Последнее сражение. Воспоминания немецкого летчика-истребителя. 1943-1945

Петер Хенн

Последнее сражение. Воспоминания немецкого летчика-истребителя. 1943-1945

Предисловие

Потеря обеих ног – это высокая цена за то, чтобы иметь право, по крайней мере, на то, чтобы тебя выслушали. Нечасто можно найти человека, который отдал бы больше, и все же это была цена, заплаченная Петером Хенном за то, чтобы написать свою книгу. Даже если память плохой советчик, когда приходится вспоминать события десятилетней давности[1], то костыли или протезы служат прекраснейшим напоминанием. Не в этом ли причина силы, скрывающейся в этих воспоминаниях очевидца? Я так не думаю. Но надо признать, что последнее утверждение имеет смысл и его нельзя не принимать во внимание.

Мы имеем перед собой книгу бывшего врага. Она не столь значима, как, например, «Дневник» Эрнста Юнгера[2] – столь сдержанного в выражениях и столь же опасного в своем губительном восхвалении войны – или «Ответные действия» фанатичного Эрнста фон Саломона[3] в их отвратительной откровенности. Автора мало заботит, нравится ли он или вызывает неодобрение, тешит ли он или разрушает ожидания своего собственного народа или своей же военной касты. В некоторой степени это может объяснить отсутствие успеха его книги в Германии. Петер Хенн стал солдатом только потому, что его страна вступила в войну, иначе в мирное время он был бы гражданским летчиком. Он, кажется, не был нацистом или ярым националистом, и никогда не касается этой темы, за исключением слов о недоверии к высоким партийным сановникам и к аргументам их пропаганды. Хенн взял в руки оружие только потому, что надеялся на то, что однажды сможет снова отложить его. Штабные офицеры могут расхваливать летные данные «Мессершмитта-109», который, как предполагалось, превосходил вражеские самолеты. Петер Хенн непосредственно сам летал на Me-109 и чувствовал машину гораздо лучше, чем перо в своих руках. Но профессиональные писатели и мемуары штабных офицеров волнуют нас гораздо меньше, чем Петер Хенн, пытающийся уйти от пушечных очередей «Лайтнинга» или раскачивающийся на стропах разорванного парашюта.

Это потому, что он формулирует одну из важнейших истин любой войны: угроза смерти дает понимание сути людей и событий, выводит на свет любые фальшивые идеи. Идеи управляют миром и развязывают войны, но люди, которые рискуют жизнью, могут сами, под беспощадным и слепящим светом своей судьбы, судить об этих идеях, убивающих их товарищей и, в конечном счете, их самих. Исходя из вышесказанного голос Петера Хенна, бывшего летчика-истребителя из эскадры «Мёльдерс»[4] и командира эскадрильи из 4-й эскадры непосредственной поддержки войск на поле боя[5], будет услышан и сегодня и завтра, и мы должны надеяться на то, что он достигнет любой части земного шара, где живут с надеждой на мирное будущее.

Петер Хенн родился 18 апреля 1920 г. Он никогда не пытался избегать опасностей, которым подвергались его товарищи, и совершал самые безрассудные поступки. Он однажды едва не был разорван надвое, взлетая на самолете с крошечной каменистой площадки в Италии, чтобы сбежать – если верить его словам – от союзнических танков. Он, конечно, мог уехать и в автомобиле, но трудности привлекали этого человека, который хотел победить, попытавшись сделать невозможное. Были все предпосылки к тому, что в тот день он мог погибнуть, и удивительно, что ему удалось спастись. Но самым большим удовольствием для этого бесшабашного юноши было щелкнуть каблуками перед Стариком – командиром своей группы, которому, вероятно, было лет тридцать[6] и который недолюбливал его, – и доложить после некоего нового злоключения: «Лейтенант Хенн вернулся из боевого вылета». А после всего этого наслаждаться его неприязненным изумлением.

Петер Хенн – двадцатитрехлетний лейтенант, сын сельского почтальона, предполагавшего, что тот станет учителем, – едва ли устраивал командира истребительной группы. В люфтваффе, как и в вермахте, всегда холили лишь офицеров, окончивших высшие военные училища. Остальные рассматривались в качестве обычного пушечного мяса и расходного материала. Но война распределяет звания и почести наугад.

В моем представлении образ Петера Хенна ни в коем случае не противоречит образам известных асов всех стран, заслуживших медали, кресты с дубовыми листьями[7] и прочие награды, которые открывали своим обладателям дорогу в советы директоров крупных компаний и к заключению удачных браков. Уберите их золотые цепочки, орлов и погоны, и Петер Хенн будет напоминать одного из этих веселых молодых людей, которых все мы знали в течение войны и чье хорошее расположение духа ничто не могло уничтожить. Потрепанная фуражка, небрежно сдвинутая на одно ухо, придавала ему вид механика, ставшего офицером, но стоило обратить внимание на честный, открытый взгляд и жесткие линии рта, становилось ясно: перед вами настоящий воин.

Его бросили в бой в 1943 г., в момент, когда неудачи Гитлера начинали становиться все более серьезными, и было очевидно, что поражения не вносили в военную службу ничего похожего на здравый смысл и человечность. Он был послан в Италию, возвращен в Германию, вернулся обратно в Италию, провел некоторое время в госпиталях в Румынии, участвовал в сумасшедших схватках на Втором фронте[8] и закончил войну в Чехословакии, попав в плен к русским, из которого вернулся в 1947 г. инвалидом. Преследуемый со всех сторон поражениями, он шел от несчастья к несчастью, авариям, прыжкам с парашютом, пробуждению в операционной, воссоединению со своими товарищами, пока некое новое бедствие не бросало его вниз…

В сражениях он одерживал победы, которые не обходились без жертв. В одном из боев, когда его преследовали десять «Тандерболтов», ему повезло поймать одного из них в прицел своих пушек, и он не упустил случая нажать на спуск. Хенн, должно быть, послал нескольких своих врагов на землю, но можно предположить, что их было не больше, чем у Ричарда Хиллари, чей издатель сообщает нам, что он сбил пять немецких самолетов в ходе Битвы за Англию[9]. Петер Хенн не имел привычки кричать о своих победах в микрофон. Он не хвастался о «новой победе». Когда Геринг, которого каждый в люфтваффе называл Германом, посетил его группу и произнес одну из своих бредовых речей, все ожидали, что лейтенант Хенн устроит скандал, сказав нечто безрассудное, потому что не сможет сдержать себя. Но кто знает, при иных обстоятельствах, например находясь в составе победоносных эскадрилий в Польше в 1939 г. или в период Французской кампании 1940 г., не был бы лейтенант Хенн опьянен победами? Есть, очевидно, существенное различие между летчиками-истребителями во времена побед и во времена поражений.

В чем же причина человечности Петера Хенна? Полковник Аккар[10], казалось, говорил об этом, когда в журнале Forces Aйriennes Franзaises (№ 66) написал, что «летчик-истребитель – это или победитель, или никто», пытаясь объяснить, почему обе книги Ричарда Хиллари и его письма читаются так, как будто они написаны пилотом бомбардировщика, то есть участником боевых действий, имевшим много времени для размышлений. Он убежден, что лейтенант Хенн не обладал духом летчика-истребителя и что печально известный Рудель с его золотыми дубовыми листьями и бриллиантами, который был всего лишь пилотом «Штуки»[11], обладал им в гораздо большей степени.

Мы должны допустить, что Рудель никогда не чувствовал никакого сострадания, ни к себе, ни к другим[12]. Он был жестким человеком – жестким и беспощадным к себе, в то время как Петер Хенн, кстати, как и Аккар, мог быть растроган по поводу упавшего в море или погибшего приятеля. Или приходил в ярость от высокопарных речей «наземных» чиновников. Его нервы были взвинчены, потому что он ясно видел причины краха люфтваффе на земле и в воздухе, а чушь, вещаемая рейхсминистерством пропаганды по радио, оставляла его равнодушным. Он лишь с презрением пожимал плечами. Он использует слово «бойня», когда речь заходит о войне. Так оно и есть. Должны ли мы назвать этого необычного летчика-истребителя злым гением, я не могу сказать, но очевидно, что он был талантливым человеком. Лейтенант Хенн слишком много размышлял, и командир его группы не лучшим образом отзывался о нем в своем личном рапорте. «Лучшая вещь, которую можно сделать, – советовал он Хенну, – состоит в том, чтобы бросаться в бой, нажимать на спуск оружия и ни о чем не думать». Фактически это был моральный принцип всех летчиков-истребителей, а также и первое правило войны. Но когда об этом нельзя думать, остается лишь, как я полагаю, оставить службу.

По-моему, Шарль Бенуа рассказывал следующую историю: однажды император Юлий Цезарь на берегу некой чужой реки проводил учения своих частей, состоящих из варваров, и выглядел настолько угрюмым, что его спросили, что случилось. Покачав головой и по-прежнему выглядя сумрачно, он отвернулся. Но когда его советники продолжали настаивать, он коротко обронил: «Это занятие для философа».

И все же в ходе успешного вылета, в редких случаях, когда его самолет не был поврежден, или в день, когда его эскадрилья разбила соединение «Либерейторов», рискнувшее без сопровождения появиться над Италией, Петер Хенн старается не задумываться ни о чем. Но когда его снова начинают преследовать «Лайтнинги», когда под их очередями его самолет звенит, словно кольчуга под ударами меча, и когда он сам, полуослепший от прилившей крови, с трудом выбирается из кабины и падает в пустоту: «небо, земля, небо, земля…», он вновь начинает размышлять и молиться о спасении: «Боже, позволь всему этому поскорее закончиться…» Он очень хорошо помнил американского летчика, который с распростертыми руками выпал из бомбардировщика и упал на аэродроме истребителей.

Так кто были эти немецкие летчики-истребители, за чьим наступлением над Европой мы все наблюдали? Обманутые иллюзорными суждениями, что враги превосходят нас в силе и отваге, мы малодушно думали, будто они днем и ночью взлетают со своих аэродромов подобно беспощадной стае, набирают высоту и устремляются к нам с яростными криками и злобными взглядами вампиров. Это потому, что враг всегда наделяется какими-то таинственными и неизвестными способностями. Мы в течение ряда лет готовились встретить врагов с избыточными мерами предосторожности, но при недостатке реальных фактов наше воображение, естественно, многократно преувеличивало опасности в бою. Если бы мы тогда узнали, что средняя продолжительность жизни пилота, участвовавшего в противовоздушной обороне рейха, будет варьироваться между сорока восемью и шестидесятые девятью летными часами, то рассмеялись бы, – и это пилоты, имеющие двойное или тройное преимущество над нами.

В любом случае это создает определенную связь с врагом. Почему Петер Хенн должен был «расположиться» к американскому пилоту, который тем вечером, выпрыгнув из горящей «Летающей крепости» с парашютом, опустился в их расположении? В ходе беседы пилотов эскадры «Мёльдерс» с военнопленным все были поражены этим диалогом, конечно, вежливым, но откровенным; когда представлялся такой случай, участники боевых действий всегда пытались поговорить с противником и с изумлением осознавали, что с вражескими летчиками у них гораздо больше общего, чем с собственным командованием. «Что вы думаете о нашем «Мессершмитте»?» – спросил Хенн, который выступал в качестве переводчика.

«Мой вопрос застиг его (военнопленного. – Ред.) врасплох, и я увидел, что он на мгновение задумался.

– Мы очень довольны тем, что видим их в воздухе так мало, – сказал он наконец.

Это был искусный ответ. Мы могли истолковывать его так, как нам нравилось. Я ждал, когда вопрос задаст он.

– А что вы думаете о «Крепостях»?

Он улыбался, казалось предполагая, какой будет ответ.

– Нам очень жаль, что мы видим их так часто.

