Огненный шар

Сначала на Земле думали, что это комета.

Однако ни один астроном не обнаружил ее приближения; это не было похоже на обычные, известные науке светила, которые в строго определенное время появляются на небе. Как-то ночью предохраняющий Город полимерный шар заиграл вдруг всеми цветами радуги, гладкая поверхность площадок стала пурпурной; даже небосвод, и тот, казалось, разверзся, и оттуда на Землю устремилась алая, как кровь река.

Был апрель 2700 года. Покинув стадионы землевидения и космические цирки, толпы людей устремились на авеню-эскалаторы, а непосредственно над обсерваториями зависли, образовав огромные пробки, вертолеты-автобусы.

В красной ночи чувствовалось, как воздух наполняется теплом и чувственным, густым, словно осязаемым ароматом амбры и жженого сандалового дерева. Роботы обезумели и выходили из туннелей, где размещались заводы и учреждения Метрополии. Толпами они устремлялись в сады и аллеи.

На краешке неба появился пучок света. Над планетой восходил огромный бриллиантовый шар. Его геометрически правильные лучи охватывали пространство, и на мгновение бездна неба окрасилась в кроваво-красный, рубиновый цвет. Позднее те, кто осмелился все же наблюдать это явление, утверждали, однако, что свечение напоминало распущенные девичьи волосы.

Неизвестное светило промчалось с головокружительной скоростью вдоль горизонта. Ночь озарилась пламенем. Океан сейчас представлял собой не что иное, как огненную пучину, а астрофизик, который дежурил в этот час в обсерватории, вдруг потерял сознание.

Это волшебное зрелище продолжалось ровно пять минут. Затем ночной мрак вновь окутал Город — стало темно, как никогда.

На следующий день на межпланетные связи был установлен самый жесткий контроль. Главнокомандующий Эскадрами Солнечной Системы созвал свой штаб. Заседание проходило на борту его спутника днем, в ярко освещенной комнате — зале Совета. Этот комитет подчинялся непосредственно Верховному Совету Свободных Светил. На этот раз он собрался в ограниченном составе и состоял из Начальника службы наблюдения за космическим пространством, чье мужественное и волевое лицо, взлохмаченные брови были знамениты во всей Вселенной; Астронавта, Инженера-конструктора и Шефа разведки. Последние трое были в ранге маршалов (сокращенно: А1, И1 и Р1).

Этим важным лицам помогали в их работе три электронных мозга: МЕНС X представлял собой превосходную регистрационную машину с невероятной кибернетической памятью; МЕНС Y производил расчет и анализ, а утонченный, изящный МЕНС Z — синтез и изыскания.

Начальник службы наблюдения за космическим пространством встретил своих сотрудников фразой, которая не требовала комментариев:

— Свободные граждане, сейчас не время для пустых разговоров!

— Это комета?

— Была не одна комета. Вот послушайте-ка лучше.

И МЕНС X представил собравшимся ужасный итог: спектрографы и детекторы Солнечной Системы вышли из строя. С Луны пришла серия резких колебаний — можно отнести это на счет метеорита, но с Юпитера сообщали данные о кеплеровском вращении светила, а сообщения о невиданном доселе катаклизме поступали из дальних уголков Галактики.

Сложилось впечатление, что чудовищная по силе энергия вырвалась в пространство с поверхности Земли и пересекла на своем пути гиперпространство, сея разрушения; остались только превратившиеся в пылающие факелы планеты и расщепленные солнца. В некоторых донесениях фигурировали безумные метафоры типа «волосы богинь» и «огненные сферы».

— Совершенно неуместно приводить это в рапортах, — заметил Начальник службы наблюдения за космическим пространством.

— Но почему бы с самого начала не допустить мысль, что это комета?

— Нет, это не комета. Здесь обратный базовый закон.

На МЕНС X вспыхнула дополнительная красная лампочка, и машина произнесла:

— Взаимодействия между миллиардами разбросанных осколков мира ведут к потерям кинетической энергии, они выражаются в сокращении оси орбит, а когда частицы медленно оседают на планеты, происходит изменение массы…

— Грубо говоря, — подытожил Астронавт, — все теряет свою силу, даже кометы в своем движении. Ну и что из этого? Какие мы можем сделать заключения из явления, чья мощь увеличивается пропорционально пройденному пути?

Слабое потрескивание возвестило о том, что подключается к работе МЕНС Z (прозванный своими операторами ДЕЙЗИ). На верхней части его было размещено шесть зеленых ламп — идея того же технического персонала. ДЕЙЗИ обожал выставлять себя напоказ. Менее металлический, чем у его коллег, голос сформулировал следующее:

— Только созданная на еще неизвестной энергетической, возможно, антиматериальной, базе ракета обладала бы такими характеристиками. Возможно, она была запущена с поверхности Земли.

Четверо землян переглянулись.

— Чье это мнение? — спросил суровым голосом Главнокомандующий Эскадрами.

— Это не мнение, а констатация факта.

— Невероятно! — воскликнул в сильном возбуждении Инженер. — Последние договоры, принятые в 2300 году, запрещают производство тяжелого энергетического оружия. В Федерации такого оружия нет.

— Опасное предположение! — воскликнул Шеф разведки. — Ухватись за нее кто-нибудь подозрительный из системы Альтаира или пессимист из какой-нибудь дыры созвездия Лебедя, и мы попадем под трибунал Свободных Светил. Должно, должно быть другое объяснение этому явлению.

— Но его нет, — спокойно возразила машина. — Посмотрите на экран: траектория не соответствует ни одному из известных путей движения звезд. Еще не зарегистрировано небесное тело, которое перемещалось бы с подобной скоростью. Эта комета, — с сарказмом шептал ДЕЙЗИ, — только что достигла Пегаса и направляется к созвездию Андромеды. Заметьте, на своем пути она оставляет невообразимую неразбериху. Эфир насыщен сигналами SOS.

— А что собственно представляет собой созвездие Андромеды? — поинтересовался Инженер.

— Самая близкая к нам Галактика. Бездна звездной пыли опасной плотности, — любезно проинформировал МЕНС X. — Три основные суперсистемы — гигантские солнца Альнах, Мирах и Альферат. Планеты…

— Я хотел бы понять, — вмешался Астронавт, — куда движется это светило. Его траектория, как видно, очень своеобразна. И, должно быть, за этим кроется причина, мотив…

— Ну что же, возникает вопрос о его составе. МЕНС Y, сделайте анализ данных.

И случилось то, что поначалу вызвало беспокойство собравшихся: красная лампочка робота впервые ярко вспыхнула и металлический голос начал выдавать информацию:

— Расплавленные металлы, расщепляющиеся материалы, газы вулканического происхождения. Господство… разума… Отмените запрос. Отмените! Отмените!

Все огни машины замигали, а голос стал слабеть. Вскоре мигание прекратилось, и МЕНС Y затих. Инженер бросился к нему, нажимал на кнопки и двигал рукоятками — машина сгорела!

— Итак, — произнес Начальник, — она вышла из строя. И не стоит так удивляться: все машины выходят из строя. Но… Что же она имела в виду под «разумом»?

— А она действительно это произнесла?

— Я полагаю, что да. МЕНС Z, подведите итог происшедшему.

— Нуль влево, — произнес МЕНС Z, — нуль вправо.

— Я говорю не о МЕНС Y!

— Я тоже, — сухо возразил ДЕЙЗИ, — она не любила, когда с ней говорили резким тоном. Речь идет о планете Земля. В данный момент Совет Свободных Светил рассматривает тысячу судебных исков, поступивших с различных планет. В ближайшее время нам угрожает ультиматум и, возможно, ответные репрессивные меры.

— А, поточнее, в чем это будет выражаться?

МЕНС X, который оставался верным своему служебному долгу, сформулировал:

— Во-первых, исключение из Федерации; во-вторых, отмена обменов между нами на молекулярном уровне — вполне возможно, что они усилят космическое излучение и, вероятно, лишат нас света и тепла…

— Как?

— Ну, например, бомбардируя ионами наше Солнце. Они могут также использовать космическое поле отталкивания для того, чтобы вывести нашу планету из Солнечной Системы…

— Но это было бы тяжким космическим преступлением, — воскликнул Астронавт.

— Нет, — поправил его ДЕЙЗИ, — просто приведение в исполнение смертного приговора: статья XX 0999 Устава Свободных Светил: «Никто не имеет права запускать в космическое пространство огромную массу энергии».

— А о какой, собственно говоря, массе идет речь?

— Способной сдвинуть со своих орбит Альтаир и воспламенить Плутон.

— Черт побери! — выругался Начальник. — Но Земля никогда не обладала такими источниками энергии.

— Ошибаетесь, — произнес мягкий голос.

Все, ошеломленные, посмотрели друг на друга, Роботы X и Y обменялись помаргиванием ламп.

За столом сидел какой-то человек. Никто не заметил, как он вошел. Это был красивый старик, одетый в костюм из грубой шерстяной ткани белого цвета, с бородой, пышными волосами и голубыми глазами. На ногах он носил античные сандалии, поэтому и передвигался бесшумно. Никто не смог бы сказать точно, когда он вошел. Но роботы и фотоэлементы должны были бы среагировать!

— Кто, черт побери, пропустил?! — горячился Главнокомандующий.

Неизвестный вежливо остановил его жестом.

— Никто, — сказал он. — Не обвиняйте никого из ваших подчиненных. Я прохожу везде, где пожелаю, это — телекинез. Но ближе к делу: Верховный Совет Светил, где я работаю в качестве эксперта по внеземным проблемам, направил меня сюда. Вот мои верительные грамоты.

Они были написаны на позолоченном материале, еще более гибком, чем пластмасса, и скреплены печатью в виде скафандра.

— Меня зовут Пи-Гермес, — продолжал посланец приятным голосом. — Я пришел из Четвертого или Пятого измерения. Чтобы приободрить вас, скажу, что я тот, кого вы, наверное, зовете «демоном».

Инженер повернулся к машинам в надежде получить от них какие-нибудь объяснения, но невольно вскрикнул от удивления: на всех трех машинах светились лампы. Машины были окружены сиянием розового, бирюзового или сиреневого цвета. В зал проникали отдаленные, смутные звуки какой-то мелодии. Начальник неуверенно провел рукой по лбу, а у его советников вдруг появилось желание встать и уйти.

— Свободные граждане, — сказал Пи-Гермес, — Совет Федерации срочно направил меня к вам: Земля обвиняется в проведении незаконных экспериментов в континууме. Вы полагаете, что можете сослаться на то, что эта планета не обладает никаким источником для образования энергии такой сокрушительной силы. И, утверждая это, вы, конечно же, имеете в виду ядерный источник. К моему глубокому сожалению, должен вас предупредить: речь действительно идет о другом; мы являемся свидетелями перемещения стихии в чистом виде.

Приятный голос его окреп, можно было подумать, что он выкован из бронзы.

— Дело серьезное, свободные граждане. Действительно, все знают, что только эта планета нашей Галактики обладает элементным спектром. Таким образом, Земля является тем самым местом, откуда сбежал этот Бич Господний. Будучи, как и мой коллега с Юпитера, представителем Солнечной Системы, я не смог опровергнуть выдвинутые обвинения, но по крайней мере я защищал родную планету.

Вы знаете, однако, что перед нами нелегкая задача: в этой Вселенной, где проявления чувств и уровни цивилизации не образуют единое целое, у Земли неблестящая репутация. Эта особенная планета движется в своем развитии скачками. Первые эксперименты с энергией, которые были проведены здесь, уже обеспокоили светила, а алчность наших колонистов и беспредел, творимый здешними диктаторами, внушили отвращение философам Млечного Пути. Нас считают — признаемся же в этом — просто детьми; мы, кажется, способны на все.

Прибегая к логике и аргументам, я смог добиться понимания коллегами некоторых основополагающих истин: ни одно из наших промышленных предприятий не может создать то явление, которое нам вменяется в вину; это случайный продукт, несчастный случай… никто не может быть ответственным, если рождается циклон или гангстер. И Земля стала первой жертвой. Я отчаянно защищал это положение и сослался на параграф V Устава Свободных Светил, который гласит: «Каждый вправе самостоятельно поддерживать порядок на своей планете…» Заручившись поддержкой делегатов Луны и Нептуна — двух планет, на которых происходят более чем странные вещи, я в конце концов добился необходимого большинства. Так что…

— Так что? — спросил Шеф разведки.

— Мы должны выполнить роль обычной полиции. На проведение операции по обнаружению странствующего по всей Вселенной Бича нам предоставили время. Мы должны ограничить наносимый им ущерб и положить конец опустошениям и разрушениям.

Тут он сделал небольшую паузу, затем продолжил:

— Само собой разумеется, в случае неудачи с нашей стороны Свободные Светила пересмотрят свои первоначальные решения.

— Какие решения?

— О федеральной полиции и ответных репрессивных мерах со стороны других систем.

Воцарилась тишина. Сияние, исходившее от роботов, и свет их ламп потухли; Начальник провел языком по пересохшим губам.

— Поймать комету, — воскликнул он, — они там с ума все посходили!

Пи-Гермес едва заметно улыбнулся.

— Я, наверное, уже говорил, — начал он, — что речь ни в коем случае не идет об агломерате газа и чистых металлов. Мы, представители Четвертого или Пятого измерения, изучили этот вопрос. Во Вселенной есть цивилизации, которые пренебрегают изометрическим пропуском, и измерение ESP представляет сегодня особый интерес.

— Да, — послышался в ответ на не сформулированный еще Главнокомандующим вопрос голос МЕНС Z. — И правильно, ибо измерение ESP и элементный спектр являются синонимами.

Пи-Гермес посмотрел на машину.

— Ты не могла бы помолчать, а? — спросил он. — Я должен был подсластить пилюлю. А сейчас все пропало.

Огромная фигура Начальника, казалось, начала увеличиваться до размеров комнаты, глаза его налились кровью, а жесткие брови образовали треугольник. Астронавт вскочил со своего места, а Инженер сжал в ярости кулаки. Шеф спецслужб наклонил свою змеевидную голову.

— Так это, значит, вы, — бормотал сквозь зубы Командующий, — выпустили на свободу монстра? А? Вы заплатите за это!

Глаза ДЕЙЗИ стали темно-пурпурными.

— Тревога! Всем! — хрипел он. — Тревога! Не натворите глупостей! Во-первых: это демон, он только перематериализовался. Во-вторых: это специальный посланник Совета, где наши акции и так упали. В-третьих: если вы его уничтожите, вам никогда не провести успешно операцию «Охота»!

Начальник заставил себя сесть в кресло, а Шеф спецслужб смиренно протянул свой портсигар Пи-Гермесу.

— От трубки мира, — заметил тот, — не откажусь, но позвольте мне воспользоваться своим портсигаром…

На краешке стола появился странный стеклянный флакончик, где плавали лепестки розы. По комнате распространился приятный, тонкий аромат.

— Я привык к наргиле, когда бывал в странах Востока, — объяснил посланец. — Я специально заказываю флакончик из красной латуни и пользуюсь ароматическими добавками из Латтакии.

Они закурили, и посланник заметил:

— Ну что же, сейчас мы могли бы более обстоятельно, не горячась, взглянуть на вещи. Любая помощь будет приветствоваться, однако необходимо дать кое-какие пояснения.

— Вы что-нибудь слышали о мире эльмов?

Члены Совета посмотрели друг на друга.

— Ничего! — признался Главнокомандующий.

— Ровным счетом ничего?

— О! Я полагаю, что вы понимаете. Такой секрет тщательно оберегали.

Чуть заметная лукавая улыбка появилась на лице незнакомого существа.

— В таком случае, — сказал он, — я прочитаю вам небольшую лекцию. МЕНС X, записывайте.

Множество возможных миров

Вот запись, сделанная МЕНС X.

— Свободные граждане, — произнес Пи-Гермес, — посмотрите на экран.

Происходили странные, более чем странные вещи! Это вышедшее из небытия существо очаровало присутствующих, утверждая, что является демоном. Его верительные грамоты были в полном порядке, а власть распространилась и на машины.

На темном экране монитора показался изумрудный шар — легко узнаваемый, как лицо любимой женщины, — он медленно приближался, танцуя в кругу своих искусственных спутников. Океаны на его поверхности были фиолетового цвета, вершины гор переливались всеми цветами радуги; на этой планете были сине-зеленые морские бездны, где покоились раковины с жемчугом, и спокойные отмели, где беззаботно играли дети.

— Земля, — сказал Пи-Гермес, — прекрасная, удивительная, жестокая… я хотел было сказать единственная, но не осмеливаюсь. В нашей Галактике, кажется, 150 000 солнц, вокруг которых вращаются планеты; мы еще не знаем, сколько Галактик существует во Вселенной. Поэтому нельзя утверждать, что Земля является единственной, могут существовать другие, подобные ей планеты. Однако устойчивая земная поверхность, ее воздух, умеренный климат, ароматы и запахи делают ее почти идеальным творением в своем роде. А сейчас сосредоточьте, пожалуйста, ваше внимание на ESP: это является… ну, скажем, пятым земным измерением.

Словно в плохо согласуемых с общеизвестными понятиями примерах, на мониторе было видно, как от Земли отделилась другая планета с фосфорическим блеском; они были так похожи, что можно было предположить, что это два абсолютно одинаковых, перекрывающих друг друга небесных тела. Темные пятна континентов на второй планете смутно мерцали, а океаны казались твердыми, как драгоценные камни.

— Все в принципе знают, — продолжал эмиссар, — что во Вселенной существует бесконечное множество измерений. Нашему примитивному материалистическому сознанию известны лишь три измерения, и это невероятно много, когда знаешь, что высшие формы кашалотов с Большой и Малой Медведиц являются слепыми и что разумные растения на Сатурне ничего не слышат. С другой стороны, у жителей планет с системы Альтаира восемнадцать чувств…

Но не будем отклоняться от темы. У нашей планеты существует элементный спектр: это область высококонцентрированной мысли; точно такая же планета, как Земля, но как бы ее зеркальное отражение. Ее называют то планетой эльмов, то измерением ESP, так как с ней входишь в контакт при помощи сверхчувствительного восприятия. Все это было подтверждено парапсихологами в двадцатом веке, но люди и раньше уже догадывались об этом.

Подведем итог: измерение ESP известно целую вечность; в Библии приводится множество случаев, когда люди сталкивались со сверхъестественной силой; таблицы Гермеса Трисмегиста уже дают взгляд на небо сверху, как и с Земли, одинаковым во всех отношениях, в халдейской астрологии упоминается Черная Луна — Лилита. Иногда оба мира совпадали друг с другом, и тогда в Иудейскую пустыню спускались с неба колесницы, а рыцари двигались в Авалонский лес. Наш ядерный мир забыл эти свидетельства, как и то, что природа не терпит пустоты…

МЕНС X выдал следующее:

— Официальный контакт между землянами и ночным народом произошел в 2600 году, когда нужно было отразить нашествие инопланетян с Антареса, которые двигались на Землю в шести измерениях. В тот день — в час Ч — каждая наша ракета, каждый пилот приобрели свое спектральное отражение. И мы победили в той битве!

Машина зарегистрировала негромкое «Ура!»

— Однако, — вмешался Командующий, — после этого связь с ними полностью прекратилась. Подписав с нами договоры, представители мира Четвертого или Пятого измерения отправились к себе. Это явилось… зловещим предзнаменованием. Они никогда не вмешивались в жизнь землян.

— Никогда, — улыбнулся Пи-Гермес, — это сильно сказано. Но не будем отклоняться от темы: потом вы прочтете еще раз архивные материалы и труды проклятых людьми авторов… чернокнижников, заглянете в дьявольский словарь Коллина Планси, просмотрите работы Жана Рэ…

— Во всяком случае, в нашей новейшей истории…

— А почему вы полагаете, что этот отрезок времени является исключением?

— Но нет никаких явных материальных следов существования эльмов!

— Дело в том, что мы живем долго, по меньшей мере 2700 лет, наш скелет окисляется в несколько минут. Живого эльма нельзя обнаружить даже под микроскопом, мертвый эльм не поддается анатомическому анализу. Мы никогда не покидали Землю.

— Вы живете среди нас как шпионы! — воскликнул Главнокомандующий.

— Нет, как тени.

— И много вас? — спросил Астронавт.

— Пока еще да, хотя мы медленно воспроизводимся.

— И вы образуете единый народ?

— Да, но существует четыре различных типа: тип Воды, или ундины; тип Воздуха, или сильфы; тип Земли, которых мы зовем гномами и эльфами, и, наконец, представители Огня, или саламандры — это, конечно же, не имеет ничего общего с ящерицами. Если хотите получить более исчерпывающую информацию, почитайте труды Мишеля Пселуса или книги по каббалистике.

У эльмов-мужчин порой ужасный, свирепый вид, это для того, чтобы пугать врагов. Эльмы-женщины -воплощение соблазна…

— Все это, — воскликнул Главнокомандующий, — напоминает мне детские сказки! К чему такая таинственность, такая жизнь привидений? Вы сражались вместе с нами, мы подписали договоры. Как случилось, что ваше существование окутано таким мраком тайны? Как можно допустить, что между двумя видами одного и того же нельзя установить нормальные отношения.

— Тут мы бессильны, — ответил Пи-Гермес мягким голосом, в котором, однако, слышалась твердость. — Протон и антипротон отталкиваются друг от друга. Но что касается связи, установления отношений, тут вы ошибаетесь. Связь между нами установилась очень давно: в Библии повествуется об истории Лилиты, первой женщины, которая полюбила демона. В книге «Бытие» рассказывается, как духи научили неотесанных людей добывать огонь и делать стекло: это было началом эры искусств. Позднее «сыны богов увидели прекрасных дочерей людей и полюбили их…» Наши отношения, как видите, развивались преимущественно в области чувств.

— Я не понимаю, — опять прервал посланца Главнокомандующий, — к чему вы рассказываете эти любовные истории. Мы говорили о катаклизме: бегстве стихии в чистом виде. Я буду чрезвычайно признателен, если вы мне это объясните.

— Разве человечество не породило Гитлера, Наполеона, Аттилу?

— Это было бы точным сравнением?

— В масштабе Вселенной — да. Заметьте, эльмы ведут себя благоразумно: последний раз их бегство произошло 3000 лет назад.

— Я хотел бы получить точную информацию, — сказал Инженер.

— Сделайте простой химический анализ. Мы похожи друг на друга. Эльмы и земляне, мы — дети одной планеты, что бы вы об этом ни думали. Мы все представляем собой полувещества или гибриды. Случается, однако, что из огромного числа клеток или генов природа создает ни на что не похожий образец.

Будем говорить формулами: в настоящее время эльм почти всегда представляет собой соединение Воды и Огня или Воздуха и Земли, иногда встречаются типы, где соединены воедино все четыре стихии, или гибрид с кровеносной системой человека, то есть неопределенно выраженный, включающий в себя все… человек, да нет же! Это меньше, чем человек… Но иногда алхимики восстанавливают чистую формулу, о которой говорили древние астрологи — Эли, Стар, Арес; Вода соединяется с Водой или Огонь с Огнем. Бесполезно искать ее: она является основой основ алхимии Тота; вы получите более полное представление об этом, прочитав Ремигиуса или Парацельса. Когда на свет появляется такое существо, начинаются катаклизмы и рождаются всякого рода мифы.

Однако обратите внимание: в полную противоположность людям, несущим бедствия и разрушения, эти существа не отвечают за свои действия, поскольку они созданы самой природой и обладают к тому же способностью абсолютно все забывать. Это значит, что они могли бы начинать свою жизнь сначала, причем эта жизнь была бы отличной от предыдущих. И так бесконечное число раз.

Родившееся существо понятия не имеет о скрытых в нем источниках, как не знает, почему горит лес всегда, когда в нем собирают бруснику, или какое чудо заставляет озеро выходить из своих берегов, когда по нему плывут на лодке. Оно не устанавливает связи между собой и темными пятнами на Солнце или оползнями. Как только оно ступает на существующую планету, я имею в виду совершенно обычную планету, его сущность утяжеляется, его способности сковываются плотью, ибо в придачу ко всему оно приобретает новую форму и освобождается от лишнего груза, но очень медленно. И в ожидании, когда это произойдет, оно живет среди людей. И сеет на своем пути смерть.

Как правило, окружающие замечают его способности раньше его самого, и прежде чем оно осознает свои силы, уничтожают его. Вспомним средневековые процессы: Русалка была сожжена заживо, а Саламандру утопили в реке. Эта жестокая практика ни к чему не привела, она лишь восстанавливала разделенные одна от другой стихии.

— Ваши эльмы — страшный народ! — вздохнул Главнокомандующий. — И что? Они всегда приобретают форму аэролитов?

— Это временное отклонение от нормы, — ответил Пи-Гермес. — Дети Земли, мы принимаем ту форму, которая ей соответствует. Сам Бич, который вас беспокоит, уже наверняка приобрел человеческий вид. А у кометы, у нее разве не женские волосы? Она стремилась воплотиться в…

— Космическое пространство! — прошептал Шеф спецслужб. — У меня кружится голова. Значит, когда Свободные Светила требуют от нас положить конец бедствиям, чинимым Бичом, речь идет?…

— Просто-напросто арестовать преступника, — отметил МЕНС Z. — Или преступницу.

— И где?

МЕНС Y сказал скрипучим голосом:

— В созвездии Андромеды. Там есть любопытная планета…

— Андромеда, — повторил Главнокомандующий. — Но в конце концов это созвездие нанесено на наши карты. Одну минуту, я вызову нашего эксперта по периферийным Галактикам. Конрада Монферрата.

Он нажал на столе кнопку. Через мгновение дверь бесшумно раздвинулась, и в зал вошел астронавт «новой волны». Он был высоченного роста, его прямые белокурые, почти абсолютно белые волосы подчеркивали поразительную чистоту черт его лица; от матери Монферрат унаследовал овальное лицо ослепительной белизны и глаза сиреневого цвета, в которых почти не было роговой оболочки. Стоя по стойке «смирно», он отвечал на вопросы своего начальника.

— У нас есть кто-нибудь в туманности Андромеды?

— Один человек — Жильбер Дест, астронавт третьего класса.

— Его код?

— А 909.

— С ним поддерживается постоянная связь?

— До этого момента, да. В моем последнем рапорте упоминалось, что Дест молчал два месяца: здесь ничего страшного нет, если учитывать работу межгалактической связи. Однако я счел необходимым уведомить вас об этом.

— У него опасный район?

— Средней трудности. У Деста в распоряжении три кибернетические станции и жилой пост на необитаемой планете, характеристики которой почти полностью совпадают с нашим Марсом.

— Такое сходство часто встречается? — спросил, насупившись, Шеф спецслужб.

— Достаточно часто. В нашей Галактике по меньшей мере 100000 планет, спектр которых соответствует нашей Земле; а мы знаем более 100000 Галактик, среди которых и Андромеда.

Пи-Гермес посмотрел на Главнокомандующего.

Тот представил его Конраду:

— Посланец Свободных Светил.

— Мы рассматриваем, — сказал эльм мягким голосом, — возможность направления в туманность Андромеды инспекции. Задание опасное, считаю, но жизненно важное для нашей планеты.

— Вы бы хотели взяться за это?

— А почему бы и нет? — ответил с беспечным видом Монферрат.

Начальник хотел было возразить: ни звание, ни класс Конрада Монферрата не давали основания для назначения его на должность инспектора. Главнокомандующий, который любил своих подчиненных, особенно ценил этот пытливый ум; он сделал его не просто начальником его личной охраны: Конрад стал его вторым «я», только молодым «я», чьи решения обладали меньшим весом.

«Но я не могу обойтись без него в данный момент!» — кричал внутренний голос могущественного старого человека. «И именно сейчас у нас царит сплошная неразбериха, другие мои помощники сходят с ума. Монферрат, тот знает, как проникать в недоступные для других уголки… Он цепко, как водоросли, держится за свою мысль, ничто не заставит его выпустить добычу из рук, а в бою это настоящий ураган!»

Все эти мысли пронеслись одна за другой в его голове с невероятной скоростью; у него даже не было времени удивиться своим метафорам.

— Этот мальчик, — степенно произнес Пи-Гермес, — будет в созвездии Андромеды более полезным, нежели здесь во главе ваших преторианцев. Извините меня, Главнокомандующий… Адмирал, я читаю мысли на всех волнах, даже сверхскоростных. Он, между прочим, тоже. В конце концов, когда доверяешь судьбу планеты какому-нибудь существу, чрезвычайно важно знать, что он из себя представляет, каким оружием владеет. Воин, выполняющий боевое задание, не должен уступать своему противнику… И Конрад подойдет как инспектор.

На губах гения появилась очаровательная, едва заметная улыбка.

— Он, наверное, в каком-то смысле лучше всех вооружен. В созвездии Андромеды он будет чувствовать себя как дома. Кроме того… — Пи-Гермес обратился к Конраду, который продолжал оставаться неподвижным, глядя на своего начальника. — Момент очень важный. Мы вынуждены играть в открытую: ваша мать была дочерью Воды, не так ли?

— Да, это была русалка.

Начальник с ужасом посмотрел в свою очередь на юношу, которому он доверял как себе: мутант, значит, перед ним мутант.

И в самом деле, в этом можно было не сомневаться: руки Монферрата были поразительной белизны и напоминали перепонки лап лебедей; его уши имели гораздо более очерченную, чем у обычных землян, форму, а его глаза — цвет и жесткость драгоценного камня… От этой живой статуи, возникшей из сказочного мира преданий и легенд, веяло невероятной мощью; он был создан для того, чтобы сражаться с монстрами и демонами, усмирять химер и покорять звезды.

В зале установилась неестественная тишина. Наверное, все участники Совета испытывали одинаковые чувства.

Посланец Свободных Светил подчеркнуто спросил:

— Не кажется ли вам, что перед нами и есть тот самый Охотник, который отправится с инспекционной миссией?

Планета Дест

Она не существовала ни на одной звездной карте: Жильбер Дест открыл ее случайно.

Разведчик из Солнечной Системы, он принадлежал к той категории астронавтов, которых Земля направляла в разные уголки Вселенной. Они могли делать практически все и, что самое главное, жить в полном одиночестве. А это тяжелее, чем некоторые представляют себе. Его огромный район работы охватывал три главные системы туманности Андромеды. На пустынных планетах в распоряжении Деста находились промежуточные станции, и, чтобы проводить свои исследования и поддерживать связь со всеми комплексами, он бороздил бескрайние просторы Космоса на своем малогабаритном, но мощном корабле. В штабе его считали исследователем первого класса; от него постоянно поступали рапорты и донесения, может быть, правда, немного суховатые.

Этот молодой человек, хорошо сложенный, в котором совмещались фиолетовая радужная оболочка глаз и грация кельтов, матовый цвет лица и бронзовые локоны римлян, и в самом деле обладал исключительной физической подготовкой. Его мускулы были натренированы в играх и борьбе; он как ас пилотировал корабль, имел дипломы по археологии и лингвистике, неплохо разбирался в точных науках, и компьютеры регистрировали иногда прекрасные стихи, рожденные им в одиночестве.

Как и многие первооткрыватели, он любил «свои» планеты с ревнивой нежностью, стремился оградить их от туристов и колонистов, ибо те прибывали в больших количествах, если узнавали о наличии «свободных» планет. Жильбер ненавидел подобные вторжения.

Его добровольные изгнания проходили не без трудностей.

Измерения и пробы, взятые в системах Альманах и Альферат, уже заинтересовали Центр Галактических Исследований. Но система Мираха глубоко поразила бы ученых на Земле: звезда, которую Дест окрестил Анти-Солнцем, была немного больше того Солнца, которое согревает его родную планету, или немного моложе его по времени образования, а девять планет (десятая находилась в стадии формирования и представляла собой газообразное облако) не отличались по своему расположению от планет Солнечной Системы. Анти-Земля V, где Жильбер устроил себе основную базу, была пустынной планетой, находящейся в стадии остывания; на одной стороне огромной Анти-Земли II царил лютый холод, а на другой лежала огненная преисподняя; жизнь на Анти-Земле III сводилась лишь к протеиновым облакам.

Но Дест попросту скрыл от всех свое последнее открытие: Анти-Землю IV. Мир… невероятный мир.

В диаметре она была порядка 12 700 километров. На ней существовала атмосфера, богатая кислородом, вокруг нее вращались два небольших спутника. Дест терпеливо исследовал ее, скитаясь в атмосфере на своей тарелке. После того как он сделал все расчеты и провел необходимые измерения, у него появилось ощущение, что он прикоснулся к чему-то огромному, необъятному…

Начиная с первого полета галактической ракеты, после проведения приблизительно в 2000 году ученым по фамилии Агрест расчетов все астрономы страстно искали это чудо, которое им обещали как теоретически возможное, но до сих пор так и не обнаруженное: планету, которая обладала бы всеми характеристиками родной Земли.

Анти-Земля IV, которую Дест назвал «Планета Дест», не была обыкновенной планетой, хотя это была тоже Земля. Дест часто делал поступки из благородных побуждений. У него был покладистый характер, который часто встречается у искателей приключений, чей вклад в развитие цивилизации неоспорим: исследователи, композиторы, первооткрыватели миров часто совершают ошибки, но ошибки гениальные. И Жильбер решил обстоятельно исследовать «свою» планету, но самостоятельно, никому ничего не докладывая. Позднее он представил бы в Совет схемы и расчеты… Позднее…

Сегодня он вновь обретал потерянный рай… На своем аппарате типа «летающая игла» он приземлился в какой-то впадине, в центре третичного массива из базальта и гранита. Находившиеся у него на борту продукты питания и оружие гарантировали ему пребывание тут в течение нескольких дней и постоянную связь с Землей. В лучах Мираха скалы отливали розовым цветом, а вокруг них простиралась окрашенная в охровые, голубые, белые тона пустыня. Это было похоже на Mare Chronium, но, осветив это место лучом из своей тарелки, Дест обнаружил озеро с крутыми, цвета индиго берегами из небесных камней. Он приземлился у воды, где на малорослых, корявых кустарниках росли фрукты с пепельной мякотью, пучки их шипов блестели, как соль. Насыщенная минеральными солями вода казалась тяжелой: наверное, горькая и не пригодная для питья. В какое-то мгновение разочарованный Дест подумал, что он на мертвой планете: эта пустыня была раньше океаном, высохшим в результате испарения, и на его месте в глубокой впадине образовалось озеро, которое Дест назвал «Мертвым». Безжалостно светившее солнце и раскаленный песок подкрепляли это его ужасное предположение.

Но… Он уверился в своей безопасности и шагал вперед без каких-либо предосторожностей, когда пустыня вдруг ожила. Он едва успел броситься за камни.

Как будто телепатически, он увидел сначала барьер мыслей: тяжелых, тупых, испускаемых сильными разрядами. Ощущений, или скорее чувств, которых настоящая Земля уже не знала. Смесь страха и ненависти, предательства и упрямства и в то же время с оттенком преданности, неясная вера, способная сдвинуть горы… какая вера? И тут в его руке оказался бластер. Тотчас же пробудившийся, движимый уверенностью в неизбежности схватки, Дест попробовал ясно представить себе, что происходит… Никакой аналитической логики. Просто-напросто метафизические размышления. Во всяком случае это были импульсы гуманоидов. Или людей? «Да. Нет… Ну что же, посмотрим?»

И он их увидел.

Из расселин в скале показались какие-то силуэты, они двигались по направлению к озеру, перемещаясь со странной медлительностью строем «стены». Дест задрожал: роботы очень примитивной сборки, походившие на людей. Их жесткие шарнирные соединения напоминали скафандры экипажей межпланетных кораблей героической эры, они не обладали ни гибкостью, ни легкостью современных космических комбинезонов. Эти страшно неудобные костюмы блестели на солнце и, должно быть, весили тонны.

Мир, заселенный поднявшими бунт античными машинами.

«Нет, пока это не известно».

Так как Анти-Земля IV была все же Землей, на ней могли бы жить свои земляне.

Дест видел, как они приближались, — так чувствуют приближение своей судьбы.

У некоторых на шлемах развевались какие-то украшения из гибких пластин красного, черного или белого цвета, у роботов, которые служили рыцарям верховыми животными или были их подчиненными, были такие же султаны. Роботы-рыцари имели какой-то красный знак, который что-то напомнил Жильберу Десту. Какую-то аббревиатуру. Используя свои познания в области археологии, Дест узнал египетский знак Тау.

Он уже понимал, что металлические панцири должны быть уязвимы, как и его костюм, и можно использовать свое оружие. Но Устав Свободных Светил устанавливает другие виды контактов с исследуемыми планетами. Поэтому Дест по-прежнему находился начеку и смотрел, как разворачиваются перед ним металлические ряды. От них вдруг отделились небольшие гибкие тела, покрытые позолотой: что-то, без сомнения, похожее на собак, обнюхивающих землю. Все это стремительно двигалось к камню, за которым укрывался Дест. Волны их мыслей животного или гуманоидного происхождения становились все более отчетливыми. Все они как бы говорили:

— Мы ищем!… Мы нашли!…

Вперед выдвинулось еще более странное существо под светящейся колышущейся вуалью… Жильбер подумал, что оно одето в чешую. Но нет, это были богато отделанная вышивка и две почти зеленые косы из волос. Создание напоминало грациозную, миловидную ящерицу, запутавшуюся в водорослях. Скрючив тонкие, похожие на белые щупальца пальцы, украшенные драгоценными камнями, она открывала небольшой рот и звала:

— Жи-ильбер!

Этого он не мог выдержать… В конце концов он всего лишь астронавт с Земли, А 909 в настоящее время.

Он вышел из своего укрытия, держа наготове бластер.

— Жи-ильбер Д'Эст! — Существо слезло с робота, на котором оно, кстати, держалось, сидя с одной стороны, в естественном положении женщин при верховой езде. — О, любезный господин, вы живы!

Человеческий голос. Звонкая речь человека. Остальные вторили ему. И самым худшим было то, что Дест слышал их речь (нет, конечно же, не язык роботов-подчиненных и не лай собак) на высоко оцениваемом археологами старофранцузском мертвом языке, который он когда-то изучал посредством телегипноза.

Миловидная ящерка приближалась к нему, и роботы почтительно расступались перед ней. В волнах водорослей, или волос, вдруг показалось взволнованное серебряное личико девушки, украшенное бриллиантами и слезинками. Она протянула к нему дрожащие руки и простонала:

— Утешьте меня!

Не зная, что и делать, Жильбер Дест, астронавт с Земли, сделал дружелюбный жест, который известен на всех планетах от Земли I до Бетлгеза: он наклонился и поцеловал ящерку. К большому его удивлению, ее горячие губы пахли фиалками. Это создание пылко вернуло поцелуй Десту. Приятно входить в контакт с планетой через такие приятные ощущения, к тому же этот способ общения, бесспорно, пришелся по вкусу девушке с Анти-Земли. Когда ее губы оторвались от уст Деста, она тем же щебечущим голоском произнесла:

— Мой принц, милый мой суженый, я верна вам навеки.

— Свободная госпожа, — сбивчиво ответил Дест, используя свои познания в области лингвистики, — вы ошибаетесь! Я не принц и не жених…

Она выпрямилась, как разъяренная кошка, и громко закричала:

— Дама-Остроберт! Графиня Тулузы и сирийских Триполи! Сюда, идите сюда! Жильбер здесь, но он бредит, и нет ничего из того, что вы обещали!

Вдали застрекотал пронзительный голос:

— Окружайте! Хватайте его!

В рядах роботов появилось непонятное смятение. Как стальная стена, они стали приближаться. Жильбер приготовил свой бластер, но не мог им воспользоваться: Устав Свободных Светил гарантирует право на жизнь всем разумным существам, «пока не прольется кровь или не иссякнут последние силы». Землянин оказался прижатым к скалам, между которыми была узкая расселина, откуда доносился запах эвкалипта и лисиц. Он не мог избавиться от навязчивой мысли, что ему не нужно бояться, он вроде бы вернулся домой и познает мир заново. Роботы размахивали оружием, глухо бряцали им о свои скафандры, но не двигались с места.

«А если я все это время был на Земле? — подумал Дест. — Если я всего лишь прорвался сквозь время и очутился в параллельном мире… который немного отстает в своем эволюционном развитии от моей планеты?»

Он был вынужден прервать ход своих мыслей. У входа в пещеру появилось какое-то существо. Это был не то человек, не то паук.

В голове Деста промелькнули мрачные воспоминания о звездных походах: «Этот грот всего лишь ловушка, а прехорошенькая ящерка — приманка».

Он сжал в руках бластер.

«Нечто» медленно приближалось к нему и представляло собой что-то среднее между насекомым и гуманоидом. На его голове возвышался остроконечный колпак. Оно, как крыльями, размахивало своими руками. Светящиеся бледным светом глаза округлились и стали рассматривать Жильбера. Он почувствовал, что все роботы, которые в ожидании сигнала стояли сейчас вокруг, весь их энергетический потенциал готовы были наброситься на него. Потянулись мучительно долгие минуты ожидания. Дест приготовился дорого продать свою жизнь. Наконец, раздался брюзжащий ледяной голос — человеческий голос:

— Да, это он. Граф Жильбер.

Женщина-паук стала приближаться, протянув к нему щупальцы-рычажки.

— Вы поедете с нами, — сказало существо.

— Посмотрим, — ответил Дест. — По какому, скажите, праву?…

Прозвучал сигнал. И в следующее мгновение все смешалось: роботы, крики, удары и тьма. Не осмеливаясь уходить дальше в глубь пещеры, Дест решил вести себя как обыкновенный анти-землянин: он бил прикладом бластера по доспехам роботов, а те, подбадриваемые Дамой-Остроберт, продолжали наседать на него.

Жильбер уловил ясно выраженную смертоносную волну мысли: паук хотел его убить, но не осмеливался. Прехорошенькая ящерица, должно быть, помогла бы ему, но она исчезла. Все вокруг кричали:

— Д'Эст, Д'Эст! Господь требует тебя! Триполи!

В конце концов один вассал-рыцарь нанес по шлему Деста ужасный удар, который уложил бы на месте быка. Астронавт слышал, как Дама-Остроберт умоляла чуть позже «пощадить их сюзерена», и все погрузилось во тьму.

Когда Дест очнулся, он обнаружил себя привязанным к седлу какого-то робота-животного (эти существа называли его мулом). Лучи странного водянисто-зеленого солнца скользили по какой-то сапфирной глади. Вскоре Дест догадался, что перед ним другое озеро или море и что это свет Мираха пробивается сквозь густые кроны пальм.

Все буйствовало красками, чувствами, ароматами. Было жарко. Раны причиняли Жильберу нестерпимо жгучую боль, но он чувствовал приятный свежий ветерок. В воздухе стоял аромат апельсиновых деревьев и морских водорослей. Море сверкало ослепительной лазурью. Кто-то, по-прежнему на старофранцузском языке, затянул какую-то песню. Дест попытался объяснить эту лингвистическую загадку контактом между цивилизациями — это группа землян, которые давно покинули свою планету (некоторые астронавты утверждали, что встречали на планетах Кентавра жителей Атлантиды). Разве не одинаково эволюционное развитие планет?… Он закрыл глаза и погрузился в забытье.

Тело ныло от тряской езды, под стягивавшими руки ремнями проступила кровь. Но на этой планете, похоже, даже боль становилась желанной. Группа всадников двигалась по тропинке под нависавшей над ней розовой скалой. На берег легли параллельные тени могучих деревьев с пышной, раскидистой кроной, которых уже не увидишь на умирающей Земле. Руки и ноги Жильбера затекли, во рту чувствовался вкус крови. Однако его надзиратели проявляли к нему чрезмерное, непонятное внимание, размахивая над его головой пальмовыми листьями.

«Они не желают мне зла», — подумал он.

Он попробовал проанализировать происходящее. У него забрали его оружие (впрочем, никто из них не знал, как с ним обращаться). Но к нему относились как к принцу и жениху. Однако маленькая серебристо-голубая тень исчезла: он напрасно искал ее глазами, наблюдая за всем, что происходило вокруг него. Он считал ее идиоткой. Напротив, дама-паук представляла собой силу, которая угрожала его жизни, но он, казалось, был нужен ей.

Жильбер обнаружил также, что эти существа, помимо старофранцузского, разговаривали между собой еще на двух или трех неизвестных языках.

Процессия остановилась в устье какой-то реки, которая, как хрустальная нить, струилась по песку. Мула привязали в тени платанов, и Десту расслабили ремни. Затем появились девушки с бронзовым загаром, с маленькими голубыми звездочками меж бровей и вытерли его лоб своими длинными волосами. Одна из них, встав на колени, положила дольку апельсина в рот астронавта, который ее тут же выплюнул, не зная еще, выдержит ли он здешнюю пищу. Этим он выдал себя: молодая девушка громко, пронзительно вскрикнула.

Прибежали анти-земляне; они были ниже ростом, но покрепче, чем Жильбер. Видно было, как играли под кольчугами устрашающего вида мускулы. Все что-то кричали.

Для них не было тайной теперешнее состояние Деста: речь шла о якобы солнечном ударе, неистовом бреде; они благодарили небо, так как их «господин пришел в себя». Какое-то бородатое существо в коричневом платье поднесло к носу астронавта тщательно ограненный камень — на нем был также изображен египетский знак Тау. Дама-Остроберт вытянула губы, как бы причмокивая. Дест закричал: «Vade retro, Satanas!» Он вдруг вспомнил эту фразу. Последние силы покинули его, и он потерял сознание.

Во второй раз пробуждение его было достаточно приятным. Дест открыл глаза и увидел над собой вышитые занавески. Он лежал в чем-то, напоминающем большой ящик; воздух здесь был напоен ароматом фиалок и лимонника. Такие ароматы люди уже позабыли на Земле. На сердце было хорошо и приятно, но вдруг Деста охватил безумный страх: это дерево… не является ли все это саркофагом? Наверное, посчитали, что он умер… На стенах видны были изображения, которые имели крылья птиц, лица ангелов и тела кошек, и он еще больше стал бояться жителей Анти-Земли IV.

Но одно его успокаивало: его бластер и доспехи лежали рядом с ним.

Сидевший невдалеке изможденного вида гуманоид улыбнулся ему. Только одно было необычным в его внешности: черная борода и два локона длинных волос, обрамляющие довольно благородное лицо. Дест почувствовал, что перед ним такое же разумное существо, как и он, но более древнее и умудренное опытом. Действительно, невозможно было определить его возраст. Их взгляды встретились.

Гуманоид встал с кресла и, преклонив колени, произнес:

— Хвала Всевышнему! Бред отпустил повелителя!

Жильбер, с трудом подбирая слова, спросил:

— Где я? Кто вы? Говорите медленнее.

— Вы в своем замке Триполи в Сирии, — ответил неизвестный. — А я, мой господин, покорнейший ваш слуга, доктор Сафарус из египетской Александрии. Его величество Ги де Лузиньян прислал меня к вам.

Жильбер резко поднялся и сел.

— Поймите, — заговорил он, — я не сумасшедший. По крайней мере я себя таким не считаю. Александрия, Египет, Сирия — это названия городов и стран, которые я знаю. Эти настоящие, реальные места расположены в другом месте, на другой планете. А эта называется Анти-Земля! Да не бред это! Не бред!

Тяжелые веки гуманоида опустились.

— Да, этот мир называется Анти-Земля, так как расположен напротив того светила, которое дало этой планете жизнь.

— А эта страна? Что это?

— Христианское Иерушалаимское королевство, где правит Божьей милостью король Ги Первый.

— Какое сегодня число?…

— Милостью Божьей, 1250 год эры Тау.

— Ничего не понимаю, — произнес Жильбер. — Совершенно ничего!

