отказался выполнить его приказание.

— Тебе все равно придется выпить этот рог, — сказал он. И в его глазах я увидел знакомый блеск. Я решил, что Харальд, видно, повредился в уме, если даже в таком пустяке хочет утвердить свою власть. Однако я тоже рассердился.

— Конечно, ты можешь принудить меня выпить этот рог, — сказал я. — Но твой отец, Сигурд Свинья, не смог бы принудить моего отца, Снорри, сделать то, что ему не по душе.

Я принял рог и осушил его. А Харальд побелел от гнева.

— Тебе тоже палец в рот не клади, — сказала я. — Ты знаешь, где у Харальда самое больное место. Он-то прекрасно понимает, что происхождение его не такое знатное, как ему хотелось бы. Я слышала кое-что о родах норвежских хёвдингов. Еще неизвестно, действительно ли Сигурд Свинья был потомком Харальда Прекрасноволосого.

— Харальд предпочитает не вспоминать о Сигурде Свинье, — сказал Халльдор. — У него на языке теперь только Олав Святой. Он, мол, принял наследство от своего святого брата. Все уши прожужжал Олавом Святым, точно так же, как некогда Магнус.

Хотя, если говорить честно, всякий бы воспользовался тем, что его брат оказался святым.

Я промолчала. Мои родичи в Гардарики тоже при случае пользовались своими святыми родственниками.

— Но хуже всего его мелочность, — продолжал Халльдор. — Она немногим лучше предательства.

— Что ты называешь мелочностью? — спросила я.

Халльдор задумался.

— Однажды мы с Харальдом стояли на корме, и я вдруг увидел, что мы плывем прямо на подводный камень.

— Держи правее! — велел я кормчему.

— Держи прямо! — приказал Харальд.

— Правее! — крикнул я.

— Прямо! — повторил Харальд.

И тут же раздался треск.

Нам пришлось высадиться на берег, чтобы починить корабль. Наутро я собрался восвояси. Неподалеку стоял торговый корабль, и я намеревался уплыть с ним.

Харальд спросил, почему я бросаю его.

Я ответил, что опасаюсь, как бы он снова не стал губить свои корабли или другое добро, желая оскорбить меня.

Но в то время я сердился на него еще и по другой причине. Он без всяких объяснений забрал обратно корабль, который подарил мне, когда я отправлялся в Исландию.

— Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно, — вырвалось у меня. И тут же мне стало стыдно. Оказывается, я сама была далеко не так набожна, как хотела бы.

Но Халльдор засмеялся.

— Именно такой покорности Харальд и ждет от своих людей, — сказал он.

— Но в тот раз ты не уехал от него?

— Нет. Нас помирили. — Халльдор неотрывно смотрел на горизонт с западной стороны. Мы сидели перед церковью Суннивы. На севере высился Стад, перед нами расстилалось море.

— За всю жизнь у меня не было лучшего друга, чем Харальд, — сказал Халльдор. — Ради него я готов был отправиться в ад, драться там с самим сатаной. Но лизать ему башмаки — какая же это дружба? В дружбе оба свободны и обоим нечего бояться. Однако ту дружбу, какую я могу предложить ему, он ни во что не ставит.

— Говорят, что тебе он позволяет все-таки больше, чем другим, — сказала я.

— Это верно, — согласился Халльдор. — Ведь и он по-своему нуждается в моей дружбе. Только не понимаю, что за бес попутал его, — непременно должен всем показать свою власть.

Халльдор рассказал мне об этом осенью. У Харальда он провел только зиму. Уже весной он снова отправился в Исландию, причем отъезд его был поспешным.

Неосторожный, как всегда, он сделал остановку на Сэле, прежде чем плыть дальше, домой. Сказал, что не мог уехать из Норвегии, не простившись со мной.

