— Врата бездны, — с трудом различил Валеран. — Возвращается. Засасывает все.

Теперь было слишком опасно продолжать путь вдоль гребня: вся равнина была покрыта легкой зыбью, то тут, то там возникали черно-синие вихри. Открывшаяся перед ними расселина в скалах казалась более безопасным местом. И они направились туда.

Перед ними открылся город, построенный все теми же гигантами в середине горной цепи. Удивительно, что такая могущественная (если судить по сказочной архитектуре) раса исчезла, не оставив других следов. Подземный комплекс казался особенно сложным: огромные массы камня были удалены, пробуравлены, как соты в ульях. Валеран включил свой фонарь: странные колоннады раздваивались, переплетались. Сквозь стены из прозрачного кварца были видны другие причудливые строения, площади в форме звезд и удивительные конструкции выступали из горного массива. И напрасно пытался он отнести их к какой-то определенной стадии или к определенному стилю в развитии цивилизации. Казалось, что эти древние познали все: пирамиды и зодиакальный круг, террасы на усеченных столбах, акведуки и мосты-туннели. Сами стены были украшены скульптурами, менее изысканными, чем в городе-библиотеке, но сохранившими удивительную отделку: эрозия совсем не затронула их. Горельефы являли целый мир гигантских существ, чаще всего гуманоидов. Это были картины жизни, эпопеи, истории исчезнувшего мира, который возникал на этих стенах с невиданной силой и яростью. Гармоничные существа со сложенными крыльями и другие, бесформенные и расплывчатые, и еще другие, похожие на облака, строили свои города, засевали поля, завоевывали планеты. Фантастическая цивилизация оставила здесь свое описание: географические и астрономические карты, схемы прекрасных механизмов. Когда Валеран прикоснулся к одной из ниш, она запела. Это была далекая мелодия, как будто ее стерли века, грустная и медленная. По мере того как отряд углублялся в подземные лабиринты, фрески становились более хаотичными и противоречивыми. Среди них было изображение, которое Валеран легко узнал, и которое повторялось сотни раз: нечто похожее на небесную воронку, спираль, напоминавшую столб из песка и молний. Это изображение появлялось чаще всего среди ужасного месива из разбегающихся, расчлененных, летящих по воздуху тел, среди рушащихся зданий и огненных смерчей. Оно стало настоящим символом конца света, оставшегося во тьме веков.

— Так вот что их убило… — прошептал Валеран.

Его спутники в молчании продвигались вперед. Этот грандиозный мертвый город странно действовал на нервы. Вдруг Глопа упал, покатился и, остановившись у ноги Ральфа, что-то глухо прокудахтал. И Черный Принц увидел: проспект из кристаллической породы поднимался к портику, за которым начинался мрак более плотный и более темный, чем тот, который царил в подземелье. А ведь на равнине в это время было светло…

— Ну, ладно, — сказал Валеран. — Попытаемся понять. В этом же нет ничего сверхъестественного: ведь Антигона сравнительно небольшой мир с невысоким уровнем гравитации. Мы пересекли подземелье по прямой, то, что я вижу — не может быть антимиром. Это просто ночная сторона Антигоны. Поднимаемся.

— Не ходить туда! Не ходить туда! — бормотал Глопа в трансе, он отвратительно трусил. — Человек-медицина, ночь. Бездна Тьмы! Не…

Катаясь по гигантским пыльным плитам, тварь случайно задела плитку, очевидно, покрытую звучащим слоем. И на фоне его беспорядочных воплей поплыла странная гармоничная мелодия. Она была торжественней глубокой ночи, раздирающей, она рассказывала о безграничном отчаянии, о безграничной покорности судьбе, о невероятном отвращении, все это — на тему сверхчеловеческой гордости. Как будто эти ноты разбудили все горные эхо, и необъятная скорбь заполнила своды, словно сами пещеры издавали погребальный стон. Казалось, что кто-то, навсегда плененный мраком, уже отчаялся увидеть свет, к которому он пробирался века, обдирая ногти о камни, кто-то еще наполовину живой, который не мог простить другим, что они живут… И все эти хрипы, крики, эти смутные проклятия соединились и затихли в одном необъятном рыдании. Напуганные лавиной звуков, спутники Валерана вскочили и побежали вперед. Валеран пошел за ними.