— Ложитесь, отдохните, мой господин, — посоветовал мудрец. — Вы, кажется, плутали по злой пустыне и какой-то вооруженный дурень ранил вас.

— Я думаю! — проворчал Дест. — Он чуть было не проломил мне голову. Но в конце концов, учитель, почему меня оглушили, а сейчас ухаживают за мной? Кто я, по-вашему? Каково мое настоящее имя?

Доктор наклонился к нему.

— Вы — господин Жильбер Д'Эст!

— Да, меня зовут Жильбер Дест!

— Да вознесутся наши молитвы Богу Яхве: память возвращается к вам. Вы единственный сын покойного графа Роланда из Тулузы, о повелитель Аквитании. Вы правитель города Триполи в Сирии. Нужно напомнить вам некоторые из ваших титулов и владений. Вы повелитель Газы, барон Арамейский, видам Тартузы, наследный командор Ордена Святого Иоанна в Иерушалаиме и господин многих сеньоров, имена которых я не буду называть. Состоите в родстве со всеми принцами Тау. Ваши замки защищают границы Святого королевства, а флотилии ваших кораблей держат всю торговлю до Тальжера. Что еще? Вы самый прекрасный, самый богатый и самый могущественный принц…

— Только не это! — вздохнул землянин. — Кто-нибудь хочет, чтобы я оставался принцем?

Тусклые рубиновые глаза Сафаруса смело встретились с фиолетовыми глазами Деста. «Он и в самом деле самый умный на этой планете…»

— Да ваша же семья, — объяснял он. — Вы для нее — богатство, честь и власть, но не беспокойтесь об этом. Когда я говорю «семья», я подразумеваю прежде всего вашу мачеху — светлейшую Даму-Остроберт. Покойный граф Роланд, женатый на ней вторым браком, погиб в битве у Гаренка. Его супруга, которая была уже немолодой, не смогла дать продолжение роду. Но она воспитала вас как собственного ребенка… Не здесь, в другом месте. Вас послали в Феранцию…

— Во Францию, — машинально поправил Сафаруса Жильбер.

— Да нет же. В милую Феранцию — в страну Лилии…

— Понимаю, — сказал Жильбер, который, однако, понимал все меньше и меньше. — Но я вернулся сюда. Когда?

— Три месяца назад.

— Меня хорошо тут приняли?

— Празднества продолжались тридцать дней, город Триполи был в блеске огней. Никогда прежде в графстве не было ни более прекрасного, ни более щедрого сюзерена. И не было ни одной изысканной области, господин, которая не была бы для вас привычной: вы привели в уныние наших ученых, чьи знания так ограниченны. Вы говорите со всеми послами на их языке и рифмуете поэмы на диалекте французского Прованса. Но вы спешили взять бразды правления, сохраняя власть в руках Остроберт до…

— До момента моего исчезновения, не так ли?

— Совершенно верно, господин. Тогда, на следующий день в соборе Триполи, вы должны были получить корону из рук патриарха Сиона, вашего кузена. Но вы уехали на охоту, и мы было думали, что и погибли.

Жильбер размышлял: «Это проведено так умело и скрытно, к тому же как удобно! Но…»

— Дама-Остроберт отправилась на поиски меня в пустыню, — невольно произнес он. — Она привела меня обратно.

— Да, господин.

— Что-нибудь произошло между этими двумя событиями — моим исчезновением и возвращением?

— Да, господин. Прибыла принцесса Анна.

Он вспомнил миловидную голубую ящерку…

— И речь зашла о законе Салической правды, — добавил собеседник, словно взвешивая каждое слово.

— Какого закона?

— В Феранции, — спокойно объяснил Сафарус, — женщина не может править, и ее отпрыски тоже. Триполи является феодом Феранции. Полагаю… Дама-Остроберт, кажется, забыла это, может быть, подумала, что со смертью правителя можно позабыть о законах. Вы так недолго пробыли в Триполи! А она так тешила себя той мыслью. Но ей об этом все же сказали.

— В случае моей смерти, — спросил Жильбер, входя в роль, — графство должно было перейти?…

— Во владение Его Величества короля иерушалаимского, мой господин. Скорее и по другой причине: вы готовились стать его зятем.

— Я… каким зятем?…

— Вы собирались вступить в законный брак с благородной и очаровательной принцессой Анной де Лузиньян, которая, кстати, активно участвовала в поисках вас.

— Она и в самом деле очень хорошенькая, — сказал Жильбер.

— Слава Богу, вы вспоминаете! — воскликнул мудрец с заметным облегчением. — Однако время не ждет, мой господин; дайте мне только возможность освежить вашу память.

«Очевидно, его специально для этого и направили сюда! Но кто? Анна или Остроберт?» Сафарус между тем продолжал свой рассказ, вскользь упоминая детали.

— Вы видели принцессу, когда проезжали через Иерушалаим. Вы вызвали в ней довольно сильную страсть, на которую вы не ответили взаимностью. Кажется, в свои двадцать пять лет вы устали от всего: вина, благовоний, драгоценностей, игр, славы, богатства. Но больше всего вам надоедают женщины: дочери принцев и придворные дамы, они вас замучили своими любовными письмами. Зубейда из Баодада, чьи научные познания приводят в восхищение сарацинов, написала сборник остроумных и весьма удачных стихов, в которых называет вас «принцем жасмина и ночи», а дочь бальи с Мальты повесилась на решетке вашего окна…

— Какой ужас!

— Не правда ли, мой господин? Такого поступка, сказали бы вы, вполне достаточно для того, чтобы навсегда почувствовать отвращение к женщинам, которые охвачены страстью; вы мечтали о такой, которая была бы Неприступной, Единственной, совершенно другой, и вы проводили в одиночестве часы, превращая день в ночь, скитаясь по зыбучим пескам под звуки теорбы и псалтерионов. Вы гуляли в ваших оранжереях, где растут лилии, видели свое отражение в молочных бассейнах, ощущали запахи и блеск радужной смолы мирры, но оставались в меланхолии. Впрочем, эта болезнь является наследственной в роду графов Тулузы: дочь Раймонда I, Мелиссинда, тоже страдала ею.

Однако, исходя из государственных интересов и высоких соображений, вы согласились пойти навстречу предложению короля иерушалаимского, и был назначен день вашей свадьбы.

— Клянусь Эйнштейном! — воскликнул Жильбер. — У меня, вероятно, было не все в порядке с головой! Каково было состояние моего здоровья?

Сафарус бросил на него обеспокоенный и недоверчивый взгляд:

— Но… Вы были таким же, как и сейчас, прекрасный господин! Я бы сказал, однако, что вы выросли… Может быть, это болезнь роста?

— Послушайте, любезный, — сказал астронавт, — антиземлянин, волшебник… Я не знаю, как вас еще звать. Вас послали ко мне, чтобы вы исполняли обязанности надзирателя, а не для того, чтобы сделать меня сумасшедшим! Вы хорошо знаете, что никакой я не принц-меланхолик Триполи!

— Если Вашему Светлейшему Высочеству угодно оскорблять своего верного слугу, то вы вольны в своем решении. Ученик Гиппократа не будет надсмотрщиком.

— Вы хотите сказать, что я могу встать и покинуть этот дворец? Так ли? Сами понимаете, что нет!

— Но вы покинете его вскоре, — сказал Сафарус успокаивающим голосом. — Разве вы не помните, мой господин, что установлена дата вашей свадьбы и что вы отправитесь в Иерушалаим через пустыню…

— Когда?

— На той неделе, мой господин, которую христиане называют святой, накануне Пасхи…

— Так тут тоже празднуют Пасху?

— Конечно, и их даже несколько для разных религий, и в зависимости от того, кто ты — феранцуз, еврей или византиец…

— Мы находимся… на Анти-Земле IV?

— Да, на Анти-Земле.

— И это светило, — прерывисто задышал землянин, показывая рукой на стрельчатое окно, за которым огненный шар освещал лучами заката фиолетовые скалы и заливал ярко-красным, как кровь, светом небесное море, — это светило, как вы называете его? Мирах? Альферат?

— А как вы хотите, чтобы оно называлось? — спросил ошеломленный Сафарус. — Это Солнце…

Эра Тау

Мысли возвращали Жильбера к его кораблю, занесенному песками в Иудейской пустыне, и он приходил в бешенство, сжимая кулаки.

Акклиматизация здесь проходила очень тяжело. Одно дело посетить планету, совсем другое — очутиться на ней и стать ее жителем. Прежде всего надо было определить положение Анти-Земли во времени и в Космосе.

Дест никогда раньше не жалел так о пробелах в подготовке астронавтов: он плохо знал покрытые мраком области прошлого, где археология на Земле была связана только с доисторическим периодом. Сафарус ему очень помог: он рассказал о многих интересных вещах. На планете были Меропа, Феранция, император Священной Римской империи; Верховный жрец управлял церковными делами — 150 лет назад он благословил воинов Тау и те стали бредить захватом Иерушалаима; у неверных в Баодаде правил халиф. Меропа представляла собой отражение европейского континента, а Святое королевство Сион с центром в Иерушалаиме обеспечивало контроль на просторах равнин и плоскогорий Сарацинии. Используя свои расплывчатые, со временем забывшиеся познания в области истории, Жильбер пытался установить время происходящих событий на Анти-Земле IV — что-то совпадающее с периодом веков за восемь-десять до наступления атомной эры.

Еще более ценными были климатические и энтомологические сведения: Дест узнал, что это молодая планета. Он испил ее сладкие и горькие соки. Эта Анти-Земля представляла собой фруктовый сад, где все собирают и употребляют в пищу; ее воздух напоен различными запахами и ароматами, солнце нестерпимо обжигает кожу, от здешних существ волнами исходит жестокость, а их аппетиты и устремления слишком очевидны.

Твердо решив бежать, как только представится первая же возможность (а это наверняка произойдет во время его перехода в Иерушалаим), астронавт привыкал к странно звучащему старофранцузскому, или староферанцузскому, языку анти-землян и внимательно наблюдал за их нравами и обычаями.

Пробивающийся сквозь решетчатый ставень луч солнца и привкус соли во рту разбудили Деста на рассвете. Из внутренних дворов внизу под окном доносились лязг железа, ржание лошадей, блеяние овец, голоса людей (он больше не говорил «роботов»). Эти люди не понимали язык волн, а он улавливал все: и их молитвы, и секреты.

Замок, построенный, по словам Сафаруса, предком Д'Эста, Раймондом Первым, графом Тулузы, был лишен всяких удобств, но в нем было много и того, что очаровывало; его рвы, крепостные стены, бастионы защищали помещения замка и выходы из них в сотню садов; стены изнутри были обиты кожей с изящными узорами, расписанными золотом, в каждом зале имелись мозаичные панно из яшмы и мрамора; все бассейны имели форму лилии, а в садах-террасах росли странные, невиданные цветы, названия которых уже позабыты на Земле.

У самой воды раскрывал цветки с розовыми лепестками иван-чай, росли пятнистый ятрышник и желтая крушина; вокруг клумб, где перламутровый и кремовый цвета алтеи и ромашки перемежались с лазурью жимолости и оранжевыми бутонами, которые как императорская корона увенчивали стебельки растения, называемого ясенцем, были разбиты лужайки с диким сельдереем и белыми фиалками. В воздухе чувствовался запах мускатного перца и лимонной вербены.

У ступенек винтовых лестниц башен размещались бойницы, и нападающие могли поражать лишь ноги сидящих на скамейках лучников. В каждом дворе, на каждой башне стояли часовые.

Помимо феранцузского, эти люди говорили на сотне других языков. Жильбер научился распознавать народы, гораздо более отличающиеся от тех, которые жили когда-то на старой цивилизованной Земле: прованцев можно было узнать по их словоохотливости, грубоватые манеры выдавали представителей северной Феранции. Некоторые рыжеволосые аборигены носили короткие женские юбки и шли в бой под звуки волынки, а здешние отступники-сарацины не отреклись ни от своих тюрбанов, украшенных султанами, ни от муската, которым они натирали себе бороды. От всей этой толпы так сильно несло потом, ароматическими веществами, что Дест захлопнул ставни.

Время шло в ритме песочных и водяных часов. Вооруженные люди жарили на вертелах над углями сгоревших виноградных лоз туши газелей и муфлонов. На Земле давно позабыт запах жареного мяса, на котором видны капельки крови. Смуглая девушка-служанка с рубиновым камешком, приколотым к раздувающейся при дыхании ноздре, ударами кинжала, который она держала в обнаженной руке, открывала с треском усеянные шипами ягоды кактуса-опунца.

Все действовали с каким-то странным рвением. Жильбер спрашивал себя: «Не сумасшедшие ли они?»

Как-то утром его разбудили звонкие, но грустные голоса. В тридцати церквях и бесчисленных часовнях Триполи начинался пост.

Дама-Остроберт вызвала Деста к себе. Прежде чем появиться перед Пауком в его башне, он подошел к огромному зеркалу из полированного серебра и с недоверчивостью и злостью рассматривал в нем отражение незнакомого юноши. Он не узнавал свое лицо. На незнакомце в зеркале было богато расшитое золотом платье цвета индиго, на его плечи спадали шелковистые волосы, но бледное лицо сохраняло следы сильного переутомления.

Красивая рабыня-мавританка завязала ремешки на его сандалиях; со стороны большой клетки с попугаями лимонного, небесно-голубого оперения внезапно появилась вторая рабыня и подала ему пахнущие амброй перчатки. Третья, киприотка с более светлой кожей, открыла хрустальную шкатулку и достала оттуда румяна. Она нежно и легко провела косметическим карандашом по векам своего господина, затем протерла розовым лосьоном его щеки. Несмотря на отвращение к такой заботе, ухаживанию со стороны этих женщин, Дест не мешал им: инструкция для астронавтов предписывает «подчиняться невинным прихотям инопланетян».

— Господин, о господин! — вздохнула Фарида, завязывая сафьяновые ремни. — Вы уедете и увезете с собой наши сердца.

— Может быть, я вернусь, — пообещал Жильбер.

Блондинка Леосидия из Ларнаки пожала плечами:

— Возможно, но каким! Останетесь ли вы прекрасным пылким принцем, которого мы любим, или снова предстанете перед нами той невзрачной тенью, которая затерялась в пустыне? Люди говорят…

— Что люди говорят? Что они говорят?…

— Простите мои глупые слова, господин!

— Так что говорят люди?

— Что есть два принца Триполи…

Дест наклонился и пристально посмотрел в большие ясные глаза:

— И какой же в таком случае настоящий?

— Вы, мой господин!

Дама-Остроберт приняла его, сидя на троне, над которым висело изображение мифической птицы порфириона, символизирующего верность. А разве «Semper fidelis» не его собственный девиз? Больше, чем когда-либо, она походила сейчас на паука. Дама-Остроберт жестом приказала закрыть двери, задвинуть засовы, а затем подошла к Десту и высокомерно взглянула на него.

— Вы не Жильбер Д'Эст, — сказала она.

— Нет, сударыня.

— Но вы станете им.

— Если я этого захочу.

Остроберт готова была запустить в него свои когти, но ей нравилась эта спокойная уверенность. Этот человек, этот пленник, который находился в ее власти, не боялся ее, и она ценила его смелость. Она внимательно посмотрела на него холодным взглядом, но не как на живое существо, а как на вещь, редкое насекомое или неизвестное растение. Он показался ей более привлекательным, чем ее пасынок, и, странная вещь, он скорее напоминал того прекрасного повесу из Тулузы, который убежал из ее объятий, чтобы погибнуть затем в бою.

— Вы захотите, потому что я желаю этого, — произнесла наконец Остроберт. — Я даю за это высокую цену. А сейчас слушайте меня. Вы поедете в Иерушалаим под знаком Тау. Помните, что к вашему седлу привязаны слава и процветание Триполи. Вы женитесь на Анне.

— Сударыня, принцесса Анна де Лузиньян является невестой настоящего принца Триполи.

— Глупости! Она влюблена в вас. Неужели вы полагаете, что она не рассказала мне о вашем поцелуе там, в пустыне? Я должна была поторопить отъезд этой охваченной страстью проклятой кошки. Послушайте меня, Анна — хорошая девушка, но немного глупая, однако она принесет нам, помимо приданого в виде граничащих с Триполи земель королевства, деньги ее отца, союз с Сионом, наши торговые корабли будут освобождены от налогов в Альферате, Тире, Сидоне и даже в Иоппии. Обращайтесь с вашей невестой как подобает ее положению; у короля Ги нет сына, и кто знает?…

— Графиня, — холодно сказал Жильбер, — вы даже не знаете меня, может быть, я бандит или вышедшее из бездны чудовище. Меня поражает ваше доверие ко мне.

— Я не испытываю никакого доверия к вам, — возразил с высокомерием Паук. — Я никогда никому не доверяла: ни мужчинам, ни женщинам. Мы оба попали в одну и ту же ловушку, и нам ничего не остается, как действовать вместе. Если только народ Триполи узнает, что он принял за своего повелителя чужака и узурпатора, ваша участь будет решена.

— Так же, как и ваша, графиня.

— Сомневаюсь. Поэтому, человек-дьявол, я и предлагаю вам эту сделку… Для меня, как и для всех жителей этой страны, вы — Жильбер Трипольский.

Ее круглые глаза сверкали.

— Повторяю, вы женитесь на Анне. Появятся один или два сына. Потом вы можете остаться или уехать, взяв с собой причитающееся вам богатство, но не больше одного груженного золотом корабля. Но тогда вы окончательно исчезнете, и о вас никто никогда не узнает… Анна станет очень представительной вдовой и удалится в какой-нибудь монастырь, и тогда буду править я, как и раньше…

«Если ты не исчезнешь, — прочитал Жильбер в ее желтых глазах, — я обязуюсь отправить тебя к другому Жильберу. В Триполи есть глубокие каменные „мешки“. Да и пустыня большая…» Вот так была предрешена участь первого Жильбера.

— Ну, устраивает вас такая сделка? — спросила Дама-Остроберт.

Он поклонился и поэтому не заметил, как потянулись к нему ее когти.

Его ракета находилась во впадине в горах, которая называлась (сейчас он знал это) Гермель, и все эти ловушки и угрозы, что сопровождали его на Анти-Земле, представлялись ему сейчас малозначащими.

Свадебная процессия ждала Деста на мосту через Кадишу — небольшую реку с прозрачной, как стекло, водой, опоясывающую крепостные валы. Воздух был теплым, лепестки цветов с апельсиновых деревьев падали на арки моста. По обеим его сторонам торговали купцы. Они расхваливали свои кувшины, арбузы и ароматические вещества. Перед подъемным мостом садились на вороных коней, покрытых ярко-красными попонами, стражники-сарацины с огненными и бирюзовыми тюрбанами на голове, а вокруг носилок с серебряными занавесками стояли рыцари в дамасских доспехах. Носилки поддерживали двадцать четыре негра, облаченных в кольчуги из черных эмалированных пластин, украшенных опалом. Жильбер понял, что ему придется отправиться в путь в качестве пленника, и потребовал лошадь.

На этот раз Сафарус позволил ему ехать верхом. Он был обеспокоен. В толпе, окружавшей кортеж, он получил два ужасных послания. Их сунули ему в руки странствующий торговец и какой-то кочевник в платье из голубого сукна. Одно послание содержало печать со звездой Соломона и зодиакальный амулет, другое — серебряный полумесяц, зерна звездчатки и обыкновенный камень, при виде которого на глаза Сафаруса навернулись слезы: это был кусочек мостовой из Храма Зорободель.

Две секретные встречи были назначены в катакомбах Константина и на мостовой, ведущей к Храму Господнему.

Исаак Агасверус Лакедем всю свою жизнь, очень долгую жизнь, был неуязвимым, во всех сделках находил себе выгоду, был то там, то здесь.

Караван шел день и ночь. Дест сидел на коне огненной масти так, как будто всю жизнь провел в седле. Он торопил людей и совсем загонял лошадей и верблюдов. Пройдя снежные склоны гор Ливана, кортеж углублялся сейчас в Иудею. Астронавт жадно вдыхал этот знакомый ему воздух. Наконец-то этот невыносимый сон, этот кошмар вот-вот закончатся: он сможет сбросить маску, найти ту впадину из розового гранита, где находится его корабль! С него, как кора, слетела вся меланхолия принца Триполи; он надел свой космический комбинезон и проверил бластер. Когда волны Мертвого озера заискрятся среди меловых скал, Жильбер сбросит с себя эту власть Анти-Земли: он снова станет Дестом, астронавтом, который обнаружил на планете довольно любопытных гуманоидов, все это исчезнет, и он вернется в свой корабль.

«В конце концов, — философски говорил он себе, — дела не так уж и плохи… Я мог бы попасть к осьминогам или людоедам, либо к бедуинам! Анти-Земля является подходящей планетой, с которой Земля могла бы позднее установить отношения. Но не раньше, чем здесь перестанут убивать сирот и уничтожать путешественников! Вполне возможно, что некоторые астронавты уже приземлялись здесь и им не оказывали гостеприимного приема…»

Благодаря этому ходу своих мыслей, он и увидел признаки пребывания здесь инопланетян. Дест спросил Сафаруса:

— Что за ужасное стечение обстоятельств превратило этот уголок планеты в такую выжженную, безжизненную пустыню? Как появилось это мертвое озеро с высокими и крутыми берегами из пепла?

Магистр посмотрел на него как-то неопределенно.

— Когда-то на этом месте стояли два процветающих города, — начал он. — Их посетили спустившиеся с неба посланники. Это случилось, мой господин, в очень далекие времена; сказочные колесницы часто опускались на эту равнину. Из них выходили странные существа: девственные лица и тела быков. Их окружали золотые огненные облака. Жители тех городов напали на них и были наказаны.

Жильбер понял: в отместку эти города подвергались бомбардировке. Инопланетяне использовали водородные двигатели, вот причина возникновения пустыни и озера. Но почему эти завоеватели снова ушли, покинув малонаселенную богатую планету? Были ли другие войны?… Столько вопросов, на которые нет ответа.

Наступала ночь. Дест все еще любовался обилием золотых и огненных красок, этим отражавшимся на песке пурпуром, который вдруг угасал. Непроглядная тьма охватывала пустыню. Астронавт взглянул на небо. Он говорил себе, что никогда больше не увидит это странное расположение звезд. Ослепительно сияли Бетелгес и Альтаир. Река света образовывала водоворот: туманность Андромеды. Альманат и Альферат сверкали, как два чистых бриллианта.

Дест, сопровождаемый только Сафарусом, удалился от каравана, чтобы узнать свое местоположение. «Если бы в летающей игле кабина была попросторнее, — подумал он, — я бы взял с собой этого магистра: он действительно выглядит слишком цивилизованным и культурным для этой планеты». Он поскакал быстрее, в его ушах засвистел ветер пустыни. Дест все пришпоривал своего покрытого пеной и кровью коня, когда Сафарус, не успевавший за ним, закричал ему издалека:

— Остановитесь! Остановитесь, мой господин!

Дест повернулся к своему надзирателю и улыбнулся. Он не сердился на него за упоительную сладость проведенных в Триполи часов и хотел спросить: «Разделяете ли вы предрассудки жителей этих проклятых городов? Как отнеслись бы вы к представителям другой Галактики, даже если бы у них и не было тела быка?»

С непокрытой головой, с локонами волос на доспехах, в плаще, образующем крылья, землянин был так прекрасен, что Исаак Лакедем приподнялся в стременах и воскликнул:

— Наконец-то… Я вижу одного из них!

Подъехав к месту, где приземлился, астронавт побледнел: ракеты не было! Ничего более худшего не могло случиться: он больше не сможет связаться со своей Галактикой: все приборы находились в ракете! Он осмотрел розовые и охровые скалы: что-то странное, необычное произошло в этом уголке пустыни. Возможно, упал объятый пламенем метеорит, и широкое черное пятно, металлические осколки указывали место его соприкосновения с землей. Это был тот самый район, где приземлился Дест.

Он спрыгнул с коня и спустился в воронку. За ним неотступно следовал запыхавшийся Сафарус. Без сомнения, эти гранитные камни были обожжены огнем, часть скалы превратилась в пыль. Что-то огромное и горящее упало с небес, соблюдая некоторые меры предосторожности, так как сила хотела пощадить совершенную планету.

Еще некоторое время Дест тщетно продолжал поиски корабля, а магистр все бегал рядом с ним, целовал полу его плаща и бормотал что-то себе под нос.

— Господин, я узнал вас: вы — ангел и посланник… Я только прошу, мы все просим позволить нам служить вам… и настанет золотой век! Так сказано в Священном писании…

Дест отстранил его, сел на камень и обхватил голову руками.

Они не обменялись больше ни словом и вернулись к каравану. Впервые Дест спал на носилках.

Спустя два-три дня (он не мог сказать точнее, так как жил будто во сне, в тумане, который спасал его от отчаяния) они увидели на горизонте крепость. Магистр сказал:

— Иерушалаим!

Город резко выделялся на фоне пустыни величием своих зданий. На сиреневых и розовых скалах отражались солнечные блики, и сам воздух на этом опаленном солнцем плоскогорье был напоен ароматом мирры и ладана.

Кортеж двигался в глубь необычной долины, по краям которой располагались белые известковые холмики, казавшиеся старыми, как этот мир. «Раз я обречен на вечную каторгу, — сказал себе Жильбер, — неплохо было бы определить свои координаты». Он спросил погонщика верблюдов и узнал, что место это, поле, на которое наложило свой отпечаток Время, называется Иозафат. Здесь под звуки труб ангелов поднимается первый легион мертвых! Он повернулся к своему проводнику и увидел его мертвенно-бледное, восковые лицо: магистр с трепетом смотрел на холм за рекой, которая называлась Кедрон, в его взгляде застыл невыразимый ужас.

— Так, значит, — сказал сухо Жильбер, — это и есть то место, где он принял смерть? Так это, значит, здесь возвышался крест, или Тау? Так или иначе все планеты искупают свои грехи, и этот путь прошла Анти-Земля…

— Тау, — бормотал Сафарус, — был слева. Там, в кремниевых скалах, находится пещера.

На его лбу блестели крупные капли пота.

— Сын плотника, не так ли?

— Нет, гончара. Акелдама — его поле.

— Простите, — сказал Дест, — там, откуда я прибыл, исповедуют христианство, и я знаю эту религию. Иосиф был плотником. Акелдама же — поле, которое жрецы купили за 30 серебреников…

Лицо восприимчивого Сафаруса исказилось болью. Он смог лишь прошептать:

— Как вам угодно. Если я говорил об этом поле, то дело в том, что… Понимаете, я присутствовал при его погребении…

На мгновение Сафарус стал похож на землянина: исхудавший, глаза широко открыты, глазные впадины придавали ему какую-то красоту.

— Я стоял за Никодемой из-за страха быть узнанным.

Звуки фанфар заглушили его голос. Из ущелья, тянувшегося вдоль семи населенных пунктов, змейкой выползала на равнину пестрая процессия людей с украшениями из драгоценных камней. Кортеж трипольцев расположился вдоль насыпи. Процессия шла из Вифании. Взобравшись на финиковую пальму, Сафарус представил Десту актеров этой мистерии.

Ежегодно христиане следовали по этому королевскому пути. Процессия, расположившись у пещеры Лазаря, растянулась до ворот Баб-эль-Асбата, через которые 150 лет назад вошли в Город рыцари Тау — крестоносцы.

Во главе процессии шел король, держась за узду белого мула, на котором восседал патриарх иерушалаимский. Последний благословлял свой народ знаком Тау. По примеру благочестивого предка Ги де Лузиньян снял корону, и его золотое облачение, усыпанное кориндоном, аметистами и хризопразами, блестело, как огромная звезда.

Два ряда рыцарей в белых и черных доспехах, украшенных гербом Тау, сопровождали патриарха и короля. Позади них толпой шли сановники: епископы Иордании и Островов в плащах с ветровыми капюшонами и одетый в ярко-красное облачение патриарх Горы. Легат из Меропы ехал верхом под зонтиком. Все знатные паломники были босиком; золотые украшения духовных лиц светились под грубой холщевой одеждой, посыпанной пеплом, их посохи были украшены ониксом, черным нефритом и гранатом, всякими погребальными камнями, блестевшими на солнце.

По знаку епископов вперед вышли дьяконы. Они пели церковные гимны («Очень красивые бородатые мужчины», — заметил какой-то триполец), их голоса гремели над равниной. Эти ни к чему не пригодные люди давали обет не носить доспехи рыцарей Тау. Певческие группы подростков с крашеными завитыми волосами махали кадилами; дорогу обрызгивали иссопом и ясенцем; высокие, с локоть, восковые свечи дрожали и таяли под солнцем среди тоскливого завывания лютней и псалтерионов.

Королевская семья расступилась, и вперед вышли светские лица. Сафарус шепотом посоветовал Десту обратить на них особое внимание. Рядом с паломниками, которые шли пешком, шли и рабы-мавры. Они несли ковры и ткани малинового цвета. Под хоругвями собрались принцы западных стран, и землянин заметил в этой толпе восседающего на вороном коне гиганта, который на целую голову был выше всех остальных. Его черные доспехи стоили целого королевства. На груди его красовался знак Тау из шестидесяти семи рубинов. Опущенное забрало придавало ему вид несущего ужас и величие. Дест вспомнил некоторых монстров с Альтаира…

— Кто это? — спросил он.

Сафарус шепотом ответил:

— Гуго Монферратский, прозванный молотом сарацинов…

После паузы он добавил:

— Великий Магистр Ордена Храма.

Где же Жильбер слышал это имя, Монферрат?…

За сановниками в сторону Вифании катилась, как река, огромная толпа безвестных и страстных паломников, одетых в простые холщовые одежды с прикрепленными к ним ракушками. Они обмахивались листьями пальм и лилиями. Было душно. Над равниной застыл необычно тяжелый воздух. Дрожащие огоньки пламени отражались в украшениях священников. Над процессией поднималось облако пыли. Стоя на насыпи у дороги или сидя на финиковых пальмах, верующие бросали на головы паломников ароматные цветки мирры и осыпали их дождем лепестков дамасских роз.

Женщины пели сирийские причитания:

Приподнявшись в стременах, Дест, астронавт, прибывший с другой планеты, зачарованно смотрел вокруг. Он хорошо понимал, что очутился в средневековой сказке. Он, как в глубокий колодец, спустился в прошлое своей собственной планеты… Сафарус дотронулся до его руки. Шедшие во главе процессии король и патриарх уже поднимались по петляющей тропинке на вершину холма, где стояли трипольские всадники. Все рыцари спешились, и Жильбер двинулся к ним. Он чувствовал легкое головокружение: да, он — принц Триполи, по крайней мере до прилета сюда следующей ракеты! А учитывая редкость межпланетных перелетов, это может произойти лет через сто. Белый мул вдруг остановился. Легкая дрожь прокатилась по всей королевской процессии, продолжительная дрожь, чья сила сгибала тянущиеся по направлению к Вифании ряды паломников, как спелые колосья. Окруженный своими рыцарями, несущими на своих гербах химер и единорогов в ослепительном блеске своих лат, Дест поцеловал кольцо на руке патриарха и обнял короля.

С тех пор тысячи легенд стали ходить о Принце Ночи. Одни видели на нем кольчугу, усыпанную жемчужинами, другие — бриллиантовые доспехи. Султан на его шлеме светился, как солнце. По сложившемуся в пустыне обычаю, нижнюю часть его лица скрывала египетская вуаль из «сотканного воздуха», но и взгляда его фиолетовых глаз с большими ресницами было достаточно, чтобы свести с ума некоторых принцесс. От радости и счастья Анна де Лузиньян потеряла сознание и упала на руки тех, кто еще держался на ногах, а монашки стали шептать заклинания против злых духов.

Ги де Лузиньян грациозным жестом пригласил землянина продолжить путь справа от него. И снова с еще большей силой зазвучали гимны и песни о любви. Плененные красотой Деста, придворные дамы посвящали их астронавту.

Предательство и резня

Толпа разделила Жильбера Деста и Сафаруса. Но это не беспокоило старика: он знал, что землянин находится в безопасности сейчас, рядом с королем.

Подобно тому, как скупец вновь извлекает спрятанное в течение долгих лет сокровище, Исаак Агасверус Лакедем обретал ту незримую нить, которая связывала его с родным Городом. Он не меняет свой облик, он остается таким же, каким был прежде: крепость за городом, храм, восточный базар и оссуарий в его черте, Городские крепостные стены, нестерпимо горячие под солнцем, хранили безмолвие, но улицы были запружены рыцарями и ехавшими на ослах епископами, торговцами тканями, пряностями и амброй, сирийскими астрологами и кочевниками.

Все языки Анти-Земли звучали под его небом. Над Городом стоял звон тысяч колоколов, а по его улицам распространялся запах ладана из трехсот церквей. Над ним застыл жгучий, сухой воздух опалового цвета.

Неожиданно Сафарус остановился, охваченный ужасом. У него перехватило дыхание, и он почувствовал, как невыносимо больно сжалось сердце. Сколько раз в своей жизни, которая, казалось, длилась бесконечно, Сафарус испытывал подобный страх! Когда садился на тот корабль, что затонул впоследствии в Апулии… в Помпеях… в доме своего друга Флавиуса… и вот совсем недавно, когда эта рабыня приготовила ему бульон из цикуты… Он предчувствовал какую-то враждебную силу, чувствовал приближение смерти. Корабль, на который он не сел, разбился о рифы, Помпеи, которые он покинул, были погребены под слоем лавы, а проданная рабыня-гречанка отравила другого.

Что он мог сейчас сделать?

Сила, названия которой он не знал, витала в воздухе, и Иерушалаим готовился, как к празднику, к ее приходу. Почти во всех домах в это время жгли ароматические вещества и плели гирлянды для временных алтарей; благородные дамы ходили с распущенными волосами и плачем как Магдалены, сопровождаемые огромными толпами евнухов и рабов-мавров. На рынках вращались вертела, пылали костры, где топили жир, разливали сладости из меда и корицы. Музыканты пели под звуки систры, а слепые чертили на песке звезды и делали пророчества.

Сафарус достиг ступеней Храма. В начале эры Тау он был разрушен, но огромное сооружение так и не было полностью восстановлено. Расположенные то тут, то там остатки арок и колонн навевали грусть, напоминая о былом величии. Широкая лестница терялась в темноте узкой улочки.

На первой лестничной площадке появились три неясные тени в широких одеяниях бедуинов. Сафарус ладонью очертил в воздухе фигуру, напоминающую полумесяц. Первая тень заговорила:

— Огненная звезда упала в пустыню. Она обожгла скалы. Скитавшиеся по воле ветра пастухи-кочевники видели, как горели их шатры и были уничтожены их стада. Более того, тех, кто уцелел, охватило безумие, и они стали уничтожать друг друга в долине Кедрона. Мудрецы предсказали ужасные стихийные бедствия и войну.

Вторая тень продолжила:

— Повелитель Тау из крепости на другом берегу реки в Моаве разграбил направлявшийся в Дамасск караван. Среди пленных находится сестра эмира, и тот чрезвычайно разгневан. Повелитель с другой стороны реки Иордан требует в качестве выкупа чистого золота столько, сколько можно увезти на ста верблюдах. Эмир поклялся бородой Терваганта, что порежет его на куски, и послал гонцов к повелителю Египта и халифу Баодада. Имамы говорят, что будет война.

Третья тень вышла из укрытия, образованного тремя колоннами. Она была еще чернее, и голос ее был резче, чем у двух других. Хотя ее лицо скрывала накидка, что-то повелительное, властное в манере держать себя отличало ее от остальных. Она сказала:

— На трон в Баодаде вместо никчемного повелителя поднялся халиф Хаким, он сейчас в расцвете своих сил. Халиф Хаким ненавидел рыцарей Тау и стремился распространить свою власть на все страны Полумесяца. Зная, что евреи в Иерушалаиме плохо относятся к иноземцам, он пришлет к новолунию, после праздника, когда Тау ожидает возвращения своего Бога, посланника.

— Кто это будет? — спросил быстро Сафарус.

— Мне запрещено называть его имя. Но знай, что войска моего господина приблизились к тому берегу реки Иордан. Вам будут даны распоряжения по взаимодействию с воинами Терваганта, и Королевство Тау падет, как гниющий плод, источенный изнутри червями и оторванный ветром, ибо будет война.

Сафарус выпрямился. Он чувствовал, что в его руках судьба его народа. За свою бесконечно долгую жизнь он служил римлянам, варварам, мусульманам и христианам; он ненавидел их всех и знал, что его вечно преследуемый народ вздохнет свободно лишь тогда, когда хвастливые и жестокие завоеватели этой земли схватятся друг с другом и ослабеют. Поэтому война между Баодадом и Иерушалаимом казалась ему желательной, а время для нее, как никогда, удачным.

Он сказал:

— Исполняйте ваш долг, а мы исполним наш. Будьте Иисусом, сражающимся на равнине, а мы будем Моисеем, который слышит Бога на горе и передает его наставления. Может быть, — добавил он, поворачиваясь к третьему посланнику, — мы сможем действовать более эффективно, и у нас будет оружие. Можете так и передать своему господину, эмиру Абд-эль-Малеку.

Тени незаметно исчезли, и «великий» заговор растворился в безмолвии ночи. Сафарус остался один на паперти. А тем временем в охваченном пожаром центре Города начиналось, пишет летописец, «ужасное и невероятное истребление евреев».

Это началось по тому же сценарию, что и на Земле: где-то некий погонщик ослов из Генезарета перевернул вверх дном лоток, принадлежащий христианину, если только все произошло не наоборот. Раздавались богохульства. Собирались толпы народа, а над городом неслись надрывающие сердца звуки систры:

Варвары, которые не исповедовали вообще никакой известной религии и, очевидно, не имели никакого отношения к событиям, происшедшим в 33-м году эры Тау, громко возмущались совершенным преступлением и подожгли одну синагогу. Были разграблены роскошно обставленные дома, выпотрошены сундуки и матрацы, мостовую усеяли подсвечники с семью ответвлениями и древние слитки с текстом пятикнижия в позолоченных футлярах. Первая кровь брызнула на порог жилища, где в прикрепленной к дверной перемычке маленькой золотой шкатулке лежали тексты песен и стихов о шаронской розе.

Все это сопровождалось речитативом:

Сафарус нигде не мог найти ни носилок, ни носильщиков. Он пересек несколько как бы сжавшихся в тишине и мраке кварталов и пошел на зарево пожара. Он почти бежал с невыносимой на сердце тревогой, в этой неожиданно наступившей влажной и душной ночи; на небе светили огромные звезды, запах мускуса и жасмина кружил голову; он бежал, а вокруг фонтанами лилась кровь на плиты мостовых, сизые столбы дыма стояли над домами, где огонь пожирал невероятное количество ароматических веществ; горячий, сухой ветер дул из пустыни.

Сафарус направлялся к другому месту, где его ждали: к катакомбам Константина.

Иерушалаим представлял собой только пожары, лихорадку, ярость. Попадавшиеся ему на глаза прохожие убегали кто куда; у всех в глазах была растерянность, а к ней примешивался страх. (Этот нечеловеческий ужас Сафарус уже пережил, когда был в обугленной воронке в Герлеме).

Он пытался уверить себя: конечно, не так уж много времени прошло с той первой резни в этом Городе, свидетелем которой он был. Его память сохранила каждую ее деталь; он пережил массовое истребление жителей Города, построенного по приказу молодого Цезаря. Тогда же был разрушен Храм, а Сион сравняли с землей. Он отчетливо помнил 15 июля 1099 года эры Тау — день, когда рыцари Тау ворвались в Иерушалаим. Спрыгнув с осадной башни на бруствер бастиона Давида, какой-то капитан с русыми волосами — настоящий северянин, со шпагой и факелом в руках (самый известный грабитель), открыл ворота своей армии. Это было как в кошмарном сне; рыцари, которые пришли в город с лилиями и пальмами, убивали без устали. Резня продолжалась целые сутки: 65 000 приверженцев Терваганта, которого еще называют Пророком, были убиты; тела убитых лежали как на площади Соломона, так и в Templum Domini, который неверные называют Куббет-эс-Сакхра. Патриарх армянской христианской церкви Ваграм чудом избежал смерти, много и сирийских христиан погибло в ходе этого избиения. Под кровавым дождем завяли все розы в садах.

Капитан-викинг, который позднее положил начало династии королей, заставил почтенных раввинов очистить мостовую, ведущую к Храму Бога. Затем он перепродал этих евреев работорговцам -по тридцать серебреников за человека, хотя и знал Священное писание. Бедную, причитающую паству подвергали оскорблениям, сжигали в синагогах, топтали на дороге. И все же Израиль выжил. Люди вышли из нор, перевязали свои раны, стали торговать: армия нуждалась в хлебе и фураже. Спустя полвека банкиром рода Лузиньянов стал еврей. Избранный Господом народ держал в своих руках торговлю от Бейрута до Катея, и рыцари, такие же безрассудные, как и сарацины, стали прибегать к его услугам.

Подходя к пригороду Силоама, Сафарус увидел, как отбивается от варваров некто белый, нагой. Он вытащил свою шпагу, которую по специальному разрешению короля Ги носил с правой стороны, и тут же был арестован проходившей мимо стражей. Это был отряд, составленный из сержантов де Лузиньяна, абиссинцев Большой Копты и сарацинов, которые во все времена и на всех планетах являются самыми отъявленными бандитами в мире.

Рыцарь Ордена Храма, Вульф Бычья Голова, командовал этим сбродом. Этот рослый баварец приподнял Сафаруса на манер халифа Мотаваккела с помощью шпаги. По восковой бледности лица, курчавой, смазанной маслом бороде, была установлена его национальность. Все пришли в неописуемую ярость: «Еврей, а носит шпагу!» Несдержанные варвары предложили его тотчас заколоть. Сарацины предлагали ванну с расплавленным свинцом или щепки кедра, загнанные под ногти, но требовалась уйма времени на подготовку таких пыток. Молодая девушка, которую Сафарус так и не смог спасти, больше не кричала. Она лежала неподвижно на мраморной плите, белая, как полотно, ее распущенные голубоватые волосы образовали своеобразный веер. Лужа крови вокруг нее все увеличивалась. Тем временем обсуждение продолжалось. Африканцы коптского патриарха были наиболее настойчивыми: они предлагали зашить жертву в мокрую шкуру, которую затем выставляют сохнуть на солнце, пока не сломаются кости жертвы.

Сафарус догадывался, что его встреча сорвалась и что «великий» заговор провалился и стал посмешищем. В Баодаде не знали людей из катакомб, а еще меньше знали Жильбера Деста. Он, Лакедем, был единственным звеном…

Дозорные уже дошли до драки, но Вульф примирил всех, решив, что еврея сбросят со стены. Этот вид казни, сохранившийся со времен римлян, обладал тем преимуществом, что не требовал много времени. Тут же два копта схватили пленника и потянули его к зубцам стен, на которых дрожали едва различимые отблески огней. В воздухе все время чувствовалось присутствие враждебной силы, действенной и могучей, но иногда во влажном мраке, насыщенном запахами жасмина и амбры, это чувство врага ослабевало. Как будто сама эта сила, очутившись на той странной планете, испытала метаморфозу, стала более чувственной. Отдать себя энергиям всегда было судьбой Земли и Анти-Земли.

Сафарус спокойно позволил палачам вести себя, зная, что он бессмертен. К тому же он был философом. Но следовавшие за ними сарацины кололи его шутки ради остриями своих пик, и он возненавидел их. Дозорные дошли до крепостной стены. Голая вершина Масленичной горы тонула в бледно-серебряном свете двух лун Анти-Земли; Сафарус представил себе, что эту, наверное, самую красивую и благородную картину и унесут под собой его мертвые веки.

Он чувствовал себя свободным от условностей. Что должно произойти, неминуемо сбудется. Предвидение всех событий дало ему такую ужасно долгую жизнь; он будет сражаться с реальностью. Сафарус не спрашивал себя, как это произойдет; он рассматривал Бога как не доступный человеческому пониманию принцип, имеющий столь же малое сходство со своими воплощениями, как и созвездие Пса с животным, которое лает.

Об этом думал он, когда чей-то голос, который он узнал бы и из тысяч, голос, в котором не было ничего анти-земного, произнес под ним с непередаваемой иронией:

— Клянусь Богом, ведь это убивают доктора Сафаруса! Остановитесь, рыцарь, именем Тау!

Сафарус снова открыл глаза. За спинами новообращенных сарацинов красные цвета пожарищ смешивались с цветом пламени в фонарях: у крепостной стены находился пользующийся дурной славой квартал. Привлеченные бесплатным спектаклем проститутки высыпали из своих трущоб у подножия Сионского холма, их зубы поблескивали, как позолоченные украшения, а губы были натерты соком анемоны; некоторые из них были накрашены хной, другие имели татуировки на обнаженных местах в виде голубых звезд. Вопреки эдиктам, которые во время поста сдерживали их деятельность, они обещали прохожим небывалые наслаждения. Вся таблица ароматических веществ осаждала трипольских всадников.

Они возвращались из собора, заехав по пути во дворец короля, где Ги де Лузиньян дал в честь будущего зятя легкий завтрак. Их сверкающие плащи с вышитыми на них золотыми единорогами, высокомерный вид призраков испугали девиц. Вульф Бычья Голова вспомнил: высокий рыцарь с лицом цвета оникса, который ехал впереди процессии, являлся принцем. Он дал знак страже остановиться, и копты спустили Сафаруса со стены на мостовую.

— Господин, — сказал Жильбер Дест, обращаясь к рыцарю-храмовнику с холодной почтительностью, которой его научила Анти-Земля, — этот человек, которого вы снимаете со стены, мой личный врач. Я потерял его в толпе. Я не знаю, какое преступление он мог совершить, но лучше всего его передать в обычный трибунал. А пока вот мой кошелек, пусть он будет моим залогом за него. Я — принц Д'Эст, граф Тулузы и хозяин Триполи.

Вульф с почтением поцеловал пальцы руки Деста и спрятал полученный залог. На узкой улочке становилось все жарче и жарче, и кольчуга рыцарей сильно нагревалась. Сафарус чувствовал присутствие чего-то враждебного, торжествующего, огромного. Он подождал, пока дозор не повернул за угол улицы, приподнялся, стряхнул с себя пыль и сказал Десту с упреком:

— Вам не следовало давать им столько денег.

Магия и бедствия

— Поговорим начистоту, — сказал Жильбер, когда процессия скрылась в темноте ночи. — Вы узнали меня, а я знал, кто вы.

— Nunc dimittis! — вздохнул Агаверус. — Я ждал вас в течение нескольких веков. Вы и ваши слова…

— А вы — странствующий еврей, не так ли?

— Так называют меня на других планетах?… Да, однажды у моего дома проходил закованный в цепи осужденный, и я не подал ему воды. Я торопился по своим делам, у моей жены начинались роды, а я ее так любил.

— И с тех пор?

— С тех пор я так и живу… Однажды моя жена родила мертвого ребенка. Она умерла, умерли все мои дети. Я должен был бежать, так как мое долголетие начало беспокоить моих внуков. Я менял имя и страны. Прошли годы. Этой ночью вы видели, что происходит в Иерушалаиме, представьте себе, двенадцать веков, и все вот такие, как эта ночь. Мы ждали вас, как пустыня ожидает росу…

— Меня? — спросил Жильбер.

— Я знал, мы знали, что небо направит к нам еще раз посланцев! Пойдемте. Вы все узнаете.

Он повел Жильбера через спящие пригороды Силоама под черными, как уголь, кипарисами, вдоль выбеленных известью стен. Сюда не доходили отзвуки резни, здесь слышался только шум фонтанов. Трипольские всадники остановились, чтобы напоить лошадей.