Мы засмеялись, и напряженность исчезла. Внезапно мы затихли и в замешательстве посмотрели друг на друга. Мы только что признали нечто, что должны были всеми силами скрывать».

Так что наш враг был человеком, также преувеличивавшим опасность, когда выполнял свой заход. Он приближался к нам, втянув голову в плечи, поскольку в тот момент был целью для наших бортстрелков и видел отблески трассеров, пролетавших мимо него, и ощущал лишь одно желание – отвернуть в сторону. Этот враг не был роботом, не ведавшим никакого страха. Он был человеком, нуждавшимся в поддержке.

Или далее:

«Герберт[13] был наиболее квалифицированным пилотом среди нас. Неразговорчивый по природе, уроженец Бреслау[14], он был связующим звеном между старым и новым поколениями летчиков. Хладнокровный и расчетливый, никогда не раздражавшийся, всегда дружелюбный, настоящий товарищ. С ним вы могли говорить открыто и высказывать все, что думали. Я помню, как однажды на Сицилии пришел к нему ночью после наших первых вылетов.

– Герберт, я в панике.

– В панике? Не мелите чепухи. Вы не знаете того, о чем говорите. Я в своей кабине гораздо чаще покрывался испариной от испуга, чем вы когда-либо в своей жизни, но никогда мне не приходила мысль, что я боюсь. Главное, видите ли, состоит в том, чтобы преодолеть препятствие, перескочить через преграду, справиться со своим собственном инстинктом самосохранения. Это трудная задача, и мне дорогого стоило, чтобы научиться этому. Поверьте мне, Петер, что я также пугаюсь, как и вы. Я дрожу, подобно всем другим, всем без исключения. Некоторые притворяются, что они не боятся. Это – ложь. Есть другие, которые презирают смерть и тоже притворяются, что не боятся. И это – ложь. Третьи презирают смерть и плюют в лицо своим страхам. Не каждый это может, и, кроме того, это бессмысленно. Несмотря на показное бесстрашие, по их спинам также течет холодный пот, и я могу сказать вам, что некоторые из них испуганы гораздо больше, чем мы. Всегда соблюдайте и помните одно правило, Хенн. Понимая, что испуганы, никогда не показывайте этого. Никто неверно не истолкует, если вы признаетесь в этом. Но совсем иное дело, если в критический момент вы решите сбежать, притворившись, что ваш двигатель теряет обороты. Этого вам никогда не простят. Никогда не показывайте ни малейшей трусости. Лучше пусть вас вызовут на ковер. Я знаю, что это нелегко. В военное время вы никогда не сможете повернуть колесо истории назад, даже если захотите, но, прежде всего, не мучайте самого себя. В следующем вылете придерживайтесь меня, и я буду говорить вам, как нам не испачкать наши штаны. Вы сами все увидите. Это поможет вам почувствовать себя лучше. Вы не должны пугаться. Я верну вас обратно на аэродром. Вы можете положиться на меня».

Герберт погиб, но за свою карьеру военного летчика, он был не дичью, а охотником, в отличие от Петера Хенна. По существу, Аккар прав. Летчик-истребитель бесполезен, когда его самого преследуют. Лейтенант Хенн сильно напоминал Марена ла Месле[15], например, тем, что должен был чувствовать, что служит большому делу, и тем, что не был человеком, думавшим лишь о своей невесте. Хиллари никогда не упоминал о своих победах, но он не видел для себя никакого будущего, когда его страна, казалось, была побеждена, в то время как Петер Хенн всегда ждал момента, когда ему отдадут приказ сложить оружие.

В отношении к Петеру Хенну верх должно одержать великодушие, и две его потерянных ноги послужат нам напоминанием об этом. Он имеет право желать, чтобы его победа не была зарегистрирована; имеет право переживать, когда парашют врага не раскрылся; имеет право отдать последние почести несчастному, раздробленному телу и написать на кресте над идентификационным номером: «Здесь лежит неизвестный товарищ, американский летчик». И наконец, он имеет право думать, что любая война отвратительна и что те, кто ходят на двух своих ногах, должны молчать и слушать его.

Жюль Руа, кавалер британского креста «За летные боевые заслуги» и французского ордена Почетного легиона

Глава 1. Спасение с Сицилии

– Они[16] высадились на Сицилии. Все наружу и быстрее. Пилотам немедленно прибыть в палатку командира группы.

Через откинутый клапан палатки я видел потного, взъерошенного механика, с трудом переводившего дыхание и махавшего нам. Мгновение спустя он исчез так же быстро, как и появился. Его тень на брезенте становилась все длиннее, пока он убегал. Бросив на стол свои карты, я проворчал:

– Мне только что начало чертовски везти, у меня был туз червей. Не важно – бегом марш! Старик ждать не будет.

В палатке 6-й эскадрильи начался настоящий цирк: пилоты, вскакивающие на ноги и ищущие свою одежду, ругательства, крики, грохот отодвигаемых стульев. Адский шум. Все мы слышали приказ, но в тот момент точно не знали, что он означает. Герберт, командир эскадрильи, внятно прокричал:

– Давайте по-быстрому, Франц! Идите к машине. Оставьте свои вещи здесь – мы потом вернемся. Поехали.

Дюжина летчиков, как могли, вскарабкались на аэродромный вездеход. Герберт был за рулем, никто не произносил ни слова. Аэродром Каза-Цеппера[17] на Сардинии, с его песчаной почвой и желтоватой выжженной солнцем травой, походил на муравейник, чей покой только что был нарушен. На другой стороне летного поля, в палатках 4-й эскадрильи и напротив, в 5-й эскадрильи, царил тот же хаос. Здесь и там озабоченно бегали пилоты, механики ждали новостей; аэродромные автомобили, полные летчиков, съезжались к палатке командира группы.

Несколько минут спустя была собрана вся группа. Командир в своей палатке, сидя за складным столом, ожидал, когда прибудут опоздавшие. Пилоты образовали вокруг него полукруг.

– Кто-нибудь отсутствует? – спросил он.

– Нет, все здесь, – хором ответили командиры эскадрилий.

– Слушайте внимательно, парни, – начал командир группы. – Вчера ночью итальянцы снова перерезали провода полевых телефонов. Именно поэтому я должен был послать гонцов в каждую из эскадрилий. Этим утром американцы высадились на Сицилии. Поскольку наши телефонные линии вышли из строя, я вынужден был ждать радиограмму. Теперь я получил ее. Группа немедленно отправляется в Трапани. Вылететь туда должны все «ящики», пригодные к полетам. Вам понятно? Берите свое мыло, бритвы и зубные щетки, а все остальное оставьте. Порядок взлета: лидер, 4, 5 и 6-я эскадрильи. Я буду кружить над аэродромом и ждать. Теперь обратите внимание. Держать сомкнутый строй, а не так как в последний раз. Мы должны собраться в течение пяти минут. Над морем держать строй и никаких отставших. Если над морем мы встретим противника, 6-я эскадрилья должна прикрыть нас сзади. Вопросы есть?

– Да… – пробормотал Герберт, но командир группы не обратил на это внимания.

– Сколько машин мы имеем?

Подошел дежурный офицер:

– На этот момент тридцать четыре, герр майор.

– Настоящая армада. Мы будем неуязвимы, даже если обнаружатся «Лайтнинги». Что касается вас, парни, нет смысла бояться. Враг, так же как и вы, стреляет пулями, а не из водяного пистолета. Не забывайте, что отставшего всегда сбивают. Вопросы? Нет? Хорошо. Еще одно, Герберт. Проследите за этими двумя новичками. Возьмите с собой по одному с каждой стороны. Это – все. Взлет в течение пяти минут.

В автомобиле, который вез пилотов 6-й эскадрильи к стоянке самолетов, я сидел рядом с Зиги[18], молодым офицером, который только что прибыл к нам.

– Я думаю, Зиги, что ситуация становится опасной, – произнес я.

– Это должно было случиться сегодня или завтра. Я должен признаться, что бездействие последних нескольких дней начало действовать мне на нервы. Теперь мы отправляемся в Трапани на Сицилию, и там будет такой же ад, как и здесь, так что разницы никакой. Вы слышали, что он сказал? Итальянцы перерезают телефонные провода. Их бесполезно восстанавливать. Было бы лучше смотать кабель и отправить его на склад до тех пор, пока мы не разместимся на постоянном аэродроме. Вы понимаете, что сегодня мы впервые летим с командиром эскадрильи? Это действительно событие, разве вы так не считаете?

Я не ответил, проведя рукой по волосам и почесав подбородок.

Через несколько мгновений мы поднялись в свои «Мессершмитты». Мой механик, стоя на крыле, помог мне закрепить привязные ремни и пристегнуть парашют, кислородную маску и надувную резиновую шлюпку. Затем он схватил пусковую рукоятку и начал крутить ее, словно сумасшедший. Треск, несколько хлопков, и двигатель заработал.

– Отпустить тормоза.

"Мессершмитты-109", подпрыгивая, покатились к взлетно-посадочной полосе. Герберт, командир эскадрильи, развернул свою машину против ветра. Я занял позицию с его правого борта, а Зиги – с левого. Эскадрилья рулила по летному полю. Скоро 6-я эскадрилья заняла позицию по четыре самолета в линию, ожидая сигнала на старт, – сигнальной ракеты, выпущенной от штабной палатки. Первое звено из трех самолетов, пилотируемых Гербертом, Зиги и мной, оторвалось от ухабистой песчаной взлетно-посадочной полосы, законцовки наших крыльев были не более чем в пяти метрах друг от друга. 4-я и 5-я эскадрильи уже поднялись в воздух перед нами, и нас окутало толстое облако желтоватой пыли, поднятой винтами самолетов впереди нас. Я едва мог различить машину Герберта, которая летела впереди на скорости 210 км/ч. На высоте 45 метров видимость восстановилась.

Я был поражен и какое-то мгновение не мог понять, что произошло. Когда мы взлетали, Зиги был с левого, а я с правого борта от Герберта. Теперь мы поменялись местами. Мы, должно быть, поменялись местами в воздухе и были на волосок от катастрофы. Я посмотрел на Зиги через стекло кабины: он был бледен, словно призрак. Герберт покачал головой, и я по двухсторонней связи услышал его голос: «Пара кретинов».

Однако три самолета не смогли взлететь и теперь догорали на краю аэродрома.

Взлетевшие самолеты собрались вместе, затем в течение короткого времени летели над землей перед тем, как над Тирренским морем лечь на курс. Трапани находилось приблизительно в 320 километрах к юго-востоку.

Надо мной – голубое, безоблачное небо, а внизу – сине-фиолетовое море: очень красивый пейзаж.

Вокруг меня в боевом порядке, с интервалами от 150 до 200 метров летели мои товарищи: тридцать девять «Мессершмиттов-109». Мы ощущали себя непобедимыми и готовыми встретить врага, даже если бы он численно превосходил нас и если схватка произошла бы над морем.

Полет над морем в одномоторной машине никогда не считался увеселительной прогулкой. Если только двигатель начнет фыркать и единственный винт остановится, то с вами будет покончено. Почему-то мне посчастливилось так никогда и не испытать этого. Двигатели «Даймлер-Бенц» на наших истребителях работали, должно быть, со значительными перегрузками.

Вы сидите в своей кабине с ручкой управления в руках, глаза прикованы к тахометру, уши прислушиваются к шуму двигателя, а сердце бьется в унисон с ним. Хороший пилот может немедленно услышать звук стучащего поршня, любой необычный скрежет или почувствовать самую незначительную вибрацию.

Глаза каждые несколько секунд пробегают по приборной панели: от тахометра к указателям давления топлива и масла; вы смотрите на стрелки и внимательно изучаете показания приборов. Я продолжаю спрашивать сам себя: «Мой двигатель заглохнет или нет?»