Ночь снаружи была абсолютно темной. Это не было метеорологическим явлением, это было естественное состояние. Портик был окружен снаружи скользким карнизом, на него падал единственный бледный и робкий луч света, пробивавшийся неизвестно откуда. И это было все, что оставалось от реального осязаемого мира: снаружи начинался кошмар.

Три или четыре плоскости накладывались там одна на другую. Самая близкая из чудовищного хаоса водяных растений, набухавших, грязных — это было нечто вроде леса, океана колеблющихся водорослей. Воздух был таким плотным, будто составлял одно целое с этой липкой массой, и было невозможно понять, на поверхности или в глубине колыхались эти гигантские водоросли-мешочницы, эти клодофоры пятнадцати метров высоты, эти колеблющиеся стены антероморфов цвета черных изумрудов, эти пунцовые полисифонии. Все эти растения жили своей таинственной жизнью, и она не имела ничего общего с жизнью на Земле. Это был застывший мир, пространство с точно определенными размерами. Создавалось впечатление, будто находишься на краю бездны, а эти растения уходят корнями в невидимый берег, над которым нет ничего, кроме безграничного ужаса…

Вода же вокруг водорослей была, кажется, частью уже второй плоскости — тоже реальной и ощутимой, несмотря ни на что! Она казалась пластической массой, светящейся всеми цветами радуги, но с преобладанием черного. И в то же время это было скоплением фосфоресцирующей протоплазмы, это была пена первобытного океана, заселенного невероятными чудовищами. Когда глаза привыкали к этому мраку, можно было различить множество разнообразных слоев и оттенков в этой массе. Первая плоскость вырисовывалась предельно ясно — со своим липким мраком в форме спирали матовой черноты, похожей на гигантский столб, расширяющийся внизу, в его основание вписывался весь окрестный пейзаж. Основание это состояло из какой-то неописуемой и немыслимой субстанции, которую обостренное восприятие Валерана оценило как постоянную и нематериальную, плотоядную, и в то же время, более мертвую, чем сама смерть. И пока масса водорослей ритмично колебалась, инертная, приводимая в движение чем-то вроде вдоха, глубокого всасывания, черный столб вращался с немыслимой скоростью…

Было во всем этом нечто такое, что существовало на заре сотворения мира, в бездне времен, и никакой человеческий язык не смог бы это выразить…

Что-то похожее на узкую тропу или мостик вырисовывалось в первобытном болоте. По обе стороны вздымались дрожащие щупальца морских звезд и гигантских диатомей.

— Ну, что ж, — сказал Валеран, бездумно повторяя священную формулу рискованных предприятий, — пошли, ребята.

Животины застонали, разнюнились, попятились назад. Он с удовольствием бросил бы их здесь, но Валеран дорожил спасенными антибиотиками и питанием. В конце концов он снова направил на них свое оружие, и они тронулись дальше. Темные силуэты выступали из протеиновой массы. Трудно было понять, существовало все это в действительности или нет. Сущностью этого мира был всемогущий страх.

Не успели они сделать несколько шагов, как ужас наступил. Должно быть, между плоскостями существовали границы. Нечто вынырнуло прямо перед путниками. С омерзительным запахом, щелкая огромными перепонками, темная масса пересекла пространство перед ними, потом рухнула, превратившись в целый холм студенистой массы — липкий хаос с вибрирующими щупальцами. Глопины придворные были сметены начисто, а сам он угодил в эту массу головой. И только Валеран, оставшийся на ногах, в то время, как сине-зеленая масса приближалась волнообразными движениями, разрядил по ней свой дезинтегратор с присущей ему яростью…

Ему послышалось эхо.