— Видите, — повторял Сафарус, — уверен, что эта ужасная и бесконечная жизнь — не только наказание. Она дана мне для того, чтобы я стал свидетелем будущего, часовым, стоящим на руинах Гоморры, который следит за шумом крыльев в ночи. Но вот настал день славы…

— Смелое утверждение, — заметил Дест.

Перед живой изгородью из терпентинных деревьев, окружавшей белые стены дома, Сафарус остановился и на ощупь нашел бронзовую дверь, на которой кусала свой хвост змея. Он перебирал связку ключей, возбужденно объясняя:

— Я так и не могу запомнить их — это ключ от моего дома в Александрии, а этот от внутреннего дворика в Наполи. Я жил везде понемногу, но всегда возвращаюсь сюда, так как на свете существует только один город для того, чтобы наблюдать за вечностью: Иерушалаим.

Скрипнул замок, и, взяв в руки факел, который ему протянул раб, Сафарус спустился вниз на несколько ступенек. Перед ними был вход в подземелье, остатки погребенных под слоем грязи катакомб Константина. В просторном зале зияла дыра огромного очага, возвышались пирамиды перегонных аппаратов с ленточными переплетениями, откуда струились голубоватые пары; все стены были увешаны пучками трав: авраамово дерево, которое сохраняет у человека вожделение, гроздья белладонны и волчьего корня, пурпурные колокольчики дигилитаса. Вдруг их взорам открылся эмалированный саркофаг: за стеклянными экранами виднелись метеориты. Во флаконах находились странные, искусно заспиртованные животные: вставшие на дыбы морские коньки, голубые осьминоги. В бесценных раковинах покоились огромные жемчужины, стоившие целых королевств.

На изъеденных червями досках, таких древних, что они готовы были рассыпаться в прах, лежали старинные колдовские книги; виднелись мумии, обмотанные повязками; чуть дальше на длинном ящике светилось, как утонувшая звезда, зеркало без оловянной амальгамы.

Поначалу Дест, который положил руку на бластер, подумал, что в этом слабо освещенном масляными лампами зале никого нет. Но вскоре заметил, что в нем есть не только черные мумии и покрытые пылью машины. Вдоль стен в креслах из черного дерева сидели, положив ладони на колени, огромные человеческие фигуры — их было больше тридцати — всех возрастов и цветов кожи. Тут сидели негр с величественным видом, его виски закрывала тиара; эссенец с белокурыми локонами, генуэзский астролог, сирийский жрец. Были здесь и почтенные старики с длинными пышными бородами и молодые принцы с завитыми волосами. При появлении Сафаруса и его гостя их неподвижные фигуры молча поклонились. Все поверх ряс или кольчуг носили белые мантии с вышитыми на них какими-то знаками. Сафарус представил их Жильберу:

— Мои друзья, каббалисты.

Знак на их груди представлял собой посаженное на ось колесо, в котором Дест узнал схему первого спутника Земли.

Но Сафарус уже обращался к молча сидевшему ареопагу на языке, не понятном астронавту. Дест улавливал лихорадочные, возбужденные волны из его мозга. Постепенно таинственные фигуры оживились, их недоверчивые, озаренные любопытством лица повернулись к Жильберу. В воздухе чувствовалось желание удостовериться в его присутствии: все эти люди ждали его, надеялись на то, что он придет. Они пали ниц. Их бороды и тиары касались земли.

— Посмотрите, мой господин! — сказал Сафарус торжествующим голосом. — Мы знали, что вы должны прийти.

— Значит, и другие земляне высаживались на этой планете? — спросил с удивлением Дест. — Я имею в виду астронавтов с Земли?

— Что такое Земля? — спросил Лакедем голосом, в котором слышались нотки неподдельного удивления.

— Ну, астронавты из другой точки пространства? Кто-нибудь был здесь из другого мира?

— Этот край, господин, всегда являлся особым, избранным местом, — сдержанно сказал высокий эссенец. — Его посещали огромные, светлые, яркие фигуры: Авраам принял ангелов под сенью дуба Мамбре, а сыновья Бога соединились с дочерями людей.

— У нас есть хроники и пророчества, которые говорят об этом, — подтвердил чернокожий «верховный» жрец. — Сумерейские таблички подтверждают посещения, а папирусы Нола рассказывают: во времена Псамметика III небесные путешественники падали в пустыню, как плоды фиговой пальмы, которую трясут. В других местах посланцы неба принимали форму молнии или облака, они высаживались из покрытых глазками колес, орла или рыбы. Между мирами установилась постоянная связь (общность). Почему она должна прерываться сегодня? Ничто не пропадает бесследно, ничто не создается напрасно в изобретательной системе Космоса, к которой мы все принадлежим. Каббала нас учит: «Что-то лежит высоко, а что-то лежит внизу». И в течение многих и многих веков ученые Анти-Земли жили, устремив свой взор на звезды. Мы ждали вас. Мы знали, что вы придете.

— Почему?

— Да для того, чтобы творить суд! — воскликнул Сафарус с необыкновенной силой. — Чтобы установить на Анти-Земле свой высший закон! Вы намного сильнее и умнее несчастных обитателей этой планеты. Вы должны быть справедливее и мудрее… Вы не можете считать совершенной эту истекающую кровью и опустошенную планету!

— Эта планета свободна, — сказал Дест.

— Ребенок, который только ползает, тоже свободен, но мать ставит его на ноги, — произнес почтенный раввин. — Я понимаю вас, господин, вы приехали из далеких миров, наделены духом справедливости, вы боитесь, что существующий на цивилизованной планете порядок может не подойти Анти-Земле. Вот тут-то мы и могли бы помочь, так как хорошо знаем суть этой планеты, издавать по вашему желанию новые законы.

— Мы? О ком идет речь?

Сафарус провел кончиком языка по губам:

— Я назвал каббалистов, ученых и колдунов…

Дест добродушно рассмеялся. Все теснились вокруг него, жестикулируя на свой восточный манер. Он сел на что-то вроде трона из черного базальта и положил свой бластер на каменный пол.

— Если я вас хорошо понял, — сказал он, — вы предлагаете мне завоевать эту планету?

— Скорее, освободить ее!

— Подобная авантюра мне не нравится. Хотя не плохо бы знать, что я в ней выигрываю!

— Вы станете Богом на Анти-Земле, — ответили «верховный» жрец, раввин и астролог.

— Боги, они здесь, их пригвождают к Тау. Полагаете, что мне приятно быть статичной важной особой, чьи слова комментируют жрецы? Если завоюем Анти-Землю, что вы собираетесь сделать с ней?

— Сделать ее счастливой! — сказал Исаак Лакедем дрожащим голосом. — Применить ваши знания в доступном для здешнего человеческого рода виде. Исправить злых людей и воздать добром за…

— Легко сказать, — возразил Дест. — Счастливым насильно не сделаешь. А если эти люди любят свою нечистоплотность, свои страдания и страсти?

— Такие склонности противоречили бы природе, — ответил красивый подросток, чей лоб охватывала повязка со звездочками. — Мы заинтересованы только в нормальных созданиях.

— А другие?

— Ну а другие… — Жест, которым он закончил фразу, очень напоминал удар косой.

— Ах, вот оно что! — воскликнул астронавт. — Вы уничтожили бы инакомыслящих, не так ли? И порочный круг все расширялся бы: всегда были бы жертвы и палачи, они только менялись бы местами. А так как я вижу, что вас здесь слишком мало, думаю, что число жертв было бы, увы, огромно. Нет, не будем говорить об освобождении Анти-Земли.

— Как? — воскликнул ошеломленный «верховный» жрец. — Вы не согласились бы…

— Помочь вам победить массы народа? Нет.

По группе людей пробежал глухой ропот неодобрения, и они отпрянули от Жильбера.

— Берегитесь, — сказал Сафарус, соединив свои длинные гибкие ладони. — Мы могли бы избавиться от вас, разоблачить… Вы не Жильбер де Триполи… У меня есть доказательства!

— Не говорите глупостей, — прервал его резко астронавт. — Кто же вам поверит? Я — какой-никакой, а Жильбер де Триполи, и Иудея не знает другого. Графиня Остроберт и принцесса Анна узнали меня, король Ги выдает за меня свою дочь. Какие бы побуждения они ни имели, эти высокие лица нуждаются во мне. Разве бреду магистра-еврея поверят больше, чем свидетельству этих великих людей?

— Нет, — взвесив все, признался Исаак Лакедем.

— Ну, так вот. Я вам сказал, что не верю в проводимое каббалистами освобождение, но я вижу силу, которая могла бы прийти к вам на помощь, преодолев разделяющую нас преграду веков. Саму мысль о помощи нельзя отвергать сразу. Заметьте, обстоятельства благоприятствуют мне, и я мог бы действовать без вас, я располагаю оружием, которое вам показалось бы волшебным. Вы, магистр Сафарус, вы не могли не изучить мои доспехи в Триполи; их не взяли ни ваши кислоты, ни кристаллы. Доспехи делают меня практически неуязвимым на Анти-Земле, если, конечно, какая-нибудь неожиданность… Но отныне я буду наготове. Я никогда не применял в вашем присутствии этот бластер; знайте, что он выбрасывает такой огонь, который уничтожил бы Содом и Гоморру. Я знаю много секретов. Все это, как и ваша планета, меня не интересует, но я мог бы служить справедливому делу. Но вы, собирающиеся править на Анти-Земле, докажите, что достойны этого! Какие свидетельства вы представите? Какое оружие?…

— Мою науку! — произнес Сафарус со странной многозначительностью.

Дест едва удержался от того, чтобы не пожать плечами.

— Не верьте фантазиям пустого мечтателя, — начал было он.

— Я прожил долгую жизнь и сделал очень много. О! Я вас хорошо понимаю. Мир, откуда вы прибыли, на тысячу, две тысячи лет опережает в своем развитии нашу планету. Вы презираете нас и хотели бы вернуться на свою планету, но не можете пока это сделать, не так ли? Не можете предупредить своих о той ловушке, в которую попали? А если я, хилый человек, я, недостойный каббалист, дал бы вам возможность связаться с этой… как вы ее назвали… Землей?

— Вы бредите! — возмутился Дест. — Можно подумать, что вы открыли межгалактическую связь? Вы, наверное, осуществляете искривление континуума? Нет? Не так? Вы даже не понимаете…

— Нет, — смиренно согласился Сафарус. — Мы не понимаем этих терминов. Я не хотел сказать… Я не смог бы построить летящий к звездам корабль. Но, может быть, другим способом… Разве нельзя сделать… дыры в пространстве? Или воспользоваться для этого более флюидными существами, чем мы? Это мы, пожалуй, смогли бы сделать.

— Докажите, — предложил Жильбер Дест.

Сафарус дал знак, и двое рабов-скифов с желтоватой кожей вытащили какой-то хлам из черного сундука. Он повертел в руках ключ с замысловато выточенными зубьями.

— Вот первая ступень к великому деянию, — сказал он глуховатым голосом. — Материализующаяся мысль.

В ящике, обитом сапфирного цвета сатином, лежало около десятка стеклянных банок с натянутыми на них пузырями, плотно закупоренных. Они напомнили землянину флаконы, виденные им во время посещения Генетического Института, но в данном случае речь шла не об эмбрионах. Каждый сосуд имел полфута в высоту. В них медленно струилась какая-то ужасающего вида туманность. Дест узнавал вещи и существа, которые когда-то видел в Картографическом Музее, представлявшем строение мира.

Были здесь и житель Альтаира в виде осьминога, и представитель Денеба, весь какой-то красно-черный и угловатый, все время двигающаяся перламутровая жительница Венеры, похожая на медузу. Были и странного вида опухоли с Гиад и электрические шишки из дыры Лебедя…

Все это плавало, словно находилось в некоем континууме, в созданной для них герметичной среде. Все дышало жизнью разных планет, как будто через сильные и непрерывно передаваемые разряды. Это был ужас, которому еще не было названия, что-то вроде миниатюрного зоологического сада микрокосмической Галактики, помещенного в сосуд.

— Вы захватили эти существа! — шепотом сказал пораженный, как громом, Жильбер.

Но Сафарус очень мягким голосом ответил:

— Мысли… только мысли… передают способ действия. Только физика… Семена мандагоры и некоторых лилий способны, как считается, производить спонтанно поколения в герметически закрытых сосудах. Заметьте, присыпанные отрубями или положенные в навоз, они зреют, как тыквы. Они источают флюиды. И как только произносят заклинания, появляются изображения далеких планет. В семенах заложен образ, сильная и активная мысль, которая их вызывает. Чтобы принять нужную форму, семя пользуется протоплазмой.

— Вы полагаете, очевидно, — спросил Жильбер, — что эти чудовища представляют собой отражение мысли?

— Мысли в точно заданный момент времени, так как они неподвижны, им не хватает логического развития. Но разве нельзя сказать то же самое о большинстве из этих существ?…

Сафарус осветил факелом флаконы, где происходило беспорядочное движение массы. Житель Альтаира погрузил в воду отросток шейных позвонков: он полагал, что скрывается в бездне. Представитель Денеба широко раскрыл свой черный рот, который таил множество несчастий. Цветок-паук с Гиад распустился, как венчик, а жительница Венеры принялась быстро снимать свою одежду.

— Они постоянно делают одни и те же жесты, когда на них падает свет, — объяснил Сафарус. — Можно сказать, что поведение этих существ обусловлено…

— Забавно, — произнес Жильбер после секундного размышления. — Но изображения этих существ нельзя передать в пространство. И, даже если они вернутся на Землю, какое послание передадут? И кому? Это лишь опыт… занимательный опыт.

Исаак Лакедем, наклонив голову, пошел к зеркалу. В кругу себе подобных он двигался с величием епископа. Полированная поверхность очаровывала, как мертвый и чистый зрачок. Дверь в неизвестность… За ней скрывалось прошлое или будущее, в гиперпространстве мерцали мириады звезд — темный, мрачный колодец, где роятся кошмары и ползают едва родившиеся и уже наполовину разложившиеся в воде монстры, которые боятся света.

— Посмотрите, — прохрипел Сафарус. — И думайте. Сосредоточьте свою мысль.

И произошло нечто странное: зеленоватая поверхность зеркала превратилась в своего рода иллюминатор, в котором виднелось скопление охваченных пламенем гигантских звезд. Затем пространство, казалось, разорвалось и пронеслось перед глазами с невероятной быстротой; голубые, зеленые, пурпурные огни вспыхнули ярким светом и исчезли; промелькнула облачностью какая-то формирующаяся Галактика. И вдруг Дест в этой темноте увидел на горизонте уходящую в бесконечность реку. Светящаяся оранжевая звезда, вокруг которой вращались девять темных планет, стала угрожающе приближаться… и особенно одна из этих планет. Дест едва сдержался, чтобы не закричать: «Земля!» Он зажмурил глаза.

Когда он их снова открыл, мысль Сафаруса уже заменила его собственную, и на поверхности без амальгамы он увидел истекающий кровью, охваченный пожарами Иерушалаим и обнаженное тело в луже крови. Убитая молодая девушка была прекрасна. Под ее левой грудью торчал кинжал. Сафарус повернул к Жильберу побледневшее лицо:

— Это дитя моего народа, — сказал он, — они убили… у меня на глазах…

Изображение исчезло.

— То, что мы тут видели, — спросил Жильбер, — это воображение или реальность? Можно было дотронуться до мертвой молодой девушки? Мог ли я связаться с моей планетой?

— Не думаю, — прозвучал сдержанный ответ. — Это лишь вторая стадия великого деяния: после уплотнения материи происходит материализация чистого света.

— Значит, это не является таким уж необычным.

— Да, но есть и третья ступень.

Вдруг Сафарус стал о чем-то советоваться с присутствующими. Полные губы «верховного» жреца дрожали, а генуэзец вытирал на лбу крупные капли пота. Исаак Лакедем расхаживал по подземному залу: он принимал решение. Внезапно остановившись перед очагом, он стал раздувать огонь над тлеющими углями, так как в катакомбах было прохладно. По перегонным кубам пробежал сизый огонек, и в чашечках алхимиков заблестели разноцветные порошки. Сафарус повернулся к астронавту. На его лице лежал отпечаток мрачной многозначительности.

— Послушайте, — сказал он, — из какой бы точки бесконечного космического пространства вы ни прилетели, истина одна. Все дело в деталях. Мы знаем, что в основании вещей лежит важнейший элемент, одновременно являющийся Светом, Действием и Материей, и что это Действие, этот сын Божий, и есть Бог. Но применяемые способы управления миром различаются Сущностью.

— Однако, если предположить, что сын Божий был облечен плотью, вы согласились бы с истиной: все может приобретать форму. Вы следите за ходом моих мыслей?

— Да, я стараюсь. — Сафарус повысил голос. — Ограниченное в своем развитии и немощное человечество обладает мизерным набором чувств и вслепую движется среди невидимых миров, соприкасается с ними, не замечая их. Фатальность или Провидение являются лишь следствием причин и действий. Речь шла о том, чтобы найти эти так мало значащие причины, заключающиеся в великом Целом, которое господствует над судьбами. Дом не загорится, сказал я себе, без воздействия на него огромного числа воспламененных частиц. Река не разливается в половодье, если совершенно малые молекулы воды не выводят ее из берегов; имеют свои причины глубокие сейсмические сдвиги, и сам воздух, ласкающий камыш или вырывающий с корнями дуб, входит в состав этого согласия сил. Существуют Материя и Действие, а значит, форма и ее видимость.

— Мне кажется, что я слышал все это в школе астронавтов, — сказал Жильбер. — Продолжайте.

— А разве не так?! — воскликнул Сафарус. — Известны все толкования. Отсюда до познания, до вхождения в контакт с этими элементарными силами оставался только один шаг, и я сделал его. Жан де Патмос сказал (и каббалисты знают эту тайну): «Тот, кто разбирается в Числах Космоса, удерживает власть». Чем бы обладал тогда тот, кто разбирается в Числах Космоса? Я неустанно искал их. И думаю, что нашел…

— Вы полагаете, таким образом, — отчетливо произнес Дест, — что в этом варварском, корчащемся в конвульсиях мире вы можете управлять стихиями? Но это невозможно!

— Увидите сами, — сказал Сафарус.

Он в возбуждении смешал зеленые и красные порошки и бросил смесь в огонь. Едкий дым принес прохладу. Дест узнал атмосферу, присущую некоторым планетам, на которых нет озона.

«Он применяет кристаллы, — говорил себе астронавт, — и приводит атомы в возбужденное состояние. Да, но использует варварские и эмпирические средства, которые Земля отвергла…»

Он не успел закончить свою мысль, как дым рассеялся. Они находились сейчас среди хранивших молчание каббалистов. На саркофаге восседал карлик-старик, его пастуший шлем прикрывал латы из чеканного золота. На его землистого цвета лице выделялись матовые, черные глаза без роговицы, а из-под украшенного эмалью капюшона виднелись остроконечные уши.

— Перед вами Орифель, — сказал Сафарус. — Дух Земли… В древности люди обожали его под именами Хроноса. Сатурна, Деметры. Он господствует над сокровищами, источниками воды и шахтами, он заселяет леса демонами, а бездны — духами. Его царство окутано мраком. Это одна из четырех основных стихий, которую я подчинил…

Он еще говорил, когда старик, осыпав Жильбера дождем золотых искр, исчез. Землянин, сжав зубы и не позволяя себе расслабиться, призвал на помощь свои интуицию и чутье астролога, которые он тренировал на случай самых неожиданных встреч на далеких планетах:

— Тень! Вот что вы мне представили как изящный венец ваших опытов. Такое достигается с тем же успехом веществами, содержащими опиум. Ваша практика является псевдонаучной!

Жильбер знал, что попал в точку: Сафарус дрожал, как лист, под его длинными веками замерцали огоньки надменности.

— Итак, — воскликнул тот, — вы не утолили ваше любопытство! Вы хотите войти в контакт со стихиями? Берегитесь: мы находимся на краю пропасти. Возможно, мы уже перешли предел, кто знает?…

— Нет, — возразил Дест, — сейчас или никогда!

Вены на лбу Исаака Лакедема раздулись. Он поднял руки, и в очаге вспыхнуло пламя. Наконец он признался, чувствуя головокружение:

— Я не подчинил их себе. Я зову их, и они приходят. Я даю им возможность обрести подобающие формы, так как они любят этот век и этот мир. И они слушают меня, так как я знаю их имена…

— Ты лжешь! — вдруг крикнул кто-то дребезжащим голосом.

Тотчас произошел взрыв порошков, и золотисто-желтый свет разлился по подземелью.

Она появилась под колпаком камина. У нее была такая же внешность, как и у девушки с Земли: гладкая и мягкая, как у цветка персикового дерева, золотисто-розового цвета кожа, радующее глаз красотой и совершенством тело. Медные, золотистые волосы доходили до самых лодыжек ног. Очаровательное, треугольной формы лицо с тонкими, приподнятыми бровями, прямой нос, ярко-красные губы. Под длинными рыжими ресницами сверкали глаза, в которых плясали язычки пламени. Ее колени блестели, как две перламутровые раковины, плечи переливались всеми цветами радуги. Она представляла собой сияние, пылающий костер, вся розовая от таившихся в ней греха и соблазнительности.

Словно притягиваемый магнитом, Дест подался вперед.

Сафарус закричал:

— Саламандра! Огненная стихия! Я не звал тебя! Откуда ты пришла?

— Я была там, — ответила она, опустив глаза. — Я вошла с этим молодым человеком…

— Что ты делаешь с заклинаниями? Это не твой день!

— Чтобы я уступила дорогу, — поющим голосом произнесла она, — этой недотепе Русалке, злобной, неповоротливой, с постоянно мокрыми руками и безумным взглядом? Даже не считая того, что она приняла облик Анны де Лузиньян… Говорят, она влюблена в этого прекрасного рыцаря и, насколько мне известно, затянула его, запутавшегося в водорослях, под воду. Я вижу его и нахожу, что он очень хорош собой.

— Откуда ты прибыла?

— Оттуда… Я приземлилась где-то на объятых пожаром крепостных стенах, — хрипловатым голосом ответила она. — Я видела, как он появился на своем белом коне… Можно сказать, Саламандр!

— Ну вот, она придумывает себе мужской род!

— Ты прав, — ответила она с обиженным видом. — В том совершенном мире, где я живу, немного не хватает мужчин…

Она выгнула спину и продолжала:

— Посмотри на мои волосы! Они полны отблесков. Ты видишь, как они сияют мягким светом на моем бедре? Они благоухают жженым сандалом, амброй. Если ты приблизишься, то почувствуешь их на своей шее. Они легкие, ты мог бы их приподнимать и перебирать. Я не Русалка, которая поглощает всех и топит в воде.

Что ты хочешь знать обо мне? Мне пятнадцать лет. Мену любили фараоны, увенчанные коронами в виде змеи, а также Александр, который был Богом. Похожий на языческих богов некий грек похитил меня в снегах Кавказа; и рыжие варвары пали ниц передо мной. Меня зовут Нагемаг, Лилита, Шамрам. Мне будет пятнадцать лет, когда наступит конец света…

— Какое мне дело? — сказал Дест, стараясь унять охватывающие его волны чувств.

— Я являюсь воплощением Огня и Войны. Я — слава и любовь.

— Какое мне до этого дело?

— Жильбер Дест, ты не знаешь меня…

Она протягивала из пламени руки, но какая-то невидимая стена окружала ее, и она не могла ее преодолеть. Нежные ножки ступали по горящим головешкам — подошвы ног казались от этого похожими на лепестки розы.

Жильбер не смог сдержать себя и устремился в пламя к божественному созданию. Когда он выводил ее из огня, она обвила его шею руками, как созвездиями из звезд.

Их поцелуй был самым долгим и самым пылким в мире. Костер в очаге потух, как по волшебству.

— Несчастный! — простонал Сафарус.

Он опустился на пол возле очага среди каббалистов и старался раздуть угольки, но только перепачкался сажей и пеплом.

— Несчастный! А я — трижды дурак! Я не предупредил его!

На Саламандре все еще колебались язычки пламени, ногти пальцев на ногах были похожи на рубины. От нее веяло человеческим теплом, она была осязаемой, живой…

— Убирайся в пламя, — грубо сказал магистр. — Возвращайся в огненную бездну, исчадие ада!

Она повернула к нему перламутровое лицо:

— Ты хвастаешься, что знаешь мое имя! Смешное утверждение! У меня тысяча имен. От планеты к планете, где я появляюсь, я меняю имя, а иногда сама придумываю его себе. Аноэль, Артози или Нагемаг? Агни или Саламандра? Беллона или Урания? Конечно, твоя наука искусна, ты открыл отношение, существующее между космическими силами и древними демонами, ты знаешь, что люди стремятся сравняться с Богами, но есть предел их науке, и они погибнут раньше, чем все познают. Но как ни бесполезны знания, я предпочитаю темные глаза и нежные руки этого Жильбера… Иди ко мне, прекрасный рыцарь! — пропела она. — Твои руки обожгут меня больше и сильнее, чем этот пылающий костер, но я позволю тебе целовать мои раны…

Сафарус заорал что есть мочи:

— Ради Бога, не слушайте ее! Это самая вероломная стихия — Огонь! Она струится, как вода, проникает, как воздух, обрушивается еще хуже, чем земля! Эта обворожительная девушка питается смолами и пожирает, играючи, человеческую плоть! Кстати, откуда она прибыла? Вы видели комету, которая на своем пути сжигала миры? Звезду, которая кровоточит и истребляет? Ну, так вот, это она! Пусть вас не обманывает хрупкая оболочка плоти! Она может менять свой вид, но сущность ее остается той же! Рано или поздно растопится эта медовая, золотистая оболочка, которая ее окружает, и откроется небывало ужасная бездна в ад! Вы же ведете этот призрак в метафизический ад! В ад, повторяю вам! В ад! Первоначальный огонь потух, она не сможет больше вернуться… А вы только стоите со все пожирающей стихией Огня у себя на шее! Что сейчас вы собираетесь делать? Какие несчастья и беды она навлечет на Анти-Землю!

Он выкручивал себе руки, вспоминая великие пожарища, которые опустошали эту планету и многие другие: Персеполь, Помпеи, нефтяные месторождения в Баку… Каббалисты хором вторили его громким сетованиям.

Но Жильбер не слышал их: он сжимал в объятиях под своим плащом эту пятнадцатилетнюю девочку, которую звали Лилитой, Шамрам, Астартой. С бластером в руках он пробился сквозь толпу встревоженных каббалистов. Спустя мгновение он уже поднимался по лестнице и звал своих шотландских гвардейцев, занзибаритов и трипольцев.

Спрятавшись под его плащом, огненное создание с любопытством и восхищением смотрело на эту новую Землю, где она стала плотью. Все ее устраивало: планета, эпоха, курносые лица, блестящие мускулы негров, выправка рыцарей с севера. Она смотрела на Жильбера. В голубой ночи с восхитительно прозрачным воздухом она запрокидывала голову, и на ее шею дождем сыпались цветки акации.

Когда они сели на коня, она устроила свои обжигающие теплом ножки в латных рукавицах своего похитителя и еще раз поцеловала его.

— Как я буду любить вас! — сказала она. — И этот мир, и все, что связано с ним! Какое веселое время настанет! Вот увидите!

Вот так в 1268 году эры Тау воплотилась на Анти-Земле настоящая Стихия под видом девушки с огненными волосами по имени Саламандра, или Кровь Звезд.

Большой секрет тамплиеров

Жильбер Дест разместился во дворце патриарха сионского, его «родственника» в пятом колене. В залах из фригийского мрамора царила суета; участники процессий толкали друг друга, бегали, поднимали свои сутаны писцы. Говорили о пожарищах, резне и о грозном послании халифа Хакима, чей невыносимый посол Абд-эль-Малек, атабек Мосула, появился на берегах реки Иордан.

В этой суматохе, завернувшись в парчу, пленница принца Триполи, которая была, впрочем, весьма маленькой, прошла незаметно. Дест поднялся в свои покои, отослал слуг и задернул плотными гобеленовыми шторами окна, на которых светились первые лучи рассвета. Гобелены изображали Марфу, Святого Михаила, топчущего дракона, и Тоби, освобождающего девушку Рахиль. Повелители находили удовольствие в легендах, где изображенные торжествовали победу над странным отродьем; землянин в тринадцатом веке уловил бы в этом смысл, но не Жильбер.

Ему надо было слишком много сделать. Он в спешке открывал тюки и вскрывал сундуки, куда госпожа Остроберт положила гору подарков для принцесс. Дест надел на шею Саламандры ожерелья из опала, он обвязал ее доставленным из Генуи шелком и восточной полупарчой. Она безумно смеялась, эти заботы казались ей излишними, а Дест любовался ее божественным неведением, ее наивностью, которые казались ему достойными восхищения.

Она и в самом деле удивлялась всему: и что под ногами чувствуется твердая земля, и что всюду узлы тюков, и что стены не открываются на ее пути. Она приходила в волнение, когда чувствовала мягкость мехов и холод драгоценных камней.

На рассвете было прохладно, и слуги разожгли в главном очаге огонь на ветках лимонного дерева. Она подбежала к нему и легла на горящие угли, туника на ней горела со слабым потрескиванием, и землянин выхватил неосторожную красавицу из пламени. Никаких следов не осталось на розовой коже, которую он покрыл поцелуями.

— Опасно?! — воскликнула она, отбиваясь от него. — Этот только что остывший пепел? Так, значит, ты не знаешь, как вспыхивает Солнце и какая это радость — пересечь его орбиту? Посмотри, это прекрасно!

Она хотела, чтобы он взял горсть горящих угольков. Жильбер объяснил ей, что, будучи материального происхождения, он сгорел бы, как туника на ней, и в подтверждение своих слов показал ей почерневшие нити ее вуали. Она размельчила их между пальцами и стала серьезной.

— Значит, ты никогда не видела всепожирающий огонь?

— Нет, — сказала она. — Я всегда смотрела сверху. О! Я видела удивительные вещи — бездны света, огненные розы!

— Теперь тебе нужно время от времени опускать глаза. Здешние люди тупы, не надо, чтобы они подозревали, что ты пришла издалека. Тебе следует стать обыкновенной девушкой с Анти-Земли…

— Это невозможно, я — Саламандра!

— Мы им это не скажем. Нужно выбрать какое-нибудь имя, которое тебе подошло бы… У меня в окрестностях Триполи есть маленькая область Сент-Эльм, и ты станешь, нет, не моей сестрой, поскольку у меня ее нет, а кузиной из Феранции, прибывшей сюда… паломницей.

— Они не поверят тебе, — возразила с безразличным видом Саламандра.

— Почему?

— Потому что ты меня любишь.

— Да, — согласился Жильбер, — я люблю тебя… — Он обнял светящийся призрак. Открылась бездна Огня. При одном соприкосновении со Стихией его обжигало наслаждение.

— Кто бы ты ни была, — поклялся он, — монстр или женщина, я женюсь на тебе на глазах людей и их богов!

— Постой, — сказала Саламандра, — я, однако, слышала, что ты должен жениться на принцессе Анне де Лузиньян? Неужели христиане являются двоеженцами?

Он не ответил: это не самое сложное препятствие в той сложной ситуации, из которой он старался выпутаться.

Шло время: водяные часы были наполовину пусты. В раскаленной дымке над горизонтом поднимался медный диск солнца; со временных алтарей неслись причитания, а толпы самобичующихся в капюшонах двигались через Город. Благородные девицы и придворные фрейлины, пронзительно голося, били себя в грудь. Высокие, как столбы, свечи оплывали на папертях, на них еще видны были следы крови, пролитой во время ночной резни. Везде только горе, прах и смерть.

— Я голодна, — сказала Эсклармонда и с завистью посмотрела на головешки в очаге.

Жильбер объяснил ей, что она не может больше, следуя нормам приличия, питаться смолой, и принес ей пирожные, печенье и легкую закуску из мяса крупной дичи, которые приготовляли в соседних комнатах. Крепкое и густое кармельское вино высокого качества пахло глиной; Дест сделал несколько глотков, стремясь погасить внутренний жар. Он смотрел, как Саламандра поглощала все, и находил восхитительным ее аппетит, который он презирал бы, будь это другая женщина. Она поела и быстро заснула. Уткнувшаяся в свой локоть, она была похожа сейчас на ребенка со своим слегка приоткрытым, как бутон розы, ртом. Жильбер накрыл ее расшитым золотом покрывалом.

«Остановись, — говорил он себе, — ты цивилизованный человек, а это всего лишь маленькая девочка. Если я возьму ее на руки, все погибнет. Я люблю ее… Я никогда не смогу полюбить другую…»

Мысли астронавта путались, он чувствовал истому и жар, как жертва, которая весело поднимается на костер, а между тем в ясном уголке его разума кричал другой голос. Он предупреждал его об ужасной опасности и о самой страстной из смертных женщин.

К несчастью, рядом со сверхъестественным существом его силы таяли. Он поцеловал видневшуюся из-под платья голую ножку, и аромат амбры и сандала заполнил его легкие.

Тем же вечером, знойным и тихим вечером, какой в этих местах не редкость, когда сумерки еще не сгустились, Сафарус на муле бежал из Сиона.

Пустыня была окрашена в золотые, оранжевые и пурпурные тона; на западе изумрудное озеро занимало весь горизонт, свинцовые тучи висели над Городом. Ученый держал путь к пещере Маспела, где рядом со своим супругом покоилась Сара. Он дрожал, хотя воздух был знойным, горячим. В наполненном тревогой сердце его, которое пронзала мысль о смерти, лежала печаль. Несколько прокаженных с белым налетом на лице, с кровоточащими глазами, появились внезапно из гробниц, где они лежали, и стали целовать его следы. Он бросил им мелкую монету и подумал: «Этим нечего терять в своем падении. Но они счастливее, чем я: они не знают…»

Чтобы перевести дух, он остановился в оазисе, водный источник которого защищали только три пальмы. Небо представляло собой магму из расплавленного золота. На песке видны были следы ходивших к водопою львов.

На дороге возникла тень.

Человек не хотел спускаться с холма, откуда его острый глаз как любовницу видел Сион или добычу. Негр-раб присматривал за конем, повелитель же был укутан в джеллабу черного цвета. На его золотистого цвета лице с орлиным носом лежала печать абсолютного спокойствия. Его узкие зрачки, охваченные тенью, как зрачки хищных птиц, уставились на Сафаруса, который пал ниц. В это время огромное красное солнце закатилось, и сразу наступила ночь.

— Возвращайся в Солам, — сказал незнакомец. Так называли Иерушалаим сторонники Терваганта.

— Господин атабек! — зарыдал еврей. — Вы не можете не знать: этот город проклят! Безумие охватило христиан; все мои близкие вырезаны.

— Аллах велик! Некоторые всегда выживают.

— Даже мой дом в Силоаме представляет собой лишь пепел. У меня нет больше ни крыши над головой, ни камня, на который я мог бы положить голову.

— Кажется, это произошло не в первый раз?

— Нет, — сказал Агасверус, — нет, на этот раз было хуже всего! Огненный Бич неистовствует… ужасный конец уготован этому городу и королевству…

— Знаю, — сказал Абд-эль-Малек. И, помолчав немного, добавил: — Этот джин, которого ты вызвал, не правда ли, похож на красный огонь, пожирающий плоть и прижигающий язвы?

— Этот джин?

— Ты вызвал его. В древности тоже вызывали джинов из герметично закрытого кувшина или лампы при помощи заклинаний. Мои люди видели: христианин-принц, который тебя спас, нес у себя под плащом монстра с соблазнительным личиком. Мудрец Суфи Фирдуози узнал Лилиту-демона в женском обличье. Девушка она или дьявол, она нужна мне.

— Господин! — кричал Сафарус, катаясь по песку. — У меня короткие руки; я один, а без меня евреи не смогут даже выполнить свои обязательства во время войны!

— Неважно. Я хочу эту девушку.

— Но принц Триполи похитил ее у меня!

Араб пожал плечами:

— Послушай! От тебя не требуется ничего другого. Через три полнолуния я буду с войском на берегу реки Иордан. Возвращайся в Солам. Продайся своему прежнему повелителю. Купи девчонку у ее сторожей, я заплачу. Или убей. По истечении этого срока знамена Терваганта будут развеваться в пустыне, и отступники в Соламе смогут отдать Богу свои души. Я все сказал.

— Но зачем, господин? Зачем?

Абд-эль-Малек бросил:

— Только она могла бы излечить простуду халифа.

Возвратившись к воротам Баб-эль-Асбата, Сафарус толкнул нечаянно маленького писца, одетого в серую холщовую одежду, который нес тыкву и ракушки. Нисколько не удивленный таким оскорблением паломник поднялся с пыльной дороги и продолжил свой путь к башне Храма.

Это величественное здание возвышалось на Сионском холме. В этих стенах, обслуживаемый герольдами в белых далматиках, охраняемый рыцарями и кнехтами, в ослепительной роскоши, которая не очень-то подобает монаху, жил третий по рангу и самый страшный сановник Святого Восточного королевства: Гуго Монферратский — Великий Магистр Ордена Храма. Его также называли «молотом сарацинов» за то, писали хроники, что он измельчал золото и рубил дамасскую сталь, чтобы сделать из них ступеньку к трону Господнему.

Лузиньяны опасались его: меч Магистра нес бедствия, а надменность его не имела границ. Этот младший сын в семье уроженца Лотарингии, этот солдат Христа, знал, что он не ниже императоров, и обращался с королями как с малозначащими лицами. Орден Храма — могущественное общество банкиров и воинов — господствовал в то время на Анти-Земле.

Это общество хранило много тайн.

Смиренный писец появился у потайной двери башни и показал привратнику кольцо с карнеолом, на котором были выгравированы какие-то странные знаки. Младший брат Ордена смерил его надменным взглядом. Паломник желал видеть командора стражи, чьи обязанности в эту ночь исполнял кузен короля Гийом де Боже из Иль-де-Феране. Этот господин случайно проходил мимо, увидел кольцо (он умел читать), посмотрел внимательно на оправу и побледнел. Из внутренних дворов, из подземелья, где хранились золото ста королевств, из кузниц, где ковали и закаляли оружие, до библиотек, где монахи писали золотом и киноварью манускрипты и приобщали новичков к великим тайнам, стал доходить какой-то гул. Командор де Боже поцеловал руку маленького монаха и привел его к Великому Магистру Гуго Монферратскому.

При свете свеч можно было разглядеть, что у странника благородный лоб, пышная борода, красивые тонкие руки и голубые глаза. Его ввели в зал капитулярия. Свечи бросали отблески света на фиолетовые и красные витражи. Стены были голые, лишь над кафедрой висел герб братьев Храма: два человека сидели на одном боевом коне. Этот символ униженности и бедности присутствовал во всех основных битвах на Востоке, сейчас он был изъеден ржавчиной, его контуры исказились, изображение напоминало что-то вроде огромного скорпиона, поднимающего свое жало и умертвляющего себя в пламени.

«Вот ты какой, Храм Господень!» — подумал не без печали епископ Меркуриус де Фамагуст. Ему было очень много лет, и на другой планете он присутствовал при гибели такого же Ордена.

Хлопнула дверь. В зал решительным шагом вошел Гуго Монферратский. Это был великан с твердым лицом, которое окаймляли густые черные волосы. Человек, способный ломать между большим и средним пальцами бронзовые подсвечники, а ударом кривой турецкой сабли рассекать неверных от плеча до паха. Великий Магистр руководил командорами Ордена всего лишь мановением своего бронзового жезла, его вера и моральная чистота были столь страшными, что он порезал себе руку за то, что случайно дотронулся ею до ножки принцессы, когда держал стремя ее коня.

Он увидел паломника и медленно, так как уже потерял привычку к этому, преклонил колени. Меркуриус де Фамагуст благословил его.

— Помолимся, — предложил Гуго.

И епископ сказал:

— Наш Отец, который повсюду. Ты, кто создал Космос, высокое, как и низкое, сильный во всех отношениях; ты, кто сотворил мир, зажег различные и единые, как маленькие частицы крови, Галактики. Ты, кто создал Кровь, Жизнь, Движение и Материю, Силу и Свет, избавь нас от зла и благослови своих детей.

Гуго Монферратский произнес:

— Аминь!

После того как произошел этот обязательный обмен словами, епископ мягким, вкрадчивым голосом сказал:

— Я счастлив вас снова видеть в полном здравии, брат мой. Мы не виделись с вами много лет; я с удовольствием замечаю, что годы почти не давят на ваши плечи…

— Двадцать пять лет! — прошептал Гуго Монферратский.

— Двадцать пять лет. Тогда вы были в самом расцвете сил, и мы заключили союз, который мне льстит…

— Вы тоже не изменились! — сказал Гуго. — Наши встречи были редкими, но ценными. Союз между ночным народом и нашим основателен, вот она — великая тайна и наследие Храма. Разве не вы научили нас тайне Космоса, единой и множественной, и вручили Ордену Храма власть над сокровищами земли и господство над морями?

— Это особенно касается Пи-Джо и Орифеля, — подтвердил скромно Меркуриус. — Я ограничиваю себя ролью только посланца. Мы так же, как и вы, хвалим себя за заключение нашего нерушимого союза. Более того, я должен вас поздравить: вы проделали на Анти-Земле значительную работу, собрали по крупицам древнюю мудрость ребсов; вы умеете лечить язвы, писать книги и наводить порядок в хаосе… Наконец, вы сделали эту планету обитаемой.

— Благодарю вас…

— К тому же, — продолжал Меркуриус, — мы видели сон. — Он пробежал взглядом по залу; Гуго смотрел на него, на мгновение между белыми пышными локонами засияло обворожительное лицо, на холщовой одежде забились крылья, над благородным лбом вспыхнула звезда…

— Сон? — повторил восхищенный Магистр.

— Как и обыкновенные люди, миры рождаются и умирают. Тот мир, который мы защищали веками, постарел; человечество, живущее в нем, позволяет себе опасные эксперименты; люди не знают магии, поэзии и почти забыли, что такое любовь. Чтобы быть до конца откровенным, признаюсь, что эльмы там невероятно скучают. Мы, таким образом, подготовили проект переселения нашего народа на Анти-Землю. О! Мы заняли бы совсем небольшое пространство элементного спектра, кроме того, нас мало, и мы принесем вам огромные богатства.

— Добро пожаловать… — прошептал Гуго Монферратский.

— Однако эта эмиграция имеет предварительные условия: мы хотели бы жить не на раздираемой хаосом, а на спокойной, единой Анти-Земле. В течение последних десятилетий мы участвовали в великом преобразовании мира, прилежным и скромным творцом которого вы являетесь. Готова была возникнуть огромная Восточная империя…

— Значит, вы знали?! — закричал Гуго. Он, словно почувствовав удушье, поднес руки к горлу.

— В этом мире мало вещей, которых мы не знаем, — извинился Меркуриус. — Мы защитили ваши труды. Это было продиктовано самой природой и необходимостью. Два народа не могут жить бок о бок в условиях знойного климата без объединения; противники между собой, феранки и усмаелиты считали, что в силах осуществить этот союз. Поток торговцев тканями, астрологов и массажисток шел от гинекей Сиона в гаремы Баодада; рыцари обменивали свои доспехи на шелка нежных цветов; эмиры прониклись страстью к светским турнирам; дамы посылали друг другу поэмы и приворотные зелья. Даже убитые так перемешались на этой горячей земле, что ангелы Последнего суда с трудом будут различать кости паломника в Мекку и останки рыцаря-госпитальера. Разве это не признак золотого века? Мы предвидели рождение мира, который установится на территории Еврики и Сарацинии со своим кесарем в Баодаде и своим папой в Вифлиеме. Мы знали, кто должен быть этим императором и этим епископом…

— Господи! — простонал Гуго.

Он не мог прийти в себя: секреты его тайных бесед, его переговоров с халифом стали известны! Епископ де Фамагуст поднял руку:

— Прекрасное и благородное намерение! Признаюсь вам, мы видели именно такой сон. Тройная тиара была бы вам к лицу, и эта планета стала бы счастливее. Увы…

— Это был только сон, — тяжело проговорил Гуго. — Положение дел резко изменилось — по этим землям бушует ветер войны. Говорят, что халиф сумасшедший или прокаженный. Он заключил союз с эмиром Дамасска и поклялся бородой Терваганта, что уничтожит христиан. Его передовые отряды под командованием Абд-эль-Малека стали лагерем на противоположном берегу реки Иордан. Иерушалаим живет в тревоге, у нас ожидается нехватка воды, так как эта весна очень теплая.

Что еще вам сказать? Непрекращающиеся склоки возбуждают население, была резня евреев — это стало уже обычным явлением, но в доме в Силоаме нашли подземелье, полное обугленных тел тех, кто не имел никакого отношения ни к Иерушалаиму, ни, может быть, к этому миру: это было жилище колдуна, мы еще поговорим об этом. Пришедшие из пустыни пророки объявили, что наступает конец света, и указывали на следующие предзнаменования: небо между Мертвым озером и Гермелем якобы открылось, упала звезда Абсинта, горели мергель и кремень, воды Кедрона выбросили на берег сварившихся рыб, а в цветущих садах на деревьях спеют апельсины…

— Эти потрясения, — спросил Меркуриус, — отразились на личной жизни? Я хочу сказать: на жизни в гаремах и гинекеях? Женщина — более чувствительное создание, она отражает великие движения, которые происходят в природе…

— Не знаю! — ответил Гуго. — Кроме того, я не интересуюсь женщинами! Кажется, однако, что они обезумели. Тем не менее, какое вмешательство в дела государства со стороны этих сонливых существ вы желали бы…

В коридорах послышался грузный топот ног бегущих и крик: «Вперед! Взять его! Арестовать!» Можно было подумать, что затравленный олень бежит по коридорам башни, преследуемый по пятам сворой собак. Чье-то грузное тело ударилось о дверь, слышно было, как по доскам застучали латные перчатки. Гуго Монферратский выпрямился, и Меркуриус понял, что Орден Храма и христианский мир уже подвластны ему. Он твердым шагом подошел к двери и открыл ее одним ударом. Два могучего вида кнехта держали какого-то рыжеволосого рыцаря, который неистовствовал невероятным образом. За ним теснились в железном каре командоры Ордена, которых он за собой тащил, как волк свору собак.

— Вульф Бычья Голова? — воскликнул Великий Магистр.

При виде его рыцарь отпрянул назад и разразился причитаниями. Безумие охватило его, признался он, когда увидел звездных монстров, закрытых в банках, а в руках христианского принца — демона в женском обличье с язычками пламени на одежде, которым этот господин был одержим.

— Вы сами одержимы! — сурово сказал Великий Магистр. — О каком принце идет речь?

— Женщина, — сбивчиво говорил Вульф, — была Астарот! Я последовал за евреем… и увидел, как она возникла в очаге… Этот Сафарус — отвратительный колдун! Она была прекрасной, очень белой, с бедрами, напоминающими лиру…

Командоры закивали головами, а молодые кнехты отвернулись.

— По всей видимости, в доме таилась опасность. Сафар? — спросил Гийом де Боже. — Но это личный врач короля, которого он вылечил от чумы… У этого человека в доме нет ни жены, ни дочери…

Вульф тем временем вырвался из рук стражи и катался сейчас по полу, как будто получил ожог в зарослях крапивы.

— Это демон во плоти, — стонал он, — и погибель наших душ! У нее бархатная кожа и волосы цвета литого золота! И я видел ее у него на руках… у него на руках… у него на руках…

«Можно считать, что он рехнулся, — подумал Меркуриус. — Слушать его неприятно».