В сомкнутом строю эскадрилья, как правило, летит на крейсерской скорости. Время от времени необходимо увеличивать обороты, чтобы поддерживать свое место в строю. Каждый раз мое сердце колотилось и мне становилось не по себе, когда приходилось увеличивать скорость и догонять остальных. Внезапно в моих наушниках раздался голос: «Говорит «желтая пятерка»! Говорит «желтая пятерка»! Мой двигатель заглох. Он останавливается. Мой двигатель останавливается»

Это был Макс, унтер-офицер, тремя днями ранее вернувшийся из отпуска. Мы находились над Средиземным морем на полпути между Сардинией и Сицилией, на высоте 3700 метров, где кислородная маска обязательна. Его винт вращался все медленнее и медленнее, а затем остановился. Двигатель кашлял, скрежетал, останавливался, снова запускался, фыркал и стучал. Он исчерпал свои возможности, хотя пилот и давал ему полные обороты. Еще раз по двухсторонней связи раздался голос: «Я теряю высоту. Я не могу поддерживать ее».

Голос был жалобным. Это был голос плачущего испуганного ребенка. Ему ответил командир группы; «Макс, не теряйте голову. Сохраняйте спокойствие. У вас множество времени, чтобы выпрыгнуть с парашютом. Мы спешим и не можем вас ждать, но 6-я эскадрилья увидит вас внизу. Она останется с вами, пока вы не упадете в воду. Не падайте духом, Макс. Мы вытащим вас. Сейчас лето и вода очень теплая».

Затем Герберт, командир нашей эскадрильи, вызвал нас по двухсторонней связи: «Петер, Зиги, выходите из строя. Ждите, пока Макс не окажется в своей спасательной шлюпке, а затем самостоятельно направляйтесь в Трапани. Прежде всего, сообщите его точные координаты».

Почему он поручил эту миссию Зиги и мне, когда мы были всего лишь новичками? Предположим, появилась бы группа «Лайтнингов» или заглох бы один из наших двигателей? Из нас бы сделали отбивную.

Мы начали кружить вокруг Макса, терявшего высоту. 1800 метров … Он, вероятно, пытался планировать в направлении Сицилии, насколько это было возможно.

Я вызвал его по радио:

– Макс, до того, как мы спустились к вам, я видел землю. Мы находимся не очень далеко от Мариттимо[19]. Подождите немного и не сбрасывайте фонарь кабины, чтобы мы могли оставаться с вами на связи. Вы рискуете сорвать при этом свою антенну. Выпрыгивайте на высоте 450 метров, не раньше.

– Хорошо.

– Не торопитесь. Выключите рацию в самый последний момент. Снимите привязные ремни, но будьте осторожны с вытяжным тросом и клапаном резиновой шлюпки. Сообщите нам, когда все сделаете.

Через несколько минут мы услышали голос Макса:

– Я готов.

– Теперь слушайте. Сбросьте фонарь кабины. Снимите летный шлем и потяните ручку управления на себя. Резко ударьте ногой по педали руля, и вас выбросит. Нет никакого риска, Макс. Досчитайте до двадцати одного, а затем потяните за свой вытяжной трос.

– Хорошо.

– Оказавшись в воде, быстро избавьтесь от своего «зонтика», иначе он опустится на вас словно шляпа. Нажмите на кнопку и откройте воздушный клапан шлюпки. Вы не сможете потерять ее, потому что она прикреплена к вашей спине. Как бы там ни было, пока будете опускаться, надуйте свой спасательный жилет, затем заберитесь в шлюпку и держите ее носом к волне. Сидите в ней, мы появимся и подберем вас. Вы должны подождать два часа, прежде чем начнете выстреливать какие-нибудь сигнальные ракеты. Вас выудит летающая лодка «Юнкерс»[20].

– Хорошо, парни. Вы знаете адрес моей семьи?

– Да. Он есть у нас.

– Обещайте, что вы напишете, если…

– Обещаем.

– До свидания, Зиги, до свидания, Хенн.

– До свидания, старина.

Из своей кабины я видел самолет Макса, планировавший к воде под все более крутым углом: темная черточка – фюзеляж, белая черточка – парашют. Макс выпрыгнул. В то же самое время в эфире раздался неизвестный голос: «Несчастный ублюдок».

Это был один из пилотов группы, чьи самолеты почти исчезли на горизонте.

Купол парашюта колыхался над темной водой. В то время как Зиги и я кружились вокруг него, Макс продолжал махать нам. «Мессершмитт» спикировал, срикошетил о воду и утонул. Ничего – ни обломков, ни фрагментов – не отметило то место, где он исчез. Ничего, кроме круга пены и нескольких волн, расходившихся все шире и шире. Макс медленно опускался. Мы видели, как он натягивал стропы своего «зонтика», чтобы сохранять баланс.

Опустившись ближе к поверхности воды, Зиги и я увидели, что море неспокойно. Макс достиг воды и скрылся под ней.

У меня в голове пронеслась мысль: «Это критический момент. Он вынырнет или утонет?»

Шелковый купол парашюта опустился, словно саван, и дрейфовал, подхваченный волнами. Несколько секунд спустя появилась голова, а затем около нее выскочила желтая надувная шлюпка.

Зиги вызвал меня по двухсторонней связи:

– Благодарите Бога, его шлюпка в порядке.

Макс барахтался словно сумасшедший, его летный комбинезон и тяжелые ботинки, пистолет «Вери»[21] и пояс с красными сигнальными ракетами, ранец парашюта, – очевидно, он не смог избавиться от него, – тянули его вниз под воду, несмотря на спасательный жилет.

– Зиги, если он быстро не заберется в шлюпку, то утонет.

– Какая проклятая жизнь.

Наконец Макс схватил трос шлюпки. Мы видели, как он пытался забраться в нее, а затем упал назад в воду. Он сделал вторую попытку, сумел забраться на резиновый борт, перевалиться внутрь и сесть.

Человек в море, отданный на милость продолговатого, надутого воздухом резинового баллона 90 сантиметров шириной и 1, 5 метра длиной. Макс, сидя по-турецки словно портной, помахал нам. Мы кружились над ним, где-то между Сардинией и Сицилией, в 190 километрах от побережья. Горизонт был пуст: небо, вода и шлюпка, танцующая на волнах… Она поднялась и упала между двумя волнами, появилась и снова погрузилась во впадину между волнами.

Мы видели Макса, хватавшегося за ее края, чтобы не быть унесенным подобно соломе на ветру.

Мы покачали крыльями наших самолетов, чтобы дать ему знать, что наступил момент, когда мы должны оставить его.

Макс, двадцатиоднолетний юноша, остался один на один с Тирренским морем, крепко вцепившись в шлюпку – свою единственную защиту. Под ним непостижимая глубина; между ним и водной могилой непрочная резиновая шлюпка.

Мы еще раз пролетели над ней, чтобы засечь ее позицию. Посмотрев на свой компас и хронометр, я записал их показания и взял курс на Сицилию. Тридцать минут спустя мы приземлились на аэродроме Трапани. Мы летели со скоростью 400 км/ч курсом 124° и точно знали местоположение Макса, в пределах радиуса 190 километров.

Как только мы приземлились, то сразу же помчались в штаб. Стоя перед оперативной картой, мы внимательно изучали ее. Красные линии, показывавшие пункты высадки американцев, мало что значили для нас. Все, чего мы хотели, так это летающую лодку «Юнкерс». Макса необходимо было спасти сегодня. Тем временем наш несчастный товарищ дрейфовал где-то между двумя островами, окатываемый волнами, бьющимися в его шлюпку.

Я позвонил на немецкую воздушную спасательную станцию в Трапани.

– Сожалеем, но самолетов нет. Они все сбиты или уничтожены во время последней бомбардировки. Мы все на земле, – был ответ.

Я повесил трубку.

– Что мы можем сделать, Хенн? Мы не можем оставить его там.

В этот момент в разговор вмешался Гюнтер, командир 5-й эскадрильи[22]:

– Я позабочусь об этом. Я свяжусь с итальянской авиацией.

Он взял телефон и назвал номер. Мы смогли расслышать только несколько итальянских слов, а затем Гюнтер бросил трубку на рычаг.

– Эта свинья не понимает по-немецки, особенно в ситуации, подобной этой. Они не рискуют летать над морем на своих картонных «Савойях»[23]. В воздухе слишком много «Лайтнингов», как им кажется. Дайте мне автомобиль. Я собираюсь заставить их оторваться от земли.

Гюнтер достал из кармана свой Рыцарский крест, надел его, сел в машину и уехал. Он вернулся назад через два часа, кипя от гнева.

– Наши очаровательные союзники наделали в штаны. Они отказываются подниматься в воздух, не получив приказа от командира своей дивизии.

– Какая большая солидарность внутри оси[24], – заметил Зиги.

Теперь уже взорвался Герберт, командир 6-й эскадрильи:

– Надо заставить их сделать хоть что-то, взять рыбацкую лодку, послать подводную лодку или сесть в каноэ. Мы не можем бросить бедного старину Макса, сидящего там среди рыб.

В этот момент вмешался Старик, или, чтобы быть более точным, командир нашей группы:

– Зиги и Хенн, взлетайте. Возвращайтесь и передайте привет Максу, чтобы он знал, что мы не забыли о нем. Тем временем Гюнтер и я отправимся в штаб итальянского корпуса. Герберт, сообщите в штаб, где мы находимся. Надо начинать действовать.

Мы с Зиги сразу же взлетели. Над морем висело заходящее солнце. Острова у сицилийского побережья стали фиолетовыми, а вода сверкала подобно зеркалу. Мы скользили над водой в западном направлении.

Я вызвал Зиги по двухсторонней связи.

– Надеюсь, что мы сможем найти его. Солнце слепит. Я едва могу что-нибудь увидеть в километре перед своим «ящиком». Предположим, что нас обнаружат «Лайтнинги»?

– Прекратите. Держите свои мысли при себе, а рот закрытым. Иначе американцы в Тунисе услышат нас, и через четверть часа мы будем иметь у себя на хвосте парочку этих «двухфюзеляжников»[25].

Двигатели работали ровно, мы молчали, всматриваясь в море. Тридцать минут спустя я не выдержал и вышел на связь:

– Зиги, по теории мы должны были уже найти его. Давайте поднимемся выше, чтобы получить лучший обзор.

– Хорошо. Но смотрите, чтобы солнце было позади вас, иначе мы не заметим его.

– Правильно.

Мы заложили крен и начали снова искать Макса. Внезапно под нашими крыльями от черной воды поднялся красный огонь.

– Он только что выстрелил сигнальную ракету. С ним все в порядке. Он все еще плавает. Давайте снижаться.

Мы кружились вокруг его спасательной шлюпки всего в нескольких метрах над водой. Макс не пошевелился с тех пор, как мы улетели. Он все еще сидел, скрючившись, на дне своей лодки. Взлетела еще одна красная ракета, зависла на вершине своей траектории и зигзагом упала, как горящий уголь, рассекающий ночь. Затем не осталось ничего, кроме облачка серого дыма, который вскоре был развеян ветром.

– Если бы мы только могли поговорить с ним, Петер, или, например, сбросить ему что-нибудь из продовольствия. Бедняга.

Макс был едва видим, но его желтая шлюпка танцевала на волнах. Внезапно белое пятно на дне шлюпки зашевелилось.

– Зиги, он машет своим шарфом. Вы видите, какую роль эта тряпка может сыграть в подобном случае, и бог их знает, почему они пристают к нам, летчикам-истребителям, из-за нее[26]. Если бы у Макса его не было, мы могли потерять его из виду.

– Пришло время возвращаться. Темнеет. Покачайте своими крыльями, чтобы показать ему, что мы вернемся завтра.

Наши два самолета выполнили последний круг. Когда мы были над шлюпкой, Зиги выстрелил зеленую ракету и прошептал:

– Зеленый цвет – цвет надежды, Макс. Дождись завтра. Мы спасем тебя.