Причиной его отъезда был все тот же корабль, который Харальд подарил ему, а потом забрал обратно. После долгих споров Харальд согласился заплатить Халльдору за корабль. Они договорились о цене, но Харальд заплатил не все. Тем не менее этих денег хватило на другое судно, правда, не такое хорошее. Весной Халльдор надумал вернуться в Исландию и попросил Харальда выплатить ему остальные деньги.

Харальд разрешил ему уехать, но расстаться с деньгами не спешил. Они не раз толковали об этом, и Харальд все тянул. Он надеялся, что Халльдор отступится и уедет без денег. Халльдору это порядком надоело. И он не на шутку разозлился — он ведь тоже был упрямый, как осел, да и деньги свои хотел получить.

Известно, что Харальд умел находить выход из трудного положения, но, оказалось, не он один.

Они жили тогда в Нидаросе, в торговом посаде. Халльдор дождался ночи, когда дул крепкий береговой ветер. Корабль с его людьми стоял в гавани на якоре, готовый в путь. Халльдор взял некоторых из своих людей и приплыл в посад на корабельной лодке. Лодку он оставил у причала: один человек держал ее, а гребцы ждали, сидя на веслах.

Сам же Халльдор с несколькими вооруженными воинами пошел в усадьбу конунга. Стража знала Халльдора, и его никто не остановил, он прошел прямо в покои, где спали Харальд и Тора.

Спросонья Харальд не узнал его и спросил, кто пришел.

— Это я, Халльдор, — был ответ. — Я готов поднять якорь, ветер попутный, и мне нужны мои деньги.

— Откуда я тебе сейчас их возьму? — Харальд зажег жировой светильник. — Подожди до утра, утром получишь!

— Нет! — ответил Халльдор, — Мне нужно сейчас, вон у Торы на руке подходящее золотое обручье. Я согласен взять его.

— Тогда нужны весы, чтобы его взвесить, — сказал Харальд.

— Обойдемся без весов! Я знаю твои уловки. Давай сюда обручье! — У Халльдора в руке был меч.

Тора испугалась.

— Отдай ему обручье! Он же убьет тебя! — Она сняла браслет и протянула Халльдору.

Халльдор поблагодарил ее, поблагодарил Харальда за выгодную сделку и пожелал ему счастливо оставаться.

— А обмоем сделку в другой раз, — с этими словами Халльдор вышел из покоев.

Он и его люди со всех ног бросились к лодке, быстро доплыли до корабля, подняли якорь, поставили паруса и вышли из гавани.

Они уже мчались на всех парусах, когда в городе затрубили тревогу. Вдогонку им пустились три больших корабля.

Но было слишком поздно, и людям Харальда пришлось прекратить преследование.

— Странно, почему отец не позвал свою стражу, когда Халльдор был у него в покоях? — спросил Олав.

— Я тоже об этом думала. Наверное, он не хотел, чтобы Халльдора убили. Так же как и Халльдор не собирался убивать Харальда. А Тора не могла этого понять, она не настолько хорошо знала обоих.

Несмотря ни на что, они оба любили друг друга. И хотя Харальд пытался подчинить себе Халльдора, я думаю, ему бы не понравилось, если б Халльдор ему уступил.

— Не понимаю, почему отец не мог просто принять дружбу Халльдора?

— Потому что не терпел никого рядом с собой. Он сам признался мне в этом осенью, когда мы должны были покинуть Солундир. Сказал, что это у него с детства.

— Я думал, отец был умнее. И с тех пор Халльдор так и не возвращался в Норвегию?

— Нет. Через несколько лет Харальд посылал к нему гонца и просил вернуться. Обещал большие почести и самое высокое положение в стране.

Но Халльдор ответил:

— Я никогда не вернусь к Харальду. Я слишком хорошо его знаю и понимаю, что за высокое положение он мне сулит. Если я попадусь к нему в руки, он повесит меня на самой высокой виселице, какую сумеет построить.

— Думаешь, отец повесил бы Халльдора?