— На руках у кого? — закричал Гуго Монферратский, схватив рыцаря и встряхнув его с такой силой, с какой ветер колышет тутовое дерево. — Ты будешь говорить, нечисть? Или я раздавлю тебя!

И Вульф назвал имя Жильбера Д'Эста, принца Триполи. Под взглядом Великого Магистра командоры попятились назад, кнехты удалились и даже обезумевший Вульф дал себя увести, не сопротивляясь. Гуго Монферратский захлопнул тяжелую дверь и тыльной стороной руки вытер выступивший на лбу пот.

— Значит, — сказал он, — они, по-видимому, грозят сердцу и короне королевства? Проклятые, безумные козы… Значит, им мало разврата, царящего среди рыцарей, и разложения народа? О! Но пусть они поберегутся! Мы не в Феранции: здесь есть гаремы и засовы!

— Будь внимательным! — просвистел мягкий, как легкий ветерок, голос. — Дорогой Гуго, брат мой сердечный, послушай! Речь идет не о женщине, какой бы ни была ее внешность. Это существо пришло издалека и, наверное, является причиной всех несчастий…

— Вы знаете ее?

— Знаю ли я ее, брат? Я иду по ее следам, как собака охотника. И происходящие сейчас на Анти-Земле несчастья указывают мне дорогу: я узнаю ее во всех лихорадках, и, если вспыхнет вдруг звезда, начнется извержение вулкана, если два народа пожирают друг друга, я знаю, что тут прошла Саламандра!

— Это демон? — спросил слабым голосом Великий Магистр.

— Не больше, чем мы. Но это — неистовая безрассудная сила. И мы пытаемся ее поймать, прежде чем она уничтожит эту планету. Задача — остановить этот Бич, вы все должны загнать ее. К вам скоро прибудет Великий Охотник! Вы должны оказывать ему всякую помощь и содействие.

— А как мы узнаем его?

Меркуриус посмотрел на своего собеседника неопределенным взглядом.

— Двадцать пять лет назад, — сказал он, — на этой самой планете один молодой рыцарь доверил мне младенца, которого он не мог содержать. Ребенок этот родился от вышедшей из воды принцессы. Сановника Ордена Храма ждали великие дела. Я отвез ребенка очень далеко, на планету, где тайна его рождения не могла ему навредить. Сегодня это очень красивый рыцарь. На Анти-Земле он станет римским герцогом или принцем Лотарингии…

— Его имя?

— Мы полагаем, что вы хотели бы, чтобы он носил ваше имя. Итак, его зовут Конрад Монферратский. Он будет вашим племянником.

Неудобства, связанные со сверхъестественной любовью

В тот понедельник во время Пасхи, праздника цветущих миндальных деревьев, с белыми восковыми свечами и веселым церковным пением, король Ги де Лузиньян вошел в покои Деста и с присущей королям развязностью взял его за плечи.

— Зять мой, — сказал он, — мы закончили пост. Зайдите к Анне. К тому же скоро ваша свадьба.

Он отвел Деста в беседку, обвитую жасмином, где наслаждались прохладой и пением птиц королева и ее дочери. Эти дамы королевского гинекея выглядели очаровательно в своих украшенных на восточный манер одеждах: болеро, расшитых жемчугом, туниках темных тонов и широких, украшенных блестками шароварах из каизурской ткани. Сидя у ног королевы Сибиллы, они образовывали гирлянду, которую Саладдин сравнил как-то с садами Терваганта. Некоторые из них носили на шее ожерелья из цветков апельсинового дерева и играли, бросая в бассейн кольца. Другие дразнили зеленых обезьян и синих попугаев. Их феранцузский язык был мягким, как лимонное мороженое; их дети, сидевшие у них на коленях, с наслаждением ели засахаренный и поджаренный миндаль и конфеты с начинкой из алтеи.

Жильбер Дест попытался узнать среди них Анну. Но новая для него жизнь на Анти-Земле притупляла его психические ощущения. Среди стольких голосов, выражающих страсть, ревность и очарование, он не мог найти волну нужной мысли. Почти все принцессы бросали на него взгляды влюбленных голубок. Многие были блондинками, почему-то в верхних одеждах лазурного цвета. Ему хотелось поговорить с Анной и объяснить ей ужасно запутанную, сложную ситуацию, в которую он попал. От этого намерения, однако, пришлось отказаться. Разве можно сейчас заявить двору, представители которого уже наполовину магометане, среди венчиков лилий и роз, тянущихся к нему: «Извините, произошло недоразумение, я никогда не любил вас, мое сердце принадлежит другой!»

Самым тягостным во всем этом было то, что он не мог узнать ее! Он пытался вспомнить образ той, которую встретил голубой ночью, их поцелуи. Может быть, эта девушка с вплетенными в гладкие золотистые волосы ракушками, такого послушного вида, которая смотрит сейчас на гладь воды, и есть Анна? А может быть, эта бледная, неземного вида, которая отворачивается? Или эта малышка с рыжими волосами? При свете луны ее волосы могли показаться ему серебристыми. Самое благоразумное сейчас — не рисковать, и Жильбер старался держаться все время рядом с королем. При виде величественного, благородного Жильбера дамы пришли в восторг.

Обычай требовал, чтобы гостям преподнесли посыпанные сахаром лимоны и розовую воду. Некто, менее рассеянный, чем господин Д'Эст, заметил бы, как чья-то дрожащая рука быстро положила возле его кубка веточку плюща, а также цветок индийского жасмина, что на утонченном языке придворного этикета означает: «Твой образ находится в моем сердце» и «Моя любовь к тебе умрет вместе со мной».

Громко смеясь, король Сиона добавил веточку жимолости, которая символизирует «узы крепкой дружбы и любви». Он очень радовался этому союзу, так как ему нужно было устроить судьбу своих двадцати двух дочерей, да и его королевство требовало установления союзов, ибо находилось на перепутье всех ветров и соприкасалось с пустынями.

— Празднества будут великолепными, — сказал он громко, чтобы его слышали все придворные. — Мы устроим пиры и турниры. Оммаяд Дамасский заключил перемирие, и в поединках будут участвовать несколько эмиров. Я боялся, что это вызовет несогласие со стороны наших братьев Святого Храма, но ничего подобного. Великий Магистр шлет мне поздравления, по этому случаю он представит мне своего прибывшего из Феранции племянника.

— По какому случаю, Ваше Величество? — спросил рассеянно Жильбер.

— Ну как же, — ответил, улыбаясь, Ги, — по случаю вашей свадьбы, мой зять! Она намечена на конец пасхальной недели.

Спустя час после прихода принца Триполи в беседках стало невыносимо жарко, и принцессы удалились принять ванну. У некоторых из них, в возрасте, не было другого будущего, кроме посоха настоятельницы аббатства в монастыре на горе Кармель; другие еще смутно надеялись, что их украдут какие-нибудь эмиры. У некоторых, с кислым видом еще незрелого плода, голова гудела от разного рода мечтаний: Дест был достаточно красив, чтобы дать пищу для этого. Все завидовали Анне, которую считали вздорной, чопорной, вялой и непривлекательной.

С покорным и мягким характером, эта принцесса была в том возрасте, когда девушки любят любовь, а не любовника. Она испытывала влечение к Жильберу, потому что даже ночью чувствовала теплоту взгляда возлюбленного, и все розы передавали вкус его уст. Чтобы вывести Анну из состояния мечтательности, ее сестрам нужно было устроить невообразимый шум. Сидя на краю бассейна или позволяя рабыням красить свои волосы хной, эти дамы не чувствовали стеснения; старшая, Светлейшая Бердильда, которую ее характер и красные локоны обрекли на безбрачие, заявила:

— К невинным девушкам судьба щедра!

Но Жасинта, у которой было смуглое лицо и разного цвета глаза, следствие некоей распущенности в семейных делах, визжала, что свадьба является «очень уж рискованной».

— Конечно, — добавила она, — об этом говорит весь город. Я знаю это от моей кормилицы Гайде, которая узнала от своего торговца апельсинами, а тот узнал от караванщика, и не простого погонщика верблюдов, а владельца каравана, состоящего на службе Святого Храма. Так вот, один оруженосец сопровождал ночью в святой четверг рыцаря Ордена, находившегося в дозоре: и они видели…

— И что же они увидели? — спросила заинтересованно девятилетняя принцесса Соризмонда, страдающая ненасытным любопытством.

— Что-то, что такой блохе, как ты, не следовало бы знать, — отрезала с высокомерным видом принцесса Корналина. Ей было девятнадцать лет, она сладострастно потягивалась под своими иссиня-черными волосами.

— Продолжай Маго, я слушаю тебя, в то время как другие… — Глаза Жасинты закатились от наслаждения: она попала в центр внимания гинекеи.

— Они видели, — прошептала та, — совсем нагую девушку, стоящую в облаке огня!

— Совершенно голую? — запищала Бертильда. — У которой на теле было лишь надетое на лодыжку кольцо с хризопразами?

— Она вышла из камина какого-то еврея, — подтвердила возбужденная Жасинта. — Этот Сафарус изготовляет божественным способом розовые румяна, я делаю покупки у него, но это чернокнижник. И принц Жильбер взял это безбожное существо на руки… на руки… на руки…

Она заикалась так, что в конце концов привлекла к себе внимание Анны, вышедшей из своего сонного состояния.

— Жильбер! — произнесла она. — Вы ведь точно сказали: Жильбер? Это невозможно, он мой жених.

В ответ послышались глухие раскаты смеха, в котором хорошо различалось икание принцессы с разноцветными глазами.

— Ненадолго! — сказала она. — Если судить по отсутствию у него сегодня настроения… Да и разве он уверен уже, что узнал тебя? Хорош жених, который прогуливается с огненным призраком!

Анна подскочила к Жасинте и дала ей пощечину. Дочь рано умершей фламандской королевы, пятнадцатая принцесса была странной и туго соображала, вялость у нее сочеталась с ужасными приступами гнева, во время которых она теряла контроль над собой. Эту ее особенность приписывали тому, что она была зачата в момент опьянения родителей ячменным пивом. Пощечина была сильной, Жасинта упала и завопила. Другие принцессы приняли сторону кто Анны, кто ее противницы. Соризмонда, взобравшись на сардониксовую пальму, исподтишка дергала Светлейшую Бертильду за волосы; принцессы Корналина и Маго вцепились друг в друга, а Анна закричала:

— Это дьявол! Он спит с дьяволом!

Все стало неописуемым с этого мгновения: попугаи заливались в клетках, персидские кошки царапали перламутровые и коричневые стулья, обезьяны усаживались верхом на газелей и борзых. Шум дошел до личных апартаментов королевы. Глухим ревом выразили свой гнев львы. Поэтому вынуждены были вмешаться евнухи и гладиаторы.

Когда в гинекее восстановился относительный порядок, Анна все еще глухо стонала, лежа на краю бассейна; у Жасинты был подбит глаз, а что касается Бертильды, то жестокость маленькой сестренки выдала ее тайну: она носила парик. Стоя с голым черепом, она кусала губы, вид у нее был ужасный. Оскорбления такого рода считаются серьезными в гареме: о них помнят во многих поколениях.

Ночью две прикрытые вуалями тени вышли из дворца и направились к крепостным стенам, где жила чернокнижница. Та, взяв жабу и обвернув ее красной сутаной, надела на нее корону и нарекла «Жильбером». Дамы стали колоть ее длинными иголками, затем, тщательно перемешав кровь и сердце жабы с воском, они изготовили фигурку, которую медленно растопили в огне костра. Но, наверное, они боролись с кем-то более могучим, чем они сами, так как получили ответный удар и были как в лихорадке. В долине Иозафата прокаженные преследовали их, закидывая камнями. Они возвратились утром, охваченные ужасом, и тут же слегли.

Когда королю Ги сообщили об этом, он позвал своего карлика Зейнеддина (как и все государи, он не доверял своим советникам и, чтобы получить достоверные сведения о происходящем, прибегал к помощи этого выродка, злого и чрезвычайно хитрого). Этот карлик проделал в обивке стен отверстия и стал свидетелем драки между принцессами. Он обо всем сообщил королю, передал все жесты и слова. И король опечалился, так как он был добрым отцом.

— Кажется, — заключил он, — весна действует на этих дам. Бертильда хорошо сделала бы, если бы уединилась на горе Кармель. А я потороплю свадьбу Анны. Но что это за история девушки — воплощения Огня, которая доставляет столько неприятностей?

Вдруг раздались звуки труб и дудок: на площадь выезжал отряд рыцарей. Этот шум возвещал о приезде гостя, почти такого же грозного, как голод или нашествие врагов, — Гуго Монферратского! Король в отчаянии заметался. Карлик побежал за скипетром и державой. Затем взобрался на сундук, надел тиару на голову своего повелителя и вцепился в краешек его плаща. Ги де Лузиньян быстрым шагом прошел в тронный зал, где благодаря атрибутам королевской власти и витражам чувствовал себя лучше, готовым к нападению и защите.

Гуго Монферратский взбежал по лестнице, за ним следовали командоры и какой-то прелат-паломник. Он принес ужасную новость, которую уже знала вся пустыня, но не канцлеры короля: Рено, принц страны за рекой Иордан, захватил направлявшийся в Мекку караван и пленил мусульманскую принцессу… сестру дамасского эмира. Это объединило Дамасск и Баодад… вероятно, будет война!

— Господи! — воскликнул король Ги. — Что сделали такого… что мы натворили, чтобы заслужить это? Этот Рено всегда был отъявленным разбойником. Пусть он вернет принцессу ее брату. Мы отказываемся от него. Ну что еще?

Великий Магистр гневно возмущался, от звука его голоса дрожали стекла и даже пажи. Речь, конечно же, шла не об отдельном преступлении: все королевство должно покаяться. Этот город стал вторым Вавилоном! Нравы христиан оскорбляли неверных, которые по крайней мере воздерживаются от крепких напитков; бароны содержали в гаремах девушек-христианок, которые чахли в рабстве; и вот теперь самый младший сын в дворянской семье, разрушая и сжигая все, добивался при помощи секиры королевства. Принцы Эдесы, Тортосы и Арамеи прожигали свою жизнь в полной апатии и разладах между собой. Эти солдаты Христа, одетые в шелка, выдергивали себе брови и использовали мускус циветы.

— Я видел таких, — добавил Великий Магистр, как будто сплевывая сгусток крови, — тех, кто носил косички и кольца в носу.

В тронном зале царил полный беспорядок, все время вбегали советники и все разом говорили. Стало известно о падении звезды, о резне евреев, о тридцати ученых мужах из разных стран, запертых в подземелье и сожженных там, а также о болезнях, которыми вот уже долгое время страдает королевство, о презрении Баодада и ненависти Дамасска, о пылающих, как факелы, на границе христианских замках и об огромной охотничьей собаке, борзой Абд-эль-Малека, которая разрывает на куски побежденных. Ги заткнул уши и, не видя ничего из-за сдвинувшейся на лоб тиары, крикнул:

— Я знаю! Все правда! Замолчите!

Он не это хотел сказать. Позднее он признался, что оговорился. Но никто уже не следил за своими словами. В тронном зале обстановка накалялась; золото и драгоценные камни, казалось, горели, и даже всем известные факты приобретали ужасный вид плоти и крови. Равнодушный и скептически настроенный, де Лузиньян, который обычно умолял Бога дать ему спокойно, мирно закончить свое долгое царствование среди детей, роз и сожительниц, застыдился вдруг своего малодушия и с сожалением вспомнил те дни, когда сильная своей верой армия взбиралась на эти холмы и рыцари называли себя Годоррами, Таккредами, Богемонами. Умереть под Тау казалось ему судьбой, достойной зависти.

— Отец мой! — простонал он, хватаясь тонкой рукой за Меркуриуса де Фамагуста. — Что делать? Как вернуться к первоначальной святости? Надо приказать публичное покаяние или объявить неверным войну?

Это не входило в намерения посланца. Все тотчас почувствовали скромное влияние того, кто противостоял разрушительным действиям Стихии. Приятный бриз шевелил хоругви, и многие из присутствующих неуверенно провели руками по лицам.

— Первым делом, — сказал твердым голосом Меркуриус, — необходимо приказать провести всеобщее покаяние и начать переговоры. Только чистые руки будут служить Господу в его Городе. Справедливость должна восторжествовать.

— Конечно, — сказал Ги, — конечно! Я даю вам полную свободу действий. С чего нужно начать?

— Всякий виновный, даже на ступеньках трона, должен быть наказан. Вы, наверное, колеблетесь, повелитель?

— Никогда! — воскликнул король. — Впрочем, если бы я колебался, это сделали бы другие…

— Нет, повелитель!

— Но перейдем к делу. О каком виновном идет речь? Кто является самым тяжким грешником?

— Ваше Величество не знает этого?! — воскликнул Гуго Монферратский.

Они смотрели друг на друга, ошеломленные таким тяжелым обвинением, необходимостью назвать имя того, кого нужно бросить на растерзание народу. Но снова внимание всех отвлек ленивый голос Меркуриуса:

— Сир, мы не могли предположить, что Ваше Величество находится в неведении. Речь идет об одном молодом принце, который поддался чарам дьявольских сил. Но надо различать жертву и обладателя адских волшебных чар. Монсеньор Жильбер Трипольский недавно прибыл в эти края и не мог знать ту особую силу, которую принимает здесь злой дух. Он… Он отвез в сионский патриархат голую девку, вышедшую из очага колдуна! И, по-видимому, укрывает ее там для себя.

— Голая девка, у патриарха?! — воскликнул Ги. — Это немыслимо!

— Эта девка — демон! Такие преступления искупляют только на костре!

Все были подавлены, и в установившейся тишине на пол глухо упало чье-то тело. Это потерял сознание карлик Зейнеддин, стоявший у трона. Ги машинально снял свою тиару.

— Да-да, — сказал он, — конечно… Этот Жильбер является тем не менее женихом моей дочери, видным христианским государем, а Триполи обладает самым сильным флотом. И к тому же через неделю начинаются празднества, посвященные свадьбе, и будут все эмиры, которых я пригласил. Предъявить такое обвинение в присутствии неверных, какая потеря престижа для королевства! Графы Тулузы являются вассалами короля Феранции, подумайте об этом!

Гобелены задрожали снова, забил источник в водоеме: кто-то шел на помощь Пи-Гермесу. Присутствующие почувствовали, как приятная свежесть дохнула им в лицо, а король попросил стакан воды.

— Такое уважаемое собрание, как ваше, — сформулировал ленивый голос, — переходит пределы разумного. Поясню: принц Жильбер является жертвой и не в ответе за свое состояние одержимости. Насколько мой скромный разум понимает все это, этот молодой господин был околдован дьявольским существом с ангельским лицом; такие метаморфозы подчиняли своей власти самых мудрых: святой Антоний подвергся в пустыне нападению дьяволов в образе соблазнительных женщин, а философ Аристотель таскал на себе куртизанку. Однако ни монаха, ни мудреца не осудили. Мы вряд ли можем требовать большей твердости от молодого принца, чьи качества, кроме того, высоко оцениваются: имеются соглашения с небом…

— Но сказано определенно: «Не дай жить колдунье!»

— Правильно, — прошептал король Ги, ухватившись за это удачное решение проблемы. — Дадим закончиться этим празднествам. Затем займемся этой девкой. Я отдаю ее вам — делайте с ней, что хотите, она ваша.

В тот же вечер совсем маленький арапчонок вручил Жильберу послание с гербом де Лузиньяна, смысл которого он понял, так как стал уже привыкать к обычаям Анти-Земли. Послание состояло из мухи, соли, расплавленного свинца, коралла, волоса человека и сломанной стрелы: сердце короля горело в беспокойстве за него, к ногам Жильбера клали титул и богатства короля, но ему грозила смертельная опасность. Встреча была назначена на полночь.

Сопровождаемый арапчонком, принц Д'Эст вернулся в огромные королевские сады. Будь он хотя бы немного эльмом, то определил бы эти светлые полосы на границе зарождающегося элементного спектра. Пепельного цвета земля была нетвердой под его ногами, а все остальное, кроме этих полос, исчезло.

Никогда не видели в оранжереях де Лузиньяна таких необыкновенных лилий оранжевого цвета. Арапчонок привел принца в беседку, наполненную запахами обвивающих ее сетку жасмина и левкоев — символа верности. Жильбер преклонил колени, и кто-то мягким голосом заговорил с ним через решетчатую перегородку беседки. По дрожащему голосу и слезам Дест узнал принцессу Анну.

Она сказала ему, что страдает от непрекращающейся боли, уединяется на ложе из аквилегии (безумие, печаль), ветреницы (беспомощное состояние) и орфизы (наказание). Землянин ничего из этого не понял, его познания в цветах были скудны. Она добавила, что ему угрожает опасность. Тамплиеры, врачи дома оклеветали его в глазах короля. Жильбера обвиняли в колдовстве и темных преступлениях. Особенным нападкам подвергся один человек из его окружения. По-видимому, нужно будет его выдать.

— Я не выдаю моих друзей, — сухо ответил Жильбер.

— Речь идет вовсе не о друге, а о странном существе, являющемся на самом деле каким-то отродьем, которое не полностью принимает человеческую внешность…

— Что вы об этом знаете? — спросил он.

Сад, казалось, оживился; каждый куст роз, усыпанный крупными бутонами, каждый фонтан воды в бассейне, все заговорило. Перекликающиеся голоса слышались в темноте.

— Она царит, — говорил куст боярышника, — исчезая вдруг и принося беды, огонь, страсти, проявления гнева и восторга, неистовое безумие. Все, что прикасается к ней, погибает. Ее сопровождают эпидемии чумы, пожары и резня.

— Верна любви, а не любовнику, — рассказывала окруженная глициниями голова тритона, — она несет в себе силы, которые способны уничтожить мир. Ее разум играет с расщепляющимися материалами и любит странствующие кометы, которые состоят из расплавленных металлов и огненного воздуха…

— Все войны… — подтверждала красная роза с черной сердцевиной.

— Нашествия, извержения вулканов, — шептали ракушки, — вот ее стихия.

— Господин, — простонала Анна, — никогда ревность не говорит моими устами. При других обстоятельствах я бы вам посоветовала прибегнуть к хитрости и увезти ее в Триполи, спрятать в секретной башне… Но разве прячут падающую звезду, чья мощь увеличивается каждую секунду и растворяет всякую плоть?

— Вот именно, — сказал Жильбер. — Анна, вы об этом ничего не знаете: падающие звезды, метеориты… Мы же выучили это наизусть: взаимодействие между тысячами космических частиц вызывает потерю кинетической энергии, отсюда сокращение орбит, истощение и утечка массы…

Он цитировал непреложный закон, существующий на Земле, но Анна прервала его:

— Вы, наверное, не знаете, что стихии подчиняются совершенно обратным законам. Надо, по-видимому, перефразировать ваши слова: «Взаимодействие возбуждает атомы, которые сталкиваются друг с другом и развивают свою внутреннюю энергию…» Подумайте, что несколько дней назад вы могли говорить с ней, не беря ее на руки, а сегодня… Я умоляю вас на коленях, принц Д'Эст!

— Анна, — сказал Жильбер. — Вы мне говорили об астрофизике? Откуда вы узнали это?

Луч голубой (самой маленькой) луны Анти-Земли прошел сквозь сплетение садовых вьюнков и лег на бледное лицо землянина. Никогда он не был столь прекрасным. Анна сложила руки и простонала:

— Вы не Жильбер Д'Эст!

Он не был готов к этому и задрожал. Однако в эту минуту опасности Жильбер почувствовал прилив сил: он больше не принц Триполи, а астронавт, настроенный на борьбу, искатель приключений в просторах Космоса, готовый к схватке на этой планете с существом…

Анна отвела рукой ветки и протянула к нему тонкие ладони.

— Я знаю это хорошо! Но другие ни о чем не догадываются. Я узнала это в пустыне, когда вы меня поцеловали: вы не могли быть «другим» Жильбером, бесхарактерным и малодушным, который не желает… Ваши руки были тверды, и так сладки были ваши губы! Господин, о господин, ради вашего спасения я отдала бы свою жизнь!

Она рыдала безутешно, как и все представители Воды. Жильбер взволнованно склонился над этим бледным ртом. Он опускался в бездну и находился сейчас среди водорослей со звездой, в зеркальном отражении мира — он верно шел ко дну, светила разбивались о водовороты, а плавающие лианы захватывали свои жертвы. Эта смерть не уступала смерти в костре Саламандры.

Инстинктивным движением он вырвался из этого сладострастия, из этой опасности.

— Берегитесь! — предупредила Анна, на ее губах выступили капельки крови. — Земля послала вслед за Бичом грозного Охотника, еще лучше подготовленного, чем вы. Тамплиеры являются его сворой, начинается Охота… Прощайте, сердце мое!

Шелест платья сказал ему, что она покинула беседку. Он так и не успел спросить, откуда она знает о Земле, про ее учебники по астрофизике и степень подготовки…

— Прощайте, сердце мое! — повторил хриплый голос.

Он вздрогнул и поднял глаза на пламенеющую ветку: попугай с переливающимися зелеными и голубыми перьями смотрел на него глазами человека.

— Прощайте, сердце мое! — прошептало яблоко, падающее в кувшин.

— Прощайте, прощайте, сердце мое! — повторяли весь сад, фонтаны с оранжевыми лилиями. Это были какие-то колдовство и волшебство. Розовые кусты боярышника открывали свои объятия, наполненный запахами валерианы и ночных ароматов воздух вызывал головокружение.

Дест закрыл глаза, заткнул руками уши и бросился бежать.

Метеорит становится кометой

С этого момента события стали развиваться с поразительной быстротой.

У дворца патриарха, на самом его пороге, Жильбер споткнулся о тело молодого конюха-араба, который убил себя своим кинжалом. Переступив труп, он увидел метавшуюся по залу Эсклармонду. На ней было платье, которое она себе выкроила из золотой ткани, ее невероятно длинные волосы были собраны с помощью заколки, усыпанной черными жемчужинами.

Она непринужденно призналась, что этот парень стал бредить за ее дверью; он говорил безумные слова, приглашая ее сбежать вместе с ним в ущелья Атласовых гор, где племена синих пьют молоко верблюдиц. Это был, уверял он, рай Терваганта! Она смеялась над ним, и юноша бросился на свой нож… Но она призналась также, что позволила ему поцеловать свою лодыжку и ремешок на своих сандалиях.

— Я не предполагала, — добавила она равнодушно, — что он опять упадет и замрет. Ты говоришь, он мертв? Умереть, что это такое? Разве это не значит стать таким же холодным и твердым, как камни? Потрогай его лицо, оно еще горит от возбуждения.

— Этот конюх, — спросил испытывающий душевные муки Жильбер, — он не один тебя преследовал, не так ли?

— Конечно же, нет! Каждый день за дверью этот нескончаемый поток людей. И все говорят глупости.

Итак, ее присутствие, ее осязаемая теплота проникли через стены из кедра. Анна не лгала: энергетическая дуга расширялась. Все находящиеся во дворце люди устремлялись к этой двери; проходящие мимо монахи прикладывали руки к замку, плакал даже какой-то епископ. Носильщики-осетины дрались между собой своими устрашающе кривыми кинжалами. И на плитах, как и говорила Саламандра, стояли лужи красивого красного цвета!

Все жаловались на гнетущую жару, многие бредили. Сохраняя еще ясность ума, Дест отдавал себе отчет о той опасности, в которую она попала сама и которую она таила для других, толкая в пропасть незнания, в котором жила, находя вполне естественными огоньки пламени и все, что относится к любви, проявления жестокости, страсти и убийства. Его охватило предчувствие грядущих несчастий и бед, которые не замедлят обрушиться, как только Огонь пробьется сквозь ее телесную оболочку. Он просил бы совета даже у дьявола. Тут Дест обернулся и увидел Сафаруса.

Тот появился в разорванных одеждах откуда ни возьмись, приветствуя Жильбера. Его голова была покрыта слоем пепла. На пороге зала он пал ниц.

— Ты слышал ее? — спросил принц, словно Сафарус никогда и не уходил от него.

— Да, господин.

— Что делать? Она как будто только что родилась! Первый попавшийся раб воспользовался бы ее наивностью!

— Ну, так что же, — воскликнула Саламандра, — просветите меня! Я чувствую, что найду это забавным… безумно забавным!

На следующий день Сафарус провел ее по потайной лестнице в библиотеку сионского патриарха, которая не могла сравниться с библиотеками ни в Ватикане, ни в Компене, но была все же огромной. Расположенная под крышей дворца и редко посещаемая монахами, людьми добродетельными, эта библиотека стала любимым местом времяпрепровождения Бича. Полки были заполнены папирусными свитками в футлярах из слоновой кости, глиняными табличками и пергаментами. На Анти-Земле, как и на Земле, Александрийская библиотека была подожжена неким Омаром, и уцелевшие после бедствия ценные манускрипты прибыли на византийских кораблях в порт Иоппе, где были гроб Александра Великого и мумия Клеопатры. Позднее путешественники и рыцари Тау доставили туда новые богатства: кореишитские поэмы, рецепты иглотерапии, написанные на шкурах яков кисточкой.

Саламандра оказалась в этом хаотическом нагромождении вещей. Сафарус скрепя сердце оставил ее тут. Он хотел бы ввести ее в океан науки, где он был бы проводником. Но обладая живостью Огня, существо, воплощающееся в Стихию, пожирало всякую пищу, как духовную, так и во плоти, со страшной быстротой. Эсклармонда набросилась на накопленные поколениями знания, страстно стремясь постичь добро и зло, как огонь, который не может рассуждать.

Полчаса… Сафарус отсутствовал всего лишь полчаса, чтобы сделать важные записи у дежурного архивариуса. Когда он возвратился, она, сидя среди гор первопечатных книг, быстро расправлялась с алфавитами! Золотая прядь волос упала ей на нос, она была счастлива, вся покрытая пылью от пролистанных книг. К вечеру первого дня она бегло говорила на мертвых языках и продолжала упорно заниматься. Прочитала гору литературы и уже знала про Одиссею и Георгику, искусство любви и комедии Аристофана, их аналоги на Анти-Земле. Тем не менее она ставила рифмам в упрек их мимолетность и то, что они сочинены лишь для благозвучия. Испугавшись этой новой опасности, Сафарус хотел оторвать ее от книг, но она, обидевшись, закричала, дунула и обожгла ему нос.

С этого момента, запершись в просторных чердаках дворца патриарха, Саламандра пожирала один за другим толкователи всего и Вулгату, множество священных книг и поэм, которые назывались Песнь песней или Камасутра и обсуждали вопросы любви.

— Как, — говорила она, — это все? Только это? Эти существа, говорящие об огне ада и ревности, у которых есть время для того, чтобы писать, и которые, состарясь, умирают! И они называют это любовью?…

Она перешла к философам, и не успела кончиться и первая неделя, как она проглотила здешних Аристотеля и Платона; Тит Ливий заинтриговал ее, она узнала мимоходом нескольких Цезарей, в которых влюбилась. Затем пробежалась по сатирикам, с пренебрежением отозвалась о латинской мысли. Пифагор задержал ее на полчаса; она достаточно полюбила город Святого Августина и восторгалась планетарием в Птоленее.

Жильбер не видел ее больше, она и жила на чердаке. Выучив в суматохе за один день арамейский язык и все семитские диалекты, она напала на Талмуд; на старых, источенных червями полках лежали очень древние рукописи и написанные киноварью апокрифы на глиняных табличках или обожженных кирпичах. Она погрузилась в атмосферу древних моавитских библий.

Она хотела все знать, прикоснуться к тайне создания мира, но чем дальше она продвигалась, тем глубже становилась у ее ног бездна. Понимание существа Стихии углублялось по мере того, как проявлялись ее способности. Но она узнала ужасные вещи.

В последний раз, когда Сафарус снова увидел Саламандру, она, стоя над останками античных религиозных книг, подсчитывала шансы на успех межпланетных путешествий и подъемов во Времени, билась с уравнениями и утверждала с невероятной самоуверенностью, что все в одинаковой степени правда и ложь, что «мессианская заря неотступно преследует древние времена, а некая вещь, взятая в неясной связи действий и причин, которая только и не изменяется, это смешное существо, это насекомое — человек!» Она гордилась тем, что принадлежала к человечеству! Она считала свою власть над ним ограниченной, уязвимой, но великолепной. Уже пергамент сокращался под ее пальцами, как будто его лизали языки пламени, а архивариус, который шпионил за ней, умер; его скрючившееся тело лежало за высокой подставкой под церковные книги.

Был ли это обычный процесс развития или она торопила его, следуя какой-то магической формуле, которую прочитала без злого умысла?

Сафарус сбежал. Он долго блуждал по улицам Иерушалаима. Если бы он осмелился!… Верному своему народу, ему бы проявить отчаяние и, катаясь по земле, рвать на себе волосы.

Город тоже невыразимо изменился, вытянутый по склону. Кузнецы подковывали лошадей, во дворах стучали молотками, куя латы; генуэзцы на базаре предлагали молодым людям оружие и мази для ран. В корчмах «Сто экю» и «Одиннадцать тысяч девственниц» только и делали, что обменивались ударами, а старые воины показывали дамам ужасного вида раны и язвы, разъеденные солью пустыни.

Исаак Лакедем дрожал: он давно знал увлечения старой куртизанки Иуды. Феранцузы де Лузиньяна использовали те же выражения, что и рыцари Давида и Гедеона, для объяснения, как атакуют или как обходят противника, они могли бы появиться в некоторые моменты и на тысячах других планет. Но рот Вечного Жида был полон желчи и пепла. Иерушалаим был сейчас для него лишь трупом старой женщины, сотрясаемым гальваническими разрядами.

— Эта война, — шепотом говорил он, — я не хочу этой войны! Она вскроет Сион, как зрелый плод…

— Речь идет не о войне, — неуверенно возразил меняльщик золотых монет, который искал хотя бы какую-нибудь прохладу под колоннами Храма. — Главное сейчас — свобода и турниры. Принц Триполи женится на принцессе Анне…

Сафарус ничего не ответил, настолько нелепым показалось ему это утверждение. Стоя на паперти левитов, он поднял голову и задрожал: в раскаленном небе, прямо над головой, светил огромный диск солнца-Мираха, испещренный темными пятнами.

— Ничего подобного мы не видели, — произнес раввин, сидевший у стены и плакавший о великой резне в Сеннашерибе…

— Нет, видели, — возразил Сафарус, — я помню. При Понтии Пилате…

Когда он вернулся во дворец патриарха, его вызвали к Жильберу. К тому пришел его кузен, сионский патриарх. Исаак Лакедем понял, что дело принимает дурной оборот.

Сидя на троне из белой слоновой кости, патриарх, одетый в ярко-красные одежды, с митрой в форме тыквы на голове, выглядел как большая кукла, которой пугают детей.

— Сын мой, — сказал он Жильберу Д'Эсту, — мы счастливы в эти ужасно знойные дни видеть вас полным сил и бодрости. Пошли слухи…

— Какие слухи? — спросил Жильбер. — Пусть Ваше Блаженство соблаговолит просветить меня…

— Ваши работы… — начал патриарх. — Вы проводите долгие часы и целые ночи, запершись в библиотеке: там не гаснут свечи… Вы поистине усердный молодой рыцарь.

Попытка сделать выговор Десту ни к чему не привела и завершилась сбивчивой фразой:

— Говорят даже, что речь идет не о работах…

Дест подскочил, став белым, как мел:

— Моя личная жизнь не касается никого! Я знаю, откуда идут эти слухи. Да и католические рыцари не имеют права свободно обвинять кого бы то ни было! Разврат в их среде хорошо известен всем!

Сафарус восхитился, как быстро его хозяин научился не только языку, но и ходу мыслей анти-землян.

— Его Величество, король… — пробормотал патриарх.

— Мой кузен Ги хорош, нечего сказать! У него были, и весь христианский мир это знал, три королевы, несколько дюжин сожительниц и столько же ничтожных девок, которые ему нравились! Все дети Силоама зовут его своим отцом, вдвойне отцом, и не только потому, что являются его подданными. Впрочем, — добавил Жильбер, успокоившись, так как он любил короля, — климат и страна требуют подобного образа жизни: султана уважают пропорционально числу его жен. Но я достаточно гордый принц, чтобы разрешить себе иметь гарем и женщин всех цветов кожи!

— Богу угодно, — произнес прелат, — чтобы речь зашла о женщине!

И он сообщил секретные сведения: простыни в постелях, где спала Саламандра, обгорели, как после пожара; ее волосы пахли горелым и потрескивали, а шея благоухала ароматом амбры. Двенадцать пажей перебили друг друга, увидев торчащую из-под одеяла розовую пятку ее ножки; что касается привратника, который в святой четверг заметил человеческое тело под плащом принца, то этот человек, одержимый злым духом всех пылких людей, повесился.

— Он сделал очень хорошо, — прервал его Дест, — сколько дураков живет в этом мире! Не велика беда! Вашему Блаженству не придется волноваться: дворец больше не будет служить пристанищем для миражей. Я сейчас же ухожу отсюда.

Маленькие глазки патриарха засверкали:

— Было бы неблагоразумным требовать от вас этого, сын мой. Но я слышал, что на Сионском холме свободен Дворец великих раввинов. Это великолепное здание, вы там сделали бы небольшой ремонт и…

В течение недели по приказу Сафаруса пустовавший вот уже в течение ста лет Дворец великих раввинов (так как евреи Иерушалаима считали себя слишком бедными, чтобы содержать его) был заполнен рабочими, обойщиками, золотых дел мастерами. И произошло чудо: вскоре в малахите и мраморе плит пола отражались полированные поверхности потолков; кусты роз заполнили оранжереи, а райские птицы — кущи у дворца. Умельцы-ремесленники обтягивали стены кожей с золотыми прожилками; другие поставляли инкрустированную розовым и зеленым перламутром мебель. Стеганые одеяла на постелях были вышиты дочерями Назарета, кузинами Девы Марии и стоили целого королевства.

После окончания ремонтных работ из патриаршего дворца к роскошному зданию отправились пурпурные носилки. Вся с ног до головы в ярко-красном, Эсклармонда взошла на порог; видны были лишь кончики красных сафьяновых туфелек без задника, да из-под капюшона сверкали большие глаза. Эти глаза с равнодушием смотрели на тысячу и одно чудо, которые ей предлагал Жильбер, ее взгляд остановился на низкой бронзовой двери с изображением львов Иуды.

— Это здесь! — прошептала она с восхищением.

Жильбер приказал открыть дверь. За ней был широкий зал восточной башни. Землянин и его подруга очутились перед фантастическим нагромождением сундуков из кедра и кипариса с замысловатыми замками. Их пирамида достигала высоких сводов зала. Тут были ларцы с мозаикой работы помпейских мастеров, ящики для птиц и цветов. Некоторые из них были обклеены съеденными молью бархатными лентами, другие светились чем-то темно-красным. В зале витал трудно определимый запах благовоний и пряностей, а над саркофагом в форме человеческой фигуры улыбались короли и королевы с нарисованными глазами. Из широко раскрытых ящиков выпали запыленные книги. Эсклармонда подбежала и упала на колени. Потирая переплеты, она восторженно читала: «Каббала, Агафа, Зобар Реба Гамалиель…»

— Наконец-то я их нашла! — вздохнула она. — Люди Тау цитируют имена из этих учебников, но они не осмеливаются узнать их содержание. Мне надо узнать…

— Что? — спросил Жильбер.

— Кто же я в конце концов!

Она стояла на коленях, приоткрыв рот, и была такой прекрасной, что Дест потерял голову и склонился над ней. Но она выскользнула из его объятий и спряталась за сундуками.

— Значит, ты не любишь меня? — спросил он.

— О! — воскликнула она. — Какое это может иметь значение? Неужели ты думаешь, что я не знаю? Ты жених Анны де Лузиньян… все готово для вашей свадьбы, король позвал эмиров из пустыни, с Кипра прибывают рыцари-тамплиеры, будут празднества и турниры! Жильбер! Гости будут биться на них — это так красиво, когда люди бросаются друг на друга на ристалище, когда слышится звон мечей и копья разлетаются на части! Ты тоже будешь сражаться? И ты изберешь как королеву и даму сердца Анну?

— Сафарус сказал тебе это? — спросил угрожающим голосом Дест, — этот подлец…

— Как будто мне нужна эта пресмыкающаяся собака! Но мир кричит это! Послушай, как шепчут фонтаны: «Он женится на Анне!» Катейские рыбки образуют гирлянды, жемчужины монотонно говорят: «Это корона Анны…» И если бы ты услышал, что говорят две луны! Они уверяют меня, что знают твою судьбу: ты можешь править. Вы будете очень счастливы, и у вас будет много детей.

— Ты, наверное, ревнуешь, Саламандра?

— А почему бы и нет? — сказала она. — Иногда в самый поздний час ночи я прихожу в отчаяние при мысли о том, что уступаю, теряю что-то с этой бешеной планеты, что я хотела бы сжать в своих объятиях! Но это невозможно, разве не так?! Так же, как и присутствовать на этих праздниках и турнирах… Сафарус говорил мне об этом: мне следует и дальше прятаться, «как огонь в сосуде», это наше единственное спасение… И еще. Разве ты не знаешь, что я стала очень образованной? О! Конечно, я еще не представляю себе мою собственную суть! Все, что я знаю, — я несу ужасную опасность, и я не с этой планеты. Это мало.

— Я тоже не отсюда, — прервал ее Жильбер. — Если бы ты знала, откуда я.

— Думаю, что знаю: с расположенной за Пегасом планеты, которая поразительно похожа на Анти-Землю, но она более старая и дальше продвинулась в своем развитии… или, возможно, развивалась гораздо быстрее. Тебя можно узнать, ты постоянно подвергаешься опасности. Таким образом, это еще одна причина, Жильбер, еще один повод, чтобы ты сдержал данное тобой обещание на этой планете: смешаться с этой толпой, быть одним из них! Анна де Лузиньян станет твоей поручительницей, о тебе больше не будут говорить «Дест-чужак», тебя будут величать «Д'Эст — зять короля, супруг его дочери Анны, шурин Бертильды, Соризмонды…»

— Ты прекрасно знаешь, что я дорожу тобой и все остальные девушки для меня не существуют…

— Нет, нет, я не хочу! Я лишь Бич, который кочует с места на место. Я не знаю, ни откуда я, ни куда иду. Все, что прикасается ко мне, погибает. И послушай, Жильбер, что самое худшее: я постоянно чувствую, как во мне растет эта неизвестная сила, этот незатухающий костер; та человеческая плоть, которая составляет мое тело, является всего лишь хрупкой оболочкой, и, если она не выдержит прилива высоких чувств, что с нами будет?

— Ты хочешь покинуть меня! — ошеломленно воскликнул он.

— Так надо, — ответила она с неожиданной кротостью в голосе. — Нужно, чтобы Иерушалаим и королевство забыли, что мое имя было связано с твоим. Но я буду помнить это всегда.

В ее голосе на мгновение послышалась истома.

— Продолжая жить в Космосе в распыленном состоянии, я буду помнить о тебе. Во вздохе каждого языка пламени, в каждом движении фотонов и светящихся электронов будет повторяться твое имя. Вечно я буду твердить звездам одно и то же, появятся туманности, которые будут знать лишь одно слово: Жильбер!

— Зачем мне это? Ты заявила мне, что являешься воплощением Огня и Любви!

— Не говори мне об Огне! — Эсклармонда закрыла уши руками, и все свечи во дворце взметнули пламя вверх, из всех кадил стал распространяться таящийся в них аромат. — Расскажи мне что-нибудь о Земле, мудрой, полной тайн и ограниченной в своем развитии, которая таит в себе сокровища и дает расти зернам… Или о воздухе: он такой легкий, что рожденные под знаком Весов дети становятся эквилибристами или судьями…

— Я могу говорить тебе только о моей любви.

— Неужели речь идет о проявлении человеческих чувств! — закричала она. — Они же мимолетны, как появляющаяся за кормой волна! Их нет как таковых! Посмотри, вот что я делаю с людьми и вещами, к которым испытывала любовь.

Эсклармонда приложила ладонь к затвердевшей от морской соли доске из черного дерева, которой был обшит какой-то пиратский ящик, стоявший сейчас вдали от волн и атак по взятию судов на абордаж. Когда она отняла руку, дерево задымилось и рассыпалось… Выразительное лицо Эсклармонды выражало неописуемый ужас, а Жильбер побледнел, как мертвец.

— Ты видишь, — шептало пламя, вновь ставшее маленьким и кротким, — я бессильна тут, понимаешь? Не нужно больше подходить ко мне. Но я буду всем для тебя! Послушай: ты никогда не узнаешь, что такое страсть и закат жизни; и тогда, когда всякий мозг замерзает, ты увидишь, как перед тобой откроется вечное лето… Что же еще ты хочешь от меня?

— Я хочу, чтобы ты появилась на этом турнире, — сказал Жильбер.

Ночь накануне сражения

Праздник приближался, как ураган. Уже в течение нескольких недель, покидая свои деревни, крестьяне Галилеи устремлялись в город. Их жены, одетые в платья голубых тонов, со звездой между бровями, носили на голове ручные веялки, заполненные просом, или до краев наполненные медом амфоры; ослы сгибались под тяжестью раннего урожая, а пухленькие голые ребятишки бегали и хватали коз за вымя.

Мелкие дворяне из долины Белаа и Анти-Ливана, не имея денег на приобретение доспехов, прибывали в качестве зрителей в город обходным путем, на верблюдах, с вложенной в сидельную торбу провизией на несколько дней; у некоторых в руках имелись разукрашенные копья. Они располагались лагерем у городских ворот, смешивались с толпой бедуинов. Монахи продавали невероятные мощи: только правые руки и головы апостолов. Астрологи собирали толпы желающих узнать свою судьбу.

Однажды ночью Сафарус, заснувший в приюте, где раввины забыли свои знания и мудрость, проснулся от дохнувшего в лицо огня. Сначала он подумал, что это горячий хамсин, и спрятался под циновками, но затем решил открыть глаза. Перед сложенными горой библиями стояла Эсклармонда, а вокруг нее распространялось сияние. Она спросила:

— Кто я, Агасверус?

Он задрожал.

— Все эти дни, — говорила она быстро хриплым голосом, — я жила, окутанная туманом плоти, сейчас он рассеивается. Это закон природы? Это результат формул ваших мудрецов? Я все прочла. Говори, ты должен мне сказать это. Ты вызвал меня из бездны, может быть, даже из небытия…

— Это принц Д'Эст вывел вас из огня! Не забывайте этого!

— Он был лишь послушным орудием другой воли. Но вы, волшебники и маги Анти-Земли, вы составили все эти проклятые книги! А ты, ты знал, какой апокалипсис ты порождаешь, когда, наслаждаясь, ты открывал колодец мрака при помощи своих формул и заклинаний! Итак, вот я здесь, на Анти-Земле, и с каждой секундой во мне нарастает ужасная мощь… Я несу смерть повсюду, где появляюсь! Этот город уже горит, и скоро весь мир будет охвачен огнем!

Она светилась сильнее, чем звезда. За ней дымился Кедрон, пурпурное зарево стояло над Гермелем. Саламандра поджаривала пустыню: начинала трескаться сухая земля, кроны пальм были белыми от пыли; страдающие от жажды львы покидали ущелья Ливана. Хамсин окутывал Аравийский полуостров, знойный, горячий. Вооруженные племена устремились к границам Иордании; в Мекке окровавленные голые дервиши кружились вокруг черного камня.