Ракета упала в воду недалеко от шлюпки. Тридцать минут спустя мы приземлились в Трапани.

– Он все еще на плаву? – спросил Старик.

– Да. Но он дрейфует. Посмотрите, это место, где мы нашли его.

– Его относит к Тунису, – произнес Герберт.

– Да, со скоростью приблизительно восемь километров в час.

– Черт! Каждая минута задержки с нашей стороны приближает его к плену. Море кишит английскими и американскими торпедными катерами.

Герберт нервно прошелся по комнате туда-сюда.

– Мы ничего не можем поделать с этим, – сказал Старик. – Давайте спать.

Подойдя к командиру группы, я спросил:

– Вы смогли чего-нибудь добиться, герр майор?

– Ничего. Итальянцы ожидают приказа от командира своей эскадры[27], но я велел вашему командиру эскадрильи продолжать беспокоить их. Мы завтра должны будем снова позвонить им.

Три аэродромных автобуса уехали. Пилоты побрели от них к своим палаткам, разбитым в тени маленькой оливковой рощи. Мы с Зиги бросили свои вещи в двухместную палатку, наскоро перекусили и легли спать. Недалеко, в растущих островком кактусах, начал трещать сверчок. Зиги первым нарушил тишину:

– Хотел бы я знать, что в этот момент делает Макс.

– Это чертовски глупый вопрос. Он плавает, конечно. Во всяком случае, я не хотел бы быть на его месте. Худшее испытание, Зиги, это жажда. Нельзя пить морскую воду, и, если Макс сделает это, он сильно пожалеет. Даже если он съел свои солодовые таблетки, его все равно будет мучить жажда. Представляете, насколько должно быть жарко под палящим солнцем в открытом море? Вокруг вода, а ты не можешь сделать ни глоточка. Это танталовы муки[28]. С наступлением ночи станет холодно, его одежда промокла… Мы должны спасти его любой ценой.

В течение трех дней и ночей Макс плавал в своей резиновой шлюпке. Предпринимая все возможные шаги и сообщая во все возможные инстанции, мы беспрерывно висели на телефоне, ругаясь словно сумасшедшие по-немецки и по-итальянски. Наконец, мы преуспели. Для его поисков был выделен гидросамолет «Савойя».

Прежде чем мы взлетели, Гюнтер дал последние инструкции:

– Зиги, Хенн и я прикрываем эту «летающую кастрюлю». Я занимаю позицию сзади. Если итальянский пилот продемонстрирует хоть малейшую попытку изменить курс, то я собью его и заставлю кормить рыб.

Мы барражировали над морем около Трапани, ожидая взлета «Савойи». В радиоэфире в тот день было тихо. Наши глаза были прикованы к компасам. Курс был правильный. В паре с Зиги я был ведущим. Достигнув точки, в которой, беря во внимание дрейф, мы надеялись найти Макса, мы начали летать по кругу и осматривать горизонт.

– Где он, Зиги? Он не пускает сигнальных ракет.

– Продолжайте искать, парни. Продолжайте искать, – вышел на связь Гюнтер.

Мы напрягали глаза; в этой водной пустыне не было и следа резиновой шлюпки. По прошествии четверти часа Зиги предложил:

– Давайте искать дальше к югу. Вчера вечером ветер усилился, и его, должно быть, снесло дальше.

Я подал «Савойе» сигнал повернуть влево и сам последовал за ним.

Заметил цель именно я.

– Это он! – закричал я взволнованно.

– Где?

– Посмотрите немного влево – видите желтое пятно… Это шлюпка.

Гюнтер, который летел около «Савойи», спикировал к поверхности моря. Гидросамолет последовал за ним, сел на воду и начал приближаться к шлюпке. Скоро он подошел к ней. Я видел, что члены экипажа выбрались наружу и вернулись назад в фюзеляж, неся Макса на руках.

Мы кружили сверху, тревожась о результате спасательной миссии. «Савойя» снова взлетел. Мы вздохнули с облегчением… Во всяком случае, мы нашли его.

Несколько часов спустя мы все стояли у кровати Макса в госпитале в Трапани. Он не мог говорить. Врач разрешил нам провести с ним пять минут. Не больше. Мы смотрели на его кисти, лицо и руки – кожа от морской воды приобрела фиолетовый оттенок. Макс открыл глаза и попытался улыбнуться. Мы молча стояли вокруг него, в то время как медсестра накладывала первые повязки. Он стонал. Ему сделали укол морфия, и мы услышали, как в бреду он несвязно говорил:

– Торпедный катер. Там… Они не стреляют. Я не хочу умирать. Я не хочу попасть в плен. Я не хочу никогда снова видеть воду, никогда, никогда…

Гюнтер попробовал успокоить его:

– Тихо, Макс. Вам нужно отдыхать. Спите. Вы нуждаетесь в этом.

Макс заснул, чтобы никогда не проснуться. Через несколько часов он умер. Тремя днями позже мы узнали, что он был представлен к Железному кресту. Награду получила его мать. Не очень хорошая штука.

Глава 2. Уцелевшая четверка

Американцы имели все в избытке, у нас же не было абсолютно ничего. Все, что оставалось у нас, так это высшие штабы; и, как все знали, они никогда не могли укомплектовать истребительные части на переднем крае до штатной численности.

На следующий день после высадки союзников на Сицилии в Трапани были собраны три истребительные группы, в общей сложности семьдесят машин. Тремя днями позже каждая из этих групп имела лишь по двенадцать пригодных к полетам самолетов. Ковровые бомбежки превратили аэродром Трапани в изрытый пустырь. Несколько воронок на взлетно-посадочной полосе и рулежных дорожках были торопливо засыпаны. Это создавало впечатление, что аэродром все еще пригоден для использования; однако для взлета и посадки требовалось высокое мастерство. Нашей главной целью было сохранение контроля над своей машиной.

После высадки на южном побережье американские танки «Шерман» продвинулись в глубь острова и находились на полпути к Палермо. Поэтому западная часть Силиции была фактически отрезана и с военной точки зрения не представляла никакой ценности.

В один прекрасный день в воздухе появилось соединение американских самолетов: 500 бомбардировщиков и 200 прикрывавших их истребителей. Им навстречу из Трапани взлетели четыре «Мессершмитта». Их пилотировали командир группы, его ведомый, Герберт и я. Мы находились на высоте 9700 метров, когда увидели бомбардировщики, по обе стороны от них летели стаи «Лайтнингов» и «Кертиссов»[29], готовые словно коршуны атаковать каждый появившийся самолет люфтваффе. Американские экипажи спокойно открыли люки свои бомбоотсеков и не оставили живого места на аэродроме Трапани: три дня спустя столбы дыма все еще поднимались над разрушенными сооружениями. Выполнив свою задачу, самолеты пролетели мимо в безупречном боевом порядке. Они держали строй подобно солдатам во время парадов на партийных съездах в Нюрнберге и, сделав величественный левый разворот, исчезли из вида. Четыре немецких истребителя кружили наверху, но их аэродром прекратил существовать. Все мы понимали, что пытаться приземлиться там было самоубийством.

– Заходим для атаки, – передал мне Герберт по двухсторонней связи.

– «Виктор»[30].

Я приблизился к нему. Теперь мы предоставлены сами себе, Старик и его ведомый выбрали другую цель. Перед нами было замыкающее вражеское соединение: приблизительно 120 бомбардировщиков, пролетавших на высоте 4600 метров над островом Мариттимо на обратном пути в Африку.

Преследуя их, мы были или сумасшедшими, или супероптимистами. Топлива в баках оставалось минут на тридцать, у нас не было никакого аэродрома для приземления, и в дополнение к этому мы атаковали бомбардировщики, которые уже выполнили свою миссию над морем, в 50 километрах от сицилийского побережья. Мы находились на дистанции 2000 метров, когда хвостовые бортстрелки открыли по нам огонь.

– Хенн, берите самолет на правом фланге, а я сконцентрируюсь на левом, – приказал Герберт.

– «Виктор»…

Ни один из бомбардировщиков, ни мы сами не получили никаких повреждений, но наша честь была сохранена: два истребителя напали на 120 бомбардировщиков. Теперь нашей главной задачей было приземление.

Я бросил взгляд на указатель остатка топлива и, нажав на кнопку передатчика, сказал:

– Я дошел до опасного предела. Моя красная лампочка уже горит. Это означает еще минут десять. Где будем садиться?

– Не волнуйтесь, – ответил Герберт весьма бодро. – Если вам не нравится горящий красный свет, то стукните по лампочке пальцем, и вы больше не увидите его. Мы должны попытаться достичь запасной взлетно-посадочной полосы «Дора».

– Хорошая мысль.

По карте, развернутой на коленях, я попытался определить свое местоположение. Где эта «Дора» на земле? Так, она около Салеми[31], между Марсалой и Трапани. Несколько минут спустя в эфире снова раздался голос Герберта:

– Хенн, сначала садитесь вы.

– «Виктор»…

Внизу под собой я увидел желтое, наполовину убранное поле с ухабистой поверхностью. Мое внимание к нему привлек белый крест[32]. Поле и его окрестности казались пустынными. Ни ракет, ни сигналов. Никаких признаков жизни. Было ли оно все еще в немецких руках или же его уже заняли американцы? Ни Герберт, ни я не знали этого. Сейчас имела значение лишь одна вещь – это приземлиться любой ценой. Никто еще не мог оставаться в воздухе без какого-то ни было топлива, и мы не имели никакого особого желания стать первыми, кто попытается сделать это.

Я выпустил шасси, опустил наполовину закрылки и начал заход на посадку.

В это же самое время я подумал: «Эта взлетно-посадочная полоса может быть не длиннее 450 метров». По правилам любому пилоту Me-109 в Германии запрещалось сажать свою машину на взлетно-посадочную полосу длиной менее 800 метров. Отлично, но, во-первых, я меньше всего хотел заботиться о соблюдении правил; во-вторых, я был не в Германии, так что я должен надеяться на Бога и быть начеку. Если я потеряю контроль над своим «ящиком» и сразу же заторможу, то со мной будет кончено. Я наверняка перекувыркнусь через капот и упаду в ложбину на дальнем конце поля.

Герберт продолжал давать мне советы:

– Петер, попытайтесь сесть точно у белого креста.

– Я сделаю все, что смогу. Я постараюсь.

Я продолжал размышлять и разговаривать сам с собой: «Совсем нет времени, чтобы валять дурака. Не смотри на проклятую красную лампочку, мерцающую на указателе остатка топлива. Ты должен приземлиться с первой попытки. У тебя, несомненно, нет достаточно топлива, чтобы выполнить другой заход, и ты рискуешь разбиться где-нибудь среди камней. Ты едва дотянул сюда. Ты не знаешь это поле. Предполагается, что здесь должна быть запасная взлетно-посадочная полоса, но это не причина, почему оно не должно стать кладбищем. Снижайся к выложенному мелом кресту и не тормози слишком резко».

У меня в ушах снова зазвучал голос Герберта: «Спокойно, Петер, спокойно».

Если бы только он держал свой рот на замке. Я не хуже его знаю, что должен спасти свою шкуру. «Мессершмитт» никогда не прощает плохого приземления. Одна ошибка, и ты у ворот рая.

Поле стремительно приближалось ко мне. Я поднял нос самолета вверх и начал боковое скольжение, чтобы снизить скорость. Указатель скорости показывал 180 км/ч, и теоретически все должно быть хорошо; если бы только все не было так плохо.

130… 120 километров в час… Самолет продолжал лететь, неуклюжий, как деревянная доска.