— Нет. Думаю, на этот раз он был искренен, но ему пришлось пожинать плоды того, что он столько раз поступал бесчестно.

Миновало несколько дней, прежде чем Олав пришел опять.

Эллисив не хватало его, но, узнав Олава ближе, она понимала: если он не приходит, значит, есть на то причины.

Олав пришел в Первый день лета.

— Я думал о Магнусе, — сказал он. — О моем брате.

— И что же ты о нем думал? — спросила Эллисив.

— Он живет дома, в Норвегии, и почитает за благо во всем походить на отца. Может быть, даже собирается отомстить за него.

— Вполне возможно.

— Нельзя поручиться, что он из мести не поведет людей на новый Станфордский мост.

— В ближайшее время ему не удастся собрать достаточно большое войско. Да и кому он станет мстить, ведь Харальд сын Гудини пал в битве?

— Это все так. Но я не уверен, что из Магнуса получится хороший конунг, из отца ведь не получился. Я думаю, что править надо не так, как правил отец. Главное, стараться быть справедливым, а не жадным. И мирно заниматься торговлей.

— Твой отец тоже призывал людей к мирной торговле. Недаром он построил новый торговый посад — Осло.

— Да. Кое-что он сделал. — Взгляд Олава был устремлен на писчие принадлежности Эллисив — она как раз писала, когда он пришел.

— Я начинаю думать, что самое правильное отправиться сейчас в Норвегию, — сказал он. — Меня удерживает только одно: я не хочу враждовать с Магнусом.

— Зачем же враждовать? Нужно найти людей, которые помогли бы вам заключить такой договор, какой устраивает вас обоих.

— Я не смогу править вместе с ним, как отец правил с Магнусом сыном Олава.

— Тогда трудно тебе придется: ты не хочешь ни враждовать с братом, ни править вместе с ним, — сказала Эллисив. — Однако если ты поедешь в Норвегию, то только затем, чтобы стать конунгом?

— Да. Иначе мне там делать нечего.

Эллисив задумалась.

— Я знаю человека, который дал бы тебе добрый совет, — сказала она наконец. — И оказал бы тебе поддержку, если бы ты вернулся домой. Это епископ Бьярнвард. Он был назначен епископом всей Норвегии, но живет в изгнании в Исландии. Думаю, тебе не пришлось бы посылать за ним гонца дважды.

Глаза у Олава загорелись.

— После того как епископ Тьодольв так унизил тебя, мне бы хотелось вернуться в Норвегию с епископом, который занимает более высокое положение.

Эллисив не ответила, стараясь собраться с мыслями. Она уже свыклась с возможностью вернуться на Русь, но теперь Олав заговорил о Норвегии. Придется ждать, пока он сам остановит на чем-то свой выбор. Возможно, не так уж плохо вернуться в Норвегию вместе с Олавом.

Эллисив не стала говорить об этом, а продолжила свой рассказ.

Прошло четыре года. Харальд не приезжал.

Но на Сэле время бежало удивительно быстро.

Когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что времена года сменялись там так же часто, как прилив и отлив.

И вот однажды — был погожий осенний день, я только что выкрасила шерсть и раскладывала ее сушиться у стены дома — передо мной появился Харальд. Его корабли пристали с другой стороны острова, и он пришел оттуда один.

Харальд огляделся.

— Я вижу, у тебя все в порядке, — сказал он так, словно мы расстались месяц назад.

— Спасибо. Как видишь.

— Ты пригласишь меня в дом?

— Охотно, — ответила я. — Только, надеюсь, ты позволишь мне сперва разложить шерсть? Она испортится, если оставить ее в куче.

Он засмеялся.

— Ты верна себе, — сказал он. — Ну кто еще дерзнет заявить конунгу, чтобы он подождал из-за какой-то шерсти?

— У тебя ко мне дело? — спросила я, торопясь покончить с шерстью.