Потом послышался смех — сухой и легкий.

Потом…

— О! Так это не вы! — сказал посеребренный голос, полный разочарования.

Она стояла на краю тропинки, прислонившись к выступу из губки эспериозис. У нее было идеальное сложение андроида, дезинтегратор на перевязи, а под стеклом шлема виднелись большие зеленого цвета глаза, схожие с цветом земной воды, очаровательные и опасные одновременно. Как это там говорил Айрт «…явилась химера… или амазонка?..»

— Вы не тот ангел, которого я ждала! — сказала она. — Ваше имя или я стреляю!

— Валеран Еврафриканский, командир корабля «Надежда», — отвечал он машинально, — Сигма, Арктур.

— Как жаль! А что вы здесь делаете? Мы тратим массу времени на передачи в космос: «Не приземорбит. Летин'Сигму».

— Как?

— Ах, да! Вы же не понимаете человеческий язык! Арктурианец, не так ли?.. Это значит: «Не приземляйтесь. Встаньте на орбиту». Мы сначала тоже не поняли, откуда СОС… Но с тех пор, видит космос, Морозову удалось расшифровать надписи на щите…

Неожиданно ее внимание было снова отвлечено желеобразной массой, которая распадалась с поразительной быстротой, и она крикнула:

— Анг'Ри! Протозавр, это протозавр! Пока он не мракисчез, пойди посмотри, кто первым попал в него!

Хрупкая, цвета обожженного дерева фигурка соскочила с клодофоры и принялась отплясывать вокруг остатков чудовища.

— Ты! — ответило видение. — Дезинтегр'зад перв!

— Пардон! — вмешался Валеран. — Скорей всего, оба выстрела совпали…

Амазонка бросила уничтожительный взгляд:

— Да, в вашей частоте времени. Но не в частоте этого зверя. Анг'Ри знает, что говорит: он самый лучший охотник за частотозаврами. К тому же, смотрите сами, задняя часть исчезла прежде.

И это было бесспорно!

Два медленных водоворота расплывались на том месте, где находились носильщики. Валеран машинально поискал глазами Глопу. Он неожиданно обнаружил его, но в самом необычном положении: невыносимая животина попала в брюхо чудовища, в то, что должно было соответствовать брюху, и теперь можно было смутно различить, как желеобразная масса облегает его со всех сторон… Он жестикулировал, он, должно быть, даже орал, размахивая своими культяпками, но не было слышно ни звука… И к тому же правый бок протозавра тоже начал исчезать.

— Но, — сказал ошеломленный Валеран, — он сейчас исчезнет вместе с Глопой!

— Ага, — сказала амазонка, — так вы знаете Глопу? Ну да, это одна из достопримечательностей Антигоны — переносы во времени и падения в межпространственные пустоты. Протозавр возвращается к себе, уж не знаю, куда. В подпространство, в плоскость X, где-нибудь за пределами метагалактики…

— И он утащит эту животину с собой?

— Конечно. Ведь она у него в животе.

— Но… — Валеран уже хотел было неизвестно зачем броситься следом.

— Остановитесь или я стреляю! Эта погань радиоактивна!

И она бы, несомненно, выстрелила. Валерану пришлось, подавив отвращение, присутствовать при необыкновенной кончине тошнотворного промежуточного индивидуума. Желеобразная оболочка чудовища исчезла раньше, чем внутренности, где бился и в то же время разлагался Глопа. Наконец, осталось только два слегка фосфоресцирующих скелета, но они продолжали двигаться. А потом и эти последние останки исчезли.

— Ну, ладно, — сказала амазонка, — по крайней мере, теперь с ними не будет никаких хлопот. Столько неприятностей с каким-то зверем, пусть он даже человекообразный!