«Теперь ты видишь, Петер, как полезны инструкции, которые ты получал в летной школе. Теория очень хороша, но…»

Неожиданно я ощутил себя в высшей степени умиротворенным. А секунду спустя мне показалось, что белый крест собирается прыгнуть на меня. Самолет скользнул на крыло, началась тряска, колеса уже коснулись земли. Я автоматически нажал на тормоза. Машина задрожала, фюзеляж заскрежетал – прелюдия к серии небольших прыжков в стиле теннисного мяча. Втянув ручку управления в живот, я изо всех своих сил нажал на тормоза. Раздался пронзительный свист, но самолет не реагировал.

Я толкнул вперед рычаг сектора газа и попытался съехать с взлетно-посадочной полосы, но машина, казалось, приклеилась к земле. Увеличив число оборотов, я, наконец, смог отрулить в сторону, выключил двигатель, выбрался из кабины и замер; изумленный картиной, которая предстала перед моими глазами. Нижняя часть хвостового оперения отсутствовала, будучи оторванной на уровне рулей высоты. Последние почти волочились по земле.

«Отличная работа, Хенн. Поздравляю», – сказал я сам себе, вытирая пот со лба.

Запасная взлетно-посадочная полоса или, чтобы быть более точным, поле, на котором все еще стояла стерня[33] (сицилийцы срезали лишь верхушки, оставляя стебли гнить вместо удобрений), походило на каменоломню. Самые маленькие камни были размером с булыжник. Один из них стал причиной повреждений хвоста самолета; вылетев из-под колеса, он оторвал хвостовое колесо и металлическую обшивку вокруг него. Однако главная цель была мной достигнута. Машина была на земле, а ее пилот цел. Что касается топливного бака, то, хотя он и был пустой, он не был поврежден.

Над полем появились три других самолета. Сначала без каких-либо повреждений приземлился Герберт, за ним командир группы и его ведомый. Стоя на меловом кресте, я направлял их к участку земли, который был менее каменистым, чем взлетно-посадочная полоса.

Наши самолеты были последними немецкими истребителями на западе Сицилии, и мы в оцепенении смотрели друг на друга. Наземный персонал группы, который заботился о нас в Трапани, находился уже на пути в Палермо, откуда на корабле должен быть эвакуирован в Неаполь.

Старик первым нарушил тишину:

– Господа, у меня такое ощущение, что война для нас закончилась. Что мы должны делать? У меня есть идея. Позади вон той хижины есть водоем. Давайте начнем с того, что искупаемся. Не имеет значения, что могут появиться «Лайтнинги». Мы будем купаться и, если они подойдут слишком близко, позволим им лишь мельком увидеть наши спины.

Мы последовали его совету. За эту полосу в Салеми отвечали фельдфебель и ефрейтор. Повсюду валялись бочки с бензином, но никаких других удобств не было. Впервые за несколько месяцев мы могли славно искупаться, и наслаждались этим словно зеленые новички, радостные от того, что для них нет никакой работы. Рации не было, и никакой штабной офицер не мог определить наше местонахождение. Также не было и телефона. Это была ситуация как непредвиденная, так и исключительная. Вымывшись и обсохнув, мы сразу же начали ощущать голод.

Еще раз Старик разрешил проблему:

– Взгляните, вон там ферма. Давайте навестим ее. У меня в карманах все еще есть несколько лир. Я думаю, что их будет достаточно.

Мы дошли до фермы, мучимые жаждой и голодом.

– Buon giorno[34].

Сицилиец в ответ что-то пробормотал.

– Mangiare[35], – добавили мы, показывая общепринятыми знаками, что хотим есть.

Крестьянин, казалось, понял и, исчезнув внутри своего дома, через минуту вернулся с несколькими финиками, зажаренными в оливковом масле, помидорами и ломтем белого хлеба. Мы набросились на них.

Спустя некоторое время мужчина произнес:

– Nix vinceremo[36].

– Мне кажется, что вы, любезный, абсолютно правы, – ответил майор с набитым ртом[37].

Внезапно шум авиационного двигателя заставил нас выскочить наружу. Мы посмотрели вверх и увидели Fi-156 «Шторьх»[38], только что сбросивший на взлетно-посадочную полосу какое-то сообщение.

Командир группы взорвался:

– Черт, едва мы здесь получили пару минут спокойствия, как некая проклятая штабная «крыса» должна вытащить нас отсюда.

Через несколько минут мы читали телеграмму: «Отход по плану «Б» приведен в действие. Взорвите все сооружения, точки сбора и перегруппировки истребителей – Реджо[39] и Кротоне».

Старик разразился смехом:

– Кучка идиотов. План отхода «Б»! Хотел бы я знать, что они подразумевают под своим выдающимся планом «Б». «Взорвите сооружения». Великолепно. Они с таким же успехом могли бы ждать от козла молока. В любом случае это больше не имеет значения. Мы отправляемся в Реджо. Принесите мне карту. Пять с половиной часов полета[40], а? Мы вообще сможем добраться туда на наших машинах? Лучше сначала с тем небольшим остатком топлива, что у нас есть, выполнить короткий перелет в Марсалу, дозаправиться там, а затем вылететь прямо в Реджо. Выполняйте этот приказ немедленно и не мешкайте.

– Но, герр майор, я не могу взлететь. Мой «Мессершмитт» поврежден и бак пуст.

– Так что, вы хотите стать «дикарем» в Канаде[41], а? Во всяком случае, Хенн, мы не можем взять вас с собой. Захватите автомобиль, пару роликовых коньков – все равно что, лишь бы оно было на колесах – и отправляйтесь на север. Если вы не сможете найти никакого транспорта, помните, что вы еще имеете пару ног. Вы не будете первым немцем, вошедшим в Палермо пешком.

– Да, это замечательно, но у других на пятках не было «Шерманов».

– Им было хуже. Их преследовали мамелюки. На вашем месте я бы изучал историю Священной Римской империи[42]. Но теперь это уже не обязательно. Если желаете, то можете уцепиться за мое крыло. Но хватит, мы достаточно подурачились. Слушайте меня. В долине по другую сторону того холма – дорога, по которой отступают наши войска. Отправляйтесь туда вместе с фельдфебелем и ефрейтором. Реквизируйте автомобиль и сматывайтесь.

– Очень хорошо, герр майор.

– О, теперь вы становитесь более благоразумным.

Они трое один за другим поднялись в воздух. Сидя на траве, я наблюдал за тем, как они исчезли за горизонтом, покачав перед этим крыльями. Я чувствовал волнение, как ребенок, стоявший перед рождественской елкой. Когда они исчезли, я сел в свою кабину и включил рацию. Я услышал голос Старика: «Мы больше не увидим Хенна. Война для него закончилась».

Затем наступила тишина. Я выключил рацию, вылез из кабины и оказался лицом к лицу с двумя унтер-офицерами, которые растерянно смотрели на меня.

– По-видимому, мы должны все тут взорвать, – сказал я им. – У вас есть какая-нибудь взрывчатка?

– Нет, вообще никакой.

– Хорошо, тогда не будем об этом больше беспокоиться. Это был первый пункт нашего дела. Но что нам делать со всеми этим бочками?

– Мы можем поджечь их, – предложил ефрейтор.

– Блестящая идея, не так ли? Вы подумали, что случится, если мы их запалим? Через пять минут мы будем иметь над собой толпу «Лайтнингов». Дым привлечет их словно пчел на мед. Есть другой путь. У вас есть топор? Нет? Ладно, мы используем кирку. Пары ударов по каждой бочке будет достаточно, но осторожнее со своими сигаретами, иначе спалите себе волосы.

Мы втроем приступили к работе. Несколько тысяч литров высокооктанового бензина вытекали на песок из приблизительно пятидесяти больших бочек. Затем я пошел и посмотрел на свою машину.

«Я не могу оставить ее здесь, – подумал я. – Двигатель урчит ровно, словно швейная машинка. Может, мне все же попытаться взлететь?»

Я нажал на кнопку электростартера и, запустив двигатель, посмотрел на указатель остатка топлива. Показания были все те же, почти на нуле, и красная лампочка горела, как и прежде. Я был в том же самом положении, что и час назад. В этот момент меня озарило, и я сказал:

– Оставьте две или три бочки целыми. Они могут понадобиться нам позже.

Я отвинтил крышку топливного бака и отважился заглянуть внутрь. Небольшое бульканье показало мне, что еще оставалось двадцать – тридцать литров, которых, конечно, было недостаточно для взлета. «Я должен, так или иначе, выбраться из этой ситуации, – думал я. – Через несколько часов я словно крыса буду пойман в ловушку».

Я обернулся к двум унтер-офицерам.

– Вы поможете мне? – спросил я. – Я собираюсь попробовать взлететь.

– Конечно, герр лейтенант. Но как вы сделаете это?

– Может быть, в доме, где вы живете, случайно есть ручной насос? Прикатив одну из бочек к самолету, мы сможем при помощи насоса заправить его.

– Я пойду и посмотрю, – ответил фельдфебель. Через несколько минут он вернулся, неся предмет, который на первый взгляд выглядел не слишком обещающим.

– Это должен быть насос, но я признаю, что знаю о них немного.

Фактически это был масляный насос, покрытый маслом и ржавчиной.

– Сначала его надо очистить. Сколько там еще неповрежденных бочек?

– По крайней мере шесть.

– Это прекрасно. Мы опустошим одну из них, чтобы прочистить насос, а остальные войдут в мой бак. Пошли.

Я использовал свой козырь. Насос должен был выдержать, иначе все мои надежды были бы напрасны. Мы проработали несколько минут, когда клапан не выдержал.

– Давайте попытаемся налить из ведра, – предложил я.

Первая же попытка оказалась бесплодной. Бак, сконструированный так, чтобы заправляться топливом под давлением, не принимал топливо, заливаемое таким архаичным способом.

– Пробить оставшиеся бочки? – спросил ефрейтор.

– Нет, не сейчас. Только сохраняйте спокойствие. Если появятся американцы и найдут остатки бензина, то они сами же и подожгут его. Они не испытывают недостатка в бензине, даже стали в больших количествах продавать его другим. Не имеет смысла больше беспокоиться об этом. Как вы думаете, мы еще можем добраться до Палермо?

– Я совершенно уверен, что нет, – ответил ефрейтор прямо. – Посмотрите на тот дым. Они уже обстреливают дорогу. Янки не более чем в нескольких километрах отсюда.

– Я думаю, что вы правы.

С другой стороны холмов видны были облака пыли. Вероятно, это от колонны танков, поднимавшейся на холмы.

– Наше положение становится все более опасным. Нам придется пересечь линию огня, чтобы добраться до Палермо. Артиллерийские снаряды падают точно в его направлении, так же как и позади нас.

– Перспектива, кажется, хорошенькая.

– Когда я был в школе, то немного учил английский язык. Я все еще помню несколько слов. Я не думаю, что это плохо, поскольку, скорее всего, мы попадем в плен.

Мы сидели втроем и курили наши последние сигареты. В моем летном комбинезоне все еще была коробочка с таблетками солода; я распределил их так же, как и несколько конфет, которые обнаружил в другом кармане. Мы ждали, не совсем понимая чего и зачем. Но что бы ни случилось, мы были хорошо подготовлены.

– Вы считаете, что враг может начать стрелять в нас? Мы можем укрыться вон в той траншее.

Оба моих компаньона одобрительно кивнули.

– Правильно, герр лейтенант. Его ничего не остановит, чтобы поступить так.

Снаряды падали все ближе, а разрывы становились все громче. Отступающие войска были с другой стороны холма, находящегося в восточном направлении. Мы видели фонтаны земли и пыли, поднимаемые снарядами, которые били в гребень холма. В большом секторе мы, очевидно, были единственными немецкими военнослужащими.

Внезапно я услышал шум и встал.

– Что это за шум? – спросил я.

– Я предполагаю, что это танк.

– Нет, это другой звук, – сказал ефрейтор. – Скорее похоже на автобус.

Наши глаза теперь были прикованы к дороге, шедшей к аэродрому по оврагу, который окаймлял его с востока перед первой цепью холмов.