— Нет, — ответил он. — Просто захотелось посмотреть, как ты живешь.

Я промолчала.

— И поговорить с тобой, — добавил он, как будто между нами ничего не случилось.

Харальд провел у нас почти две недели и, будь уверен, говорил достаточно. Теперь мне кажется, что он вообще не умолкал ни на миг.

Он рассказывал о походах и битвах, о победах и поражениях, и мы сами не заметили, как стали беседовать с ним, словно в давние времена.

Я, конечно, как и прежде, говорила ему откровенно все, что думаю.

Иногда он украдкой поглядывал на меня.

— Твоя речь слаще не стала, — сказал он.

— Я об этом много думала. По моему разумению, тот, кто боится сказать тебе правду в глаза, любит себя больше, чем тебя.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что любишь меня?

Он был удивлен.

— Ты угадал, — ответила я.

— Тогда бы тебе следовало быть поласковее, когда я в последний раз был у тебя в постели.

— В моей постели тебе нечего делать, пока ты называешь Тору королевой.

— Странная у тебя любовь.

Он уехал, но той же осенью снова приехал на Сэлу.

Ему снова захотелось поговорить со мной. Теперь он расспрашивал, что я думаю о том, о другом, и я отвечала, как могла.

Один раз мы даже поссорились.

Но в самый разгар перепалки он вдруг рассмеялся.

— Елизавета, — сказал он, — с тобою даже браниться веселее, чем мирно болтать с… иными.

— Добро пожаловать на Сэлу, будем браниться, сколько твоей душе угодно, — ответила я, После этого он частенько наведывался на Сэлу.

— Я помню то время, — сказал Олав. — Мать сердилась, а отец смеялся над ней.

— У нее были причины сердиться. Харальд никогда не любил Тору, это я поняла почти сразу. Он женился на ней, чтобы легче получить власть в стране, а заодно и мне отомстить. Но сам-то он знал, что предает и ее, и ее родичей. Он не собирался разводиться со мной. Хотя он и называл Тору королевой, ссорился из-за нее со священниками и сумел многим внушить, что она настоящая королева, Тора так и осталась для Харальда всего лишь наложницей.

В те годы он стал приезжать ко мне на Сэлу, если ему хотелось поговорить по душе.

Вопреки всему между нами в те годы возникла дружба, и со временем эта дружба стала такой, о которой говорил Халльдор, — свободной, не ведавшей страха. Мне кажется, я увидела Харальда таким, каким его хотел видеть Халльдор. Как ни странно, но Харальду, по-моему, нравилось именно то, что я его не боюсь. Он понял, что насмешками и презрением ничего не добьется, и больше не прибегал к ним. Так получилось, что мы стали ближе, чем были в годы нашего супружества.

— Ты сказала однажды, что отец виноват перед матерью больше, чем думают люди. Ты имела в виду то, что он женился на ней без любви?

— Да.

— На это можно смотреть по-разному, — медленно произнес Олав. — Не к лицу было матери и ее родичам договариваться о браке между ней и отцом за твоей спиной.

— Может быть, и так.

И Эллисив продолжала рассказывать.

Чего только я не узнала за эти годы, когда Харальд часто бывал на Сэле.

Он рассказывал о своих грабительских набегах на Данию и страну вендов. Каждое лето он ходил в походы, но не для того, чтобы завоевать новые земли.

— Я больше получу с Дании, грабя прибрежные селения, чем заставляя ее бондов платить мне, — говорил он. — А кроме того, моя дружина должна упражняться в ратном ремесле.

Он рассказывал также, что построил для себя новые усадьбы в торговом посаде Нидароса и в Осло, а еще в каждом посаде он поставил по церкви.

— Наверное, во имя Пресвятой Девы Марии? — спросила я.

— Конечно. А во имя кого же еще? Кроме того, я дал стране нового святого.

— Кого же ты на этот раз лишил жизни?