— А что, другие обитатели этой планеты больше похожи на людей?

— Да, некоторые.

— Вы так считаете?

Он теперь как бы слегка мстил ей за грубость со своим обычным искусством, передающимся по наследству в течение веков вместе с королевской кровью, продолжая при этом думать: «Меня надо выпороть! На кой черт мне сдался Глопа?» И действительно, это было невероятно: он высадился на враждебную человеку планету, среди динозавров и призраков из Кафки, его преследуют несчастья и отвратительные сцены… Очаровательная амазонка прибежала к нему на помощь, а он не нашел ничего лучшего, как затеять с ней какую-то глупую дискуссию! Но каким бы земным принцем Валеран ни был, он, естественно, не знал, что такое «существо Талестра»…

— Мне кажется, — отвечала она с той самой улыбочкой, которая вызвала у него с одной стороны желание наброситься на нее со страстными поцелуями, а с другой — искупать ее в болоте, — что ваше присутствие здесь уже требует от нас сверхчеловеческой выдержки. Как вы думаете, легко ли будет нам с Анг'Ри тащить двух факожиров, которых нам удалось подстрелить, два мешка с водяными орехами и съедобными водорослями-мешочницами, ваши витамины и еще вас в придачу?! Видите ли, мы здесь не затем, чтобы прогуливаться при свете солнца Лебедя, а чтобы прокормить наше поселение в Крайних горах!

Валеран высокомерно посмотрел на нее:

— Почему это вы должны меня нести? Мне остается только следовать по этой тропинке…

— Н-да? — сказала она. — По этой тропинке… Анг'Ри, покажи ему, что это такое. Держитесь крепче. Раз, два, три!

Путешественник едва успел ухватиться за ствол пурпурной полисифонии. Казалось, весь мир вокруг опрокинулся. Перед ним больше не было ни гигантской губки эспериозис, ни самой тропинки. Ничего, кроме черной воды с гигантскими водорослями. Амазонка и ее спутник, похожий на кузнечика, сидели на огромном листе антероморфа у самой воды. И оттуда раздался воздушный голосок:

— Эта тропинка существовала какую-нибудь тысячу лет назад. Мы с Анг'Ри вытащили ее из прошлого, именно так мы поступаем каждый раз, когда отправляемся на охоту, иначе все наши в Крайних горах подохли бы с голода, как те, на равнине! Нас всего десяток, кто может это делать. Но только не стоит увлекаться этими фокусами — они влияют на устойчивость общего состояния и так уже бурлящей планеты…

Не успела она закончить фразу, как плоскость опять опрокинулась.

Анг'Ри издал предостерегающий крик, и все трое полетели в пустоту. Неизвестно откуда прилетевший ураган сбивал полисифонии и антероморфы. Троица кое-как приземлилась на один из гигантских гребней звездчатого коралла, «которого здесь не должно быть, — понял на этот раз Валеран. — Он вызван из другого времени…» Вокруг них черная поверхность вздувалась, поднималась, словно панцирь гигантской морской черепахи, потом лопнула, как сине-зеленый гнойник, из которого забили зеленые языки пламени. Как будто взорвалось первобытное болото.

Одновременно окружающий мир потерял последние остатки стабильности, его структура стала распадаться, плоскости какой-то немыслимой геометрии возникали из хаоса.

— Время поворачивается, — крикнула Талестра, спрыгивая с гребня. — Быстрей, быстрей!

И она побежала, погружаясь сначала по щиколотки, а потом по колено, по кипящему болоту.

— Быстрей, быстрей!

Открывшаяся бездна изрыгала призраков — скользких цератозавров, бьющих по воздуху своими тонкими крыльями, горгон, у которых вместо головы был клубок змей, огромных пурпурных пиявок…

— Скорей, скорей!