– Я не думаю, что они смогли продвинуться так быстро, – пробормотал фельдфебель.

Мое сердце быстро заколотилось.

– Полагаю, что пришло время укрыться в нашей траншее.

Мы бежали, согнувшись пополам, но вдруг я в изумлении остановился:

– Это немецкий автомобиль. Посмотрите, на нем номера вермахта.

Это была группа саперов, команда подрывников под командованием обер-фельдфебеля.

– Здесь еще есть что-нибудь, что нужно взорвать? – спросил он.

Мы, немцы, никогда не изменимся. Мы любим работу, придирчиво исполненную до последней детали. Какой-то штабной офицер, должно быть от волнения, дважды отдал один и тот же приказ: «Взорвать сооружения на полосе «Дора» в Салеми», – один раз в сообщении, сброшенном на парашютике, а потом снова – команде подрывников. Подобная вещь могла случиться только с немцами. Мы уникальны в этом отношении.

Не ответив на вопрос, я сказал:

– Вы доставили именно то, что мне требуется. Пойдемте – поможете мне запустить мой двигатель. Этим вечером я должен быть в Кротоне всенепременно.

Обер-фельдфебель через плечо посмотрел на разрывы снарядов, потом на свои часы, а затем на своих людей.

– Слишком поздно. У нас совершенно нет времени, – произнес он.

– Но нужно всего лишь заправить бак. Если у вас случайно есть ручной насос, на это уйдет несколько минут. Пошли – подкатим эти две бочки к самолету и подсоединим насос. В течение трех минут я буду готов, а вы сможете забрать с собой наземный персонал.

Я указал на двух своих человек. Солдаты согласились, и, наконец, командовавший ими обер-фельдфебель позволил себя убедить.

– Хорошо, давайте. Но не теряйте ни минуты, если не хотите быть раздавленным «Шерманами».

Они начали толкать бочки.

Когда обер-фельдфебель увидел мой «Мессершмитт», он пожал плечами:

– Вы действительно намереваетесь взлететь на этой развалине? Половина хвоста отсутствует.

– Да, я могу взлететь.

Стрелка указателя остатка топлива стояла на отметке 400 литров. Я был счастлив.

– Теперь я чувствую, что могу долететь до Северного полюса и обратно.

– Но посмотрите, ваше шасси тоже повреждено. Лопнула правая шина… Парни, быстрее. Принесите запасное колесо и поставьте его на самолет.

Какой молодец! Я готов был его расцеловать. За двадцать минут машину привели в порядок.

– Мы останемся здесь, во всяком случае, пока вы не исчезнете из поля зрения, – сказал обер-фельдфебель, чтобы подбодрить меня. – Вы никогда не попросили бы, я знаю.

– Спасибо. Поставьте под колеса тормозные колодки. Я скажу, когда убрать их. На сей раз я должен буду взлетать по ветру, так быстро, как могу. Я не могу рулить по этим камням.

Обер-фельдфебель, беспокоившийся о том, что со мной может случиться беда, попробовал переубедить меня:

– Герр лейтенант, вы знаете, что взлетно-посадочная полоса слишком короткая, чтобы оторвать машину от земли. Вы почти наверняка свалитесь в овраг. Почему бы вам не поехать с нами, не рискуя напрасно?

– Если у меня есть даже самый небольшой шанс, я должен его использовать.

Неожиданно все стало мне безразлично. Я нажал на кнопку стартера и запустил двигатель, потом я закрепил привязные ремни и парашют, надел наушники, закрыл фонарь кабины и приготовился к взлету. Я снова открыл фонарь, высунул голову наружу и сказал:

– Если вы увидите, что самолет перекувыркнется через капот и загорится, то оставьте меня жариться и уезжайте как можно быстрее.

Ответа не последовало, шум двигателя заглушал мои слова. Затем я прибавил обороты. Тормозные колодки сдерживали самолет, который нетерпеливо вздрагивал, как норовистый скакун, не имевший возможности двигаться. Я легко толкнул ручку управления вперед, чтобы облегчить взлет с поврежденными рулями и обшивкой. В это же самое время я, четко осознавая свои действия, подумал: «Если сейчас они уберут колодки, то машина должна принять горизонтальное положение».

Двигатель ревел, машина подскакивала и тряслась. Высунувшись, я прокричал: «Убирайте колодки!» – показывая при этом жестом, что нужно сделать. Самолет рванулся вперед словно пантера и, выбрасывая из-под колес камни, помчался по полю. Я изо всех сил нажимал на ручку управления, удерживая нос так, чтобы хвост не ударился о землю. Снизу по фюзеляжу стучали камни, отбрасываемые воздушным потоком пропеллера. Я дал полный газ. Двигатель с ужасным свистом и фырканьем превысил 2800 об/мин. Я боялся смотреть на приборную доску.

Все эти действия заняли несколько секунд. Затем я вместо того, чтобы давить на ручку управления, медленно потянул ее на себя. Самолет подпрыгивал и скользил на крыло, снова опускаясь вниз.

Мной владела одна всепоглощающая мысль – овраг. Мой бог – овраг!

Он приближался с тревожащей быстротой. С сумасшедшим отчаянием я дернул ручку управления на себя. Или я сделаю это, или же нет…

Казалось, что самолет как будто ударили кнутом. Рванувшись, он оторвался от земли, рухнул обратно, словно лошадь, которая, преодолевая препятствие, не желает терять контакт с землей.

«Хорошо, – подумал я, – на сей раз я это сделаю».

Я снова потянул за ручку управления. Быстрее вверх, словно я был всадником, преследуемым врагами и всаживающим шпоры в живот своей лошади. «Мессершмитт» дрожал как раненый зверь, но продолжал держаться в воздухе. Он трепетал словно лист на осеннем ветру.

«Хорошо, Петер, теперь ручку вперед, – сказал я сам себе. – Будь осторожней с рулем и держи его горизонтально. Под тобой девять метров пустоты и склон. Теперь малейшая ошибка станет фатальной. Сохраняй спокойствие».

Самолет подпрыгнул, приподнял нос и понесся подобно выпущенной стреле. Указатель скорости показывал 195 км/ч. Я непроизвольно погладил борт фюзеляжа и прошептал: «Отлично, старина. Ты сделал свою работу хорошо».

Я уменьшил газ до 2200 об/мин. «Мессершмитт», казалось, вздохнул с облегчением, и я – тоже. Альтиметр показывал 45 метров – идеальная высота для того, что я хотел сейчас сделать, то есть достичь Палермо на бреющей высоте. Поскольку я летел над дорогой с отступающими войсками, меня обстреляли зенитные батареи. Я смог пролететь мимо в нескольких метрах над землей и включил рацию. В ужасе я услышал следующее: «Посмотри назад, ты, проклятый дурак. У тебя на хвосте три «Лайтнинга». Отворачивай. Почему ты не уходишь, ты ненормальный? Внимание, внимание. Снова сомкнуться. Отлично сделано. Ты сделал его. Поздравляю. Боже, в меня попали».

Отдельные слова и несвязные фразы, казалось, летели из эфира со всех сторон. Где-то на востоке Сицилии, над Этной или в окрестностях Сиракуз, последние истребители люфтваффе вели бой с множеством вражеских самолетов. Сначала я подумал, что предупреждали меня. Я выполнил левый вираж и осмотрелся вокруг. Нигде не было видно никаких «Лайтнингов».

«Я одинок на западе Сицилии, – подумал я. – Мой самолет здесь последний Me-109, и американские пилоты полагают, что я бездельничаю, собирая цветочки. Теперь бои, должно быть, сосредоточились около Мессины. Это то место, где ловушка может захлопнуться. Я должен проскользнуть в «ящике», который плетется со скоростью 370 км/ч с наполовину отсутствующим хвостовым оперением. Это отчасти лотерея, но я надеюсь, что смогу увидеть Палермо. Опустись пониже. Скользи прямо над крышами. Обходи колокольни как можно ниже».

Оставив белый город позади, я увидел море. Благодаря Богу мой двигатель выдержал и мягко урчал. Счастье, что на Сардинии его отрегулировали. Настоящая швейная машинка. В тот день это спасло мою жизнь.

Побережье Южной Италии находилось в поле зрения. Сверившись со своей картой, я взял курс на восток, мои глаза приклеились к компасу. Я медленно скользил над морем вдоль побережья, готовый, если будет необходимо, приземлиться на песок. Крылья моего самолета были окрашены в голубой цвет, поэтому сверху их трудно было различить на фоне воды. Я летел низко над волнами, настроение у меня было хорошее, и я начал напевать. Под крылом я видел рыбацкие лодки, плавно покачивавшиеся около берега.

Очевидно, итальянцы – фаталисты. В нескольких километрах отсюда янки перемалывали окружающую местность, а их танки готовились войти в Палермо, но рыбаки, казалось, не понимали, что идет война. Как ни в чем не бывало они продолжали ловить сетями сардин.

Внезапно впереди замаячили два черных пятна. Если это вражеские истребители, то со мной все будет кончено. Я никогда бы не смог уйти от них на этом «летающем гробу». К счастью, солнце светило в спину, и меня не смогут увидеть до самого последнего момента.

Вместо «Лайтнингов» я увидел два «Шторьха» с желтыми полосами – штабные машины. В их кабинах сидели какие-нибудь «шишки». Они также летели восточным курсом, выполняя запланированный отход по плану «Б». Эти господа, должно быть, прижимали к груди свои штабные бумажки – драгоценные документы, помеченные грифами «секретно», «совершенно секретно» и т. д.

Неожиданно мне пришла в голову идея. Я подумал, что могу поиграть с ними.

Если смотреть спереди, то Me-109 довольно сильно походил на «Спитфайр». Я накренил самолет к поверхности моря, снял предохранитель и дал очередь по воде. Она прошла приблизительно в сотне метров позади последнего «Шторьха». Паника была неописуемой. Обе связные машины немедленно спикировали к пляжу и поспешно приземлились.

Если и было что-то, чего они не должны были делать, так это посадка. Если бы я захотел, то мог пригвоздить их к земле одной-единственной очередью.

Выскочив из своих машин, эти штабные чины помчались по песку, высоко подпрыгивая. Пролетая над группой беглецов, я увидел, как эти господа рухнули животами на песок, угрожающе махая мне руками в перчатках. Я летел так, чтобы они могли очень отчетливо рассмотреть черные кресты, нарисованные снизу на моих крыльях, и выпустил очередь в их честь. У летчиков-истребителей пулеметная очередь была эквивалентна команде «На караул!».

«Это проучит вас, – пробормотал я. – Штаб должен оставаться в контакте с подразделениями, а, господа? По крайней мере, вы получили представление о воздушном бое. В любом случае мой Me-109 в три раза быстрее ваших улиток, а в Южной Италии такая неразбериха, что вы потратите время впустую, пытаясь найти «желтую двойку», которая так сильно напугала вас. Хорошо, прощайте, пока вы не догнали меня».

После шутки, которую я только что сыграл с ними, я чувствовал себя счастливым, словно ребенок в песочнице.

Это произошло незадолго до того, как я достиг Мессинского пролива. В нем было такое оживленное движение, что он напоминал своего рода фабрику. Сцилла и Харибда[43], должно быть, наслаждались зрелищем гордой армии великого германского рейха, жавшейся на паромах. В воздухе над ними господствовали американские самолеты.

Эти парни, конечно, не теряли времени. Бомбы дождем сыпались вниз, волна за волной. Едва фонтаны воды опадали вниз, как на их месте появлялись новые. Немецкие зенитные батареи стреляли словно сумасшедшие и иногда поражали свои цели. Пылающие обломки падали по нисходящей спирали подобно горящим бабочкам. Покинутые, кувыркающиеся самолеты тонули среди фонтанов воды, поднимаемых разрывами бомб, в то время как над этим бурлящим котлом колыхались парашюты.