— Я ненавижу беспорядок, который приношу на эту землю! — шипело пламя. — И если бы речь шла только об Анти-Земле! Но на уровне, который ты можешь себе представить, я чувствую мимолетность времени, хрупкость вещей, я знаю опасности, которые таятся в бесконечности. Я буду навлекать их, сама того не желая, на эту планету? О! — воскликнула она, выкручивая себе руки, напоминающие извивающиеся языки пламени, — я вижу изогнутый путь движения кометы. Я вижу, как голубая звезда становится солнцем… туманность, которая открывает завесу и лопается, как зрелый плод граната, выбрасывая в пространство раскаленные миры. Я чувствую, как происходит эта жестокая вещь: расщепление материи!

Она закусила губу, и показавшаяся на ней капелька крови засветилась фосфорическим сиянием. Затем она подтолкнула Исаака Лакедема к груде покрытых пылью свертков и глиняных табличек, некоторые из которых уже превратились в прах.

— Ищи! — закричала она. — Ищи… должно быть какое-нибудь средство, чтобы оторвать меня от этого комка глины, который я уничтожаю. Ты вызвал меня сюда, ты должен меня освободить! Послушай, мы не просто так пришли во Дворец великих раввинов: один знак, листок, заложенный в первопечатной книге патриарха, позволил мне узнать, где спрятаны запретные книги… Смотри: вот это — «Красный дракон», а вот «Трактат об арабском числе» и бесценная «Алхимия», а вот псалтырь Гермофила и «Адские силы» великого Агриппы. Из них я уже узнала некоторые незначительные вещи, которые предчувствовала раньше, но у меня нет ключа, чтобы открыть этот мир, в котором я замурована… Ищи, колдун, найди формулу!

Саламандра монотонно твердила ему одно и то же, и он с энергией отчаявшегося человека рылся в футлярах с папирусными свитками; он лихорадочно сравнивал учение жрецов Сетх-Аменти со знаниями царя Соломона, в «Черном драконе» он отыскал очень сильное заклинание, которое начиналось со слов: «Он Альфа, йа, сол, мессиас, ингодьерн…» Оно, казалось, имело высшую власть над духами и демонами, но абсолютно не действовало на Эсклармонду.

— Однако, — говорила себе Саламандра, — должен существовать ключ к великой тайне!

Повсюду хрупкие свитки папируса и заплесневевшие листы пергамента таили в себе тревогу, навязчивую идею человечества о посланцах, которые приходили то извне, то откуда-либо еще! Земля их боялась, как и Анти-Земля, и планеты в конце концов научились защищать себя.

Поиски ни к чему не приводили. Неизвестная формула очистила пески Сумерии, где, если верить табличкам, «каждая складка лавы скрывала миллион демонов». Странные существа с тремя глазами цвета серы и меди, которые спустились с неба в дельте Нила, не оставили в истории никаких следов. Однако Сафарус начинал отдавать себе отчет в следующем: в ценных манускриптах чего-то не хватало. В Зогаре, что означало «Великолепие», не было одной страницы, отсутствовал целый свиток рукописи Платона «Критиас», не хватало одного заклинания в «Великой книге тайн алхимии».

— Ты ничего не нашел? — нетерпеливо спрашивала Саламандра. — Торопись, близится рассвет, у нас почти не осталось времени.

Подняв свое лицо, по которому градом струился пот, он предложил ей прибегнуть к познанию элементов стихии по мелочам. Сафарус принес сундук с гомункулусами, который ему удалось вынести из охваченного огнем его дома в Силоаме, и открыл его перед Эсклармондой. Но бесконечно малые хлопья слиплись между собой, очутившись в руках неистовствующей Стихии, и были уничтожены огнем, оставившим лишь горсть пепла, который Саламандра рассматривала с мрачным ужасом.

Зеркало без амальгамы треснуло, как будто в него ударила молния.

— Везде, где я бываю, — сказала она очень тихо, — я сею разрушения. Я проклята.

Когда над городом стала заниматься заря, она приказала:

— Моей горничной нет. Лакедем, скорее подай мне драгоценности и платье.

Они поднялись в ее башню. Трясущимися руками он открыл платяные шкафы и вывалил на кровать гору вышитых гранатом накидок, мантий, украшенных кориндоном и хризопразом; он открыл ларчики и шкатулки и высыпал из них солнечные и марсианские драгоценные камни, бриллианты, топазы и рубины. Впервые за свою бесконечно долгую жизнь Агасверус прислуживал, стоя на коленях, неумолимой девушке-демону.

Она обращалась с ним, как с рабом, как с какой-нибудь вещью. Когда выходила из бассейна и на ее розовой коже блестели капельки воды, приказывала завязывать свои котурны и смазывать волосы благовониями или эфирными маслами. Она выбрала себе гладкую золотистую тунику, и ему пришлось застегивать ее. На висках Сафаруса выступили капельки пота, он попятился назад, застонав:

— Я горю!

— Нет, — сказала она с горечью, — ты единственное существо на этой планете, которое я могла бы презирать и ненавидеть. Я люблю все на Анти-Земле, понимаешь? То есть я готова все истребить. Я люблю взрослых и лежащих в колыбели детей, подснежники под снегом и оливковые деревья, живительную воду и красную глину. Я люблю старых прядильщиц: солнце ласкает их седые волосы. Я люблю любящих друг друга людей, когда в них еще горит огонек. Я люблю львов и борзых; меня сводит с ума ящерица, что прячется в трещине скалы. А тебя я ненавижу. Поэтому ты умрешь от холода.

Украсив голову усыпанной рубинами повязкой и повесив на шею длинные ожерелья из карбункула, она с ног до головы завернулась в большой черный плащ с золотыми украшениями. Видны были лишь ее глаза. Тело пряталось под тяжелыми складками парчи.

— Меня еще можно узнать? — спросила она. — У меня есть какая-нибудь черта, которая позволяет принять меня за человека?

— Нет… нет… — бормотал Агасверус. А затем с отчаянием в голосе воскликнул:

— Как, вы хотите уйти отсюда?! Сегодня начинаются рыцарские турниры!

— Знаю, — сказала она. — Жильбер желает, чтобы я присутствовала на них… Жильбер!

Она закрыла глаза.

— Я хорошо представляю себе, что он бессилен что-либо изменить: наши судьбы связаны. Сегодня с нами должно случиться нечто ужасное.

Турнир

Над Иерушалаимом стоял звон всех колоколов.

Толпы людей с рассвета заполняли галереи, которые умельцы-мастера воздвигли напротив мечети Эль-Акса. Должностные лица носили шубы из куниц и горностаев (настоящая каторга в этом климате!), богатые горожане были одеты в длинные платья из серебристой ткани, их шлейф тянулся за ними на двенадцать локтей.

Праздники открылись мессой, которую вел на Масленичной горе его светлость епископ де Фамагуст. Затем на арены потянулся поток рыцарей. Слуги несли гербы древних и славных родов Феранции.

Люди теснились: они хотели посмотреть на принцев и легатов, словно тут собралось созвездие звезд; можно было встретить представителей всей Меропы и доброй половины Сарацинии. Послы северных стран обливалась потом под своими бесценными шубами из голубых соболей, другие, словно иконы, сверкали сапфирами. Рядом проходили надменные солдаты Германской империи, одетые в свои пурпурные, символизирующие непоколебимость, одеяния. За ними следовала великолепная процессия: эмиры в необычных чалмах и женских платьях гарцевали на арабских жеребцах. Потом установилась тишина: все смотрели, как на чистокровном арабском скакуне, стоившем целого королевства, проезжал, неподвижно застыв в седле, украшенный золотом и рубинами атабек с той стороны реки Иордан.

Бурными приветствиями люди встретили появление Ги де Лузиньяна, который никогда еще не пользовался такой популярностью в народе. Так как ему не надо было сражаться на ристалище, он сидел на белом жеребце, одетый в усыпанную жемчугом долматику.

За ним следовали благородные дамы. Приподнявшись на локте, с вялым видом лежала на своих носилках королева Наполи, ее смазанные благовониями черные волосы опускались до земли.

Принцесса Анаки, которую прозвали «дамой-рыцарем» за то, что она сражалась с Тервагантом во главе своих отрядов, скрывала под маской свое изможденное лицо. Рядом с ней шел монах и читал ей стихи на латыни. Затем следовали принцессы — дочери короля, «украшенные перьями, словно иноходцы», как выразился какой-то зевака, в баснословно дорогих одеждах из парчи; пожилых и некрасивых принцесс было больше, все носили украшенные бриллиантами головные уборы, под тяжестью которых наклоняли головы; привлекательность их достигалась наличием квадратных декольте на платьях и способностью показывать груди. За ними тащили на привязи ручных рысей и леопардов, как в торжественных церемониях язычников.

В своих белых носилках Анна де Лузиньян, королева торжества, казалась больной. Ее восковое лицо мелькало в серебристых занавесках. Рядом на коне ехал король Ги. На дорогу бросали белые лепестки цветов, по земле тянулись гирлянды аронника и крохотных роз нежного бледно-розового цвета, которые в народе называют «букетами невесты». Какая-то горожанка вздохнула за спиной Сафаруса:

— Можно подумать, сейчас будут хоронить девственницу!

Когда все, не без шума, уселись в ложах и на скамьях амфитеатра, трижды протрубили бронзовые трубы.

Руководящий турниром маркиз де Селеси зачитал правила великосветских поединков на ристалищах; праздник устраивался в честь дочери короля, принцессы Анны де Лузиньян. «Слава дамам! Каждый рыцарь будет сражаться за свою веру, славу и свою избранницу».

Рыцари поклялись не применять ни колдовских чар, ни запрещенных ударов. Они не будут носить ни зашитые в камзолы заклинания, ни оружия, вложенного демонами в их ножны: подобное выглядело бы бесчестным и грустным. Наконец, они будут сражаться до крови, а в особом случае — до смерти. Доспехи и конь побежденного переходят к победителю. Можно было вызвать на бой нескольких соперников, ударив копьем по их щитам. Победитель особых поединков избирает свою королеву, и та увенчает венком принца схваток.

Публика знала, что честь быть королевой принадлежит Анне, и аплодировала ей.

На первой галерее оставалась пустой лишь одна ложа, ее малиновые занавески были подняты. Небо над Иерушалаимом походило на купол из раскаленного сапфира. От пестрой толпы к бархатному занавесу поднимался тяжелый запах ладана, пота, благовоний, грязи. Внизу тамплиеры в бронзовых шлемах образовали три ряда. Вся Сарациния прибыла сюда: эмиры в халатах из редких тканей и чалмах с султаном, украшенных жемчугом и атрибутикой — серповидными ножами. Абд-эль-Малек сидел в своей жесткой золотисто-пурпурной кольчуге. Он поднял глаза и, ослепленный, опустил их. На обитом золотом троне он заметил скрывающееся в тускло-золотом одеянии привидение: Саламандра сдержала слово — она пришла на ристалище.

Снова зазвучали трубы, и по знаку короля Анна махнула своим кружевным шарфом.

Праздник открыл при одобрительном шепоте толпы Адальбер из Неустрии, шурин императора Священной Римской империи, у которого на гербе на фоне разинутых пастей диких животных был изображен медведь с голубыми лапами, окантованными серебром. Кованые доспехи старой работы почти не имели веса для гиганта; на его шлеме развивались павлиньи перья, его боевой конь был под стать ему самому — такой же сильный и большой.

Адальбер приветствовал дам и с вызовом посмотрел вокруг: он скручивал руками железные копья и вырывал с корнем молодые елочки. Его геральды трижды прокричали: «Смелость, о рыцари! И щедрость!».

Золото посыпалось из кошельков. Вульф, рыцарь Храма, принял вызов в честь своей святой религии, в ответ ему неохотно зааплодировали.

Это был великосветский, галантный поединок. Копья ударились друг о друга, и Адальбер выбил из седла рыцаря-монаха. Затем он разделался с владельцем замка Тортоз и погнал кругом по арене какого-то византийского рыцаря, запутавшегося в своих одеждах. В толпе послышался гул одобрения. Гордая Бертильда приподнимала на длинной шее, на которой висело ожерелье из бирюзы, новый парик с рыжими, как у германцев, волосами. Однако сидящая на скамейке амфитеатра миниатюрная бедуинка с голубой звездой, вытатуированной на лбу, смеялась: Адальбер был в ее объятиях, и лазурь являлась ее цветом.

Оруженосцы с одинаковыми гербами (Лузиньяна и Триполи) очистили арену. Герцог Неустрии приподнялся в стременах. От звуков медных инструментов задрожал раскаленный воздух, и перед входом на ристалище показался принц Д'Эст. Он был таким стройным и легким в своих латах, что все дамы зааплодировали, а оружейники, восхищаясь его гибкой кольчугой, в один голос заговорили, что не знают ни способов ее закалки, ни металла, из которого она сделана. Бриллиантовая брошь блестела на его шлеме с прозрачным забралом. У Жильбера были только парадное копье и дротик, в котором Сафарус узнал его бластер. Он выезжал на арену, устремив свой взор на искрящегося идола. Жильбер был так бледен, что люди в толпе уже говорили об «околдованном принце».

Два всадника устремились друг к другу, оставляя за собой столбы золотистого песка. Неустриец был более тяжелым; вначале показалось, что он раздавит своего соперника. Но Жильбер отразил первый натиск, и кони перешли на танцующий шаг. Публика взорвалась аплодисментами, а на трибуне приподнялся судья поединков: что-то странное происходило на арене. Адальбер из Неустрии с удивлением рассматривал свое копье, конец которого дымился, а древко крошилось под рукой.

Он, однако, снова устремился, как баран, на соперника; все подумали, что сейчас он выбьет Д'Эста из седла… Но нет: от удара о доспехи Жильбера его клинок согнулся, и на песок стали падать капельки раскаленного металла. Неустриец отбросил свое горящее оружие, и конюхи готовились передать ему новое копье. Но Жильбер тоже бросил свое копье и пошел в атаку со сверкающим на солнце мечом. Оба рыцаря спешились.

Было жарко. Очень жарко. С трибун, где сидела простая публика, все громче и громче раздавались аплодисменты, а в королевской ложе принцессы Бертильда и Жасинта вцепились одна другой в волосы. То тут, то там трещали вышивки на обивке, некоторые ткани под действием солнечных лучей вспыхнули, как трут. Гуго Монферратский снял свои латные рукавицы. В глазах его потемнело. Эта схватка казалась ему особенной. Едва принц Д'Эст направил свой дротик на оружие неустрийца, как из него ударила эта молния…

Очутившись на арене, Жильбер использовал свой бластер как холодное оружие. Подвижный и тренированный в фехтовании, он намеревался показать анти-землянам, что представляет из себя фехтовальщик школы астронавтов в Шармионе.

Неустриец пошел в атаку так, что мог бы убить и быка. Эмиры и тамплиеры, большие любители состязаний, приподнялись со своих мест: одни восхищались элегантностью Д'Эста, другие — слепой мощью принца Неустрии.

Только два человека проявляли особое внимание к бою: Абд-эль-Малек и Великий Магистр Ордена Храма. С первых же ударов их поразила, а затем и увлекла ушедшая на тысячу лет вперед техника боя Жильбера.

С уханьем, как дровосек, неустриец бросился в атаку, но Дест легко уклонился от его удара. Вся сила его заключалась в ловкости владения оружием. Неустриец двигался с трудом и получил ужасный удар прямо по забралу. Выкованная в Дамасске стальная кольчуга разлетелась, словно осколки стекла: острие бластера было на плутониуме. Кровь брызнула красным фонтаном, огромная железная масса с грохотом рухнула на землю. Сюда уже устремились оруженосцы, а король Ги отдал приказ остановить бой и оказать помощь рыцарю, выступавшему под гербом черного медведя.

Он усмехнулся себе в бороду, так как в душе благоволил к Жильберу: сейчас тамплиеры, наверное, смогут оценить по достоинству принца города-порта Триполи! Амфитеатр содрогнулся от аплодисментов, на арену падали шарфы, самые прекрасные дамы улыбались победителю: Жанна Неаполитанская вышла из своего состояния истомы и бросила ему почти черную розу, ароматом которой дышала сама; все еще сердитые друг на друга, Жасинта и Бертильда махали ему руками.

Неустрийца унесли, на золотистом песке осталась только лужа крови. Наклонившись над перилами своей ложи, король обратился к Жильберу:

— Благородный господин, — сказал он, — вы стали победителем в первой схватке. Выбирайте даму вашего сердца, она станет королевой турнира.

Никто не сомневался, что это будет Анна.

Но Жильбер поклонился королю и молча, медленно и невозмутимо, с высокомерным видом околдованного рыцаря, каким его знал Иерушалаим, обошел арену. Толпа и придворные замерли в тревожном ожидании. Куда же он идет? Он повернулся спиной к королевской ложе, где Анна де Лузиньян потеряла сознание и упала на руки своих служанок. Когда он приблизился к месту, где пылающее привидение скрывало свой блеск, он остановился, улыбнулся и наклонил свое копье.

Никто не возмутился этим, публика пребывала в каком-то оцепенении. Самые мудрые отворачивались, притворяясь абсолютно безразличными к происшедшему. Только эмир Абд-эль-Малек задумчиво посмотрел на Жильбера и прошептал:

— Этот христианин-собака — храбрец!

Затем из стеклянного ларца он извлек конфетку. И снова заиграли трубы.

Показался черный герольд с низко опущенным забралом: его господин просит прощения; задержанный в пути различными обстоятельствами, он прибыл на поединок с опозданием. Но он просил оказать ему честь сразиться с ним. По амфитеатру прокатился гул, а рыцари-тамплиеры застучали по мостовой своими клинками. Меркуриус де Фамагуст, который сидел среди судей, заволновался. Король дал сигнал.

— Это бесчеловечно! — прошипела Жасинта, впиваясь ногтями в локоть своей старшей сестры. — Так не принято на Анти-Земле! И вообще не соответствует никаким правилам! Господин Д'Эст падает от усталости после такого боя; его рассудок и даже зрение помутились, а хотят, чтобы он сражался с рыцарем со свежими силами…

— Замолчи, глупая! — воскликнула Бертильда, сжимая запястье своей младшей сестры. — Он ужасен. Он предал нашу сестру. В качестве дамы сердца и королевы турнира он выбрал неизвестно какое существо, дьявола…

— Да, — сказала Жасинта. — Но не нашу сестру. Слава Богу!

Нахлынула пестрая толпа слуг. На поле, вдруг ставшем узким, появился облаченный в массивные, сверкающие, черные, как агат, латы рыцарь огромного роста с неясным гербом. Его иссиня-черный жеребец встал на дыбы. Арена, казалось, тоже сузилась. По знаку герольда с опущенным забралом воздух огласился звуками фанфар, затем он объявил:

— Монсеньор Конрад Монферратский принимает бой насмерть.

Оруженосцы вновь надели на Жильбера доспехи.

Это был смерч, ураган. И доспехи обоих рыцарей, отливающие всеми цветами радуги у одного и черные у другого, скрутились спиралью, закружились сияющим вихрем. Прежде чем публика успела перевести дух, у рыцарей сломались копья. Пажи было ринулись к ним, но те уже схватились за мечи. Незнакомец почти не шевелился под точно выверенным, резким натиском со стороны Жильбера, отражая прямые удары едва уловимым движением руки и быстрее молнии отбрасывая, словно пушинку, тяжелый меч соперника.

«Эта тактика, — подумал ошеломленный Дест, — я ее узнаю, это же стиль фехтования Шармиона… Он вышел из моей школы!»

Симпатии публики колебались между Жильбером, чей недостойный поступок все уже забыли, и неподвижным, непоколебимым, как скала, новым рыцарем.

По амфитеатру побежали слухи:

— Это племянник императора Генри… нет, святого папы… да о чем вы говорите, эти дворянчики не умеют обращаться даже с палашом!… Нет, это принц Византии или родственник халифа!

Бертильда и Жасинта были снова увлечены поединком. Придворные дамы вскрикивали, как раненые голубки.

И бой возобновился с новой силой. На этот раз клинки с осторожностью слегка касались друг друга, сейчас соперники уже знали свои силы. Странствующий рыцарь подался вперед, переходя в атаку.

«Высший класс, — подумал Жильбер, приходя в отчаяние. — Один из этих профессиональных завоевателей, превосходный робот, раздавливающий все на своем пути… Но я удивился бы, если бы узнал, почему он преследует меня…»

Дест мог лишь отражать удары своего соперника и инстинктивно положил руку на свое земное оружие.

— Не трогайте бластер! — произнесла волна мысли так отчетливо, что он легко понял ее. — Разве вы не видите, что я стараюсь щадить вас?

— Но вы выбрали бой насмерть!

— Я тогда не узнал вас, вы совершили нелепую оплошность, а сейчас, на глазах у этих анти-землян — страстных любителей игры мускулов, это становится даже забавным. Отбивайте, по-прежнему отбивайте мои удары. Знаете, моя подготовка лучше вашей: бой будет нечестным. Сейчас мы разыграем небольшое представление — могли бы вы сделать вид, что потеряли сознание от кровотечения из носа? Я коснусь вашего лба. Сразу же падайте на землю.

Все произошло, как в красивой смертельной игре. Жильбер усилием воли напряг мускулы, и в этот момент острие меча задело его шлем. Спустя мгновение он рухнул на песок, рядом с ним присел на колени черный рыцарь. Среди публики был ловко пущен слух, что принц Д'Эст уже несколько часов страдает от лихорадки и не контролирует свои движения.

Его унесли во Дворец великих раввинов, куда королева Сибилла принесла лечебные мази, а Анна — свое вышитое жемчугом полотенце.

День, казалось, никогда не кончится. В амфитеатре никто не покидал своих мест. К обеду большинство зрителей достали свои корзины с провизией, а торговцы стали предлагать прохладную воду и апельсины. Затем объявили предстоящие схватки, и ложи вновь оживились. Конрад между тем отдыхал в шатре с гербом Храма, где к нему грузной поступью подошел Великий Магистр. При этой встрече присутствовал только епископ де Фамагуст. Конрад снял свой шлем и прислонился к шесту, на котором висел старинный треугольный щит с эмблемой — два всадника на одном коне. Белые волосы, прекрасное мужественное лицо цвета оникса, на котором только глаза цвета морской волны выдавали его волнение, были освещены единственным проникающим в шатер лучом солнца. Когда-то такие же глаза были у молодой и хрупкой принцессы, которая умерла на костре.

Рыцари долго смотрели друг на друга. Затем Гуго сделал шаг вперед и молча развел руки для объятия. А в это время слуги вручали де Фамагусту, который оставался на пороге шатра, странные дары: Жасинта направляла герою длинный кинжал, а Светлейшая Бертильда — локон своих волос.

После обеда образовалось два лагеря, которые должны были принять участие в основной схватке турнира: Оттакар из Тюрингии — племянник Адальбера — встал во главе рыцарей Франконии, Саксонии и Баварии; Конрад принял командование над феранцузскими рыцарями и шотландскими гвардейцами. Несколько неверных просили оказать им милость и разрешить присоединиться к тому или иному лагерю.

Эта кровавая и жестокая схватка совсем не походила на великосветские игры во время турниров. Горячность и неистовство воодушевляли воинов опустошенной земли; это не было больше похоже на встречу галантных рыцарей, а напоминало резню между феранцузами и сарацинами. И Абд-эль-Малек пожалел, что не принял в ней участие.

Семнадцать раз стальные массы с адским шумом сшибались друг с другом. Семнадцать раз оружейники уносили с ристалища раненых и убитых. Ручьями текла кровь. На узком, усыпанном песком пространстве Конрад вел своих воинов, как межзвездную эскадру: благодаря своей прекрасной подготовке, он с успехом мог справиться с любой задачей.

От ярости рыцарей рухнули заграждения. Сняв свои горностаевые шубы, судьи покинули галереи, а зрители первых рядов в страхе убежали со своих мест.

Но на освободившиеся места устремились кочевники, они хлопали в ладоши и что-то пронзительно кричали. Их дочери с загорелыми стройными телами двигались, словно танцуя. Маски любви смешались с масками смерти.

«Боже! Как я люблю эту планету, — подумал Конрад, стремительно атакуя своего противника. — Как я далек от ограниченных земных радостей и бесплодных лунных впадин! Здесь дышишь запахами трав и эфирных масел, дерешься в разгар дня, видишь врага перед собой и чувствуешь опьянение от всего этого… Однако это, кажется, и погубило Жильбера Деста. Он заслуживает снисхождения…»

Утром кто-то сказал, что ни одна из принцесс не будет присутствовать на рукопашных схватках и что не будет королевы турнира. Конрад поднял глаза: в королевской ложе никого не было. Но над всем этим безумием воинов царило ослепительно яркое привидение, закутавшееся в вуаль темно-золотистого цвета.

На город упал дождь кипящего свинца и сейчас пожирал его. Сквозь тучи светило желтое, покрытое пятнами, как шкура леопарда, солнце. Гуго Монферратский хотел уже уйти с галереи, откуда он продолжал наблюдать, как, словно в кошмарном сне, снова и снова смыкаются ряды рыцарей, которые шли к славе, в решительный натиск, к смерти от руки огромной черной статуи… Даже от земли шел дым; из досок скамей в амфитеатре выступала смола, а пропитавшаяся запахом горелого парча теряла свои краски.

Гуго остановила толпа млевших от восторга женщин. Солдаты шептали свои молитвы, а монахи ругались, как неотесанные солдаты. Поморщившись, он узнал новое для себя чувство — тревогу, он видел, как в двух шагах от него рыцари срывали друг с друга шлемы и латные рукавицы вместе с кусками мяса и вновь, как опьяненные дурманом, устремлялись в бой.

В восемнадцатой атаке черному рыцарю удалось оттеснить Оттакара из Тюрингии (на гербе которого на фоне пастей зверей был изображен бурый медведь) от его воинов. Они находились теперь под самой ложей Саламандры, и между ними произошла смертельная дуэль. На мгновение сложилось впечатление, что под ударами сарматского колосса Конрад не выдержал и дрогнул. На его забрале выступила кровь.

Свободной рукой он оторвал то, что еще считал шлемом своего скафандра и жадно глотнул воздух Анти-Земли. Его голову с белокурыми волосами окутало пурпурное сияние. Оттакар опять пошел в атаку. Спустя мгновение славный тюрингийский рыцарь зашатался и рухнул на землю. Оруженосцы хотели было поднять его — он был мертв.

Ужасное зрелище: под его нагретыми добела доспехами находилось обугленное, разложившееся тело.

— Это похуже, — сказал старый воин, — того, что остается от тех, кого поражает молния в горах…

Бой вдруг прекратился. Сторонники Оттакара отступили; все приходили в себя, как после минутной вспышки гнева. Некоторые бросали на залитое кровью ристалище взгляды, полные страха: они ничего не понимали!

Поддерживаемый двумя оруженосцами короля, Конрад Монферрат быстро поднялся по ступенькам к трону, где восседала святая эльмов — Эсклармонда. Он преклонил колени, и люди вокруг него вдруг исчезли. Саламандра приняла из рук Меркуриуса золотой лавровый венок и возложила его на локоны, липкие от крови.

Конрада шатало. Она нагнулась и прикоснулась к его открытому челу своими губами, которые сжигали миры.

Вызов

Первый день схватки на ристалище завершился грандиозным пиром: на берегу Кедрона были поставлены палатки, и весь Город во главе с королем отправился туда. Великолепие и варварство были за каждым столом — кедровых досках, размещенных прямо на камнях для более чем ста гостей. Чернь расположилась вдоль реки.

На огромных кострах жарились целые туши быков. Из-за присутствия на празднике монахов и писцов к военным песням примешивалось церковное пение. Рыцари, некоторые из которых еще не сняли свои доспехи, пили много хмельного и терпкого карменского вина и ликера из фиников, который, словно огонь, обжигал горло.

На берегу слуги короля вышибали дно у бочек с мальвазией, а ручные волки, гиены и леопарды ложились у ног гостей, выклянчивая кости.

Под небесно-голубым балдахином, украшенным Тау из жемчуга, сидел за высоким столом Ги де Лузиньян, справа от него — сионский патриарх, а слева — Жильбер де Триполи. Дам на пиру не было; с общего и молчаливого согласия решили, что не будут вспоминать события прошедшего дня: незачем было продолжать скандалы на глазах у неверных.

— Завтра, — сказал король Гуго Монферратскому, — завтра мы поищем объяснение случившемуся, и вы будете действовать…

Напротив короля Ги восседал Великий Магистр, справа от Гуго сидел Конрад; оба Монферрата, один — блондин, другой — шатен, возвышались над всеми присутствующими. Снявший свои доспехи, стройный и могучий, превосходная военная машина, недавно прибывший Монферрат гладил гриву ручного льва. В свете факелов его плащ искрился, как золотой песок. На мгновение его глаза цвета морской волны остановились на Десте, который побледнел и тут же отвернулся.

Менестрели запели о дамах, которых не было за столом. Аккомпанируя себе на трехструнной скрипке и цитре, они восхваляли подвиги рыцарей и очарование их избранниц; они сравнивали королеву Сибиллу с чистым драгоценным камнем Сиона, с лилией равнины, с таинственным фонтаном. Затем, чтобы доставить удовольствие гостям — приверженцам Терваганта, они стали расхваливать фаворитку Магомета Аишу и Зубейду из Баодада — самую мудрую принцессу.

Настал черед гинекеи короля: она представляла собой только жемчужины и бриллианты, розы, которые раскрывают свои бутоны на рассвете, и источники с прозрачной водой. Чтобы служить таким прекрасным дамам, рыцари проявляли необыкновенное мужество; тамплиеры, те почитали Деву небесную.

Король слушал разговоры, наблюдая в блаженстве, как дрожит большая позолоченная арфа: его ладонь лежала на обнаженном плечике двенадцатилетней девочки-арабки, которую ему подарил Абд-эль-Малек; наклонившись над ребенком, он утешал его и наливал мальвазии.

Подали первое блюдо: осетров, фаршированных крутыми яйцами с мятой, свежие и нежные беританские устрицы и угрей из Эмеза с простоквашей. Все это дополнялось осьминогами, раками-моллюсками, медвежатиной и молоками, маринованными баклажанами, соленым миндалем и соусами из смородины и лимонов. Эта закуска лишь прибавляла аппетит, и гости стали много пить.

Из-за столов слышались крики.

— Именем залитого кровью Тау! Он спит в своей дамасской кольчуге. Однако это дьявол с самыми большими рогами во всем королевстве!

— А граф Д'Алфагес уехал и увез с собой рыцаря Д'Эстандера к великому несчастью для графини Изолины. Они уехали в пустыню пять лет назад, а из этого следует, что они, возможно, погибли.

— Отдал за двенадцать… лошадей, три мешка цехинов и свою жену. Она была прекрасна с доходящими до колен волосами. С тех пор никто не оспаривает его титул.

— Отведайте этого шодума: даже в раю Святой Петр не пирует так!

На второе подали более серьезные вещи на огромных серебряных блюдах. Здесь были шесть паштетов из оленины, приправленных индийскими пряностями, жаренные в перьях павлины, фазаны с апельсиновой цедрой, опаленные на огне куропатки, посыпанные тмином бекасы и лесные жаворонки с кровью, нанизанные на веревочку жареные дрозды. Сарацины восхищались неизвестными им дарами моря; огромная, как ягненок, лангуста была подана на блюде с раскрывшимися морскими звездами розового цвета, ее поддерживали на своих панцирях омары. Живая голубка несла на шейке веточку оливкового дерева, и Абд-эль-Малек мрачно улыбнулся при этом намеке на мир.

Легкие рейнские вина уступили место сохранившему вкус винограда густому аликантскому вину, которое очаровало гостей.

А затем на столах среди гор нарезанного хлеба появились павлины, косули, целиком зажаренные газели, от которых шел аромат имбиря, с начинкой из коринфского изюма и сладкого перца. На блюдах лежали усыпанные маслинами и лимонными корочками ягнята и слоеная пастилья, фаршированная яйцами. Шесть негритят приблизились к столу, неся на плечах блюдо, от которого приверженцев Терваганта бросило бы в дрожь, — свинью и молодых кабанов под кремом из репы. Рыцари северных стран стали аплодировать, и король сам разрезал это основное блюдо.

Густое кармельское вино лилось рекой.

Менестрели вновь затянули свои песни; сейчас они хвалили всех принцесс начиная с Бертильды, которая приходила в отчаяние от возможности закончить жизнь настоятельницей монастыря на горе Фабор, до малышки Мадлен, которая сосала еще молоко своей кормилицы. Последней прозвучала песня для Анны. Уже приступили ко второму куплету, когда поднялся Великий Магистр.

Он считал, что пришло время нанести сокрушительный удар. Присутствие Конрада, которого он не осмеливался назвать своим сыном, пробудило в нем старые обиды, мучительные воспоминания о прошлом, когда он ничего не боялся и вдруг все потерял. Он так ненавидел «демонов в виде женщин», но было время, когда он мог продать душу за улыбку одного из этих демонов. Затем он искупал грех, хлестал свое тело и ходил по шипам и розам. Число сраженных его рукой неверных и освобожденных христиан, наверное, открыло бы перед ним ворота рая…

В каждой закрытой вуалью женщине он видел только длину ресниц и лебединую шею. Он вновь видел страстно желаемую, безвозвратно ушедшую от него Русалку. Чтобы умертвить свою плоть, он отказался от своего сына, от своей крови! И вот какой-то триполец с лицом девушки требует только для себя стыд и славу быть любимым Стихией!

Во второй раз за день произошла более чем странная вещь. Магистр Ордена собирался пригрозить небесными молниями тому, кто нарушает свой долг, отхлестать демона, призвать народы к миру. Когда он заговорил, гробовая тишина воцарилась в рядах как неверных, так и христиан. Опьянев, Гуго Монферратский стал хвалить войну.

— Она является венцом для храбрых и утешением для опечаленных, — заявил он, — единственной после Девы Марии дамой, достойной почестей, возносимых ей рыцарями, единственной, у которой нет изъянов и которая никогда не предаст! Суровая и чистая, как клинок, мысль о ней делает кости крепкими, а кровь — горячей, и человек, который прожил жизнь в боях, не боится никаких ночных ужасов.

Он стал превозносить великих языческих героев, которые сражались в одиночку под стенами Илиона и, конечно же, служили не обольстительнице Елене; их высокие человеческие достоинства радовали само небо. Но он, однако, восхищался и варварами, которые шли сквозь стену огня и пили ячменное пиво из черепов своих врагов.

— Война — моя дама! — кричал он. — И ручаюсь, что нет ее прекраснее.

Гости-эмиры положили руки на свои кривые сабли, король Ги побледнел, а преподобный де Фамагуст чертил в воздухе странные знаки.

Чтобы заглушить громовой голос, арфы и синоры вновь приятно застонали, а менестрели запели в честь Анны на прованский манер: Анна — голубка и жасмин, губы ее — сущий мед, а руки — два озера звезд. Счастлив тот, кто будет обладать этим богатством! Но эти странные, витиеватые слова падали в красную от полыхающего огня ночь, не убеждая присутствующих.

Жильбер Д'Эст, в серебряной долматике, еще бледный от недавнего шока, с волосами, смазанными нардой, стоял среди закаленных в боях воинов. Это и в самом деле был житель другой планеты.

Великий Магистр почувствовал упадок сил и крикнул:

— Перемирие, вилланы! Каждому свою красавицу!

— Нравится? — спросил надменно принц Триполи.

Конрад заволновался: за плечами Гуго были Храм и Церковь, все традиции и запреты; Дест был один и дважды отступник.

Но он был астронавтом с Земли.

— Я имею в виду, — орал Великий Магистр, стуча по доскам стола огромным кулаком, — как мало стоят дамы и даже самые знатные принцессы для того, кто отдал душу сатане!

Наступила тишина. Король перестал гладить свою девочку-арабку. Отражаясь в реке, мерцали факелы, и было слышно, как вдали, в пустыне, скулил шакал. Принц Триполи поднялся.

На столе на расстоянии вытянутой руки стоял украшенный драгоценными камнями рог зубра, до краев наполненный вином; эта массивная чаша весила больше, чем слиток свинца. Дест схватил ее и бросил в голову Гуго.

Колосс зашатался, кровь брызнула из его глаз. Тамплиеры вскочили и схватились за свои мечи. Поднялись со своих мест, лязгая оружием, трипольцы. На мгновение сложилось впечатление, что феранцузы собираются уничтожить друг друга на глазах их гостей — неверных.

Послышался голос Конрада, перекрывающий шум. Бледный, он продолжал сидеть; гладкие волосы обрамляли его лицо, и многие подумали, что перед ними прекрасный демон… Но повелительные волны его мыслей остановили Великого Магистра, они вселили неуверенность в оба противостоящих лагеря, и, таким образом, было выиграно время.

— Мир, рыцари, — сказал он, — именем короля! Мы все пьяны! Если бы защитники Сиона убивали бы друг друга этой ночью, это было бы весельем в аду! Почтенный брат Монферрат, вы оскорбили принца Триполи, но тамплиер не может драться с христианином в Фалестии: ваш меч принадлежит Богу. Это дело касается меня, так как я принадлежу к вашему роду, оно касается также и принца Д'Эста и будет разрешено, как вам будет угодно. А пока, клянусь Тау, я убью всякого, кто обнажит меч.

Гуго, все еще слабый, кивнул головой. Он услышал лишь обрывок фразы:

— …так как я принадлежу к вашему роду…

Тут весьма кстати король Ги поднял кубок и воскликнул:

— За Тау! За Иерушалаим! За наших дам!

Все осушили свои кубки и обнялись, громко плача и крича. Гуго Монферратский, протрезвевший, вытирал со лба кровь, а сохраняющий спокойствие и хладнокровие Жильбер закрыл глаза. В нем росла необъяснимая неприязнь к Конраду Монферратскому, астронавту класса А, высшего класса.

«И этот только что прибывший с Земли воображает себя господином Анти-Земли! — думал Жильбер. — Он считает себя победителем потому, что только что сошел на эту планету и ничего не знает ни о здешних колдовствах, ни о пылающем костре, который разжигала в этой выжженной пустыне Саламандра! Он и остальные увидят его, потому что отныне все погибло!»

Принц Триполи искрился, как клинок меча. Он подозвал к себе начальника своих варваров и прошептал ему несколько слов. Делая это, он знал, что совершает непоправимое, и снова, как на берегу Мертвого озера и перед очагом в доме Сафаруса, его охватило исступление подвергаемого пытке человека. Растворившись в толпе, Меркуриус читал мысли всех присутствующих и чуть было не проглотил свой карналиновый перстень: на Земле еще никогда не случалось ничего подобного! Судьбы двух планет, похожие до сих пор, как близнецы, стали расходиться ужасным образом…

В неожиданно установившейся над Кедроном тишине Гермель и вся Иудея, христиане и приверженцы Терваганта почувствовали неминуемость волшебного приключения, которое их ожидает.

— Сир, Ваше Блаженство и вы, благородные рыцари, — начал с учтивостью Д'Эст, — меня тяготит оскорбление, которое бросили мне в лицо. Меня обвиняют в том, что я предал мою веру и погубил душу. Из-за ничего, меньше, чем из-за ничего: ведь это — дуновение, демон, привидение. Однако знаете ли вы, что такое демон? Смотрите и будьте судьями.

Взоры людей устремились туда, куда он показывал королевским жестом, на расположенный на берегу свой шатер, и у всех сжались сердца. Те, кто утром на ристалище заметил скрывающуюся под тускло-золотистой вуалью молнию, пробовали убежать отсюда, но какая-то сила удержала их.

Расшитое изображениями единорогов и химер полотно задрожало и стало приподниматься. Ги нервно отдернул руку от плеча своей арабки, а Суфи Фирдуози рассеянно осушил чашу вина.

Надвигалось что-то неизбежное. Среди ночного мрака возникло пламя.

Святое Восточное королевство увидело Саламандру.

Она появилась на щите, который несли два огромных варвара. Ее обтягивала гладкая золотистая туника, скрепленная рубином невероятных размеров. Голову ее украшал бриллиантовый венец. Она была прекрасна. Ее руки, тонкая шея и голые ноги в усыпанных жемчугом сандалиях, казалось, были покрыты золотой пылью. Может быть, звездной пылью? Глаза ее светились, и во взгляде отражалось раскаленное бесконечное пространство.

Вот такой она и предстала перед глазами присутствующих, возвышаясь над полем, хоругвями с изображением Тау и флагами Терваганта: можно было подумать, что это Астарта. И установившаяся в пустыне тишина дышала почтением к ней; можно было слышать, как крался где-то шакал. Преподобный де Фамагуст знал: свершилось непоправимое. Судьба Анти-Земли никогда не будет походить на судьбу Земли, как и святая эльмов Саламандра на прежнюю Саламандру.

Какое-то ничтожно малое мгновение люди видели свет ее широко раскрытых, почти без роговицы, глаз, где поднимались волны и тонули звезды. У кого-то в руке лопнул стеклянный кубок.

Два астронавта

На рассвете не сомкнувшего ночью глаз Жильбера встревожили глухие удары в дверь Дворца великих раввинов. Во дворце никого не было: все слуги сбежали, они что-то почувствовали…

Принц сам спустился открыть двери и лицом к лицу столкнулся с Конрадом Монферратским.

Конрад вошел в зал, где в водной глади окруженного лилиями бассейна отражались розовые свечи. Он увидел отделанные золотом, слоновой костью и перламутром стены, гобелены с крупным рисунком, вдохнул сладкий запах курильниц. Он начинал понимать Жильбера и, взмахнув рукой, как бы сбросил с себя чары.

— Вы, Дест, принадлежите к классу исследователей — разведчиков А 909. Вы заблудились на этой планете, и от вас не поступали донесения. Остальное я не желаю знать. Я пришел предупредить, что вскоре сюда явится стража Ордена Храма, чтобы арестовать вас. Приказ короля.

— Да, я — Дест, — ответил Жильбер. — По крайней мере я пытаюсь убедить себя, что всегда был Дестом, бывшим учеником школы в Шармионе и астронавтом второго класса. Но я действительно больше не знаю ничего. Все путается у меня в голове. Эта проклятая планета сильнее меня. Во всяком случае, спасибо, что предупредили меня.

— Я не могу поверить, — сказал Конрад, — что вы и в самом деле предали.

Жильбер побледнел:

— Так, значит, на Земле меня считают предателем?

— Мы ничего не знали о вас… Существует определенный порядок межзвездной службы: вы можете быть только мертвым или пленником, а раз это не так, то предателем.

Жильбер неуверенно провел рукой по лбу:

— Меня, наверное, изолировали, — сказал он.

— Только не в этой системе. Электронный мозг ваших станций продолжал передавать сообщения. Мы держали под контролем ваш центральный пост и должны были найти там какие-либо указания, программу перелетов с места на место. Ничего не было.

— Господи! — вздохнул Жильбер. — Я не отдавал себе отчета. Я… Как вы хотите, чтобы я действовал? Для меня это был обыкновенный полет. Я составил бы мои донесения по возвращении. А тот день походил на другие…

— Вы оставались на Анти-Земле в течение месяцев и не пытались связаться с нами?

— Каким способом? Вначале я пытался, но моя ракета исчезла со всем оборудованием. И потом, поверьте, здесь время имеет, если хотите, другое измерение, нежели на Земле.

— Как и везде. Вы в первый раз облетали Анти-Землю?

Жильбер Дест застыл, будто пораженный молнией. А затем признался:

— Конечно же, нет. Сейчас я понимаю, что все началось с момента ее открытия. Это какое-то колдовство, какая-то сила, которая подчиняет себе. Атмосфера Земли является такой стерильной, что мы не знаем слово «яд». Нас, по-видимому, предостерегают: это когда-то существовало на Земле, и оно будет всегда! Другие планеты, которые я посещал, были странными мирами, не так ли? В Анти-Земле необыкновенно то, что это Земля. Понимаешь это и теряешь осторожность…

— Вы попали в самую опасную ловушку, — сказал Конрад. — Совет Свободных Светил, несомненно, примет во внимание это обстоятельство. Возможно, что в далеком прошлом наша планета тоже обладала этими необыкновенными чарами. В конце концов ничего не потеряно, потому что я снова нашел вас. Но мне необходимо все знать.

— Спрашивайте, я отвечу вам.

— Объясните мне сначала ваше превращение: я был готов ко всему, но никак не надеялся обнаружить разведчика-исследователя Деста в доспехах и с бластером на ристалище турнира. Вы скажете, конечно же, что меня зовут Конрадом Монферратским, но эта маскировка была подготовлена на Земле. А как вы стали Жильбером Трипольским?

— Но я и есть Жильбер Трипольский! — ответил Дест. — Как это стало возможным? Я не знаю. Теория бесконечности миров… Наверное, высадившись на Анти-Земле, мы переносимся в параллельный мир, немного сдвигаемся во Времени… Что такое 2000 лет по сравнению с Космосом? Наверняка, в прошлом на Земле жил какой-нибудь Жильбер Д'Эст — только одному Богу известно, откуда он пришел… Игра неких чар или точное повторение событий в соответствии с детерминизмом, я не знаю. Все узнали меня тут, некоторые не без задней мысли…

— Даже принцесса Анна де Лузиньян?

— У нее были кое-какие сомнения, но скорее в благоприятном смысле: она не любила настоящего Жильбера.

— Итак, вы высадились на планету, люди подумали, что узнали вас, вы стали жертвой обстоятельств и привыкли к вашей роли.

— Невероятно. Говоря о недостатках и порывах «другого», я думаю, что обладаю ими всеми. Монферрат, а если я признаюсь вам и скажу непростительные слова, после чего вы никогда не захотите пожать мне руки? Так вот, я чувствую здесь себя лучше, чем на Земле!

— Что это значит?

— Что я ваш враг? Конечно же, нет. Нас связывают более крепкие узы, чем необходимость приспособления к этим условиям. Но дело вот в чем: я не хочу возвращаться на Землю. Я никогда не обрету того, что знаю и хочу отныне! Пускай меня оставят на этой жестокой, грубой, новой планете, где каждое чувство и каждое слово имеет свой вес… в ее жаре, запахе, в ее грязи, среди этих людей, которые не знают, что их шарик странствует в межзвездном пространстве с разреженными глазами… я стану счастливым, я умру здесь счастливым.

— Вы, наверное, забыли о вашей миссии и опасности, которым подвергается Метагалактика?

— У меня больше общего с Ги де Лузиньяном и даже с Сафарусом, чем с этими людьми с Акруса… А что вы хотите? Это один из недостатков подготовки разведчиков: мы являемся ужасными индивидуалистами. Мы в одиночестве проводим годы на кораблях-станциях или на выжженных, обледенелых, пустынных планетах, где жизнь иногда приобретает такие странные формы, что потрясает нас. Мы должны все перенести, ко всему привыкнуть… А потом однажды мы приземляемся на насыщенной живительными соками планете, которую мы готовы признать нашей родиной. Все тут наше: от сильнодействующего запаха русел пересохших рек, где бродят львы, до медового запаха апельсиновых рощ, до стали хорошего клинка… и до сока граната в поцелуе… Вы хотите, чтобы я выдержал? Разве это в силах человека? О! Я ничего не знаю, я не силен в теоретических дискуссиях!

— Вы хотите остаться на Анти-Земле? Наверное, вы и останетесь тут, если будете ждать своего ареста! И, возможно, вместе с вами останусь я.

— Если вы боитесь этого, — сказал Жильбер, бросая затуманенный взгляд на водяные часы, — знайте, опасность невелика. Это за ней придут сюда тамплиеры Монферратского… О, простите!

— Ничего. За ней, говорите? Саламандрой?

— Да. Она ничего не боится.

— Где она?