Валеран прикрывал своих спутников огнем дезинтегратора. Они едва не угодили в ловушку к гигантской медузе, чья масса была того же цвета, что и вода. Он выстрелил в чудовище, и оно распалось на куски. Потом он сбил какое-то черное полупрозрачное образование в виде тучи, которое приближалось к ним. Затем, когда у него кончился боезапас, Талестра протянула ему свою «пушку» с улыбкой, которая стоила любой награды. Наконец, они забрались на ветви гигантского папоротника.

— Вы хорошо стреляете, — сказала она таким тоном, будто они были на светском приеме.

— Я научился на Земле, — поклонился Валеран.

— А, значит, вы летите с Земли? Это мне больше нравится.

— Вы не любите арктурианских ангелов?

— Я мало о них знаю, — сказала она. — Там что-то вроде спрута. Держитесь левее!

Анг'Ри время от времени постреливал у их ног, они, казалось, на какой-то миг отгородились от всего этого хаоса…

— А можете вы, — спросила она неожиданно, — поговорить со мной именно сейчас о небесной геометрии или о земной простоте? О жизни, о смерти, о человечестве и о мутантах?

— А так ли уж это важно? Я ведь даже не знаю вашего имени…

— Меня зовут Талестра. Конечно, это не так уж важно, как мне вдруг показалось…

Именно в этот момент он и должен был сказать ей: «У вас не может быть соперниц, Талестра. Весь мир больше не существует для меня. Вы прекрасны…» То есть все те банальности, которые говорят в таких случаях влюбленные. Но он не нашел ни одного из этих слов и потом столько раз упрекал себя за это… Анг'Ри издал боевой клич — пенящийся кратер открылся у их ног, а в нем постепенно проявлялась все та же искусственная тропинка, которая спускалась вниз. Они спрыгнули на нее. А вокруг смешивались пространство и время. Смерч, более черный, чем сама чернота, смел, как соломку, обломки гигантских папоротников и гимноспермов. Желеобразный спрут был подброшен на несколько десятков метров вверх, словно легкая щепка. Наконец, им удалось добраться до широкого карниза, который был преддверием пещер. Валеран с трудом доплелся до гранитного выступа и бессильно опустился на него — ноги больше не держали. Он потерял много крови, и теперь сказывались неудачная посадка, кошмары Кафки и бегство от песчаных смерчей. К тому же какая-то нечисть глубоко прокусила его левую руку. «Какая нечисть?» — настаивал серебристый голосок. Честное слово, он ничего не знал об этом. Может быть, это был сам Глопа или какой-то протозавр? Протозавр, который был Глопой, который поглотил Глопу… На этот раз Талестре пришлось ухаживать за принцем с прекрасным земным лицом, искаженным страданием. Рухнув у ее ног со своими факожирами, Анг'Ри сейчас ничем не мог помочь ей, но Талестра уже и сама начала разбираться в ранениях и укусах Антигоны.

Это тело, бессильно распростертое рядом с ней, напоминало тела всех других раненых на всех полях войны — неподвижное, с руками, сложенными на груди. Талестра хотела бы отодвинуться от этого чужака, который не был Лесом, который занимал место, предназначенное для Леса. Но, наклонившись к нему, была поражена чисто земной красотой, лицом статуи или старинного портрета, с длинными ресницами и черными прядями, склеившимися сейчас от пота и крови…

«Если зубы или когти были отравлены, он сейчас умрет, — подумала она. — А я не хочу, чтобы он умер». Для Талестры слова всегда были тенью или предвиденьем дела. Она сняла со своего пояса короткий магнитный стилет, который обычно применяется в рукопашных схватках, расстегнула рукав скафандра принца и разрезала рану. После секундного колебания, она впилась в нее губами…

Виллис думает:

Привыкаешь ко всему. Даже к жизни в аду. Да и ад ли это? Там, где мрак кончается, небо, пурпурное или темно-синее, исчерчено лучами и свечениями.

А за этим простирается то, что наши приборы не в состоянии определить: бездна, ничто.