Скверное дело для сбитых янки. Пилоты падали среди града собственных бомб. Была ли резиновая шлюпка или нет, результат был одним и тем же: reguiescant in pace[44].

«Либерейтор» с полным бомбоотсеком, получив прямое попадание, взорвался, но его соединение продолжало полет как ни в чем не бывало. Оно следовало своим курсом, летя над паромами; была выпущена красная сигнальная ракета, и вниз дождем посыпались бомбы.

Время спасаться бегством. Никто не переживет этого. Воздух был полон железа и стали.

Я выполнил вираж над морем и скоро достиг Реджо-ди-Калабрия. Мессинский пролив позади меня напоминал громадный котел; под моими крыльями поднималось огромное грибовидное облако дыма. «Сделано в США». Затем вдали я увидел море огня в том месте, где должен был находиться аэродром Реджо. Последний аэродром, где я мог приземлиться, превратился в картофельное поле. Я снимаю шляпу перед вами, господа. Прекрасная работа. И это то, что они называют отходом согласно плану. Немецкие летчики на юге теперь должны ходить пешком, как и все остальные. Где мне приземлиться? Этот вопрос стал настоящим кошмаром, поскольку топливо кончалось. В Кротоне, проскользнув в одиночку над итальянским «сапогом»? Теоретически, но только теоретически, топлива для этого было достаточно. Если не хватит, то мне придется где-нибудь совершить аварийную посадку и проделать остальной путь пешком. У меня все еще было несколько дней в запасе, прежде чем американцы высадятся в Италии. Они сначала должны «переварить» Сицилию.

Я обдумывал свой план, но наступала ночь. Отовсюду, со всех частей горизонта в воздух поднимались столбы дыма. Того же самого происхождения, что и столбы дыма над Трапани и Реджо. «Сделано в США». Надо было быть сумасшедшим, чтобы полагать, что американцы остановятся. Та же самая картина над Кротоне. Я кружил над аэродромом и сильно ругался. Было невозможно приземлиться, не сломав себе шею.

Внизу я видел неясные бегающие силуэты. Снова на приборной панели зажглась красная лампочка. Тем хуже – я должен рискнуть и попробовать сесть. Я начал медленно снижаться к аэродрому, а затем увидел красные сигнальные ракеты, взлетающие с дальнего конца взлетно-посадочной полосы. Посадка запрещена.

Я попытался определить причину этого: возможно, дело было в том, что мое шасси не вышло. Однако это не важно. Я должен совершить аварийную посадку и сделать это без шасси. Учитывая состояние фюзеляжа, это[45] было бы так, если бы я рулил в темноте и наверняка опрокинулся бы в какую-нибудь воронку от бомбы. Я все еще стремился спасти свою шкуру. Кроме того, я думал о том, в каком состоянии мои шины после взлета с полосы «Дора» в Салеми. Если случилось так, что одна из них пробита, то без аварии не обойтись. В таких условиях лучше было не выпускать шасси.

Я медленно приближался к земле. Красные сигнальные ракеты стали взлетать все чаще: категорическое запрещение посадки. Мне уже было не до осторожности…

Я выровнял машину, убрал газ и выключил зажигание. Неожиданный удар… Хвост ударился о землю. Машина заскользила по земле, накренившись в одну сторону, и остановилась. Я весь взмок, но все же сделал это.

Открыв фонарь кабины, я расстегнул привязные ремни, поднялся и огляделся вокруг. Винт, зарывшийся в землю, был похож на стрелку компаса, но кроме этого машина, казалось, не получила повреждений. Вал винта разрушился, но я был уверен, что двигатель еще можно использовать. Я отстегнул ремни парашюта, вылез на крыло и увидел спешившую ко мне фигуру.

– Ваше имя? – прокричала быстро увеличивавшаяся тень.

– Спокойнее, мой друг. Спокойнее. Вежливее было бы сказать «добрый вечер».

– Вы что, сумасшедший? Этот аэродром закрыт для использования. Разве вы не видели, что бомбы превратили его в перепаханное поле. Я продолжал выпускать сигнальные ракеты, чтобы предупредить вас. Я запретил вам приземляться.

Я разразился смехом. Я не помню, чтобы когда-то в своей жизни так сильно смеялся.

– Ха-ха-ха! Как вы кричите. Почему вы не протрете глаза? Вы видите, что я благополучно приземлился. И кроме того, кто отдал приказ, что аэродром не пригоден для использования?

– Командир корпуса… Да какая разница – кто?! Вы не видели красных сигнальных ракет? Вопиющее неподчинение приказу! Я доложу о вас. Как вас зовут?

Очень медленно, подчеркивая каждое слово, я ответил:

– Идите к черту.

Лицо человека побагровело, и он стал подпрыгивать на месте, размахивая пистолетом «Вери».

– Юный мерзавец! Что вы о себе думаете? Я здесь командую.

– Наллевать мне на всяких… Я не у вас в подчинении, но я знаю одно: я последний летчик-истребитель, вернувшийся с запада Сицилии, и если вы хотите знать, то я совершенно измотан. И всякому, кто будет приставать ко мне, я оторву уши. Вы поняли?

– Я запрещаю вам разговаривать со мной таким дерзким тоном! Я – комендант аэродрома.

– Ну и что! Что вы хотите сделать?

– Вы находитесь под арестом. Немедленно следуйте за мной в канцелярию.

– Отлично, это замечательно. У вас все еще есть канцелярия, а? Вы не понимаете, как вам повезло. В Трапани бомбы превратили все задания на аэродроме в клубничный джем.

Я снова разразился смехом. Человек подошел ко мне и, заметив мою лейтенантскую нашивку[46], внезапно успокоился:

– Мне жаль, товарищ.

– Бросьте, «товарищ». Все, чего я хочу, так это чтобы меня оставили в покое.

Вытащив из кабины свое имущество, я зашагал в темноту. Пересекая взлетно-посадочную полосу, я бормотал сам себе: «Проклятый аэродромный кретин!»

Пройдя лишь несколько метров, я вернулся к своему «ящику» и в качестве сувенира снял с приборной панели ключ зажигания. Мой добрый старый «стодевятый» имел жалкий вид. Теперь я был рыцарем без коня. Не думайте, что только люди имеют душу. Самолеты тоже имеют ее. Вы испытываете настоящую привязанность к своему самолету, и он благодарен вам за внимание, которое вы оказываете ему. Он радуется вместе с вами, реагирует на малейшее ваше движение, пикирует, когда необходимо, летит сквозь облака, набирает высоту, изрыгает огонь и пламя в воздушном бою, энергично разворачивается, чтобы уберечь своего пилота от вражеских очередей, и спасает его жизнь по несколько раз в день. Но теперь он мертв и стал лишь кучей замысловатых железок, гнутых панелей и отдельных узлов.

Возможно, завтра ковровая бомбардировка уничтожит его. И от самолета не останется ничего, кроме нескольких кусков алюминия, обрывков проводов, двух или трех головок цилиндров, сломанного винта и остатков краски, которой был окрашен его фюзеляж.

«Мессершмитт-109». Некогда самый скоростной истребитель в мире, ныне ты лишь цель для противников. Из-за серии последовательных модификаций, нарушивших твой внешний вид, пилоты окрестили тебя «сковородой с ручкой». Тебя постоянно усовершенствовали, добавляя все новые приспособления, но твой «живот» был слишком мал, чтобы «переварить» их. Новые устройства вызвали появление первых «шишек»[47], которые уничтожили твои обтекаемые линии. Теперь ты напоминаешь шестнадцатилетнюю девушку, съевшую слишком много взбитых сливок, а каждый знает, что объевшийся человек не может быстро бегать. Это именно то, что произошло с тобой. «Шишки» вызывают слишком большое сопротивление воздуха, и именно поэтому ты так легко «задыхаешься», но все еще можешь лететь со скоростью 500 км/ч. Правда, ты еще в 1939 г. достиг этой скорости. С тех пор ты не стал быстрее, а только тяжелее, и если ты все еще преодолеваешь 500 км/ч, то лишь потому, что любишь своего пилота.

Такой мысленный монолог я произносил, пока зигзагом от одной бомбовой воронки к другой шел к зданию, чьи неясные контуры были видны впереди. Тот аэродромный малый пропал. Арест отменяется. Больше всего я хотел найти какой-нибудь кров над головой и узнать, что случилось с моими товарищами. Добравшись до канцелярии, я увидел нескольких пехотинцев и спросил первого же из них, не знает ли он чего-нибудь о моей группе.

– Мне сказали, что здесь должны были перегруппировываться истребители. Именно поэтому я здесь приземлился, – сказал я.

– Кто вам сказал это?

– О, какой-то штабной тип на западе Сицилии.

– Мы ничего не знаем об этом.

– Хорошо, но где же мне искать свою группу?

– Я знаю не больше вас. Во всяком случае, ясно одно: это не здесь. Завтра утром в Неаполь вылетит «Юнкерс-52». Почему бы вам не отправиться на нем и не узнать о своей главной базе в штабе?

– Неплохая идея. Приберегите для меня место; но сейчас скажите, где я могу провести ночь?

– До вчерашнего дня в секторе номер шесть был барак, предназначавшийся для пилотов, но я не знаю, существует ли он еще. Приблизительно два с половиной часа назад на аэродром был налет. С тех пор я не высовывал свой нос наружу. Если барак все еще стоит, вы там найдете пилота «Юнкерса». Взлетно-посадочная полоса будет восстановлена к завтрашнему утру. Мы будем работать всю ночь.

Я шел по аэродрому, осматриваясь вокруг в поисках славного сектора номер 6. Каждый солдат, которого я встречал, указывал мне противоположное направление. Один из складов был в огне. Несколько итальянских солдат рылись в его развалинах, наполовину уничтоженных огнем, в поисках консервных банок с продовольствием. Наконец, измученный поисками, я направился к дому, у которого была даже дверь, вошел и представился:

– Добрый вечер. Я хотел бы где-нибудь поспать.

Я оказался лицом к лицу с майором, с которым перед этим поругался, смотревшим на меня с ненавистью. Бросив парашют на стул, я сел на табуретку, зажег свою трубку и начал курить.

Несколько мгновений спустя я обратился к майору:

– Тридцать минут назад вы несколько раз спрашивали о моем имени. Хорошо, я – лейтенант Хенн, 6-я эскадрилья 51-й истребительной эскадры.

Человек, казалось, смягчился и сказал мне:

– Нервы у вас были на пределе, и боюсь, что и я потерял контроль над собой. Ну а теперь, только между нами, почему вы приземлились?

– Потому что у меня не осталось топлива, и я не мог лететь никуда дальше.

– Почему вы не сказали об этом прежде?

– Я думал, что вы поймете мой намек. Тот факт, что я сел с убранным шасси, должен был послужить достаточным объяснением.

– Хорошо, тогда все в порядке. Давайте больше не будем вспоминать об этом. Вы отобедаете со мной?

– Это первое разумное предложение, которое я услышал с момента посадки. Что мы будем есть?

– Все, что нам оставили бомбы.

Проглотив последний кусок, я отыскал раскладушку, улегся и попытался заснуть. Несмотря на все усилия, я продолжал бодрствовать, терзаемый мыслями.

У нас оставались еще четыре машины, когда «Крепости» бомбили аэродром Трапани. Где они теперь? Разнесены на части. Выведены из строя. Где Герберт, командир группы и его ведомый? В Кротоне, где мы должны были встретиться, я был один. Возможно, остальные не смогли приземлиться в Реджо из-за состояния летного поля. Я был последним взлетевшим, но стал первым прибывшим сюда. Хватило нескольких дней, чтобы истребительная группа, включавшая тридцать четыре машины, была уничтожена, разнесена на части бомбами и пулеметными очередями. И все же мы практически не понесли потерь в воздухе; потери были вызваны бомбежками. «Ящики» были уничтожены на земле, а пилоты рассеяны. Немецкие истребители были разбиты на земле, а не в воздухе.