— Никого. Эта смерть не на моей совести.

И он рассказал о Халльварде сыне Вебьёрна, который был убит, когда пытался спасти женщину от преследователей, и его причислили к лику святых.

— Он был сыном моей тетки, — сказал Харальд. — Как видишь, в моем роду на одного святого стало больше.

— Видно, он не случайно удостоился этой чести, — заметила я.

— Нет, не случайно. К тому же он уроженец Вика, а там давно нужен был свой святой.

— А как тебе удалось уладить это со своими епископами?

Харальд бросил на меня укоризненный взгляд.

— Халльвард — святой, в этом нет сомнений. Уж очень он был набожный с самого детства. К тому же его убили до нашего приезда в Норвегию, так что я к этому вовсе непричастен. Правда, его труп, который убийцы бросили в реку с жерновом на шее, всплыл на поверхность уже при мне.

— Всплыл? С жерновом?

— Да.

— Трудно поверить.

Харальд сказал, что уже начал получать неплохой доход от церкви святого Халльварда. Но он сомневался, чтобы этот доход стал когда-нибудь таким же большим, как от раки Олава Святого. Тут было чему удивиться.

— Я привыкла, что конунги приносят дары церквам и святым, а не наоборот, — сказала я, — Что говорят на это твои епископы?

— У моих епископов хватает ума помалкивать. Но Адальберту, архиепископу Гамбургскому и Бременскому, это не нравится. Он прислал своих людей в Норвегию с требованием, чтобы я вернул все дары, принесенные святым. Кроме того, я должен признать господство Адальберта. Я посмеялся над ними и посоветовал уехать подобру-поздорову. Сказал, что я сам себе архиепископ.

— Ты никогда не думаешь о спасении души?

— Во всяком случае, спасение моей души зависит не от архиепископа Гамбургского и Бременского, — ответил он. — Эти епископы на Западе преувеличивают свое могущество, и больше всех Адальберт. Если захочу, я могу пригласить епископов из Царьграда.

Про торговый посад Осло он сказал, что построил его в противовес Нидаросу. А не то Нидарос может стать слишком сильным.

Я услыхала много рассказов и о жизни при дворе конунга Харальда. Он явно подражал иноземным правителям: установил придворные ритуалы, держал шутов, подобно им и судил, и миловал. Забавы Харальда бывали иногда очень жестокими. И еще его всегда окружало много исландских скальдов, слагавших в его честь песни.

Некоторые из этих песней, лучшие, по его мнению, он мне исполнил. А в искусстве скальдов Харальд знал толк. Вряд ли кто-нибудь из окружавших его скальдов мог с ним сравниться.

Где бы ни появлялся Харальд — в том числе и на Сэле, — он приносил с собой оживление и смех. Но, к моему удивлению, он не приносил с собой на Сэлу тревогу и беспокойство — его посещения не смущали мою душу.

Когда Харальд был рядом, во мне просыпалось желание, но я давно привыкла жить и с этим желанием, и с тоской по Харальду. Они подступали и тогда, когда он был далеко, их могла пробудить случайная мысль, слово.

Но с годами пришли и другие чувства — дружба и новая, неведомая прежде нежность. И с ними — покой.

Я считала, что знаю Харальда. Мне были известны все его недостатки, он уже ничем не мог разочаровать меня. Однако теперь я узнала и собственные недостатки. Я была рада, что Бог завещал нам прощать, а не судить друг друга. Я восприняла как дар, что могу прощать Харальду, принимать его таким, каков он есть.

Я не питала надежд, что наши отношения когда-нибудь переменятся. Мне казалось, что для этого он слишком упрям. Да и я тоже не могла уступить ему.

К тому же я не была уверена, что хочу перемен. После первых тяжелых лет мне было хорошо на Сэле.

Однажды я сказала Харальду, что люблю его, и он время от времени напоминал мне об этом, особенно если я осуждала его поступки.