Насколько я поняла смысл древней поэмы, которую дал мне почитать Морозов, у ада есть определенное преимущество: мы дошли до последнего круга, и с нами не может произойти ничего худшего. Но и лучшего ждать нечего.

И все-таки мы продолжаем надеяться.

На Антигоне еще ужаснее, чем на Гефестионе. В Крайних горах мы обнаружили множество пещер. На этих красных скалах не было растительности и влаги, но мы пробудили артезианские колодцы, которые дают чистую, немного солоноватую воду. Чтобы не умереть с голода, как эта толпа на равнине, наши левитанты спускаются на темную сторону. Создается впечатление, что Талестра, Анг'Ри и некоторые другие стали находить в этом удовольствие…

Мы поселились в пещерах, прорытых древним и забытым народом, который, как я поняла, был близок нам своим отчаяньем. Эти пещеры расположены весьма искусно, в определенной последовательности так, что они способны даже отражать ультразвук. В смеси песка и пепла, которой был завален расположенный выше всех грот, мы обнаружили огромный щит, изготовленный из сплава серебра, бронзы и неизвестных металлов. Все та же рыхлая масса заполняла неровности: это были останки последних часовых, охраняющих щит.

Мои «кузнечики» очистили и отполировали металл, и первой заботой Леса было поднять его с помощью пневматической лебедки корабля и закрепить на стене. Это несравненное произведение искусства. Щит выпуклый, отделан чернью и серебром, покрыт рельефными изображениями, еще более тонкими и осмысленными, чем стены подземных переходов. Они воспроизводят древних хранителей Красных гор, наших предшественников. Это гуманоиды с развитыми конечностями, с большими глазами. Они охотятся за грациозными животными, чем-то напоминающими их самих, они танцуют, увенчанные коронами из водорослей, или плавают по темной воде своих рек. И жил народ сначала на ночной стороне Антигоны, богатой водой… А потом ужас антимира стал приближаться, и они взобрались на горы, заползли в пещеры. А потом началось…

Барельефы представляют это в форме вихря или спирали. Какой-то неуловимый животный оттенок примешивается к полированному металлу щита и напоминает нам уже известное и виденное. В центре щита настоящий шедевр чеканки показывает захватывающую картину последнего периода: житель Антигоны, обнаженный и с короной на голове стоит на пьедестале уже в самом центре мрачной спирали. Но его вооруженная мечом рука уже стучит по самому щиту…

А у подножия постамента видны разбегающиеся микроскопические фигурки!

— Поздн'тревога!

Чтобы предупредить любые неожиданности со стороны бездны, Лес перенес на самую высокую террасу перископический телескоп с «Летающей Иглы» и направил его на темную часть планеты.

Ведь у нас больше не было надежды улететь.

Морозов расшифровал надпись на щите: ВСЯКИЙ, КТО ОПУСТИТСЯ НА АНТИГОНУ, С НЕЙ И ПОГИБНЕТ. Так оно и есть.

Дело не в том, что у нас нет горючего. Равнина буквально усеяна звездолетами, их резервуары полны, но пользы от них мало… Кроме того, Морозов утверждает, что почва Антигоны очень богата сырьем для получения горючего. Но в глубине Бездны Лебедя притяжение невидимого антимира так сильно, что никакой двигатель не смог бы нас оттуда вырвать. Поэтому бесчисленные звездолеты и падают на солнечную сторону, но ни один не может подняться, как с кладбищ планеты Геры…

Мы несколько раз пробовали спускаться на равнину, несмотря на предупреждения Леса и Морозова. Я сожалею, что не послушалась голоса разума. Там, в песчаных норах существует (а не живет) обезумевший от отчаянья, но очень упрямый народ. Эти люди ничего не хотят слушать и бросают в нас камнями.