— Ушла…

Дест произнес это почти равнодушно. Монферрат осмотрелся и заметил беспорядок, который царил во дворце: какая-то дверь была открыта настежь. Над кроватью, затянутой горностаевыми мехами, качался на золотых цепях ночник. На ковре валялись кинжал, надушенные ароматическими веществами перчатки, ожерелье. В бассейне тихо бил фонтанчик. Впервые Конрад увидел, что лицо Деста представляет собой восковую маску с фиолетовыми веками.

— Ушла, — повторил тот. — С Сафарусом.

— Этим отступником? Этим колдуном?

— Кажется, вы многое знаете об Анти-Земле. Да. Я поднимаюсь из пропасти. Чувствую я облегчение или отчаяние? Не знаю. Я полюбил ее… как больше уже не любят на Земле. Но чары рассеиваются. Я побывал в безднах, поднимался на вершины, а сейчас я чувствую головокружение. Остались только горький привкус полыни во рту и тревожное предчувствие беды. Обыкновенные люди не могут пройти через такие испытания, она приподняла меня над миром ощущений, а сейчас я снова падаю в него…

Каждое слово Жильбера было как сгусток крови, в каждом чувствовались холод и горечь.

На улицах Иерушалаима зазвенели трубы. Внизу проходили тамплиеры, гулко стуча своими копьями по мостовой.

Принц Триполи пожал плечами:

— Они могут меня схватить и судить, теперь уже все равно. Но они ничего не сделают, им нужна только ОНА. Как и все люди, жители Анти-Земли питают лютую ненависть только к одному — к сверхъестественному.

— Что вы собираетесь делать? — спросил Конрад, астронавт, который оставлял обезумевшего на заселенной кашалотами или птицами-призраками планете, чтобы продолжить свою миссию.

— Я? — пожал плечами Жильбер. — Это не имеет никакого значения. Я буду продолжать обычный образ жизни принца с Анти-Земли, который обладает самым лучшим флотом на Востоке. Я вернусь в Триполи… с Анной. У меня там, на берегу моря, находится розово-фиолетовый замок. Я женюсь на Анне де Лузиньян, и она умудрится создать мне маленький ад, что в совершенстве умеют делать верные жены, лишенные воображения, когда стремятся сделать нас счастливыми. Она будет готовить для меня огромное количество мазей и отваров, я полагаю, что привыкну к вареной пище. В сентябре я буду ездить на охоту, а по воскресеньям посещать мессу. Мой исповедник даст мне прощение грехов, мои горничные — нежные ласки, а Анна — сыновей. Думаю, что это жизнь, которую, вероятно, прожил «другой Жильбер». И, не правда ли, благоразумно?

— Если только молния не ударит из другого мира и не уничтожит этот город, эту страну и эту планету! — сказал Монферрат.

— Вы полагаете, что у Анти-Земли будет другая судьба, чем у Земли?

— Я не философ. Но она движется по другому пути.

Они замолчали, затем Конрад спросил:

— Этого человека, Сафаруса, она любила?

— Он ей прислуживал. Она презирала его.

— Она не знает страха.

— Тогда?…

Они переглянулись, и Дест пожал плечами.

— Вы — Великий Охотник, не так ли? Тот, кого прислали сюда, чтобы восстановить порядок в этом созвездии, на этой планете, и покончить с Бичом? Вы кажетесь мне достаточно опасным. Полагаю, что она вас узнала. Во всяком случае у нее были причины для бегства этой ночью…

На аналое лежал трактат Агриппы, на нем был виден, как будто проведенный ногтем, след огня. Он подчеркивал три слова. Прежде чем ветер пустыни закрыл страницу, Монферрат прочитал как послание: «…сжигает все…»

Охотник начинает Охоту

— Герцог Конрад, — сказал преподобный Меркуриус де Фамагуст, — мы не должны терять ни минуты.

Он ждал его в носилках у секретного выхода из Дворца великих раввинов. Над пустыней поднималась заря, пылали башни, возвышающиеся над рекой Иордан, и в бесчисленных населенных пунктах Иудеи видны были лишь двигающиеся маршем войска.

— Эмир Абд-эль-Малек поднялся со своими кочевниками, — объяснил епископ. — Он идет по следам беглецов, как борзая. Зеленые носилки и знамена Терваганта на пороге Моава; те, кто видели атабека, рассказывают, что он только вздыхает, облокотившись на расшитые золотом подушки; так рычат львы, которые преследуют добычу. Какой-то ученый, Суфи, читает у его ног самые страстные суры, где речь идет о меде и огне. Он двинулся к Баодаду: туда, куда направилась Саламандра.

— Поедем в Баодад! — воскликнул Монферрат, как будто объясняя: Охота началась! И, повернувшись к Жильберу, который его провожал до двери, спросил:

— Вы не едете?

Дест сжал зубы и вонзил ногти в свои ладони:

— Нет, — сказал он, — я остаюсь. Не думайте, что я хочу сбежать. Но Саламандра в Баодаде, это — война…

— Какая вам разница?

— Это падение города…

— И все же какая вам разница? Вы — землянин.

— Вам, наверное, не понять! — вздохнул Жильбер. Он был мервенно бледен, под его ногтями показалась кровь. — Конечно, на Земле существует Иерусалим — ультрасовременный город, где ничто уже не напоминает о прошлом. Но я принадлежу Иерушалаиму на Анти-Земле… Только что вы обвинили меня в измене, а я чуть было вас не убил… Вы были правы! Я начинаю ясно понимать: я действительно предал свою планету, но не ради Саламандры: ради Анти-Земли. Саламандра была лишь моим ожесточением и вершиной моих желаний, лишь острой вершиной совершенства этой планеты!

Вы скажете мне, что у Земли когда-то было лицо, которое я так хочу сейчас увидеть. Родись я тогда, я страстно полюбил бы ее, но я пришел слишком поздно, в ядерный мир, который мне чужд. Великие бои в межзвездном пространстве не находили отклика в моей душе; я никогда не стремился превратиться после смерти в звезду. Дайте же мне возможность защитить на этой планете облеченный в плоть и горящий человеческой страстью Сион от врагов, которых я могу ненавидеть…

— Вы погибнете на одном из этих безвестных полей, где развернутся битвы, — пророчески сказал Меркуриус. — Ваша кровь только удобрит злую пустыню, и никто не узнает ваше настоящее имя… Вы навечно останетесь Жильбером Д'Эстом.

— Я выбрал эту судьбу, — ответил с улыбкой Дест.

— Удачи! — бросил Конрад.

Это были последние слова, которыми они обменялись; оруженосцы подвели оседланных лошадей, и преподобный Меркуриус легко вскочил на своего коня. Они пересекли спящий в предрассветной тишине Город и углубились в туман мимо белеющих гробниц Иозафата, в пустыню. Вместе с ними двигались племена кочевников; у людей были черные губы, по их лицам стекала кровь. Сопровождающие их борзые высунули языки, верблюды тяжело дышали. Не имея подготовки астронавта либо контролера тепловых котлов, землянин упал бы замертво… А вот кипрский епископ был бодр и довольно прямо держался в седле. На его обтянутом перчаткой кулаке сидел голубовато-зеленый какаду.

Конрад был погружен в свои мысли; ему не хотелось покидать Деста: разве это не значило бросить в опасности на неизвестной планете товарища по службе? Молодой Монферрат только что ступил на эту планету и по-прежнему мыслил аналитически; он упрекал ее за грязь, запахи и кричащие краски, за всю эту бессвязность ощущений, которые не поддавались никакой логике. Он возмущался этой удручающей жизненной силой и жалел отступника.

Вдруг он вздрогнул, поняв ироничность ситуации: разве он сам не является отступником, противником Анти-Земли? Его отцом был этот Гуго, неразрывно связанный с судьбами этой планеты, а легкий прах его матери смешался с этой серой пылью…

Улавливая беспокойный ход мыслей своего спутника, епископ мягким голосом сказал:

— Я должен кое-что объяснить вам, сын мой. Да, вы правы в том, что касается Великого Магистра Ордена Храма: он является настоящим анти-землянином. Если бы речь шла об одном из нас, я сказал бы: это чистая Стихия. На Земле в соответствующую эпоху жил какой-то Великий Магистр, храбрый, но слабый человек, который отказался воевать с неверными. Его имя было стерто на стеллах и удалено с пергамента. Закон компенсации определил появление на Анти-Земле Гуго Монферратского, но по материнской линии вы принадлежите к стихии Земли. Ундина была сожжена непросвещенными анти-землянами; она соединилась с космической пылью. Для вас же, облеченного в плоть, казнь представляла бы серьезную опасность. Поэтому я отвез вас на более спокойную планету, достаточно цивилизованную. Анти-Земля вас отвергла, вы выросли землянином. Вы должны быть признательны Земле, которая стала для вас родной планетой.

— Я знаю, — сказал рассеянно Конрад.

— Вы хотите еще что-нибудь спросить?

— Все ли эльмы могут уходить в другие миры?

Меркуриус поколебался, а затем признался:

— Нет. За некоторым исключением… Существуют жесткие законы.

— Существуют другие элементные спектры в других Галактиках?

— Конечно. Более того, пришло для вас время узнать все: эти спектры являются лишь нашими форпостами; люди живут гораздо дальше. Может быть, вы помните, среди других открытий хаотичного и гениального XX века было и такое: ученые обнаружили в своих камерах для ионизации следы частицы, которая оказалась антипротоном. Отсюда оставался лишь один шаг для того, чтобы сделать вывод: существует другой, зеркально-противоположный мир, состоящий из антиатомов, Космос. Не восстанавливающийся, он существует, он подчиняется своим законам и боится возможности взаимного разрушения двух масс.

Спектральные планеты эльмов являются лишь искусственными спутниками, своего рода часовыми на границах противостоящего Космоса. Они помогают избегать катаклизмов, подобных тому, что породил этот мир. То, что является космическим отталкиванием, там представляет собой галактическое притяжение и мезоническое поле, которое спаивает атомы в этом мире и разделяет их в другом месте. Мы находимся здесь, чтобы следить за происходящим, предупреждать любое вмешательство извне и расщепление. Эльм вы или землянин, вы служите, следовательно, тому же делу.

— Значит, — сказал Конрад, — бегство Саламандры?…

— Может вызвать такое расщепление. И это представляет настоящую опасность.

Они ехали молча. Солнце уже поднялось, когда они настигли толпу купцов; те сбивчиво говорили о встретившихся им волшебнике и джине. Этот джин представлял собой покрытую вуалью женщину дивной красоты. Путешественники видели лишь два глаза золотого цвета. Но те, кто хотел приблизиться к джину, замертво падали на землю.

Какой-то молодой кочевник прошептал:

— Ее глаза пожирали всякое живое существо.

Теперь они шли по свежим следам. Меркуриус и Конрад торопили своих коней. Этой ночью в окруженной песками деревне из глинобитных домов они дали себе лишь два часа отдыха. Астронавт подложил под голову сплетенную из камышей циновку; он никак не мог заснуть, чувствуя, что недостоин своей миссии и доверия, которое ему оказала Земля. Он тщетно пытался обрести присутствие духа скитающегося в межзвездном пространстве искателя приключений. Чтобы отогнать от себя чары, он вспоминал известные образы, вспышки при возникновении новых звезд, дрожащие туманности, пылающий, как на костре, и блистающий, как бриллианты, Космос… напрасно! Конрад видел лишь гибкую шею под светящейся массой огненно-красных волос да большие глаза, в которых плясали язычки пламени.

На следующий день крестьяне в оазисе только и говорили о роскошно одетом персидском принце Сафариде, который пересек плоскогорье в украшенных необычными цветами носилках из дерева алоэ. Этот великолепный странник швырял пригоршнями золотые монеты. Он направлялся в Баодад по приглашению халифа, у которого он собирался стать визирем. Его сопровождало огненное привидение.

Но раввин, поднимающийся от реки, где он мыл свои одежды, заявил, что этот Сафарид — самозванец, который использует магию. Его носильщики не оставляли следов, а гирлянды, оплетающие его носилки, превращались в дым, как только касались земли. Фигура же, покрытая вуалью и сидевшая на носилках, была лишь восковой куклой, приводимой в движение чудотворным механизмом. Он вез ее в Баодад, чтобы преподнести в дар халифу. Это чуть было не свело Монферрата с ума.

С этой минуты он все безжалостнее пришпоривал своего коня. Караван углубился в похожую на высохшее море пустыню, где бродило много слухов. У своих костров из веток терновника погонщики верблюдов бредили о девушке с золотыми глазами, а полуголые пастухи овец, питающиеся саранчой, лежали лицом вниз на песке. «Эсклармонда!» — стонали они. «Эсклармонда!» — шептал Конрад, пуская своего коня прямо на огненную завесу. Меркуриус начинал беспокоиться: эта безрассудная поездка казалась бессмысленной: они искали чудовище, чтобы уничтожить его, или фею для влюбленного странствующего рыцаря? Но Меркуриус больше не слушал Конрада и молча увлекал его за собой, проявляя неумолимую и настойчивую волю.

Пустыня, наполненная миражами, была еще более жестокой; возникали то роща пальм металлического цвета, то заросший камышом пруд, затем они исчезали. В глаза безжалостно светило солнце-Мирах. То тут, то там на пути попадались валяющиеся на песке хрупкие белые скелеты и черепа. Появились следы передовых отрядов Абд-эль-Малека, затем они исчезли в горном ущелье. На краю плоскогорья все еще дымились пальмы.

— Они прошли там! — убежденно сказал Меркуриус.

Занималась уже третья заря, когда они увидели широкую, затянутую тиной реку, называемую Тигром. Желтые волны перемежались с чернотой отбросов, напоминая пятнистую шкуру хищника. Высокие обрывистые берега были белыми от соли…

Появились караваны, загруженные благовониями и ладаном, и путешественники в остроконечных колпаках, представлявшиеся врачами. Они шли в Баодад — лечить халифа. Сильный озноб набрасывался на августейшего пациента даже на паперти мечети Аббасидов; мудрецы обсуждали действия снадобий, опиата, совместное влияние звезд. Принцесса Зубейда, которая управляла халифатом во время кризисов болезни своего сводного брата, и созвала фармакологов.

Меркуриус воодушевился и стал возвышенно говорить о ее несравненной светлости, о ее мудрости, соперничающей с мудростью Соломона: сборники ее религиозных стихов стали известными, она получала удовольствие в утонченных играх. Зубейда ненавидела ограниченных и жестоких мужчин и, несмотря на свою красоту, оставалась девственницей. Халиф ее очень уважал, именно она диктовала ему законы.

Монферрат все сильнее бил шпорами по бокам своего взмыленного коня. Эта бескрайняя пустыня напоминала ему другие мертвые планеты, над которыми он пролетал. На тех планетах тоже побывала Саламандра? Когда Конрад находился уже на вершине холма, он прищурил глаза. В сумерках смешивались цвета плоскогорья — белый, голубой, охровый; вдали вырисовывалась тонкая и высокая тень. Виселица?… Нет, крест Тау… Люди остановились, объятые ужасом: они узнали висевшее на нем тело подвергнутого пыткам.

Конрад устремился к кресту. Ни разу не видев Сафаруса, он узнал его по золотой долматике и развевающейся на ветру бороде.

Тау был шести метров высотой; сделанный из толстых гибких камышей, он наклонился под тяжестью висевшего на нем тела. Исаак Лакедем был привязан к кресту за запястья и лодыжки, его голова жалко болталась на груди. Монферрат подъехал, разрубил путы, и тело, как большая тряпичная кукла, скользнуло на его седло. Только сейчас Монферрат заметил, что еврей жив.

Из-под маски из запекшейся крови слышно было как бы перекатывание двух серебряных шариков: Сафарус, словно рыба, открывал рот. Острием кинжала Конрад вынул из его рта кляп, пропитанный ладаном и сомалийской миррой. Так сострадательно оглушали приговоренных. Преподобный де Фамагуст поднес к черным губам свою флягу. Пока еврей пил, он произнес только два слова:

— Абд-эль-Малек… Эсклармонда…

Рукой он показал на восток, затем потерял сознание. Подбежали бедуины; Меркуриус передал им умирающего старика и кошелек цехинов. Они, не заставив себя упрашивать, рассказали, что атабек из-за Иордана напал на караван, с которым шли колдун и его джин.

— Он схватил, — говорил какой-то старик, — восковую куклу, которую некоторые называют Лилитой или Начемаг, затем сурово покарал этого человека, потому что между ними существовало какое-то соглашение, а старик предал его.

— Еврей, — сказал он, — ты погибнешь как предатель… той же смертью святого, которого ты предал!

— Повелитель, — сказал колдун, — это она захотела так и заставила меня! Более того, мы направлялись в Баодад, где она вылечила бы халифа!

— Тебя об этом не просили! — процедил сквозь зубы атабек.

— Джин стоял неподвижно под своей вуалью тускло-золотистого цвета, и ни одна складка не двигалась на его одежде. Мы, конечно, пали ниц перед атабеком, ибо право было на его стороне и гнев повелителей бывает ужасным… Но когда его воины воздвигли большой Тау из камыша и привязали несчастного, эмир правоверных сделал два жеста, хуже тех, что приносят несчастье.

— Какие? — спросил Конрад.

— Он приподнял вуаль, скрывавшую статую, и долго смотрел на нее. Его лицо оставалось неподвижным, но глаза пылали. Затем атабек вскочил в седло, приблизился к Тау и плюнул умирающему в лицо.

Оставив Сафаруса на попечении одичавшего мусульманского богослова, два землянина спешно продолжали свой путь. Монферрат был мрачен. Из-под копыт коней на соленую поверхность плоскогорья летели искры. Небо от жары угасало.

В полдень Конрад разжал наконец губы.

— Почему она уехала? — гневно спрашивал он. — И именно в эту страну? Это какой-то ад.

— Она правильно выбрала себе трон, — сказал Меркуриус де Фамагуст. — Это страна, где в каждой складке местности вас подстерегает смерть в крови или судорогах, где живут лишь земные или марсианские животные, львы, гадюки, скорпионы… где сама земля трескается от жары! Она нашла свою силу.

— Вы ненавидите ее? — спросил Конрад.

Меркуриус бросил на него пронзительный взгляд.

— Вы плохо знаете ваших братьев — эльмов, — сказал он. — Нет, я люблю это безумное племя, иначе почему бы я отправился сюда? Конечно, я не думаю, как вы: «Когда она наклонилась над моей головой и увенчала ее короной, от ее руки на меня повеяло ароматом… Амбры или розы?» Или: «Я уверен, что она смотрела на меня… Ее глаза были словно чистое золото… Я вовсе не давал себе клятву, что уничтожу халифа и атабека…»

— Точно, — прервал его Конрад. — Я и не пытался нейтрализовать мои волны. Вам есть в чем упрекнуть меня.

— Вы не Жильбер Дест. Я просто хотел бы вам напомнить, что эта планета находится в опасности, мы преследуем Бича, вы Охотник, которому надлежит нейтрализовать его. Только Охотник, помните об этом!

— Я никогда и не забывал.

— Мы попытаемся сделать так, чтобы переход в другие миры был для нее легким, — заключил Меркуриус.

«Розы зацвели, когда пришел повелитель»

Конрад, наверное, и не думал, что можно еще глубже погрузиться во мрак.

Баодад предстал перед ними, как раскрытый гранат: пальмовые рощи образовали на окраинах как бы изумрудную оболочку, внутри которой в лучах солнца сверкали гладкие золотые купола мечетей. Финиковые пальмы были такими высокими, что тень от их кроны не достигала земли. Тысячи минаретов выделялись своей мозаикой на залитом пурпуром небе. Внизу воды Тигра раскачивали просмоленные корзины, которые заменяли мосты, и лодки перевозчиков; эти странные суденышки то и дело переворачивались.

Де Фамагуст и его спутник остановились в оазисе у ворот города. Тут, вывернув наизнанку свою белую накидку и обвязав голову зеленым тюрбаном, прелат превратился в очень почтительного мусульманина, совершающего хаджж. Он вынул из кармана флакон с коричневой краской, натер ею лицо и руки и предложил сделать то же самое Конраду. Тот не мог снять свой скафандр, в котором поддерживалась постоянная температура, но все же нарисовал на космическом комбинезоне-панцире превосходный полумесяц. После этой небольшой маскировки они, присоединившись к шумной толпе, вошли в город с устрашающего вида крепостными стенами и занзибарскими лучниками у каждой бойницы, с оборонительными рвами, заполненными гадюками и львами.

Ошеломляющее воображение соседствовало с ужасающей нищетой, а белоснежные алебастровые мечети с саманными домами. В узких, как коридоры, улочках, наводненных тараканами, не могли разъехаться две зебу, а огромные крысы бегали по горам мусора и отбросов. Но над головой, в совершенно голубом небе блестели 124 башни Альманзора Великолепного, а дворцы охраняли бородатые ассирийские сфинксы из розового мрамора с увенчанными звездами тиарами.

— Ну, вот мы и в сердце выбранного ею халифата! — вздохнул Меркуриус. — Город готовился к праздникам, которые ознаменуют, — любезно объяснил он, — самую отвратительную резню. На Земле шаха Хуссейна и его родственников вырезал Омар Саад; казалось, что на Анти-Земле события протекали иначе, но результат тот же.

Из пустыни для участия в древнем ритуале приношения жертвы тянулись толпы правоверных; полуголые, они держали в руках факелы и били себя цепями. Некоторые несли с собой детей, которых они приносили в жертву: тот, кто умирает во время этих ритуальных праздников, попадает в рай. Стояла жара. Пропитанная потом одежда липла к телу. Над городом стояло огромное красное облако хамсина; кровь ручьями текла в оросительные каналы.

— Не может быть, — воскликнул Монферрат, — чтобы Земля пережила столь ужасное!

— Пережила, еще в XX веке, — ответил Меркуриус. — В Месопотамии, да и в… других местах.

Неожиданно толпа за ними отпрянула, и послышался ужасный скрип: по улице катилась накрытая холстом тележка. Можно было подумать, что в ней были срубленные стволы деревьев. Верхом на лошадях сидели веселившиеся негры, они горланили песни и размахивали руками.

Распространилась ужасная вонь от завядших цветов, сукровицы и другие отвратительные запахи затхлости.

Не успел Монферрат понять, что происходит, как Меркуриус затянул его под портик и, сорвав подлокотник с его лат, умело сделал ему инъекцию.

— Как я об этом не подумал? — ошеломленный, шептал он. — Страсти и безумие достигли своей вершины, и ей оставалось только спровоцировать войну или что-то в этом роде…

Толпа исчезла, улицы опустели. Посреди дороги лежала полуобнаженная женщина, уткнувшаяся щекой в кучу нечистот. Одна нога ее замерла в движении танцовщицы.

— Но она дышит! — воскликнул Конрад. — Ей необходима помощь!

Он устремился к ней. Фамагуст с неожиданной силой вцепился в его запястье.

— Бесполезно, — сказал он. — Она мертва. Это холера.

Это была холера.

Пустынные улицы, глинобитные лачуги, откуда доносятся стоны. Перед мечетями семьи кочевников ожидали, когда вынесут их умерших родственников. Некоторые прибыли из очень далеких мест. Они держали кули с финиками и мешки, набитые арбузами, которыми они делились между собой, так как общительность находится у араба в крови. По ночам все спали, положив головы на камень, среди крыс и отбросов.

Мертвые тоже спали, их посиневшие тела лежали вдоль стен под мешками, которые служили им саваном. То тут, то там под арками были видны груды смешавшихся конечностей: трупов неизвестных, за которыми должна прийти тележка. Некоторые из них вдруг шевелились, и люди не знали, то ли это живые борются среди трупов, то ли это мертвецы, чьи напряженные мускулы расслабляются.

На земле стоял страшный запах.

Конрад прислонил горячий лоб к стене. Итак, вот он — ее след! Ароматам Сиона она предпочла запах ладана! Она находилась тут; она несла с собой безумство, резню и заразу! Он не пошел бы дальше, если бы Меркуриус (чей тюрбан совершающего хаджж мусульманина творил чудеса: старики падали ниц перед ним, а матери подносили ему для благословения новорожденных) не споткнулся о кого-то, стоявшего на коленях у груды мертвецов. Это был очень старый служитель культа с голубыми глазами, наполненными слезами, который — неслыханное дело в этом Баодаде неверных — носил одежду монаха и крохотные сандалии из пальмовых листьев.

— Брат Бертхольд Шварц! — воскликнул епископ, раскрыв объятия.

— Господин Меркуриус! — как эхо, ответил тот.

Они крепко обнялись.

— Сколько лет! — бормотал отшельник. — И вот вы в Баодаде! Каким недобрым… нет, я хочу сказать, каким добрым ветром вас сюда занесло? Да, на нас обрушилась холера. Заметьте, что мы переживаем ее каждый год, но сегодня она особенно свирепствует! Согласно официальным данным, более сотни умирают за день, а на самом деле больше тысячи… Да смилуется Бог над нами! Я не всесилен, ведь так? Я бегаю по городу… Даю умирающим глоток воды. Иногда мне везет, и я нахожу несчастного, еще живого, которого собираются отправить в костер… Но они умирают… все умирают…

— Но что вы делаете в Баодаде? — воскликнул Меркуриус. — Вы, которого я знал в Сент-Гилдас-сюр-Мозель как процветающего настоятеля монастыря? Вы, наверное, сменили религию?

— Пусть Тау сохранит меня! Нет, меня просто выгнал аббат, который испугался простейшего опыта по алхимии… он едва не поколебал стены его монастыря! Меня нигде не хотели принимать. И тогда…

— Вы перешли на сторону врага?

— Не совсем так, — утверждал меньший брат. — Я отправился в этот край проповедовать евангелие.

— И кого-нибудь обратили в веру Христову?

Монах имел сокрушенный вид:

— По правде говоря, еще никого. Я нахожусь здесь только десять лет. Эти неверные — славные люди, когда на них не давят религиозные вопросы. Я капеллан на галерах, а также алхимик халифа.

— Понимаю, — сказал де Фамагуст. — Я хорошо знал, что эту встречу может послать лишь провидение. Принцессу Зубейду вы знаете?

Брат Бертхольд поклонился:

— Эта почтенная принцесса занимается моими несчастными…

— Хорошо, — сказал Меркуриус. — Вы проведете нас к этой госпоже… Говорят, что эта ночь будет кошмарной.

Они долго шли среди посиневших тел. В водах Тигра отражались звезды. Повозка, в которую складывали трупы умерших, остановилась под арками, и голые негры засуетились, как демоны в лучах факелов. Они цепляли трупы крюками и складывали их, как сухие поленья. Когда у женщин колыхались груди, могильщики разражались громким смехом. Анти-Земля была подобна Земле.

В глухой час этой заполненной дымом ночи Меркуриус успел объяснить Конраду, что он познакомился с братом Бертхольдом двадцать пять лет назад в безымянном местечке на Мозеле, где тот ставил робкие опыты и мечтал об универсальной панацее. Но над Меропой царила глубокая ночь; этих ученых, которых называют колдунами, сжигали на кострах; принцы были, как волки, а простые люди еще хуже. Брат Бертхольд не слушал его, он вытирал пену со рта умирающего.

— Человек, которого вы видите, — говорил прелат, — принадлежал своему веку. Он был женат. Однажды, когда его не было дома, печи взорвались, и его молодую жену обвинили в том, что она — саламандра. Ее бросили в костер, и она сгорела: она была лишь русалкой…

— И он не защитил ее?

— Его заковали в кандалы.

— Я стал монахом, — прошептал брат Бертхольд. — Я молился за нее. Вы думаете, господа, что можно спасти представителя Стихии?

Монферрат ничего не ответил: он до боли сжал зубы.

По душному подземному коридору маленький монах отвел их в крипту мечети Аббасидов. Между приземистыми столбами в пещерах, где покоились останки великого Немрода, сгустились тени. У Конрада вдруг возникло ощущение разрыва измерений.

Шедшая им навстречу девушка немного напоминала Саламандру, только была менее ослепительной и более определенной в соответствии с характеристиками представителей Земли и Огня. Под тройной вуалью были видны бронзовые косы и лицо матового цвета. Зеленовато-золотистые шаровары с вытканным на них узором открывали взору невероятно стройные ножки. Изумрудное платье обтягивало чрезвычайно тонкую талию, которая прошла бы через перстень. В качестве приветствия она обратилась со словами из суры:

— Розы зацвели, когда пришел повелитель…

А Бертхольд ответил:

— Ya, Rci, Ingodiern!

Это был пароль. Зубейда добавила, обращаясь к Меркуриусу:

— Какой восхитительный хаджж вы совершаете! Я получила ваше послание. Но оно пришло слишком поздно: она уже тут.

— Значит, Абд-эль-Малек действительно выдал ее хали-Фу?

Она пожала плечами:

— Абд-эль-Малск — сумасшедший. Он, может быть, сначала и хотел ее выдать, но потерял голову из-за желания увезти ее в пустыню и там спрятать. Это мой брат требовал ее, так как умирал от водянки, против которой врачи бессильны. Жидкость в его организме охлаждалась, и из его язв сочился зеленый гной. В это время поднимал голову Дамасск, а у ворот сераля лаяла свора наследников. Ночью янычары окружили дом Абд-эль-Малека и под охраной доставили эту Саламандру во дворец. В ту ночь и началась зараза, которую вы видели.

— А халиф?

— На следующий день двери были открыты в первый раз за последние годы; повелитель появился в своем диване. Все язвы на его лице зарубцевались, а речь стала ясной. Он читал молитвы в благодарение небу, дабы вызвать его сострадание к страждущим. Пока Баодад готовится к свадьбе, этой ночью новую жену халифа отведут в гарем.

— Вы говорите… — спросил Монферрат, в первый раз за вечер повысив голос (он показался ей ломаным и хриплым), — повелитель Баодада женится на этой девушке, которую зовут Саламандра?

— Да. Через три дня и три ночи… Это не обойдется без потрясений, — добавила принцесса, ведя странников в глубь подземелья. — Племя аббасидов многочисленное, к тому же есть принцы Дамасска, Гранады и Еврики. Эта Саламандра, которую видели без вуали в Иерушалаиме, по-видимому, будет странной повелительницей. Впрочем, вы сами увидите. Я веду вас на встречу повелителей Терваганта.

— Зубейда, — сказал Меркуриус, — вы драгоценный друг!

Затем он обратился к Конраду:

— Я забыл, монсеньор, вам как следует представить эльма — представителя Земли и Огня. Это почти идеальное сочетание, поскольку оно породило Цирцею и Клеопатру. Она отважна, и ее направляют в ключевые отдаленные пункты, где ее принципиальность служит всей Вселенной. В последнее время она совершила массу подвигов.

— Дело в том, — прошептала принцесса, — что я начинаю проникаться страстью к этой игре!

Конраду улыбнулись неестественно зеленые глаза под мохнатыми ресницами. Она взяла его за руку, и они опустились на несколько ступенек вниз.

— Разве мы все не родственники? — сказала она. — Разве не говорят, прекрасный господин: смешанные, как Вода с Землей, и никогда, как Огонь с Водой? Но будьте внимательны и бдительны!

В последней пещере дрожали огни смолистых факелов. Все собрались тут, все великие правоверные Анти-Земли. Принцы Оммаядов были похожи на выгнанных из своего логова кабанов. Святой из Горы вытягивал вперед свое изъеденное проказой лицо. Самый красивый из всех, представитель рода Фатимит из Каира, нарумяненный и надушенный мускусом, носил платье принца, в носу у него красовалось кольцо с бесценным карбункулом. Слабый здоровьем шейх Кербаллы постоянно подносил к носу изумрудный шарик с каплями.

Зубейда — единственная женщина на этом собрании — представила Конрада как афганского принца. Меркуриус в огромном фетровом колпаке стал попросту главой дервишей из Аслепа и позволил себе обняться со своими братьями по религии.

Совет открыл верховный имам. Собравшиеся стали ругаться между собой, вынули кинжалы и закричали. Глава дивана, премьер-министр, заявил, что неминуемо приближается конец света. Халифат обречен и очень скоро погибнет. Голод и чума свирепствуют в Аравии, дома эмиров безжизненны, и за рекой Иордан задирает нос невероятно нахально мерзкая секта христиан. Разве не они похитили одну из жен дамасского принца? И даже король Ги злоупотреблял этим. Так нельзя делать. Правда, человек этот стар, но глупость христиан не имеет предела.

Более того, уровень воды в Тигре понизился, и в пересохших каналах и ручьях нет ни капли воды. В самом скором времени нужно ожидать страшную засуху. Небо показывает свой гнев.

— Абд-эль-Малек насмехается над нами! — закричали со всех сторон. — Безумие охватило его! Он предается дьявольской роскоши!

Святой из Ливана проповедовал:

— Тервагант пообещал своим правоверным сады, где никогда не смолкает журчание воды, и 70 000 девственниц для ублажения каждого. Да, но не в этой жизни, в другой!

— Братья, — кричал какой-то дервиш, — будем целомудренными на этом свете!

Взобравшись на могилу халифа Мотаваккела, красавчик Фатимит высказал еще более существенные упреки.

— Эта ничтожная девка овладела его разумом, — сказал он. — Халиф обнародовал указ: его потомок взойдет на престол. До сих пор жены его гарема были бесплодны, но колдовство может все! Это создание родит ему сыновей. И наши права будут ущемлены!

Собравшиеся вопили, выкрикивали угрозы, визжали.

— Эта девка не из нашей среды!

— Это джин!

— Она не оставляет следов на траве!

— На ее пути вспыхивают костры!

И еще один крик:

— Она принесла в Баодад холеру!

Красавчик Фатимит позеленел.

— Сегодня вечером, — пробормотал он, — только сегодня вечером… восемнадцать похоронных процессий преградили мне дорогу! Мы все умрем!

Шейх Кербаллы нюхал свой пузырек.

Все кричали:

— Вина и преступление в этом Абд-эль-Малека!

Прибыв на собрание последним, тот стоял, прислонившись к столбу. Его черный халат сливался с темнотой подземелья. Мертвенно-бледное лицо поразило Меркуриуса сходством с Сафарусом, настолько правдивым является то, что человек несет на лице грехи свои. Принцы отшатывались от него, как от зараженного чумой.

— Братья мои, — сказал он (и голос его был мертвым), — я виню себя в своем безумстве. Я привез этого демона на крупе моей кобылы, так как надеялся спасти нашего повелителя от мучившей его болезни. Но злой дух сильнее нас: второе безумие халифа хуже первого, и в моей крови тоже яд!

— Покайся! — пронзительно закричал глава дивана.

Раздался оглушительный взрыв смеха. Абд-эль-Малек обернулся, как раненый лев, и пена, которая била изо ртов принцев, исчезла перед этим крупным хищником. Не так давно это был повелитель кочевников, единственный эмир, который не боялся рыцарей Тау, он высоко держал знамя Терваганта, а его меч был непобедимым. Они все его боялись! А сегодня взгляд его нетверд, он пошатывался от дыма гашиша, а вокруг него эта свора собак…

— Братья, — повторил он еще тише, — какая разница, жив я или мертв? Я — как плод Мертвого озера, который только блестит снаружи, а внутри содержит лишь пепел и горечь. Но если вы меня убьете, кто поведет войска? Послушайте. Меня вызвали во дворец; сегодня вечером повелитель правоверных поднимет знамена: в качестве свадебного подарка он хочет положить к ногам жены Иерушалаимское королевство феранков!

После этих слов в подземелье послышался неописуемый гул…

Неравномерно отбрасываемый факелами свет выхватывал из темноты приплюснутые лица, заросшие жесткой, как у кабана, щетиной, кошачьи морды и клювы хищных птиц. И они считали себя людьми! Очень старые, седые шейхи облизывались: они видели эту Саламандру обнаженной на огненной колеснице. Глаза шейхов-юношей были затуманены соблазном. Все требовали деталей о сумасбродном существе, которое стремилось погубить народ Терваганта, уводя его этим адским летом в глубь пустыни!

Ее волосы потрескивали, там, где она проходила, все благоухало амброй и сандалом, она притягивала к себе падающие звезды… Но ее никто теперь не видел. Запершись в восточной башне дворца, где халиф оборудовал для нее лабораторию, она занималась алхимией вместе с христианским дервишем.

— Это джин! — упрямо повторял старик из Горы. — Я вижу их, когда курю гашиш: они очень могущественные!

— Необычайно, — сказал Меркуриус.

Загудели голоса:

— В костер! Нет, раз она все сжигает, бросим ее в Тигр!

— Изрубить ее на куски… — бормотал шейх Кербаллы, который уже впадал в детство. — Как муху: сначала крылышки, затем лапки… потом…

— Закопать ее живой в землю… Голова, разумеется, останется на поверхности. Так они живут еще неделю.

Видя, что рука Конрада ищет бластер, Меркуриус вновь вмешался:

— Братья мои, мы обсудим это, когда победим джина. А пока… Мудрец из Горы только что сказал: джины очень могущественные. Вступи мы в открытую борьбу, только Тервагант сможет спасти нас. Джины напали бы на нас, они проникли бы повсюду. Между ними и сыновьями Адама различие неуловимо… Странные фигуры встречались бы в диване, в самом дворце… Существо с щучьей головой толковало бы Коран в мечети Аббасидов. Самого халифа могут подменить, а мы и не узнаем об этом. Даже родственники стали бы нам подозрительными… мы не знали бы, следует ли нам говорить «моя мать», «моя мать — русалка», «мой брат» или «мой брат — домовой!» Комок глины и стебелек щавеля стали бы дьявольскими; наша простокваша отдавала бы волчьим корнем или слизью жабы… а наши жены…

— Что делать, Аллах? — стонал глава дивана (у него было триста жен, и он не хотел слышать, какую судьбу им уготовили демоны).

Волнение распространилось по подземелью. Нужно было любой ценой помешать этим катастрофам: мерзкому браку, безумной войне, но так, чтобы не раздражать джинов!

— Можно, наверное, не убивать вовсе жену халифа, — тяжело задышал красавчик Фатимит. — Впрочем, эти духи бессмертны. Существует тысяча способов захватить врасплох женщину: она обожает толпу, битвы, пожары. Дворец халифа может гореть…

— Да, — сказал Абд-эль-Малек, внимательно слушавший принца, — конструкции сделаны из кедра.

— Никто не узнает, что произошло ночью и имя того, кто унесет под своим плащом девушку, но ее влиянию на Абд-эль-Хакима придет конец.

— Кто возьмется сделать это?

— Бросим жребий.

— На костях, — предложил Фатимит, который всегда жульничал в игре.

Старик из Горы достал из складок своей сутаны стаканчик для игры в кости и, размахивая им, закричал:

— Тот, кто выиграет, получит ее в награду.

Поднялся такой шум, что он оглушил Конрада. Тот, впрочем, улавливал все волны. Толстые губы вокруг него причмокивали, зрачки суживались; подземелье было полно разъяренных хищников.

Зубейда отвернулась и опустила ресницы.

Когда она подняла глаза, вперед вышел рыцарь в блестящих доспехах. Он противостоял сейчас этой своре.

— Шейхи и эмиры, — сказал он, — я ошибся. Будучи иностранцем, я думал, что принимаю участие в подпольном собрании дивана, которое собралось, чтобы спасти эту империю. Я же попал на сборище бандитов. Просто-напросто речь идет о том, чтобы причинить боль девушке, а это не представляет для меня интереса.

Все выхватили свои кривые сабли и ятаганы. Стоявший в тени столба Меркуриус взял в руку поледеневшие пальцы Зубейды.

— Эти земляне, — прошептал он, — эти земляне неисправимы!

Глаза принцессы блестели.

Кто-то закричал:

— Схватить предателя!

Прислонившись к колонне, Конрад продолжал:

— Вот вы стоите тут — много воинов, которые стремятся убить меня, но я пришел сюда не для того, чтобы устроить резню. Однако я способен и на это. Вы можете убедиться в этом.

Вокруг него сжималось стальное кольцо. Его запястье шевельнулось, и тут же из его бластера извергнулось пламя. Дым и запах горелого заполнили подземелье. В порыве горбатый шейх Эль-Амар устремился вперед, подняв кривую саблю. Спустя мгновение повелители Баодада стали свидетелями ужасной сцены: на дымящихся плитах перед Конрадом не было никакого шейха. Он испарился вместе с гербом и кривой саблей. Белая плита сохранила рисунок черной тени… и все.

Глава дивана был самым умным. Он отступил назад. Другие последовали его примеру.

— Думаю, что вы поняли, — сказал Конрад. — У нас разные цели, но один и тот же противник. Вы хотите спасти халифат; допустим, что я хочу спасти Анти-Землю. Я берусь избавить вас от этой девушки, этого пылающего демона, но в своих интересах. Думаю, что мне повезет больше, чем вам.

— Я предлагаю вам сделку. Дайте мне три дня, и если меня никто не предаст, Баодад избавится от чудовища.

Из огня и песка

— Она вас тоже околдовала, — прошептала Зубейда.

Принцесса, сжимая руку Конрада, выводила его из подземелья. Опоздай они хотя бы на мгновение, напуганные до смерти эмиры оправились бы от потрясения и все выходы были бы перекрыты… Как бы хорошо землянин ни был вооружен, он был лишь оказавшимся перед разъяренной сворой человеком. Они вышли на узкую улочку, где дул красный ветер — хамсин.

— Этот ветер дует пятьдесят дней и ночей, — сказала Зубейда. — Приходя из огненного сердца Эврики и неся с собой смерчи, змеиное шипение, пурпурное сияние и свинцовое небо, он овладевает континентом, сжигает поля, иссушает водоемы и ничто не оставляет живым за пределами города. Еще один ее союзник!

По улицам шли, спотыкаясь, люди, несущие гробы. Все остальные почему-то побежали. Ветер, как перышко, сбил с ног принцессу, и Монферрат прижал ее к себе.

Прильнув к его панцирю, она потянулась к нему губами для поцелуя.

— Вы были прекрасны, — сказала она, когда их губы разъединились. — Один, против этих хищников… Я хотела бы стать Саламандрой. Я предпочла бы, чтобы вы любили меня.

— Дайте мне время забыть все, — умолял он.

Но она настаивала:

— О, Конрад, у нас так мало времени! Мы так быстро должны завершить самую прекрасную любовную историю. За несколько минут мы должны пройти жестокий и изысканный путь нежности: первая встреча у фонтана, когда небо становится сиреневым и когда кувшин отягощает мое плечо… потом я не чувствую его, потому что ты снимаешь кувшин; и первая беседа под тамариском, глупая, конечно, потому что мы молоды; мы носим такие странные имена: Конрад и Зубейда… Красивые имена, так не звали ни одного из овеянных легендами любовников. И первая немая ссора напротив ограды у гарема, и поцелуй… Дай мне этот поцелуй, я схожу по нему с ума!

— Вот мой поцелуй…

— Что тогда мы сказали друг другу? Хочешь, чтобы я тебе напомнила эти слова? Мы созданы один для другого, разве не правда? Не волнуйся: все говорят об этом. Я на Анти-Земле, и ты на этой далекой планете… Я родилась, чтобы мечтать о твоих устах, писать стихи и познать этот поцелуй, его свежесть, нежность и вкус твоих губ, помнить это всегда.

— Зубейда, я не заслуживаю…

— Тсс… молчи! Мы расстались после той ссоры у ограды гарема. Наши руки не могли касаться друг друга через золотую решетку. Как я плакала в ту ночь! Помоги мне забыть эти глупые слезы… По сетке моего окна вилась нежная глициния, от которой шел аромат ванилина. Я целовала ее. Я называла ее Конрадом…

Она продолжала говорить, но лицо ее уже становилось неподвижным, а глаза внимательными. Да, она не ошиблась: их преследовали. Люди Абд-эль-Малека и главы дивана окружили улочку. Она улавливала их жестокие мысли об измене и убийстве. Сжав руку Монферрата, Зубейда устремилась под черную арку бывших римских бань, где сейчас был зловещий притон — курильня опиума. Они бегом спустились по ступенькам.

— Иди сюда, — сказала Зубейда. — Мы в западне: они перекрыли с двух сторон улицу. Они хотят убить тебя, прежде чем ты доберешься до дворца халифа.

— Почему?

— Глава дивана — трус, а Абд-эль-Малек завистлив. Иди сюда, они не найдут тебя здесь.

— Но ты, мой друг…

— Я… я ничем не рискую. Сестра халифа всегда и везде неприкосновенна.

Тучная фигура быстро приблизилась к ним и упала на колени в поклоне, ужасное лицо цыгана заплясало во мраке. Даже посетители, курильщики опиума и пожиратели гашиша, стали выходить из небытия. Зубейда прошептала на ухо Конраду:

— Не смотри. Ночь темна, я жду тебя у кустов жасмина…

Подземные коридоры привели их к обитому тростником залу. Чьи-то руки хватали вуаль принцессы, из темноты слышались то непристойные, то нежные слова. Она нараспев прочитала стихи:

Он поднял ее и, когда в курильню ворвался вихрь вооруженных людей, понес дочь халифа в одну из открытых спален, устроенных для любовных встреч людей, которые нравятся друг другу с первого взгляда. Зубейда вцепилась ногтями в космический комбинезон.

— Да, — говорила она, — я знаю, что это мерзкое место, может быть, самое отвратительное в Аравии, но я должна была тебя спасти. Как только занавес упадет, мы останемся здесь одни, как в могиле. Когда они уйдут, карлик принесет тебе халат кочевника и ты выйдешь незамеченным.

— Значит, это не правда… — начал он.

— Что я тебя люблю? Да, конечно, люблю. Я спустилась с тобой в этот притон. Меня, наверное, видели у тебя на руках. Завтра весь Баодад будет говорить об этом. Разве это не прекрасное доказательство любви? Мой друг…

— Моя подруга…

Гибкое тело изогнулось в его руках. На какое-то мгновение в мерзкой нише принцесса Баодада приняла в глазах Конрада Монферрата светящееся лицо Бича, которого он преследовал в пространстве и во времени. Он прошептал:

— Эсклармонда…

Спустя мгновение они отпрянули друг от друга, словно пораженные молнией: настолько реальным было присутствие демона. Монферрат машинально провел по лбу рукой. Зубейда выскользнула из его рук и прислонилась к стене. Прикосновение к камням, на которых скопились капельки влаги, вернуло ее к действительности; она знала, где находилась, и стыдилась этого. Низким и хриплым голосом, в котором еще звучала ласка, она произнесла:

— Мне дойти до такого! Мне, воплощению честолюбия… чистоты и гордости! И все ради человека, который даже не желает меня!

— Я никого не желаю, — сказал Конрад. — Но если бы я мог любить, поверьте мне, я полюбил бы вас, мой друг.

— Ступайте, — сказала она. — Тарги подаст мне знак, когда не будет никакой опасности.

Они покинули мерзкое подземелье через второй выход. В ночи среди завываний хамсина раздавались звуки труб, как в лихорадке, били барабаны, а самобичующиеся ожесточались, стегая свои тела.

— Шах Хуссейн! Уа, Хуссейн!

Пустыня отвечала им только шипением змей. Сладкий аромат цветов олеандра, затоптанных процессиями, примешивался к смраду от падали и вони от диких зверей. Это был запах Баодада, запах этой безумной планеты…

Зубейда вывела своего спутника на берег реки. Пылали факелы, прикрепленные к мачтам галер, которые мирно покачивались на водной поверхности. Флот халифа поднялся сюда из Красного моря и стоял сейчас в пределах видимости из дворца.

Сидевшие без седел на своих конях богатыри-мавры ели из металлических тарелок. На плитах широкой дороги валялись листья пальм и крокусы. Посаженные на цепь львы и леопарды лизали мрамор.