На следующее утро я забрался в «Юнкерс», который доставил меня в Неаполь. Как только мы прибыли, я стал ходить из канцелярии в канцелярию, задавая каждому один и тот же вопрос. Каждый раз мне давали один и тот же ответ: «51-я эскадра? Ничего не знаем о ней. Никто не сообщал нам о ней».

Запрыгнув в транспортный самолет, я полетел в Фоджу. Мне сказали: «Летите и поищите там. Возможно, они знают, что случилось с вашей группой».

Я достаточно уже наигрался в эту игру в прятки, перелетая с аэродрома на аэродром, со стационарного аэродрома на запасную взлетно-посадочную полосу. Зная, что «Лайтнинги» имеют огромный радиус действия, я предпочитал сидеть в задней части фюзеляжа, чтобы следить за возможным появлением вражеских самолетов. Для них было бы детской забавой сбить «Юнкерс». Я не знаю ничего более неприятного для пилота, чем встретиться с ними. «Юнкерсом» управлял молодой фельдфебель, который, прежде чем мы взлетели, спросил меня:

– Сколько у «Лайтнинга» пушек?

– Четыре или шесть, в зависимости от модификации, все они спаренные[48]. Первой же короткой очередью вас может обдать великолепным «дождем».

Теперь он скользил над гребнем Апеннин, прижимаясь к каждой впадине. Я не мог не подумать, что он, должно быть, чертовски напуган. Для безопасности он снижался в каждую долину, летя зигзагами из страха быть замеченным вражеским истребителем. На наше счастье, у «Лайтнингов» на Сицилии, кажется, был полуденный отдых.

Американцы имели огромное преимущество над нами. В течение нескольких недель они бомбили окружающую местность, оставляя после себя одни развалины, а затем повсюду внезапно установилось спокойствие. В любом случае люфтваффе утратили инициативу в воздухе. Начиная с Туниса союзники достигли ужасающего численного превосходства в воздухе, с которым мы не могли бороться.

Я вздохнул с облегчением, когда мы приземлились в Фодже. Удача была на моей стороне, поскольку первая же группа солдат, с которой я столкнулся, принадлежала к одному из подразделений наземного персонала 51-й эскадры. Они были уже несколько месяцев в Фодже и проводили время, напиваясь красным вином. Старина Закс, командовавший подразделением, встретил меня с распростертыми объятиями. На мой первый же вопрос он пожал плечами.

– Я понятия не имею, где могут быть наши «птички», – ответил он. – Они должны быть или в Лечче, или еще где-нибудь на «пятке сапога»[49]. Для вас было бы лучше самому полететь и посмотреть.

– На чем?

– Что за вопрос. У нас в Фодже «Мессершмиттов-109» больше, чем нужно. Пойдите посмотрите на стоянке и выберите один для себя. Я притворюсь, что ничего не вижу.

И действительно, я обнаружил массу «Мессершмиттов» в хорошем состоянии, выстроенных в линию, которые совершенно спокойно ожидали следующей ковровой бомбардировки. В Трапани мы были бы на седьмом небе, имея все эти «ящики». И все это время ангары в Фодже не вмещали новые машины, прибывавшие из Германии!

– Хорошо, Закс, но когда я думаю, что мы с Гербертом вдвоем атаковали 120 «Крепостей», а у вас тут пылятся 150 самолетов, ожидающих отправки, возникает вопрос: почему вы не направили их нам, когда еще было время?

– Послушайте, Хенн. Мне теперь все до лампочки. Я еще в Первую мировую научился не думать. То, что происходит сейчас, превосходит все пределы идиотизма. Бюрократизм одержал победу. Таким образом, я просто выполняю распоряжения. Если бы вы знали, сколько штабных офицеров в Фодже приходится на одну вашу задницу. Судя по количеству кабинетов, война здесь должна уже была закончиться.

Я проворчал что-то невразумительное и забрался в «стодевятый». Спустя четверть часа я был в Лечче. Я обнаружил там истребительную группу, но, наученный опытом, воздержался от каких-либо вопросов и отправился с рапортом к ее командиру.

– Подождите немного. Я попытаюсь выяснить, где находится ваша группа. Мне кажется, что она должна быть около Бриндизи. Я думаю, что встречал вашего командира группы и командира 6-й эскадрильи. Я не могу вспомнить, было ли это вчера или позавчера. Летите и посмотрите сами, и, между прочим, передайте им от меня привет.

– Спасибо. Я сразу же отправлюсь. Как называется аэродром?

– Сан-Вито-деи-Норманни[50].

– Несомненно, исторический памятник.

Я взлетел. Как только я сел на новом аэродроме, один из механиков сказал мне:

– Ваш командир здесь. Он разговаривает с нашими на другом конце аэродрома.

Не выходя из самолета, я порулил к другому концу взлетно-посадочной полосы, выключил двигатель и выбрался наружу. Откинув полог палатки, я встал по стойке «смирно» и доложил:

– Лейтенант Хенн прибыл из Салеми.

Старик и Герберт были изумлены.

– Откуда вы, Петер?

– Я весьма ясно сказал вам. Из Салеми.

– Это невозможно.

– Однако это правда.

– Но ваш «ящик» был разбит.

– Как бы там ни было, я взлетел и с тех пор искал вас по всей Италии.

– Отлично, я…

Старик вскочил и так сильно хлопнул меня по спине, что едва не свалил с ног.

– Все, хватит. Мы втроем отправляемся в Германию. Я пресытился Италией. Мы должны пройти переформирование в Нойбиберге[51], около Мюнхена. Мой ведомый уже выехал туда. В настоящее время наземный персонал из Каза-Цеппера плывет по морю где-то между Сардинией и Ливорно. Они прибудут домой через Бреннер[52]. В нашей группе трое офицеров, и это больше, чем ей требуется сейчас. Что касается остальных, то они где-то в Италии, но я не имею представления где. Центры перегруппировки предупреждены, и они будут направлять пилотов в Нойбиберг. Поднимайтесь, парни, сворачиваем лагерь; эта штука продолжалась достаточно долго. Все наши машины уничтожены в Реджо. Едва мы приземлились, как вниз дождем посыпались бомбы. С тех пор мы скитались по каменистым дорогам, словно апостолы. А где ваша «желтая двойка», Хенн? На летном поле?

– Нет, в Кротоне. Это все, что осталось от нее, – сказал я со смехом, достав из кармана ключ зажигания.

– Разумно, Хенн. Как бы там ни было, в Мюнхене не будет так жарко. У нас найдется время побездельничать, пока мы будем ждать переформирования группы. Знаете, что это означает? Отпуск, парни. Хорошая кровать, чтобы выспаться, и девица, чтобы подоткнуть одеяльце. Восхитительная жизнь!

Глава 3. Первые сомнения

Три человека избежали бойни. Мы ехали поездом в Мюнхен – это сутки пути. Сначала каждый из нас спокойно сидел в своем углу, молча разглядывая из окна проплывающий мимо пейзаж: Везувий, Рим, Тоскана, долина По и Бреннер. Мы были уставшие, измотанные, безразличные ко всему и, прежде всего, ужасно разочарованные. Первым нарушил тишину командир нашей группы, он сказал со злостью:

– Вы знаете, что я слышал? Командир истребительной группы, базировавшейся в Трапани, был срочно вызван в Берлин, непосредственно к Герингу. Его отчитали словно новичка. Жирный Герман был в дикой ярости от того, что истребители не смогли выполнить поставленной задачи на Сицилии. «Мне жаль, что с вами там не разделались, – ревел он. – Я не буду больше посылать вам подкрепления, потому что вы – кучка трусов. Неспособные сбивать врага в воздухе, вы позволяете уничтожать себя на земле словно кроликов!!!» Ирония всего этого состояла в том, что офицер, прибывший прямо с Сицилии, точно знал, что там происходило.

– Несомненно, что он так и не раскрыл рта. Клянусь небесами, он был в достаточно хорошем положении, чтобы знать, что сказать. Мне смешно, когда я представляю их лица, когда мы доберемся до Нойбиберга, и вместе с вами двоими я доложу: 2-я группа вернулась из вылета. Вы сможете увидеть, какой прием ожидает нас. Только скажите мне, что еще мы могли сделать? Сколько вылетов вы совершили, Хенн?

– Всего пять. Один против «Крепостей» в районе Мариттимо; остальные против «Лайтнингов» над Кальтаджироне, Марсалой и Палермо.

– Довольно скудный список.

– Я не мог летать больше, чем летал. Мой двигатель держался до конца, я поднимался в воздух каждый раз, когда мне приказывали.

– А сколько вылетов у вас, Герберт?

– О, приблизительно дюжина.

– Столько же и у меня[53]. Наши потери составили тридцать четыре машины. Что же касается побед, то сколько мы прибавили к нашему счету?

– Три.

– А скольких пилотов потеряли?

– Мы все еще не знаем. Нужно дождаться, пока все прибудут в Нойбиберг.

– Я знаю, но сколько приблизительно?

– Возможно, всего десять, – ответил Герберт.

– Славная картина. Три сбитых вражеских самолета, дюжина собственных потерь и тридцать четыре самолета группы, превращенных в металлолом. Хорошее круглое число. Я вам скажу кое-что: как только я вернусь, держу пари, меня понизят в должности.

– Не говорите ерунду. Кто, по-вашему, примет командование над группой? У кого есть необходимый опыт? Вы не должны задумываться на этот счет.

– Хорошо, в нашей группе соотношение побед к материальным потерям – один к десяти. Каждый знает, что, когда американцы нападают сотнями «Крепостей», мы поднимаем в воздух десять несчастных самолетов. Такова ситуация. Интересно, изменится ли она когда-нибудь?

Его вопрос остался без ответа. Снова наступила тишина. Я просто покачал головой и продолжил смотреть в окно вагона.

Неожиданно Герберт воскликнул:

– Если дела будут идти так же, то я предвижу очень мрачное будущее! Союзники полностью выбьют нас из воздуха.

– У меня меньше опыта, чем у вас, – произнес я с сомнением, – но я думаю, что есть и другие причины, кроме нашей меньшей численности. Против нас как численное, так и техническое превосходство. Мы, несомненно, должны продолжать сражаться, но Me-109 устарел. Два года назад, в Африке, пилот подобный Марселлю мог сбить шестнадцать «Спитфайров» в течение одного дня[54]. По всеобщему признанию он был асом, но интересно, смог бы он повторить свой подвиг сегодня? Нет никакой тени сомнения в том, что наши враги не только имеют ту же квалификацию, что и мы, но и превосходят нас. Это, в дополнение к нашей малой численности, еще одна причина трудностей, с которыми мы сталкиваемся в ходе боев. Вы очень редко можете сбить четырехмоторный бомбардировщик во время своего первого вылета. Удивительно, как много эти «ящики» могут выдержать. Наша машина, получив лишь половину тех попаданий, была бы сразу сбита. Сбить «Крепость» или «Либерейтор», имея два крупнокалиберных пулемета и одну 20-миллиметровую пушку – это высший пилотаж. Вы, «старики», можете сделать это, если необходимо, но молодежи остается лишь болтаться в их воздушных потоках; по вам бьют со всех сторон, а вы должны как можно лучше прицелиться под массированным огнем пулеметов. Вы должны приблизиться к цели на дистанцию 150 метров, если хотите изрешетить ее, а тем временем они могут это сделать с вами с 2000 метров. Я делал все, что мог, но еще не освоил этот трюк. Два или три захода на бомбардировщики, и ваш боекомплект на исходе, принимая во внимание, что «Крепости» продолжают стрелять как ни в чем не бывало.

– Это просто потому, что вы плохой стрелок, Хенн.

– Возможно, или потому, что я не имел достаточной практики. Я не единственный. Остальные новички тоже стреляют мимо цели.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.