В одну из первых ночей человек десять моих «кузнечиков» затерялись на равнине. Я спустилась по склону, чтобы позвать их. Там я и провела всю ночь с Джелтом, самым маленьким и слабым из них, и с Машей, уже взрослой девушкой, которая, несомненно, становится мутанткой. Мы сидели на скале над темной равниной. На плато поблескивали огни костров и слышались крики.

— Это правда, что ты спросила у Леса, у командора Леса, разрешение спуститься туда, а он не разрешил? — спросила Маша резким голосом. И я увидела ее глаза: как два мертвых хризопраза. И я подумала: «Если она останется такой, она станет жесткой и грубой, как булыжник». И я сказала:

— Лес никогда не запрещает. Он только сказал, что те, кто спустились туда, погибнут.

— Он это точно знает?

— Да. Талестра видела. Их убили. Эти, с равнины.

— Ах! — воскликнула девушка. — За что они нас ненавидят?!

— Они боятся, Маша. И голодают.

Джелт начал тихо смеяться, и я вдруг подумала, что он сходит с ума.

— Не сердитесь, — сказал он. — Я подумал, что мне повезло. Я не очень-то знал тех, которые спустились. Но, если бы это была ты, Виллис, или Анг'Ри, или даже ты, Маша… Я бы пошел с вами. Как это ужасно, когда любишь, а? Но любим-то мы только близких людей…

А Маша крикнула разрывающим душу голосом:

— Те, что с равнины, не люди!

Однако, это не так.

Миграция — или приступ — началась однажды ночью.

Мы с Талестрой стояли на страже. Едва поднявшись с темной стороны, где она охотилась с Анг'Ри, она добровольно присоединилась ко мне. Казалось, она хотела сблизиться со мной, что-то доверить мне, но делала это довольно неловко. За исключением наших игр, вне пространства и времени у нас было мало общего.

Тем не менее между двумя падающими звездами она спросила меня:

— Как ты думаешь, одни и те же события могут происходить два раза в жизни?

— События? Какие события?

При свете звезд Лебедя ее резкий профиль выделялся, как арабеска.

— Неважно. Бывает так, что идешь среди толпы или по лесу. Появляется какое-то чувство. И у тебя создается впечатление, что это уже было. Не говори мне о перевоплощении или о памяти предков: это точно уже было, и ты даже знаешь, когда именно. Возможно ли такое?

Я заглянула в свое прошлое: однажды в руинах Гефестиона мне показалось, что сейчас все произойдет снова, что откроется дверь, и войдет Хелл… Но ничего не случилось. И у меня было недостаточно опыта, чтобы ответить на вопрос Талестры. Я сказала:

— Иногда веришь, что все сейчас вернется. Но это всего лишь отражение… карикатура.

— Говоря по-научному, — бросила Талестра, — Морозов сказал бы: «Атомы возвращаются, но их комбинации изменяются». У Валерана Еврафриканского глаза такие же, как у Леса… Ты мне скажешь, что такие предположения уже высказывались…

— Тебе надо бы поменьше думать о Лесе, он ведь телепат.

— Вот именно! — воскликнула она. — Если бы он обратил внимание на мои мысли! Если бы он только мог… Виллис, знаешь ли ты, что такое ревность?..

А я не знала. Можно ли ревновать к ночи, к смерти, к могиле на влажной планете?..

Именно в этот момент прожектор «Летающей Иглы» залил фиолетовым светом окрестности.

И мы увидели:

Нечто похожее на морской прилив поднималось со стороны плато Отчаянья.

Существа, которые пробирались по пескам, были иссушены, как пауки, или раздуты, как бурдюки, — ведь смерть принимает столько обличий! В фиолетовом свете прожектора некоторые были похожи на давно уже умерших, другие были покрыты жиром и кровью. Некоторые ползли по земле, падали, скользили. В молчании. Я никогда не видела ничего более страшного. Ужас поднимался все выше и уже обступал меня. Тяжелый запах дикого зверя предшествовал этой толпе, и в сгустившемся воздухе можно было уже различить едва слышное, но тем более неотвратимое знакомое завывание песка и ветра…

Талестра вскочила, я удержала ее за локоть. Я увидела ее зеленые, будто опрокинувшиеся глаза.