— Из-за моря привозят любимых зверей, — шептала Зубейда. — О! Все хорошо сочетается с этим городом! Я ненавижу Баодад: здесь люди гибнут от жары, убивают, и все так быстро гниет! Ты еще не срывал плод, который разлагается в твоих пальцах. Все — ложь, а все люди — предатели.

— Даже халиф?

— Халиф — сумасшедший. Он не умывается, не стрижет никогда бороду, не обрезает ногти, а воображает себя Богом! Однажды он проезжал по городу и, услышав женский смех в банях, приказал их замуровать. Когда он поднимался на трон, ведущие к нему ступеньки были красными: по его приказу была вырезана семья Оммаядов! Разве я ненавижу Саламандру? Нет! С тех пор, как существует Анти-Земля, эти люди постоянно звали ее. И вот она пришла!

Факелы освещали путь процессии. Серебряные стены дрожали в облаках благовоний. Паломники гнулись, как спелые хлеба, муллы лежали ниц, а воины запрокидывали головы, как будто пили опьяняющее вино. Евнухи сераля и молчаливые стражники-негры обеспечивали охрану процессии.

Зазвучали бронзовые трубы. Двадцать лошадей в золотых и пурпурных упряжках тянули колесницы с инкрустированными жемчугом осями. Конрад увидел украшенное кориндоном и хризопразами облачение. Темно-золотистая вуаль была прижата к вискам бриллиантовой короной. Вокруг фигуры распространялось красное сияние…

Новая жена халифа прибывала в большой сераль.

Моя судьба — сжигать

Монферрат имел несколько часов отдыха — глубокий, мертвый сон — в келье Бертхольда Шварца. Он проснулся, когда холодные губы Зубейды прикоснулись к его векам.

Принцесса сидела на коленях у его изголовья.

— Сейчас или никогда, дорогой господин, — сказала она. — Холера проникла в сераль, где поэтому царит беспорядок. Можно воспользоваться этим. Однако, так как этот квартал оцеплен янычарами Абд-эль-Малека, я выведу вас через подземный ход. Он ведет во дворец. Я дала страже опьяняющего напитка. Остаются только львы! Вы назовете их по именам: Нерон, Омар, Искандер. Дайте понюхать мой шарф, и они лягут у ваших ног. Комнаты Саламандры выходят в седьмой сад. Возьмите этот факел, он вам пригодится.

Она привела его к бронзовой двери, ведущей к окутанной темнотой лестнице. Конрад спустился по винтовым ступенькам. По стенам струились вода, и у него появилось ощущение, будто он опустился в царство мертвых. Наверху, как надгробная плита, опустилась металлическая решетка. Монферрат зажег факел, который дала ему Зубейда. Разбуженные светом, летали рядом летучие мыши; по плитам прыгали огромные жабы с розоватой кожей. Появились и другие чудовища: огромные, с кулак, светящиеся пауки, белые ужи… Большинство животных были слепыми: они никогда не видели света.

Коридор расширился, затем стал раздваиваться. Монферрат колебался: неужели он ошибся направлением? Неужели Зубейда солгала ему? Может быть, он попал в одну из тех ловушек, которые ждут неопытных астронавтов на диких планетах? Он машинально завязал на своей руке шарф принцессы; запах вербены успокаивающе действовал на его нервы.

У поворота подземного коридора в глубине пещеры появилась грязно-красная оболочка, затем втянулась обратно, кровеносные бугорки на ней дрожали. Конрад понял, что нечто ужасное почуяло его присутствие. Нога ударилась о край колодца, камни с шумом полетели вниз. Он долго ждал отзвука их удара о дно, но не услышал его: перед ним была бездна.

Это были древние заброшенные тюрьмы. Какие руки тщетно царапали этот камень? Какие агонии, плач и стоны слышала эта земля? Она, казалось, несла человеческий прах.

Анти-Земля была жестокой планетой.

Пещера стала пологой, плиточный пол — гладким. Вверху появился тонкий луч света. Зубейда, наверное, нарочно оставила дверь приоткрытой. Когда астронавт собирался уже толкнуть перегородку двери, его вдруг остановил храп… на пороге спал лев. Землянин тихо позвал:

— Нерон, Омар, Искандер!

В ответ раздалась зевота, гибкое тело переместилось в сторону. Войдя в украшенный коврами и мозаикой зал, Монферрат завязал шарф Зубейды на шее льва.

Он попал как бы в мир сказок «Тысячи и одной ночи»… Белели алебастровые своды, на клумбах цвели пятнистые лилии. Щитки из слоновой кости смягчали отблески свечей, на золотых треножниках дымились курильницы. Маленькие фонтанчики воды играли в бассейнах в форме лотоса.

Однако беспорядок, о котором говорила Зубейда, царил в этом раю: двери были широко раскрыты, на полу валялись истоптанные ногами гирлянды, из опрокинутой мебели выпали перламутровые инкрустации. Конрад шел вперед, держа наготове свой бластер. Искандер как собака следовал за ним.

Так они прошли три зала, обставленных с одинаковым великолепием. На персидских коврах были изображены принцы-подростки, обучающие сокола охоте, или принцессы в красных платьях, нюхающие розы. Светильники были украшены золотом.

На пороге четвертого зала стояли черные колоссы с ятаганами в руках. Несмотря на все отвращение к использованию своего оружия, Монферрат был более проворен. Блеснула молния. Спустя мгновение на плитах остались лишь тени стражников.

Искандер в беспокойстве поднял на своего хозяина умные глаза.

Конрад насчитал шесть изысканных, чудесных беседок, разделенных друг от друга садами. Одни из шести садов находились под большими тентами из шелка, другие сады обрамляли сумрачные кипарисы. Лотосы, магнолии отражались в водной глади — главное богатство пустыни, вызывающим образом выставленное напоказ…

Когда появлялись другие львы, присутствие Искандера их успокаивало. За решетчатой перегородкой дремали негритята у опрокинутого столика с разбросанными игральными костями. Рядом спал какой-то человек, но мышцы его тела, казалось, были в напряжении. Лев бросился в сторону, и Монферрат, не долго думая, последовал его примеру.

Они находились в гареме. Одни стражники спали, другие сбежали. Женщины дома Аббасидов, по-видимому, ни о чем не догадывались, они отдыхали в своих беседках.

У седьмого сада Монферрату показалось, что он видит сон: невзрачный силуэт брата Бертхольда склонился над огромным негром, которого монах осторожно положил на клумбу белых фиалок.

— Меня слишком поздно предупредили! — сказал тот с отчаянием. — Впрочем, что делать? Эти процессии и праздники вызывают и распространение болезни. Вы полагаете, господин, что это не коснется ЕЕ?

Он не удивился, встретив Конрада в серале, так как уже привык к чудесам. Но в первый раз, подумал Монферрат, в его присутствии выражают человеческое участие, беспокойство за жизнь Саламандры. Это тронуло его.

— Господин, — продолжал монах, — вы считаете, что я чрезмерно огорчен, ну и что? Она — доброе создание. Я помогаю ей моими скромными советами. Она не хотела приносить эту беду, и, если бы я был уверен, что у нее есть душа, я бы истово молился о ее спасении.

— Молитесь, — посоветовал Конрад.

Можно было подумать, что предки халифа при строительстве этого дворца и разбивке сада предвидели, какая повелительница будет жить здесь. Клумбы благоухали ароматом гелиотропа, полыни и шафрана; виноград и тутовые деревья перемежались лимонником. Эсклармонда выбрала себе комнаты в той части дворца, где размешались когда-то лаборатории алхимиков, которые всегда привлекали внимание предков халифа; там, среди печек и перегонных аппаратов, под присмотром брата Бсртхольда, она могла превращать снадобья в нужные вещества, обучать этот варварский мир искусству пиротехники, дать ему атом и, кто знает, что еще…

Она стояла на ступеньках, ведущих к трону. Ее распущенные волосы блестели, как чистое золото, на фоне переливающейся всеми цветами радуги облегающей туники. Конрад, не отрываясь, смотрел на стройный силуэт, на это юное лицо с узкими висками и сверкающими, как звезды, глазами.

Огненная сущность почти заслоняла телесную оболочку. Он вспоминал ужасное предвидение Главнокомандующего межзвездными флотами: «Метеорит, который превращается в комету, затем ярко вспыхивает новой звездой».

— Так вы пришли, — сказала Эсклармонда, — чтобы обезвредить меня на этой планете! Неслыханно, более чем неслыханно! Я правлю тут. Видите на моем пальце перстень халифа? Я обладаю, как игрушкой, этой раскаленной огромной страной! Абд-эль-Малек повинуется мне. Чудовище? Да, я — чудовище! Почему вы так смотрите на меня?

— Я следую за вами с Земли, — ответил Конрад. — По приказу… и по своему желанию. Я слишком поздно понял: бывают встречи, которые предопределены судьбой. В турнире на Сионе вы вонзились в мое сердце, как стрела, но я искал вас всегда. Я шел к вам в каждом походе, в каждой бездне, где побывал… я находил ваш след на всех мертвых планетах…

Только не говорите мне о Абд-эль-Хакиме. Он не имеет никакого отношения к нашим с вами счетам. Он стар, он — халиф, который навечно связан с этой грязной, огненной планетой. Вы не хотите отправиться со мной, Саламандра? На завоевание других планет, на открытие новых миров… Я взял бы вас на мой космический корабль; мы стали бы парой, о которой будут слагать легенды. Мы посетили бы Галактики, которые еще не видели, Галактики, заселенные странными существами или представляющие собой расплавленные драгоценные камни. Мы основали бы империю. Вы созданы не для того, чтобы чахнуть между жемчужин и лилий: вас ждет другая судьба. Я знаю, что вы искали бы на Земле…

Нет, вы никогда не любили ни Жильбера Д'Эста, никого… вы стали сходить с ума по этим солдатам удачи, которых поднимали на битвы опьяненные славой легионы!

— Замолчите! — закричала она. — Кто вы такой, чтобы так разговаривать со мной?

Фиолетовый смерч песка обрушился на город, опоясанный зигзагами молний; из пустыни доносились стоны.

Конрад сказал тихо, но со страстью:

— Как и вы, я всего лишь человеческая стихия. Вы меня не узнали? Что бы там ни говорил Пи-Гермес, я должен спасти вас от самой себя. И вы поняли это. Иначе почему вам надо было бежать с Сиона?

— Это невозможно. Я знаю свою природу. Моя судьба заключается в том, чтобы сжигать, пожирать в пламени.

— Большие огни на планете эльмов горят, но не уничтожают мир, — возразил он. — Вы принадлежите к другому измерению. Если вы согласитесь вернуться в него вместе со мной, как мы будем счастливы! Послушайте, я знаю миры, света которых землянину никогда не увидеть, туманности, где не действуют наши физические законы. Я знаю в созвездии Кентавра планету с континентами из льда и стекла, которая ожила бы под вашим воздействием! Вас зовут потухшие планеты! Мы уедем. Объединенные Галактики будут лишь счастливы, потеряв наш след. Мы выбрали бы какой-нибудь астероид у границы бесконечного пространства. За нами последовали бы эльмы. Нас благословил бы Пи-Гермес. Там мои поцелуи заменили бы вам корону, а мои объятия — халифат, Эсклармонда!

— Вы предали бы дело, с которым вас отправили сюда?

— Нет, — сказал он. — Прежде всего мне поручено остановить вас, положить конец опустошению, которое вы несете. Моя задача была бы выполнена, и ни одному человеку не пришлось бы страдать от вашего огня!

— Нет, — сказала она, — страдали бы вы.

Он думал об этом. Но в эту минуту… как он гнался за ней, преследуя ее в Космосе! Он не собирался упускать добычу. Даже если ему суждено умереть. Голубые, как море, глаза засияли золотыми звездочками, руки потянулись к пылающему призраку. На белоснежной коже Саламандры отражались огни всех костров, ее волосы благоухали всеми ароматами. Внезапно ослабев, она прошептала:

— Всякая материя горит при соприкосновении со мной. Подумайте о Десте. Он испугался, я в самом деле не любила его! Подумайте о пажах и рыцарях, которые убивали друг друга, потому что желали меня. А моя сила выросла с тех пор, как я покинула Сион, — она разрезает пустыню, как обнаженный меч…

В жаркой ночи среди завываний хамсина и бреда охваченных лихорадкой стонали какие-то голоса.

— Сжальтесь над теми, кто умирает в бреду!… Над страдающими от лихорадки… больными холерой… больными чумой…

— Сжальтесь над теми, кто погибает в крови и грязи, задушенными жидкостью в организме, разъеденными язвами… Сжальтесь над живыми, которые шевелятся среди обезображенных трупов, несчастными, которые зовут и проклинают, умирают во второй раз!

Конрад колебался. Эсклармонда чувствовала, как ее приподнимает волна сверхчеловеческой жалости, словно волна океана, которая мягко прибивает тела утопленников к берегу. Она искала в своей непорочной памяти представителя воплощенной Стихии слово, выражающее бесповоротное, твердое решение, способное сбросить колдовские чары, которое могло его спасти…

Она почти кричала:

— Вы полагаете, что я сбежала из-за любви. А если из-за ненависти? Стихия Воды противостоит мне целую вечность. И я презираю этих слабых христиан в их тяжелых доспехах, которые судят меня под тенью своего Тау! На днях я ниспошлю на Иерушалаим огненную бурю… башни Давида вспыхнут, как факелы! Я принесу халифу победу!

— Этой прокаженной собаке? — спросил Конрад.

Над Тигром разорвалось облако; Пи-Джо, повелитель Воды, овладевал континентом. Сильный дождь обрушился на реку, покрыв все своим саваном. Саламандра ухватилась за этот крик ревности, как за спасательный круг.

— Это император правоверных, — сказала она, — он станет прекрасным, когда пойдет по крови. Впрочем, я любила бы только его… Абд-эль-Малек дорог мне, как и Сафарус…

— Ты лжешь!

— Огонь пожирает все!

— Даже мусор?

— Особенно мусор! Я нахожу удовольствие в его запахе. Я принадлежала Десту, Абд-эль-Малеку, Сафарусу. Кому еще? Сейчас у меня есть халиф Хаким… Ты единственный, кому я не могу принадлежать.

— Ты лжешь! — повторил он, словно смертельно раненый.

Сейчас они были далеко друг от друга, их разделяли Галактики и световые века! Саламандра приняла свой настоящий облик, она не была больше златовласой девушкой, она представляла собой пламя, которое угрожает мирам…

На деле же они не двинулись с места, но он опустил руки. Этот Конрад, которого она плохо знала, который поднял в ней такую бурю, как он легко погибал! Так погибает каждое живое существо… Главное сейчас в том, чтобы его удалить. Он будет жить. Он вернется на Землю и станет счастливым, как Дест, с существами, которые принадлежат к его типу… Однажды он скажет: «Когда я начинал охоту на этого пылающего демона…»

— Скажи мне, что ты лжешь, или я умру! — просил Конрад. Каждое слово, слетавшее с его губ, было как капля крови.

Она солгала с мучительной нежностью:

— Единственное место для свидания, которое я могла бы тебе назначить, это поле битвы у Сефории. Я приведу туда войска халифа. Полумесяц восторжествует там, и я вдоволь напьюсь крови христиан. Я ненавижу их, потому что они похожи на тебя.

Рыцарь в образе льва

Он ушел. В конце концов он так и не применил свой бластер: разве сжигают Саламандру?

В момент горького прозрения Монферрат понял, почему Совет Свободных Светил выбрал его в качестве Охотника. «Эльм-человек, — сказал он себе, — не умирает просто так. Он не может кончить жизнь самоубийством. Она не захотела принять мое предложение? Хорошо. Партия продолжается. Она хочет эту войну? Она ее получит. Но тогда горе победителю!»

У четвертого сада на него набросились стражники с высоко поднятыми ятаганами. Он свистнул. Искандер взметнулся вверх, как дикое пламя, и обрушился на врагов. Это был стремительный натиск…

Храбрый зверь служил хозяину, которого он сам выбрал. Монферрат и его лев вихрем пронеслись через третий сад, тесня толпу в пестрых тюрбанах, ощетинившуюся обнаженными кинжалами. Молнии из бластера жгли кусты роз и персидские ковры. У ворот сада раздался рев: к ним бежал сводный брат Искандера — Нерон. На мгновение Конраду показалось, что его спутник ослабел. Но две страшные золотистые кошки катались по мрамору, царапали, рвали… Пасть Нерона открылась, словно зрелый гранат. Брызнул фонтан крови. Когда, тяжело дыша, победитель приподнимался, просвистели десять, двадцать копий. Но страшное оружие землянина смело кипарисовые аллеи и площадь, оставив после себя лишь обугленный след.

Конрад прокладывал себе дорогу в месиве тел, которых становилось все больше и больше. Он прикинул: ему нужно пройти еще два сада, настоящая драка начнется лишь на лестницах, надо пройти в самом широком месте внутреннего двора и мимо охраны…

И снова Искандер сражался бок о бок с ним, воскрешая как бы старую легенду о рыцаре в образе льва… Монферрат погладил дымящуюся гладкую шкуру, поймал теплый взгляд, где кипел золотой песок, «преданность животного»… Бой переместился на лужайку, где росли белые фиалки и дикий сельдерей, у самой колоннады. Весь дворец проснулся и шумел, как море. Вдруг, перекрывая волны криков, потрескивание огня, который охватывал гобелены, мебель из редких пород дерева, раздалось пронзительное мяуканье, от которого задрожал огромный золотистый лев и поднялась его пышная грива.

Из рощи появился извивающийся как будто в танце зверь с темными полосами на шкуре. Казалось, что он играл, вытягиваясь почти у самой земли. На мгновение он оказался один на один перед воинами посреди опустевшего сада, залитого серебряным лунным светом; маленькие острые уши зверя дрожали.

«Тигрица», — сказал себе Конрад.

Он видел подобных животных на репродукциях и в фильмах и знал их жестокость.

«Искандеру придется туго!»

Но, обернувшись, он увидел приготовившегося к прыжку огромного льва, который замер на месте и тяжело дышал. Там, на поляне, тигрица наблюдала за ним своими фосфоресцирующими зелеными глазами, как будто вызывая на поединок. Последовало протяжное мяуканье; оно, казалось, означало: «Иди сюда. Оставь эти людские дела. В пустыне ночь красная и жаркая, с финиковых пальм падают цветки, и мы вдвоем будем танцевать под зеленой луной. Иди, мои бока гладки, а шкура моя мягка, как трава в девственном лесу. Мы пойдем по песку, и я приведу тебя к руслу пересохшей реки, где я знаю берлогу, в которой будут укрываться ночью наши полосатые и золотистые малыши…»

По крайней мере именно это слышал Конрад в ее рычании. А Искандер?

Появление тигрицы разве не напомнило ему глубокие ночи над океаном, скалистые берега, где бродят большие свободные львы и золотистые львицы играют со своими малышами?

«Иди, оставь людей убивать друг друга только ради удовольствия, не ради вкуса плоти…»

В ложбине, усеянной бледными венчиками цветов, тигрица ползла с грациозностью змеи. Вдруг длинная, казавшаяся бронзовой тень взмыла вверх в невероятном прыжке. Когда Искандер вернулся к своему хозяину, опасное животное лежало на земле со сломанным позвоночником. Черная кровь окропила цветы.

— Спасибо за урок, друг, — сказал Монферрат.

Однако этой задержки всего на несколько мгновений было достаточно, чтобы мрачный, внезапно разбуженный Абд-эль-Малек сам повел своих янычар в бой.

В первый раз они стояли друг против друга и чувствовали, как растет в их сердцах тяжелая и холодная ненависть. Абд-эль-Малек был без лат, в своем черном халате, который развевался, как крылья иблиса. Конрад выходил из сна, который завершился кошмаром; он ощущал во рту горечь, но снова был самим собой, астронавтом высочайшего класса, направленным на задание не для того, чтобы сражаться с соперниками, а чтобы изменить судьбу планеты.

— Сын пресмыкающейся собаки! — закричал усмаелит, поднимая мрачное лицо. — Иди же, померься силой с настоящими воинами Терваганта! Здесь бой будет честным и до смерти… Здесь тебе не помогут твои чары!

— Мой отец не имел удовольствия знать твою мать, — вежливо ответил Конрад. — Иначе он, наверное, взял бы ее в свору своих собак. — Он сам удивился, до какой степени легким оказался оскорбительный язык Анти-Земли. — Но ты все же отличный воин, и я хотел бы сохранить тебя твоему народу. Отойди в сторону!

— Иди сюда, если не боишься! Но твоя кровь остыла от подлости!

— Абд-эль-Малек, твоя кривая сабля слишком коротка, бой будет неравным. Отойди в сторону, если хочешь служить своей повелительнице!

— У меня нет повелительницы. У меня ее никогда не было и никогда не будет. Целовать пятку женщине достойно только христианина!

— Даже пятку жены халифа? Ты любишь ее, признайся.

— Я ненавижу ее! Я раздавил бы ее, как пламя в пепле, если бы держал ее…

— О! Тогда…

И мужчины как герои Гомера двинулись навстречу друг другу. Однако первую расщепляющую материю струю землянин послал над головой Абд-эль-Малека: Устав Свободных Светил запрещал «грубо обращаться с жителями других планет из-за причин личного характера.»

Последние ступеньки лестницы были заняты лучниками, неграми неимоверного роста из Занзибара. Покрытые кровью, в дымящихся лохмотьях, янычары увели атабека, который яростно от них отбивался. Выпучив на пепельных лицах большие глаза, занзибариты и монголы ничего не понимали и, казалось, не страдали от полученных ран. Позднее они утверждали, что на верхней лестничной площадке показался огненный джин и огненный меч скосил их первые ряды, при этом они обязательно показывали кто свои руки, кто свои обгоревшие бока. На самом деле проход, проделанный бластером на глубину двадцати шеренг, был обеспечен уничтожением лишь трех человек, стоявших рядом с атабеком. Искандер первым бросился в эту брешь, разрывая в клочья все на своем пути. Атакующие, которые окружали лестницу, отпрянули, топча своих же товарищей, а весь дворец огласился криками:

— Лев, который стал сумасшедшим!

— Джины! Джины! Джины!

Все убегали с дороги Монферрата. Защитники дворца вели себя, как и всякая толпа при пожаре: они убивали друг друга, топтали раненых. А из глубины сада надвигалась стена огня, прикрывая продвижение рыцаря в образе льва.

Уведенный своими воинами в глубь галереи, Абд-эль-Малек ругался и говорил о том, что надо выпустить тигров из клеток. Появился разбуженный всем этим шабашом халиф, еле волоча ноги в туфлях без задников. Среднего роста, повелитель правоверных кутался в шелка небесного цвета. Его череп блестел, лицо было покрыто волдырями. Увидев в коридорах людей с запачканными кровью трезубцами, он разразился бранью:

— Вы что, все посходили с ума? Вы всполошили мой гарем. И что скажет моя госпожа, Саламандра?

— Феранк проник в этот гарем… — пробормотал атабек. — Собака-христианин и…

Он вытер свой залитый кровью лоб. Но это была не его кровь. Прошло бесконечно много дней с тех пор, как он приблизился к ней — Саламандре, и ему казалось, что этот отрезок времени, заполненный отступничеством, преступлениями и угрызениями совести, отделял его от нее больше, нежели стены.

— Так, — произнес халиф, накручивая на кулак шелковистую, хотя и редкую, бороду. — Неужели это и есть причина такого шума? Вы действуете все же необдуманно. Может быть, этот человек — посланник короля Ги? Этот принц знает, что мы собираемся атаковать его; может быть, он думает о прекращении сопротивления и об уплате выкупа? Феранки являются искусными мастерами в производстве духов и тканей. Я хотел бы предложить вербену и росный ладан Иерушалаима той, кто держит мое сердце в своих белых ручках…

Его близорукие глаза остановились на тоненькой фигурке, которая быстро спускалась по лестнице. Но это была всего лишь принцесса Зубейда, и он вздохнул. Поправив складки своей вышитой в духе Корана накидки, усыпанной изображениями звезд, очаровательная девушка уткнула в плечо своего сводного брата красивое заспанное личико.

— Как?! — воскликнула она. — Феранк во дворце?! И ему удалось уйти, не так ли?! Несмотря на засовы, львов и этого храброго атабека, который нас охраняет! Но я вижу, этот монстр привел в ужас наших янычар; наверное, это был людоед, горбатый циклоп…

— Вы, конечно же, знаете, моя кузина, — сказал, кланяясь, с иронией атабек, — что этот христианин-собака очень красив. Иначе разве он смог бы войти в гарем?

— В таком случае, — возразила Зубейда, нервно покусывая свой красный от хны ноготь, — вы сделали непростительную ошибку, дав ему уйти. Человек менее уродливый, нежели дьявол, в Баодаде — вот так удача! Я предпочла бы увидеть, как он умирает.

Она показывает ему дорогу…

По-прежнему следуя за Искандером, Конрад прошел по подъемным мостам и через потайные двери, чтобы погрузиться в ночь, несущую только песок и молнии. Веревочная лестница была прикреплена в условном месте на крепостной стене, но у него не было времени на риск. Внизу, на Тигре, покачивалась гурфа -круглая, сплетенная из ивовой лозы и обмазанная смолой лодка. Человек и лев прыгнули в нее. Невообразимые крики за ними стихли. За стенами сераля неистовствовал хасмин.

Огромная река пересекала город. В ночи блестела ее черная вода. Вдоль берегов с якорными цепями ветер гнал корабли. Сверкнула молния, и Баодад Анти-Земли (Багдад на Земле) предстал перед беглецом как вычурный рисунок.

Хлестал песчаный дождь. Под пальмами вспыхивали фиолетовые шаровые молнии. Гурфа причалила к галере; Конрад и Искандер взобрались на ее палубу. Землянин увидел скованных цепями гребцов, которые спали, положив головы на чугунные цепи. Некоторые переворачивались и стонали, их исполосованные спины кровоточили; другие шептали во сне какие-то имена. Больше всех страдали те, кто был под бизань-мачтой.

Являясь представителем Воды, Конрад получал дополнительные силы, как только приближался к родной стихии. Его зрение и слух обострились, а полученные в ходе эпического прорыва раны быстро зарубцевались. В полной темноте он различал огоньки на вершинах мачт, слышал потрескивание кораблей, его мысль улавливала безграничное отчаяние пленников. Почти все из них были христианами, многие — из Меропы. Некоторые сидели на галерах уже по двадцать лет; это были живые трупы, чьи раны растравливала соль. Глухой ропот перешел в грустную песню.

Голос певца был поставлен как хорошо настроенная виола; тот, кто говорил, был так же молод и, наверное, недавно попал на галеры. В его речитативе слышалась нежность, но не было покорности судьбе. Он говорил:

Они пели, и Конрад начинал понимать, почему Зубейда, нежная и коварная, влюбленная представительница Земли и Огня, направила его сюда…

А хор продолжал полную отчаяния песню:

Наступила тишина.

— Вставайте, феранки! — сказал не похожий на другие голос, который ничего общего с этой полной отчаяния песней не имел.

Тень перешагнула натянутые бортовые леера. Вторая (голубая) луна осветила блестящий панцирь из неизвестного металла.

У человека в руке был меч, за ним следовал лев. Кое-кто из каторжников выпрямился, а тот, что был ближе всех, сказал на прованском языке:

— Да это один из рыцарей Тау!

— Замолчи, — прошептал другой. — Это всего лишь видение… или еще хуже! Смотри: у него на кольчуге полумесяц!

— Это всего лишь военная хитрость, — сказал Конрад. — Я оттуда, откуда и вы, родственник Великого Магистра Гуго Монферратского. Братья мои, я решил освободить вас. Много ли среди вас феранков?

— А что мы теряем? — послышался молодой голос, в котором не было никакого смирения. — Умереть под кнутом или от удара ятагана… На этих кораблях нас больше двухсот, мой принц. Но мы скованы цепью, а у тех есть оружие.

Дрожь пробежала по исполосованным спинам. Потом кто-то шепнул:

— Тревога! Надсмотрщик!

Все легли на палубу. Тень в форме бочки поднималась по трапу судна; человек шатался, держа в руках хлыст, он был явно пьян. Он хотел еще раз ударить по нывшим от боли телам, но покачнулся, и узкие ремни хлыста просвистели в пустоте. Конрад сдержал свой гнев: «Не нападать на местных жителей без провоцирующих действий». Тому, кто составлял Устав Свободных Светил было легко написать такое! Но пьяный приближался, ругаясь. Он поднес фонарь к сверкающему силуэту:

— Что это такое? Клянусь Тервагантом, феранк не скован цепями!

Он поднял хлыст. Но длинное тело, золотистое и грациозное, бросилось с бортовых лееров: Искандер раздавил эту скотину. Монферрат вытер щеку, на которую попала кровь. Он чувствовал себя связанным с каторжниками Анти-Земли и скомандовал второму стражнику, остававшемуся в темноте:

— Снимите цепи с пленников.

Вышел капитан с обнаженной саблей. Искандер поднял голову и зарычал. При виде убитого стражника и огромной кошки, которая его терзала, человек открыл было рот, чтобы закричать, поднять тревогу на остальных кораблях. На этот раз Конрад без колебаний навел свой бластер и выстрелил. Однако появились и другие тени; каторжники увлеченно наблюдали за развернувшейся борьбой, предупреждая своего освободителя:

— Осторожнее, справа, сынок! Сейчас слева!

Видя это, второй стражник открыл замки на цепях, что связывали шестерых гребцов. Эти окровавленные, изможденные люди выпрямились и, пустив в ход наручники, начали наносить удары стражникам. Кое у кого в руках были обломки весел и обрубки канатов. Схватка была недолгой, но упорной; на палубе везде валялись убитые стражники.

— А сейчас — на другие корабли! — сказал Конрад.

Всего было шесть судов: три галеры по восемьдесят пар весел, флагманский корабль и две фелуки. Так как большинство каторжан были моряками, абордаж прошел изящно. Только флагманский корабль оказал сопротивление, но Искандер совершил чудо, раскалывая, как скорлупу, головы в тюрбанах, кроша мясо. Среди феранков были два рыцаря, которые, подобрав сабли, радостно работали ими молча.

Сидя на мостике командующего галерами, де Фамагуст, появившийся откуда ни возьмись, из измерения ESP или какого-нибудь другого, считал павших и отпускал им грехи.

Когда каторжане овладели флагманским судном, рыцари-феранки представились Конраду: граф Альфаж и рыцарь Эстандуер. Молодой певец, который все еще помнил свою милую в Феранции, оказался кузнецом из Арманьяка; богатый купец, который обвинял своих детей, был из Оверна: корсар, который мечтал только о свободе, назвал себя Тьерри. Конрад поручил им командование на захваченных кораблях. В мгновение ока палубы и мостики были расчищены, трупы выброшены за борт, а каторжане, сбросившие цепи, снова оказались у весел. Меркуриус де Фамагуст благословил этих людей.

— Мы поднимемся вверх по Тигру, — объявил он, — и да поможет нам Бог, братья мои, это будет тяжело. На полпути нам нужно будет сжечь корабли и отправиться в Фалестию пешком.

— Я не знаю, — сказал с сомнением корсар, — как встретят нас в Иерушалаиме.

— Вас встретят с распростертыми объятиями, — сказал Конрад. — Я ручаюсь за это.

Проявление ярости

Новость о том, что бесчисленная армия халифа Абд-эль-Хакима вступила в Моавский край, разнеслась по Иерушалаиму как удар молнии. До сих пор рыцарям Тау приходилось сражаться с Дамасском и пустыней: неравные силы противостояли друг другу. Но двести тысяч янычар и регулярных войск Баодада, пятьсот тысяч монголов с плоскогорий хлынули на ничтожно малый Сион.

В королевском дворце об этом еще не думали. На совете крупные вассалы поздравляли короля Ги; патриарх благословлял брак, махая, как крыльями, украшенными жемчугом рукавами; рядом с королем стоял Жильбер с высокомерным, мраморным лицом. Завтра он женится на Анне. В воротах Эль-Асбата показался гонец, прибывший из пустыни. Он так гнал своего коня, а на его лице была такая маска из пыли и крови, что его тут же пропустили в зал капитулярия. Поначалу великие мужи не узнали его: это был лишь сборщик налогов. Случай забросил его к границам королевства на горящие развалины крепости спустя полчаса после ухода Абд-эль-Малека. Этот предвестник несчастья очень спешил, он тяжело дышал, язык его во рту был черным.

Не произнеся ни слова, гонец упал на колени перед королем и бросил перед святейшим собранием одеревенелый мешок, покрытый клейкой массой. Веревка зацепилась за изображения сказочных чудовищ на троне, и этот своего рода бурдюк раскрылся.

Из него выкатились три головы: широко раскрытые глаза были белыми, густая жидкость капала из зияющих отверстий шей. С самой маленькой головы спадала голубая копна длинных женских волос. Ги узнал своих вассалов по ту сторону реки Иордан.

Поспешно поднявшись по ступенькам к своему трону, он закричал:

— Дама Эсшив из Триполи! Графиня Генезарета… Что вы хотите от меня? Чем я могу вам помочь?

Так Жильбер узнал, что у него была старшая сестра.

Синие губы почти не шевелились, когда гонец простонал:

— Они взяли крепость и всех перебили!… Только дочь графа от другого брака смогла убежать, уведя с собой четырех детей дамы Эсшив, и, судя по всему, укрылась в замке у озера. Но их осаждают полчища сарацинов. Это передовые отряды Абд-эль-Малека… Государь, дама Эсшив просит помощи для своих детей, ради справедливости!

Справедливость!

В зале поднялся оглушительный шум. Все стоявшие рядом с королем рыцари закричали, их кольчуги задрожали, багровый цвет приобрели покрытые славой шрамы. Рено из земель по ту сторону Иордана ругался; фландриец со всей силой ударил по столу кулаком; тамплиеры задумчиво рассматривали наполовину вытащенные из ножен широкие лезвия своих мечей. Даже Жильбер… Он смотрел на это безжизненное лицо, которое было раньше нежным и красивым.

У него было лишь одно желание: отомстить за эту неожиданно появившуюся сестру. Он так и сказал. Неподвижно застывший, Жильбер был похож сейчас на вышедшего из легенды принца. Он обратился к королю:

— Государь, другие могут ждать или обсуждать. Я не могу, как бы ни велико было мое желание присутствовать завтра на празднике, который даст мне все. Соблаговолите позволить мне взять Тау и отомстить за девушку, которую я совсем не знал, но она была мне сестрой.

Если еще недавно в Иерушалаиме были тысяча сердец, которые сомневались в Жильбере, рыцарей и принцев, которые к нему холодно относились, то он всех их покорил в эту минуту. Все хотели взять Тау и пойти с мечом на сарацинов. Люди обнимались, кричали, плакали. Христианские принцы забыли свои разногласия и злобу, генерал госпитальеров предлагал свои замки, а повелитель Антиохии — свою армию. Неистовство достигло наивысшей точки, когда, наклонившись, Жильбер взял в руки голову с длинными голубыми волосами и благочестиво поцеловал мертвые веки.

Однако рядом не было какого-нибудь де Фамагуста, чтобы шепнуть, что замок у Тивериадского озера уже пал, что дама Эсшив была лишь сводной сестрой Д'Эста и что уничтожение людей сарацинами — как насущный хлеб и ходовая монета. Никакой ветер не остудил горячие головы.

— Справедливости и мести! — кричали рыцари.

— Умереть под Тау — самая прекрасная судьба! — заявил мрачно Гуго Монферратский.

Единственный настоящий стратег в святой земле он знал: укрывшись за стенами Иерушалаима, при поддержке со стороны христианской Галилеи, армия Тау могла бы не только сдержать штурм Абд-эль-Хакима, но и истощить, измотать удалившегося от своих тылов противника. Но если она покинет свои укрепления, все погибло! Его мечта о сарацино-феранцузской империи умерла. И после отъезда Конрада он ничего о нем не знает. Из Баодада приходили слухи о резне и холере…

Под балконом, на котором появился король Ги, его ждала огромная толпа. Один доселе слабый принц, казалось, преобразился: он поклялся не снимать кольчугу до тех пор, пока хотя бы один сарацин будет топтать святую землю. Патриарх благословил будущую армию.

За несколько часов город изменился до неузнаваемости; генуэзцы закрыли свои базары, так как торговля теперь казалась бесполезной, а греки стали обсуждать: оставаться им здесь или уходить. Толпа забросала камнями прокаженных Иозафата, которых подозревали в шпионаже; какой-то торговец залез на столб и стал проповедовать священную войну, которая будет предшествовать концу света; даже жрицы любви принесли в казну свои серьги и носовые кольца.

Анна де Лузиньян выразила желание увидеть Жильбера. И ей была предоставлена эта возможность. Все уже знали, что армия будет состоять из трех корпусов: король возглавит центр, Гуго Монферратский и принц Д'Эст — фланги. Жильбер пришел во дворец. Его лицо осунулось и было холодным. Анна сняла с пальца обручальное кольцо, протянула его Десту и сказала, что удаляется на гору Кермель.

— Прокляните меня, оскорбите меня, — равнодушно сказал он, — но не приносите себя в жертву из-за меня. Я не стою этого. На Анти-Земле есть более достойные рыцари, готовые добиваться вашей руки. Вы видите перед собой лишь отступника и предателя.

— Вы будете сражаться за Тау! — вздохнула Анна.

— Я всегда обожал великие потрясения. А это даст мне возможность искупить свою вину в собственных глазах. Я, наверное, погибну за благородное дело.

Принцесса заплакала, и Жильбер, никогда не видевший женских слез, смягчился.

— Не плачьте, — сказал он. — Наша помолвка была лишь детской игрой…

— Но не для меня, господин!

— Анна, я прибыл издалека и чувствую, что постарел на тысячу лет. Неизвестные солнца слепили мне глаза и сделали мою кожу грубой; я сражался под всеми небесами, но у меня ничего нет. Все, что отныне может предложить мне Анти-Земля, это красивую смерть.

Ее руки, как водоросли, цеплялись за плащ землянина, а из глаз текли хрустальные слезы. Он смотрел на нее с неожиданным ужасом, на ум приходили темные истории: в измерении ESP живут не только саламандры… из стихийной пропасти могут появиться другие, более вкрадчивые существа. Вдруг он что-то уловил в чертах Анны и грубо отстранил ее, когда она бормотала:

— Вы уходите, а я сгораю от любви…

— Я узнал вас, — сказал он. — Вы только русалка! Вы не можете ни сгореть сами, ни сжечь меня. Возможно, вас действительно зовут Анна де Лузиньян; наши два мира так опасно смешались! Но я всего лишь человек, и игра уже достаточно долго длится. Я хочу прожить несколько печальных дней с людьми. Я хочу умереть в кругу людей и от ударов людей!

Туманные зрачки Анны опасно сузились:

— Эта девушка, чьи мертвые глаза вы поцеловали, не ваша сестра. Вы не принц Д'Эст.

— По-моему, вы мне уже говорили это. Но это неважно: я приведу с собой многие тысячи копий и умру под этим именем. Что касается дамы Эсшив из Триполи, то мне приятно считать ее сестрой! Это не был ни огненный джин, ни водяной демон.

— Я вас в самом деле любила, Жильбер! — заплакала русалка.

— Да знаете ли вы, что такое любовь? Любить — это не топить, затягивать в тину или сжигать! Да прекратим шутить. Нужно, чтобы я вспомнил дворец? Нужно ли показать королю Ги переплетение вен, которое образует трехлопастный хвост под мышкой у его дочери, его очень дорогой дочери?… Скажите слово — и я позову этого гвардейца…

Анна вытерла глаза и сказала сердито:

— Зовите его. Это домовой.

День был мрачным.

На рассвете распахнулись городские ворота, и через них в город хлынул поток испуганных сельских жителей. Мрачные предчувствия гнали крестьян, которые покинули свои деревни. Ослы и мулы сгибались под тяжестью нехитрых пожитков, женщины несли на спинах младенцев. Ужасные слухи беспокоили народ: основные силы армии Абд-эль-Хакима шли к Тивериадскому озеру, посередине которого находилась крепость. Считали верблюдов и копья воинов. Густое облако пыли в десять стадионов сопровождало эту массу.

На Кедроне охваченная паникой толпа встретилась с другой людской рекой. Но они не смешались друг с другом. Под звуки фанфар Иерушалаим открыл ворота своим воинам. Из подземелий вытягивали баллисты и метательные орудия; быки тянули катапульты, которые спускали с Сионской горы. Собрали старые осадные орудия, которые не использовались со времен Рено Д'Эста. Тамплиеры объясняли слугам действие этих машин. Они учили также некоторым хитростям, как выжить в пустыне: класть на виски под шлем мокрую тряпку; рыть ямы на стоянках — в них земля более влажная; встряхивать упряжь, чтобы освободиться от скорпионов; прикрывать костры, чтобы не привлекать ярко-красных аспидов.

Наконец огромная армия пришла в движение.

Длинные ряды всадников, одетых в железо, в шлемах, защищенных «кеффиехом», потекли через ворота Святого Этьена. За ними следовала возбужденная толпа людей, вооруженных только факелами и колами; затем шел длинный караван: навьюченные кладью ослы, стада овец, растекающиеся по равнине, нагруженные бурдюками с водой тележки. Вся эта масса направлялась к границе страны Моав, к Сефорийскому источнику, где должны были сойтись армии и состояться последний военный совет.

Иерушалаим уже терял свою кровь и сущность.

На крепостных стенах в пестрых платьях и в украшенных жемчугом головных уборах стояли женщины. Некоторые, как это сделала в свое время Андромаха, подталкивали своих сыновей к колонне, к своим мужьям или любовникам. Среди этих жен, подруг было много евреек и неверных, однако и они не были равнодушными и умоляли своих хозяев нанести сильный удар по врагу. Никто не делал попыток удержать воина, никто не бросался под копыта бело-рыжих лошадей, никто не катался от горя по песку. И Дест подумал, что человеческая любовь и в самом деле никудышная вещь, если только это она…

До середины плоскогорья рыцарей сопровождали священники. Там сионский патриарх спешился, благословил армию и обнялся с крупными военачальниками. Как повторялись жесты! Этот инсценированный выезд являлся лишь пародией на ритуальную процессию святого четверга. Многие из паломников, что присоединились к воинам, были вооружены лишь листьями пальм и лилиями, но они двигались вперед, устремив глаза к солнцу. Когда удалилась живописная группа духовных лиц, эти бедные люди смело шли в глубь неумолимой пустыни, где песок был покрыт слоем соли. В оазисах рычали львы. Огромный черный рыцарь в плаще, на котором был вышит кровавого цвета знак Тау, вел людей в бой, к славе, вернее, к смерти. И Жильбер Д'Эст почувствовал себя связанным с этой силой — Гуго Монферратским.

Когда они поднялись на эту Голгофу, Дест выпил до дна вино из кубка. Его археологическая подготовка позволяла ему вспомнить некоторые вещи. Когда-то на Земле существовало Святое Восточное королевство, которое пало под ударами сарацинов. Последний удар, который уничтожил его, был нанесен в битве, развернувшейся у Тивериадского озера, с целью освободить графиню Эсшив де Триполи, которая уже погибла к этому времени.

Когда позже, намного позже, вдали засверкало озеро — мертвая бирюза, вставленная в оправу огненной равнины, — Жильбер не удержался и спросил пажа:

— У этого озера, конечно же, есть название? Какое?

— Тиверийское, господин, — ответил юноша. — Здесь Бог шел по воде.

А рыцари Тау все двигались вперед, через пустыню, в которой не было ни колодцев, ни чьих-либо следов. Все реки и ручьи пересохли. Стали появляться настораживающие предзнаменования. На вторую ночь самая большая луна Анти-Земли стала кроваво-красной, а затем исчезла в черной туче.

Всадники и лошади изнывали под накалившимися доспехами. Вода в бурдюках стала теплой, затем зловонной, а кожа на них потрескалась.

Вслед за этой массой воинов, которые чувствовали уже приближение смерти, семенили шакалы и гиены.

Битва

Наконец армия прибыла в сердце безжалостной равнины…

Летняя жара, словно свинец, давила маленькие пальмы над холодным и чистым, как стекло, источником. Здесь и находилось одно из мест в мире, которому суждено было стать местом катастрофы: источник Сефория.

Было жарко. Очень жарко. Песок светился, как фосфор, и вся пустыня чувствовала присутствие хищника. Пот разъедал опаленные лица. В шатре короля Ги собрались на совет, который скорее походил на потасовку, крупные военачальники.

…Сколько похожих событий произошло 1500 лет назад на другой планете, знало достоверно только одно существо: Меркуриус де Фамагуст (для него в отличие от Жильбера речь тут не шла о воспоминаниях или археологических знаниях). Епископ (или имам?) присутствовал в 1287 году при другой битве ангелов. Но он не мог предупредить армию Тау.

«Того, кого Бог хочет потерять, он сначала ослепляет». Вокруг шатра, где заседал совет, томилась в ожидании решения огромная армия христиан, которая находилась в боевой готовности, — люди в тяжелых панцирях и покрытые попонами лошади. Люди чувствовали голод, да и борзые уже лизали свои поводки. Вторая луна раздвоилась в мертвенно-бледный спектр и затем исчезла. По железным рядам пробежал протяжный вздох: ничего подобного люди не видели с тех пор, как принц Македонии, которого случайно звали, как и на Земле, Александром, одержал возле Арбел победу над персидским царем.

Люди задыхались. Порой какой-нибудь ослабевший подросток оседал на землю и лежал как мертвый. Край полотна, которое закрывало шатер, колыхался от слабого дуновения ветерка. Воины, стоявшие снаружи, спрашивали друг друга в знойных сумерках:

— Кто это? Кто вошел? Что они говорят?

Опытный воин, у которого был острый слух, передал остальным:

— Говорит принц де Триполи. Считают, что он заколдован, но это хитрый полководец, и он лучше всех знает военное искусство. И вот что он говорит…

Человек кратко пересказал речь Жильбера.

По-прежнему колеблющийся, неспокойный, тот вновь обрел качества воина-одиночки и стратега, более чем на тысячу лет превосходящего окружающих в своем развитии. Он знал уже, что армию Тау ждет погибель. Он читал это на лицах своих товарищей, в их мрачной возбужденности, в смирении нижнего звена воинов. Он вдруг всех их стал рассматривать как экипаж огромного космического корабля, который устремляется в звездную бездну дыры Лебедя или погружается в ужасающий промежуточный мир.

Он умолял короля Ги (командира корабля) «ни в коем случае не углубляться в эту пустыню, которая не что иное, как пекло».

— Следовало, — говорил Жильбер, — удерживать позиции и ждать штурма неверных, которые, словно волны, будут разбиваться о бронзовую стену.

Страна Моав была опустошена. Стояла такая жара, что ни один феранк на открытой равнине не мог вынести ее. Пересохли все реки, в колодцах была только зловонная грязь.

Покинув берега Кедрона, христиане выпили последние глотки горячей воды из своих бурдюков, а бестолковые приказы помешали им пополнить ее запасы из источника Сефории. По плоскогорью сейчас поднималась не армия, а гонимое на бойню стадо. Не боясь получить репутацию труса, Дест взывал к благоразумию своих спутников. Они знали, что в жаркой пустыне гибнет больше людей, нежели в бою!

Однако, обернувшись в поисках поддержки, он понял, что остался один: люди отворачивали лица, на которых отражались растерянность и ярость; Рено с той стороны реки Иордан ликовал в своей великой ненависти к неверным, а король Ги шептал:

— Однако Эсшив де Триполи была вашей сестрой, сын мой!

— Речь идет не только о мести, — вмешался коннетабль Жослин. — На этот раз соединились и милосердие, и политика! Нам следует прийти на помощь нашим вассалам, которых осаждает неприятель… И, даже если мы оставим несколько костей в пустыне, разве не сказано: хорошо, когда некоторые из людей погибают за народ!

— Какие люди? — воскликнул Жильбер, чувствуя, что он повторяет слова, уже произнесенные кем-то в другом месте. — Несколько истощенных защитников с обреченной башни или цвет вашей кавалерии?… О король Ги! Совершенно ясно, что, если мы проиграем битву у Тиверии, падет заморская территория Феранции, а с ней рухнут все надежды Тау!

Собравшиеся заколебались на мгновение: этот человек говорил правду! Но нужно было больше, чем вера в принца де Триполи, некоторые называли его «сомнительным и к тому же заколдованным». И тогда поднялся грозный Гуго Монферратский. Он не спал много ночей, глаза у него были красными. Захваченные утром на границе страны Моав пленники говорили о каком-то крупном сражении в Баодаде, где один человек, вооруженный молнией, пробился сквозь кольцо окружавших его янычаров Абд-эль-Малека. Был также какой-то лев… Человек тот исчез, говорили пленники, наверное, он смертельно ранен… Один мусульманский богослов уточнил:

— У него было лицо ангела Азраэля. Он пытался похитить жену халифа. За такие преступления карают смертью…

Смерть… смерть… Слово напоминало о нападении Бича.

«Если Конрад погиб, как могу жить я?» — подумал оцепеневший от ужаса Великий Магистр.

Когда он говорил, в его голосе отражалась вся сила его боли. Все умирающие христиане являлись сейчас его сыновьями, так же, как и Конрад. Нет! Он не допускал мысли о том, чтобы сидеть сложа руки в ожидании гибели отчаявшихся людей. Жители Моава, искалеченные, распятые, публично опозоренные, были его братьями.

Он представил себе их муки, когда некоторые по слабости характера отказываются от своей религии и навлекают на себя вечный позор. По морщинам его сурового лица катились слезы, но Гуго не чувствовал их. Он воскликнул:

— Мы все будем нести ответственность за эти стремящиеся в преисподнюю души! Мы довели их до такого состояния; но каждая душа получит искупление ценой крови Бога!

Эта неистовая речь нашла свой отклик, как всякий страстный призыв… Было принято решение: христианская армия отправляется на помощь защитникам замка и города Тиверии.

Когда по армии Тау передали приказ атаковать неприятеля, люди и лошади, укрытые тяжеловесными попонами, уже пошатывались; никто из них за последние двенадцать часов не ел и не пил.

Бледная заря вставала на горизонте, прогоняя адскую ночь. Полураздетые принцы спали среди дымящихся развалин Тиверии. Ирония судьбы: силы Святого королевства шли на помощь городу, который сдался неприятелю; все его жители были вырезаны третьего июля, а армия короля Ги собиралась войти в Моав четвертого июля.

Арабский летописец Эль-Афдал, двойник которого жил на другой планете, писал: «Сражение было дано на равнине Хиттим. Да продлятся дни того, кто видел его. Это место конца света».

Утверждают, что когда-то здесь упала звезда. Лишь холмы с валунами из кремния и гранита, поросшие редкой сухой травой. Ни горного массива, ни оврага, которые могли бы служить укрытием! Воины Тау шли маршем всю ночь, неотступно следуя за разведчиками. Наконец они достигли ущелья. Только в девятом часу дня — а это показывает, с какой медлительностью тащились эти люди, ведь они шли не в бой, а на казнь — вышли на плоскогорье.

Об этом сообщили повелителю неверных. Он воздал хвалу Терваганту за то, что тот посылает ему врагов, и сказал:

— Да будет уличен во лжи демон! Ступайте и убейте его!

Черные и красные колонны пришли в движение.

От ударов стали тряслась земля. Неверные устремились большими волнами, вооруженные луками и копьями. Они имели свежие силы, их бурдюки были заполнены холодной, ледяной водой из озера. Но и измученные воины Тау сражались яростно. Ослепляемые солнцем, пошатывающиеся в своих тяжелых доспехах феранки продолжали двигаться к этой безжалостно голубой воде, к этому заселенному мертвецами городу, который они пришли освобождать.

Семь раз, писал летописец, феранки отступали, а затем снова шли на штурм.

В бою люди срывали с себя сверкающие на солнце латы вместе с кусками своей кожи. Были и такие, чье оружие сломалось или согнулось. Они ногтями раздирали лица своих врагов и большими пальцами выдавливали глазные яблоки. Другие в ожесточении впивались зубами в горло неприятеля. Умирающие поднимались и секли ноги лошадей.

Эсклармонда — святая эльмов — приказала поднять свои носилки на холм. Сидя на ярко-красных подушках, она наблюдала за боем. Ее дыхание становилось все более учащенным и свистящим; она чувствовала каждое падение воина, каждый удар стали, но ничего не могла сделать: ее участь и судьба Анти-Земли IV были решены.

Сидя по-турецки на корточках, сопровождавший ее брат Бертхольд Шварц (он привязался к этому созданию Стихии) вытирал ей платком лоб, который она расцарапала до крови.

Ко второму часу битвы более двадцати тысяч рыцарей, как скошенные, усеяли песок; жгучая жажда мучила тех, кто остался жив, они пили кровь и мочу лошадей; под солнцем их раны гноились.

Метательные машины глухо сотрясали равнину. Запущенные катапультами обломки скал раздавливали оставшихся в живых.

Жестокий бой развернулся под хоругвями короля Ги. Мусульманские богословы предсказывали правоверным, что падение знамен христиан возвестит о победе халифа. И тот все направлял войска на штурм, чтобы сорвать эти славные лохмотья. Король с пышными белыми волосами, спадающими на кольчугу, спрятался за крепостной стеной перед большим Тау, и массы неверных неоднократно отступали.

Колдунья, которая поднялась на холм Хиттим и прокляла христиан, была сражена стрелой. Она скатилась к подножию холма, где арабы подожгли до этого сухую траву, чтобы дым разъедал глаза неприятелю, и сгорела, испуская страшные крики.

В двух шагах от этого места защищал шатер короля Гуго Монферратский, возвышаясь над сражающимися. Огромный и одинокий (почти все командиры погибли), он наносил страшные удары. Все было просто и ясно сейчас. Все его усилия, направленные на примирение народов, оказались напрасными, он вновь стал тем, кем был на Земле: проклятым рыцарем-монахом, который сражался последний раз. Струйки крови, стекавшие с бровей, делали его лицо похожим на страшную красно-черную маску.

Но варвары Жильбера создали железный клин в полчищах мусульман, и Дест устремился вперед:

— Тау и Триполи!

Он почувствовал радость, когда увидел улыбающегося Гуго. Над равниной стоял раскаленный полдень, когда по приказу Абд-эль-Малека протрубили семьдесят семь фанфар. Перед янычарами извивались в танце, резали себе лица и что-то горланили дервиши. В красном от хамсина воздухе черные и пурпурные хоругви напоминали огромные крылья. Проезжая у холма, где находились золотистые носилки Саламандры, атабек на секунду остановился и протянул к ней руки: он дарил Эсклармонде эту дикую схватку. Она отвернулась.

И тут, продолжает другой летописец, на этот раз христианский, который подписался Герговиусом из Триполи, случилось большое чудо. «Мы были измотаны и изнурены. Оставалось мало рыцарей Храма, госпитальеры не могли помочь раненым. Умирающие от жажды паломники были почти все уничтожены неграми из Занзибара. Сарацинские разведчики подползли к возведенному для короля шатру и подпилили его колышки так, что королевские хоругви наклонились: они упали бы при первом же толчке. Но к нам снизошла Дева Мария: пустыня стала сотрясаться до глубин, где покоились кости Адама, ослепительный луч света пронзил занавес из пыли, поднятой хамсином».

Блеснули тысячи копий. С востока приближались нечеловеческого вида всадники. Не ожидавшие атаки с фланга, неверные дрогнули. Лавина обрушилась на них.

Всадники были совсем близко; мираж, который увеличивал их до небес, рассеялся, но они оставались ужасными: почти голые, опаленные пустыней, они были как из преисподней, с косматыми головами и покрытыми язвами телами. Вооруженные топорами, баграми, кривыми саблями, они сидели на лошадях без седел. На их знамени был изображен кровавый Тау. Громкое пение подчиняло ритму их напор:

Тот, кто вел эту толпу, напоминал ростом и манерами Великого Магистра тамплиеров. Его доспехи сверкали. Когда он снял свой шлем, над его белокурыми волосами появилось пурпурное сияние. Вот таким, в момент, когда победитель еще не определился, и появился между двумя лагерями овеянный славой рыцарь. Это было последнее осознанное видение Деста на Анти-Земле: копье янычара пробило его кольчугу. Потеряв своего командующего, трипольцы отступили.

Все вокруг смешалось; каторжники Конрада устремились вперед. Под ударами абордажных сабель летели головы. Халиф, обрезав себе бороду, чтобы его нельзя было узнать, сбежал с остатками войска в пустыню…

Огромный, золотистого цвета хищник бежал перед астронавтом с Земли. Он вцепился в горло атабеку из Заиорданья.

Угрызения совести

— Госпожа, — сказал брат Бертхольд Шварц, — надо бежать. Люди в обоих лагерях измотаны, да и ночь благоприятна для побега.

Бросив носилки Саламандры, так как нести их было уже некому, они пошли вдоль русла пересохшей реки. Среди нагромождения мертвых тел и сломанного оружия текли струйки красной жидкости. Сильная усталость свалила воинов, они спали там, где упали. Победители смешались с побежденными. Слышались прерывистое хрипение умирающих, осторожные шаги шакала, смех гиены.

Эсклармонда шла как в бреду. Она потеряла свои золотые сандалии; пола ее туники была в крови. Иногда они останавливались; брат Бертхольд подносил флягу к губам умирающего, отпускал ему грехи или закрывал глаза мертвому.

— Иезус Мария! Какой ужас! — стонал он.

А Саламандра кричала:

— Замолчи! Это лишь микроорганизм.

— О госпожа! Волки в пустыне не разрывают друг друга так жестоко! Посмотрите на этих двоих…

Он не узнал Абд-эль-Малека, который, умирая, вонзил свои клыки в горло корсара Тьерри. Саламандра равнодушно глядела на восковые лица.

— Принцесса, — сказал монах, — это тоже ваше деяние? Признайтесь!

— Думаю, что да, — ответила она серьезно. — Я не могла высадиться на планету, не совершив при этом какого-нибудь зверства; но эта жестокость худшая из всех. Что ты хочешь? Это моя природа: я все сжигаю! И моя разрушительная сила все возрастает, особенно после этого турнира, где я встретила его… Кажется, это и есть любовь Саламандры! Если бы он обнял меня, я сожгла бы и его как соломинку.

— Вам следовало бы отказаться от этой несущей смерть страсти!

— Разве я не пыталась? Я сбежала, лгала, довела его до отчаяния… все напрасно. Он сказал мне, что преследует меня от своей Галактики и что никогда не откажется от своей цели.

— Однако, принц Д'Эст…

— Ты полагаешь, он похож на Жильбера? Он чист и тверд, как бриллиант… О! Эти проклятые земляне удачно выбрали своего Охотника! А мы идем в космическом пространстве, оставляя каждой планете мои чудовищные дары… Я проклята!

— Господи, — взмолился Бертхольд, — прости ее, ибо она не знает, что говорит!

— А ты, что ты делаешь, следуя за мной? — спросила ставшая вдруг раздраженной Эсклармонда.

— Ничего, — сказал монах. — Я следую за вами и собираю ваши дары. Самые маленькие из тех, что можно собрать. Вы сжигаете, но вы и озаряете…

Я никогда вам в этом не признавался: сейчас я нахожусь в поиске выхода, продвигаюсь на ощупь. Раз люди не прекращают убивать друг друга, я придумаю такое ужасное оружие, что оно испугает и образумит их всех: оно уничтожит их, разрушит крепостные стены и башни… Тот, кто будет обладать им, получит власть. Никто не осмелится больше нападать на слабых и несчастных, так как я, разумеется, предназначаю свое оружие для службы справедливости. И на Анти-Земле воцарится вечный мир.

— Я уже слышала нечто подобное, — возразила она, потеряв терпение. — Как выглядит твое оружие?

Она уже с ужасом представляла себе молодую планету, боровшуюся с ядерными силами…

— Я вижу сорт серого пороха… — скромно ответил брат Бертхольд.

Вдруг она упала на колени. Мягкая поверхность холма была усеяна трупами, вторая, зеленая, луна освещала белые, как мел, лица и застывшие в крике открытые рты. Закричал шакал, встревоженный во время своего обеда. Вздутое тело какого-то янычара скатилось к подножию холма.

Лежавший среди этих безобразных трупов Жильбер Дест был еще жив. В его глазах горели странный свет, нечеловеческая тревога. Он протянул руки в темноту.

— Ты здесь, Эсклармонда? Видишь, я сдержал свое последнее обещание. Я умираю за Анти-Землю.

— Я пришла, — растерянно сказала она, — я тут…

Он простонал:

— Я тебя больше не вижу. Я не чувствую больше твоего тепла. Я холодею…

Она склонилась над ним, она больше не могла ему причинить боль: он так быстро умирал! Она прижала к себе безжизненное тело. Убаюканный, согретый звездным монстром, исследователь Дест заканчивал свое последнее путешествие, а брат Бертхольд отпускал ему грехи.

— Я здесь, — шептал нежный голос, который струился, как язычки пламени. — Я обнимаю, держу тебя, я уношу тебя с собой. Ты чувствуешь мои волосы? Они обвились вокруг тебя, словно золотой шатер, благоухающие амброй и сандалом. Мои руки — это два озера огня… Сейчас я могу поцеловать тебя, Жильбер, но это уже неважно, ты не чувствуешь боли. Я поднялась к тебе из звездной бездны; меня зовут Лилит, Урания. Я — Кровь Звезд! Я сдержала слово. Я люблю тебя. Вот и приближается вечное лето…

Брат Бертхольд отошел в сторону и стоял, перебирая свои четки. Когда он обернулся, Саламандра все еще стояла на коленях, но руки ее уже никого не сжимали. Только маленький язычок пламени пробегал по земле, по горсти пепла.

«Может быть, это ее душа?» — спросил себя в ужасе монах.

Эсклармонда поднялась.

— Бесполезно бежать, — сказала она. — Есть только один выход. Отведи меня к Гуго Монферратскому.

Гуго боялся погони и, не расседлывая лошадей и не останавливаясь нигде на отдых, прибыл в Иерушалаим. Сионский патриарх был поднят с постели дрожащим от страха пронотарием.

— Ваше Блаженство, — сказал тот. — Вернулся генерал Святого Ордена Храма. Он привел нам пленницу и… Монсеньор! Это она!

— Его преосвященство, Монферратский, пленил женщину! — воскликнул верховный прелат. — Да вы с ума сошли!

«Блаженство… преосвященство… речь идет о пылающем демоне!»

Охваченный ужасными сомнениями, патриарх побежал по коридорам, где мерцали свечи. Он спустился в узкий двор, заполненный стражниками с факелами; на ветру развевались хоругви, во всех бойницах горели факелы. Звонили колокола всех церквей Иерушалаима, от крипты на Голгофе до часовенки королевы. Патриарх окаменел от страха… Он закрыл глаза, вновь открыл их: да, это была она! Ее волосы и глаза горели невыносимо ослепительным блеском; за ней шел Гуго Монферратский.

— Святая эльмов, Эсклармонда! — воскликнул патриарх.

— Да, — равнодушно ответила она. — И повелительница неверных и, кажется, еще многое другое. Я сдалась этому человеку, который привез меня, чтобы я предстала перед судом. Позаботьтесь о брате Бертхольде, который считает себя священником: это он подсказал мне идею об искуплении.

— Знаете ли вы, что вас ожидает? — спросил испуганный патриарх. — Я предвижу страшный суд! Говорят, что вы вызвали засуху, голод и войну!

Она пожала плечами и сказала:

— Если бы только это! Вы надоели мне с вашим микроскопическим миром.

— Безумная! — загремел голос Великого Магистра. — Она безумная! Конечно, мы одержали победу, но из-за нее мы потеряли цвет нашей кавалерии! Пал Жослин, ни фландрийцы, ни Дест не вернутся к своим невестам… Не рассчитывайте соблазнить этот город, который кровоточит от ваших деяний!

— Как вы меня ненавидите! — воскликнула Саламандра. — Однако я сделала вам хороший подарок… Разве вы смогли бы без меня разбить Абд-эль-Малека?

Партиарх перекрестился.

— Да поможет вам Бог! — прошептал он. — Почему же вы не остались у неверных? Вам нет ни жалости, ни пощады!

Гуго был еще более неумолимым:

— Мы не воюем с женщинами, но вы — исчадие ада!

— Если бы вы смогли вернуть меня туда, — сказала она, — я была бы вам очень признательна! Ведь именно поэтому я и сдалась. Поймите меня: я не могу уничтожить себя, я продолжаю сжигать и все увеличиваю опустошения! Я попала в сложное положение, а брат Бертхольд только собирается изобрести эту вещь… Бог знает, что он сможет расщепить завтра! Изолируйте меня, закройте меня, поставьте караул, а главное — постарайтесь покончить с этой неразберихой!

Эти слова потрясли присутствующих. Саламандру отвели в подвал. Брат Бертхольд просил разрешения следовать за ней и получил его, так как был ее исповедником. Подземелье было заполнено водой. Она, забавляясь, осушила его и стала играть с пауками и жабами, которые лопались, как пузыри.

Мрачный, с перевязанной головой (сарацинская секира рассекла ему кожу у бровей), Гуго Монферратский знал, что сын никогда не простит ему этот день. Но он был полон решимости идти до конца. Он потребовал созвать трибунал, состоявший из духовных лиц и ученых Иерушалаимского Университета, среди которых были и раввины.

Эти седые головы собрались в зале капитулярия. Гуго попытался объяснить им действие особой стихии — Огня. Это было сложной задачей, так как он не мог говорить ни о Меркуриусс, ни об эльмах. Он нарисовал картину всех бед, обрушившихся на Святое королевство, об эпидемии холеры в Баодаде и о ярости воинов в сражениях.

— Она — нечеловеческое существо, — говорил он, — и сила ее такова, что окружающий ее мир превращается в пепел. Я своими глазами видел, как христиане и неверные бросались в атаку друг на друга и впивались зубами в живое тело. Другие разделяли на части раненых, как оленей, и пили их кровь! Эта девка довела нас до состояния хищников! Она должна понести наказание за это.

Но епископ in partibus из Триполи, узнав, что Саламандра, подданная принца Д'Эста, является его прихожанкой, захотел позаботиться о ее душе. Нужно было сначала причастить ее, а потом уж судить. Профессора-философы пустились в дискуссии, которые Великий Магистр считал бесполезными: можно ли крестить представителя Стихии и какова его сущность? Эта девка утверждала, что она саламандра, но она могла и бредить. И еще, существуют ли саламандры, кроме маленьких безобидных ящериц, которые не вызывают ни холер, ни войн?

Идеалисты отрицали существование природного разума, а эмпирики уподобляли его древним богам.

Ученые и прелаты были сбиты с толку. Сторонники автоматики говорили о хитроумных машинах, о том, как на этих машинах решают уравнения. Наука на Анти-Земле в отличие от науки на Земле ограничивалась опытами, поразительными гипотезами и магией.

Доктор Болонэ предложил изгнать духа заклинаниями, а также сделать анализы крови Саламандры.

— Так как здесь, — бормотал он, — используется силлогизм: всякое существо, которое обладает кровью человека, имеет человеческую природу. Если у Саламандры кровь человека, значит, она имеет человеческую природу.

Но Гуго нелюбезно напомнил ему, что слезы и, вероятно, кровь Саламандры сжигают живое, как лава.

В полдень королева, которая совместно с сионским патриархом несла на себе груз регентства, направила советникам легкие закуски из соленой и сушеной рыбы, пироги с инжиром и медом, абрикосовый мармелад, так как все дали себе обет поститься, пока не вернется домой армия. Вода в Кедроне была грязной, и люди пили апельсиновый и лимонный соки.

Потом, освежив голову, странствующий доктор из Сорбонны с аналитическим складом ума, который присущ подобным людям, задал вопрос, который он считал основным:

— Кто такие саламандры? И из чего они состоят? К чему относить их? Каково их настоящее действие, являются ли они опасными? Известно ли, что пленница является той, за кого себя выдает, и если да, то почему?

— Как только будут выяснены эти пункты, — говорил он, — и даны их толкования, можно было бы приступить к этому частному случаю и искать средства, чтобы объяснить его. Конечно, это потребовало бы дополнительного расследования и адекватных измерительных приборов. Но нам и не к спеху.

Гуго, которому надо было уже в десятый раз повторять все, что он знал об Эсклармонде, отошел в сторону и заткнул уши, отдавая себе отчет в тщетности своих усилий.

Ученые серьезно кивали головами, очарованные методикой Сорбонны, а какой-то Меркуриус де Фамагуст, появившийся откуда ни возьмись, начал говорить изобилующую цитатами превосходную речь. Цитировались Беда, святой Августин, Ориген, Жан Д'Эважи и неоплатонисты. Две достойные уважения школы столкнулись друг с другом, при этом одна выступала за, а другая против внечувствительного восприятия, которое другой мир называл «способностью esp».

— Таким образом, мы выдвигаем рабочую гипотезу, — объявил ученый из Сорбонны. — Существует, по-видимому, заселенное неизвестными существами пространство, которое располагается вне нашего восприятия, то есть находится в неизвестных нам измерениях.

— Назовем его Четвертым или Пятым Измерением, — осторожно предложил епископ де Фамагуст.

— Забавный термин, — признал ученый из Сорбонны. — Он произведет фурор.

— Такие существа, — сказал Меркуриус, — живут, по-видимому, вне установленных норм морали. Наши законы не могут касаться большего, чем греха и искупления…

— Это ужасно! — воскликнул сионский патриарх. — Но в Меропс все же судили и мышей, у которых тоже не было никакой морали. Разве Саламандра находится вне законов? Это человек во плоти или иллюзия? Меня преследуют эти вопросы…

Столкнувшись с этой проблемой, судьи договорились пойти к пленнице, чтобы убедиться в реальности ее существования.

Меркуриус опирался на плечо сопровождавшего его пажа с бронзовыми волосами и грацией молодой девушки, в котором легко можно было угадать принцессу Зубейду.

Уставший Гуго уснул, и нужно было кричать ему в ухо. Проснувшись, он проклинал эти бесполезные хитрости. Патриарх взял тяжелые ключи, и вся эта толпа в пурпурных и фиолетовых тогах и сутанах погрузилась в темноту, из которой тянуло сыростью.

— Что касается меня, — сказал епископ Триполи, — сначала окрестим ее. А затем рассмотрим гипотезы.

Но вид сидящей на охапке соломы прекрасной и хрупкой пятнадцатилетней девушки в разорванной одежде смутил судей. К тому же она еще без умолку произносила бессвязные речи:

— Я пришла сюда, чтобы меня убили: пусть мир избавится от меня! Я совершила глупость, ладно! Мне, наверное, не следовало бы ни воплощаться на этой планете, ни выходить из преддверия рая, раз он существует… К чему сейчас притворства?

Делайте анализ моей крови, моих секреций; я заранее скажу вам: это Огонь! Меня крестить? Думаю, что это вам ничего не даст: я не совсем уверена, что у меня есть душа. В конце концов поторопитесь-ка меня убить, не то будет слишком поздно! Разве вы не видите, что эта планета страдает от моего присутствия? Но я не одна опустошала ее!

И действительно, в мертвенно-бледном небе над Гермелем появились фиолетовые шары, на глазах прибывала вода в Кедроне, земля трескалась.

Непонятный беспорядок царил в городе и во дворце. Внезапно наступила ночь; слепые совы бились о стекла, а между плитами пола ползали пресмыкающиеся. Молния цвета индиго ударила в мечеть Эль-Акса, и по мостовой, ведущей к Храму, забарабанили капли черной крови.

— Эти стены сейчас рухнут от гнева Орифеля, — пророчествовала Саламандра. — Быстрее, быстрее вершите свой суд, христиане!

Два часа дня, а город погрузился во мрак. Члены трибунала в волнении вышли из подземелья. Старый, мирно настроенный архиепископ-маронит шептал:

— А не отпустить ли нам ее?… Может быть, это славная саламандра!

Но во время вечерни стали приходить одна за другой плохие вести: начиналось извержение в горах, взлетали на воздух огромные скалы, кипела вода в реке Оронт в Сирии, а часть города Антиохия погрузилась в озеро Антигон. Под водой отчетливо были видны мраморные колонны и портики. Другой гонец прибыл с юга и сообщил, что на дороге в Баодад разверзлась земля Шатт-эль-Араб и поглотила халифа вместе с остатками его армии.

— Недра земли пылают! — стонал кочевник. — Вышли из берегов Тигр и Гихон, а Аравийская пустыня превратилась в бушующий океан!

Он рассказывал увиденные им сцены: день, похожий на день страшного суда, раскрытые могилы, толпы людей на скалах, отрезанных от внешнего мира…

Судьи вновь спустились в темницу. Ими овладело сомнение: а если это было наказанием? Какое преступление совершила эта девушка? Вызвала войну, холеру, сводит с ума неверных и христиан? Факты были достоверными, но виновность ее не доказана.

— Почему вы сдались духовным властям? — спросил отеческим тоном епископ Триполи. — Вы сделали это из покаяния?

Саламандра легкомысленно ответила:

— Что такое покаяние? Я такая, какой меня сотворил ваш Бог: естественная. Вы хотите знать, почему я здесь? Потому что люблю, но была вынуждена покинуть…

— Вы любили, — снисходительно спросил патриарх, — халифа Абд-эль-Хакима, которому были невестой, и боялись навредить ему из-за своей волшебной природы? Заметьте, господа, что такие чувства делают честь этому созданию.

Она пожала плечами:

— Кто говорит вам об Абд-эль-Хакиме? Этом наполненном ветром бурдюке, который я толкнула к Сиону, потому что не могла долго оставаться вдали от моей любви… — Она показала рукой на ставшего вдруг внимательным Гуго Монферратского. — Вот он знает! Спросите о причинах его ненависти! Между нами говоря, он неправ. Я все сделала, чтобы спасти того, кто дорог нам обоим: я разделила нас пустыней, войной, я разделяю нас сегодня вашими стенами и законами…

Я, которая не знает, что такое страх, я дрожала за его судьбу с тех пор, как увидела растворяющуюся в моих руках и погибающую в огне человеческую плоть! Мудрецы Иерушалаима, я отдаю свою судьбу и судьбу этой планеты в ваши руки! Если вы будете тянуть и дальше прибегать к уловкам, эти стены рухнут, Кедрон выйдет из берегов, а смерч разметет этот церковный собор, я чувствую, как вступают в борьбу силы природы! Все мои старания окажутся бесполезными: планеты так легко горят!

Она кусала свои закованные в кандалы руки. Бертхольд Шварц, на которого никто не обращал внимания, вытирал текущие по ее щекам слезы. Какой-то надзиратель сообщил прелатам, что уровень воды в Кедроне достиг потайных дверей дворца. Они поспешно поднялись наверх. Там Пи-Гермес привел в действие весь набор своих пиротехнических средств; решетки ограды выбрасывали огненные молнии. Пи-Джо, или Водяной Дух, изливал потоки слез, поэтому у ступенек плескались волны, и огромные жабы прыгали под ногами ученого из Сорбонны.

Члены трибунала решили увидеть королеву и отправились во дворец. Там им сообщили, что она пошла навстречу своему супругу и что гинекея пришла в смятение. Бертольда и Жасинта сбежали с молодыми оруженосцами, а юная принцесса Соризмонда пророчествовала в стихах.

Ошеломленные советники вернулись ко дворцу патриарха и остановились на его пороге.

Зал капитулярия был пуст. На золотых подушках лежала огромная черная кошка; она потянулась, замурлыкала, и на ней блеснули искорки. Потом, изогнув спину дугой, она приподнялась и взмыла в воздух, паря на высоте одного фута от земли.

Судьи бросились бежать.

Превращение

Сидя на охапке соломы, Саламандра проявляла нетерпение: значит, это так трудно — умереть? Однако смерть сопровождала ее на каждом шагу! С живостью сверхъестественного существа, для которого прошлое, настоящее и будущее были условными, она вспоминала свою короткую жизнь на Анти-Земле: погром в святой четверг и турниры, холеру и заговоры в Баодаде, Конрада, который с трудом вышел из усеянного трупами сераля, и, наконец, великую и триумфальную бойню в Тиверии…

Жильбер убит, Абд-эль-Малек убит, погибло столько рыцарей! Погиб халиф со своей армией!

Одна, она не могла избавиться от уз своего тела…

Но дверь в темницу была, наверное, плохо закрыта, так как в подземелье появился худой смуглый юноша. Это был мавр в золотой кольчуге, вооруженный луком. Саламандра пристально посмотрела на него. В ее глазах засветилась надежда.

— Не сжигай меня своими глазами! — закричал он пронзительным голосом. — Ты помнишь оруженосца — магрибинца, который покончил с собой у твоих дверей? Это Ахмед, мой старший брат. Ты — причина его смерти. Ты заплатишь за это!

— Как? — спросила она с любопытством.

— Я убью тебя, — сказал юноша. — У меня есть стрелы, я — лучший лучник короля! Гляди, я не смотрю на тебя и стреляю…

Он и в самом деле выстрелил в неподвижную, словно распятую на стене, мишень. Стрела сломалась о гранит. Он выстрелил опять, на этот раз целясь уже старательно; стрела, описав непонятную кривую, прошла выше головы Саламандры и вонзилась в стену над ее золотистыми волосами. Ни один локон не был пригвожден к стене! Брат Бертхольд вышел из оцепенения и бросился на помощь Саламандре: он вцепился в плечи стрелка, и они покатились к лестнице, раздавив мешок, в котором находились чашечки и пробирки алхимика. Кроткий монах укусил лучника за запястье. Третья стрела попала в светящееся плечо, но Саламандра по-прежнему улыбалась.

Юноша в ярости сломал лук и убежал.

— Несчастный брат Бертхольд! — воскликнула Эсклармонда. — Все ваши снадобья перемешались!

— Вы и в самом деле хотите умереть? — спросил чей-то спокойный голос. — Я могла бы вам помочь?

По лестнице спускался кто-то в серебристо-голубом наряде. Такой же явилась Анна де Лузиньян высадившемуся на эту планету астронавту. Ее окутывала большая накидка послушницы.

— Жильбер убит, — сказала она. — Вы настолько хорошо позаботились о его теле, что у меня не осталось даже праха, чтобы оплакать его. Я очень любила Жильбера, это чувствительное, утонченное и такое человечное существо. Вам не следовало его втягивать в эту авантюру. Как нужно все же, чтобы здесь оставался его труп. Вот, я принесла цикуту, я приготовила это блюдо со всем старанием и умением. Тебе не будет больно. Выпей это.

— Спасибо, — ответила Саламандра. — Не суди меня по себе. Ты — Земля и Вода, у тебя есть шанс умереть, сбросив полужидкую оболочку. От цикуты я получаю наслаждение, как и от всех ядов — от волчьего корня до белладонны. Тебя очень удручает, что у меня не может быть схваток в желудке?

— Значит, — сказала Анна, — правду говорили… Ты самое опасное создание? Стихия во плоти? Я проклинаю тебя!

— Русалка! — прервал ее чей-то повелительный голос. — Ты пришла сюда, чтобы спорить с ней? Прекрати!

По ступенькам спускалась Зубейда, одетая в костюм пажа. Она смотрела на Эсклармонду с любопытством.

— Так вот как вы созданы! — сказала она тихо. — Да, я избегала вас в серале, но цепи вам очень идут. Нет, спасибо, я не буду садиться, наш разговор будет коротким — я тоже не люблю вас. Анна, мы пришли сюда, чтобы выполнить задание, возложенное на нас. Несмотря на все, мы являемся сестрами: я — Огонь и Земля, и ты, Анна, — Земля и Вода… Разделенные друг от друга существа!

— И счастливы, что являемся такими! — насмешливо воскликнула Русалка. — По крайней мере мы не вызываем ни ненависти, ни страха.

— Ни любви! — бросила величественно Саламандра. — Жильбер не остался в твоих объятиях, Анна. Конрад оттолкнул тебя, Зубейда!

— О! — прошептала ученая принцесса. — А разве ты уверена в себе? Ты возбуждаешь желание, но есть существа, которые выше этих неистовых чар. Я иногда и вовсе не считала, что они у тебя есть. Конрад? Ты говоришь, что он тебя любит. Но ты в опасности, а его нет! Он тебя бросил? Даже не известно, находится ли он сейчас на Анти-Земле? Разве у него не было задания сделать тебя бессильной? Он выполнил это задание, потом вернулся в небытие. Впрочем, существовал ли он даже, этот Конрад, воплощение рыцарства? Ты по-прежнему уверена в этом? Я — нет.

— Дело в том, что ты веришь только в видимое, осязаемое. Ты так чувственна!

— Спасибо за эпитет: я еще не спалила свою оболочку в отличие от тебя. Вы общаетесь, наверное, посредством вибраций, молниями. Сколько раз за световые века в этой буре ты замечала окружающий тебя мир?

— Я знаю, что он любит меня! — сказала Саламандра. — Вот и все!

— Он любит тебя и соглашается отправиться за тобой, чтобы выполнить задание — схватить тебя и выдать!

— Он любит тебя, — шептала Анна своим журчащим голосом, — но предпочитает твоим объятиям пустыню, изнурительную жажду и все эти сражения…

— Он был во дворце халифа с тобой наедине и покинул тебя!

— Потому что я так захотела…

— Ну да, так тебе и поверили!

— В конце концов, — продолжала русалка, — он достоин сожаления. Наверное, он предчувствовал удручающие подарки твоей любви: все эти пылающие башни, эти сожженные дотла города… его собственное тело, закаленное упорными тренировками, охотой и войной, стало горящим факелом в твоих объятиях, и его глаза, и его губы…

— Замолчи, мерзкое животное.

— Мы становимся нервными, — присвистнув, сказала Зубейда. — Целомудренными и нервными. Анна и я желаем тебе только добра, для этого мы и пришли сюда. Нас отправили, чтобы показать тебе, что ты пошла по ошибочному пути… ты привязалась к существам, которые не были предназначены для тебя. Вы, богини, вы слепы, как судьба. Тебе следовало бы понять волшебника, колдуна — нашего друга Агасверуса, который, кстати, еще жив и будет жить столько, сколько и эта планета, и даже если она умрет и покроется льдом… Нет, ты выбираешь Деста, поэта, ты прыгаешь на шею прекрасному космическому охотнику, уравновешенному, с мускулами, натренированными в бою, который любит копченую ветчину, кармельское вино и златовласых девок…

— Конрад не любит копченую ветчину!

— Откуда ты знаешь? Ты спрашивала его об этом? Каждый раз, когда вы разговаривали, вы оскорбляли друг друга! Впрочем, я говорю не только о тебе! Богини, я уже говорила, представляют собой чистые Стихии. Эндимион, наверное, любил золотистое мясо косули, сыр с тмином и бои… не так? Он был окутан холодом влюбленной луны.

Но ты спасешь его как соломинку, своего прекрасного крестоносца! И самое главное то, что ты это знаешь, как и мы! Но твой бессмертный разум покинет тебя; в конце концов здесь кроется страшная тайна и великая победа людей: они умирают! У них есть мистическое будущее, в которое мы не можем попасть, они оставляют тело и ускользают от влияния Стихии. Как ты опустишься до недолговечной любви?

— Не знаю, — сказала Эсклармонда и провела в задумчивости рукой по лицу. — Вы слишком много говорите. Уходите! Оставьте меня в покое!

Они исчезли, а Саламандра подбежала к двери и неистово застучала по ней. В ответ донесся плеск волн: можно было подумать, что это был смех Русалки. Потом она сняла свой пояс и стала искать гвоздь, чтобы повесить его, но стены подземелья были гладкими, без трещин. Вдруг в темноте она увидела сидящее высоко у окна существо с крыльями стрекозы, с худым не то женским, не то мужским лицом. Это был Ариэль. В темной тунике и со звездой на лбу он был миловидным подростком с тонкими, красивыми руками.

— Сестра-Огонь, — сказал он срывающимся голосом, — послушай меня. Я пришел не для того, чтобы спросить с тебя за совершенные глупости, которые имеют тяжелые последствия; вспомнить хотя бы потрясения, которые прошла в своей истории Анти-Земля; эта планета больше никогда не станет Землей, нашей Землей! И не для того, чтобы упрекнуть тебя в чем бы там ни было, потому что такая уж у тебя природа. Но уже давно пора прекратить эту игру! Орифель — безумец, он вызвал самый сильный толчок земли после 555-го года. Пи-Джо также не любит тебя: это проявление единства между богами. Они прислали к тебе своих послов…

— Мерзких ведьм! Змей! — воскликнула Эсклармонда. — Короче говоря, чего вы все хотите от меня?

— Чтобы ты покинула эту планету.

— Зачем?

— Разве ты не понимаешь, что ведешь Анти-Землю к гибели и ставишь эльмов в труднейшее положение? Мы рассчитывали покинуть Землю, на которой стало невозможно жить со всеми этими межзвездными конфликтами и радиоактивными заражениями. Мы думали основаться на этой совершенно спокойной планете, которая возвращает нас к дорогим для эльмов временам… Мы попали в сложнейшее положение! Сейчас все соседние планеты опасаются нас.

— А что я могу сделать? Я сижу в темнице, закованная в кандалы…

— О! — воскликнул Дух Воздуха. — От тебя многое не требуют: дай себя похитить! Смотри, я разламываю эту решетку…

— Это смешно, — прервала его Саламандра. — Куда вы меня отвезете? Это будет лишь отсрочкой. Я буду опустошать другие миры, я не могу раствориться в небытии. Дотронься до моей руки, это настоящее человеческое тело, настоящие кости; я не принадлежу к миловидным призракам, которые блуждают в различных измерениях: Анна, Зубейда или ты…

— Вот тебе на!

— Впрочем, я еще вернусь на Анти-Землю. Я связана с ней. Я не знаю, что меня держит: магнитное или космическое поле…

— Я знаю, — сказал Ариэль. — Тебя удерживает Конрад.

Но она, казалось, не слушала его, бегая по темнице и царапая себе руки.

— Это проклятое вещество, — говорила она, — можно разложить только огнем или еще…

— Да? — спросил он, полный внимания.

— Дайте мне вспомнить. Вы все чего-то боитесь. Но, конечно же, не потери Анти-Земли… Чего вы боитесь?

— Мы уходим, — прошептал Ариэль, исчерпавший уже все свои чары. — Огонь, сестра моя, у каждого из нас своя задача и своя судьба. Какая нам разница: Земля или Анти-Земля? Нам принадлежит звездное пространство, нас не много, но мы могущественны, мы несем силу, а не материю. Огонь благоприятен, когда он занимает свое место в огромном сочетании причин…

Тебя ждут скопления созвездий, яркие новые звезды, ты не уделила внимания звездам Короны, и многие звезды взорвались из-за резких перемен в твоем настроении. Сейчас ты вызываешь жар в бесконечном пространстве… Мы, эльмы, являемся красными тельцами Космоса; если кто-то не проявит безумия и не войдет в тесный контакт с материальным миром, этого уже будет достаточно, чтобы вызвать гибель всего…

— О! — воскликнула она. — Вот оно что…

Но чуть слышный голос продолжал дальше свою песню:

— Ступай и займи надлежащее место среди своих родственников. С тех пор, как ты сбежала, произошло столько событий! На периферии Ориона образовался новый мир. Ты безмерно увлечена этой несчастной планетой, а знаешь ли ты, что бывает со стадами комет, которые остаются без пастуха? На Венере прошли огненные вихри…

— Знаю, — безучастно ответила Саламандра. — Когда погиб Дест, не так ли? Я хотела воздать ему необычные почести вблизи его Земли. Венера со своими мощными циклонами, розовыми тучами и чудовищного вида папоротниками показалась мне подходящей для этого замысла. Впрочем, это была его звезда…

Ариэль вынул из-под туники усыпанную рубинами руку, и подземелье озарилось светом.

— Смотри, — сказал он, — вот состав Гаммы Беллатрикса: система разворачивается по спирали, а этот мир находится в центре вихря. Здесь ты встретишь то, что уже видела в Баодаде. Тут есть семь разноцветных полумесяцев, горы из кварца.

— Разве это не утомляет глаза?

— Но ведь красиво! Пойдем, я покажу тебе алмазные шахты в системе Альдебарана. Орифель сходит по ним с ума. Он предстал на этих планетах в образе голубого Быка и покорил их своим величием. А так как тебя не было, то любовь символизирует Пи-Джо… Мы назовем эту зарождающуюся на границе Анти-Космоса туманность «Жильбер Дест»…

Но Саламандра покачала головой.

— Мои мысли занимает этот спуск в преисподнюю, — прошептала она. — Я уверена, что именно тут кроется ключ к решению проблемы… существуют тысячи мифов об Исиде, Астарте, Деметре, которые предлагали свои короны ради того, чтобы спасти кого-нибудь. Такое отречение от своей власти, такая любовь, которая заменяет все, ведут, наверное, к искуплению и спасению?

Ариэль вздохнул и внимательно посмотрел на нее:

— Как все их мифы: и Крест, и Тау! Поэтому ты и соглашаешься лишиться своей мощи, стать только женщиной, исключительно женщиной?… Рожать, страдать, стареть?

— Если только рядом с ним…

— Но он тоже состарится, этот Конрад! Он эльм лишь на время. У него будет ревматизм, он облысеет, и тебе надо будет готовить ему отвары… Ты, которая сжигала миры, ты не сможешь согреть его тело. Впрочем, ты тоже потеряешь свой юный, лучезарный вид, станешь сухой и черной, как виноградная лоза, или заплывешь жиром… Ты узнаешь, что такое холод, ложь и обычная кухня. Подумай об этом.

— Я думаю, — сказала она, — это будет восхитительно. Он всегда будет со мной, день и ночь. Я последую за ним на опустошенные планеты и буду готовить ему бульоны. Может быть, я научусь вязать…

— Она сошла с ума! — закричал Ариэль, подняв в бешенстве руки. — Подумай, что он всего лишь человек… Везде, куда бы он ни пошел, будут Анна, Зубейда, создания, которые не отреклись от своей сущности. Он, наверное, изменит тебе.

— Никогда! Потому что я всегда буду рядом с ним.

— А смерть? Ни один человек не избежит ее.

— Вот именно. Когда придет время умирать, я лягу рядом с ним, и мы умрем вместе.

Ариэль мог бы, наверное, сказать, что чудеса случаются редко. Но он воздержался от этого, признав себя побежденным.

Подняв голову, Эсклармонда увидела его светящийся силуэт. Он становился неясным, словно рисунок, который вытирают резинкой. Его голос дошел до нее как будто сквозь пелену тумана.

— Послушай, — прошептал он, — я и весь наш мир в последний раз предупреждаем тебя. Ты нашла другой выход, ты отказываешься от своей силы, пространство ESP закрыто для тебя. Отныне ты станешь женщиной в полном смысле слова, и твои чувства будут воспринимать только материю и внешние стороны жизни. Вода станет только водой, обыкновенной жидкостью, а Огонь превратится в жестокое пламя. Когда тебя похоронят, твои кости будут медленно разлагаться в черной земле.

Он собирался продолжать дальше, но метеоритный дождь попал в темницу, солома вспыхнула, и Эсклармонда оттолкнула двумя руками брата Воздуха.

— Убирайся, — закричала она. — Убирайся! Я знаю все о жизни людей и, самое страшное, я видела трупы и раненых. Мое тело будет кровоточить, гнить: какая разница. Может быть, я приобрету там душу, а может быть, и нет! Конрад едет сюда, я слышу галоп его лошади. Он пересек Кедрон. Вот будет здорово, если он застанет тебя здесь!

Последним движением Огня она разорвала свои цепи. Под сводами зазвучали крики, послышались шаги рыцарей, звон железа в необычном поединке, который чуть было не стал отцеубийством. Но меч Гуго сломался, и он тупо смотрел, как разлетались осколки.

Железная дверь распахнулась со скрипом. Прислонившись к стене, словно распятие, Саламандра видела пробивавшегося к двери сквозь плащи тамплиеров бледного, окровавленного Конрада Монферратского — землянина.

Все потухло, призраки исчезли, Космос вновь погрузился в тишину. Навсегда. Конрад не заметил никакой перемены в своей любимой — лицо Эсклармонды потемнело, волосы потеряли блеск, но разве не соответствует это облику пленницы? Он взял ее на руки и понес в темноту.

— Возле Мертвого озера совершил посадку космический корабль землян, нас ждут, мы уезжаем. Но ты вся в крови!

— Это ничего, дорогой, — ответил слабый женский голос.

Едва они выехали из ворот патриаршего дворца, как за спиной у них взорвалась дозорная башня.

На Прямой улице, распластавшись на гальке, лежал брат Бертхольд, его борода и лицо были покрыты пеплом. Он, плача и смеясь, повторял:

— Я добился превращения моего вещества! Это серое вещество я назову «порох»! Оно изменит будущее Анти-Земли.

Спустя несколько месяцев, сидя в залитом светом зале Совета на Элле, Главнокомандующий Эскадрами подписывал ежедневную стопку декретов и распоряжений. Он вдруг остановился на известном имени и пожал плечами…

— Уж не сон ли это? — спросил он. — Конрад Монферрат попросил направить его в качестве наблюдателя на эту планету неистовствующих безумцев… Анти-Землю IV?

Марк Герменштейн, его новый помощник, кивнул головой:

— Да, на Анти-Землю IV. Кажется, от привязался к ней.

— Как? Разве он не женился совсем недавно? На борту космического корабля, на котором он возвращался на Землю? Двое пилотов были свидетелями. А службу отправлял какой-то кипрский епископ… Надеюсь, молодая семья не соскучится в Космосе. Наконец-то! — Известные во всех Галактиках брови насупились. — Конрад мог бы добиться тут блестящей карьеры, когда в его возрасте имеешь подготовку А99! Вы видели его жену? Что она собой представляет?

— О! — сказал равнодушно Марк Герменштейн. — Малышка с золотистыми волосами… Кажется, она хорошо готовит блины…

Глава космического ведомства небрежно подписал новое назначение Монферрату. Затем он повернулся к своему помощнику и положил по-дружески руку на плечо этого долговязого парня.

— В конце концов, — сказал он, — я почти доволен. Нет, совсем доволен. Конечно, Конрад — отличный офицер, но с тех пор, как я узнал о его происхождении, мне трудно считать его своим. Я не расист, слава Космосу! В конце концов мы братья несчастных людей Земли. Мы любим иногда забывать о бездне, катаклизмах, чтобы вновь оказаться только в своем кругу.

— Мудрое решение, — покорно согласился Герменштейн и подал на подпись другие документы.

Среднего роста, тонкий, с золотистыми волосами, он умел приспосабливаться ко всему, незаметно растворяться в толпе. Никто не замечал ни отсутствия роговицы в зеленых радужных глазных оболочках, ни немного острых ушей, ни слишком ловких рук. В его голосе звучало презрение, которое он не скрывал, когда говорил об этой девушке, поменявшей главенство Стихии на фартук домохозяйки. Этой девушке с золотистыми волосами, которую он на своем языке эльма Воздуха и Огня называл Кровью Звезд…