— Это катаклизм?!

— Похоже. Поднимись наверх и жди у щита. Анг'Ри пойдет и разбудит Леса.

Она сказала с неожиданной нежностью:

— Только буди осторожно. У него ведь больше не будет отдыха.

И Анг'Ри, неожиданно появившийся откуда-то из ночи, ответил:

— Я слышу. Это конецтигоны.

Действительно, на этот раз бездна двинулась с солнечной стороны, и я поняла, что на Антигоне не может быть ничего постоянного, что она периодически опрокидывается…

А на плато тем временем:

— Нас засасывают черные вихри. И ничто-ничто не может остановить их продвижение…

— Бежать? Но куда? Посмотри — горизонт совсем почернел, а жгучий ветер бросает в наши лица запах гнили…

— Земля оседает под нашими ногами, она трескается и выплевывает кипящую смолу…

— Ад! Мы в аду!

— Солнце Лебедя гаснет…

— Да, оно уже мертво…

— Как будто слышен гром с Крайних гор?

— Это они! Они сражаются! Ах, как бы я хотел быть с ними!

— Какая разница, они тоже умрут.

— По крайней мере, это будет осмысленная смерть.

— Осмысленной смерти не бывает…

— Хедди, не покидай меня!

— Я здесь, малыш!

— Даже не видно друг друга в этой крысиной норе…

— Орль, мне страшно…

— Закрой глаза, я обниму тебя!

— Давайте поднимемся наверх, надо все-таки что-то делать. Трудно смириться со смертью в этих дырах…

— Да ведь и выйти уже нельзя.

— Как будто небо падает на нас…

— Да нет, это просто ночь.

— Но этот гром, этот гром…

— Это призыв, пошли туда.

— Берегитесь зыбучих песков…

— Хедди, иди сюда! О, космос! Она упала и не двигается. Моя малышка Хедди…

— Как будто все умерли.

— Орль, я чувствую, как что-то схватило меня и уносит, отрывает от тебя…

— Во имя неба, у меня ноги горят!

— Такое впечатление, будто огромная пиявка наваливалась на эту планету. Она засасывает наши тела и выворачивает землю…

— Это бяка, бяка, бяка…

— Даже двигаться больше невозможно, ветер словно стирает нас, прогнившее небо давит на нас!

— На помощь! На помощь!

— Ха-ха! Так вы ее и дождетесь…

А хуже всего стало тогда, когда черная туча разразилась потоком зеленоватого огня, огромными сине-зелеными градинами, которые взрывались и поглощали землю. Нечто похожее на холодный огонь, который сжигал все окружающее. Люди катались по песку, пытались зарыться в него, но и песок горел. Там, где начиналось ущелье, что вело к нашей цитадели, Лес установил два огромных заградительных барьера из меди, но первый поток беглецов смел их. Некоторые пылали, как факелы, на уступах из корунда. Однако водой из виадука, который Морозов закончил несколько дней назад, удалось заполнить мелкие кратеры, куда они бросались, и это помешало дальнейшему распространению огня…

И все это опять-таки напоминало город Дитса и его горящих грешников.

Но многие не могли добраться до входа в ущелье, чтобы спастись. Истерзанные, искалеченные, покрытые ужасными волдырями, они падали среди дымящихся дюн, и мы слышали их крики. Я объединила тех «кузнечиков», которые умели левитировать, и они, приняв меры предосторожности, спустились вниз, стали собирать детей, которых протягивали им обессилевшие матери, поднимали и оттаскивали ко входу тех, кого еще можно было спасти. И Талестра помогала им — в таких случаях всегда можно было рассчитывать на ее невероятную энергию.

Самым странным было то, что она умела разговаривать с ними.